Сельская школа

Автор: Курочкин Николай Степанович

Сельская школа.

 

Комедия в четырех действиях Ричардо Кастельвеккио.

Перевод с итальянского Н.С.Курочкина.

 

 

Примечание переводчика.

Совершенное незнакомство русской публики с современной итальянской литературой дало мне мысль перевести, или, вернее сказать, переделать на русский язык предлагаемую здесь читателям комедию. Автор ее, Ричардо Кастельвеккио, принадлежит к талантливой плеяде представителей нового направления итальянской драматической литературы (Паоло Феррари, недавно умерший Чекони, Дель Онгарó, Джиакаметти и т. д.), родившегося после известных счастливых для Италии политических событий. Возрождение Италии дало возможность этим писателям разрабатывать значительно бóльший, против прежнего времени, круг идей; живая действительность, выдвинувшая новые и разнообразные типы, представляла им значительное изобилие материала, а перенесение политического современного элемента на сцену обусловило свежесть их концепций, новость и занимательность их произведений. «Окружной врач и школьный учитель» (Il medicо di condottа е il maestго di sсuola) Кастельвеккио, названная нами «Сельскою школою», была одним из первых произведений этого рода. Она пользуется значительным успехом, или лучше сказать, громадною популярностью в Италии. Едва-ли во всей Италии найдется хотя один уголок, где только существует театр (а театры в Италии существуют чуть не в каждом, самом ничтожном городке), где бы не давали ее в последние годы десятки раз. Этому обязана она тем, что помимо своих литературных достоинств, она еще и чрезвычайно сценична. Мы думали ее поставить и на русскую сцену. Для этого мы подвергли ее скитаниям, по всем, необходимым у нас мытарствам. Она одобрена театрально-литературным комитетом и театральною цензурою. Почему она до сих пор не поставлена — нам неизвестно. В тайны соображений театральной дирекции проникать не легко.

Мая 20-го 1868 года.

 

 

 

Действующие лица.

 

Сальвони, школьный учитель.

Клара, его дочь.

Луиджи Руджиери, окружной врач.

Дон Калигула, иезуит.

Розолио, аптекарь.

Ризотто, москотильщик.

Граф Альдобранди.

Констанция, вдова сына графа.

Рипетти, домашний врач графа.

Меника, служанка Сальвони.

Слуга графа.

Ученики школы:

Орацио,

Амброджио,

 

Ученики.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

 

 

Зало в помещении школы. В глубине выходные двери и двери на балкон. Направо от зрителей двери в комнаты Клары и Луиджи, налево в классную школы и кухню. Мебель простая и вообще ее немного. Налево от зрителей небольшой стол, на который при поднятии занавеса Клара ставит прибор для завтрака. Подле стола, в углу, небольшая жаровня я на ней кофейник. Меника раздувает уголья.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

 

 

Клара, Меника.

 

 

Клара. — Ну, что, Мeника, закипает вода?…

 

Меника. — Кипит, синьора, ключем кипит.

 

Клара. — Так подайте сюда кофейник, я положу кофе… (Мeника подает и смотрит с удивлением на кофейник, пока Клара кладет в него кофе).

 

Меника. — Господи! как посмотришь, какой мудреный кофейник, не поймешь, куда и кофе-то надобно сыпать. И для чего он такой? только добрых людей смущать! У нас в горах дело проще, варят кофе в чугуннике…

 

Клара. — Ну, вкусен же должен быть кофе…

 

Меника. — Ах, очень вкусен и такой густой, густой всегда (Сильный удар грозы).

 

Клара. — Что это: никак гром?

 

Меника. — Да, синьора, это ангелы по небу катаются.

 

Клара (подходя к балкону). — Здравствуй гром — вестник лета, очисти воздух и принеси тепло… Вся нынешняя весна была такая холодная…

 

Меника. —А зима-то синьора была какая, уф!

 

Клара. — Да, вспомнишь ее поневоле, когда подумаешь, сколько нам одни дрова денег стоили…

 

Меника. — Да и все в околодке перехворали, кто кашлем, кто лихорадкой…

 

Клара. — Тяжелую зиму мы пережили…

 

Меника. — Все как есть перехворали; спасибо еще, что доктор Луиджи такой ученый…

 

Клара. — И такой добрый, такой внимательный…

 

Меника. – Что просто хворать весело, не правда ли, синьора?

 

Клара. — Бедный, за то сколько он сам мучается; вот теперь, дождь как из ведра, а ему Бог-знает, сколько еще придется быть под дождем, легко ли всех больных навестить, ведь он не ворочался еще с ночи, как за ним прислали…

 

Меника. — Э! синьора, ему это ни почем, он привык. За то вернется… все готово. Переменит белье и за кофе… я ведь вижу, что кофе-то для него приготовляется.

 

Клара. — Конечно, для него. Пойдемте-ка, Меника, в кухню, да посмотрим, не осталось ли еще углей, чтобы ему грелку приготовить, он верно промочил себе ноги.

 

Меника. — Я боюсь, синьора, что углей-то больше нет, все вышли (голос Сальвони за сценой: «Да смирно же, говорят вам, неужели двух минут нельзя пробыть смирно!).

 

Клара. — Слышите, отец опять горячится и взволнован…  бедный старик.

 

Меника. — Я уверена, что его рассердил этот скверный мальчишка, сын аптекаря: просто разбойник, а не дитя.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

 

 

Сальвони (выходит расстроенный из дверей классной). — Боже! что за жизнь, что за каторга! Кричи, выходи из себя, а без этого ничего не добьешься… Шум, возня, шалости… и каждый день, целые годы все одно и то же…. порою просто жизнь становится невыносима… Призвание, одно призвание, да одно терпенье, мое терпенье, только и поддерживает меня… И за всю муку, за весь труд — содержание, непокрывающее издержек на первые потребности… Шестьсот франков в год! последний слуга, работник, носильщик заработывают больше! Горькая участь, жалкая доля! (подходит к столу). Э, дочка-то обо мне озаботилась, кофе приготовила, догадалась, что желудок мой подкрепления требует… (садится). Хоть бы кофе напиться дали спокойно (в классной поднимается шум). Опять шум! Это все сын аптекаря подымает… Нет! надобно с ним употребить строгие меры… (Начинает пить кофе). Э! да какой же отличный кофе, так живит… (в это время из окна классной летит книга, вышибает из его рук чашку и опрокидывает все со стола). Ах, варвары! ах, разбойники!

 

 

(Бежит в классную).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТЕРЕТЬЕ.

 

 

Меника (с угольями). – Ну, слава Богу, нашли-таки немного углей (увидав опрокинутый завтрак). Ай, ай, ай, что это такое случилось, кошек в доме нет, а все вверх дном (поднимает сахарницу, и пьет с блюдечка оставшийся кофе). Эх, какой грех, подумаешь, божий дар понапрасну пропадает.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 

 

Меника, Клара.

 

 

Клара. — Приготовили? Ах, Боже мой, чтó это вы наделали?

 

Меника (вытирая губы фартуком). — Я привожу стол в порядок…

 

Клара. — Как? вы пролили весь кофе, все сливки…

 

Меника. — Право, это не я, синьора, я также как и вы не понимаю, как случилось…

 

Клара. — И доктор будет без кофе; как теперь мы беде поможем!..

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ.

 

 

Сальвони (выходит, ведя за ухо мальчика лет осьми). — Вот тебе Бог, а вот и порог. Ступай домой, скверный мальчик, и скажи отцу от моего имени, чтобы он тебя в школу больше не присылал… Слышишь, так и скажи… да и знай, что коли всегда будешь продолжать вести себя так, как ведешь, то не миновать тебе виселицы. Понимаешь? (уводит его за дверь и запирает ее за ним). Посмотри, Клара, что он сделал с моим завтраком…

 

Клара. — Но как все это случилось?..

 

Сальвони. — Да вот поди же; я себе сел преспокойно за стол, налил себе кофе и только поднес блюдечко ко рту, как вдруг из дверей летит в меня бомба, которая все опрокинула… Дети между собою перессорились, и сын аптекаря пустил в другого мальчика книгой, а она перелетела окно, да чуть мне в лоб не попала…

 

Клара. — Меника, убери все прочь, пожалуйста…

 

Сальвони. — А кофе-то не мешало бы новый сварить…

 

Клара. — Сейчас, сейчас я скажу вам, почему нельзя сварить нового кофе. Все ли ты прибрала, Меника?

 

 

Меника. — Все, все, синьора (выносит стол со всем прибором).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.

 

 

Клара. — Я не хотела говорить при Менике, батюшка, но нового кофе сварить нельзя потому, что нет ни кофе, ни сахару…

 

Сальвони. — Гм! (Почесывается). Так нет ни кофе, ни сахару? Надобно купить, пошли Менику.

 

Клара. — Купить? а на какие деньги?

 

Сальвони. — Так и денег-то тоже тово? (Снова почесывается). У меня тоже их нет, нельзя ли взять в долг, безделицу и в долг отпустят…

 

Клара. — Нет, нам в долг больше не верят… я уже пробовала посылать…

 

Сальвони. —Тебе отказали?… но почему же? Чтò сказал лавочник?

 

Клара. — Сказал, что мы уже довольно должны…

 

Сальвони. — О, неправда, неправда, он не поэтому отказал мне!

 

Клара. — Не потому? так почему же?

 

Сальвони. — Против меня составилась лига.

 

Клара. — Лига? Против тебя? Кто же ее составляет?

 

Сальвони. — Все здешние власти… Дон Калигула, Ризотто, Розолио.

 

Клара. — За что же? Чего они хотят от тебя? Ведь прежде они все были с тобой в хороших отношениях.

 

Сальвони. — Да, но с приезда доктора все изменилось… ты знаешь, что у аптекаря есть дочь…

 

Клара. — Как же не знать эту злую, несносную девушку.

 

Сальвони. — Ну, так вот Розолио и думал, что когда доктор приедет сюда, то он поселится с ним, женится на его дочери и после они вместе и заодно будут лупить деньги с живого и мертвого за визиты и лекарства…

 

Клара. —А между тем Руджиери поселился с нами, и не позволяет аптекарю брать за лекарства чудовищных цен…

 

Сальвони.—Чтó и разозлило Розолио; он уже давно всеми мерами старается мне насолить, так как Руджиери он не может принести никакого вреда… Жена аптекаря дружна с женою Ризотто, а дальняя родственница жены Ризотто живет… экономкой у дона Калигулы… Бабьи толки и сплетни этих госпож наделали то, что все эти три господина уже несколько времени стали мне делать неприятности на каждом шагу, а в будущем я жду еще бóльшего зла…

 

Клара. — Но чего же ты опасаешься? Чтò они тебе могут сделать? ты так честно выполняешь свои обязанности…

 

Сальвони (грустно). — В действительной жизни исполнение обязанностей ни от чего не предохраняет…. но это тебя расстроивает… будем надеяться, что все будет хорошо… вот только есть мне смерть хочется… неужели так-таки у нас ровно ничего нет?..

 

Клара. — Вчера от обеда остался кусок булки. Возьми его, если хочешь (идет в шкап и достает булку).

 

Сальвони (берет булку). – Еще бы не хотеть, я как-то странно устроен, у меня от досады и неприятностей всегда увеличивается аппетит (в школе поднимается шум). Опять шумят; видно, кончили переписывать… надо идти в класс, дай только поцеловать тебя разок, чтобы бодрость ко мне возвратилась (целует Клару и уходит в классную).

 

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ.

 

 

Клара одна.

 

 

Бедный старик! Чтó мы будет делать без денег и без кредита?.. О злые и дурные люди!.. Надобно поговорить с Руджиери, нет ли каких нибудь средств уладить дело… Да и на обед сегодняшний еще ничего не готовлено, ничего не куплено, а купить провизии не на что. Нечего сказать, весела наша жизнь… право, если бы не любовь к отцу и не дружба к Руджиери, то я просто согласилась бы умереть…

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ.

 

Клара и Меника (последняя вбегает в попыхах).

 

 

Меника. — Синьора, синьора! принесли письмо к доктору Луиджи…

 

Клара. — Ну, так что-ж такое; дай его сюда, я отдам ему, когда он придет.

 

Меника. — Как вы говорите: что-ж такое? Это письмо не простое (подает письмо), принес его человек в золотой ливрее, сам как будто бы Графкакой, и учтивый и красивый такой, и письмо-то, понюхайте, духами пахнет…

 

Клара. — Странно, кто бы мог прислать такое письмо у нас?… Отчего вы не спросили, Меника, у человека, от кого он?

 

Меника. —Да я-то спрашивала, да он говорит, не приказано рассказывать.

 

Клара. — Странно, почерк как будто женский… о! как я дорого бы дала, чтобы его прочитать.

 

Меника. — Так что же, синьора, если хотите прочитайте, а я послушаю.

 

Клара. — Нет, Мeника, Луиджи говорит, что читать чужие письма — преступление.

 

Меника. — Полноте, какое это преступление! Убить человека — преступление, а прочитать чужое письмо никакой важности нет, ведь он же сам все равно его прочитает…. а человек сказал мне, что дело, о котором пишут в письме, спешное…

 

Клара. — Спешное? ах Боже мой? Чтó же это его так долго нет!…

 

Меника. — А вот я посмотрю с балкона, так может быть он скорее вернется… (подходя к балкону). Так и есть! вот он уже и едет.

 

Клара. — едет? ну, так выдьте, Меника, к нему на встречу и возьмите его лошадь.

 

Меника. — Сейчас, синьора (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ.

 

 

Клара одна.

 

 

Странное дело!… это письмо меня ужасно беспокоит… Чтó значит эта таинственность, женский почерк… ливрейный лакей? в нашем местечке ни у кого нет ливрейных лакеев… Это верно приезжие на которую нибудь из окрестных вилл… Сердце мое так и бьется… точно беду какую-нибудь предчувствует… Чтó я впрочем за дитя, вероятно это от какого нибудь больного. Ну, а что, как это не больной, а больная?…

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ.

 

 

Клара и Луиджи.

 

 

Луиджи. — Здравствуйте, Клара, дитя мое, дайте мне вашу руку, поздороваемтесь как следует.

 

Клара. — Вы вероятно сильно измокли, не хотите ли переменить платье?

 

Луиджи. — О, нет! Я переждал грозу, а когда возвращался в деревню, дождя уже не было.

 

Клара. — Вы много объездили сегодня ночью?

 

Луиджи. — Довольно-таки. Я чуть было совсем не загнал лошади, почти все ехал рысью, шагом было ехать неудобно, потому что ночью было ужасно холодно.

 

Клара. — А чтó бы было, если бы вы ее загнали? Нельзя сказать, чтобы положение окружного врача было особенно завидно, из скудного жалованья держи еще лошадь… которая, того и гляди, не вынесет трудов и падет!…

 

Луиджи. —Чтó же делать! ведь без лошади пришлось бы столько же бегать пешком. Ну, а чем же лучше положение вашего отца, который из-за 50 франков в месяц надсаживает себе горло и грудь?

 

Клара. — Ах, к сожалению, это правда!

 

Луиджи. — А сколько есть я таких, чье положение гораздо, несравненно хуже его и моего положения!

 

Клара. — За то австрийцы наслаждаются жизнью; в Вене им хорошо, так что им и думать об нас. Где вы переждали грозу?…

 

Луиджи. — У аптекаря.

 

Клара. — Так я же вас предупреждаю, чтобы вы, если вы дорожите своим спокойствием, остерегались аптекаря, его жены, Ризотто, дон Калигулы и его экономки: все это ваши враги.

 

Луиджи. — Кто вам сказал это?

 

Клара. — Отец.

 

Луиджи. — Благодарю вас, Клара, за предостережение, но я это уже и сам знал.

 

Клара. — Знали? и скрыли от меня!… Так у вас от меня есть секреты, тайны…. Я сердита на вас, Луиджи.

 

Луиджи. — Заключим мир; мир так приятен после войны.

 

Клара. — Вы не сдержали против меня своего слова… Для чего вы скрыли от меня, что вас хотели женить на дочери аптекаря?

 

Луиджи. — Но для чего было говорить, когда все их проделки ни к чему не повели, когда я отказался?…

 

Клара. — А почему вы отказались?

 

Луиджи. — О, на это я имею довольно уважительную причину… потому что не люблю дочери аптекаря…

 

Клара. — Не любите ее потому, что она вам не нравится, или…

 

Луиджи. — Ну?

 

Клара. — Потому, что…. любите другую?

 

Луиджи. — В мои годы можно обойтись и без любви.

 

Клара. — Неужели вы себя считаете таким старым?…

 

Луиджи. — Не то, чтобы очень старым, но посмотрите сами, Клара, я ведь мог бы быть вашим отцом.

 

Клара. — Ну, это еще Бог-знает, отчасти да, а отчасти и нет.

 

Луиджи. — Чтобы претендовать на любовь, Клара, надобно быть молодым, красивым и мало ли еще что… (смеясь). И я некогда был франтом… но годы пронеслись между тем временем и настоящим… Я был тогда студент в падуанском университете.

 

Клара. — И вы… любили тогда?

 

Луиджи. — К несчастию, да.

