Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох

Автор: Уткин Иосиф Павлович

Скачать

Иосиф Уткин

Повесть о рыжем Мотэле,

господине инспекторе,

раввине Исайе и комиссаре Блох

Глава первая. ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ

Жили-были

«При чем» и «ни при чем»

Глава вторая. КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА

Чудо первое

Чудо второе

Еще о первом чуде

Чудо третье

Чудо некишиневского масштаба

Глава третья. НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ ПЕСНИ

Синагогальная

Почти свадебная

В общем фокусе

Погребальная

Послесловие

Глава первая. ДО БЕЗ ЦАРЯ И НЕМНОГО ПОСЛЕ

И дед и отец работали. А чем он хуже других?

И маленький рыжий Мотэле

Работал

За двоих.

Чего хотел, не дали.

(Но мечты его с ним!)

Думал учиться в хедерех[1],

А сделали —

Портным.

Так что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет!

И он ставил десять заплаток

На один жилет.

И …

(Это, правда, давнее,

Но и о давнем

Не умолчишь.)

По пятницам

Мотэле давнэл[2],

А по субботам

Ел фиш.

Жили—были

Сколько домов пройдено,

Столько пройдено стран.

Каждый дом — своя родина,

Свой океан.

И под каждой слабенькой крышей,

Как она ни слаба, —

Свое счастье,

Свои мыши,

Своя судьба …

И редко,

Очень редко —

Две мыши

На одну щель!

Вот: Мотэле чинит жилетки,

А инспектор

Носит портфель.

И знает каждый по городу

Портняжью нужду одну.

А инспектор имеет

Хорошую бороду

И хорошую

Жену.

По-разному счастье курится,

По-разному

У разных мест:

Мотэле мечтает о курице,

А инспектор

Курицу ест.

Счастье — оно игриво.

Жди и лови.

Вот: Мотэле любит Риву,

Но … у Ривы

Отец — раввин.

А раввин говорит часто,

И всегда об одном:

«Ей надо

Большое счастье

И большой

Дом».

Так мало, что сердце воет,

Воет как паровоз.

Если у Мотэле всё, что большое,

Так это только

Нос.

— Ну, что же?

Прикажете плакать?

Нет так нет! —

И он ставил заплату

И на брюки

И на жилет.

. . . . . . . . . . . .

Да, под каждой слабенькой крышей,

Как она ни слаба, —

Свое счастье, свои мыши,

Своя

Судьба.

И сколько жизнь ни упряма,

Меньше, чем мало, — не дать.

И у Мотэле

Была мама,

Старая еврейская мать.

Как у всех, конечно, любима.

(Э-э-э …

Об этом не говорят!)

Она хорошо

Варила цимес

И хорошо

Рожала ребят.

И помнит он годового

И полугодовых …

Но Мотэле жил в Кишиневе,

Где много городовых,

Где много молебнов спето

По царской родовой,

Где жил … господин … инспектор

С красивой бородой …

Трудно сказать про омут,

А омут стоит

У рта:

Всего …

Два …

Погрома…

И Мотэле стал

Сирота.

— Так что же?

Прикажете плакать?!

Нет так нет! —

И он ставил заплату

Вместо брюк

На жилет.

. . . . . . . . . . . .

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная

Ермолка.

И в сонной, скупой тиши

Мыши пугали скрипом.

И кто-то

Шил кому-то

Тахрихим[3].

«При чем» и «ни при чем»

Этот день был таким новым,

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели не про царя!

Таких дней не много,

А как тот — один.

Тогда не пришел в синагогу

Господин

Раввин.

Брюки,

Жилетки,

Смейтесь!

Радуйтесь дню моему:

Гос-по-дин по-лиц-мейстер

Сел

В тюрьму!

Ведь это же очень и очень,

Боже ты мой!

Но почему не хохочет

Господин

Городовой?

Редкое, мудрое слово

Сказал сапожник Илья:

«Мотэле, тут ни при чем

Егова,

А при чем — ты

И я».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И дни затараторили,

Как торговка Мэд.

И евреи спорили:

«Да» или «нет»?

