Январский рассказ (Ёлкич)

Федор Сологуб. Январский рассказ (Ёлкич)

    Оригинал находится здесь: Сайт «Федор Сологуб»
     I 
     Елка, елка, не сердись.

     Елкич, елкич, не бранись,

     Мне постели не топчи,

     Сядь на елку и молчи. 
     Вера  Алексеевна  прислушалась.  В  скучной темноте зимнего рассвета из

детской  доносилось  тихое  пение, — кто-то тоненьким голоском тянул песенку

со  странными словами. На лице Веры Алексеевны выразилась озабоченность. Она

тихо  подошла  к  дверям  детской. Пение замолкло на минуту. Потом тоненький

голос  опять  затянул,  отчетливо  выговаривая  тихие  и  странные  слова  и

придавая им трогательное и жалобное выражение: 
     Мама елку принесла.

     Елка елкичу мила.

     Елка выросла в лесу.

     Елкич с шишкой на носу. 
     Вера  Алексеевна,  сохраняя  на  лице  все то же озабоченное выражение,

осторожно  потянула  к  себе дверь детской. Старший мальчик, Дима, еще спал,

приткнувшись  носом  к  подушке  и  мерно дыша открытым ртом. Младший, Сима,

худенький,  черноволосый  и  черноглазый  мальчик, сидел на постели, охватив

колени   руками,   смотрел   горящими  в  темноте  глазами  в  темный  угол,

покачивался  и  напевал. Вера Алексеевна позвала тихонько, чтобы не испугать

его:

     — Симочка.

     Сима  не услышал. Продолжал свою песенку, и звуки ее казались все более

хрупкими и печальными. 
     Елкич миленький, лесной!

     Уходил бы ты домой.

     Елку ты уж не спасешь,

     С нами сам ты пропадешь. 
     Вера  Алексеевна подошла к постели мальчика. Нарочно стучала каблучками

своих туфель. Сима повернул к ней лицо.

     — Симочка, что ты поешь спозаранку? Дай Диме спать.

     Дима  проснулся.  Пухлый,  румяный, лежал на спине и сердито смотрел на

мать.

     Сима сказал печальным и хрупким голосом:

     —  Елкич-то,  вот бедненький! Каково ему теперь! Елку срубили, — где он

теперь  жить  будет?  Пустят ли его на другую елку? И как он туда доберется?

Мама, как он теперь будет?

     —  Что  ты  говоришь, Симочка? — недовольным голосом заговорила мама. —

Какой еще елкич тебе приснился? И как можно петь в постели! Всех разбудил.

     Дима,  который  вставая  всегда  бывал  груб, сказал хриплым и сердитым

голосом:

     — Пришла! Кому мешает. Усмирение с помощью родительских шлепков.

     —  Дима,  не груби, — строго сказала мама. — Шлепков пока еще никому не

было, ты их не хочешь ли?

     —  Попробуй,  —  все  так  же сердито отвечал Дима, — я ведь и зареветь

могу.

     Мама спокойно сказала:

     — Ну, миленький, меня ревом не испугаешь.

     Подошла  к  Диме,  сняла  с  него  одеяло,  приподняла  Диму  за плечи,

наклонилась к нему, и шепнула:

     — Разговори Симу, — ему опять что-то снится нескладное.

     Дима  был польщен. Сразу стал очень любезен. Поцеловал обе мамины руки.

Поздравил с праздником. Шепнул:

     — Трудно. Теперь он все будет рассказывать.

     Тоненький голосок за ними опять затянул свою нескончаемую песенку. 
     Елкич в елке мирно жил,

     Елкич елку сторожил.

     Злой приехал мужичок,

     Елку в город уволок. 
     Мама  вздрогнула,  и  короткое  время  стояла,  как  испуганная.  Потом

решительно подошла к Симе. Взяла его за плечо. Сказала решительно и строго:

     — Симочка, не дури. Какой елкич? Что за вздор!

