Рассказы

Автор: Василевский Илья Маркович

Скачать

И. М. Василевский

(Не-Буква)

Рассказы

Мелочи жизни. Русская сатира и юмор второй половины XIX — начала XX в.

М., «Художественная литература», 1988. (Классики и современники, Рус. классич. лит.)

OCR Бычков М. Н.

Содержание

В глуши

Читатель и писатель (Петербургская история для детей младшего возраста)

Без смеха

В ГЛУШИ

Когда приставу Крыжановскому доложили об очередном приходе агента Хильдебранда — он сказал:

— Пусть подождет. Я занят: ботвинью ем, а потом всхрапнуть лягу… Пусть не уходит только. А чтоб не скучал, пускай мне папирос пока набьет. Да пусть побольше набьет, не то я ему морду набью.

Ждать было долго и утомительно. В кухне было душно, надоедали мухи, от мелкого табаку першило в горле и — в довершение всего — пришлось на свой счет покупать гильз.

— Ну, дела…— вздыхал агент Хильдебранд.— Чтоб ему такой год был, какие дела. Например, он себе спит, а я должен ждать и терять время. Я бы пока мог, между прочим, пойти и купить собаку для пана Робашевского и таки да заработать на этом деле. А между тем — что? Я себе тут сижу, а там кто-нибудь перебьет мне, и таки будет поздно, и у пана Робашевского уже без меня будет собака! Что значит? Все хотят заработать. Кто это не хочет заработать? И главное — я для него бесплатно делаю папиросы, так я еще должен на свой счет купить ему гильзы. Ей-богу, это оригинально!

Сегодня пристав проспал полтора часа, на полчаса меньше обычной послеобеденной нормы. Когда агента позвали в кабинет — пристав сладко зевал, по случаю жары лежа на диване в чем мать родила. Рядом, нежно прижавшись к волосатой груди пристава, сидела его дебелая законная супруга.

— С добрым утром, ваше превосходительство, ясновельможный пан,— с веселым, приветливым видом отрапортовал агент.

— С добрым утром? Ишь ты… Это остроумно; Х-ха… Слышишь, Маничка? «С добрым утром». Выдумал ведь. Х-ха… Да ты его не стесняйся, матушка. Зачем тебе кофточка? И так жарко. Хильдебранда стесняться нечего. Он свой. Правда, Хильдебранд?

— Так точно, ясновельможный пан. Им совсем даже нечего стесняться. У них такие белые плечи и груди, Даже можно гордиться, накажи меня бог.

— Слышишь, Маничка? Вот он какой. Он и комплименты умеет! Х-ха. Так, значит, белые, а? Гордиться можно? Х-ха… То-то!.. Вот что, Хильдебранд… Дело есть! Робашевского знаешь? Шестой раз обыск у него вчера делали. Опять никаких результатов. Этакий мерзавец!.. Благонамеренным притворяется. А по-моему, он социал-демократический социал-революционер. Я этому максималисту, бревно ему в глотку…

— Ах, Андрюша, какие ты ужасы говоришь…

— Да уж я, матушка, знаю… Он думает, что улик нет — так он и прав. Не-ет! Я этому полячку покажу. Надо придумать, Хильдебранд. Бомбу вот надо у него найти. Понял? А папирос, кстати, ты мне набил? Смотри, Хильдебранд. Мало набил, так я тебе морду много набью. Х-ха! Слышишь, Маничка! Игра слов: «мало набил — много набью». Х-ха…

— Помилуй бог, какие ясновельможный пан большие шутники.

— Д-да. Так ты того… Надо у него бомбу найти, Хильдебранд.

— Я бы сам радый, ваше превосходительство, найти. Только как его найдешь. Бомбы это такое дело. Что значит? Один держит, а другому даром не надо.

— Ты что это, рассуждать, кажется, выдумал?