Так открыли многое

Мудрые слова,

Стала синагогою

Любая голова.

Прошлым мало в нынешнем:

Только вой да ной.

«Нет», —

Инспектор вырешил.

«Да», —

Сказал портной.

. . . . . . . . . . . . . . .

А дни кто-то вез и вез.

И в небе

Без толку

Висели пуговки звезд

И лунная ермолка.

И в сонной скупой тиши

Пес кроворотый лаял.

И кто-то

Крепко

Сшил

Тахрихим

Николаю!

Этот день был

Таким новым,

Молодым, как заря!

Первый раз тогда в Кишиневе

Пели

Не про царя!

Глава вторая. КИШИНЕВСКИЕ ЧУДЕСА

Чудо первое

Мэд

На базаре

Волнуется.

И не Мэд,

Весь

Ряд:

На вокзал

По улице

Прошел

Отряд …

Но не к этому

Доводы,

Главное (чтоб он сдох!)

В отряде

С могендовидом[4]

Мотька

Блох!

Идет по главной улице,

Как генерал на парад.

И Мэд на базаре волнуется,

И волнуется

Весь ряд.

Чудо второе

Каждому, слава богу,

Каким аршином ни мерь, —

Особая дорога,

Особая дверь.

И — так

Себе,

Понемногу,

В слякоть,

В снег

Идут особой дорогой

Люди весь век.

Радостный путь не многим,

Не всем,

Как компот:

Одни ломают ноги,

Другие —

Наоборот.

Вот!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Ветер гнусит у околицы,

Горю раввина вторит.

По торе

Раввин молится,

Гадает раввин

По торе.

Трогает рыжие кончики

Выцветшего талэса[5]:

«Скоро ли всё это кончится?

Сколько еще осталося?»

Тени свечей,

Проталкиваясь,

Мутно растут

И стынут,

И кажется

Катафалком

Комната над раввином.

«Это прямо наказанье!

Вы слыхали?

Хаим Бэз

Делать сыну обрезанье

Отказался

Наотрез».

Первый случай в Кишиневе!

Что придумал, сукин сын?!

Говорит:

«До-воль-но кро-ви,

Ува-жае-мый рав-вин!!!»

. . . . . . . . . . . . . . .

Много дорог, много,

Столько же, сколько глаз!

И от нас

До бога,

Как от бога

До нас.

Еще о первом чуде

И куда они торопятся,

Эти странные часы?

Ой, как

Сердце в них колотится!

Ой, как косы их усы!

Ша!

За вами ведь не гонятся?

Так немножечко назад …

А часы вперед,

Как конница,

Все летят, летят, летят …

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В очереди

Люди

Ахают,

Ахают и жмут:

«Почему

Не дают

Сахару?

Сахару почему не дают?»

«Видимо,

Выдать

Лень ему». —

«Трудно заняться час?

Такую бы жизнь — Ленину,

Хорошую,

Как у нас!» —

«Что вы стоите,

Сарра?

Что может дать

Слепой,

Когда

Комиссаром

Какой-то

Портной?

Ему бы чинить

Рубаху,

А он комиссаром

Тут!..»

В очереди люди ахают,

Ахают

И жмут.

Чудо третье

Эти дни

Невозможно мудры,

Цадики[6], а не дни!

В серебро золотые кудлы

Обратили они.

Новости каждый месяц.

Шутка сказать:

Жена инспектора весит

Уже не семь,

А пять.

А Мотэле?

Вы не смейтесь,

Тоже не пустяк:

Мотэле выбрил пейсы,

Снял лапсердак.

Мотэле весь перекроен

(Попробовал лучший суп!):

Мотэле смотрит

«В корень»

И говорит

«По су-ще-ству».

Новости каждый месяц,

Шутка сказать:

Жена инспектора весит

Уже не семь,

А пять!

И носик

Почти без пудры.

И глазки —

Не огни …

Эти дни невозможно мудры,

Цадики, а не дни!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Много дорог, много,

А не хватает дорог.

И если здесь —

Слава богу,

То где-то —

Не дай бог,

Ох!

… Ветер стих за околицей,

Прислушиваясь, стих:

Инспектор не о себе молится

О других.

