Bibra > Произведения > Все > Этой ночью…

Этой ночью…

Автор: Будищев Алексей Николаевич

Скачать

Алексей Будищев

Этой ночью…

(Рукопись неизвестного).

Человек — это самосознание природы.
(Кажется, из Э. Реклю).

   …Этой ночью со мной произошел вот такой неприятный случай.
   Среди ночи я внезапно проснулся в тоске и беспокойстве. Мое внимание сразу же сосредоточилось.
   Поглядывая в потолок, я старался припомнить что-то, о чем — я и сам не знал.
   Разве я забыл что-нибудь сделать сегодня? Что ни будь очень важное? Но тогда что именно?
   Я напрягал мысль и память, силясь разорвать ту неприятную пелену, которая обволакивала мой мозг.
   После нескольких таких попыток в моем сознании будто затеплился путеводный огонек. Но лишь на одну минуту.
   Затеплился и погас, как фосфорический жучок среди ночного мрака.
   Мне стало жутко и тяжело.
   Я прислушался.
   Через две комнаты я хорошо расслышал спокойное дыхание жены и детей.
   Я подумал:
   — Они спят. Все… А я? За что меня хотят вести на мучения? Кто? Мне стало жалко самого себя до боли, но после минутного размышления я привстал с постели и тихонько стал одеваться.
   Так же осторожно я прошел в кабинет и зажег на столе лампу. Газетный лист — вот что я увидел тотчас же на моем столе. Я взял его в руки. И сразу же прочел вот это слово:
   — Казнь.
   Газета сильно заколебалась в моих руках.
   Однако тот шрифт, которым было изображено это слово и, место, на котором оно было оттиснуто, тут же зародили во мне некоторые подозрения.
   Дело в том, что таким шрифтом и на этом месте обыкновенно печатают название города, из которого отправляется телеграмма.
   А у нас, разве есть такой город:
   Казнь?
   Где?
   Я еще раз заглянул в газету и теперь прочитал уже в нескольких местах напечатанное тем же шрифтом:
   — Казнь.
   — Казнь.
   — Казнь…
   Так у нас много городов с таким именем? Разве?
   Газета снова содрогнулась в моих руках. А я приблизил ее вплоть к огню лампы, широко раскрывая глаза.
   Угол того листа даже пожелтел от жара, и на этот раз вместо слова Казнь я прочитал уже Казань.
   В нескольких местах:
   — Казань.
   — Казань.
   — Казань…
   Итак зрение меня обмануло.
   Но когда: тогда, или теперь?
   Кто мог бы разрешить мне это?
   Я на минуту задумался.
   В моей груди будто кто-то прыгнул больно толкая сердце. И из моего горла вырвался стон.
   Жена проснулась в соседней комнате и, зажигая свечу, окликнула меня.
   — Ты что? И разве все еще не спишь?
   Я пошел к ней с газетой в руках.
   — Прочти мне вот это слово, — проговорил я просительно, указывая на газету,
   — Которое?
   — Вот это!..
   Жена взглянула на меня с недоумением, но тотчас же прочла:
   — Казань.
   — А это?
   — Казань.
   — И это?
   — Тоже Казань. А что?
   — А мне показалось, — проговорил я с болью ощущая, что улыбка растягивает мой рот, — а мне показалось…
   Я не договорил.
   Кто-то снова больно прыгнул в моей груди, толкнув сердце.
   И я расплакался.
   Цветы плачут дважды в день: утром и вечером. Этим они похожи на женщин и детей.
   Но лед плачет однажды во всю свою жизнь.
   И всегда перед смертью.
   Жена тоже впервые видела мои слезы. И она хотела послать за доктором.
   Но я ее успокоил:
   — Это со мной пройдет!
   Я долго не мог заснуть после этого случая. И мне все казалось, что две женщины в черном сидят у моего изголовья и попеременно шепчут в мои уши:
   — Отчего люди так первобытно жестоки?
   — Отчего?