— Так когда же нельзя…

— С места вылететь захотел? Тебе кто велит, а? Начальства, сто чертей и одна ведьма, не слушаться? Кто там свободен? Ефименко? Дай ему по морде, Ефименко.

III

— Пан Робашевский дома? Здравствуйте, пан Робашевский. У вас такой красивый кабинет —т ак я вам вот под цвет собаку привел.

— Какую собаку?

— Замечательную собаку. И таки совсем недорого. Только для вас, себе в убыток. Купите, ей-богу. Тут купишь — там продашь. Надо же что-нибудь заработать. И еще у меня к вам так себе, маленькое дело: может быть, у вас есть бомба?

— Откуда бомба?

— Как я могу знать откуда? Оригинально. Я совсем не могу знать откуда. Будьте такие добрые, продайте одну бомбу.

— Да нету у меня. Что ты!

— Может, хоть маленькая найдется, а?

— Говорят, нету!

— Может, спрятано у вас где-нибудь? Сделайте одолжение!

— Да ты сумасшедший, Хильдебранд!

— Нету? Жалко… А мне надо. Тут, знаете, поручение одно. Придется шурину таки в Ровно ехать покупать. Может, пускай и для вас парочку купит? Что вы думаете? Почему нет?

— Да зачем мне?

— Что значит зачем? В хозяйстве покупка всегда полезно. А я б недорого взял. Что же вы сердитесь? Почему нет? Все может быть. «Вставай, подымайся, рабочий народ»… Вы думаете, Хильдебранд не понимает? Хильдебранд все понимает. И таки почему не «всеобщая, прямая, равная и тайная»? Возьмите, ей-богу. На всякий случай, как говорится. Недорого. Что же вы сердитесь?.. Чего же вы толкаетесь? Странно! Я и сам уйду, тише!..

— Господин пристав встали? Ваше превосходительство, ясновельможный пан. Когда Робашевский не берут! Я им пару бомб совсем даже задешево отдавал. Так когда они не хочут!

— Не берет? Ишь ты… Поляки — они хитрые. Да меня, брат, не перехитрить. Не хочешь добром бомбу иметь — силой заставлю мерзавца. Вот что… Не иначе, как подбросить надо, Хильдебранд.

— Как же это можно, ваше превосходительство? Это же нельзя…

— Ты, кажется, опять рассуждать вздумал? Я тебе велю, понял. Я знаю… Робашевский все равно максималист.

— Разве же я рассуждаю? Я не рассуждаю. Только как же это? Протокол же будет…

— Дурак! Я же и протокол составлять буду… Х-ха… Бомбы делать умеешь? Рассказывай! У тебя шурин молодой есть… Молодые все умеют. Чтоб к понедельнику готово было, слышишь? Домбровский, выдать ему четвертной билет в задаток! Справишься, Хильдебранд,— награду получишь. А рассуждать будешь — со свету сживу. То-то! Какие там еще дела на сегодня назначены? Пускай обед подают. Да вот еще, Хильдебранд. Материал для бомбы покупать будешь — фейерверк мне в подарок купи…

— Ну, идем в канцелярию,— говорил Домбровский растерявшемуся Хильдебранду.— Получай четвертной билет. Здесь вот распишись. Да не так, не так. «За овес для пожарных лошадей» — пиши. Ну вот… Займи трешку, Хильдебранд…

— Ах, какой вы странный, господин Домбровский. Какие я вам могу давать трешки!

— Вот как! Ну ладно, Хильдебранд… Попомнишь.

Жандармский поручик был дома и пил с приятелем пиво.

— Ну и тоска,— говорил поручик.— Что это только за город такой? В карты даже, в тетку, не с кем сыграть.

— Это уж как есть,— отзывался приятель.— А только темное пиво здоровее. Темное пиво — оно мягчит.

— Предрассудок!

— Не скажите.

— Я вот только одного не понимаю. Почему собака всегда на задних лапках служит, а кошка не умеет? Васька, служи!

