Часов пять месил грязь. Кругом — весеннее туманное поле. Топкая дорога. И всего-то от станции верст семь. Было утонул, стал перебираться через овраг. Вылез. Вот и деревенька со взгорья открылась; церковь посредине белеет.
Подхожу к крайней избе. Стоит парень с настороженным, напряженным лицом, с длинной палкой в руке.
— Доброго здоровья, гражданин.
Парень молчит, как не с ним говорят, напряженно смотрит на мои губы.
— Здорово,— говорю.— Можно зайти в избу передохнуть?
— Кого спихнуть?
— Передохнуть,— говорю,— зайти в избу.
— А! Купец?
— Я не купец.
— Какой боец?
— Э, глухая тетеря!
Я нагнулся к уху и заорал:
— Зайти в избу можно? Отдохнуть!
— Можно… Чево ж… заходи…— и вперед.
Зашли в избу. В нос шибануло тяжелым духом. В первой половине громадная почернелая печь, теленок, куры. Во второй горнице, почище, громадная кровать под пологом, часы с остановившимся маятником на оклеенной газетами и картинками стене.
— Доброго здоровья! Можно у вас отдохнуть?
— Ну-к что ж, садись, добрый человек, отдыхай!
Кипит самовар. За столом — бородатый; поставил блюдечко на три пальца и тянет горячий дымящийся чай; капелька пота болтается на кончике носа.
— Выпей чашечку с устатку,— говорит, гундося, хозяйка, высокая степенная старуха с провалившимся носом.
К столу смущенно подошла миловидная девушка и, слегка отворачиваясь, стала наливать. Я взглянул и обмер: с милого лица вместо носа глядели две чернеющие дырочки.
— Н-нет… спасибо… я пил,— сказал я, осторожно дыша и стараясь не втягивать в себя глубоко воздух.
— Всегда так,— сказала печально старуха,— с первого раза все гребуют: боятся заразы.
Девушка густо покраснела, отодвинула чашку и отошла печально в уголок. Мне стало жалко их.
— Дайте я сам налью себе!
— Ну-к что ж, налей, соколик, налей! Воды много.
Я тщательно вымыл чашку и блюдце, обдал кипятком, налил, достал из кармана кусок сахару и стал пить.
— Знамо, гребуют,— сказал бородатый,— но тут, между прочим, безопасно: как нос провалился — шабаш, больше никого не заразит. Закрепилась, стало быть, болесть, не переходит на другого. Дохтора сказывают.
— Давно это у вас?
— Давно, батюшка,— сказала с привычкой печально старуха,— вот как она родилась,— кивнула она на дочь.— Ты не подумай, не от греховного баловства несчастье наше. Почитай дворов десять болестью этой дурной заболело. Вишь ты, приехал о те поры солдат наш деревенский и привез эту самую дурную боль. Рот-то у него весь в ранах — боялись его все, бегали от него — никто с ним не ел, не пил. А он затосковал, поститься начал: все, бывало, говеет да к исповеди ходит да к причастию. Ну, моей дочечке как раз аккурат месяц. Я и понесла ее к причастию. Причастила. У ней ротик через сколько-то времени и заболи — болит и болит. Я и водкой протирала и обмывала, нет — болит и болит, больше и больше. Гляжу: и у меня какая-то сыпь пошла. А мне и в голову не вкинулось. А через год-то гляжу: носик-то у ней стал западать. Я повезла в больницу. А там меня зачали ругать: «Ах, такая-сякая, до чего ребенка запустила». Осмотрели и меня. «Да и у тебя, говорят, тоже».— «Родные мои, говорю, я мужняя жена, никогда против его не согрешила».— «Дура, говорят, ты ребенка, говорят, где-то заразила, а ребенок тебя». Поплакала я тогда. Положили нас с дочечкой в больницу. Послали хвершала в нашу деревню,— откеда, мол, эта боль явилась. Расспросил хвершал, узнал про солдата, нашел больных еще в десяти избах, аккурат с солдатом в одно время причащались, говели вместе. Дохторица мне потом рассказывала: стало быть, солдат-то как причащался, больного гною из роту и напустил в ложечку…
— В лжицу!— сказал бородатый, потягивая чай.
— Ну, да я не умею по-священному. Напустил в ложечку, а батюшка нам и раздавал с святым причастием. Ну, вот у ней-то нос совсем, а я гундосю.
— Таинство святого причащения,— мрачно сказал бородатый.
— А?— вытянув шею, напряженно ловил движение ее губ парень.
— Чай садись пить.
— Куды идтить?
— Чай, говорю, пей! — закричала она сердито.
— Отчего это он у вас?
Она подперла локоть рукой и стала глядеть на улицу, где, с трудом вытаскивая ноги из густой черной грязи, брела корова.
— От этого же самого. Первенький он у меня. Как девочка приняла причастие, его не было, у свекра жил. А потом привезли, он и принял эту боль. А нам невдомек. Лечили, да кабы как следует, а то лишь залечили. Она и вступила ему в ухи. Тикеть и тикеть из них. Так и оглох!
Она вздохнула и безнадежно посмотрела в окно.
— Муж-то ваш где? На работе?
— С ума сшел. Все от нас! От нашей болести заразу принял. Теперича одна с ними осталась. Девку-то кто возьмет? Да и за парня никакая не пойдет. Одно горе, одно горе…
Скупая слеза ползла по ее степенному лицу.
Я попрощался и вышел. Недалеко белела церковь.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано под заглавием «Святое причащение» в журнале «Безбожник у станка», 1923, No 9—10, стр. 20—21. «В моей памяти,— писал Серафимович позднее,— сохранилась история, которую мне рассказывали в Тульской губернии про соседнюю деревеньку. В деревне этой была масса сифилитиков. Сифилис был там бытовой. Болели не только взрослые, но и дети и младенцы. Заражали друг друга. Эпидемия приняла повальные формы, грозила переброситься на соседние деревни. Царские чиновники и земцы переполошились и прислали врачей. Те установили, что начало эпидемии положил пришедший с фронта больной сифилисом солдат. Он был богомолен, говел, прикладывался к иконам, причащался. Заявился солдат в деревню весной, под пасху, и пошла болезнь гулять по всей деревне. Об этом я и решил написать рассказ» (т. VIII, стр. 439—440).
Скачать