* * *

   Сегодня в те часы, когда я был на службе, трое из сослуживцев справились о моем здоровье.
   — Отчего вы так желты?
   — Не болит ли у вас печень?
   А дома за обедом жена и дети заглядывали в мое лицо с некоторым беспокойством и тревогой.
   Это мне не нравится,
   Я боюсь, что они будут мешать мне думать так, как хотелось бы.
   Чтоб оградить себя от этого, тотчас же после обеда я сказал, что хочу несколько отдохнуть.
   И ушел к себе в кабинет.
   Скинув пиджак я улегся в постель, весь съёживаясь. Накрыв голову пиджаком, я все думал, думал и думал.
   Безотрадные мысли летали над моею головою как черные птицы. И порой опускаясь, больно царапали мозг острыми когтями.
   О, черные птицы!
   О, мой бедный мозг!

* * *

   Думаю и думаю.
   Необходимо остановить нарастание ненависти, иначе вся земля превратится в кровь и пепелище.
   Но чем возможно остановит дикое шествие жестокости и злобы?
   Какими мерами рассеять их ядовитые семена?
   — Ка-ки-ми?!
   Чем?
   Я хорошо знаю лишь одно:
   Акты ненависти и злобы, направленные как средства борьбы с ненавистью и злобой, всегда дают совершенно обратные результаты. И совсем не те, которые от них ожидают.
   Думая рассеять ими напряжение ненависти, мы лишь сгущаем ее. Д-да!
   В природе всегда выходит вот это:
   Вино делается еще хмельнее, если в него вливают спирт.
   Пламя пожара вздымается выше, если его тушат… нефтью. И если на борьбу со змеями высылают змей, в итоге получают лишь удвоенное количество змей.
   И более ничего!
   Любовь. Милосердие.
   Вот два волшебных цветка, от прикосновения которых яд, извергаемый змеею, скатывается чистейшей слезою.
   Но я чувствую. Сейчас вы зададите мне самый ужасный вопрос:
   — А какими доказательствами ты подтвердишь свою мысль?
   Какими доказательствами? Вам они нужны?
   О, маловеры! Вы всегда верите лишь чуду!
   Если бы я мог совершить чудо!
   Если бы…
   Думаю и думаю.
   Громко стонал, бегая по кабинету:
   О, если бы я мог совершить чудо!
   А почему однако я не могу совершить чуда?
   — Почему?
   Кажется Реклю сказал:
   — Человек — это самосознание природы!
   Следовательно?
   Следовательно, если внутренний голос говорит мне: «дерзай!» значит природа желает через меня проявить один из еще необъяснимых своих законов. Не так ли?
   — Дерзай!
   Первое условие чуда — непоколебимая вера в полную возможность его исполнения. Ибо эта вера, по Реклю, есть инстинкт природы.
   Вы говорите:
   — А какими доказательствами подтвердишь ты свою мысль?
   Не дразните меня! А что если я докажу?
   — Докажу!
   Как простейшую теорему!
   Однако пора идти на службу. Впрочем сегодня я никуда не пойду.
   — Никуда
   Ни шагу от сверкающих мыслей! Широкие, пусть они мигают передо мною как лучезарные зарницы,
   — Пусть! Пусть!
   Все думаю.
   Этой ночью, пока все домашние спали, я тихо прошел к себе в кабинет
   и, растворив настежь окно, глядел с высоты пятого этажа на сонный город.
   Тихий гул, похожий на шумное дыхание огромного сонного животного, приносился ко мне тяжелой волною, а я смотрел на сумрачную улицу и все думал и думал. Думал:
   Чем подтвердить мне истину вот той мысли моей? И как остановить мне косу жестокости, ненависти и злобы?
   — Как? Чем?
   Я выставил лицо мое в окно и заглянул в самую глубину неба.
   — Ответь мне! — воскликнул я в тоске и мученьях. — Ответь мне!
   Мои щеки пылали.
   — Ответь! Ты — чистейшая скрижаль вселенной! Ответь!
   И вдруг я испуганно отскочил от окна.
   Будто горячее дыхание вселенной коснулось моего взбудораженного лица, и я явственно услышал:
   — Исполни. Человек самосознание природы. Через него одного я познаю вечные законы мои. И это я говорю тебе: «Исполни!» Исполни, дабы стать торжеством опыта или его жертвой!
   — Жертвой?
   Мое сердце заколотилось с невероятной силою, и будто горячая буря заколебала мое сознание.
   — Да будет так, — прошептал я изнеможенно, как после припадка жестокой лихорадки.
   Да будет так!
   Я затворил окно и лег спать. Но не спал.
   Итак решено. Я отдаю себя во власть вселенной ради торжества человека. Мой меч и мои латы — любовь.
   Мое свидетельство — чудо.
   Однако надо подготовить себя для подвига молитвой и воздержанием.
   Молюсь вот уже три дня.
   Свет любви растет и ширится в моей груди, наполняя сердце мое неизъяснимым блаженством.
   Поддержите же меня, о светозарные гении, да не преткнусь я о камень ногою!
   Гении! Гении!
   Опять молюсь и молюсь.
   Жена не нарадуется на меня. Еще сегодня она спрашивала меня:
   — Отчего твое лицо стало таким светлым и чистым?
   И тени беспокойства не появляются более на ее лице.
   Приятель вчера сказал мне:
   — Ты точно каким-то новым мылом стал умываться. И это к тебе ужасно как идет. Ты все хорошеешь, черт тебя подери!
   А я?
   — Молюсь и молюсь!
   Однако не пора ли приступить к исполнению возложенного на меня? Страницы бумаги, которые я сейчас перелистываю, благоговейно шепчут мне:
   — Исполни!
   — Исполни!
   Итак этой ночью…
   Этой ночью, когда все домашние уснут, я растворю окно кабинета и, став ногами на подоконник, на высоте пятого этажа, я смело шагну с подоконника в пространство.
   И любовь к людям поддержит меня над бездной, как свое лучшее знамя. Вот мой аргумент и доказательство.
   Этой ночью…
   И повиснув над бездной, я скажу людям:
   — Вот мое оружие и свидетельство истины! Это я сам, неподчиняющийся законам тяжести!
   Итак, этой ночью!
   Благодатные волны света будто качают мое тело, и я не чувствую прикосновение моей руки ко лбу.
   Словно плоть и кровь моя стали волокнами предрассветного тумана.
   О, любовь! О, неизъяснимое блаженство любви!
   Этой ночью…