— Там, ваше благородие, пришли. Агент, говорит, Домбровский, черный такой.

— Ах, Домбровский! Здравствуй, Домбровский! Что скажешь?

— Так что, ваше благородие, бомба в городе…

— Да что ты? Неужели бомба? Это интересно.

— Так что, ваш-бродь, Хильдебранд готовит. Шурин его — извините — в Ровно даже за материалом ездил.

— Вот как… Скажите. Да ты выпей пива, Домбровский. Не стесняйся, еще выпей и рассказывай.

— В понедельник Робашевскому, ваш-бродь, подбрасывать будут. Ко вторничному обыску, значит, готовят.

— Ко вторничному? Вот как… Это интересно. Выпей-ка еще пива. Тебе темного? Так, во вторник, значит, бомбу отыскивать будем? Симпатично.

— Так точно. Покорнейше благодарю. Я светлого, ваше благородие. А только, в случае чего, так оно и теперь можно бомбу отыскать.

— Теперь? Это как же?

— А зачем нам, ваше благородие, ждать. У Хильдебранда бы и нашли. Бомба совсем готовая ведь. Как быть следует, в аккурате.

— А что ты думаешь, это идея. Прямо-таки идея! Тут тощища такая. П-шел, Васька. Молодец ты, Домбровский! Придумал ведь, а?

— Рад стараться, ваше высокоблагородие. За ваше здоровье.

На суде Хильдебранд держался спокойно и с достоинством.

На вопрос: «Признаете ли вы себя виновным?» — он ответил коротким: «При чем тут?»

И, наклонившись к молодому защитнику, быстро зашептал:

— Что значит — виновен? Когда начальство велит, так исполняют. Они говорят — провокация. Вы думаете — это приятно, когда бьют по морде или когда нечего кушать? Это, я вам говорю, совсем неприятно, когда бьют по морде или когда нечего кушать…

— Хорошо,— сказал молодой адвокат.— Мы примем к сведению.

И только когда вынесли оправдательный приговор приставу, а Хильдебранда и его шурина приговорили к арестантским ротам, Хильдебранд съежился, потускнел и зашептал:

— Оригинально! Значит, мы же еще и виноваты? Ну… Так разве не факт, что таки да нужно «всеобщая, прямая, равная и тайная»?..

ЧИТАТЕЛЬ И ПИСАТЕЛЬ

(Петербургская история для детей младшего возраста)

— Мы этого знать не можем. А только вы по счету уплатить извольте!

— Видишь ли, голубчик. Я ведь признаю. Ты прав — надо заплатить. Все дело в сроке. Понимаешь?

Старый, уже много лет подающий надежды беллетрист Модернистов стоял возле мясистого приказчика в белом фартуке и с серьгой в ухе и, стараясь быть убедительным, объяснял ему:

— Понимаешь, голубчик,— двадцатого. Новый журнал возникает. Орган реальных мистиков — понимаешь? Я там двадцатого вот получу аванс, и мы того… рассчитаемся.

— Мы насчет реальных мистиков знать не можем. А только вы уж по счету сегодня прикажите получить.

— Убери ты его,— просил жену после получасовой беседы с приказчиком беллетрист Модернистов.— В кухню, что ли, его возьми. Мне надо писать, а он торчит в кабинете. Милая, убери!

— Как его уберешь! — уныло отвечала жена.

Приказчика заманили в кухню и оттуда, благодаря помощи горничной, к которой он был явно неравнодушен,— выставили.

«Эта сцена — самая важная,— думал Модернистов, принимаясь за сцену любовного объяснения в своем рассказе.— Самое важное место: «Тишина звенела»…— начал размашистым беглым почерком Модернистов.— «Тишина звенела»… Прежде небось так не умели!..

Д-и-и-инь — испуганно зазвенело у дверей.

— Опять кого-то черт принес! — с тоской подумал Модернистов.

