Чехову 50 лет

Автор: Дорошевич Влас Михайлович

   В. М. Дорошевич

Чехову 50 лет

   Сегодня Антону Павловичу «стукнуло» бы 50 лет.

   Это был бы большой праздник для его старушки-матушки, для всей его семьи, праздник для его друзей.

   Читатели с еще большей нежностью вспомнили бы сегодня писателя, которого все любили.

   Сам «виновник торжества» напустил бы на себя мрачность и бурчал:

   — Еще «маститым» назовут. Чему обрадовались? У меня жена молодая, а они меня стариком делают.

   Он получил бы много приветственных телеграмм.

   — И чего деньги тратят!

   И несколько дружеских писем… Его правилом было:

   — Не ответить на письмо — это все равно что не подать руки, когда вам протягивают руку.

   И последний на Руси человек, умевший писать письма, — ответил бы милыми, длинными, полными добрых улыбок. Прибавилось бы еще несколько очаровательных:

   — Чеховских писем.

   В этих письмах он рассказывал бы о «дне своего пятидесятилетия» с таким же юмором, с каким на следующий день после первого представления «Вишневого сада» рассказывал о «чествовании» в Художественном театре.

   — Вышел Немирович и говорит: «Многоуважаемый Антон Павлович». Точь-в-точь как Станиславский только что говорил на сцене: «Многоуважаемый шкаф».

   Или про какого-то говорившего речь сибиряка.

   — Вышел неизвестный. Рыжий. Лицо красное. Рукой машет. Говорит «Мы вас сейчас…» Думаю: может, пьяный. Как начнет он сейчас «юбиляра» перед всем залом «волтузить»!

   К обеду собралось бы несколько друзей. Кто-нибудь сказал бы:

   — А я совсем не знал о вас, Антон Павлович, вот этого эпизода…

   — Где вы это прочли?

   — Да в газетах сегодня пишут. Чехов сделал бы страдальческое лицо.

   — Голубчик! Не верьте тому, что обо мне в газетах пишут! Один раз только правду и напечатали. Как-то, что я уехал из Ялты. Я тогда действительно уехал из Ялты.

   И сделал бы хитрое лицо, и подмигнул:

   — Нет! Интересно, что сегодня в Одессе пишут! Одесские Шмули обо мне особенно хорошо пишут!

   Так он звал всегда одесских репортеров. И затем обед.

   Один из прелестных, милых и вкусных «обедов у Чехова». Старушка-матушка Антона Павловича все время беспокоилась бы и с настоящей тревогой поглядывала на тарелки гостей.

   — Да вы, право же, ничего не кушаете! И говорила бы дочери:

   — Машенька, положи им еще кусочек. Они совсем ничего не клали. Антон Павлович гудел бы баском:

   — Вы еще рюмку водки выпейте и ветчиной закусите. Ветчиной. И с огурцом. В Москве, в трактирах, всегда ветчину к водке подают. «Казенная закуска». И огурец не надо чистить. Огурец, если его очистить, — что? Соленая вода. Надо непременно с кожей.

   И гости чувствовали бы себя в гостях у «старосветского помещика». И вспоминали бы о Гоголе, сидя у Чехова.

   Сам Чехов тоже пригубил бы шампанского, бутылка которого непременно появилась бы по случаю «торжества» и «юбилея».

   Но где происходило бы все это?

   Как где?

   В Ялте.

   Чехову надо было жить в Ялте. У него в Ялте была дача.

   И сад, который он сам посадил. Который он так любил.

   Где человек стал бы праздновать день своего рождения?

   — У себя дома, на своей даче. Вопрос!

   К какой партии принадлежал бы Чехов?

   Вероятно, ни к какой.

   Но «внутренне»?

   К какой бы партии принадлежал душой?

   Вспоминается Чехов в последнее ялтинское свидание.

   Он выходит из спальни с только что полученным, на тонкой, «папиросной» бумаге, номером «Освобождения».

   Кто бы в последние годы ни приезжал к нему, — один из первых вопросов он задавал:

   — А как вы думаете? Скоро у нас будет конституция? Или говорил как положительно ему известное:

   — А знаете? У нас скоро, скоро уже будет конституция. Он видел ее близость во всем.

   Рассказывал о старом петербургском издателе, которого Плеве пригласил к себе:

   — Все, что говорится в этом кабинете, — здесь должно и умереть. Скажите мне прямо, откровенно. Что, по вашему мнению, нужно для России?

   — Нужно?.. Конституцию. И Чехов выводит:

   — Уж если министры могут слышать про конституцию… У нас скоро, уже скоро будет конституция.

   В предрассветных сумерках чувствовал он ее близость. И повторял беспрерывно, однообразно:

   — У нас скоро будет конституция! Как петухи поют перед рассветом. Не стоит эта партия такого подарка.

   Но «душой» Антон Павлович Чехов был бы кадетом.

   — Тайным кадетом.

   Большое преступление пред Думбадзе.

   18 октября 1905 года пошел бы, кутаясь в драповое пальто, Антон Павлович на набережную взглянуть на «опьяневших от радости своих «хмурых людей» «.

   И с доброй улыбкою, сидя на скамеечке у книжного магазина Синани, слушал бы их «пьяные песни».

   Мало ли каких еще «преступлений» наделал бы он.

   И прощай, Ялта, дача, солнце, тепло.

   Чехов был бы выслан из Ялты.

   Как «высылали» сотни других, десятки его друзей.

   — За кадетизм.

   — За тайный кадетизм.

   И пятидесятилетие пришлось бы праздновать в Москве, не знаю где, но только не в Ялте.

   И перед этим ударом, — высылкой, сколько других ударов для нежного, теплившегося любовью сердца…

   — Конституция!

   — Нет-с, высылка.

   Блаженны Симеоны, не дожившие до Сретенья.

  

   Впервые опубликовано: «Русское слово». 1910. 17 января.

   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/doroshevich/doroshevich_chehovu_50.html.