 

Клара. — Новая тайна, которую вы от меня скрыли.

 

Луиджи. — Вы ошибаетесь, Клара. Мы сделали условие для настоящего и будущего, а ведь то, о чем я стал говорить, уже давно прошло…

 

Клара. — А если бы я была так любопытна, что хотела бы знать и прошедшее?

 

Луиджи. — Не имея никакого основания скрывать его, я бы тотчас вам все рассказал.

 

Клара. — Ну, так рассказывайте же.

 

Луиджи. — Отчего нет. Я окончил курс медицины и приготовлялся к защищению докторской диссертации… ну, мне было тогда 26 лет, я был моложе; на лбу не было морщин, в бороде седины, и я не обладал… таким почтенным объемом.

 

Клара. — Полноте, Луиджи, не в этом дело… продолжайте ваш рассказ.

 

Луиджи. — Беден я был также, как и теперь… но был богат молодостью и надеждами; случайно я узнал одну девушку…

 

Клара. — А, наконец-то!

 

Луиджи. — Ей было восемнадцать лет, она была хороша, стройна, но несколько тщеславна, несмотря на свое доброе сердце…

 

Клара. — А, так и доброе сердце тоже, что-нибудь да значит?

 

Луиджи. — Я полюбил ее всей душой, и мне казалось, что я был любим взаимно… нет, я был любим действительно, Звали ее Констанцией.

 

Клара. — Славное имя, оно лучше имени Клары, но далее?

 

Луиджи. — Все это было каким-то счастливым сном… День нашей свадьбы был назначен, мы думали сделаться мужем и женой, тотчас же вслед за получением моего диплома. В это время болезнь моего отца заставила меня неожиданно уехать в Милан. Четыре месяца сидел я у изголовья бедного старика, но наконец… он умер на руках моих…

 

Клара. — Тогда вы снова поехали в Падую?

 

Луиджи. — Да, за дипломом, а не за… невестой.

 

Клара. — Чтò же такое случилось?

 

Луиджи. — Констанция в первый месяц разлуки нашей, писала мне каждый день, на следующий — через два дня, через два месяца — одно письмо в неделю, через три, я получил всего два письма в четыре недели… Наконец, в день похорон моего отца, я получил еще письмо, но не от Констанции, а от ее отца, из которого я узнал…

 

Клара. — Что она умерла?

 

Луиджи. — Нет — вышла замуж!

 

Клара. — Как? вышла замуж?

 

Луиджи. — Да, за молодого, богатого и знатного человека и вместе с тем чахоточного.

 

Клара. — За чахоточного?… да разве можно влюбиться в чахоточного и выйти замуж за больного?

 

Луиджи. — По любви… нет.

 

Клара. — Неужели же она вышла из-за денег?

 

Луиджи. — О, нет! она была девушка добрая и из расчета не сделала бы такого шага.

 

Клара. — Чтó же ее принудило?… неужели из тщеславия?

 

Луиджи. — Не знаю, но должно быть так…

 

Клара. — И вы никогда не имели этому объяснения?

 

Луиджи. — Я его не желал… Она оставила одной из своих подруг письмо ко мне… но я его не взял и просил эту подругу отправить письмо это в Рим, куда Констанция уехала с своим мужем…

 

Клара. — Но с тех пор вы встречались с нею, видели ее?

 

Луиджи. — Нет, я ее с тех пор более не видал.

 

Клгл. — И с тех пор вы никогда уже больше не любили?

 

Луиджи. — Об этом вы знаете сами, потому что тотчас же после этой истории я поселился здесь.

 

Клара. — Чтò же я могу знать! мне было тогда 10 лет, а разве в этот возраст можно что-нибудь понимать?

 

Луиджи. — Ну, так я вам подтверждаю: с тех пор я никогда больше не любил… О чем вы вздыхаете?

 

Клара. — Разве я вздохнула?… это оттого, что сегодня жарко… Кстати, я чуть-чуть совсем не позабыла: у меня есть письмо к вам.

 

Луиджи. — С почты?

 

Клара. — Нет, его принес слуга, богато одетый и сказавший, что письмо очень спешное.

 

Луиджи. — Спешное? так дайте же его (берет письмо). Странно, почерк совершенно незнакомый…

 

Клара. — Так распечатайте же скорее (Луиджи распечатывает письмо, Клара старается в него заглянуть).

 

Луиджи (шутливо). — Вы очень хотите знать, чтó такое заключается в этом письме?…

 

Клара (в смущении). — Я?… напротив… нисколько.

 

Луиджи.—Так послушайте же (читает). — М. г.! имея нужду в вашем просвещенном пособии, покорно прошу вас удостоить вашим посещением мою виллу Бельведер, как только вы можете поспешнее. Прошу вас не говорить ни с кем об этом приглашении, и разорвать или сжечь, тотчас же по прочтении, эту записку. С чувством истинного почтения покорный к услугам вашим Г. А.

 

Клара. — Г. А.! под этими буквами может скрываться, как мужское, так и женское имя…

 

Луиджи. — Да, если бы женщина подписывалась: покорный к услугам вашим…

 

Клара. — Ах! я этого-то и не заметила.

 

Луиджи. — Г. А. должен быть новый владелец великолепной виллы Бельведер, находящейся на нашем озере. Вы ведь знаете, что ее недавно купил новый хозяин?

 

Клара. — Да, я слышала. Значит, новый владелец приехал?

 

Луиджи. — Да, уж два дня, как здесь говорят об этом, но никто еще его не видал и не знает его имени.

 

Клара. — Так поезжайте же скорее, доктор.

 

Луиджи. — Торопиться, по видимому, особенно нечего. Мне еще нужно сказать два слова вашему отцу.

 

Клара. — Хотите, чтобы я его позвала сюда?

 

Луиджи. — Сделайте милость.

 

Клара (подходя к дверям классной). — Батюшка, выйдите сюда на минутку, если можно.

 

Сальвони (из школы). — Сейчас, сейчас.

 

Клара. — Я вас оставляю, но ведь вы вероятно не весь же день там пробудете?

 

Луиджи. — Постараюсь отделаться как можно скорей.

 

Клара. — Так прощайте же… до свидания… вы ведь все мне потом расскажите?…

 

Луиджи. — О, конечно, решительно все.

 

Клара. — Я ужасно любопытна, Луиджи… но вот и отец.

 

Луиджи. — Прощайте, добрая Клара (Клара уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

 

 

Луиджи и Сальвони.

 

 

Луиджи (глядя вслед Клары). — Доброе, милое созданье.

 

Сальвони. — А, это вы, любезный доктор, давно ли вернулись?

 

Луиджи. — Только сейчас, и тороплюсь снова исчезнуть, но прежде мне необходимо сказать вам пару слов: скажите, за что прогнали вы из школы сына аптекаря?…

 

Сальвони. — За то, что он вполне заслужил это. Но откуда вы об этом знаете?

 

Луиджи. — Я был в то время в аптеке, когда ребёнок с плачем и визгом вернулся домой. Надо было видеть, как взбесился отец при его рассказе.

 

Сальвони. — Пусть бесится, сколько хочет… я господин своих поступков в школе и перед своею совестью.

 

Луиджи. — Все это правда, но вы выбрали дурную минуту для наказания.

 

Сальвони. — Почему же это?

 

Луиджи. — Потому, что вы раздражили до нельзя и без того раздраженных врагов ваших.

 

Сальвони. — Что ж такое? да и чтò они мне могут сделать?

 

Луиджи. — Сделать-то, положим, они могут и многое… например, отнять у вас школу. Аптекарь — первый депутат от общины.

 

Сальвони. — Пусть делают, чтó хотят. Бог не допустит моей погибели.

 

Луиджи. — Против вас носятся обвинения.

 

Сальвони. — Обвинения? против меня?

 

Луиджи. — Да, они говорят, что вы своими внушениями совращаете детей, что вы учите их крайнему либерализму и вооружаете против религии.

 

Сальвони. — Я? против религии?

 

Луиджи. — Да. И кроме того я знаю наверное, что решено сделать ревизию в вашей школе. Вы можете каждую минуту ждать посещения инспекции…

 

Сальвони. — А пусть их приходят, когда хотят…

 

Луиджи. — Я должен уйти по делу, меня позвали на виллу Бельведер, но если бы произошло что-либо необыкновенное, пришлите за мною тотчас же. — Во всяком случае к обеду я возвращусь… Клара ничего не знает… берегите ее.

 

Сальвони.— Об этом не беспокойтесь (Луиджи уходит).— Новая беда! А он вернется к обеду… К обеду! (почесывая голову), да будет ли еще обед, спрашивается?… Нечего делать, надо идти пока в школу… подождем, будь что будет (уходит в классную)…

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ.

 

 

Клара и Меника (в глубине).

 

 

Клара. — Меника, доктор вернется домой к обеду, да и отец ничего не ел, и следовательно надобно, как можно позаботиться, скорее обед…

 

Меника. — Еще бы, синьора, голодное брюхо не только к ученью, а и учить глухо…

 

Клара. — Но откуда мы возьмем денег?

 

Меника. — О! деньги есть, у меня есть деньги, у меня еще целы 9 франков от полученного жалованья: вот они, возьмите их (вынимает кошелек).

 

Клара. —Добрая Меника, принимаю ваше предложение от всей души. Получите же вы их назад вместе со всем, чтó мы вам должны…

 

Меника. — Э! синьора, торопиться не для чего… отдадите, когда будете в состоянии…. вы положите их тогда в сохранную кассу… пусть копится мне приданое… время есть — женихов-то только что-то не видать…

 

(Голос Розолио). Дома?

 

Клара. — Кажется, голос аптекаря, Меника?

 

Меника. — Да, это он с синьором Ризотто и доном Калигулою.

 

Клара. — Чтó бы значило это посещение?… Сама не знаю почему, но у меня сердце забилось.

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

 

 

Дон Калигула, Ризотто, Розолио и прежние.

 

 

Дон Калигула. — Добрый день, синьора Клара.

 

Клара. — К вашим услугам, дон Калигула.

 

Дон Калигула (смотря на Менику). — Здравствуй, любезная служанка.

 

Меника (грубо). — Служанка, да не ваша.

 

Дон Калигула (протягивая ей руку для целования). — Что же ты не исполняешь своей обязанности?…

 

Меника. — У меня губы замараны, и я боюсь испачкать вашу руку…

 

Дон Калигула. — Что же ты по крайней-мере стульев вам не подашь? Ох деревенщина! не привыкла к обществу порядочных людей.

 

Меника (про себя). — Для кого порядочные, для кого нет.

 

Клара. — Скорей же стулья, Меника. (Дон Калигула и Розолио садятся; Ризотто хочет сесть, но заметив, что стул шатается, садясь придерживается рукою за стол).

 

Ризотто. — Экая чертовщина! с этого стула как раз полетишь…

 

Меника. — Извините, такою мебелью нас снабжает община…

 

Ризотто (Розолио). — Признаюсь, мне этот визит вовсе не по сердцу: во всей лавке остался один мальчишка…

 

Дон Калигула. — Синьор учитель в школе?

 

Клара. — Да, синьор.

 

Розолио (к Ризотто). — Как вы находите дочь учителя? Ведь не стоит она моей Сары?

 

Ризотто. — Не спрашивайте меня, я не знаю толку ни в чем, кроме сахару, да колониальных товаров.

 

Дон Калигула (озираясь кругом). — Ваш отец может считать себя счастливым; помещение его удобное и отличное…

 

Розолио. — Да еще в добавок, шутка сказать, даром! от общины!

 

Ризотто (пересаживаясь на другой стул). — Девушка, заприте это окно, мне продуло всю спину.

 

(Мeника запирает).

 

Меника (про себя). — Эх, кабы тебя так продуло, чтоб ты издох.

 

Дон Калигула. — Сколько всего здесь комнат?

 

Клара. — Четыре, синьор, нам едва достает…

 

Дон Калигула. — Гм! как же едва достает, когда вы можете еще одну отдавать в наймы?

 

Клара. — Жалованье батюшки, так скудно, что приходится поневоле стесняться.

 

Розолио (Ризотто). — Стесняться…. Понимаете?

 

Ризотто. — Девушка, заприте также дверь; это не комната, а какой-то сарай, в котором двух минут нельзя пробыть от холода.

 

Меника (про себя). — Какой же дьявол просил тебя сюда лезть?

 

Дон Калигула. — Где спит ваш отец?

 

Клара. — В классной, вечером туда вносится, а утром выносится его кровать…

 

Дон  Калигула. — А жилец ваш?

 

Клара. — Доктор Луиджи? вот в этой комнате (показывает).

 

Дон Калигула. — А вы сами?

 

Клара. — Вот в этой, что подле…

 

Дон Калигула (тихо Розолио). — Дверь об дверь!

 

Розолио (тихо). — Стена об стену (тихо Ризотто). Понимаете?

 

Ризотто. — Мне-то какое дело до того, кто где спит?…

 

Дон Калигула. — А служанка?…

 

Меника. — В конюшне, как какое-нибудь животное, Дон Калигула.

 

Дон Калигула (тихо аптекарю). — Отец в классной, служанка в конюшне… а другие вот тут рядышком.

 

Розолио (тихо). — Скандал! скандал!

 

Дон Калигула (тихо ему же). — Не скандал, а прелюбодеяние!

 

Розолио (Ризотто). — Так ведь?

 

Меника (тихо Кларе). — Синьора, к чему это они делают все эти расспросы?

 

Клара. — А я-то почему знаю?

 

Меника (также). — Видно, хотят дать другое помещение?

 

Клара (тихо). — О, этого нечего бояться!

 

Дон Калигула. — Потрудитесь уведомить синьора, учителя, что инспектор школ с двумя депутатами от общины желают его видеть.

 

Клара. — Сейчас я ему скажу (уходит в классную).

 

Дон Калигула. — А ты, служанка, уходи в кухню…. не твое дело… готовь там свой обед.

 

Ризотто. — Если есть чтò приготовлять…

 

Меника (подходя к Ризотто тихо). — Есть ли у вас сегодня в лавке хороший рис, без трухи?

 

Ризотто. — За деньги — есть, в кредит ни с трухой, ни без трухи нет…

 

Меника. — За деньги? вот деньги… но на деньги я предпочитаю брать в другой лавке.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ.

 

 

Клара и Сальвони.

 

 

Сальвони. — Мое почтение, синьоры… Чему я обязан чести вашего посещения?…

 

Дон Калигула. — Сейчас узнаете, почтеннейший, но так-как мы станем говорить о серьёзных делах, то я попросил бы синьору дочь вашу оставить нас на минутку.

 

Клара. — Я ухожу (про себя). Я предчувствую что-то недоброе. (К отцу) Батюшка! главное, сдерживайтесь и будьте благоразумны…

 

Сальвони. — Скажи мне сначала, обед готовится?…

 

Клара. — Да, готовится, готовится.

 

Сальвони. — Ну, значит и хорошо! оставь нас (Клара уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ.

 

 

Дон Калигула, Сальвони, Розолио и Ризотто.

 

 

Дон Калигула. — Синьор учитель, наше посещение, может быть, вас и удивляет, но к нашему сожалению, наш образ действий вынужден только что полученным предписанием высшего начальства…

 

Сальвони. — Ваше посещение, во всяком случае, мне делает честь.

 

Дон Калигула. — Не считаю нужным объяснять, что в настоящем случае мы должны забыть на время наши приятельские отношения. Дружба-дружбой, а служба-службой…

 

Сальвони. — Оставимте в стороне лишние любезности, и приступим к делу…

 

Розолио. — К делу! в делу!

 

Дон Калигула. — Ну, так знайте, что на вас получен был серьёзный донос…

 

Сальвони. —Донос никогда не бывает шуткой…

 

Дон Калигула. — Вам и теперь шутить не полагается.

 

Розолио. — Перед лицами, от которых вы зависите…

 

Ризотто. — Они быстро шагают!

 

Сальвони. — Извините меня, но я не предполагал, что вы можете обидеться…

 

Дон Калигула. — Начальству сделалось известно, что вы посеваете в уме детей разные вредные учения, которые могут быть опасны в политическом и религиозном отношении.

 

Сальвони. — Я? Поселяю вредные учения?

 

Дон Калигула. — Да, вы…

 

Розолио. — Вы!

 

Дон Калигула. — Так написано в полученной бумаге.

 

Розолио. Так прописано (к Ризотто). — Скажите же я вы что нибудь в свою очередь.

 

Ризотто. — Чтò же я буду говорить, когда все уже прописано?

 

Дон Калигула. — Самое существенное теперь, проверить правда или нет, что в нежных душах детей, доверенных вам родителями, посеяны эти злые семена.

 

Сальвони. — Средство это очень простое. Призовите детей и сделайте им при мне испытание.

 

Дон Калигула. — Но кто же поручится, что дети не научены так отвечать, как вы этого хотите?…

 

Сальвони. — О, Боже мой! научать детей лжи, притворству и лукавству, в то время, когда и старшим-то из них нет еще десяти лет! За кого вы меня принимаете? Будет им еще время в жизни ко всему дурному привыкнуть.

 

Розолио. — Не следует ли принять этого за намек на наш счет?

