Черт

Автор: Дымов Осип

Осип Дымов

Черт

   Новый год я встречал у Овсовых — милая семья, зубной врач. Это тот самый, которого в рассказе Чехова «Лошадиная фамилия», никак не мог вспомнить приказчик. Однако, к подобному происшествию Овсов относится добродушно. Жена его впоследствии родила двойню.

   Собрались все свои. Указали мне на Хорошева: изящная фрачная пара, глаза блестят, сыплет новостями. Елена Шумская его невестой считалась. Хорошев потом рассказывал, что у них все было сговорено, на утро к отцу собирался ехать.

   За ужином старик Месопотамский наклонился ко мне и сказал:

   — А ведь Хорошев свою душу черту продал.

   Я посмотрел на Месопотамского — не улыбается.

   — Какую душу?

   — Как обыкновенно продают: по уговору. Ну, Фауста помните?

   В словах Месопотамского чувствовалось нечто мрачное

   — Для чего это делается? — спросил я, невольно понизив голос.

   — Для красоты, для счастья… Желают красивее быть. Приметы есть — продолжал он. — Вы замечайте: Хорошев сам не ест и не пьет, все других угощает. А, если и выпьет рюмку, то салфеткой грудь прикроет, словно простудил. Танцевать ни под каким видом не будет. А самая верная примета: как только светать начнет, обязательно исчезнет.

   — Исчезнет? Зачем?

   — Да уж, видно, нужно. Как утро — обязан явиться черту. Вроде поверки: дескать, не удрал ли?

   У меня мелькнула дикая мысль.

   — Давайте посидим до утра и задержим Хорошева.

   Месопотамский посмотрел мне прямо в глаза:

   — Вы берете все на себя?

   — А разве страшно?

   — Увидите сами.

   За ужином с шампанским и тостами я наблюдал за Хорошевым: действительно, он ел мало и все время прикрывал грудь салфеткой…

   После ужина мы перешли в гостиную.

   — Танцевать! — крикнула Шумская. — Я буду танцевать только с вами, — шепнула она Хорошеву.

   Я это слышал, и слышал далее, как Хорошев, опустив голову, замялся и пробормотал, краснея:

   — Простите… Я не могу… не могу танцевать.

   Тут я не вытерпел. Вскочил с места и два раза обойдя рояль (после ужина с тостами, казалось, что это кратчайшая дорога), приблизился к нему и ехидно отрезал:

   — Конечно, не может танцевать. Человек, который берет напрокат ради тщеславия…

   Я был взбешен, и хотел сказать, что стыдно порядочному молодому человеку хорошей фамилии брать у черта напрокат его милости; что отвратительно, продав свою душу дьяволу, домогаться руки очаровательной христианской девушки. Хорошев схватил меня за руку и, утащив в угол, шепнул:

   — Ради Бога! Умоляю тебя. Ты меня убьешь! Ради Бога!

   Этот чернокнижник еще осмеливался произносить имя Божие!

   Я улучил момент и сказал хозяину, что следует немедленно дать знать полиции или духовной консистории.

   — Бедная Елена Шумская, — объяснял я ему. Бедный статский советник Шумский! Растил, холил дочку — и для чего? Чтобы выдать за человека, который продал черту свою душу!

   Хорошева решено было задержать во что бы то ни стало. Под видом фанта у него отняли часы, и для верности Месопотамский спрятал их в банку вишневого варенья. Часы переставили во всем доме и они били двадцать минут третьего вместо шести.

   Утро занялось как-то неожиданно; посветлели окна, побледнели все лица, Хорошев в миг заволновался.

   — Мне пора домой, — говорил он, пробуя улыбнуться.

   Его удерживали.

   — Теперь, верно, восьмой час, — объявил Хорошев, копаясь ложкой в вишневой банке.

   Он вырвался, поцеловал руку Шумской, сделал общий поклон и бросился к дверям. Ах! Они были заперты на ключ!

   Он увидал мое злорадно-улыбающееся лицо и понял, что попал в ловушку. Бледный, не говоря ни слова, он сел. Что-то неслышно, как дуновение ветра иного мира, пронеслось в комнате. Почему-то сразу погасло электричество. Жалобно дрогнула басовая струна рояля.

   Хорошев заметался из угла в угол, натыкаясь на стулья, спотыкаясь на гладком полу и бормоча что-то непонятное. Глаза его горели, предчувствуя беду.

   И я подумал тогда, что где-то — Бог знает где, под землей или под водой — тщетно ждет черт своего нового слугу и скрежещет зубами, и сердито бьет копытом… А он, этот чертов слуга, мечется в отчаянии по комнате, бессильный отозваться на зов страшного хозяина.

   Вдруг внизу что-то застучало, хлопнуло и смолкло.

   Хорошев переменился в лице; он быстро подбежал к двери и, затаив дыхание, стал слушать.

   Прошли две минуты, и мы все, сидящие даже в самых отдаленных углах, ясно услышали шаги… медленные… ровные… тяжелые шаги… ближе… ближе…

   Я не могу передать того выражения ужаса, с каким Хорошев крикнул, схватившись за волосы:

   — Пришел! Пришел сюда! За мной!

   Страх охватил меня с ног до головы; говорят, я крикнул еще громче и страшнее Хорошева.

   Он метался по комнате и говорил, как в бреду:

   — Это он! Не отпирайте дверей, не отпирайте, или я погиб!

   Шаги смолкли, и видно было, как подалась ручка двери: кто-то пробовал войти.

   Все, сколько нас было, вскочили и, стоя в оцепенении, не произносили ни слова.

   Хорошев бросился к окну и закрылся гардиной: бедняжка — он еще надеялся на спасение!

   Месопотамский громко спросил:

   — Кто там?

   Никакого ответа.

   Гардина щелкнула зубами.

   — Дайте мне ключ! — сказал Месопотамский.

   Я машинально вынул, подал. Гардина трепетала в конвульсиях.

   Месопотамский отпер дверь. Он вошел.

   Он вошел и сказал:

   — Нет такого порядка, чтобы за пять рублев держать фрачную пару до восьми утра, да еще тащись в чужой дом пять лестниц. Сказано в семь часов отдать, ну и отдай. Фрак да жилет рублев пятьдесят стоят, а он за пять напрокат берет, да еще таскайся… Я к утру другому доставить должен. Да, вот он сам, барин — и его палец торжественно указал на меня.

   Словом, вы понимаете, что это был портной, у которого Хорошев взял напрокат фрак для встречи Нового года.

   Вы понимаете также, что роман с Шумской вылетел в трубу, и она через два месяца вышла за драгунского офицера.

   Я же навсегда перестал бывать у Овсовых.

  

—————————————————-

   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.