Электронная версия: В. Г. Есаулов, декабрь 2005 г.
«Советские дети? Да, конечно, знаю: это — besprizorniki…» Такой ответ мне приходилось слышать здесь за границей не раз, когда заходила речь о детях в Советской России. Многие знают это экзотическое слово, многие видели и запомнили маленьких оборванцев, висящих на подножках московских трамваев, в каких-то ящиках под вагонами ухитряющихся путешествовать из Москвы в Крым и на Кавказ. Это бросается в глаза, это исключение знают, но не знают правила, нормы. Позвольте вас поэтому познакомить с моим приятелем Олегом.
В мой рабочий кабинет в Ленинграде входит мой приятель Олег, мужчина 8 лет, вместе с своим отцом. Дверь — низкая, отец входя нагибает голову, Олег ростом не большее метра, но он тоже нагибается: он чувствует себя вполне взрослым человеком. Он одет в матросскую курточку с голой шеей. Я приглядываюсь и замечаю, что на шее у него уже нет золотого крестика, который видел еще год назад. Следует диалог между мною и Олегом:
Я: А, Олег! Крестик снял? Значит, Бога уже нет?
ОЛЕГ (подумавши): Нет, Бог есть, но я в него больше не верю…
Автор этой оригинальной теологической формулы только год пробыл в советской школе. Сегодня их школу водили на завод. Олег рассказывает мне о станках и машинах с таким же увлечением, с каким в мое время говорили о змеях и об игрушечных пистолетах. На вопрос:
— Итак, значит, ты будешь… — он, не задумываясь, отвечает:
— Конечно, инженером.
Рот у будущего инженера набит грецкими орехами — он их обожает. Орехов на тарелке еще много, но Олег встает.
— Куда ты?
Ответ — деловым тоном:
— У нас — заседание, завтра начинаем сбор утиль сырья. На языке советского кода «утильсырье» — это старые галоши для резиновых фабрик, железный лом для металлических заводов. Газеты призывают граждан к сбору этого материала; Олег — гражданин; ergo… Вздохнув и оглянувшись на орехи, Олег уходит, снова нагибаясь в дверях, как взрослый…
Своего маленького приятеля Олега я вспомнил не случайно: в этом ребенке есть некоторые типические черты советского школьника. Я, впрочем, не уверен: смею ли я называть ребенком 8-летнего советского гражданина? В 8 лет он куда взрослее, чем был я в его годы, он куда взрослее, чем 8-летний француз или англичанин. О детях более старшего возраста — нечего и говорить. Пятилетние уже знают слово «пятилетка»; пятнадцатилетние будут говорить с вами о пятилетке неуклюжим языком официальных советских газет. Они не знают никаких сказок, никаких фей, никаких чудес: стихия детской фантазии введена в строго рационализированные, бетонированные, утилитарные каналы. Крылья — только аэропланные, превращения — только химические, святые — только революционные. Большая часть прежних детских книг изъята из библиотек и заменена новыми.
Из моей коллекции советских детских книжек я наудачу беру одну. Это — один из номеров журнала «Маленькие ударники» за 1931 год, издаваемый Государственным Педагогическим издательством для начальных школ, для моего Олега. Вот содержание одной из книжек этого журнала — оно расскажет о жизни советского школьника лучше и точнее, чем мое бедное перо беллетриста, не прошедшее через строгую школу Олега.
Номер журнала открывается стихотворением «Ударное лето». Тема этого поэтического произведения — приготовление грибных консервов, поливка и полка огорода, работа в птичнике и свинарнике, словом — летние работы школьников в колхозах.
Затем — политическая передовица: о решениях шестого Съезда Советов, о выполнении пятилетки в четыре года и о колхозах. И вторая политическая статья — о московском процессе «меньшевиков», которым «буржуи посылали деньги». Дальше — статья об устройстве школьной выставки: граждане-школьники должны дать отчет, сколько они продали облигаций займа, сколько собрали «утильсырья», как они «боролись с кулаками и попами», как «воевали с прогульщиками» и так далее. А, вот «Путешествия»! Наконец, что-то похожее на наше детство! Нет, опять не то: это — поучительное радио-путешествие в Магнитогорск, на рыбные промысла, в колхоз «Гигант». И еще о путешествии: делегаты от городских школьников едут в колхозы, и делегаты от сельских школьников — в города, причем «делегаты, учатся делать работу по их силам на фабрике и в колхозе». Дальше — комментарии к важному государственному акту — к договору школьников с Комиссариатом Земледелия о помощи восьмилетних граждан колхозам в области птицеводства и огородничества Мне немножко неловко читать рядом страницы, рекомендующие этим общественным деятелям играть «в железную дорогу» или делать лук и стрелы. Впрочем, есть игры, менее нарушающие стиль: вот передо мной другая детская книжка, озаглавленная «Конвейер» и воспроизводящая в игровой форме конвейерную систему работы на заводе; в «конвейер» мой приятель Олег может играть, не рискуя скомпрометировать свое высокое положение…
Из этой маленькой иллюстрации уже видно, что советская школа — это прежде всего школа чисто утилитарная. Задача этой школы не столько накопление теоретических знаний, сколько обучение труду. Практическая работав сельском хозяйстве или на заводе занимает в ней основное место. Для студентов высших технических учебных заведений двухмесячные циклы изучения теории чередуются с двухмесячными циклами заводской практики. Если к советской молодежи можно применить слово «мечтают», то огромное большинство мечтает о том, чтобы стать химиками, инженерами, командирами индустрии». В университеты, в педагогические, в медицинские учебные заведении идут неохотно, туда попадают главным образом те, кто не выдержал экзамен в технические институты.