* * *

   Р. S. От издателя. Тотчас же после этих слов, и несколько ниже, на листке почтовой бумаги, на которой написана и вся выше приведенная рукопись, наклеена вырезка из газетной хроники следующего содержания:
   — Этой ночью покончил самоубийством архитектор П., проживавший по Калитиной улице в дом 38. Покойный выбросился на улицу из окна квартиры своей с высоты пятого этажа. Смерть последовала мгновенно. Причины самоубийства неизвестны. После покойного остались жена и дети.
   Как удостоверяет дворник, дежуривший у ворот дома напротив, покойный прежде чем выброситься из окна, что-то кричал, размахивая руками и как бы желая созвать народ. Содержание же слов покойного дворник передать отказался отнекиваясь своей безграмотностью.
   Вот эта газетная вырезка.
   Вместе с тем еще ниже ее кем-то приписано резким и крупным почерком несколько строк.
   Приписка эта гласит:
   — Автор рукописи, теперь уже покойный, недаром сослался на мысль Реклю — человек это самосознание природы. Эта мысль и нам кажется совершенно верной. Однако что же сказала нам тогда божественная природа всем этим несчастным происшествием с покойным? То ли, что никакого нового закона тяжести быть не может?
   Или же только то, что не всякий способен стать Ньютоном, открывающим новые законы?
   И этим приписка оканчивается.
  

—————————————————-

   Источник текста: журнал «Пробуждение» No 4, 1909 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.