Спевка

Автор: Скиталец

Скиталец

(Степан Гаврилович Петров)

Спевка

   В большой, но мрачной и грязной певческой зале, лишённой почти всякой мебели, облокотясь на фисгармонию, стоял регент и нетерпеливо потренькивал пальцами на скрипке, вызывая короткие, беглые звуки. Это был пожилой мужчина, с чёрными тараканьими усами, с беспокойно бегавшими глазками и с наклонностью иметь «брюшко». Он прошёлся, потренькивая, около фисгармонии, причём обнаружилось, что он припадал на одну ногу. Дверь поминутно отворялась и затворялась, и в комнату, шаркая ногами, собирался хор. Сначала шли мальчики, толкаясь, и торопясь, и на ходу оправляя свои курточки. В ожидании спевки они играли на дворе, от беготни и драки их лица разгорелись, глаза блестели, и ещё слышался сдерживаемый смех. Но при виде строгого лица регента, улыбки быстро сплывали с их лиц и заменялись озабоченным выражением. Они становились по обе стороны фисгармонии, лицом к регенту; по одну сторону — дисканты, по другую — альты. Типы их лиц, казалось, соответствовали голосам: у дискантов были миловидные тоненькие мордочки ангельского вида, а в альты, большею частью, становились бутузы с толстыми щеками и крупными чертами лиц.

   Некоторые из мальчиков, те, которые постарше, уже имели вид отчаянных сорванцов. На их нахмуренных лицах была написана наклонность к злостному озорству. Один из таких, очень хорошенький, с круглой как выточенный шар, остриженной головой, проворно раздавал ноты, а в то время, когда регент поворачивал от него голову, успевал ущипнуть, щёлкнуть и дёрнуть нескольких товарищей, состроить гримасу, и когда вследствие этого раздавался писк, и регент поворачивал голову, то видел уже его постную рожицу с ангельским выражением и грозно косился на обиженных. За мальчиками вошли большие, гудя и звучно откашливаясь и мимоходом раскланиваясь с ним, а он слегка кивал им головой, потренькивая на скрипке и зорко всматриваясь в их лица. Это были всё здоровяки, плотные или жилистые, с угрюмыми бородатыми и усатыми лицами, некоторые с густыми гривами до плеч. Крупные фигуры басов встали по одну сторону, тенора, народ более мелкий, встали по другую. Перед каждой партией стояли пюпитры с разложенными нотами.

   В общем сдержанном гуле слышалось перелистывание нот, перешёптывание мальчиков и теноров, и низкое гудение басов, не имевших шёпота. Наконец, всё утихло и пришло в порядок, каждая партия встала полукругом перед нотами, в центре полукруга стояли «главачи» — опытные певчие, которые «вели» остальных. Хор был большой. Тенорами предводительствовал маленький плюгавенький тенорок с птичьей физиономией и козлиной бородёнкой, одетый модно, в коротеньком пиджаке и узеньких брючках. В центре басов стоял худой и низенький человек, не имевший левой руки, вместо которой болтался пустой рукав. Усы у него были необыкновенно длинные и вьющиеся, разветвляющиеся по концам; курчавые и длинные концы этих усов постоянно шевелились от дыхания как щупальца. Среди басов он казался маленьким, так как по бокам его стояли огромные люди зверообразного вида, с лицами итальянских бандитов. Среди дискантов и альтов тоже были «главачи», — мальчуганы с отчаянными физиономиями, бесцеремонно трепавшие за шиворот подчинённых им товарищей.

   Регент обвёл глазами хор.

   — Опять не все собрались! — сказал он скрипящим голосом. — Мокрилова нет, Шипилова нет, Пискунова тоже! Запишите штраф!.. Пьяницы!

   — Похороны были! — прогудел позади басов огромный старик с длинными седыми волосами, по виду — расстриженный дьякон.

   Говорил он чудовищно-густым басом, уже расшатанным и колеблющимся, но звучавшим как колокол.

   Регент пожал плечами. Хор сдержанно засмеялся.

   Два мальчика почтительно разложили на пюпитре толстую партитуру для регента.

   Он провёл смычком по струнам, затем опустил скрипку и поднял кверху смычок…

   — Начнёмте! — торжественно сказал он. — Бас! Соло!

