Рыжий поп

Автор: Серафимович Александр Серафимович

  

А. С. Серафимович

  

Рыжий поп

  

   Собрание сочинений в семи томах. Том шестой

   М., ГИХЛ, 1959

  

   Поп Иван, с огненно-рыжей кудлатой бородой, жил в деревне Хомуты лет пятнадцать. Мужики любили его: не грабил, за требы брал, кто что давал.

   Жил он не то что бедно, а еле концы с концами сводил, не как другие попы, у которых все ломилось от избытка.

   Одна прорушка на нем была — запивал. Не часто — раз, два в год, зато уж, как запьет, и двери забьет. А во хмелю то буен, то ухватит себя за огненную голову, качает ею из стороны в сторону и навзрыд ревет, как малый. «Ишь ты,— думают мужики,— стало быть, печаль у него на сердце».

   А у него была печаль, большая печаль всей его жизни.

   Было у попа Ивана четверо сыновей, славные ребята, а ни одного не стал готовить по поповской части.

   Пришла Октябрьская революция. Забрали мужички у помещиков землю. Поп Иван веселый стал, разговорчивый и все объяснял прихожанам: ежели бы не советская власть, не видать бы им земли, как своих ушей. А потом вдруг посмутнел, стал хмурый, неразговорчивый и службу бросил, так и стоит церковь пустая. Удивляются все: опять поп затосковал, но пить не пьет.

   Отсеялись мужики. Раз в погожий день, воскресенье как раз, приходит поп к председателю сельсовета.

   — Так и так, созови сход.

   — На какой предмет, отец Иван?

   — Надо мне с паствой поговорить.

   — Да ты бы в церкви.

   — Нет, хочу митинг устроить, чтобы стар и млад, чтоб вся деревня сошлась.

   Собрался народ, всю площадь перед советом занял; и крестьяне, и бабы, и девки, и парни — вся деревня. Велел о. Иван выкатить пустую бочку; поставили ее посреди народа стоймя; влез на нее поп Иван, поклонился народу на все четыре стороны, а над площадью стояла нерушимая тишина. Все удивлялись и ждали, затаив дух.

   — Милые граждане и товарищи! — громким голосом сказал о. Иван, и слышно его было в самых дальних рядах,— пришел я к вам сказать всю правду, выложить пред вами всю черноту души моей, которую носил в сердце моем двадцать лет. Вы думаете, я убил кого-нибудь, или ограбил, или обворовал? Нет, никого я не грабил, не убивал, не воровал…

   — Мы тебя знаем,— загудели крестьяне.

   — Никого я не убивал, не грабил, а поступал во сто крат хуже, лютее самого черного убийцы и грабителя: слепил я вам глаза, обманывал вас, держал вас в темноте целых двадцать лет. Вместо того чтобы учить вас, как бороться с засухой, с червями, которые поедали ваш хлеб, я водил вас по полям, кропил их водой, а эту воду доставал дьячок из колодца против Фомкиной избы, а вы сдуру думали, что от этой воды поля дадут урожай. Ваша земля со всеми молебнами и водосвятиями много-много давала тридцать — сорок пудов с десятины, а без молебнов эта же земля, как только попадет в хорошие руки и начнут работать на ней с умом, с книгами, с знанием, даст и сто и полтораста пудов. Вместо того чтоб учить вас, как ходить за скотом, почему у помещика корова дает три ведра молока в день,— а у вас и кувшина не надоишь! — вместо того чтобы учить вас, я опять-таки кропил водой из Фомкина колодезя вашу скотину и служил молебны Лавру, а она как была безмолочная, так и оставалась, как болела и дохла, так и после Фомкина водосвятия болела и дохла. Двадцать лет держал я вас в темноте,— зачем? Да затем, что надо было пить-есть, семейство кормить, сыны у меня, сынов надо было вырастить.

   — О господи! — пронеслось по толпе, и бабы испуганно оглядывались друг на друга.

   — Как же так случилось, что я мог вас обманывать целых двадцать лет, и вы слушались этого обмана и не могли его открыть? А случилось это оттого, что вас с испокон веков царское правительство держало в темноте и обманывало. И архиереи обманывали, и епископы, и все. Чтоб втереть вам очки, устраивали таинства, значит, тайно, никто этого понять не может. Вот устроили такое таинство: посвящение в сан. Посвятили меня в поповский сан, то есть посвятили на обман, на держание вашего ума и сердца в темноте. Это называется таинство посвящения. А сколько этим таинством посвящено православных попов, и попов всяких других религий: ксендзов, раввинов, мулл и прочих — целые армии, и все для одного: чтобы держать трудящихся в покорности и чтоб легче их было сосать помещикам, фабрикантам, капиталистам и самим попам. Но будет,— довольно! Нет моей мочи дальше жить в обмане. Эй, дядя Евстигней, на-ка ножницы, вали мою косу под самый под корень, черт с ней.

   Бабы в ужасе стали креститься:

   — Да што это! Али ополоумел!..

   А Евстигней, засунув корявые пальцы в кольца ножниц, стриг рыжую голову рядами.

   — Чистый баран! — тоненько закричала девочка, хлопая в ладоши.

   — Ну, вот что,— сказал бывший поп, встряхивая пестро стриженной головой,— примите меня, граждане, к себе, нарежьте землицы, сколько полагается, сам буду пахать и сеять.

   Молодежь, среди которой были красноармейцы, радовалась: стало быть, церковь опустеет.

   Бабы молчали и вертели головами: не разразит сейчас гром-молния?

   Нет, не разразил…

  

ПРИМЕЧАНИЯ

  

   Место и время первой публикации не установлено. В последнем прижизненном издании рассказ был напечатан с машинописной копии, имеющей пометку «1924 г.».