Жил-был когда-то необыкновенный юноша. Природа наделила его красотой, огромной памятью и пытливым умом. И все любовались им.
Всегда, ведь, любуются тем, что блестит.
Очарованные игрою его красивых глаз, когда он оживленно говорил о том, что его интересовало, многие пророчили ему славу.
— Это будет замечательный ученый. Он проложит новые пути в науке.
— Нет, — возражали другие, — из него выйдет остроумный писатель. Какие меткие названия дает он вещам и лицам!
— Несомненно одно: из мальчугана выйдет толк; он сделает себе карьеру, — думали третьи.
Они не высказывали этого вслух, а лишь думали так про себя, потому что приметили в мальчике недостаток чувства.
— У паренька большой ум, но маленькое сердце, — шепотом говорили они друг другу.
И действительно: у него было много склонности к исследованию; но он не чувствовал красоты цветка, который срывал, чтобы изучить его строение; не чувствовал жалости к молодой лесной поросли, которую рубил в целях изучения ее веток и листьев.
Родители иногда задавали себе вопрос; что ожидало бы их сына, если бы он был так же добр, как умен?
— Тогда он нас любил бы больше, — с оттенком грусти говорила мать, не отвечая по существу на вопрос. — Он почти не обращает на нас внимания, увлекаемый своей любознательностью.
— Да… Но лучше ли это было бы для него самого? — возражал отец. —Горячее сердце сгубило многих. Не лучше ли для него, что он только умен?
Некая волшебница… Добрая или злая была она, — как известно, волшебницы бывают добрые и злые, — ответить на этот вопрос предоставляю самим читателям по прочтении сказания. Итак, некая волшебница однажды подслушала разговор родителей и сказала себе:
— Сделаю чутким сердце юноши. Пусть оно получит способность широко раскрываться для восприятия радостей и горестей жизни. Что за человек, который не может ни любить горячо, ни страдать мучительно?
Последнее соображение так сильно взволновало волшебницу, что она негодующе всплеснула руками.
Как-то раз, вечером, юноша был в роще и, сорвав цветок дикой ромашки, думал:
— Лепестки у нее белые, а сердцевина желтая. Отчего такая разница?
Волшебница тихо подошла к нему. Мальчик вздрогнул, услышав легкие шаги, и поднял голову. Пред ним стояла женщина дивной красоты с грустной улыбкой в нежных чертах лица. Она была так прекрасна, что юноша не почувствовал страха, хотя сгущались уже сумерки, окутывая серым флером землю. Он спросил:
— Кто ты?
— Я — поэзия жизни, — отвечала волшебница и звучный голос ее прозвучал сознанием могучей власти. — Человек, умеющий меня находить, не падает духом даже в минуты великой скорби. Простую житейскую радость я увеличиваю во много-много раз. Я веду человека на смерть во имя истины. В уста поэтов влагаю я слова гимнов во имя любви. Мои руки увенчивают чело героя терновым венком.
— Что-то не совсем понятна мне твоя длинная речь. Иди своей дорогой. Ты прервала мои мысли.
— Я изучаю цветок. Это куда полезнее, чем упиваться соловьиными трелями.
По лицу волшебницы скользнула лукавая усмешка.
— О, далеко нет! — сказала она. — Разве нельзя исследовать гармонию звуков? Слушай…
И когда юноша, убежденный хитрыми словами волшебницы, весь превратился в слух, глаза его, в которых постоянно горел огонь пытливости, затуманились.
В первый еще раз он почувствовал, как сильно забилось его сердце, а все существо его преисполнилось желанием обнять все живущее.
Он посмотрел на потемневшее, с редкими мигающими звездами, небо, на молчаливые, как бы погруженные в думу, темные деревья, на еле брезжущий сквозь листву слабый умирающий малиново-фиолетовый багрянец небосклона, — и глаза его наполнились слезами восторга.
Он молитвенно поднял руки и прошептал:
— Боже, как прекрасен Твой мир!
С той поры юноша стал неузнаваем. Жизнь — не сплошной сад. Не одни цветы, да стройные деревья он видел…
Шли дни, месяцы, годы.