   Однорукий человек с шевелящимися усами запел один… У него был гармоничный, бархатный бас. Полные, круглые звуки аккордом плавно лились один за другим.

  

   По-ми-луй мя, Го-осподи!

  

   затрепетал его голос с верхней ноты и, словно изнемогая, начал спускаться книзу…

  

   Яко не-э-мо-още-эн есть!

  

   спускался он всё ниже и ниже, как будто желая освободиться от чего-то. Вдруг к нему присоединился жалобный, нежный, дрожащий и умоляющий голос:

  

   Исцели… Исце-ли!

  

   А бас, изнемогая, тщетно разбивал какие-то кандалы:

  

   Не-э-мо-о-ще-эн есть!

  

   И вдруг весь хор внезапно зашумел как набежавший шквал и снова улёгся; и опять выплыл мягкий, жалобный тенор. Это пел человек с птичьей физиономией.

  

   И душа-а! Душа-а моя-а

  

   жаловался он плачущими звуками.

  

   Душа-а!

  

   повторил он безнадёжно…

  

   Смя-те-э-эся!

  

   густой волной прокатилась басовая рулада.

  

   Смя-те-э-э-ся!

  

   откликнулся тенор и заплакал в тревожных жалобах.

   Два голоса обнялись и зарыдали о мучительных угрызениях кающейся грешной души…

  

   Слезами омочу постелю мою!

  

   терзался тенор.

  

   Слезами омочу!

  

   повторял он неутешно, а хор, согреваемый тёплой и густой октавой, глубоко вздыхал:

  

   О-мо-чу!

  

   Как будто наплакался, нарыдался человек за долгую бессонную ночь наедине с самим собой, обливая слезами изголовье своё, выплакал все слёзы, изнемог, и только тогда утихла душевная мука, и созрело пламенное решение.

  

   Отступи-те от мене-е!

  

   с ужасающей энергией грянул вдруг весь хор, разражаясь быстрыми и короткими раскатами:

  

   Отступите, вси де-ла-ю-щии беззакони-е!

   Отступите! Отступите!

  

   А вслед за этою грозной лавой звуков словно яркий луч, прорезавший ненастные тучи, засверкал радостный, торжествующий мотив, как будто была побеждена какая-то враждебная сила.

  

   Постыдятся и смутятся

   Вси врази мои зело вскоре!

  

   Победительно мчался хор, а детские голоса радостно и быстро звенели как колокольчики:

  

   Вскоре-вскоре-вскоре!..

  

   Мрачные басовые звуки всё более и более затушёвывались и уходили вдаль, а ликующие звонкие переливы сверкающим потоком разлились и всё затопили…

   Певчие отирали пот с покрасневших лиц: работа была трудная.

   В это время пришли двое запоздавших певчих. Один был высокий, бородатый, хохлатый и мрачный бас, другой — маленький коренастый тенорок с весёлым подмигивающим лицом. Костюм последнего был утрированно-фантастичен: одна нога была в лапте, а другая в обрезке, одна штанина синего цвета, а другая парусиновая, и обе держались на теле при помощи каких-то тесёмок. Пиджак на нём был с чьих-то богатырских плеч и, достигая чуть не до пят, болтался как на вешалке. Оба они были пьяны. Регент сделал вид, что не замечает их.

   Спевка продолжалась. Регент величественно стоял перед пюпитром и разводил руками. Хор разливал целое море звуков, не помещающихся в комнате. Весь воздух звенел. Порою окна вздрагивали от басовых раскатов.

  

   Свя-ат! Свят! Свя-ат!

  

   громыхали они, точно сваи вколачивали, сделав свирепые лица, выпуча глаза и наклонив сильные покрасневшие шеи. Кто-то из басов выходил из себя и бороздил диким голосом:

  

   Го-сподь Са-вва-о-о!

  

   Регента передёрнуло. Он остановил хор, плюнул и застучал смычком.

   — Кто это там? — закричал он с негодованием. — Что вы, — обратился он к басам, — ревёте как быки, которым не дают барды? Вас ведут в ярмо, а вы не хотите, и хвостами, и рогами мотаете, землю копытами роете? И на меру не смотрите? Что вы куда мордами встали? Вы вот куда мордами встаньте!