     —  А  он,  елкич, такой маленький, — заговорил тоненьким и возбужденным

голоском Сима, — маленький, маленький, с новорожденный пальчик.

     И  весь  зелененький,  и  смолкой  от  него  пахнет,  а  сам  он  такой

шершавенький.  И  брови  зелененькие.  И все ходит, и все ворчит: "Разве моя

елка для вас выросла? она сама для себя выросла!"

     —  Это,  Сима, тебе приснилось, — сказала мама. — Проснулся, так нечего

в  постели  сидеть,  —  одевайся  проворно.  Дима,  одеваться!  И не дурить.

Смотрите вы оба у меня.

     И  мама  ушла  из  детской  спальни.  Она  знала,  что надо бы остаться

сколько-нибудь  еще  с мальчиками, — но ей было так некогда. Эти праздники в

городе,  —  их  положительно  не  видишь,  вздохнуть некогда. Столько разных

выездов   и   приемов,   положительно,   какая-то   неприятная   праздничная

повинность.  И  так  много  расходов,  и  так много домашних хлопот, суетни,

неурядиц,  неудовольствий,  —  с  мужем,  с детьми, с прислугою. Право, быть

хозяйкою  дома  при  современном  строе  жизни  становится уже очень тяжело.

Видно,  и  нам  скоро  придется  ступить  на  ту  же дорогу, по которой идут

хозяйки в Северной Америке.

     Такими  соображениями  утешая или, вернее, расстраивая себя, мама пошла

в  столовую, где уже ее ждали. И проходя мимо больших зеркал в гостиной, она

с  удовольствием, как всегда, кинула быстрый взгляд на отраженное в зеркалах

прекрасное,  еще  такое  молодое  лицо  и  на  стройную  фигуру  в домашнем,

совершенно  простом,  но  очень изящном, и, что самое важное, очень идущем к

лицу наряде. 
     II
     А  мальчики,  оставшись  одни,  немедля  заговорили  о  бедном  елкиче,

который так тоскует о своей загубленной елке и не может утешиться.

     Маленький,  зелененький,  шершавенький,  с  зелеными бровями и зелеными

ресницами,  он все ходит по комнатам, и ходит, и ворчит. Никто его не видит,

кроме маленького Симочки.

     И ходит, и ворчит, и жалуется, и наводит тоску на Симу.

     Ворчит:

     —  Разве  она  для вас в лесу выросла? Разве вы сделали ее? Зачем вы ее

зарубили?

     Сима оправдывается:

     —  Милый елкич, да ведь нам зато как весело-то было! Ты подумай только,

как  свечки  зажгли  на  елочке,  вот-то  весело  стало!  Разве  ты этого не

понимаешь?  Ведь  ты  же  сам  видел, — свечки на елочке, и золотой дождь, и

блестки,  —  так  все  и горит, и блестит, и переливается. Еще мне-то что, я

ведь  не первую елку справляю, — а вот самые маленькие, и еще вот швейцаровы

дети, — ведь им это какой праздник! Что же ты сердишься так, милый елкич?

     И  с  тоскою прислушивался к тому, что ему ответит елкич. И уже заранее

знал,  что  елкич не поверит его словам, что нельзя никакими словами утешить

елкича, у которого зарубили его родную елку.

     — Она у меня одна была, — ворчит елкич.

     И ноет, и скулит тоненьким голоском. И только Сима слышит его.

     —  Какую  власть  взяли!  —  ворчит  елкич. — Взяли мою елку, привезли,

веселитесь.  Если вам нужно вокруг елки плясать, ехали бы в лес сами. В лесу

хорошо. А то срубили, погубили.

     Ноет, скулит. 
     III 
     Сима наконец приступил к своему старшему брату, студенту.

     —  Кира,  елкич-то  все тоскует. Он, елкич-то, все ходит, и на домашних

сердито смотрит, и все скулит таким тоненьким голоском. Какой он бедный!