 

Сальвони. — Боже избави! Разве вы притворяетесь и скрываетесь, разве всякий прямо не видит, чтó вы такое?

 

Розолио (к Ризотто). — Чтò же мы такое? как понимать надо?

 

Ризотто. — Как понимать? Очень просто: я торговец, вы аптекарь, Дон Калигула духовный.

 

Розолио. — Ах, чорт вас побери с вашей простотой!

 

Дон Калигула. — Приступим следовательно к испытанию…

 

Сальвони. — Не угодно ли вам будет войти в классную…

 

Дон Калигула. — Нет, позовите детей сюда. В школах обыкновенно дурной и вредный воздух, миазмы…

 

Сальвони. — Да вот я дышу им тридцать лет сряду, но только захворать не умею (про себя). О, бешенство! (подходя к двери классной). Дети мои, выходите сюда все, все.

 

Розолио. — Боже мой, какая мука! Этой пытке конца не будет!…

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ.

 

 

Орацио, Амброджио, и около двадцати мальчиков с книгами и тетрадями и те же.

 

 

Сальвони. — Любезные дети, я призвал вас сюда потому, что синьор училищный инспектор и два другие почетные лица желают вас проэкзаменовать. Отвечайте на их вопросы без всякого страха и застенчивости, так-как ваши начальники добры и снисходительны. Поняли вы меня?

 

Мальчики. — Поняли, поняли, синьор учитель…

 

Дон Калигула. — Итак, начнем хоть с тебя, дитя мое, ты мне кажешься мальчиком умным и откровенным. Начнемте с геоГрафии.

 

Сальвони. — Отвечай, Орацио, как следует хорошему мальчику…

 

Розолио (к Ризотто). — Замечайте же и вы…. не спите пожалуйста…

 

Ризотто. — О! моя дремота прошла… Я буду также слушать.

 

Дон Калигула. — Как называется страна, в которой мы живем?

 

Орацио. — Страна эта называется Италией…

 

Ризотто (к Розолио). — Чтò, он ответил как следует?…

 

Розолио. — В историческом смысле, да…

 

Ризотто. — Значит, он хорошо ответил (к Орацио). Браво! браво!

 

Дон Калигула. — Не можешь ли ты мне сказать, из каких государств состоит Италия?… (к Сальвони). Ведь они проходили это?

 

Сальвони. — О, да, да, он знает; отвечай, Орацио.

 

Орацио. — Италия состоит из 12 различных по величине частей, которые представляют столько же государств; некоторые из этих государств находятся вне естественных границ Италии…

 

Дон Калигула. — Чтò ты разумеешь под естественными границами Италии?…

 

Орацио. — Все те местности, которые окружают сапог…

 

Ризотто (тихо к Розолио). — Почему это он вдруг на сапоги свел?…

 

Розолио (к Ризотти). — Это фигурально; либералы так называют Италию!

 

Ризотто (про себя). — Надобно запомнить…. сапог, сапог… Ведь это оскорбительно!

 

Дон Калигула. — Скажи мне теперь, какое же главное из этих государств? . . .

 

Орацио. — Главнейшее из итальянских государств — есть Пиемонт…

 

Дон Калигула. — Как Пиемонт?.. почему же это?

 

Орацио. — Потому, что он находится в главе сапога…

 

Дон Калигула. — Синьор учитель, как должно мне понимать такой ответ?

 

Сальвони. — Очень просто… геоГрафически у Альп, от которых идет фигура сапога Италии, лежит Сардиния.

 

Ризотто (к Розолио). — И это правда, тоже?

 

Розолио. — Говоря геоГрафически, да.

 

Ризотто. — Значит, он, это хорошо знает (громко). Браво! браво!

 

Дон Калигула. — Но отчего же не назвать главным также и Ломбардо-Венецианского королевства, которое лежит рядом с Пиемонтом?

 

Орацио. — Ломбардо-Венеция — не государство.

 

Дон Калигула. — Как не государство? Чтò же такое?

 

Орацио. — Итальянская провинция, занятая чужестранцами…

 

Дон Калигула. — Думаешь ли ты о том, чтó говоришь?

 

Ризотто (к Розолио). — Правда это или нет?

 

Розолио. — Говоря статистически… правда…

 

Ризотто. — Значит… Брависсимо!…

 

Дон Калигула (с сарказмом). — Синьора учителя можно поздравить; он преподает превосходно!…

 

Сальвони. — Синьор инспектор слишком добр и снисходителен!

 

Дон Калигула. — Послушаем, чтó будет дальше (к Орацио). Ты говоришь, что Италия представляет 12 различных государств; что же, все эти государства одинаково процветают, одинаково благоденствуют?…

 

Орацио. — Италия была бы счастливейшею страною в мире, плодороднейшим садом, если бы ее возделывал один способный и всеми любимый садовник.

 

Дон Калигула. — Чтò ты разумеешь под словом садовник?

 

Орацио. — То лицо, которое возделывает землю и помогает ей процветать.

 

Дон Калигула. — И если бы тебе самому поручили выбор такого садовника, где бы ты стал его искать?

 

Орацио. — Я бы обратился к Пиемонту.

 

Дон Калигула. — Отчего же к Пиемонту, а не к другим итальянским государствам?

 

Орацио. — Потому что в Пиемонте… культура процветает.

 

Ризотто. — Это я и сам знаю, что правда: что за рис, что за масло и вина!…

 

Розолио (к Ризотто лихо). — Будете ли вы молчать?

 

Ризотто. — Для чего же я буду молчать?

 

Розолио. — Потому, что все, чтó вы говорите, некстати.

 

Ризотто. — Ваша вина! кто вас просил меня тащить сюда?

 

Дон Калигула. — Превосходно, синьор-учитель! Теперь поговорим с другим. (К Амброджио) Подойди сюда, друг мой (Амброджио выходит из ряда учеников, Орацио смешивается с ними). — Скажи мне, как называются те владения, в которых находится Болонья?

 

Амброджио. — Церковные владения…

 

Дон Калигула. — Хорошо; почему же эти владения называются церковными?… потому что зависят от…

 

Амброджио. — От духовных, от попов…

 

Дон Калигула.—Ты хочешь, может быть, сказать: от папы?

 

Амброджио. — Да, синьор, от папы.

 

Дон Калигула. — Кто же такое папа?

 

Амброджио. — Папа — глава религии…

 

Дон Калигула. — Ну, да это само собою, но дело не в том… говоря политически, кто такое папа?

 

Амброджио. — Говоря политически, папа (останавливается и смотрит то на учителя, то на товарищей)…

 

Дон Калигула (с гневом). — Ну, что ж ты молчишь… разве папа не государь?…

 

Амброджио. (сконфуженный). — Нет, синьоре.

 

Дон Калигула (еще с бóльшим гневом). — Как нет?

 

Амброджио. — Да, синьор.

 

Дон Калигула. — Отвечай без напрасного мямленья, подумай прежде, чем отвечаешь. Какой город самый важный в Церковных владениях?

 

Амброджио. — Рим.

 

Дон Калигула. — Хорошо, а почему?

 

Амброджио. — Потому, что был столицею римских императоров.

 

Дон Калигула. — Оставим в стороне все прошлое и императоров, будем говорить об настоящем. Рим важнейший из городов Церковных владений потому, что резиденция папы, не так ли?

 

Амброджио.—Так, синьор.

 

Дон Калигула. — Ты сказал, что папа есть в то же время и государь…

 

Амброджио. — Да, синьор, это вы сказали.

 

Дон Калигула. — Все равно. Значит, если папа в то же время и государь, то Рим должен быть чем?… Смелее!… Сто…ли… цей.

 

Амброджио (быстро). — Столицей итальянского королевства..

 

Дон Калигула (поднимаясь с негодованием). — Это еще чтò такое? кто тебя этому выучил?

 

Ризотто (просыпаясь от шума). — Чтó? чтó такое? Чтò тут случилось?

 

Розолио (с воодушевлением). — Неужели вы этого не понимаете? Рим — столица итальянского королевства!…

 

Ризотто. — Только-то? все дело только в этом? стоит же такой гвалт подымать!…

 

Дон Калигула (к Амброджио). — Отвечай тотчас же, тебя этому синьор-учитель выучил?

 

Амброджио (дрожа). — Нет, синьор, я это слышал…

 

Дон Калигула. — Где? от кого? я хочу знать сейчас же.

 

Амброджио. — Я слышал, как синьор-доктор Луиджи говорил вчера это синьору-учителю.

 

Сальвони (про себя). — О, святое неведение!

 

Дон Калигула. — Испытание окончено. (К Сальвони). Из всего, чтó мы здесь слышали, не остается никакого сомнения, что сведения, доставленные об вас начальству, как нельзя более справедливы.

 

Сальвони. — Но, синьоры, ведь это был частный разговор…

 

Дон Калигула. — А вы полагаете, что такие взгляды должны провозглашаться публично?

 

Сальвони. — Но у всякого свой образ мыслей, свои мнения…

 

Розолио. — В вашем звании, вы не должны иметь своих мнений.

 

Ризотто. — Как у нас их нет, так и у вас их не должно быть!

 

Дон Калигула. — Я считаю своею обязанностию объявить вам, что с этой минуты вам запрещается продолжать ваше преподавание.

 

Сальвони (про себя). — О, Боже! Как мое терпение не лопнет! . . .

 

Розолио. — Общественная касса сегодня же будет извещена о прекращении выдачи вам жалованья.

 

Ризотто (к Розолио). — Нет, это нельзя ли как нибудь устроить, я ждал завтра получения своего долга.

 

Сальвони (про себя). — И так я… без куска хлеба!

 

Дон Калигула. — Школа будет закрыта, пока вам не будет назначен наместник.

 

Розолио. — Он уже назначен…

 

Сальвони. — Прежде поверки доноса?… дело!

 

Дон Калигула. — И так-как, помещение это принадлежит месту учителя…

 

Розолио. — То мы предлагаем вам его сегодня же очистить.

 

Сальвони (про себя). — Этого только недоставало: без хлеба и крова!

 

Дон Калигула. — А вы, дети, ступайте по домам. До нового распоряжения — у вас каникулы.

 

Ризотто. — Ну, чтó было, то прошло… Слава-Богу, что мое назначение кончилось (все трое уходят).

 

 

ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ.

 

 

Те же, без ушедших.

 

 

Амброджио. — Синьор, может быть, я отвечал дурно, что инспектор так рассердился?

 

Сальвони. — Нет, милый, вы оба отвечали отлично… но я уже с этих пор вам не учитель…

 

Все. — Как? почему это?

 

Сальвони (про себя, все более и более разгорячаясь и кончая слезами). — Бедные мои дети!… Я иногда кричал на вас, но только теперь вижу, как я любил вас! Как я стану, как я смогу жить без вас?… Уходите милые, уходите! и не плачьте! Прощайте! Когда же вы снова воротитесь в школу и не встретите меня, вспомните обо мне и обо всем, чтó я говорил вам. Когда вырастите, вы поймете настоящий смысл всего этого (прижимает к груди Орацио и Амброжио, потом ласкает поочередно и других и выводит их за дверь, идя неровною походкою). Прощайте! Прощайте! (дети уходят, он рыдает и поднимает руки к небу). Боже мой! Боже мой! я ли не исполнил своего долга, и до чего я дожил!

 

 

(Занавес падает).

 

 

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

 

 

Богато убранный зал на вилле Бельведер, в окна вид на озеро, направо и налево двери. Входная дверь в глубине. Посреди сцены мраморный стол, заваленный альбомами и дорогими безделушками. Канапе, кресла и т. д.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

 

 

Руджиери и слуга.

 

 

Слуга. — Потрудитесь подождать здесь, пока я доложу о вашем приходе графу.

 

Руджиери. — Так болен не граф?

 

Слуга. — Нет, граф, слава-Богу, здоров.

 

Руджиери. — Кто же здесь болен?

 

Слуга. — Я ничего не знаю,

 

Руджиери.— Граф женат?

 

Слуга. — Не могу знать.

 

Руджиери. — Что за чертовщина! Как же вы этого не знаете, если служите здесь?

 

Слуга. — Мне не приказано ни о чем болтать.

 

Руджиери. — А, это дело другое… Не можете ли мне сказать, по крайней-мере, есть ли здесь дамы?

 

Слуга. — Мне ничего говорить не приказано.

 

Руджиери. — Молод или стар, по крайней-мере, ваш господин?

 

Слуга. — Извините, я не имею времени отвечать вам (уходит).

 

Руджиери. — Однако, это из рук вон. Что за странность, что за таинственность между всею прислугою. Привратник не знает ничего, кучер не знает ничего, слуга ничего не знает, а я… знаю еще меньше, чем они… Видно одно, что владелец виллы — человек с состоянием… что за роскошь, что за обилие и что за вкус во всех этих безделушках (подходя к столу)! Это еще чтó? Альбом совершенно такой же, какой подарил я некогда Констанции, когда она была моею невестою… Что за странная случайность? Неужели это он? Посмотрим, если это мой альбом, то в нем должны быть мои стихи, написанные для Констанции (хочет раскрыть альбом)… заперт на замочке, но это положительно он… неужели Констанция умерла и завещала его кому нибудь из своих подруг? или… Кто-то идет, надобно положить альбом на место (оставляет его).

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

 

 

Рипетти и Руджиери.

 

 

Рипетти. — Я имею честь видеть здешнего доктора.

 

Руджиери. — К вашим услугам (Рипетти приближается). Кого я вижу? Рипетти?

 

Рипетти. — Руджиери!

 

Руджиери. — Да, это я, твой друг и товарищ по университету.

 

Рипетти. — О, с каким удовольствием вижу я тебя снова, Руджиери! Но, что за перемена с тобой? Возможно ли, чтобы из худенького, изящного юноши…

 

Руджиери. — Сделался такой неуклюжий лекарь?… но за то с тобой перемена в другую сторону, трудно узнать в тебе прежнего Рипетти, неповоротливого и робкого…

 

Рипетти. — Робок я и теперь, этот недостаток мой не уничтожился, а скорее усилился, и в настоящее время просто приводит меня в отчаяние, несмотря на то, что случай бросил меня в высший круг, и дал мне все, чтобы я мог отделаться от моей бестолковой робости.

 

Руджиери. — Так ты ведешь жизнь в высшем кругу?… Моя судьба совершенно иная: я, кажется, до смерти останусь здесь, в среде народа.

 

Рипетти. — Ты, значит, окружным врачом. Тяжелая жизнь?

 

Руджиери. — Если ты подразумеваешь труд, то действительно порою-таки тяжеленько…

 

Рипетти. — Ну, а средства вознаграждения?…

 

Руджиери. — Какое вознаграждение!… здесь коновал получает больше, нежели я…

 

Рипетти. — Не весело!… Но ты один, не женат?

 

Руджиери. — Да, я холост. А ты, Рипетти, продолжаешь заниматься медициной или оставил ее?

 

Рипетти. — Да, я практикую.

 

Руджиери. — С успехом?

 

Рипетти. — Не пожалуюсь, чтобы успех был особенный. Я слишком робок, я не умею пользоваться случаем. Жизнь моя была, впрочем, довольно романическая. В 1849 г. я был при легионе Манара, и в Риме дрался.

 

Руджиери. — Ну, это не служит доказательством робости.

 

Рипетти. — Ты меня не понял, я робок…. но не трус, и робок я не в деле, а в обществе или, лучше сказать, с женщинами: с ними я теряюсь, с ними упускаю случая, а мне все кажется, что я должен им казаться смешон.

 

Руджиери. — Неудачи в сердечных историях.

 

Рипетти. — Не в историях, а в одной и настоящей любви: выслушай и узнаешь сам. Когда римская трагедия окончилась, я не мог вернуться домой, потому что был кругом в долгах и волей-неволей остался в Риме.

 

Руджиери. — Практиковать? (подходит машинально к столу и берет в руки статуэтку китайского фарфора).

 

Рипетти. — Да, и еще более вязнуть в долгах. Но случай меня выручил. В это время жил в Риме чрезвычайно богатый человек, граф Альдобранди, женившийся на падуанке…

 

Руджиери. — На падуанке? (вздрагивает и роняет статуэтку на пол).

 

Рипетти. — Чтò с тобою?

 

Руджиери. — Ничего. Статуэтка выпала из рук, я неосторожно ее взял (поднимает ее).

 

Рипетти. — Хорошо, что она не разбилась. Это, le petit mаgot — любимая статуэтка графини; она так дорожит ей.

 

Руджиери. — Продолжай свой рассказ, статуэтка цела, и невредима.

 

 

Рипетти. — Бедный… или лучше сказать богатый граф страдал чахоткою в третьей степени.

 

Руджиери (про себя). — Она!

 

Рипетти. — Графиня, жена его, узнав, что я врач и ее земляк, обратилась ко мне. Я в то время занимался фаредизацией и несколько счастливых излечений сделали то, что в Риме говорили обо мне. Я был позван, но застал графа умирающим…

 

Руджиери. — И стал его лечить…

 

Рипетти. — Нет, даже не начинал. Я застал у его изголовья двух иезуитов, которые, услыхав, что я занимаюсь электризацией, до того успели запугать больного, что увидя меня, он впал в конвульсии, окончившиеся смертью.