Он присматривался к людям и их жизни. Эта жизнь была полна страданий. Бедняки болели и мучились в тисках нищеты; богатство не давало счастья пресыщенным богачам. И почти все были опутаны липкими тенетами мелочей жизни. На земле царила Пошлость. Ум человеческий был принижен и всецело занят тем, что не выходило из круга их домашних интересов, дрязг, мелочей. Человеческие глаза не поднимались к небу. Людям чуждо было искание Бога.
— У людей нет гордости, — думал юноша. — У них нет сознания своей личности. Божественный огонь, вложенный некогда в души человеческие Прометеем, еле теплится. Мелочны и низки души людей.
Так говорил себе юноша, и сердце его болезненно сжималось и ныло.
Природный ум его, изощренный состраданием, видел все изгибы сложной цепи великого человеческого страдания. Ужас пред громадою зла, царящего в мире, охватил его существо. И прежняя смелость сменилась в нем неуверенностью в своих силах.
Он стал робок. И голова его не держалась так гордо и прямо, как прежде.
Былое холодное остроумие сменилось молчаливой застенчивостью, потому что он постоянно боялся теперь, как бы не нанести кому-либо душевную рану необдуманно сказанным словом.
Время шло.
Юноша похудел и побледнел. Сострадание потихоньку сжигало его тело. Мучительная скорбь о погибающих лишила его сна.
Чуть-чуть, бывало, забрезжится алая зорька, — он вставал с постели с горячей головой, в которой роились радужные мечты о счастье человека, об освобождении человека от гнета пошлых мелочей, и уходил в рощу.
Здесь он садился на свалившееся от бури дерево, — около развесистой липы, которую облюбовал соловей, — и, полузакрыв глаза, слушал звучные трели, полные силы и жизни.
И казалось ему, что они властно зовут его к беззаветной борьбе со злом во имя любви.
Все родные и знакомые очень дивились перемене, происшедшей в душе юноши, и, качая в недоумении головами, перебивая друг друга, громко говорили:
— Подумать надо! Какой был умный… и вдруг так поглупел?
— Его точит какой-то недуг.
— Он не сделает карьеры.
— Конечно. Его ожидает нищета.
— И позор?
— Быть может, ранняя смерть?
— Уди-ви-тель-но!
— И-зу-ми-тель-но!
А один плешивый господин, с ватой в ушах, которого все называли великим ученым, вставил в рот зубы и сказал:
— Милостивые государыни и милостивые государи! — он помолчал немного, обвел всех сердитыми глазами и затем воскликнул: — В своем трактате, обнимающем собою восемь томов по 6оо страниц в каждом, трактате, переведенном на все иностранные языки, и с коим, полагаю, вы, господа, давно уже знакомы, я с присущей мне научной обоснованностью доказал, что… — тут ученый поднял вверх свой тощий, сухой и острый, подобно шпилю, указательный палец, как бы призывая слушателей к самому напряженному вниманию — …что… что-о-о-о… преждевременное развитие в некоторых случаях представляет явление не совсем утешительное.
Раздались неистовые аплодисменты и крики: «браво! брависсимо!». И ученый, поклонившись, сел на самый краешек стула, так как страдал геморроем.
Родители громко сетовали.
— Господи за что Ты наказал нас! — восклицал отец. — Ты дал нам прекрасного сына…
— Его ожидала спокойная жизнь… — прибавляла мать.
— И слава, — говорил отец, — которая своими лучами пригрела бы и нас за наши заботы о нем…
— За бессонные ночи около его колыбели.
— А теперь, Господи, Ты отнял его у нас! Ведь это лишь жалкая тень нашего прежнего сына… сорванная и смятая роза… а как она гордо когда-то озирала окружающий ее мир с высоты своего стебля!
Плакала мать.
………………………………………………………………..
Шли годы.
Любовь — источник надежды, и родители верили, что наступит время, когда гордая и веселая улыбка снова осветит скорбное лицо их молчаливого сына.
С этой верой они и умерли, не дождавшись славы своего детища.
Возмужав, он ушел из родительского дома и больше не возвращался…
Он ушел в мир страданий и борьбы и сроднился с этим миром героев.
И сплошным мученичеством была бурно-беспокойная жизнь его.
Однако, предание говорит, что когда он, больной, умирал в кругу родственных ему по духу людей, — бледное, исхудалое лицо его вдруг озарилось лучом улыбки… улыбки неземного блаженства… Шевельнулись потемневшие уста…
И в последние мгновения страдальческой жизни своей шепнул он:
Скачать