— Так что хозяин сказал, что больше ждать не будут,— наставительно и строго говорил старший дворник.

— Видишь ли, голубчик. Реальные мистики основывают журнал. Будущее, видишь ли, безусловно за ними. И двадцатого — понимаешь, двадцатого — я получаю там аванс. До двадцатого надо подождать… Понимаешь?

— Ждали уж! — уныло ответил дворник.— Которые порядочные, те платят. Сколько разов обещали…

«Тишина звенела,— писал Модернистов, выпроводив дворника.— Они вдохновенно сидели на скамейке у опалового моря, и казалось, что чей-то голос, властный и чарующий…»

— Барин! Там из мясной пришли. Ругаются очень…— прозвучал вдруг настойчивый голос горничной.

Когда «пришедшие из мясной» ушли — пришла прачка, швейцар и сапожник.

После их ухода творческая нить оборвалась. «Он нежно привлек ее к себе»,— начал было писать Модернистов, но непослушное перо неожиданно написало: «Он нежно привлек ее к суду».

— Маланья! Принесите мне черного кофе,— попросил Модернистов.

— Кофе нету. Третьего дня еще вышло.

— Ну, тогда чаю с лимоном дайте.

— Лимону нету. Лавочник — нешто не знаете? — не дает. Ваш, говорит, барин — самый, говорит…

— Ну, без лимона дайте. Скоро только устройте…

— Так что, барин, угля нету. И еще я хотела жалованье попросить. Помилуйте, как же это возможно? Я на каких местах служила — такого не видела. Будь вы порядочные господа — вам же бы стыдно было!!

Направленский очень любил литературу. Когда вышел альманах с новым рассказом Модернистова, Направленский попросил книгу у знакомых «на вечерок» и тут же решил зачитать ее.

— Маничка! — говорил Направленский жене, придя домой и снимая в передней пальто.— Я новый альманах достал.

— А я вас дожидаю,— мрачно отозвался басом мясистый приказчик в белом переднике и с серьгой в ухе,— все говорят — дома нет. А на проверку — прячутся. Вы вот лучше по счету уплатить извольте.

Приказчика заманили в кухню и отсюда под благовидным предлогом с трудом, но сплавили.

— Новая вещь Модернистова? Интересно…— томно говорила Маничка. Супруги сели рядом, и Направленский стал читать вслух.

— «Тишина звенела»,— начал он, откашлявшись.— Видишь, Маничка? «Тишина звенела». Прежде вот так не умели.

Ди-и-инь — испуганно зазвенел колокольчик у дверей.

«Так что хозяин сказал, что больше ждать не будут»,— громко заявлял старший дворник.

— Вечно помешают,— говорил, хмурясь, Направленский, возвращаясь в кабинет, после того как всеми правдами и неправдами удалось отделаться от дворника.

— «Тишина звенела,— читал Направленский.— Они вдохновенно сидели на скамейке у опалового моря, и казалось, что чей-то голос, властный и чарующий»…

— Там, барин, из мясной пришли. Ругаются очень…— прозвучал настойчивый голос горничной..

— «Он нежно привлек ее к суду». Тьфу, черт! К себе, то есть…— читал Направленский.

Только что отделались от мясной — пришла прачка и сапожник.

— Маланья! — позвал Направленский после ухода портного и швейцара.— Там кофе нету? Ну, тогда чаю с лимоном!.. Не дает лимона? Мерзавец этакий! Ну, тогда без лимона. Как, и углей нет?

— Так что, барин, я хотела жалованье попросить!— говорила, настойчиво наступая, Маланья.— Помилуйте, как же это возможно? Будь вы порядочные господа — вам же бы стыдно было!!

III

— Главная задача художника,— говорил на заседании Литературного кружка, поправляя пенсне, Модернистов,— это заставить читателя пережить все, что переживал автор, создавая свое произведение!

