Bibra > Произведения > Все > На кончике пера

На кончике пера

Автор: Дорошевич Влас Михайлович

Скачать

  

Влас Михайлович Дорошевич

  

На кончике пера

  

   Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том VI. Юмористические рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 75

  

   Из почтения к смерти даём сегодня место запискам одного самоубийцы

   Самоубийца — жилец, недавно переехавший с дачи на квартиру.

   Это придаёт его запискам злободневный интерес.

   Сначала идёт эпиграф в стихах:

  

   Снял я себе небольшую квартиру,

   Чтоб дня занятий иметь уголок.

   Ну, и схожу я за это в могилу!

   Повесть читая, готовьте платок…

  

   Из каких-то старых куплетов.

   Затем следует дневник.

  

22 августа.

   Квартирка — рай.

   Правда, сейчас она напоминает «драматическую» декорацию Городского театра.

   Стены замазаны пальцами. Кой-где заплёваны. Кой-что облупилось. Обои оборваны.

   Но хозяин обещал кой-где подмазать, кой-где подклеить, — и будет рай.

   Главное — свой уголок. А то что это?

   Живёшь по гостиницам, — и сам себя презираешь.

   Стул, на котором сидишь, и тот хозяйский.

   То ли дело своя квартира: уголок, тишина, спокойствие, обед домашний.

   На службу от радости не ходил.

24 августа.

   На службу не ходил: покупал мебель.

   Одесские мебельные торговцы — милейший народ.

   Узнавши, что я обзавожусь обстановкой, приняли во мне самое горячее участие.

   Вещи накупил все «случайные».

   Комод, например, был заказан известным миллионером X., но не взят им по каким-то посторонним соображениям. Гардероб предназначался для г-жи Y., да не взят, потому, что она ещё больший себе заказала.

   Что ни вещь, то каким-нибудь миллионером для себя была заказана.

   Знай теперь Ивана Ивановича Курицына, — какая у него обстановка!

   Миллионеры для себя готовили, а я на этом сидеть буду!

26 августа.

   Сегодня утром надел чистое бельё, попрощался с детьми, со слезами обнял жену и пошёл подписывать с домовладельцем контракт.

   Нельзя же! Подписание контракта, лишение, так сказать, себя всех прав, — в некотором роде, «гражданская смерть»!

   Об этом я много в газетах читал.

   Газеты, однако, по обыкновению, врут.

   Контракт, оказывается, совсем уж не такая страшная вещь. Где ж там «лишение всех прав». Вечно преувеличивают! Так, — лишение некоторых особых прав и преимуществ, как за мошенничество на сумму менее 300 рублей.

   Не более!

   В контракте 127 пунктов и каждый из них начинается словами:

   «Я, наниматель, обязуюсь».

   Немножко смутил меня только один пункт:

   «Г. домовладельцу или доверенному его лицу предоставляется право постоянного доступа во все нанятые мной помещения, с целью осмотра, согласно ли сему контракту и в должной ли чистоте и исправности таковые содержатся».

   «Постоянного доступа». Гм…

   — Но ведь, надеюсь, не пойдёте же вы, например, ночью в спальню моей супруги, посмотреть, чисто ли?

   Г. домовладелец поморщился:

   — Гм… Оно, положим, интересно бы, но, пожалуй уж так и быть, не пойду!

   Очень снисходительный человек!

27 августа.

   Домовладелец — человек гуманный.

   Увидал, когда мы переезжали, что рояль везут, — приказал немедленно рояль продать.

   — Я, — говорит, — этой гадости у себя в доме не допускаю — других жильцов беспокоить будете.

   Какая заботливость о жильцах!

   Продал за бесценок.

   Жена, конечно, плакала: она у меня музыкантша и отлично Шопена играет. Рояль за нею в приданое был дан. Очень рыдала

   Но что мне на жену обращать внимание. У меня есть домовладелец.

   Я теперь не жены должен слушаться, а домовладельца.

28 августа.

   Домовладелец наш — светлая личность.

   Немножко строг.

   Но это мне, знаете ли, даже нравится.

   Это хорошо, когда над собой строгость чувствуешь. А то живо распустишься!

   А тут всё-таки и дома над тобой начальство есть. Спокойнее.

   Собаку у меня увидал, — воспретил:

   — У меня, — говорит, — собак держать не дозволяется.

   Собаку немедленно отравил стрихнином.

   Кошки тоже не позволил.

   Кошку взял, посадил в мешок, отнёс на Молдаванку. Там три раза мешок в воздухе перевернул, чтоб дорогу забыла, подлая, — и бросил.

   Взял извозчика и поскорее уехал

   Детей тоже хозяин велел убрать.

   Жена, правда, начала было протестовать:

   — Этого в контракте нет

   — Мало ли, — говорит, — madame, жильцы какую гадость начнут делать, — нельзя же всё в контракте предусмотреть.

   Такой вежливый: жену всё-таки «madame» назвал.

   А детей посоветовал кому-нибудь подкинуть…

   — Дети, — говорит, — стены пачкают.

   Так и сделали.

   Детей развёл по разным улицам и бросил.

   Пусть их в городской приют возьмут.

   Оно без детей даже лучше.