Советская школа — это школа, отнюдь не скрывающая своих политических тенденций, это — педагогическая фабрика, отсеивающая подходящий материал и изготовляющая из него коммунистов. Первой ступенью чистилища, открывающего впоследствии дверь в партию, является организация так называемых «пионеров» в средней школе — нечто вроде коммунистических бойскаутов (но из своих учебников каждый пионер знает, что европейский бойскаут — это враг). И следующая ступень — это «комсомол», организация уже более ясно выраженного партийного характера, обнимающая возрастную группу студенческого типа. У пионеров — форма, красные галстуки, военный, строй, барабаны — для восьмилетнего гражданина большой соблазн. В число пионеров входят очень многие из учеников средней школы — и сколько драм на тему «отцы и дети» разыгрываются в этих декорациях! Из пионеров в «комсомол» переходят далеко не все, и только часть из комсомола попадает затем в партию.
В отличие от европейской конфессиональной или безрелигиозной школы — советская школа это школа антирелигиозная, соответствующие тенденции прививаются с самых младших классов. В школах для старших возрастов всюду организуются «кружки безбожников». Религиозные праздники в школах не празднуются, даже Рождество и Пасха: граждане-школьники, вместе прочими гражданами, празднуют только «праздники революции» (октябрьские, первомайские). Попробуйте спросить советского школьника: «какой сегодня день?». Три четверти вам не ответят на этот вопрос: дни недели, сам» слово «неделя» в советской школе забыты, вместо недели — там «пятидневка», «шестидневка», вместо воскресенья — пятый или шестой день. Под перо просится парадоксальный вывод: советская антирелигиозная школа — это новый, своеобразный тип конфессиональной школы, где в основу положен «антирелигиозная религия» коммунизма (a propos: есть книжечка с неожиданным заглавием — «Катехизис… безбожника»). В особенности это относится к начальной и средней школе, где тезисы коммунизма воспринимаюnга скорее в порядке эмоциональном, в порядке веры.
Вот две маленькие иллюстрации — записи из моего писательского блокнота. Первая — на Украине. Село, все в вишневых садах. Встреча и знакомство двух семилетних граждан: один — сын украинского крестьянина, другой я московского интеллигента, оба — школьники. Диалог:
МОСКВИЧ: А ты в кого веришь — в Бога или в Ленина?
УКРАИНЕЦ (поглядев исподлобья): Я-то? В Бога.
МОСКВИЧ: Вот дурак! А я — в Ленина…
Другая запись — в Ленинграде. Мальчик, вернувшийся из школы, рассказывает матери:
— Сегодня в школе учитель говорил, что надо «прогнать всех богов». Потом мальчик долго молчит, он строит в своей маленькой головке силлогизм — и, наконец, недоуменно выпаливает его:
— А значит, боги есть, если их прогоняют?
Через некоторое время он, конечно, перестанет задавать такие вопросы: влияние семьи не выдерживает конкуренции с влиянием школы.
Однажды в Москве я читал какой-то из своих рассказов перед студенческой аудиторией. После чтения, как обычно, от слушателей посыпались записки. В одной из них я нашел вопрос (никак не связанный с прочитанным рассказом): «Как вы думаете, если бы Христос жил теперь на земле — был бы он членом коммунистической партии?»
Я мало здесь говорю о молодежи, о советских студентах, хотя в одном из высших учебных заведений Ленинграда, где я читал лекции все эти годы, я шел с ними много дела. Но если уже в 8 лет в советских детях очень много от взрослых, то в 16-18-20 лет они уже мало чем отличаются от прочих граждан, они перегружены работой, они часто одновременно учатся и служат на заводе или в каком-нибудь учреждении, многие из них уже сливаются со старшими поколениями — рабочих и советских клерков.
И все-таки — как далеко они уже ушли от этого поколения, от своих отцов, даже от своих старших братьев, которые еще помнят эту далекую эпоху «до революции», для новой молодежи совершенно чужую и во многом просто непонятную.
Вот, для заключения моего короткого очерка, диалог между мной и студентом:
СТУДЕНТ (увидев в руках у меня какую-то советскую газету): А скажите, правда, что до революции были журналы и газеты разных партий, и все читали, кто что хотел?
Я: Да, правда.
СТУДЕНТ: И в этих газетах об одной и той же вещи, например — о войне, печатались разные статьи, разные мнения?
Я: Да, разные.
СТУДЕНТ: Не понимаю, как это могло быть! Ведь о войне — только наше, партийное, мнение правильно: зачем же печатать остальные?
Зазвенел звонок: начало лекции. Наш разговор кончился…
Скачать