 

Руджиери. — Оставалось, значит, лечить графиню, если она была опечалена смертью мужа.

 

Рипетти. — О, да, она была глубоко расстроена. Она измучилась во время болезни графа, все время ходила за ним с самоотвержением. Во все время своего замужества, – она вышла за больного, — она не позволяла себе ни малейшего развлечения; никто не видал даже, чтобы она хоть раз улыбнулась. Она красавица, но так грустна всегда, что делается больно. В это время я поневоле мог убедиться, чтò за симпатическое это существо, чтó за удивительная и кроткая… женщина.

 

Руджиери. — Ну, и потом вы сблизились?

 

Рипетти. — О, да, к моему несчастию.

 

Руджиери. — Почему же к несчастию?

 

Рипетти. — Потому что я полюбил ее, полюбил страстно и беспредельно…

 

Руджиери. — И пользуешься взаимностью?

 

Рипетти. — Я бы отдал половину своей жизни, чтобы знать это наверно…

 

Руджиери. — Ты выражаешься, как поэт…. …

 

Рипетти. —Ты шутишь, а мне право не до шуток, привязанность моя до того серьёзна…

 

Руджиери. — Надобно, значит, выдти из неизвестности, объясниться.

 

Рипетти. — В этом-то и все дело и вся трудность моего положения. Если бы ты знал, сколько раз я решался высказать ей все, чтó накопилось у меня на душе, но едва удастся мне быть с нею наедине, она или рассеяна, или озабочена, или расстроена… Стоит мне намекнуть, что мне надобно ей нечто передать, как она отвечает мне: в другое время… и вот в чем мое несчастие.

 

Руджиери. — Понимаю.

 

 

Рипетти. — Значит, ты счастливее меня, потому что я ровно ничего понять не могу.

 

Руджиери. — И с тех пор, ты уже поселился в семействе графини, потому что, как я догадываюсь, что теперь графиня здесь, неправда-ли?

 

Рипетти. — Да, она здесь, но живу я в ее доме с того только времени, как она тяжело захворала.

 

Руджиери. — Так она тяжело больна?

 

Рипетти. — Да, она захворала месяца через два после смерти мужа. Я лечил ее, и сидел над нею дни и ночи, как сиделка или сестра милосердия; с тех пор я и не выезжал из ее дома. В это-то время, когда она была так бледна, так симпатична…

 

Руджиери. — Мужайся, ты не ребенок.

 

Рипетти. — Надобно тебе знать, что во время болезни в горячечном бреду или во сне у ней вырывались бессознательно такие слова, от которых у меня голова шла кругом. Мне кажется, что я имею полное право думать, что они были обо мне, и сходил с ума от счастия.

 

Руджиери. — Какие же это были слова?

 

Рипетти. — Например, она говорила: «о, если бы я знала, что он меня еще любит! о, если бы я могла его видеть!» мне хотелось в эти минуты сказать ей: погляди на меня, я здесь, но у меня не хватало на это энергии… Когда она, к моему несчастию, поправилась, то ни она, ни тесть ее из благодарности не хотели меня оставить одного и я с тех пор сделался как бы членом их семейства…

 

Руджиери. — У Констанции… у графини тесть?

 

Рипетти: — Чудак, оригинал… Ты будешь смеяться, когда увидишь его.

 

Руджиери. — Он-то и приглашал меня?

 

Рипетти. — Да, он.

 

Руджиери. — Но как же и почему они приехали из Рима сюда?

 

Рипетти. — Это другая история, которую не считаю лишним рассказать тебе. Ты здесь в первый раз, и тебе не будет скучно, если я нарисую профиль главных действующих лиц. По крайней мере, ты будешь знать а quoi s’en tenir.

 

Руджиери. — Пожалуйста, расскажи мне. Мне все эти подробности очень интересны.

 

Рипетти. — Старый граф— порядочный человек и с либеральным образом мыслей…. но однажды его либерализм втянул его в такую беду, что он еще до сих пор не может опомниться… Вот как это было. В 1848 году, в самый разгар итальянского движения, граф, фанатически увлекшись пятью миланскими днями и въездом Карла-Альберта в Ломбардию, забрал себе в голову, что пиемонтцы должны были высадиться в Чивитавеккию, чтобы оттуда идти на Рим. Однажды в жару спора, в одном из кафе, он рассказывал, что выписал из Лондона огромный телескоп, и что при его пособии, ему с бельведера его виллы удалось разглядеть палатки, которые, вероятно, разбиты пьемонтцами. Новости поверили, и можешь представить, сколько она наделала шума.

 

Руджиери. — Еще бы!

 

Рипетти. — Кроме того, он рассказывал, что он заказал обед на 50 персон (и он действительно это сделал), чтобы пригласить к себе главных начальников и офицеров пиемонтской армии. Об его рассказах тотчас же дали знать одному из папских министров, который его пригласил немедленно, и просил подтвердить при нем истину рассказа. Граф растерялся, говорил, что он видел действительно палатки, но что легко могло случиться, что он принял за них что-либо другое. «Потрудитесь же», сказал тогда министр, «испробовать снова ваш знаменитый телескоп, и передать мне, чтò вы увидите». Вместе с этим министр сделал распоряжение, чтобы телескоп Графа перенести на высочайшую из римских колоколен, где продержать Графа ровно целые сутки, и потом отпустить.

 

Руджиери. — И палатки пиемонтской армии?

 

Рипетти. — Оказались бельем, развешенным прачками в Тиволи. Обед был съеден 50 карабинерами, посланными к нему министром; кроме того, он должен был заплатить 10 тысяч скуди штрафу за распространение ложных известий, и ему намекнули, что если что-либо подобное повторится, то ему не удастся уже более так дешево отделаться…

 

Руджиери. — Ну, за один телескоп это не очень-то дешево.

 

Рипетти. — С тех пор он так испугался своего языка, что осторожность обратилась у него в мономанию, и он сделался олицетворенной тайной, не только в делах политических, но во всем; он делает секрет из каждой мелочи: из обеда, из ужина, из часа своего отхода ко сну… одним словом, сделался чуть не сумасшедшим.

 

Руджиери. — Теперь я понимаю причину таинственности письма, присланного им ко мне, и странное молчание, какое царствует здесь.

 

Рипетти. — Страсть узнавать новости, однако же, в нем осталась, но страх обуздывает ее. Уехал он из Рима из боязни снова скомпрометироваться. Он хотел ехать в Швейцарский Оберланд, но невестка его, не совершенно еще поправившаяся, упросила его купить ей на ее деньги эту виллу, ожидая, что озерный воздух будет ей полезен. Вот и все.

 

Руджиери. — Значит, вилла эта принадлежит графине?

 

Рипетти. — Да, да, и в этом-то раю я надеюсь, что, наступит время… Но тише, кто-то идет (наблюдает). Это граф; я ухожу. О, если бы он знал, что я тебе все рассказал, он во всю жизнь не простил бы мне этого (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.

 

 

Граф (входит из боковых дверей) и Руджиери.

 

 

Руджиери (кланяясь). — Граф!…

 

Граф. — Ваш слуга, ваш слуга. Одни ли мы?

 

Руджиери. — Кажется.

 

Граф. — Извините, одну минуточку (затворяет дверь). Иногда может казаться, что никого нет в комнате, а глядишь, кто-нибудь подслушивает из-за дверей. Осторожность. дело никогда не лишнее, а особливо в наши тяжелые времена,

 

Руджиери. — Политической борьбы.

 

Граф. — Не знаю, не знаю… я не говорил этого. Прошу вас садиться.

 

(Руджиeри садится).

 

Граф (подвигая стул). — Поближе, поближе, так будет слышнее, если мы станем говорить в полголоса…. Вы ведь здешний доктор, неправда ли?…

 

Руджиери. — Окружной врач здешней общины, Руджиeри.

 

Граф (пытливо). — Женаты?

 

Руджиери. — Нет, я холост..

 

Граф. — Где вы живете?

 

Руджиери. — В улице Рortо, в помещении школы.

 

Граф. — Могу ли я быть уверен, что вы точно то лицо, за которое себя выдаете?

 

Руджиери. — Чтó это за вопрос?

 

Граф. — Извините, но осторожность…

 

Руджиери. — Если вы сомневаетесь, то вот письмо, полученное мною от вас (показывает).

 

Граф. — Как? вы сохранили мое письмо? Но ведь я просил вас его уничтожить!…

 

Руджиери. — Я предпочел передать его вам лично; таким образом, вы можете быть уверены, если его уничтожите, что от него не останется и следа.

 

 

Граф. — Да… вы правы; благодарю вас за внимание ваше ко мне… Так действительно безопаснее. Нет ли с вами серной спички? Дайте-ка Бога ради.

 

Руджиери. — Вот спичка (дает спичку, Граф сжигает письмо).

 

Граф. — Ну, это дело сделано, и мы можем приступить к цели моего приглашения.

 

Руджиери. — Позвольте, однако, мне прежде узнать, с кем я имею честь говорить?

 

Граф. — Я граф Альдобранди.

 

Руджиери. — Альдобранди — известная римская фамилия.

 

Граф. — Римская или неаполитанская – это все равно…

 

Руджиери. — О, да, конечно! Чем же могу я быть вам полезен, вы нездоровы?

 

Граф. — Да, я нездоров, но это в другое время; теперь дело идет не обо мне, а о моей невестке…

 

Руджиери. — Она больна?

 

Граф. — Была больна, теперь поправилась. Мы купили эту виллу.

 

Руджиери. — Чтобы удалиться из Рима?…

 

Граф. — Не удалиться… я не имел никаких оснований оттуда удаляться.

 

Руджиери. — Извините, я думал…

 

Ты дал, — Бога ради, не думайте обо мне ничего, кроме того, чтó я вам сам сообщу, и главное, и этого не разглашайте болтунам. Переехали мы сюда в надежде, что легкий воздух и близость швейцарских гор помогут моей невестке быстро поправиться. Она знает климат этих мест и упросила меня здесь временно поселиться.

 

Руджиери. — Комский воздух полезен для всех конвалесцентов, но швейцарские горы еще довольно далеки, чтобы чувствовалось их влияние.

 

Граф. – Думаю, однако… как мне говорили… т.-е. как я читал, что, в случае надобности, отсюда можно в несколько часов перебраться в Швейцарию.

 

Руджиери. — Да, для тех, кто привык взбираться на горы, например, для тех политических изгнанников…

 

Граф. — Тс!… Бога ради, замолчите. Если хотите, чтобы мы остались друзьями, не говорите в моем доме ничего, чтó хотя сколько-нибудь касается до политики.

 

Руджиери. — Со мною вы, без всякой боязни, можете говорить, о чем вам угодно: я человек честный.

 

Граф. — Знаю… верю… моя племянница мне вас так расхваливала….

 

Руджиери. — Значит, я имею честь быть известным Графине? Это для меня неожиданность.

 

Граф. — Она говорила мне, что встречала несколько раз ваше имя в газетах с самыми лестными отзывами… Хотя в некоторых отношениях журналам верить нельзя, но это в других…

 

Руджиери. — Я могу вас уверить только в одном, что я умею сохранять вверяемые мне тайны.

 

Граф. — Отлично, отлично… Под этим условием, при соблюдении известных осторожностей, вы для меня — дорогой гость; я уверен, что вы поделитесь со мною сведениями о здешних жителях, которых я совершенно не знаю.

 

Руджиери. — Я знаю край и могу сообщить вам все сведения, какие вам понадобятся.

 

Граф. — Но никто не будет знать, что мы об этом говорили?

 

Руджиери. – Разумеется. Надобно вам заметить, что здесь очень много ретроградов…

 

Граф. — Тс! Тише, тише, об этом предмете можно говорить только в полголоса, даже с глазу на глаз (подходит поочередно ко всем дверям и оглядывает, хорошо ли они заперты; прикладывает ухо к замочным скважинам, потом берет Руджиери под руку и подводит его к самой авансцене). Подойдите сюда и говорите мне… но не громко… кто же это ретр… эти, как вы их несколько минут называли?

 

Руджиери. — Я не стану никого называть по имени. Но вы, вероятно, довольно опытны, чтобы тотчас распознавать птицу по полету…

 

Граф. — О! опытен я довольно; но я хотел бы знать их, так-как я сам, надобно вам знать, добрый либ…

 

Руджиери. — Что?

 

Граф. —Добрый сосед… и слишком доверчив… Так кто же эти рет…

 

Руджиери. – Рограды?… лица, которых надобно остерегаться; но если дело пойдет так, как я имею основание надеяться, то мне кажется, мы скоро от них избавимся…

 

Граф. — Тс! Бога ради! Никаких неосторожных предположений! Значит, вы меня предостерегаете, что здесь надобно держать язык за зубами.

 

Руджиери. – Нет, совершенно напротив, особенно с тех пор, как австрийцы отступили за Тичино.

 

Граф. – Послушайте, скажите мне со всей откровенностью… я никому не скажу; так это правда, что они перешли?…

 

Руджиери. — Что?

 

Граф. — Тич… реку… авст…

 

Руджиери. — Да, в этом уже нет никакого сомнения… целый месяц. Разве вы не читаете газет?

 

Граф. — Никогда, никогда! да и в таком щекотливом деле я не поверю не только газетным известиям, но даже своим собственным глазам. Однажды я уже жестоко поплатился за оптический обман. Но продолжайте говорить, только, ради Бога, тихонько. Так…. эти другие… действительно перешли?

 

Руджиери. — Кто, граф?

 

Граф. Ну, да те, что за Альпами, фран…

 

Руджиери. — А, французы…

 

Граф. — Для чего тут имена, я и без того могу понять.

 

Руджиери. — Не только пришли, но даже кое-что уж и сделали. Да неужели же вы и этого не знали?

 

Граф. – Откуда же мне такое знать? Я не говорю ни дома, ни на улице, а газет не читаю и подавно. Я очень рад, что встретил в вас лицо, которому можно довериться и которое мне кое-что порасскажет… мы будем изредка сходиться и говорить…. между собой, хоть в садовой беседке или на лодке, посреди озера, ведь вы умеете грести?… Пока довольно и этого. Прекратимте пока нашу беседу, чтобы она не показалась кому-либо подозрительною по своей продолжительности. Вашу руку.

 

Руджиери (подавая руку, про себя). — Ну, таки чудак порядочный!

 

Граф (звонит, входит слуга; Граф знаками ему показывает, чтобы он позвал графиню. Слуга знаками же отвечает, что понял, и идет к двери, ведущей в комнаты Констанции). — Я ему показал знаками, чтобы он позвал сюда невестку. Вот моя система: с прислугой я говорю жестами, чтобы никто из них не мог выдумать на меня, что я сказал то или другое.

 

Руджиери. — Это очень остроумно!

 

Граф. — До свидания же (уходит в средние двери).

 

Руджиери (один). — И вот я увижу ее после десяти лет! (прикладывает руку к сердцу). Сердце спокойно, дело выиграно!

 

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 

 

Те же, графиня Констанция и слуга.

 

 

Констанция (к слуге). — Пока я буду говорить с доктором, не принимать никого.

 

Слуга. — Будет исполнено, ваше сиятельство (уходит).

 

Констанция (идет неровным шагом к Руджиeри, протягивает ему руку и говорит с грустью и любовью). — Луиджи!

 

Руджиери (не давая руки). — Я к услугам вашего сиятельства.

 

Констанция. — Как? вы не даете мне вашей руки?

 

Руджиери. — Ваше сиятельство, ваш тесть сообщил мне, что вам угодно посоветоваться со мною о вашей болезни, что вы для этого сделали мне честь обратиться ко мне…

 

Констанция. — Угодно… сделали честь… не этого ждала я, Луиджи. Да, я звала вас, потому что знала, что без этого вы сюда не придете…

 

Руджиери. — Конечно, я бы не осмелился, Графиня…

 

Констанция (грустно). — Луиджи… взгляните на меня, как вы меня находите?

 

Руджиери. — Как конвалесцентку. Не будет ли угодно вам сообщить мне какие либо данные о вашей прошлой болезни, чтобы по ним я мог судить о вашем настоящем, положении…

 

Констанция (смотрит на него, вздыхает, потом садится на софу и предлагает ему сесть возле себя). — Садитесь здесь!

 

Руджиери (берет стул и садится). — Благодарю вас.

 

Констанция. — Начало моей болезни, синьор, так-как вам угодно, чтобы я вас так называла, требует, чтобы я коснулась отдаленного времени…

 

Руджиери. — Неужели? Отчего же ваш тесть сказал мне, что вы захворали недавно?…

 

Констанция (берется за сердце). — Вы не хотите понимать меня и заставляете страдать.

 

Руджиери. — Успокойтесь, синьора, я буду слушать молча (скрещивает на груди руки и опускает глаза в землю).

 

Констанция. — Станете ли вы меня слушать, только как врач, или как человек, которого я некогда считала так близким к себе, что в настоящее время он имеет право спросить у меня отчета за мое прошедшее?

 

Руджиери. — Графиня, я имею честь видеть вас в первый раз и приглашен сюда, как врач.

