Комаровка

Автор: Криницкий Марк

Марк Криницкий

Комаровка

   Хрустя ногами по разбитой посуде, мы, наконец, продрались сквозь толпу «товарищей» к свободному столику, накрытому грязной и мокрой (хоть выжми!) скатертью.

   Отсюда «Комаровка» представляется узким длинным коридором под низким сводчатым потолком, на котором в ряд горит несколько электрических лампочек без арматуры. В тускло освещенном пространстве, наполненном табачным дымом и паром, крикливо жестикулирующие «товарищи» в форме и без формы. Много зеленых околышей «петровцев». За столиками пьют чай и, судя по разговорам, водку. То там, то здесь вспыхивает и гаснет песня. Каждую вновь входящую чем-либо замечательную фигуру приветствуют гоготом и аплодисментами.

   — Бурлюк пришел, Бурлюк! Браво, Бурлюк!

   — Господа, он не Бурлюк, а просто футурист.

   — Футурист, футурист! Ура!

   — Долой футуристов!

   — А ты докажи сначала.

   Протискивается человек в черной широкополой шляпе.

   — Господа, я надеюсь, что вы отнесетесь к нашей миссии непредубежденно…

   — Тише, слушайте!

   — Мы объявляем войну казенной линейной перспективе. Мы заменяем линейку глазом. Мы воспринимаем мир…

   К нему подходит хозяйка в черной вязаной косынке.

   — Вы не имеете права стоять. Я прошу вас занимать место или убираться.

   — Мамаша, ради Бога, успокойтесь, он сядет.

   — Конфликт живого чувства…

   — Я позову городового.

   — Мамаша, зачем вы говорите такие слова? Мамаша, он сядет. Бурлюк, сядь.

   — Я протестую против называющих меня Бурлюком.

   Его оттирают куда-то в угол и насильно сажают.

   — И макарони… да макарони, — запевает визгливый голос.

   Сидящие его подхватывают.

   — Ти-рим-да-ра-ри… да макарони.

   Запевало выводит:

  

   Я университет окончил

   И получил диплом я…

  

   — И получил диплом я… ти-ри-ром-я… да макарони.

   — Сонька пришла!

   Аплодисменты.

   Высокая девушка с черными, сверкающими, нетрезвыми глазами и капризно искривленным красивым ртом, сильно надвинув на лоб серый капор, толкаясь и опрокидывая стулья, пробирается в глубину к компании, сидящей у открытого окна, откуда валит белый морозный пар на потные красные лица и расстегнутые груди.

   — Сонька пришла. Соньку нам подавай.

   — Прошу не толкаться! Шваль!

   — Сам шваль! Трубочист!

   — Кто? Я трубочист? Товарищи, она меня оскорбила.

   — Брось, Ваня!

   — Товарищи, я сын московского купца первой гильдии. Я плюну ей в морду!

   — Получи сначала сам!

   Она густо плюет ему в глаза и вызывающе смотрит, что он будет делать дальше. Хохот, аплодисменты.

   — Товарищи… Ах, шкура!

   Он кидается на нее, высоко подняв жилистый кулак. Их растаскивают.

   — Господа, я позову полицию.

   — Мамаша, дайте поцеловать ручку.

   — Мы — скифы. Скифы изображались с туловищем лошади и руками и головой человека.

   — Мамаша, вы не бойтесь, это — футуристы. Они, мамаша, ничего.

   — А я вас прошу таких слов не употреблять… вы не имеете права устраивать тут митингов и сходок.

   — Она дура, она ничего не понимает.

   — Мамаша — сволочь!

   — Господа, она ушла за полицией.

   — И макарони, да макарони.

   — Ляй-ляй-ляй-ляй-ляй… да ляй-ляй-ляй- ляй.

   — Студенты любят всех… да макарони и макарони.

   — Ляй-ляй-ляй-ляй… да макарони.

   — Студенты любят женщин всех… и триппер носят.

   — И триппер носят… Ляй-ляй-ляй-ляй… да макарони.

   — Коля, не сердись. Я сказал: не надо. Я пять месяцев не пил водки, и ты не пей. Коля, не сердись. Я сказал: не надо.

