Блестящая победа

Автор: Романов Пантелеймон Сергеевич

   Пантелеймон Романов

БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА

  

   Изд-во "Художественная литература", Москва, 1988.

   OCR и вычитка: Александр Белоусенко (http://belolibrary.imwerden.de), 20 августа 2002.

  

   Художник в парусиновой блузе, испачканной красками, наскоро приводил в порядок свою мастерскую.

   Он ждал посетителей из высоких партийных кругов, свидание с которыми ему устроили друзья. Эти друзья страдали за него, так как большой талант художника-пейзажиста, не могущего перестроиться в плане требований современной критики, гас от потери веры в себя и от наседающей на него нужды.

   Он не мог написать ни одной картины, которая отвечала бы современным требованиям. В то время, как его товарищи, менее известные, менее талантливые безболезненно вышли на дорогу нового искусства и писали картины десятками, получая большие деньги.

   В углу мастерской, заставленная другими картинами и мольбертами, стояла брошенная на половине, очевидно, одна из его прежних работ: угол балкона в деревенском доме, рама открытого в цветник окна и вдали над спелым полем ржи серо-лиловая грозная туча, идущая с юга.

   Это было так живо изображено, что, казалось, чувствовался сумрак от тучи и свежий запах приближающегося летнего дождя.

   А в центре мастерской на мольберте стояло полотно новой, только что оконченной картины. Художник, наконец пересилив себя, написал большое полотно, на котором был изображен чугунолитейный завод.

   Гигантская красная кирпичная труба, затем железный каркас завода с кранами и вагонетками и на первом плане — богатырь рабочий с обнаженным торсом и вздувшимися мускулами.

   Послышался гудок автомобиля. Художник нервно подбежал к окну и посмотрел на высаживающихся людей — одного в военной форме, другого в штатском — в пальто, кепке и сапогах, и взволнованно сказал:

   — Они…

   Через несколько минут у входной двери раздался звонок, тот продолжительный и властный звонок, с которым входят власть имущие люди.

   Художник бросился открывать.

   Пришедшие не стали раздеваться и прямо вошли в мастерскую. Военный был высокого роста с той спокойной неподвижностью лица, какая бывает у высокопоставленных людей, которые не чувствуют неловкости или необходимости быть стеснительно вежливыми с хозяевами.

   Штатский, более скромный и тихий человек, очевидно, выдвинутый из рабочих на высокий пост начальника искусств, часто поглядывал на военного, как бы справляясь с его впечатлением.

   — Ну, покажтте, покажтте,— сказал военный, обращаясь к художнику, но глядя не на него, а на картину, как знатный заказчик глядит на исполненный мастеровым заказ.

   — Вот, извольте посмотреть,— проговорил художник с красными от волнения щеками. Он с излишней суетливостью, которую сам видел в себе, как бы со стороны, бросился к картине завода и стал ее подвигать, чтобы дать наиболее выгодное освещение.

   Военный, отставив одну ногу и несколько откинув назад голову, с прищуренным глазом, молча смотрел на картину.

   Штатский тоже смотрел, изредко взглядывая на военного.

   — Я здесь дал всю картину выплавки чугуна, — говорил торопливо художник, как бы боясь, что высокий посетитель отойдет от картины раньше, чем он успеет рассказать ему ее смысл.— Причем, обратите внимание, все детали завода изображены совершенно точно. Я работал над ней два месяца на заводе. Даже части машин и те технически совершенно правильны. Вот, например, паровой молот… обратите внимание. Это совершенно точное воспроизведение.

   А это школьная экскурсия — сближение учебы с производством,— руководитель объясняет им процессы работы. Вот здесь с флагом — группа колхозников — шефов над заводом. Они пришли приветствовать рабочих по поводу выполнения плана. А вот это группа единоличников. Они стоят совсем в стороне.

   — Как они рты-то разинули! — сказал, засмеявшись, военный.

   Штатский, взглянув на военного, тоже засмеялся.

   — Сразу видно, что единоличники,— сказал он,— в лаптях и в рваных полушубках…

   — Я хотел показать завод не в индустриальном, а в социально-революционном его значении,— сказал художник, как ученик, которому неожиданно поставили лучший балл, и он с красными от радостного волнения щеками сам уже разъясняет свои достижения.

   — А там дальше — шахта, из которой добывается руда. Ее в действительности там не было, но я соединил это для большей наглядности.