     — Результат чтения фантастических произведений, — проворчал студент.

     —  Нет, Кира, ты скажи, вот он жалуется, что елка не для нас выросла, а

вот  ее  для  нас  срубили.  Как же это так? Ведь она, и в самом деле, — для

себя?  И  каждый  для  себя.  А  то  ведь  этак  каждого придут и возьмут, и

сделают, что хотят.

     Студент выслушал хмуро. Сказал:

     —  Елка  —  дерево.  Ее  можно срубить. А вот относительно нас с тобою,

тут,  действительно, дело обстоит неладно. Человек есть автономная личность,

не правда ли?

     Сима утвердительно кивнул головою. Кира продолжал:

     —  Ну, и вот, приходят агенты власти, и берут тебя, и ведут, куда ты не

хочешь,   и  заставляют  делать  то,  что  несвойственно  твоей  натуре.  Ты

говоришь:  я  для  себя  вырос,  тебе  отвечают: нет, брат, шалишь, ты вырос

церкви  и  отечеству  всему  на  пользу,  а  раз  на  пользу,  так мы тебя и

используем.  Так-то, брат, в общем хозяйстве все на пользу идет, ничто даром

не пропадает.

     — Это очень нехорошо, — убежденно сказал Сима.

     —  Хорошего,  действительно,  мало, — согласился студент, — но уж таков

социальный строй. Служи другим, коли хочешь, чтобы тебе служили.

     —  Тогда  я  не  хочу, — печально сказал Сима, — если надо заставлять и

мучить, тогда я не хочу.

     — Ну, брат, об этом нас с тобой не спросят, — сказал студент.

     Затянулся  папиросой.  Видно  было,  что  ему  очень  приятно  курить и

чувствовать  себя  дома на положении взрослого. Покровительственно посмотрел

на Симу. Похлопал его по плечу. Сказал:

     —  Ты  —  забавный мальчуган. Все фантазируешь. Пожалуй, вырастешь, так

поэтом будешь.

     Сима помолчал, вздохнул и сказал, краснея и потупясь:

     — Елкича жалко. Как он теперь будет? 
     IV
     Сима  проснулся ночью. Услышал опять, как елкич ходит, скулит тоненьким

голоском и ворчит. И домашние шепчутся с ним, стараются его утешить.

     Тоненький голосок из угла говорит:

     —  Мы  тебя  не  гоним.  Будь с нами. У нас хорошо. Светики перебегают.

Пылиночки кружатся. Очень хорошо.

     —  Насмотрелся  я,  —  ворчит  елкич.  —  Мне  здесь у вас не нравится.

Хозяева у вас нехорошо живут.

     —  Нам  нет  никакого дела до хозяев, — отвечает домашний. — Мы сами по

себе,  они сами по себе, — мы им не мешаем, они на нас не обращают внимания.

Только  Сима  за  нами иногда смотрит, да это не беда, — он еще маленький, и

он  так  и  не вырастет, — он к нам уйдет. Он для нас почти что свой, — а до

других нет дела.

     —  Нет,  — ворчит елкич, — не нравится, да и не нравится мне у вас. Что

хотите, а не нравится. Кровью тут у вас пахнет, а я этого запаха не люблю.

     —  А  у вас в лесу разве ничем таким не пахнет? — с досадою и насмешкою

спрашивает домашний.

     Но елкич не отвечает и ворчит себе свое:

     —  И  не  нравится,  и  не нравится. Рубят, бьют, а для чего, и сами не

знают.

     Сима приподнялся на локте и тихонько, чтобы не разбудить Димы, шепнул:

     — Миленький елкич, почему же тебе у нас не нравится? Мы все — добрые.

     Стало  очень  тихо.  Домашние молчали и чутко ждали, что ответит елкич.

