Первые поднимали тревогу две молодые лягавые собаки, всегда игравшие у ворот.
Они начали лаять особым предостерегающим сигнальным лаем. Нечто вроде собачьего «слуша-ай, приме-ча-ай!..»
И, услышав этот сигнал, мгновенно вскакивала вся дремавшая у подъезда стая наших деревенских собак — больших, маленьких, породистых, полупородистых и окончательной приблудной дряни.
Из будки вылезал огромный мохнатый, как дед в вывороченном тулупе, цепной пес Дозор и от бешенства начинал хрипеть и плясать на задних лапах.
Весь этот собачий концерт отмечал событие довольно простое и не очень редкое: столяр Мошка вошел в ворота.
Почему вид его так волновал собак — до сих пор не понимаю.
Был Мошка такой: старый, очень худой, длинный, согнутый, носил ермолку, пейсы, длинный лапсердак и калоши. Словом, внешность его для того края была самая заурядная.
Удивителен он был совсем не внешностью, а кое-чем таким, чего собаки знать не могли.
Прежде всего — репутацией непоколебимо честного человека. Все заказы выполнял хорошо, к сроку не опаздывал, цены брал божеские и без задатка.
Второе — этого тоже собаки не знали — он был поразительно молчалив. Я даже не знаю, говорил ли он вообще, может быть, только моргал глазами и мотал пейсами.
А самым главным была легенда о нем, бросавшая свет на его странности. Рассказывали, будто лет тридцать тому назад, в Судный День, когда он вместе со своими единоверцами молился в синагоге и каялся в грехах, произошло нечто, что по еврейским поверьям считается вполне возможным: утащил бедного Мошку черт.
Нашлись, конечно, люди, которые собственными глазами видели, как летел Мошка по воздуху. И тащил его кто-то поганый, вроде барана. Хотели даже помочь ему, перекрестить черта, да подумали, что, может, Мошке еще за это неприятность будет, что его крестили.
Какая-то старуха видела не барана, «а быдто шар, а у шара из носу пламень».
Какой такой у шара бывает нос, это старуха не объясняла, а просто отплевывалась.
Как бы там ни было, а Мошка пропадал без малого тридцать лет. Откуда явился — неизвестно. Поселился за кладбищем в заброшенной баньке, и стал ходить по помещикам столярничать. Работал хорошо. Где он там у черта научился ремеслу, никому не известно.
Нашлись, как всегда, умные люди, которые с усмешечкой говорили, что Мошка просто-напросто в свое время удрал от воинской повинности и, кажется, прожил эти годы в Америке.
Но это разумное предположение было всем неприятно и даже противно.
— Выдумают же такое неправдоподобие! Когда люди собственными глазами видели, как его черт тащил. Да и почему бы он молчал, если был в Америке? Из Америки все болтунами приезжают. Когда же и поврать, если не из Америки! А уж раз человек так молчит, значит не иначе, как на него такой зарок наложен. Что-то, может быть, искупить должен. И почему такой честный? Тоже, скажете, от Америки? Ха-ха! А что задатка не берет, так это потому, что боится, не уволок бы его черт снова и тогда пропадут чужие деньги.
Хорошо помню эти «Мошкины дни».
Во флигеле, в маленькой пустой комнате, выбеленной известкой, — планки, доски, опилки.
Длинная черная фигура согнулась и водит по широкой доске какой-то маленькой коробочкой, и из-под этой коробочки тонкими шелковистыми локонами завиваются душистые стружки.
Мы с сестрой стоим в дверях и, затаив дыхание, смотрим на Мошку. Мне кажется, что мы простаивали там целые часы.
Мошка молчал и не обращал на нас никакого внимания. Стругал, пилил, долбил. Движения у него были медленные, точно автоматические, глаза полузакрыты. И от этого на нас нисходил какой-то гипнотический полусон. Дышать начинали громко и ровно, как спящие, глаза тоже полузакрывались и подкатывались. Нечто странное, приятное и неодолимое, овладевало, зачаровывало, заколдовывало, отнимало силу и волю.
С трудом очнувшись, уходили мы на зов старших, и за столом мать замечала, что мы побледнели.
И чуть оставляли нас на свободе, сейчас же бежали мы смотреть на Мошку. Так притягивало это неизъяснимое, исходящее от тихого темного человека.
Впоследствие много лет спустя рассказывал мне один симбирский помещик, как лечил калмык его шестилетнего сына от детской падучей. Калмык потребовал фунт чистого серебра, взял молоточек и стал выковывать конус, внутри пустой. Девять дней ковал, постукивал молоточком, медленно поворачивал блестящий кусок металла и тихо-тихо напевал, а больной мальчик должен был рядом стоять и смотреть. Мальчик стал спокойным и сонным. Через девять дней конус был готов, и мальчик выздоровел.
Вот, я думаю, в движениях старого Мошки было что-то действовавшее на нас гипнотически.
Между тем легендарная фигура Мошки, конечно, не могла не воспламенить фантазии окружающих.
Подумайте только — человек, которого черт уносил! Такие персоны не часто встречаются на нашей скучной земле.