 

Констанция. — В таком случае вы обязаны слепо верить тому, чтò вам будут говорить. Выслушать больную снисходительно — ваша обязанность.

 

Руджиери. — Я ей всегда охотно подчиняюсь.

 

Констанция. — Так слушайте же (начиная говорить холодно, но в течение речи одушевляется, потом говорит со слезами, время от времени бросая взгляды на Руджиери, который не подает никакого знака сочувствия). — Восьмнадцати лет я полюбила одного молодого человека и привязалась к нему всеми силами своей души. Он был добр, умен и честен и также любил меня (нежно). Не правда ли, ведь любил?

 

Руджиери. — Не знаю, Графиня, я не имел чести знать его.

 

Констанция. — О, да! Он любил меня, и мы должны были сделаться мужем и женой. Но этот брак, в котором заключалось все мое счастие, не состоялся.

 

Руджиери. — Как же это могло произойти?

 

Констанция. — По моей вине, или лучше по вине обстоятельств. Во время продолжительного отсутствия моего жениха, случай свел меня с графом Альдобранди, который впоследствии сделался моим мужем. Я была…. бедна… У меня был старик отец, гордый своим происхождением и разорившийся человек… он не выносил лишений и труда. Я, не стану

скрывать этого, была легкомысленна, ветрена, пожалуй тщеславна и любила инстинктивно блеск, роскошь и светские удовольствия, может быть потому, что была лишена их с детства. Граф предложил мне свою руку и обольстил мое воображение картиной роскоши и блеска, ожидавших меня. С другой стороны старик отец умолял меня пощадить его седины, и не вгонять его в гроб своим отказом. Довольно долго я была тверда, но искушение было так сильно, что у меня наконец закружилась голова и я, закрывши глаза, ринулась в бездну… где, конечно, не встретила никакого счастия. Что же вы все молчите, доктор?

 

Руджиери. — До сих пор, синьора, в вашем рассказе нет ни одной характеристической черты, которая помогла бы диагносцировать ваше патологическое состояние.

 

Констанция. — Атак вам надобно пересказывать симптомы? (Вздыхая). С той минуты, как несчастное согласие сорвалось у меня с языка, началось мое наказание… лучше сказать, истязание. Упреки и угрызения совести не давали мне ни на минуту покоя. Я нуждалась в поддержке и в одобрении, но мое назначение, вместо этого, было поддерживать и ободрять больного мужа, с каждым днем более и более разрушавшегося от злой чахотки. Бог свидетель, что я добросовестно исполняла принятый на себя долг, но один Он также может оценить, чтó мне это стоило.

 

Руджиери. — Тогда вы, естественно, стали терять сон и аппетит: у вас начались головокружения, спазмы, тошноты…

 

Констанция (с силой и страстью). — Тогда со мною произошло нечто гораздо страшнее всего этого. Человек, которого я оставила, которому изменила, сделался неразлучен с моею мыслью, обаятельный своими достоинствами, возвысившийся в моих глазах от моей неблагодарности. Молчать, страдать, любить — вот все, чтó составляло сущность моей жизни целых десять лет. Скажите же, наконец, скажите, Бога ради, интересует ли вас, наконец, это хоть сколько-нибудь?

 

Руджиери. — Теперь, когда вы в таких живых красках изобразили мне причины вашей болезни, позвольте и мне, как врачу, предложить вам один вопрос. Для чего вы оставили Рим? С какими надеждами вы прибыли на наше озеро?

 

Констанция. — С надеждою найти облегчение своим страданиям…

 

Руджиери. — Хорошо; позвольте же и мне прямо и откровенно сказать вам, что вы ошиблись. Здешний климат не только не облегчит, а даже принесет значительный вред вашему организму. Развлекайтесь, путешествуйте, ищите разсеяний и вы, конечно, достигнете того, что усиленная чувствительность вашего сердца пройдет. Вы можете совершенно исцелиться и быть снова здоровой…. как я, например.

 

Констанция. — Значит, вы ничего уже ко мне не чувствуете Луиджи?

 

Руджиери (вставая). — Синьора, подобный вопрос…

 

Констанция (тоже вставая). — Хорошо, кончимте эту тяжелую комедию. Вы произнесли мой приговор. Вы меня презираете.

 

Руджиери. — Нет, я о вас только сожалею.

 

Констанция (берет со стола альбом и подает Руджиери ключик, который снимает с шеи). — Возьмите этот ключик, откройте эту книгу и прочитайте мои впечатления. Я заносила их туда, со слезами и скорбию изо-дня в день… Вы увидите, что я не имела ни одного дня, ни одного часа счастия…

 

Руджиери. — Я всегда знал, что ни роскошь, ни богатство не могут сделать человека счастливым. Я это знаю по своему опыту.

 

Констанция. — Мои средства мне были дороги только тогда, когда я могла располагать ими для других и приносит им помощь и утешение… А вы бедны, Луиджи?… Мне писали, что вы здесь окружным врачом, и что условия и средства этого звания слишком тяжелы и недостаточны.

 

Руджиери. — К сожалению это правда. У нас в Италии есть звания, которые обязывают к всецелому пожертвованию собой для пользы общества. Таковы звания сельских врачей, учителей и настоящих народных священников. Одни – в беспрестанной борьбе с усталостью, с непогодами, с самыми непреодолимыми материальными препятствиями, для того, чтобы вырвать из объятий смерти рабочие руки, необходимые земле. Они хоронят между горными уступами или в болотистой местности все свои надежды, молодость и жизнь. Другие борятся с самым грубым невежеством и предрассудками среды, для того, чтобы отстоять сколько нибудь просвещение и здравый смысл народа от насилия лиц, считающих своею обязанностию мешать распространению знаний. Третьи, наконец, делят труды и усталость врачей, несут тягу народа, утешают и ободряют его, и самих умирающих не оставляют оживляющим словом надежды. Но общество, требующее от них так много, в замен не дает им ничего. Скудная обстановка, нужда, чуть не голод — вот их постоянные спутники. Зачем думать о чем либо другом, когда они и так обходятся? Общество смотрит на них свысока, как на какие-то ходячие машины. И если кто либо из них не сумеет вынести борьбы, или вынеся ее, достигнет старости и потеряет возможность тяжелым трудом зарабатывать свое жалкое пропитание, голодная смерть, одиночество и забвение — вот их награда! И это в век так называемого прогресса, в век гуманности и филантропии!

 

Констанция. — Но как же вы живете без радостей, без утешения?…

 

Руджиери. — О, нет, я не говорю о себе. Я вознагражден сознанием, что я приношу пользу, я спокоен тем, что исполняю долг свой, как человек и гражданин… для меня лично никакая другая деятельность не доставила бы столько настоящего, существенного блага.

 

Констанция. — Но человек с вашим развитием, с вашими знаниями разве не встретил бы того же довольства в исполнении своего долга, если бы деятельность его была виднее .. где нибудь в большом городе?.. Разве возможность свободных занятий наукой, известность, деньги, наконец слава — мешают?

 

Руджиери. — Слава – самообольщение, деньги… мне не нужны. Чтó стану я с ними делать? Я один, желания мои скромны, я довольствуюсь немногим и не ищу бóльшего. Меня здесь знают и любят. Очень многие жители вылечены мной от важных болезней, и они считают себя мне обязанными гораздо более, чем мои усилия того заслуживали. Матери благодарят меня со слезами на глазах за сохранение их детей, дети за заботливость об их отцах. Чего же мне еще более?

 

Констанция. — Значит вы…. почти… счастливы?

 

Руджиери. — Да, то-есть не имею права жаловаться на судьбу.

 

Констанция. — И вы…. не думаете изменить своего положения?

 

Руджиери. — Никогда.

 

Констанция. — Но с вашим сердцем, с вашими чувствами… разве можно прожить всю жизнь в одиночестве, без личных привязанностей, без семьи?

 

Руджиери. — У меня есть и привязанности, и даже семья.

 

Констанция (со вздохом). — А!… Я не знала этого.

 

Руджиери. — Я считаю своей семьей старика, школьного учителя и его дочь, с которыми я живу вместе. Я уважаю и люблю старика, по моему он жертва своей любящей натуры и тяжелых случайностей (берет шляпу). Однако, если графине ничего более не угодно, мне пора…

 

Констанция (опуская голову). — Благодарю вас…. мне более… ничего не нужно.

 

Руджиери. — Я вижу, однако, что вы сильно взволнованы разговором, а потому на прощанье позволю еще раз сказать вам уже высказанный мной совет: спокойствие и разсеяние (хочет уйти).

 

Констанция. — Доктор… подождите… не возьмете ли вы с собою эту книгу (показывает на альбом).

 

Руджиери. — К сожалению, Графиня, я давно уже не читаю ничего, кроме человеческого сердца, да медицинских книг. Позвольте мне удалиться (кланяется и уходит).

 

Констанция (бросаясь на диван). — Все погасло в его душе, даже самая память о любви нашей!… Но… его холодность…. отчего зависит она? от равнодушия ко мне только, или…. от любви к другой? О, какая ужасная мысль!

 

(закрывает глаза руками и плачет).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ.

 

 

Констанция и Рипетти (входит из средних дверей).

 

 

Рипетти (на пороге). — Одна! Если бы я наконец мог! Если бы у меня хватило смелости. Руджиери, выходя, советовал мне ее развлекать; попробуем. (подходя). Графиня!

 

Констанция (поднимая голову). — А, это вы мой друг.

 

Рипетти. — Доктор Руджиери, выходя, передал мне, что он находит у вас значительный упадок духа, и что вам необходимо развлечение. Правда ли это?

 

Констанция (вздыхая). — Может быть, правда.

 

Рипетти. — Надобно, значит, разсеяние…. Поищите, чем бы развлечься и, если хотите, будем развлекаться вместе.

 

Констанция. — Я не прочь, но какие развлечения вы мне предложите?

 

Рипетти (смешавшись). — Право… не знаю. По моему лучшим развлечением может служить, ну хоть…. уженье на озере…

 

Констанция. — А вы любите уженье?

 

Рипетти. — Страстно, чрезвычайно!.. (про себя). Боже, что я за дурачина!

 

Констанция. — Есть состояния духа, друг мой, в которых никакие разсеяния, даже самое уженье не помогают…

 

Рипетти (про себя). — Вот ответ, не оставляющий сомнений, что я любим. Другой тут бы и воспользовался, а я… Я еще больше теряюсь (громко). Отчего же, графиня… надобно только иметь твердость…

 

Констанция. —Для исполнения докторского совета? Хорошо, я попытаюсь…

 

Рипетти. — Вот и превосходно, потому что если вы решитесь, те это, будет… превосходно (про себя). Господи, чтó я такое путаю!

 

Констанция. — Вы разделяете мнение доктора Руджиери?

 

Рипетти. — Еще бы, вполне. Доктор Руджиери – человек солидного знания…. что за способности! О, если бы у меня были такие способности, я бы был далеко не тот, каким я теперь. Я его давно знаю; мы были приятелями в университете.

 

Констанция (быстро). — Как? вы его приятель?

 

Рипетти. — Чуть не брат…

 

Констанция (с упреком). — И вы мне этого никогда не говорили?

 

Рипетти. — Я даже не думал, что вы его знаете.

 

Констанция. — О, сколько времени потеряно!

 

Рипетти. — Да, правда… это я всегда говорю…

 

Констанция.—Послушайте, Рипетти, вы говорите постоянно,  что чувствуете ко мне участие и дружбу.

 

Рипетти (одушевляясь). — Участие, дружбу?.. скажите лучше беспредельную привязанность, благоговение!.. и если бы вы мне позволили теперь, когда мы начнем говорить…

 

Констанция. — Рипетти, теперь не время!

 

Рипетти. — А, не время?.. Ну, я не буду говорить, буду слушать…

 

Констанция. — Я хочу подвергнуть испытанию вашу преданность.

 

Рипетти. — Требуйте, чего хотите, жизни, крови.

 

Констанция. — Ничего в этом вкусе не нужно. Я вас попрошу только собрать мне точные сведения об этом человеке.

 

Рипетти. — О каком человеке?

 

Констанция. — О Лу… о Руджиери.

 

Рипетти. — Только-то? Ничего нет легче…

 

Констанция. — Постарайтесь узнать главнейшее, с кем он дружен, с кем особенно близок…

 

Рипетти. — Все узнаю…. стоит только зайти к парикмахеру, где он стрижется, и за скуди сей человек выскажет мне всю подноготную.

 

Констанция. — Но, однако, Рипетти, будьте осторожны.

 

Рипетти. — Нужно ли напоминать об осторожности человеку, живущему под одной крышей с вашим тестем?

 

Констанция. — Я хочу также знать преимущественно, есть ли между его друзьями…. женщина.

 

Рипетти. — Э! да к чему вам понадобились такие подробности?

 

Констанция. — В свое время я вам это скажу, а пока не теряйте времени — разузнайте все, и скорее как можно ответ. Я буду ждать вас в своих комнатах, и за все ваше участие, в свое время, сумею отблагодарить вас (подает ему руку и уходит во внутренние комнаты).

 

Рипетти. — По всему видно, она скучает. А я-то дурак ничем не могу воспользоваться.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.

 

 

Те же, Дон Калигула, Розолио и Слуга.

 

 

Слуга. — Не угодно-ли будет вам подождать здесь, пока я доложу графу.

 

Рипетти (наблюдая их, особо). — Что за подозрительные рожи! Думаю, что одних их оставить здесь не безопасно, а на разговор с ними — язык не решается. Покажу вид, что я их не замечаю (садится, берет со стола газету и закрывает ею лицо).

 

Дон Калигула (к Розолио). — Кто бы мог быть этот синьор? По манерам видно, что он из домашних…

 

Розолио. — Или секретарь, или кассир…

 

Дон Калигула. — Вы думаете, кассир? Не надобно упускать случая к полезному знакомству (подходят в одно время с Розолио с разных сторон к Рипетти). Ваш покорный слуга.

 

Рипетти (не отводя глаз от газеты, слегка кивает половой). — А! здравствуйте, здравствуйте!

 

Дон Калитула. —Синьор развлекается чтением?

 

Рипетти. — Н-да, от нечего делать…

 

Розолио. — Приятное и полезное занятие. Ныне газеты так интересны.

 

Дон Калигула. — Политические известия…

 

Розолио. — Новости….

 

Дон Калигула. — Телеграммы…

 

Розолио. — Военные бюллетени…

 

Рипетти (про себя). — Эк лезут, благодетели.

 

Дон Калигула. — Синьор – римлянин?

 

Рипетти. — Н-нет.

 

Розолио. — Но синьор приехал из Рима, вместе с его сиятельством?

 

Рипетти. — Н-да.

 

Дон Калигула. — Прямо оттуда?

 

Рипетти. — Н-нет.

 

Розолио. — Итальянец?

 

Рипетти. — Н-да.

 

Дон Калигула. — Когда синьор оставил Рим…. как там было?.. в какую сторону направлялись…. ветры;

 

Рипетти (про себя). — Э! голубчики (в слух)! К норд-осту… н-да.

 

Дон Калигула.— Позвольте узнать, синьор, как здоровье его святейшества?

Рипетти. — Плохо… н-да… Извините (встает и уходит и в дверях останавливается с графом).

 

Рипетти. (в дверях графу). — Граф! будьте осторожны с этими господами!

 

Граф (с испугом). — О!

 

Рипетти. — Думайте о том, чтó станете говорит.

 

Граф (про себя). — О, я несчастный, чтó мне делать?

 

Дон Калигула и Розолио (кланяются). — Честь имеем представиться вашему сиятельству.

 

Граф (про себя). — Чтó делать? Буду говорит полу-словами (громко). Рад!

 

Дон Калигула. — Мое звание, ваше сиятельство вы видите; помимо моих заслуг, я избран также инспектором училищ.

 

Граф. — Так…

 

Розолио. — Я, Граф, здешний аптекарь, и несмотря на мое ничтожество, по желанию избирателей, первый депутат коммуны.

 

Граф. — Браво!

 

Дон Калигула. — Мы позволили себе явиться к вашему сиятельству, и поблагодарить вас от лица всех жителей за ту высокую честь, какую вы делаете нам, удостоив прибыть на жительство в нашу среду.

 

Граф. — Благодарю.

 

Розолио. — И с тем вместе предложить ваши ничтожные услуги, буде ваше сиятельство заблагорассудите; оными воспользоваться.

 

Граф. — Дело!

 

Дон Калигула. — Ваше сиятельство намерены долго доставлять нам честь своим пребыванием?

 

Граф. — Не знаю.

 

Розолио. — Вероятно мы можем рассчитывать на все лето?

 

Граф. — Бог знает.

 

Дон Калигула (тихо к Розолио). — Граф-то не красноречив.

 

Розолио (тихо к Дон-Калигула). — Чтò узнаем, то и ладно.

 

Дон Калигула (тихо Розолио). — Может быть, он оставит нас обедать, и за обедом разговорится (громко). С превеликим соболезнованием мы известились, что невестка вашего сиятельства не пользуется хорошим здоровьем.

 

Граф. — Больна.

 

Розолио. — Моя аптека к услугам вашего сиятельства.

 

Граф. — Гм!