   Басы сконфуженно встали «мордами» к регенту.

   Он нервно подскочил к мальчикам и, схватив одного за плечо, встряхнул его:

   — Ты что, животное, в сторону смотришь? Вот куда нужно смотреть! — ткнул он его носом в ноты. — Ослы! Свиньи! Раздайте «Благослови душе моя Господа!..»

   Загудела чудная, величавая музыка. Тихо расплывался и рос торжественный гимн величию Бога. Красивые, поэтические слова одевались в странную музыку, полную глубокого содержания. В ней слышалось какое-то таинственное дуновение непонятных сил и чудес вселенной, и преклонение перед Богом, Которого всюду видит и чувствует чуткая душа.

  

   Одеяйся светом яко ризою…

   Покрываяй небо…

  

   разливались таинственно-строгие аккорды.

  

   Ходяй на крылю ветренню!..

  

   Звуки росли, подымались, крепли… Хор усиливался как приближающаяся буря…

  

   На гор-рах!

  

   гремели басы, напрягая широкие груди, и разразились, заглушив весь двор громовым ударом:

  

   Ста-а-нут воды!!

  

   Но этот удар был испорчен безобразным криком кого-то из басов.

   Хор гремел, а регент кричал и стучал, желая остановить хор.

  

   Бездна яко рриза!..

  

   гремело кругом.

   — Скоты!! — слышалось сквозь пение.

  

   От гласа гр-р-рому твоего не убоя-а-аться!!..

  

   орал, увлёкшись, пьяный бас, не замечая, что уже весь хор остановился, и он орёт один.

   — Вы пьяны, Шипилов! Если вы будете портить, я вас выгоню со спевки!

   Бас что-то бурчал про себя, заикаясь:

   — К-а-какой Егор явился! С-с-салаган.

   А из теноровой партии явственно послышался сочувствующий и хихикающий тенорок:

   — Мартын с балалайкой!..

   Регент намеренно не слышал этих слов.

   — Раздайте «возведох!» — сказал он печально.

   Снова запел соло бас с шевелящимися усами.

  

   Воз-ве-дох… о-чи мои…

  

   полился мрачный и безотрадный мотив, точно вдали надвигалась громовая туча. Это была тоска сильной и глубокой души.

   Но вместе с бархатным басом грубо затянул и пьяный бас.

  

   В го-о-р-р-р-ы!..

  

   ревел и он.

   — Шипилов! — в отчаянии закричал регент. — Что вы там, как полушубок по печи возите? Молчите!

   Опять начали сначала.

  

   Во-зве-дох…

  

   задрожала бархатная нота.

  

   «Вво-зз-вве-ддох…

  

   затянул и Шипилов.

   — Выдьте вон! — вспылил регент. — Какой вы солист? У вас не голос, а валяный сапог! Вы оба пьяны с Мокриловым.

   Из теноровой партии что-то хихикнуло…

   Это взорвало регента.

   — Выдьте вон оба! — крикнул он, покраснев.

   Пьяный бас и пьяный тенор подошли к регенту.

   — П-п-позвольте! — заикаясь, гудел бас и вдруг, ударяя себя в грудь кулаком, заговорил, плача. — Николай С-с-степаныч! К-как я могу молчать, к-когда… моё любимое соло… любимое соло… и вдруг… поёт другой!

   — Уходите! Уходите! — замахал руками регент.

   Тогда пьяненький оборванный тенорок обнял плачущего баса и сказал, утешая:

   — Уйдём, Ваня! Нас здесь не понимают.

   Обнявшись, они повернулись к двери, медленно прошли сквозь безмолвствовавший хор и вышли из певческой.

   Вдруг дверь снова отворилась, и в комнату заглянула голова тенора.

   — Колченогий чёрт! — крикнул он тоненьким голоском.

   Потом показалась голова баса.

   — Вввв… — гудел он, силясь что-то выговорить, и вдруг эффектно и с невольной экспрессией выпалил. — Свв-волочь!

   Дверь захлопнулась, и в коридоре послышалось гулкое шарканье удаляющихся пьяных ног.

  

———————————————

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, май 2012 г.