Но когда хорошенько пережевали историю его исчезновения, почувствовалось, что этого маловато. Трудно было так на этом и успокоиться. И вот умы заработали.
Забегала ключница, зашептала прачка.
— И чего вы все к Мошке бегаете? — заворчала на нас нянька. — Не надо вам на него смотреть. Худое будет. На таких смотреть долго нельзя.
— На каких «таких»? Какой он «такой»?
— А такой, который ходит.
Звучали слова непонятно и жутко.
— Куда, нянюшка, ходит?
— А сюда ходит. Ему бы там бы и оставаться, а он вон сюда ходит. Хорошего мало.
— А где «там»?
— Там, где зарыт.
— За-ры-ы-ыт!!.
И так это было сказано, что уж дальше и спрашивать не посмели. Значит, Мошка был где-то зарыт и вылез…
Вечером ключница шептала о кладбище. Было очень страшно. Мы поняли, что зарыт Мошка был на кладбище, и теперь приходит оттуда.
Работал тогда у нас в усадьбе еще один еврей, очень общительный и болтливый. Делал он кирпичи для сарая и все обещал нам с сестрой построить домик. Мы решили расспросить про Мошку — он наверное проболтается.
Отношения у нас, благодаря проектируемому домику, были самые дружеские — уж он от нас ничего скрывать не станет.
Пошли.
— Ицка, скажите нам, пожалуйста, про Мошку. Правда, что он зарыт?
Ицку вопрос наш не удивил. Мне теперь кажется, что он просто-напросто ничего не понял. Но ответ его был столь красноречив, что за всю долгую мою жизнь я его не забыла.
Ответ был:
— Мошка? Что такое Мошка? И почему Мошка, а не не-Мошка? Так я вам скажу прямо, что Мошка так это Мошка.
Вот и все.
В этот вечер в детской произошло целое заседание, в котором приняли участие, помимо ключницы, прачка, кухонная баба и еще какая-то ведьма в буром платке — что-то очень сложное — какая-то кучерова теща, что ли.
И тут сообщались и обсуждались самые потрясающие вести. Оказывается, что хитрый Мошка столярничает только для отвода глаз, а на самом деле он держит баню для покойников.
Подтверждалось свидетельскими показаниями. Чей-то кум шел из города в воскресенье поздно вечером. Был кум выпивши и повернул не в ту сторону, так что как раз вышел к Мошкиной баньке. И вдруг — что такое? Слышит в баньке стук, грохот, будто шайки по полу катаются и будто много голосов каких-то нечеловечьих спорят. Испугался кум и побежал прочь. А утром нарочно пошел, в окошко заглянул, видит — полки перевернуты, доски валяются и шайки разбросаны. Знать, и правда, ночью-то тут что-то было. Рассказал приятелю, писарю, человеку бывалому. Бывалый человек только усмехнулся.
— Что ты, говорит, притворяешься, что ли? Да ведь каждому дурню давно известно, что Мошка держит баню для покойников. А то зачем же ее у кладбища поставили?
— Да, ведь, она, — говорит кум, — давно там пустовала.
— То-то и есть, что пустовала. Охотников-то немного на такую нечисть найдется. На это надо такого, который ходит. В воскресенье дело было-то?
— В воскресенье.
— Ну так какая же крещеная душа в воскресенье в баню пойдет? Сам можешь понимать, не маленький.
Все это рассказывалось шепотом, со всхлипами.
Потом говорили еще про какую-то просвирнину тетку, у которой деверь нарочно ночью пошел в окно баньки заглянуть, а там два покойника сидят голые и холодной водой парятся. Деверь так испугался, что на всю жизнь остался немым.
И вот этот самый немой деверь всех теперь подговаривает окна в баньке высадить, двери с петель снять, да и подкараулить. Тут Мошку на чистую воду и выведут. Нечего ему столярничать, раз он такой, «которые ходют».
В скором времени узнали мы, что Мошка пропал. Одни говорили, будто пошел на заработки в Киев, другие собственными глазами видели, как его черт тащил.
Выяснилось, что пока он достругивал у нас свои доски, кто-то удосужился перебить в баньке стекла и утащить дверь. Конечно, ему не с руки стало жить без окон, без дверей. Ему надо от людей хорониться.
Я хоть мала была, а все же поняла, что, пожалуй, хоть кому без окон-без дверей жить не с руки. Хотя для Мошки, может быть, это и не важно. Ведь не простудится же он, раз он «такой».
А что он ушел в Киев так это, конечно, праздная болтовня, потому что наш пастух нашел у флигеля на скворечнике какую-то старую калошу. Чья же она, спрашивается, если не Мошкина? И кто же ее мог туда закинуть? Конечно, упала сверху, когда Мошку черт нес.
В общем, все о Мошке жалели.
— Хороший был, тихий, работящий и честный. Но ведь это все оттого, что нечеловек он был. И лучше, что сам ушел. А то кое-кто уже стал поговаривать про осиновый кол.
Калошу торжественно сожгли. Потому что каждый понимал, что если ее не уничтожить, так Мошка обязательно пришел бы за ней. Не сейчас, так лет через тридцать.
— Пусть уж лучше не ходит, — сказала кухонная баба. — Довольно мы и так от него натерпелись.
Скачать