   Военный еще несколько времени постоял перед картиной и, подавая художнику дружески руку, сказал:

   — Поздравляю вас с блестящей победой над собой. Вот вы и перестроились и стали давать искусство, нужное эпохе.

   Штатский тоже подал руку художнику, покрасневшему от похвалы.

   — Как у вас со снабжением? — спросил военный.

   — Плохо. Я не приписан ни к одному распределителю.

   — Это мы все устроим. Художники, идущие в ногу с эпохой, не должны нуждаться ни в чем. А это что?.. Старые грехи? — спросил военный, увидев в углу пейзаж с грозой.— Или, может быть, и теперь пишете?..

   Художник испуганно оглянулся и, весь покраснев, видимо, от мысли, что его заподозрят в некрасивом поведении, уже по-другому торопливо сказал:

   — Да это старые грехи… пейзаж… я даже не кончил его… бросил уже давно, потому что почувствовал его полную ненужность.

   Военный, не слушая, подошел к неоконченной картине и долго молча стоял перед ней, потом почему-то потянул в себя воздух и сказал:

   — Дождем-то как пахнет!.. Долго работали над ней?

   — Три года…

   — Три года! — воскликнул штатский, посмотрев на военного,— за это время сколько полезных картин можно было бы написать.

   — Ну, еще раз поздравляю,— сказал военный, не ответив на слова и взгляд штатского.

   Достав перчатки, он хотел было идти, но от двери еще раз оглянулся на пейзаж.

   — Да, определенно пахнет дождем и дорожной пылью,— сказал он с веселым недоуменьем,— а ни пыли, ни дождя нет, есть только холст и краски. Как вы достигли этого?

   — Я об этом сейчас совсем не думаю и не интересуюсь, я весь сейчас в этой картине,—сказал художник, показав на картину завода.— И знаете,— с порывом приподнятой искренности сказал художник,— когда я ее написал, я вдруг почувствовал, что у меня нет оторванности и замкнутости в одиночестве, что благодаря ей я нашел путь к слиянию с жизнью массы, иду с ней, дышу одним с ней воздухом.

   — А, это великое дело,— сказал военный уже от двери, все еще продолжая смотреть с прищуренным глазом на картину грозы.— Но лучше поздно, чем никогда. Душевно рад за вас.

   Он подал художнику руку и пошел. Штатский точно так же пожал руку хозяину. И они оба ушли.

   Военный, садясь в автомобиль, сказал:

   — Сколько я ни смотрю современных картин, просто оторопь и тоска берет. Какие-то наглядные пособия для школы первой ступени. А ведь среди них есть первоклассные мастера. В чем тут дело?.. Иногда даже приходит в голову нелепая мысль: "Уж не смеются ли они над нами?" Не может же в самом деле талантливый человек не видеть, какую бездарь он производит!

   Он, видите ли, выписал самым точным образом все детали машин, на кой-то черта они нужны в искусстве, все тут соединил — и колхозников, и единоличников, и экскурсии. У нас в училище висели сытинские издания,— так точь-в-точь! И зачем мы только тратим на эти заказы такие деньги?.. Для наглядных пособий довольно бы работ учеников ремесленных школ. Бедность мысли и однообразие тем ужасающее: завод спереди, завод — сзади. Рабочий с молотом, рабочий без молота. И везде трубы, колеса, шестерни.

   — Ну, как же Иван Семенович, у него все-таки строительство показано.

   Военный замолчал, очевидно, не желая вступать в пререкания.

   Художник вернулся в комнату, нервно шершавя волосы с тем взволнованным и возбужденным видом, какой бывает у всякого художника, только что проводившего похваливших его работу гостей.

   Художник, как бы проверяя какое-то высказанное посетителями впечатление, остановился перед пейзажем с грозой.

   — Да, действительно, живет! — сказал он, при этом, раздув ноздри, даже потянул воздух к себе, как это делают, когда после душного летнего полдня зайдет с юга грозовая туча, над землей пробежит сумрак и в свежем воздухе запахнет дождем и дорожной пылью.

   Он еще некоторое время постоял перед картиной, потом, вздохнув, перевернул ее лицом к стене и задвинул в самый дальний угол, чтобы предотвратить возможность попасться на глаза неожиданным посетителям.

   Потом подошел к картине завода с его красной трубой и колхозниками, постоял перед ней и вдруг, весь сморщившись и взявшись обеими руками за голову, сказал:

   — Позорно!.. Омер-зи-тель-но!..