Голос молитвы ровен.

Слово сменяется вздохом:

Дай бог

Жене здоровья,

Дай бог

Хворобы Блоху …

Дай бог то и это.

(Многое дай бог, понятно!)

Дай бог сгореть Советам,

Провалиться депутатам …

Зиму смени

На лето,

Выпрями то,

Что смято …

Дай бог и то и это,

Многое дай бог, понятно.

Чудо некишиневского масштаба

Слишком шумный и слишком скорый

Этих лет многогамный гвалт.

Ой, не знала, должно быть, тора,

И раввин, должно быть, не знал!

Кто подумал бы,

Кто поверил,

Кто поверить бы этому мог?

Перепутались

Мыши, двери,

Перепутались

Нитки дорог.

В сотый век —

И, конечно, не чаще

(Это видел едва ли Ной!) —

По-портняжьему

Робко счастье

И, как счастье,

Неробок портной.

Многогамный, премудрый гомон!..

Разве думал инспектор Боборов,

Что когда-нибудь

Без погромов

Проблаженствует Кишинев?!

Кто подумал бы,

Кто поверил,

Кто поверить бы этому мог?

Перепутались

Мыши, двери,

Перепутались

Нитки дорог.

Глава третья. НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ ПЕСНИ

Синагогальная

В синагоге —

Шум и гам,

Гам и шум!

Все евреи по углам:

Ш-ша1

Ш-шу!

Выступает

Рэб Абрум.

В синагоге —

Гам и шум,

Гвалт!

. . . . . . . . . . . .

Рэб Абрум сказал:

«Бо-же мой!»

Евреи сказали

«Беда!»

Рэб Абрум сказал:

«До-жи-ли!»

Евреи сказали:

«Да».

. . . . . . . . . . . . .

А раввин сидел

И охал

Тихо, скромно,

А потом сказал:

«Пло-ха!»

Сказал и вспомнил

Блоха.

Почти свадебная

Лебедю в осень снится

Зелень озерных мест,

Тот, кто попробовал птицы,

Мясо не очень ест.

Мудрый раввин Исайя

Так мудр!

Почти

Наизусть знает

Почти

Весь талмуд.

Но выглядит все-таки плохо:

Щукой на мели…

«Мне к комиссару Блоху…»

Его провели.

Надо куда-то деться:

«К черту!»

«К небесам!»

«До вас небольшое дельце,

Товарищ комиссар.

У каждого еврея

Должны дочери быть.

И каждому еврею

Надо скорее

Своих

Дочерей сбыть…

Вы — мужчина красивый,

Скажемте:

Зять как зять.

Так почему моей Ривы

Вам бы

Не взять?

Отцу хвалить не годится.

Но, другим не в укор.

Скажу:

Моя девица —

Девица до сих пор».

Белая, белая сажица!

Майский мороз!

Раввину уже кажется,

Что у Блоха…

Короче нос?!

Песня текущих дел

И куда они торопятся,

Эти странные часы?

Ой, как сердце в них колотится!

Ой, как косы их усы!

Ша!

За вами ведь не гонятся!

Так немножечко назад…

А часы вперед, как конница,

Всё летят.

. . . . . . . . . . . . . . .

Этот день был

Небесным громом,

Сотрясением твердынь!

Мэд видала,

Как вышел из дому

Инспектор — без бороды?!

Выбрился,

Честное слово!

Тысяча слов!

И ахал в Кишиневе

Весь Кишинев.

И собаки умеют плакать,

Плакать, как плачем мы.

Ну, попробуйте, скажем, лапу

Ударить, ущемить?

Да, бывает —

Собака плачет.

А что же тогда человек?

И много текло горячих.

Горьких, соленых рек.

Слезы не в пользу глазу.

И человек сказал:

«Н-ну!»

Так инспектор потерял сразу

И бороду

И жену.

Хоть жену не совсем утратил,

Но курица стала не та.

Ну, скажем,

Стала его Катя

Курица без хвоста.

«Счастье — оно игриво.

Счастье — сумасброд».

И ждал он терпеливо:

«Наверно назад придет».