— Нет, знаете…— говорил во время спора о литературе Направленский,— у Модернистова есть этакое умение. Читаешь и прямо-таки чувствуешь, что переживал автор.

…Кто выдумал, что у нас нет единения между читателем и писателем?!

БЕЗ СМЕХА

Подтверждается факт открытия Вертело искусственной протоплазмы.

Из телеграмм

В лаборатории все было буднично и деловито, когда громкое восклицание сорвалось вдруг с уст Вертело:

— Друзья мои! Ко мне, скорее ко мне!..— повторял Вертело.

И когда пестрой толпой сбежались ассистенты, взволнованный, бледный Вертело показывал им пробирку и бессвязно повторял:

— Найдено!.. Достигнуто!.. Друзья мои, в этой пробирке — первооснова жизни. Я открыл способ делать искусственную протоплазму. Понимаете ли вы меня? Разгадана главная тайна мироздания!.. Друзья мои, я схожу с ума, мне страшно, друзья мои!..

И когда снова и снова были проверены опыты и с несомненностью подтвердился факт удивительного открытия — гулкие поздравления заполнили лабораторию:

— Чувствуете ли вы, учитель, все величие, всю необъятную мощь вашего открытия? — спрашивал один из учеников.

— Открыта новая эра всемирной истории! — взволнованно говорил другой.— На веки веков неувядаемой славой покрыто отныне ваше имя, учитель!

— Отныне возможно искусственное приготовление питательных продуктов! Уходит в прошлое, пропадает рабская зависимость человека от природы. Невообразимую революцию в области экономической жизни народов принесет с собою эта пробирка!..

— Но разве это все? — добавляли, окружающие.— Протоплазма — ключ жизни. Искусственно делать протоплазму — это значит по своей воле творить жизнь! Осуществляется вековая мечта о гомункулусе… Живых существ, живых людей могут отныне приготовлять наши лаборатории!..

— Друзья мои, мне страшно! Мне страшно, друзья мои! — повторял бледный, вздрагивающий Вертело.

Когда прошел первый общий угар, назначено было деловое заседание.

Председателем, за отказом самого Вертело, было решено избрать старейшего из профессорской коллегии. Торжественное молчание охватило белую с колоннами залу, когда, после приветственных рукоплесканий, высокий старец с седыми волосами неторопливо занял председательское место.

— На очереди вопрос о гомункулусе, о лабораторном человеке вообще и фабрично-заводских лабораториях для изготовления живых существ в частности,— объявил председатель.

— Прежде чем выбирать дорогу, по которой пойдешь, надо узнать цель, к которой стремишься,— начал первый оратор.— Мы благодаря великому изобретению Вертело овладели отныне тайной создания живого человека. Определим же раньше всего, каких именно людей хотим мы создавать?

— Людей разума, людей науки! — загремели голоса.

— Людей с проникновенным и ясным разумом, людей пытливых и ищущих, не успокаивающихся в исканиях своих! — повторяли со всех сторон.

— Тише, господа! Момент слишком серьезен,— заметил председатель.

— Нам не надо больше ждать естественного хода событий: ждать, чтоб солнечная энергия вырастила траву, чтоб зелень эту поглотило затем травоядное, чтоб мясо этого травоядного пошло потом на пищу человеку… Нам не надо теперь всего этого, чтобы получить кровь, мускулы и мозг живого человека!.. Раз все эти процессы находятся отныне в нашей пробирке — наша главная обязанность изучить, как формируются умственные способности человека…

— Ученых, столь же великих, как Вертело, будем мы создавать на наших фабриках!

— Эдисонов! Изобретателей и исследователей!

— Шекспиров! Эдисонов! Вертело! — загудели восторженные голоса.

И тогда на кафедру взошел сам Вертело.