 

Дон Калигула. — Я также всегда готов служить, чем могу.

 

Граф. — А!

 

Розолио. — У нас в околодке два врача, и оба знающие свое дело.

 

Граф. — Дело.

 

Дон Калигула. — Кажется, ваше сиятельство уже приглашали одного из них на консультацию?

 

Граф. — Кажется.

 

Розолио. — Доктора Руджиери?

 

Граф. — Может быть.

 

Дон Калигула. — Он наилучший из двоих.

 

Граф. — Превосходно.

 

Розолио. — Как врач, но не как человек.

 

Граф (испуганный). — Как?

 

Дон Калигула. — Ваше сиятельство, вы нас конечно простите, что мы так смело высказываем нашу мысль, но вы приезжий, а мы в некотором роде власть, и считаем своею обязанностию предупредить вас, чтобы вы были осторожны в сношениях с этим человеком, этим можно предварить мало ли какие беды. . . . .

 

Граф. — Чтò такое? чтò такое? Бога ради объяснитесь, синьоры, я чувствую невольное смущение и ужас (осматривает двери и слушает в замочные скважины). Будемте говорить в полголоса. Чтó вы разумели, когда начали?..

 

Дон Калигула. — Вы знаете, что в настоящее взбаломученное время в Италии завелись мечтатели, опасные люди, утописты, фанатики, горячие головы, взбалмошные люди.

 

Граф. — Тише, тише, Бога ради тише!

 

Дон Калигула. — Доктор из их числа! . .

 

Граф. — Неужели же нет угла в этой благословенной Ит… земле, где бы человек мог укрыться, чтобы не слыхать ничего такого, чтò он не считает для себя воз… приятным.

 

Дон  Калигула. — Увы, граф, но это так; дьявол обуял молодежью, да и не одной молодежью sрiritus diaboli triumphat! Трудно избежать ада…

 

Граф. — И тюрем?..

 

Розолио. — О, этого нечего бояться. Для чего же мы здесь?

 

Дон  Калигула. — Законной охраной…

 

Граф. — Я очень рад заявить вам, что я не вмешиваюсь ни во что, не знаю ничего и даже ничего не говорю. Предостережение же ваше я приму к сведению.

 

Розолио (к Дон-Калигуле). — Не через край ли хватили мы? Чтобы не пришлось разделываться с Руджиери?

 

Дон Калигула (к Розолио). — Вы ничего не понимаете, вы не видите, что с этих пор дверь виллы для него заперта?

 

Граф (про себя). — Они шушукаются: не нашли ли они во мне чего-либо подозрительного?… Надо отвлечь их сомнение… быть любезным (стараясь говорить спокойно). Я надеюсь, что синьоры не откажут мне в чести откушать со мною.

 

Дон  Калигула. — О, граф, вся честь на нашей стороне.

 

Розолио. — Граф слишком внимателен.

 

Граф. — Я попрошу у вас извинения, что оставлю вас на время, мне надобно распорядиться… (хочет уходить, в это время из передней раздается голос Сальвони: как бы то ни было, я пойду, потому что у меня важное дело). Это еще что за шум?

 

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ.

 

 

Те же и Сальвони.

 

 

Сальвони (входит запыхавшись). — Граф! прошу меня извинить, всего два слова, я тотчас же уйду…

 

Дон Калигула и Розолио (особо). — Этот! здесь!

 

Сальвони (увидя их, про себя). — А! почуяли запах графской кухни…

 

Дон Калигула (тихо графу). — Ваше сиятельство, одно слово.

 

Розолио (тихо графу). — Ваше сиятельство, на одну минуту. (теребят его в разные стороны).

 

Граф. — Чтó? чтó такое?

 

Дон Калигула. — Вы знаете этого человека?

 

Граф. — Вижу в первый раз в жизни…

 

Розолио. — Он… тоже, как Руджиери.

 

Граф. — Тс! тс! тише!

 

Дон Калигула. — Это школьный учитель, которого мы были вынуждены уволить сегодня утром от преподавания из высших административных соображений.

 

Граф. — Ой! ой! ой!

 

Розолио. — Он развращал юношество!

 

Дон Калигула. — Проводил вредные идеи…

 

Розолио. — Проповедывал единство Италии…

 

Дон Калигула.— Стремился из Рима сделать ее столицу.

 

Граф. — Тс! тс!… тише! Даже и в шутку не повторяйте мне таких ужасов…

 

Розолио. — Это другой экземпляр доктора Руджиeри.

 

Дон Калигула. — Который живет с его дочерью в конкубинате.

 

Граф. — Как же он смел войти ко мне!

 

Вместе:

 

Дон Калигула. — Вероятно с целью втянуть вас… но тс!

 

Розолио. — Вероятно с каким-либо адским замыслом.

 

 

Граф. — Боже мой! да здесь еще хуже, чем в Риме!

 

Дон  Калигула. — Отделайтесь от него!

 

Розолио. — Прогоните его!

 

Граф (про себя). — Вот положение! между двумя огнями! Но ведь и этого раздражать опасно…. попробуем дипломатически (тихо подходит к Сальвони и несколько раз оглядывает его с ног до головы).

 

Сальвони (про себя). — Эти господа уже меня зарекомендовали — не беда!

 

Граф (к Сальвони). — Что угодно… синьору?

 

Сальвони. — Я зашел только за доктором Руджиeри, в котором имею неотлагательную нужду… Зная, что он здесь, и находясь в исключительных обстоятельствах, я прямо позволил себе это, за что прошу извинения.

 

Граф. — Доктор Руджиери? (взглядывая на Дон Калигула). Не знаю, не слыхал.

 

Сальвони. — Но я знаю наверно…

 

Дон  Калигула. — Граф уже сообщил вам, что он не знает.

 

Сальвони. — Боже мой! где же я его найду…

 

Розолио. — Видно, г. учителю есть спешное дело до синьора Руджиери?

 

Сальвони. — О, да еще бы, дело идет о моей дочери, о моей бедной дочери…

 

Дон Калигула. — А, об дочери (тихо графу). Вслушайтесь, ваше сиятельство.

 

Граф (тихо). — Тс! да, да…

 

Розолио. — Ваша дочь нуждается в докторе?..

 

Сальвони. — И вы еще имеете дух спрашивать! Вы думаете, что лишив отца куска хлеба, вы не нанесли вместе удара и дочери? Ну, так радуйтесь! уж целый час она в обмороке и Бог знает, чтó будет с ней, если я не отыщу скоро доктора…

 

Дон  Калигула. — Обморок не беда… ваше сердце слишком преувеличивает опасность…. ваша дочь поправится.

 

Сальвони. — Да, конечно, поправится! Бог не допустит, чтобы моя дочь, моя единственная отрада, погибла… Но если, чего Боже сохрани, она захворает серьёзно, если… страшно сказать, я ее потеряю… (приближаясь к Дон Калигула и Розолиo) вы двое, как причина всех моих бедствий, ответите мне за это… и ответите так, что будете помнить… Я во всю свою жизнь не обидел мухи, я стар, но у меня хватит силы, чтобы своими руками задавить гадин, как бы они ни назывались…

 

Граф. — Тс! тс! замолчите, замолчите!

 

Сальвони. — Я скоро кончу, граф! Я не побрезгаю замараться о ханжу или перепачкаться в касторовом масле, но…

 

Граф. — Однако, синьор, я прошу вас перестать и уйти отсюда.

 

Сальвони. — Я ухожу, граф… я даже буду пока молчать, но эти синьоры… меня узнают… (уходит в изнеможении и бормоча про себя). Злодеи, злодеи!

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ.

 

 

Те же,  без Сальвони, потом Рипетти.

 

 

Дон Калигула. — Слышали, ваше сиятельство?

 

Розолио. — Каков кривляка?

 

Дон Калигула. — Погибшая душа!

 

Рипетти (поспешно входя). — Граф, одно слово (отводит его в сторону).

 

Граф (с испугом). — Чтò такое еще случилось?

 

Рипетти. — Граф, если вы дорожите своим спокойствием, гоните скорее прочь этих синьоров…

 

Граф. — За что?

 

Рипетти. — Я все узнал, чтó надобно. Эти господа пользуются общею ненавистью. Все поселяне против них, а особенно сегодня, за то, что они прогнали утром из личной мести школьного учителя, боготворимого всеми жителями.

 

Граф. — Ой, ой, ой! Он был сейчас здесь и я его тоже только что прогнал отсюда…

 

Рипетти. — О, какая неосторожность! вы навлекаете на себя этим нерасположение народа… Как поправить? выгоните хотя пока скорее хоть этих-то…

 

Граф. — Но как? Но как? О, я несчастный, я пригласил их обедать!

 

Рипетти. — Новая беда!

 

Граф. — Рипетти, Бога ради, выручите меня, помогите мне, научите меня…

 

Слуга (входя). — Кушать подано, ваше сиятельство.

 

Дон  Калигула и Розолио. — Наконец-то!

 

Рипетти (тихо). — Притворитесь больным…

 

Граф (идет к дверям, но посреди комнаты схватывается за сердце и падает на софу). — О, Боже!

 

Рипетти (бежит к нему). — А, снова обморок (хлопочет около него).

 

Дон Калигула и Розолио. — Чтó случилось?

 

Рипетти. — Граф без чувств!

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ.

 

 

Те же и Констанция.

 

 

Констанция.—Чтó случилось? Ах, чтó такое с графом?

 

Розолио. — Как это так вдруг!

 

Дон Калигула. — И с чего это?

 

Рипетти. — Господа, прошу вас, не беспокойтесь (тихо Констанции). Они приглашены обедать, но во что бы ни стало, от них надо избавиться…

 

Констанция. — Синьоры, мне очень жаль, но внезапная болезнь графа требует ухода…. Я не смею вас задерживать, в другой раз…

 

Дон Калигула. — Мы понимаем, Графиня, что наш долг удалиться… Честь имеем кланяться.

 

Розолио. — Графиня!… (уходя) Вот тебе и обед!…

 

Дон Калигула. — Не придется ли начинать с похоронного!..

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ.

 

 

Те же, без ушедших.

 

 

(Едва Дон Калигула и Розолио уходят, граф открывает глаза, оглядывается кругом, вскакивает и обращаясь к слуге говорит):

 

Бегите за ними, заприте все двери, чтобы ни одна муха не залетела более в мой паллаццо… живо! проворно! (слуга уходит). А вы, Констанция, приготовьтесь… Мы сегодня же, если только будет можно, уедем… О! что за несчастная, что за жалкая страна!… Нигде, нигде и нигде нет покоя! Я не буду обедать, я потерял аппетит. Я уйду в свои комнаты, мне надобно отдохнуть, успокоиться… Констанция… Кто бы обо мне ни спросил, чтò бы ни спрашивалось, не отвечайте никому ничего… Я умер, умер для всех и для всего… (Бежит со всех ног, в свои комнаты).

 

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

 

 

Комната 1-го действия, но почти пустая, стол и несколько стульев. В одном углу открытый чемодан.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

 

 

Клара и Меника. Клара (сидит), а Меника укладывает вещи в чемодан.

 

 

Меника. — Посмотрите, сударыня, хорошо ли я все уложила.

 

Клара (задумчиво). — Да, да… отлично.

 

Меника. — Тарелки и стаканы я завернула в ваше шерстяное платье, чтобы они не перебились. Не нужно ли еще что нибудь уложить?

 

Клара. — Нет, мое все уложено; может быть, батюшке еще понадобится место, да и для ваших вещей.

 

Меника. — Обо мне не беспокойтесь, я уже свой узелок приготовила, я возьму его под мышку, когда станем переезжать. Далеко ли отсюда до новой квартиры?

 

Клара. — Не знаю, батюшка еще ничего не говорил о том, где он нанял.

 

Меника. — Прошло ли ваше нездоровье? как себя чувствуете?

 

Клара. — Хорошо, хорошо… я совсем поправилась.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

 

 

Сальвони (входит, неся в руках старый халат, туфли, трубку и несколько книг).

 

 

Сальвови. — Оmnia mae meсum роrto! Меника, возьмите и уложите все эти вещи; осторожнее с халатом, для меня он очень дорог: его носили мой отец и дед. Книгу можно положить сверх всего: наука снисходительна…

 

Клара. — Только не к нам, батюшка. Сложите все на стол, Меника, я уложу все сама, а вы идите в кухню, надобно все кухонное также уложить.

 

Меника. —Для чего вам беспокоиться, сударыня? я вот в две минуты все уложу, да и в кухне-то немного вещей (укладывает и уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.

 

 

Сальвони и Клара.

 

 

Сальвони. – Добрая и услужливая девушка… ну что ты, Клара, поправилась ли?

 

Клара. — Я, батюшка, совсем хорошо себя чувствую. Не забыли ли вы чего нибудь в классной комнате?

 

Сальвони. — Нет, все убрано… остался там пожалуй некоторый портретик, но я его жертвую моему наместнику, нам его не нужно. Запрем-ка туда дверь, я не хочу видеть пустой комнаты, с которой связаны воспоминания десятков лет. Точно поле битвы после генерального сражения (затворяет дверь в классе и вытирает глаза). Дай мне спичку, Клара… во всех критических случаях мой жизни я прибегаю к куренью, оно как будто развлекает тоску.

 

Клара (подавая спичку). — Зачем тосковать? это ничего не поможет, подумаем о другом: куда мы, например, переезжаем?

 

Сальвони. — Куда? куда?… а я-то почем знаю?…

 

Клара. — Как? ты еще не нашел квартиры?

 

Сальвони. — Квартиру-то отыскать было нетрудно, да без денег никуда не впустят.

 

Клара. — Можно заплатить после, не потребуют же вперед денег…

 

Сальвони. — С других не потребуют, да только не с нас; все домохозяева боятся обидеть лигу, а враги мои хотят меня во что бы то ни стало выжить из местечка, как выжили из школы. Кстати, что доктор, знает ли он, что мы выезжаем?

 

Клара. — Он еще не возвращался.

 

Сальвони. — Как ты думаешь, чтó он думает делать?

 

Клара. — Право, не знаю, но полагаю, что если он захочет оставаться здесь, то новый учитель вероятно не будет сопротивляться: доктор хороший и аккуратный плательщик.

 

Сальвони. — Конечно, конечно… и враги мои будут еще довольны, что мы не будем жить вместе.

 

Клара. — Это не помешает, чтобы он по прежнему был расположен к нам.

 

Сальвони. — Еще бы; будем, по крайней-мере, надеяться, но признаюсь откровенно, мне будет первое время неловко, тяжело… чего-то недоставать; я так привык видеть его ежедневно за обедом и за ужином… я его так любил, наши взгляды так сходны… (С волнением). Чтó это сегодня с этой трубкой делается… просто не курится (бросает с досадою трубку на пол. Клара вздрагивает). Ты испугалась, Кларочка? Извини меня…

 

Клара (печально). — Полно, полно, в чем ты извиняешься?…

 

Сальвонии. — Мне что-то не по себе, да и ты какая-то печальная…

 

Клара. — Я ничего… Я только устала немного.

 

Сальвони. — Так отдохни же, а я пойду снова… уж хоть угол какой, а найду, на улице жить нельзя…

 

Клара. — Ты скоро вернешься?

 

Сальвони. — Как только будет можно (берет шляпу). Хоть бы до получения жалованья подождали мои злодеи… сердца у них нет (уходит и потом возвращается). Что, у Меники нисколько не осталось ее экономии от жалованья?…

 

Клара. — Нет, батюшка, она все нам уже отдала (Сальвони вздыхает, почесывается и уходит). Я никогда не думала, что придется столько страдать. Неужели мне так дорог этот дом и мое прошлое? Ах, я вижу теперь, как оно было хорошо, дни мои проходили так приятно, а особенно вечера, когда он читал мне своих любимых авторов или говорил о своих надеждах, о будущности, и все кончилось, все прошло… он не будет больше жить с нами…. может быть, другая займет мое место в его расположении… О! для чего я не умерла во время последней моей болезни… я вижу, что иногда жизнь тяжелее смерти!

 

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 

 

Клара и Руджиери.

 

 

Руджиери. — Слава-Богу, вы уже на ногах!

 

Клара (вставая и подходя к нему). — Наконец-то вы возвратились.

 

Руджиери. — Я просто бежал сюда: мне сказали, что старик наш искал меня повсюду, что с вами сделался внезапный припадок.

 

Клара. — Да, мне сделалось дурно, но теперь все прошло. Но где же вы были, что вас нельзя было сыскать?

 

Руджиери. — Возвращаясь с виллы Бельведер, я встретился с двумя приятелями, которые затащили меня на гору, чтобы посмотреть, не возвращается ли из Милана комский пароход, которого все ждут с нетерпением.

 

Клара. — С новостями о войне?

 

Руджиери. — Да, именно. Вчера весь день слышалась перестрелка в стороне Милана… но об этом после; теперь поговорим об вас, совершенно ли вы поправились? Покажите ка мне ваш пульс…

 

Клара. — Я совершенно здорова (подает руку).

 

Руджиери (берет за пульс). — Ну, я этому не поверю, пульс лихорадочный, ускоренный… чтó случилось? Вы взволнованы, не произошло ли какой-либо новой беды?