   — И триппер носят… Та-ри-ра-мам-ти.

   — Тише, господа, просим успокоиться.

   — Ура! Да здравствуют скифы.

   — Еще рюмку, и будет две бутылки.

   — Господа, в настоящее время, когда самоопределение человеческой личности в корне задавлено нашей изолгавшейся культурой…

   Между столиками медленно и неуклюже пробираются черныя фигуры городовых с высокими собачьими воротниками.

   — Вы — оратор?

   — Мы — футуристы. Понимаете? Мамаша — дура, и больше ничего.

   — Вы не имеете права выражаться.

   — Простите: это вы не имеете права. Мы — художники.

   Где-то с громом падает чайная посуда.

  

   Быстры, как волны,

   Все дни нашей жизни.

   Налей, товарищ…

  

   — Сонька, поцелуй.

   Она делает шиш и тычет им кого- то в нос.

   — Стерва!

   — Не человек, а проститутка.

   — Коля, не сердись. Я сказал: тебе сейчас не надо водки.

   — Пуришкевич! Вот кто!

   — Я? Пуришкевич?

   — Да, Пуришкевич, футурист, бурлюк.

   — Товарищи, я брошу ему в харю перчатку.

   Падает стол. Кого-то схватывают и стараются повалить навзничь на пол.

   — Подними перчатку. Ты должен.

   Городовые кого-то уводят.

   — Господа, бойкот «Комаровке»! Идем на Трубу.

  

   Кто знает, что будет

   С нами впереди?

  

   — Товарищи, мы оскорблены в наших лучших чувствах! Идем на Трубу.

   — Соньку нам подавай.

   — Коля, тебе нельзя пить. Не в деньгах дело.

   — Ура! Тарас Бульба пришел. Ура! Входит старый субъект с седыми, длинными усами, в серой поддевке и такой же высокой бараньей шапке. Он совершенно пьян. Покачиваясь, он что-то мычит и жмурится.

   — Чего ему надо? Лимонаду хочешь?

   — Оставьте. Не хочет он лимонаду.

   — Старик, ты чего хочешь?

   — Он девочку хочет.

   — Забыл. — говорит старик.

   — Господа, он забыл. Вот идиот.

   — Сельтерской, — говорит, наконец, Тарас Бульба с усилием.

   — То не ветер ветку клонит, — начинает вдруг высокий, симпатичный тенор. И гам, и гул, подчиняясь ему, замолкают.

   — Не дубравушка шумит, — подхватывают разом сидящие.

   «Комаровка» дрожит от стройного, заунывного хора.

  

   То мое сердечко стонет,

   Как осенний лист дрожит.

  

   «Тарас Бульба», снявши папаху и уткнувшись носом в стол, плачет.

   …Когда я ухожу, с трудом пробираясь между тесно сдвинутыми столами, его уже окружает тесная группа. Он поет, бойко и пьяно размахивая руками. Голос у него разбитый, хлипкий.

  

   Шоб наша доля нас не цуралась,

   Шоб краше в свити жилося.

  

   С усов у него капают не то слюни, не то сельтерская.

   У самого выхода хор гремит:

  

   Кто знает, что будет

   С нами впереди.

  

   — Ляй-ляй-ляй-ляй, да ляй-ляй-ляй!

   У дверей давка. Половой, с деревянным засовом в руках, впускает публику по очереди, по пяти человек.

   — Пропусти, Ваня. Слышишь?

   Ему стучат пальцем в стекло.

   — Пропусти. Дам на половинку.

   Пролезаю боком на улицу. Там вереница ожидающих, главным образом, «товарищей » и проституток.

   — Второй ад, ваше степенство, — говорит мне сочувственно извозчик.

   «Кто знает, что будет с нами впереди?»

   — Ах, господа, как не трудно предсказать, что с нами будет.

  

————————————————————————-

   Источник текста: Криницкий, Марк. Припадок [и др. рассказы] — Москва: Современные проблемы, 1916, 260 с. 18 см. (Библиотека русских писателей).

   Распознание, современная орфография, подготовка текста: В. Г. Есаулов, ноябрь 2015 г.