Диалог культур в истории национального самосознания
СПб, Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2000
Каждая улица, каждый проспект и переулок города имеют свое лицо.
Лицо улицы — это звучит странно, но, кажется, чувствуешь, видишь это лицо, когда присмотришься к пестряди мелькающих вывесок, к колоннадам фронтонов, к подъездным фонарям и завиткам решеток… Миллионная. Она чиста даже и теперь, она лоснится, точно натертый воском паркет в барских апартаментах. Что-то холодное, джентльменски-чопорное и вместе с тем уютное, тихое, как старинные парки русских усадеб.
Идешь от Летнего сада, всматриваешься в даль, где уже багрово краснеет Зимний дворец, а в ушах звучат полузабытые стихи 60-х годов, вспоминаются странички Тургенева, Дворянские гнезда, Лаврецкие, Райские…
Большой проспект Петроградской стороны. Это — мещанин в нелепо сшитом пиджаке, с аляповатой цепью в три пальца вдоль жилета. Таков он на углу Введенской.
Подальше — он бедный чинуша, скромный интеллигент, богаделка, выглядывающая из деревянного ветхого дома.
Каменноостровский. Серый северный гранит. Широкая торцовая мостовая… Сытый покой.
Это наш европеец — который боится сделать шаг по грязи, чтобы не обмочить лакированных ботинок.
Лиговка. Убогая, грязная, бесконечно длинная, как темный коридор, Лиговка.
Слоняются узкоглазые, коричнево-лиловые китайцы. Торговки-бабы у панели. Лотки со снедью. Павшие лошади. Мальчишки, солдаты… Какой-то грязный и темный азиатский базар. Квартал татарщины рядом с европейской улицей. Это не то хунхуз, не то хмурый хулиган, прячущий за пазуху длинный и темный сапожницкий нож.
Лицо улиц… Еще совсем не изучена эта своеобразная физиогномика. Не изучен и наш знаменитый — Невский проспект.
Чопорный джентльмен, развязный мещанин, откормленный купчина, забитый чинуша, наглый хулиган, элегантный европеец — в нем есть все, смешалось все путаной и пестрой мозаикой. И трудно сказать, кто он — этот призрачный проспект призрачного города.
Его любил Достоевский.
О нем писал Пушкин.
Свои переполненные гнетущего ужаса повести «Невский проспект» и «Портрет» — о нем, об его ночном шелесте, нарумяненном пороке и тоскующей любви бедного художника, — написал Гоголь.
Невский проспект…
Здесь каждый камень, чугунная решетка, тусклые ржавые орлы на мостах через каналы, — реликвия былого.
Круглые следы пуль, трещинки в красных стенах Аничкова дворца… Может быть, это следы не только наших ежедневных перестрелок, а и 9 января, а и студенческих демонстраций у Казанского собора…
Старик Невский отражает, как в зеркале, всю нашу историю. Историю «петербургского периода», ПетраI, декабристов, Николая I, Пушкина, Софьи Перовской1.
Сырые апартаменты дворца и прокуренная комната гвардейских заговорщиков.
Оды Державина и свист плетей, и вырванные ноздри «воров» на торговой казни.
Строгие залы бюрократического департамента и жалкая квартирка длинноволосых нигилистов, упорных и мрачных страдальцев-народовольцев. Жандармы и поэты. Бомбисты и монахи. Свист плетей и надушенные томики Вольтера, Дидро, и Руссо…
Страшная и загадочная российская смесь грязной и грубой азиатчины с парижским шиком и модами Лондона.
Кто он, этот призрачный Невский проспект, и кто сможет отгадать тайну его лица полупалача-полупоэта, полусвятого-полукликуши?..
Вчера поздно вечером я проходил Невским.
Мы живем теперь до 6—8 ч. вечера. Как только стемнеет, мы запираемся в своих квартирах.
И странно и тревожно мне было видеть, что в полутьме надвигающейся весенней ночи — Невский кишит толпой.
Огни не горят. Все в какой-то серовато-мертвецкой дымке.
Толпа кишит. Идет волною. Ровная, глухая, — скребет тысячью ног о тротуар.
Молодые люди в дешевых пальто с претензией на элегантность. Не то шоферы, не то рабочие в кожаных куртках. Старики, матросы, бледные гимназисты, попыхивающие огоньками папирос.
Мелькают бледные, голодные, животно-злые лица. Какие-то насурмленные маски — порока и преступления. Хриплый, короткий смех.
Здесь торгуют телом и болезнями. Какие-то люди в потертых пальто из-под полы продают пакетики кокаина. Зазябшие мальчишки на углах допродают перемятые, захватанные пальцами плитки шоколада…
Полутьма. Погашенные огни.
Светит желтоватым электричеством подвал CafИ.
У входа — небольшая толпа. В стеклянных дверях — два солдата с винтовками.
Роится в полутьме толпа. Старики, гимназисты, рабочие. Бледные маски голодных зверей плывут в серой полутьме. Невский ночью ужасен… Ночью он зверь, у которого сочатся болезнью и пороком омерзительные язвы.
А днем он щурит на солнце свое неразгаданное лицо полужандарма-полупоэта, грязного варвара и изысканного европейца.
1918
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается по первопубликации: Современное слово. 1918. No 3532. 17/4 апреля. С. 1—2. Подпись: И. Лукаш.
Лукаш Иван Созонтович (1892—1940) — русский писатель, журналист, очеркист, сценарист, прозаик. Окончил Петербургский университет. Дебютировал стихотворениями в прозе «Цветы ядовитые» (1910). Сотрудничал в издании «Петербургский глашатай», газете «Современное слово». С 1921 г. — в эмиграции, сотрудничал в газете «Свободная речь» (София), в Риге был среди редакторов газеты «Слово». Написал в 1922 г. книгу очерков «Голое поле. Книга о Галлиполи», мистерию «Литургия верных» (1922), повесть «Смерть», поэму «Дом усопших», издал сб. рассказов «Черт на гауптвахте», через год — роман «Бел-Цвет». Создал новую историческую прозу: «Дворцовые гренадеры» (1928); «Сны Петра» (1931); романы: «Граф Калиостро» (1925); «Пожар Москвы» (1930); «Бедная любовь Мусоргского» (1940). Это далеко не полный перечень его книг.
Соч.: Две России / Руль. 1924. 9 сентября; Вьюга. Париж, 1937; Ветер Карпат. Париж, 1938.
1ПеровскаяСофьяЛьвовна (1853—1881) — организатор покушения на Александра II; член «Земли и воли» и кружка «чайковцев». Повешена в Петербурге 3.04.1881.
Скачать