Под таким заглавием приходится мне писать о клубе работниц общества попечения о молодых девицах, потому что этот клуб существует, главным образом, на ежегодный сбор с концертов, которые дают в Москве приезжие французы, так называемый парижский квартет общества старинных инструментов.
Едва ли в Москве есть организация беднее, и, тем не менее, сегодня, по случаю воскресенья, в клубе стоит такое веселье, что хоть отбавляй. Помещение клуба состоит из нескольких небольших комнат: так называемой залы (она же библиотека и читальня, а до двух часов дня тут бывает детский сад), чайной комнаты с огромнейшим самоваром, общежития на несколько кроватей и лавочки, где продаются катушки, гребешки, перчатки, тетрадки, английские булавки, пуговицы. Тут же над прилавком висит, приклеенный к стене, портрет Льва Толстого, очевидно, вырванный из какого-нибудь журнала.
Девять часов вечера. Центром веселья в данный момент является зала, где танцуют под пианино. На стенах залы самодельные украшения малышей из детского сада — рисунки красками, по которым с трудом можно различить, где морковь, где яблоко, а где человеческая голова. Тут же в ряд повешенные изображения писателей: Достоевского, Некрасова, Горького и… двух белок.
Красивая молодая дама с преждевременно поседевшими волосами тут же, за библиотечным прилавком, выдает книги и что-то записывает.
— Позвольте мне членскую книгу. Кто из вас хорошо грамотен? Садитесь записывать адреса новых членов.
Пианино умолкает. Раздается балалайка: играет маленькая приземистая девушка на вид лет шестнадцати. Другая в синем .платье скачет, размахивая руками и прищелкивая пальцами.
— Во саду ли, в огороде девица гуляла.
— Вот как она гуляет: смотрите на нее.
— Кому еще надо книги, господа, менять? Вы деньги мне отдавали?
— Мне «Войну и мир».
— Надежда Витальевна, сыграйте.
Хлопают в ладоши. Надежда Витальевна садится опять за пианино.
Тарантелла. В тесном зале танцует пар двадцать, почти плечо к плечу. Мелькает синее, голубое, лиловое, белое. Сутулые плечи и плоские груди. Юбки в обильных и широких складках. Танцуют с редкою добросовестностью, старательно выделывая па, некоторые помогают себе даже губами. В глазах выражение серьезности и блаженства. Видно, что здесь танцуют для самого процесса танцевать. Любоваться тут некому.
Особенно выделяются: барышня от Эйнем, с крупными передними зубами, в коричневом платье, с белым кружевным жабо, и барышня в песочном, которая танцует, слегка согнувшись и выставив перед лицом руку с модным ручным портмоне. Барышня от Эйнем не столько танцует, сколько плывет, подчеркивая своими движениями принадлежность хорошего тона. Барышня в песочном с упоением отдается ритму: кажется, нет места в ее теле, которое не участвовало бы в танце; она танцует движением плеч, глаз, каждого пальца. Именно поэтому она является центром общего внимания, и большинство старается подражать ей, хотя и неудачно.
— Кто она?
— Мастерица из модной мастерской.
Танец длится довольно долго, и не мудрено, потому что это не танец, а зачарованный сон. Больше того: это самое настоящее священнодействие богу танцев! Сомнамбулизм, гипноз, все, что хотите, гипнотический транс, только не танец. И поэтому сомнительно, чтобы он когда-нибудь прервался сам по себе, без вмешательства внешней силы.
Вдруг кто-то захлопал. Недоумевающие взгляды, потом смех, и все разом начинают хлопать в ладоши.
— Ух, устала.
— Настя, дай конфету.
— Ты завтра в какой смене?
. — Господа, давайте песни играть.
Обмахиваясь ладонями (настоящие барышни обыкновенно обмахиваются платками), они тесной группой сгрудились у пианино.
— Надежда Витальевна, да играйте.
Надежда Витальевна играет, потом постепенно к ней пристают голоса.
