Запотел мох на опушке леса, зазеленел в проталинах, у корней, ползущих по земле, и на стволах старых деревьев. Ярче зеленели хвои. И на березах и тополях намечались почки, топырились ветки в сторону, в высь, к солнцу… И вздыхал весь лес полной, проснувшейся грудью…
Река была еще скована льдом, и потому перевоз не действовал: лодка лежала на берегу, опрокинутая кверху дном, на двух осиновых корягах.
Около опрокинутой лодки возился высокий, худощавый старик — Емельян-перевозчик.
Скинул он полушубок, засучил рукава красной рубахи и идет вдоль борта лодки с долотом и паклей. Седые космы перевозчика раздуваются идущим с реки ветерком, и на лице, изрытом морщинами, лежит печать сосредоточенности. Глаза серые, старые, но еще зоркие, знают свое дело и не упустят ничего. Работает Емельян часами, молча, неспешно. Изредка оторвется, отойдет в сторону, полюбуется на работу, погладит правой рукой жидкую седую бороденку, и опять берется за молоток.
К лодке подошли мужик и баба. Мужик — здоровый, рыжий, лет пятидесяти, в рваном полушубке и валенках, а баба — тощая, заморенная, как заезженная лошадь. На ней тоже полушубок и мужицкие сапоги, и лицо белое, словно восковое.
Подходила она размашисто, грузно, шлепая по грязи, а мужик шел сгорбившись, вяло, мелкими шажками, ставя ноги в валенках криво, по-медвежьи. И за спинами оба несли холщовые мешки, а в руках — клюки.
— Бог в помощь! — сказал мужик, подходя и кланяясь.
Емельян, не отрываясь от работы, поблагодарил. Мужик с бабой постояли с минуту молча, в нерешительности, а затем мужик спросил:
— Надолго хватит?
Емельян перестал стучать и повернул голову.
— Ты это насчет работы, что ли?
— Про нее…
— К вечеру, Бог даст, кончу!
— Помогай Господь!
— А вы что: к селу пробираетесь? — спросил Емельян, разглядывая обоих.
— К селу… к селу! — заговорила баба. — Да как попасть на тот берег и ума не приложим!
— Трудно! — согласился ее спутник и сокрушенно мотнул головой. — Вот птица, та действительно… той легко!
Улыбнулся Емельян. Исчезла суровость си лица, и серые глаза смотрят теперь на мужика с бабой с иронией.
— Да, жаль, что человеку крылья не дадены!.. Махнули бы вы, теперь, на тот берег одним махом, и не надо бы вам: ни моей лодки, ни меня самого!
— Хи… хи! — скривила рот баба и закрылась почему-то концом шерстяного платка. — Вот уж это правильно!
— А может быть и к лучшему, что у человека нет крыльев! — как бы промечтал Емельян, устремить глаза за мужика и бабу. — Сколько зла он и без крыльев творит!
Отмахнулся рукой и принялся за работу. И, стуча тихо молотком по долоту, спросил:
— А вы чьи же будете?
— Мы ж?.. Да мы ж Анаповские! Митрия, то-ись, родители! А теперича, значить, к яму на праздники идем!
Перевозчик приостановил работу. Смерил их удивленным взглядом.
— Митрия?.. Это тот, что у попа в работниках?.. Чурчавый такой?
Расцветилась улыбкой баба. Восковое лицо подернулось дымкой радости.
— Ен самый!
— Правильно! — подтвердил серьезно мужик. — Самый он, наш сын настоящий и есть!
— Так вот оно что! — протянул. Емельян и стал снова работать.
Неприятно ему стало. Поповский работник второй год с его дочерью, Матреной, любится, жениться норовит, да противится этому браку Емельян. Нет ничего у Дмитрия за душой, кроме пары сапог новых на подборах, да пары дюжих плеч, а его Матрена как-никак — невеста. Не мильонщик Емельян, но есть кое-что у него про черный день, да хозяйство исправное, да скотина… Прочит он дочь свою за сельского лавочника, вдовца. Немолодого, правда, но тоже с деньгой.
— Так вот оно что?! — тянет снова, между работой, Емельян, — Так вы, значит, Митрия родители?.. Не попасть вам, люди Божие, и завтра в Красный Звон!.. — вдруг говорит он мужику и бабе. — Ежели даже сегодня ночью двинется река — не пройти к завтрашнему вечеру грузному льду! А при таком порядке я ночью не повезу! A вот послезавтра, утром, наверняка попадете!
Мужик, с сердцем почесал затылок…
— Куда ж мы теперь?
— Ишь ты горе-то какое… — покачала баба головой, — Просто хошь повертай в обратную!..
Емельян подумал.
— Зачем в обратную?.. У меня переночуете. Изба, слава
Богу, на всех хватить! Кстати, Матрешку мою поглазеете! Небось, отписывал нам про нее Митрий?
Он, пытливо взглянул на обоих.
— Отписывал! — махнула рукой баба и вытерла концом платка глаза, — Да што, уж не судьба, видно!
— Парень-то наш Митрий хороший! — мрачно сказал мужик, — Не пьющий… работящий! Голь… дивствительно… Так это уж от Бога!
До обеда говорят родители Дмитрия с Емельяном. Ерошится лед на Воронке, дуют ветры в него теплым, весенним дыханием. А над головой небо уже синее, с круглым раскаленным солнцем. И, вскидывая порой голову к нему, Емельян щурится, чему-то улыбается и дышит полной грудью…
* * *
Не спится Емельяну. Ворочается он с боку на бок на широкой лавке. Жарко в избе, — невмоготу старику.
Медленно встал, зажег керосиновую лампочку на стене и обвел избу хозяйским взглядом… Вон, на печке, чернеет тулуп, прикрывший его старуху… Тридцать девять лет прожил он с нею душа в душу, — дочь вырастил. Вон разметалась она на соседней лавке… А на полу, под стенкой, храпят родители Дмитрия… Лежит баба, уткнувшись восковым лицом в котомку, а мужик — затылком, широко раскрыв рот и разбросав ноги в валенках… Подкрутил Емельян огонь. Встал, почесался и подошел к дочери. Лежит она в одной холщовой рубашке, которая сползла с плеча и обнажила круглую, упругую грудь… Жаром пышет лицо, огнем пылает все тело…
«Вот и моя баба была такая же! — думает старик, глядя с любовью на единственную дочь. — Тоже огнем пылала, когда я за ней бегал! Весна жизни была у нас обоих… Хорошее было время!..»
Сел опять, на лавку. Задумался.
Вспомнил свою молодость. Себя — тоже курчавого, тоже бездомного и голого, как и Дмитрий… И старуху свою — краснощекую, ядреную, дочь сельского писаря… Много вытерпели оба, пока заносчивый отец не дал своего согласия. И вот, прожили столько лет, достаток нажили…
Поглядел на печку и ухмыльнулся. Лежит там его старуха одна-одинешенька, словно былиночка в поле… Нахлынуло что-то внутри, заколыхалось… Встал, потушил огонь, полез на печку…
Толкнул жену кулаком в бок:
— Ну-ка-сь, старуха… подвинься!..
Через день прошла Воронка… Побежала синей рябью вода, ныряли в ней запоздавшие льдины, поглядывая почерневшими краями на солнце… А оно плыло в синей вышине радостное, светлое… Высоко в небе заливался жаворонок, и падала песня его и на рыхлую землю, и на шумящий восторженно лес…
Перевез Емельян родителей Дмитрия на тот берег… И, когда выходили те из лодки, сказал им, чему-то улыбаясь, весело:
— Да уж присылайте сватов! Что с вами поделаешь!..
Скачать