 

Клара (показывая на чемодан). — Поглядите сами…

 

Руджиери (подходя к нему). — С посудой и платьями?… Чтó это значит?

 

Клара (всхлипывая). — Батюшка потерял место…

 

Руджиери. — О, негодяи: этого только недоставало.

 

Клара. — И так-как помещение это принадлежит общине и школе, то его сегодня же велели нам очистить.

 

Руджиери. — Этого можно было от них ожидать!… Но где же старик?

 

Клара. — Пошел искать другую квартиру.

 

Руджиери. — Но ведь у него нет денег… я и сам не особенно богат в настоящую минуту, но вот мой кошелек, отдайте ему пока… лучше что-нибудь, чем ничего; не хватит, я займу у кого-нибудь из приятелей…

 

Клара. — О, нет! нет! мы не хотим вас стеснять…

 

Руджиери. — Стеснять? Видите, Клара… если вы сколько нибудь расположены ко мне, то не имеете право оскорблять меня отказом (дает деньги). Скажите лучше, уложили ли вы мои вещи?… Клара. — Нет, я оставила вашу комнату, как она была…

 

Руджиери. — Мою комнату…. да разве у меня есть здесь комната, с той минуты, как помещение перестало быть вашим?

 

Клара. — Но, может быть… вы захотите здесь остаться…

 

Руджиери. — Остаться, когда вы переезжаете? Я перееду с вами…

 

Клара. — С нами!?… и вы говорите это серьёзно?

 

Руджиери. — Как нельзя серьёзнее, если только не встречу препятствия с вашей стороны.

 

Клара. — Но мы еще сами не знаем, где мы найдем квартиру.

 

Руджиери. — Это для меня все равно. Укладывайте мои вещи и отправляйте их вместе с своими… Меня только удивляет, как вы могли думать, что я здесь останусь?

 

Клара. — Ах, Руджиери… Я боялась…. я сомневалась…

 

Руджиери. — В моей привязанности к вашей семье? Да разве вы позабыли, что я смотрю на себя, как на вашего отца, Клара?… Честь имею по этому праву приказать вам, синьора, чтобы впредь случаи такого недоверия не повторялись… Но чтó с вами? вы дрожите, вы еще не здоровы…. садитесь (заставляет ее сесть).

 

Клара. — О, как бы я хотела умереть в эту минуту.

 

Руджиери. —Умереть?… почему это?

 

Клара. — Потому, что я себя чувствую такой счастливой, такой счастливой!

 

Руджиери. — Значит, на оборот, надобно жить…

 

Клара. — Доктор! вы нас не оставите, не оставите никогда?

 

Руджиери (берет ее руку). — С какой стати я вас буду оставлять… для кого? для чего?

 

Клара. — И… если мой отец, чего не дай Бог, не вынесет перемены?

 

Руджиери. — У вас останется второй отец…

 

Клара (отворачивается, чтобы скрыть слезы). – О! благодарю вас, благодарю вас…

 

Руджиери (про себя). — Зачем мне 37 лет, а не 27?!

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ.

 

 

Те же, и Меника.

 

Меника. — Синьор доктор!

 

Руджиери. — Чтó вам надобно, Мeника?

 

 

Меника. — Вас зовут синьор…

 

Руджиери. — Кто меня зовет?

 

Меника. — Ваши знакомые, синьор Гаспаро и синьор Антонио; они ждут вас на улице, и просили сказать вам, чтобы вы поспешили выдти; они имеют сообщить вам что-то особенно важное…

 

Руджиери. — Понимаю (к Кларе), я скоро вернусь. Сегодня для меня день чрезвычайно важный. Я надеюсь на кое-что, чтó, исполнившись, принесет с собою перемену в судьбе отца вашего. Укладывайте мои вещи и книги и… до свидания (уходит).

 

Клара. — Скорее, Меника, принесите докторский чемодан,

 

Меника. — Как? и он переезжает?…

 

Клара. —Да.

 

Меника. — Ну, вот видите, я говорила. Белая курица снесла сегодня яйцо ровно в полдень, это предсказывало, что доктор переедет с нами.

 

Клара. — Сотрите с чемодана пыль и принесите его в его комнату, а я покамест приготовлю его белье (входит в комнату Руджиeри).

 

Меника. — Сейчас, сейчас, падрона. Ну, не будь я Меника, коли все это не кончится свадьбой.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.

 

 

Рипетти и Констанция (из средних дверей).

 

 

Рипетти. — Входите, входите, без опасения.

 

Констанция. — Но уверены ли вы, что доктора здесь нет?

 

Рипетти. — Я видел своими глазами, как он вышел и пошел к горе с двумя другими лицами…

 

Констанция. — Хорошо. Потрудитесь же теперь сказать кучеру, чтобы он не уезжал, и ждал меня на том же месте, где я сошла. Вас я тоже прошу меня оставить одну.

 

Рипетти. — Вы хотите возвращаться одна?

 

Констанция. — Да, так нужно; теперь не надобно уже больше предосторожностей.

 

Рипетти. — Но я думал, я полагал, что я могу теперь узнать…

 

Констанция. — Не делайте мне напрасных вопросов. Вы, который всегда были так скромны, так деликатны…

 

Рипетти. — Наконец, я думал, что вы мне позволите высказать…

 

Констанция. —Теперь не время…

 

Рипетти. — Да, да… не время, мы в чужом доме, но когда вы вернетесь?

 

Констанция. — Скорей уходите, Рипетти… я слышу, что кто-то идет.

 

Рипетти. — Ухожу, ухожу, графиня (уходя оглядывается на Констанцию и вздыхает). Всегда и всегда одно и то же: теперь не время!…

 

Констанция (оглядывая комнату). —Так вот где живут его привязанности!… как здесь все бедно и пусто… она однако же счастливее меня… Чтó в роскоши и богатстве, из-за которых еще рельефнее выступает горькое одиночество?… Но, тише, кто-то идет.

 

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ.

 

 

Клара (из боковых дверей) и Констанция.

 

 

Клара. — Так, так, Мeника (увидя Констанцию, останавливается). Синьора, кого вам угодно?

 

Констанция. — Извините меня, не можете ли вы сказать мне, не здесь ли живет школьный учитель?

 

Клара. — Вы в его квартире, синьора.

 

Констанция. — А вы не дочь ли его?

 

Клара. — К вашим услугам, синьора.

 

Констанция. — Очень рада, что вас вижу. Я – приятельница графини Альдобранди, которая, желая провести несколько месяцев на вилле, ищет на это время учителя для своего сына. Ей указали на вашего отца, и она уполномочила меня переговорить с ним об этом.

 

Клара. — О, какое это счастие для нас, синьора! Отец мой только-что потерял свое последнее место… Теперь его нет дома, но как только он вернется, то, не теряя ни минуты, явится к графине.

 

Констанция. — Если вы мне позволите, я, хотя цель моего посещения достигнута, все-таки останусь здесь несколько минут. Я много сегодня ездила и устала, а может быть, пока я отдыхаю, ваш отец вернется.

 

Клара. — О, будьте как дома. Только не сердитесь, что я должна вас оставить одну, у меня столько дела.

 

Констанция. — Вы заняты, вы спешите?

 

Клара. — Да, я тороплюсь как можно скорее уложить вещи нашего жильца, доктора Руджиери.

 

Констанция. — Доктора Руджиери? того самого, который сегодня утром был приглашен на консультацию графом?

 

Клара. — Именно, но, простите мое любопытство, синьора, не знаете ли вы, кто болен на вилле, сам граф?

 

Констанция. — Нет, доктора приглашали для его невестки.

 

Клара. — Понимаю, для матери того ребенка, которого учить будет мой отец?

 

Констанция. — Да, она вдова сына графа.

 

Клара. — Вдова? а, так она вдова!

 

Констанция. — Второй год.

 

Клара. — Бедная! а что она еще… молода?

 

Констанция. — Очень молода.

 

Клара. — Может быть, хороша собой?

 

Констанция. — Не дурна.

 

Клара. — Как вы, синьора, например…

 

Констанция.— О, нет! гораздо красивее.

 

Клара. — Еще красивее!…

 

Констанция. — Чтó с вами? вы изменились в лице, неужели вам неприятно, что графиня хороша собой?

 

Клара (оправляясь). — О, нет, нет! чтó мне такое в том, хороша она или дурна…. вы не знаете, чем больна, она?

 

Констанция. — Ее болезнь чрезвычайно сложная…

 

Клара. — И продолжительная?…

 

Констанция. — Мы все боимся этого, но, кажется, это так (про себя). Она ревнует… он любим!

 

Клара. — Значит… доктору придется часто навещать ее?..

 

Констанция. — Должно быть.

 

Клара. — И придется просиживать долго?…

 

Констанция. — Вероятно.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ.

 

 

Меника (из кухни с большим чемоданом).

 

 

Меника. — Падрона, вот чемодан (видит Констанцию и останавливается).

 

Клара. — Уйдите прочь, теперь некогда, подождите немного.

 

Меника. — Но…

 

Клара (выходя из себя). — Говорят, что теперь некогда, уходите.

 

Меника. — Я оставлю чемодан здесь (ставит чемодан на пол и уходит).

 

Констанция. — Я вас задерживаю, этот чемодан…

 

Клара. — Для вещей доктора, но я еще найду время…

 

Констанция. — Разве он сегодня куда-нибудь уезжает?

 

Клара. — Нет, синьора, он только переезжает… вместе с нами.

 

Констанция. — А почему же вы переезжаете?…

 

Клара. — Я вам уже говорила, что отец потерял место… а так-как помещение это принадлежит коммуне, то с потерей места, отец должен очистить и помещение…

 

Констанция. — Значит, и доктор тоже потерял место?

 

Клара. — О, нет! он мог и здесь остаться, но предпочитает переехать с нами.

 

Констанция. — Его, вероятно, об этом просил ваш отец?

 

Клара. — Нет, он делает это добровольно, по своей охоте…

 

Констанция. — И вас это не стесняет?…

 

Клара. — Нисколько, мы этому очень рады…

 

Констанция. — Он, вероятно, вас любит?

 

Клара. — Очень, как дочь…

 

Констанция. — И вы в свою очередь?

 

Клара. — Я люблю его, как… отца.

 

Констанция. — Простите, но я думаю, что вы его любите иначе.

 

Клара. — Синьора!…

 

Констанция. — Простите меня, но я знаю людей… вы говорите о докторе с тем чувством, с каким говорят о человеке, который может быть нам мужем…

 

Клара. — Мужем!… очевидно, что вы не знаете доктора.

 

Констанция. — Почему вы так думаете?

 

Клара. — Потому что, если бы вы хоть сколько-нибудь его знали, то не могли бы и подумать, что он когда-нибудь женится!…

 

Констанция. — Это почему?

 

Клара. — Такой уж у него взгляд. Вот видите ли, с ним было несчастие. В молодости он любил одну девушку, и был даже ее женихом; но она его обманула, и с тех пор он не хочет любить ни одной женщины… и не хочет никогда жениться.

 

Констанция. — Он сам это вам рассказывал?

 

Клара. — Да, синьора, он говорил, что эта девушка была горда, тщеславна, бессердечна, и поступила с ним жестоко…

 

Констанция (с жаром). — Однако, она была не такова!… тщеславна…. пожалуй… но бессердечна, жестока…. нет! это клевета…

 

Клара. — Совсем не клевета, и вот доказательство, она из-за денег вышла замуж, за больного, за чахоточного.

 

Констанция. — Не из-за денег! я пожертвовала собою для моего отца.

 

Клара. — Как! вы!… Боже мой!

 

Констанция. — Я себя выдала… хотела молчать, но не могла…

 

Клара. — Синьора, Бога ради… простите мои дерзкие слова…. если бы я могла думать…

 

Констанция. — Вы ничем не виноваты, дитя мое; вы говорили, как чувствовали… но и я не так виновна, как кажусь вам. Я знаю, что по недостатку воли, я разбила жизнь Руджиери… но я за то довольно наказана. Любовь моя к нему не исчезла и поправить дело было главнейшею целью моей жизни. Не зная ничего о дальнейшей его участи, не зная даже о вас, я приехала сюда собственно для него, в надежде, что не все еще потеряно!.. Я думала, что мои средства, мои богатства принесут ему облегчение в его горькой и труженической жизни….

 

Клара. — Вы думаете, что он здесь несчастлив?

 

Констанция. — Да, я думаю это.

 

Клара. — Но он так скромен в своих желаниях, ему так мало нужно, чтобы быть, довольным.

 

Констанция. — Да, теперь, может быть… но придет время, когда нужда сделается для него невыносимой… и дай Бог, чтобы он никогда не раскаялся в тех словах, которые говорил мне сегодня утром…

 

Клара. — Так вы с ним уже говорили обо всем этом?

 

Констанция. — Да.

 

Клара. — И вы уже ему сказали, что хотите за него замуж?

 

Констанция. — Почти… Я высказала ему, что еще люблю его…

 

Клара. — Чтó же он вам ответил?

 

Констанция. — Он холодно отверг мое чувство…

 

Клара. — Неужели? Почему же?

 

Констанция. — Потому что он любит…. вас.

 

Клара (с слезами). — Неужели! о, Боже мой, Боже мой!…

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ.

 

 

Те же и Меника.

 

Меника. — Они все идут сюда.

 

Клара. — Кто идет?

 

Меника. — Отец ваш, переносчики и все эти утренние господа.

 

Клара. — Графиня, позволите ли вы мне завтра посетить вас?

 

Меника (про себя). — Э, вот она какая птица! Графиня!

 

Констанция. — Спрашивая меня об этом, вы как будто говорите, чтобы я ушла?

 

Клара. — Нет, графиня, но вам едва-ли будет приятно быть свидетельницей грустной сцены, как нас будут отсюда выгонят.

 

Констанция. — А я все-таки хотела бы остаться.

 

Клара. — Делайте, как вам угодно.

 

Меника (про себя). — Графиня эта вероятно очень скучает и хочет развлечься, смотря на то, как мы будем укладывать чемоданы.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ.

 

 

Те же и Сальвони, Дон-Калигула, Розолио, Гонцо потом Ризотто.

 

 

Сальвони. — Вот, господа, ваша квартира. Стены те же, какими я их получил. Мебель обветшала, но я имел право ею пользоваться. Поверьте все по вашему инвентарю, и я тотчас позову переносчиков и раскланяюсь с вами.

 

Клара (показывая на Констанцию). — Отец, что же ты ничего не видишь. Графиня Альдобранди.

 

Сальвони (поднимая колпак расшаркивается). — Графиня! у меня… какими судьбами?…

 

Дон Калигула. — Ваше сиятельство, простите, что мы, не предполагая вас здесь встретить, вошли с таким шумом…

 

Розолио. — Если бы я мог догадаться об этом, ваше сиятельство…

 

Констанция. — Чтò же тут необыкновенного, что вы застали меня у моей подруги (берет руку Клары, та благодарит ее знаками).

 

Сальвони. — Моя дочь – подруга графини!…

 

Дон Калигула (Розолио). — Понимаете ли вы тут хоть что-нибудь?

 

Розолио. — Перед Богом, решительно ничего…

 

Ризотто (Розолио). — Зачем вы не предупредили меня, что Графиня дружна с дочерью учителя? Я бы не явился сюда…

 

Констанция. — Вы собрались сюда господа отнять у синьора, Сальвони помещение. Вы желаете, чтобы он с дочерью немедленно его очистил, не так ли?

 

Дон Калигула. — Нет, Графиня, не так… мы не желаем этого, мы делаем это скрепя сердце, но долг, как бы он ни был тяжел, прежде всего.

 

Розолио. — Мы имеем приказание начальства…

 

Гонцо. — И мое назначение… бумажку, которую я имею при себе (вынимает бумагу).

 

Констанция. — Чтó это за лоскут бумаги?

 

Гонцо. — Это не лоскут, а приказ мне немедленно вступить в мою новую обязанность школьного учителя этой общины.

 

Констанция. — Как же вас зовут?

 

Гонцо. — Гонцо, к вашим услугам.

 

Сальвони (вне себя). — Дуралей!

 

Гонцо. — Кто осмеливается браниться?.. Я пользуюсь покровительством власти, и за всякую обиду мне будет законно отплочено.

 

Констанция. — Не будемте ссориться, а лучше подумаемте вместе, нельзя ли как-нибудь помочь делу…

 

Дон Калигула. — Каким же бы это образом, например?

 

Констанция. — Ну… хоть деньгами… Я бы с удовольствием внесла некоторую сумму, чтобы не беспокоить старого Сальвони и чтобы все осталось по прежнему…

 

Дон Калигула. — Я бы, ваше сиятельство, с готовностию сделал все, чтó только можно, но мы люди маленькие… Я как инспектор школ, только орудие власти, так сказать только инструмент…

 

Розолио. — И мы тоже, в некотором роде инструменты…

 

Ризотто. — Исключая меня. Я совсем не инструмент…

 

Констанция. — Но из-за чего же вышла вся эта неурядица? В чем вина господина Сальвони?