Возле речки, возле моста близ Урала,
Школа земская стояла, процветала.
Барышня в синем не унимается и скачет через всю залу, иллюстрируя руками и глазами процветание земской школы. Группа непоющих и сидящих у противоположной стены, возле окон, смеется над нею.
— Сумашеччая.
Хор продолжает:
Десять лет она стояла…
— И упала! — громко и выразительно подчеркивают сидящие у окон, внезапно присоединяясь к хору.
И теперь поет вся зала. Синяя продолжает иллюстрировать телодвижениями и мимикой слова песни. Хор заканчивает:
Ах ты Русь, ты Русь святая,
Не умом крепка, родная,
Только глоткой:
Заливаешь свое горе только водкой.
Сами себе рукоплещут.
— Мы в середке спутались.
— Кто еще членский взнос взносит, господа?
— Мария Мильевна, дайте мне «Ревизора» Гоголя.
— Русско-славянский! Становитесь, господа!
— Как, как?
Передняя пара (песочная и синяя барышни) показывает. Песочная со своим неизменным модным ридикюлем, который она держит перед собою точно талисман, синяя и здесь находит скачущие телодвижения.
Начинают все, но вдруг одна кричит;
— Мы спутались, постойте.
Начинают сначала. И опять сон, гипноз, мистерия.
— Каблук оторвался.
Смех. Аплодисменты. Остановка.
— Барыню! Барыню!
Моментально очищается круг. Выходят, разумеется, песочная и синяя. У песочной растрепались пышные черные косы. Она не обращает внимания.
— Причешись.
Но она уже чертит ногами по полу, Покачивает туловищем, выделывая самые невероятные па. В одной руке у нее неразлучный ридикюль, другою она точно кого-то заманивает.
Потом, возбуждая всеобщий смех, выступает синяя, но она больше топчется на месте, давая больше простору рукам, которыми усердно размахивает во все стороны.
— Фабричная.
Опять выступает песочная. Чтобы не ударить лицом в грязь, синяя бросается вприсядку. Победа остается за нею.
Потом танцуют па-де-катр и еще какой-то танец, с похлопыванием в ладоши.
— Это что такое танцуют? — спрашиваю я у группы нетанцующих.
— Такой танец… кажется, этранж…
— Нет, тарантен. Интранж! Дура!
И наконец опять хлопанье и всеобщие крики:
— Лезгинку, лезгинку! .
В передней паре идут песочная с синей, во второй шоколадная барышня от Эйнем в белом жабо и с аристократическими движениями.
— Начинайте… Не так начали! Подайтесь опять назад.
Передние нажимают на задних.
— Начинаем сначала.
И опять синее, голубое, лиловое, белое. Кое-кто в накинутых на плечи вязаных платках. Темп музыки медленный. Движения рассчитанные. За окном идет снег. Пара за парой выходят из строя. И наконец, лезгинка сама собою потухает и ликвидируется.
— Небось, трудно!
— Как она махнет рукой, мине прямо в ухо.
— И мине в глаз.
Вечер кончается тем, что мы всех фотографируем при общей суете, криках и соревновании где, кому стоять.
— Вот бы снять нашу мастерскую! — говорит барышня в песочном. — От лезгинки да за работу. Завтра вставать рано.
Когда мы уходим, нас провожают шумными криками:
— Прощайте, прощайте!
Мы желаем процветания молодому клубу и выходим на крыльцо, густо запорошенное первым снегом.
— Спасибо французам, — говорит мой спутник-фотограф. — От лезгинки к швейной машинке… Надо будет эту попрыгунью завтра сфотографировать за работой.
————————————————————————-
Источник текста: Криницкий, Марк. Припадок [и др. рассказы] — Москва: Современные проблемы, 1916, 260 с. 18 см. (Библиотека русских писателей).
Распознание, современная орфография, подготовка текста: В. Г. Есаулов, ноябрь 2015 г.
Скачать