Но… на морозе голого

Долго не греет дым…

И он опустил голову,

Голову без бороды.

Так, окончательно сломан,

Робок, как никогда,

Инспектор

Пришел к портному,

Чтобы сказать:

«Да».

. . . . . . . . . . . . . . .

Маленький, жиденький столик.

(Ножка когда-то была.)

Инспектор сидит и колет

«Текущие дела».

Путь секретарский тяжек:

Столько серьезных слов!

Сто-лько се-рьез-ных бу-ма-жек!

И на каждой:

«Блох», «Бобров».

Жутко: контроль на контроле.

Комиссия вот была…

Инспектор сидит и колет

«Текущие дела».

И… он мечтает — не больше

(Что же осталось ему?),

Как бы попасть

В Польшу

И не попасть

В тюрьму…

В общем фокусе

Что значит:

Хочет человек?

Как будто дело в человеке!

Мы все, конечно, целый век

Желаем

Золотые реки.

Все жаждем сахар, так сказать,

А получается иначе;

Да, если хочешь

Хохотать,

То непременно

Плачешь.

Но дайте жизни…

Новый век…

Иной утюг,

Иная крыша,

И тот же самый человек

Вам будет

На голову выше.

Для птицы главное — гнездо.

Под солнцем всякий угол светел.

Вот Мотэле —

Он «от» и «до»

Сидит в сердитом

Кабинете.

Сидит как первый человек.

И «нет как нет»

Здесь не услышишь.

В чем фокус? Тайна?..

Новый век.

Иной утюг,

Иная крыша…

О-о-о время!

Плохо… Хорошо…

Оно и так

И этак вертит.

И если новым

Срок пришел,

То, значит, старым —

Время смерти!

Погребальная

Комната… тихо… пыльно.

Комната… вечер… синь.

Динькает

Будильник:

Динь…

Час кончины —

Он приходит

Тихо-тихо,

Не услышишь.

И уходит молча счастье,

И уходят

Мыши.

Только горе неизменно.

Заржавел пасхальный чайник!

И задумаются стены.

И —

Молчанье.

Он заснежит, он завьюжит

В полночь, ветер белорукий…

И совсем теперь не нужен

Ни талмуд,

Ни брюки.

Тихо.

Сумрак нависает.

Не молитва

И не ужин…

Пусть по-новому, Исайя,

Стол тебе послужит.

А потом — к иному краю.

В рай, конечно, не иначе…

Тихо!

Свечи догорают.

Тихо.

Сарра плачет…

О-о-о время!

«Плохо»… «Хорошо»…

Оно и так

И этак вертит,

И если новым

Срок пришел,

То, значит,старым —

Время смерти…

Да, если новым срок пришел,

То, значит, старым —

Фэртиг…

Послесловие

До Кракова —

И до Варшавы —

Сорок.

Но лучше, чем всякий город,

Свой, родной город.

Разве дворцом сломите

Маленькие, заплатанные,

Знаете, домики,

Где смеялись и плакали?

Вот вам

И меньше и больше.

Каждому свой мессия!

Инспектору

Нужно Польшу,

Портному —

Россия.

Сколько с ней было пройдено,

Будет еще пройдено!

Милая, светлая родина,

Свободная родина!

Золото хуже меди,

Если рукам верите…

И Мотэле

Не уедет,

И даже

В Америку.

Не-ет, он шагал недаром

В ногу с тревожным веком.

И пусть он не комиссаром,

Достаточно —

Че-ло-ве-ком!

Можно и без галопа

К месту приехать:

И Мотэле будет штопать

Наши прорехи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Милая, светлая родина,

Свободная родина!

Сколько с ней было пройдено,

Будет еще пройдено!!!

1924 — 1925

Иркутск — Москва

[1] Хедер — школа.

[2] Давнэл — молился.

[3] Тахрихим — саван.

[4] Могендовид — шестиконечная звезда.

[5] Талэс — молитвенное одеяние.

[6] Цадики — мудрецы, ученые.

Оригинал здесь

Повесть о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох

Автор: Уткин Иосиф Павлович

Обратная связь

Вопрос администратору