Помолчал елкич. Сказал сердито:

     — Иди завтра на улицу, — сам увидишь.

     Домашние засмеялись, зашушукались. Сим стало тоскливо.

     —  Что  же  я  увижу?  —  спросил  он.  — Милый елкич, ты иди со мною и

покажи.

     — Покажу, покажу, — ответил елкич.

     Пискливый  голос  его  казался  злым  и  угрожающим,  но Сима не боялся

этого:  он  знал,  что  елкич  тоскует  по своей елке и не может утешиться и

потому такой сердитый.

     — Покажу, — повторял елкич, — будешь доволен мною.

     Домашние   тихонько  шушукались  и  смеялись  тоненькими,  шелестинными

голосками,  и  не  понять  было Симе, добрые они или злые, смеются ли они от

злости  или  от  милой веселости. Жутко было Симе, и, чтобы подбодриться, он

опять шепотом спросил елкича:

     —  Милый  елкич,  когда  же  ты  мне  покажешь? Утром? Правда? Когда мы

пойдем гулять с фрейлейн Эмилиею? да?

     — Да, да, — ворчал елкич. — Утром, так утром.

     И шелестинные расстилались по всем углам смешки и шепотки.

     И опять спросил Сима:

     —  Милый  елкич,  ты ведь маленький, как же ты с нами пойдешь? Фрейлейн

Эмилия  как  зашагает,  так только поспевай. Она говорит: моцион надо делать

весело. Так как же ты?

     —  Ничего, — сердитым голосом сказал елкич, — уж я от вас не отстану. Я

к тебе в карман сяду.

     Шелестинные  шушукались,  смеялись  голосочки  во всех уголочках. И под

шелестинный смех заснул Сима. 
     V
     Утром  мальчики,  как  всегда,  пошли  гулять  с  фрейлейн  Эмилиею. Но

неспокойно  и  страшно  было  на  улицах. Шли толпы. Слышались злые слова. И

вдруг раздались вдали резкие звуки рожка.

     Старший Симочкин брат пробежал мимо.

     — Фрейлейн, — крикнул он на ходу, — ведите детей домой.

     Но  уже  фрейлейн  и  сама ухватила обоих мальчиков за руки и бросилась

бежать в переулок, дальше от толпы, от веселого рожка.

     — Елкич, елкич, — кричал Сима, — что же ты мне покажешь?

     —  Беги  за  братом,  —  быстро  шептал  елкич,  — брось немку, беги за

братом. Его сейчас убьют солдаты.

     Сима громко закричал и рванулся от фрейлейн Эмилии.

     —  Сима,  Сима,  ради  Бога,  куда  вы?  — кричала испуганная фрейлейн,

пытаясь поймать Симу.

     Но  Сима  убежал  в  толпу.  Скрылся,  за  народом. Фрейлейн растерянно

металась,   не  зная,  что  делать.  Дима  плакал.  Кругом  бежали  какие-то

испуганные, плохо одетые люди. Кричали что-то.

     Сима догнал брата.

     — Кира, пойдем вместе, — кричал он.

     Студент испуганно глянул на мальчика, и побледнел.

     — Зачем ты здесь? Где фрейлейн?

     Опять  в  ясном  и  морозном  воздухе  весело и звонко зарокотали звуки

рожка.  Нестройный  гам  поднялся  в  ответ этим звукам. Вдруг все побежали.

Перед  Симою  и  студентом  стало пусто и светло. Стройный ряд наклонившихся

штыков  вдруг  дрогнул и задымился. Сима в страхе отвернулся. Страшный треск

пронизал,  казалось,  все его тело. Земля заколебалась, поднялась, камни под

снегом  холодной  мостовой  прижались  к  Симочкину  лицу. Короткий миг было

очень  больно.  И  потом стало легко и приятно. Раскинув на снегу маленькие,

помертвелые руки, Сима шепнул:

     — Елкич миленький…

     И затих.