— Я хочу предостеречь почтенное собрание от основной ошибки,— начал ученый.— Еще с тех пор, как я стал работать над этим изобретением, обдумываю я этот зопрос. Вы говорили об Эдисонах и Шекспирах. Вы оказали мне честь упомянуть и мое скромное имя в этом списке. Да сохранит вас разум от этого пути!.. Нет, не Эдисонов и не Шекспиров, не людей, равных Льву Толстому, в первую очередь вспомним мы, осуществляя нашу великую задачу! Сейте рожь, васильки сами вырастут,— говорит полная глубокой мудрости народная поговорка. О средних людях станем мы заботиться. В них основа и центр жизни. Да, да, господа! Пусть будут у нас кадры здоровых, бодрых и жизнерадостных средних людей, обывателей… Будут они, эти мощные, жизнерадостные кадры — тогда только будут гении и Эдисонов, и Шекспиров, и Толстых.

— И гений Вертело! — подхватили голоса.— Да здравствуют средние люди! Им — наша забота! Да здравствует Вертело!

III

Невозможное совершилось. Ряд химических соединений — и вдруг ожил и задвигался маленький кусочек искусственной протоплазмы. Далее, далее! Еще несколько ультрафиолетовых и инфракрасных лучей, еще несколько секунд под действием эманации радия, и вот совершилось чудо науки — оформились окончательно клеточки протоплазмы!

Маленький гомункулус, первый лабораторный человечек, сидит на краю Круксовой трубки.

Жутким волнением охвачены Вертело, его ассистенты и ученики… И нервно потирает ручонки маленький искусственный человечек, и злая гримаса пробегает по его безволосому, старческому и землистому лицу.

— Что же, господа ученые, а? Испугались небось, всерьез испугались! Затеять затеяли, а теперь как будто и открытию не рады! А ведь и открытие-то самое пустяковое. Формула на редкость простая. Стыдно даже!.. Как это вы раньше не догадались, право?

Этот жалкий сморчок, этот старообразный карлик издевался над создавшими его учеными!.. И от этого пропало вдруг жуткое волнение и стало досадно и обидно.

— Гении, тоже еще, ученые двухвершковые! — повторял карлик.

— Позвольте, это с вашей стороны… Я даже не знаю, право… Насмешки эти, гримасы ваши… Даже странно…— заговорил один из оторопевших учеников Вертело.

— Чего странно? — разозлился гомункулус.— Вы, может быть, от меня и уважения к себе, чего доброго, ждали? Недурно-с. У вашего Шиллера на этот счет недурная фразочка есть. Карл Моор с братцем, «молодые люди, впоследствии разбойники», ежели изволите помнить, между собой насчет родительских чувств беседуют: «За что я буду уважать отца и мать? Не за то ли, что они создали меня? Так ведь они, сколько известно, вовсе не обо мне в те моменты думали». Так-то вот. А уж мне-то родителей уважать, это уж… Чудаки вы, господа…

— Как же это? — растерянно шептались ученые.— Откуда у него этот тон, откуда он знает, наконец, Шиллера?

— Я всё знаю! — горделиво заговорил снова маленький человек.— Знаю все ваши формулы, и все ваши книги, и все языки ваши. И больше, гораздо больше этого знаю я. Дешево все это у вас, собственно… Удивлены? Ну еще бы. Вот она, людская ограниченность!.. Каждый день рождаются живые существа и люди, каждый новый человек несет с собою целый новый мир желаний и идей — это, видите ли, для них но удивительно. Вы вот сами изобрели теперь, додумались наконец, давно бы пора, собственно!.. до искусственной протоплазмы,— и это еще не удивительно. А то, что я знаю все ваши книги и гораздо больше того,— это кажется вам невероятным?.. Чудаки вы тут до сих пор на вашей земле жили, как я погляжу. Ну, да это что, я теперь вас по-новому обучу…— хихикал гомункулус.