   Зачем мне дети? У меня домовладелец есть.

   На службу, занятый всеми этими делами, не ходил.

30 августа.

   На службу не ходил снова: голова болит, всю ночь не спал.

   Всю ночь мне снилось, будто я журналистом сделался и меня газета, из конкуренции, на остров Крит корреспондентом отправила.

   Я будто бегу, а в меня инсургенты стреляют.

   Просыпаюсь, — пальба. «Бац! Бац! Бац!»

   Думал, что случилось на Одессу нашествие неприятелей и наш дом приступом берут.

   Оказывается — нет.

   Это мебель, для миллионеров сделанная, рассыхается и трескается.

   И ведь как громко: совсем как из ружья:

   — Бац!

   Хорошо ещё, что эта мебель к миллионерам не попала. Все бы миллионеры в Одессе от страха перемёрли: подумали бы, что к ним разбойники забрались.

2 сентября.

   Странные вещи делаются с газетой.

   То газету в 6 часов вечера подадут, а то и совсем нет.

   — Где, — спрашиваю, — газета?

   — А её, — горничная говорит, — дворник выкурил. «Всё одно, — говорит, — ничего антиресного Дрейфусовское дело в том же положении».

   Оказывается, газета потому запаздывает, что её сначала дворник, потом хозяйский кучер, затем соседский лакей читают. Все Дрейфусовским делом интересуются.

   — То-то мне её всегда в масляных пятнах подают.

   — Так точно, — горничная поясняет, — это куфарка пальцами. Дрейфусовским делом антиресуется, потому и пачкает.

   Скажите, какая интеллигентная женщина.

   Да и у горничной лицо тоже не совсем обыкновенное. И притом где-то я её видел. Где только? Не припомню.

   — Акромя того, — горничная говорит, — куфарка приказала вам сказать, чтобы вы газету переменили. Она другую любит читать: «Та, — говорит, — антиреснее, там пишут, как в Париже Мазепу поймали. Ишь, где очутился». И дворник тоже подтвержает, что та газета антиреснее.

   Решил для кухарки, кучера, лакея и дворника и ту газету, где про Мазепу пишут, выписать.

   Пусть, так сказать, собственный орган имеют а моей газеты не задерживают.

5 сентября.

   Горячего третий день не варили. Питаемся колбасой.

   У хозяина там что-то с городской управой вышло. Спор. Управа говорит:

   — Вам столько-то за воду заплатить нужно.

   А хозяин говорит: «столько-то».

   — Не сдамся, — говорит, — управе! На своём поставлю.

   Ну, краны и заперли. Жена сегодня три часа в обмороке лежала, а отлить было нечем.

7 сентября.

   Сегодня так пить захотелось, даже на службу пошёл: напьюсь, мол.

   Оказывается, что меня со службы давно уж выгнали.

   Я тут со всеми этими квартирными делами на службу не ходил, меня и выгнали. Пошёл начальство упрашивать, — велели вон идти.

   — Вы, — говорят, — на себя посмотрите: на что вы похожи стали. Пьёте всё!

   Хорошо «пьёте»! У человека воды капли во рту не было, а они «пьёте».

   Просто не умывался.

   «Неумытого от пьяного не умеют отличить!» Публика!

   Хотя лицо у меня, действительно, того… На арапа стал похож.

11 сентября.

   Делать нечего. Так жажда проклятая замучила, — кой-что из жениных вещей заложил, пошёл в городскую управу, за домохозяина 172 рубля заплатил.

   Воду в краны пустили.

   Однако горячего опять не ели. Кухарка в суп, кроме мяса, ещё и рыбу положила. Чёрт знает что.

   — Вы на неё, — горничная говорит, — барин, не сердитесь. Это она от огорчения сама не помнит, что делает.

   От какого огорчения?

   — Господина Пикара в тюрьму посадили. Очень это на неё подействовало.

   Но где я раньше нашу горничную видал!

12 сентября.

   Объяснилось!

   Горничная сегодня жене такой скандал закатила:

   — Я, — говорит, — не посмотрю, что вы барыня! Я сама барыня. Я цельное лето в кафешантане служила и шинтанетки пела!

   — Как «шинтанетки»?

   — А так, — говорит, — где в кофешантаны шинтанеток берут? Известно, в рекомендательном бюро! Мы завсегда так: летом в шинтанетках, зимой в цирке в балете танцуем, а в промежутках своим делом занимаемся: горничными служим.

   И тут же, для доказательства, такую шансонетку спела, что жена в обморок упала, да и я покраснел.

   — Я, — говорит, — по-французски могу, «сразы Нельсон» есть умею. У меня все господа, которые у вас теперь бывают, ручки целовали. Да и муж ваш мне букет поднёс.

   — Д-да! Вон оно, где я горничную раньше видал…

Мартобря, неизвестного дня.

   Жена уехала. Горничная ушла: балетные репетиции, говорит, начались. Домовладелец иск подал: как я смел за него в управу платить. Судебный следователь к суду привлекает «за подбрасывание детей».

   Finita la comedia.

  

   На этом дневник прекращается: автор покончил с собой.

   Он пал жертвой квартиры и прислуги.

   Так сказать, застрелился на самую злободневную тему.