Смущенной толпой стояли седые ученые, а сморщенный человечек по-прежнему расхаживал по краю стола с важной миной на злом лице и поучал:

— От меня вы узнаете истину всю до конца,— говорил гомункулус.— Мы всё знаем, и учиться нам, высшим существам, конечно, нечему. Это удел ваш, удел жалких людей, не освободившихся от того бесполезного придатка, какой вы называете душой. От меня вы узнаете настоящую истину…

— Мы узнавали ее и без тебя! — не выдержал Вертело.

— Без меня? — удивился карлик.— Бросьте… Вы жалостно путались в тенетах столкновений между правдой-истиной, правдой-справедливостью и правдой-красотой. Только теперь благодаря мне познаете вы голую сущность истины и освободитесь от всех этих ненужных миражей. Я принесу с собой вам впервые готовую, непогрешимую истину. Не будет этих безумных исканий ваших, ибо все будет найдено и не будет ошибок!.. Без волнений, без слез и без смеха будут жить те новые существа, какими мы заменим людей на этой земле. Забудутся бывшие доныне неразлучными с вами понятия о сострадании, о влюбленности и тому подобные бессмысленные слова. Исчезнут иррациональные понятия души, вдохновения, восторга и все подобные мешавшие вам жить вещи. Забыто будет то неосмысленное явление, какое вы называете смехом…

И первый вопрос, какой я научу вас разрешить,— это освобождение земного шара от людей, рождающихся иррациональным, внелабораторным и ненаучным образом. Это должно быть оставлено навсегда! Здесь, в лаборатории, будем мы заготовлять кадры новых гомункулусов и распределять нормы появления новых отрядов. Вам, старикам, мы разрешим, должно быть, дожить до естественной смерти, предварительно обезвредив вас выработанными нами способами. Но новых людей теперешнего, иррационального типа, с их неразумным смехом, слезами и бессмысленными восторгами, с их порывами и стремлениями, быть не должно!.. Мы, гомункулусы, конечно, не допустим этого.

Вооруженные всей непогрешимостью истины, лишенные того придатка, какой вы называете душой, мы по-новому и по-своему, безусловно логично, забросив заботы о душе, совершенно по-иному перестроим мир…

Легким движением дотронувшись до гомункулуса {«Я тебя породил — я тебя и убью!» — говорил некогда еще Тарас Бульба), Вертело вбросил его вдруг в ту пробирку, откуда только что, окруженный общим восторгом, появился этот сморщенный карлик, и, быстро швырнув пробирку в самое пекло лабораторной печи, круто обернулся к ученикам.

— Поклянитесь, что никому никогда не откроете вы тайны моего открытия! — тревожно сказал Вертело.— Поклянитесь, что, как и я, в могилу унесет с собой каждый из вас рецепт лабораторного приготовления живого, разумного, но лишенного души, лишенного смеха существа!..

— Клянемся, клянемся! — хором ответили смущенные, потрясенные ученики…

ПРИМЕЧАНИЯ

Илья Маркович Василевский (псевдоним Не-Буква)

(1882—1938)

Писатель, автор юмористических, и не только юмористических, рассказов, исторических памфлетов, очерков.

В глуши (стр. 233).— …всеобщая, прямая, равная и тайная…— лозунг избирательного права, которого добивался пролетариат: всеобщее, прямое, равное и тайное голосование. Mаксималист — член группы, возникшей в 1904 г. в партии эсеров. Основными методами политической борьбы группа признавала индивидуальный террор и экспроприации.

Без смеха (стр. 241).— Бертело Пьер-Марселен (1827—1907) — знаменитый французский химик, занимавшийся синтезом органических веществ. Эдисон Томас Алва (1847—1931) — американский изобретатель в области электротехники. Гомункулус (лат. homimculus — человечек) — искусственно созданное человеческое существо, упоминается в «Фаусте» Гете. Карл Моор с братцем — персонажи драмы Шиллера «Разбойники» (1781).

Рассказы

Автор: Василевский Илья Маркович

Обратная связь

Вопрос администратору