 

Дон Калигула. — Почтенный синьор сам навлек на себя законную кару, за свое подозрительное поведение, за свою двуличную деятельность в педагогии, за свое упрямство в стремлении действовать наперекор самым благодетельным распоряжениям власти.

 

Сальвони. — Графиня! не верьте ни одному слову этого господина. Сравните меня, мою внешность, с физиономиями всех этих четырех синьоров, и вы поймете на чьей стороне истина! Я никогда и никому не делал никакого зла! В моем преподавании я не распространял никаких злонамеренных идей с вредными целями, как хотят мне это навязать. Я учил просто, но, конечно, не удалялся от истины и здравого смысла, хотя бы это и не нравилось различным инспекторам… Но дело даже и не в этом – оно гораздо проще. Эти господа просто мстят мне за то, что я дружен и живу вместе с доктором Руджиери.

 

Констанция. — Это каким же образом?..

 

Дон Калигула. — Совершеннейшая неправда!

 

Розолио. — Чистейшая ложь!…

 

Ризотто (тихо к Розолио). – Как же ложь, когда вы мне это сами говорили утром?..

 

Сальвони. — Не будучи в состоянии нас рассорить, они вздумали доехать меня с другой стороны. Не мытьем, так катаньем, и все за то, что я был невольным препятствием к осуществлению их бесспорно благонамереннейших планов. Все дело состояло в предполагаемом браке доктора с дочерью аптекаря, чтобы взаимно связать материальные интересы врачебной практики и продажи медикаментов. Разумеется, что доктор даже и не знал, что его хотели втянуть в такое дело и обратить его искусство в монополию против бедных жителей общины, которых и без того синьор аптекарь чистит и стрижет, как своих овец.

 

Розолио. — Я просто удивляюсь, как вы дозволяете себе говорить такие нелепые соображения!

 

Ризотто (дергая его за рукав). — Полно, для чего притворяться?… Она, может, быть знает, что вы у меня покупаете чернослив, которым подмешиваете квасию и тамаринду…

 

Дон Калигула. — Графиня легко усмотрит, что в словах огорченного и рассерженного старика нет ни слова правды. Если бы все это было правдой, то как я, по моему сану, мог бы быть замешан в такую мирскую интригу.

 

Сальвони. — Ну, об этом для дона Калигулы будет удобнее, если мы умолчим…

 

Дон Калигула. — Это еще чтó такое?… Я вынужден нахожусь напомнить, что есть оскорбления, которых мы, как представители власти, не должны выносить!…

 

Сальвони. — Чем более вы все трое… или лучше сказать четверо, станете маскироваться в благородное негодование, тем сильнее вы вызываете меня к тому, чтобы я наконец назвал вас настоящим именем… Вы ни что иное, как ходячий донос, все — сикофанты!…

 

Дон  Калигула. — Мы… сикофанты!

 

Гонцо. — Каково оскорбление?

 

Розолио (к Ризотто). — Как вам это кажется?

 

Ризотто. — Я слова что-то не понимаю… но, кажется, мне, что он прав.

 

Клара. — Батюшка, придите в себя.

 

Сальвони (вне себя). — Какое в себя! К чему я буду приходить в себя! Когда сосуд переполнился, — гнев проливается словом!… Мне все равно: я старик, я умру не сегодня, так завтра, но я должен высказать все, не ради себя, а ради бедных поселян, терпение которых готово лопнуть от проделок этих господ. И вы думаете, графиня, что я первый назвал этих господ настоящим именем? Нисколько!.. это общий голос… Остановите любого прохожего, и всякий скажет вам то же самое и назовет их тем же прозвищем, которое я произнес. Я своего слова назад не беру! Пусть эти синьоры обижаются, пусть наряжают суд, пусть меня обвинят, засадят в тюрьму, сошлют в Богемию, в Венгрию, в Калькуту, пусть мне вырежут язык, последним словом моим будет: сикофанты!…

 

Дон Калигула. – Довольно! Синьоры! прошу прислушаться! — несмотря на все уважение к присутствующей между нами особе, я по обязанности своего звания, которое было здесь злостно поругано, должен приступить к составлению обвинительного акта. Синьоры депутаты, я предлагаю начать это составление. Обвиняемый, дав поток своему бешенству, дерзнул оскорбить сановников во время исполнения ими служебных своих обязанностей: это преступление против общественных властей, предусмотренное в кодексе уголовных наказаний.

 

Розолио. — Параграф 333-й.

 

Гонцо. — И последующие.

 

Ризотто. — Посмотрите, синьоры, на это сквозь пальцы.

 

Дон Калигула. — Никаким образом. Я прощаю клеветнику, как ближнему, но как подчиненного, я не имею права его прощать.

 

Сальвони. — Меника, принеси из комнаты доктора сюда чернилицу и бумагу.

 

Гонцо. — Не надо! у меня все есть при себе (вынимает).

 

Сальвони. — Видите, графиня, что это за предусмотрительное существо!..

 

Дон Калигула. — Кто будет писать?

 

Розолио (к Ризотто). — Пишите, синьор Ризотто.

 

Ризотто. — Подите вы от меня, Христа ради, как будто вы не знаете, что чистописание не по моей части.

 

Гонцо. — Я, я буду писать.

 

Сальвони. — Э, да господин учитель-то на все руки!

 

Меника (про себя). — Я с тобой еще поговорю, как стану кухонную посуду сдавать.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ.

 

 

Граф, Рипетти и те же.

 

 

Граф (вбегает взволнованный). — О, Констанция! как я рад что нахожу вас здесь… Что за чудеса, что за невероятны дела совершаются!..

 

Констанция. — Что? Что такое случилось? Вы на себя не похожи.

 

Граф. — Поневоле не похож сделаешься. Рипетти, расскажите, чтó вы слышали, я… ничего не знаю и прошу вас, синьоры, чтобы все это осталось между нами.

 

Рипетти. — С полчаса тому назад, мы сидели с графом в зале и разговаривали; вдруг мы услыхали шум, глядим в окно и увидели, что причаливает комский пароход.

 

Граф. — Это он видел…. я ничего не видал.

 

Рипетти. — Я гляжу, и не верю своим глазам: весь пароход убран флагами итальянских цветов.

 

Все. — Как! неужели?

 

Граф. — Я не видал… это ему показалось… цветов было больше… но оптическая иллюзия точно…

 

Рипетти. — В то же время мы услышали доносившийся до нас гул от крика всего населения ближайшего порта.

 

Граф. — Я не слыхал, но он расслушал.

 

Рипетти. — В крике можно было различить…

 

Граф (перебивая его). — Без догадок, без догадок.

 

Рипетти. — Одним словом, толпа кричала и била с необычайною радостью в ладоши.

 

Граф. — Ну да, как всегда, народ кричит.

 

Рипетти. — Я выхожу на балкон, и едва я взошел, меня оглушило пять или шесть залпов, от которых в окнах задрожали стекла.

 

Дон Калигула. — Залпов? Вы говорите несколько залпов?

 

Граф. — Да, да, это правда… этого нельзя отрицать…. были залпы.

 

Рипетти. — Я думал, не объявление ли это войны? Выбегаю на улицу… и вижу, около дома муниципального совета, стоят до трехсот человек, которые кричат, чтó бы вы думали; да здравствует Сальвони!

 

Сальвони. — Как? овация?.. мне?

 

Дон Калигула. — Дальше, дальше…

 

Рипетти. — Между народом я встретил Руджиери; он, по видимому, предводительствовал толпою.

 

Сальвони, Констанция и Клара. — Руджиери?

 

Дон Калигула. — Агитатор!!..

 

Розолио. — Вредное направление!

 

Рипетти. — Он увидел меня, сунул мне наскоро в руку газету и сказал: живее пригласи графа и графиню и идите все в квартиру Сальвони, там ждите меня… Что случилось? спрашиваю я его; читай сам, ответил он мне. Я гляжу, оказалось, что газета, которую он мне дал – официальная газета…

 

 

Все. — И вы прочли?

 

Рипетти. — Читайте сами (передает газету Сальвони)

 

Сальвони (на авансцене читает и испускает радостный крик). — Ах!

 

Все (кроме графа и Рипетти). — Что, что такое?

 

Сальвони (задыхаясь от волнения). — Смотрите…. его нет больше…

 

Все. — Кого, кого нет?

 

Сальвони. — Австрийского (показывает руками крылья).

 

Дон Калигула, Розолио, Ризотто и Гонцо. — Может ли быть?!

 

Граф. — Синьоры… все вы однако же свидетелями, что не я распространяю эту новость…

 

Дон Калигула. — Тут какое-нибудь недоразумение…

 

Розолио. — Опечатка.

 

Ризотто. — Завтра будет поправка.

 

Дон Калигула, Розолио и Ризотто. — Непременно!..

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДВЕАНДЦАТОЕ.

 

 

Руджиери и те же.

 

 

Руджиери (входя). — Ни завтра, ни после завтра, никогда!

 

Все. — Доктор!

 

Руджиери (спокойно, с улыбкою). — Друзья мои — хорошие новости! Сальвони, вы остаетесь на вашем месте. Кому будет следовать удалиться – те удалятся, но это будете не вы и не я. Италия свободна; известие это оффициально (Рипетти уходит).

 

Клара. — Батюшка, какое счастие!

 

Сальвони. — О, милая дочь моя, до чего мы дожили (кричит): да здравствует Италия (все повторяют этот крик).

 

Дон Калигула, Розолио, Ризотто. — Еще раз, синьоры: да здравствует!

 

Граф (про себя). — Как? и эти кричат? Я начинаю не верить новости.

 

Руджиери. — Граф, вы можете спокойно возвращаться на свою виллу с графиней… народ против вас ничего не имеет… я объяснил ему, что вы добрый гражданин.

 

Граф. — Я протестую… я не уйду отсюда… я ничего не знаю, ни во что не верю, никому не доверяю… может-быть, все это неправда…

 

Руджиери. — Как! вы и мне не доверяете?

 

Граф. — Никому!

 

Руджиери. — Ну, так поверьте своим глазам… из коридора окна выходят на площадь, вы увидите, что все дома убраны для праздника коврами и национальными флагами.

 

Граф. — Что же, если уж и все это неправда? Сколько мне придется заплатить!

 

Сальвони. — Живее вывесим и наши ковры.

 

Дон Калигула, Розолио, Ризотто, Гонцо. — Ковры, ковры! (Вынимают из чемоданов ковры и украшают окна).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ.

 

 

Те же и Рипетти.

 

 

Рипетти. — Граф, карета вас дожидает.

 

Констанция. — Тесть мой, дайте мне вашу руку.

 

Граф. — Да… нет, нет… синьор Сальвони, синьор Руджиери, дайте мне ваши руки… пустите меня в середину… я боюсь толкотни, поддержите меня… Я ничего не знаю, я ничего не говорил (берет под руку Сальвони и Руджиeри).

 

Руджиери. — Кричите, граф: да здравствует Италия!

 

Граф. —Да здравств… нет нет!

 

Сальвони. — Кричите: да здравствует свобода!

 

Граф. — Освобо… нет, нет… подождите еще (все уходят в суматохе).

 

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 

 

Комната второго действия.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

 

 

Констанция и Рипетти.

 

 

Рипетти (входя). — Вот я и возвратился, графиня.

 

Констанция. — Я вас ждала с нетерпением. Исполнили вы все мои поручения?

 

Рипетти. — Все в точности.

 

Констанция. — Где же нотариус?

 

Рипетти. — В вашем кабинете; я проводил его чрез уборную, как вы приказали.

 

Констанция. — Хорошо; а другие?

 

Рипетти. — Придут. Мне помогает Меника, служанка учителя; она все устроила.

 

Констанция. — Спасибо, спасибо вам, Рипетти, вы несказанно добры, я никогда не забуду всего того, чтó вы для меня сделали.

 

Рипетти. — А чтò все это значит, в сравнении с тем, чтò я хотел бы для вас сделать, если бы мне, наконец, позволили высказать.

 

Констанция. — Теперь не время.

 

Рипетти. — Как, даже и теперь?

 

Констанция. — Вы сами знаете, что меня дожидается нотариус.

 

Рипетти. — О, я несчастный!.. как ни начни говорить, всегда кто-нибудь или что-нибудь помешает.

 

Констанция. — Не предавайтесь напрасному отчаянию; разве вы не знаете, что мы через час уезжаем и времени у вас будет довольно высказать все, чтó вам нужно.

 

Рипетти. — Нечего делать; надо запастись терпением.

 

Констанция. — Кстати, что тесть мой?

 

Рипетти. — Не задержит, будьте спокойны, он ждет не дождется минуты отъезда.

 

Констанция. — Так до свидания пока, добрый друг (входит в свои комнаты).

 

Рипетти. — Ее друг! сколько раз она мне говорила эти слова, и не дала ни однажды возможности назвать ее в свою очередь этим же именем!.. (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ.

 

 

Клара (из средних дверей) и Слуга.

 

 

Слуга. — Графиня приказала мне проводить синьору в эту комнату и просить ее подождать.

 

Клара. — Благодарствуйте (слуга уходит). Какая здесь роскошь, какое богатство! Да, она была вчера права, когда сказала, что ее рука может вознаградить Луиджи за все его прежние лишения. И он из-за меня хочет отказаться от своей блестящей будущности. О, нет, этого никогда не будет!

Упреки совести мне не дали бы покоя.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ.

 

 

Констанция и Клара.

 

 

Констанция. — Это вы, Клара; простите, что я заставила вас дожидаться.

 

Клара. — О, синьора, так много чести.

 

Констанция (нежно берет ее за руку). — Ну, как вы себя чувствуете сегодня?

 

Клара. — Я? хорошо, а вы графиня?

 

Констанция. — И я также.

 

Клара. — Но вы так бледны!

 

Констанция. — Будемте говорить не обо мне, а об вас. Вы знаете пословицу, что утро вечера мудренее. Я не спала всю ночь и все думала о вас и о вашем счастии.

 

Клара. — Также, как и я думала об вашем…

 

Констанция. — Я сама уже об нем позабочусь… вы не успеете ничего уже сделать, так-как я сегодня отсюда уезжаю.

 

Клара. — Как! вы приехали сюда жить, а вместо этого, так поспешно уезжаете.

 

Констанция — Да, но прежде я хочу устроить вашу судьбу и увериться, что Руджиери на вас женится.

 

Клара. — Значит, вы теперь, как и вчера думаете, что Руджиери…

 

Констанция. — Вас любит и любим взаимно? Что, разве это не правда?

 

Клара. — Не правда и есть. Я и пришла сюда только затем, чтобы сказать вам, чтобы вы не думали больше обо мне. То, чтó вы мне вчера говорили, произвело на меня глубокое впечатление; теперь и я начинаю думать, что наступит время, когда Руджиери будет раскаиваться, что не принял вашей руки. Вы добры, Графиня, вы заслуживаете всякого счастия. Ваш союз должен осуществиться; вы рождены друг для друга. Я желаю вашей свадьбы всей душою для вашего счастия… и для Луиджи… Я готова сделать все, чтó только может от меня зависеть, чтобы это сделалось скорее.

 

Констанция. — Доброе мое дитя, ты еще знаешь, что когда в человеческом сердце любовь умирает, нет сил на свете, чтобы ее воскресить. Я не живу более в его сердце, не только как любимое существо, но даже как…. друг… О, я несчастная!.. он так сильно любил меня (плачет).

 

Клара (тронутая). — Не плачьте, не плачьте, Констанция, мне больно смотреть на ваши слезы… положитесь на меня, позвольте мне все устроить… Я переговорю с ним, я сумею его убедить.

 

Констанция. — Нет, для меня все кончено. Я хочу только одного, чтобы он простил меня. Уехать отсюда без его уважения я не могу…

 

Клара. — Если он не сумеет простит, я не стану его тоже любить, даже как отца.

 

Слуга (входя). —Доктор Руджиери.

 

Клара. — Боже мой! Боже мой! он здесь!

 

Констанция. — Попросите доктора несколько — подождать (слуга уходит). Я просила его придти. Видел ли он, когда вы выходили из дому?

 

Клара. — Нет, он даже и думать не может, чтобы я пришла сюда.

 

Констанция. — Хорошо; это все, чтò мне нужно. Я хочу подвергнуть ваши чувства маленькому испытанию. Вы мне сказали, что он любит вас только как отец…

 

Клара. — Ну, может быть, так же, как брат…

 

Констанция. — Сейчас вы увидите сами, какою любовью он вас любит.

 

Клара. — О, нет, нет, графиня; освободите меня от этого, я умру от стыда…

 

Констанция. — Не бойтесь, вы не услышите ничего такого, чтó бы вас заставило краснеть. Войдите сюда в кабинет, вы будете все слышать, все видеть и будете в то же время невидимкой.

 

Клара. — Однако, я бы не хотела, чтобы он очень скоро раскаялся и упал перед нею на колени!

 

Констанция (звонит, входит слуга). — Просите доктора Руджиери.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

 

 

Констанция и Руджиери.

 

 

Руджиери. — Вы приглашали меня, синьора: я к вашим услугам.

 

Констанция. — Если бы вы хотя несколько опоздали, то я была бы лишена удовольствия вас видеть.

 

Руджиери. — Значит, это правда, что вы уезжаете?

 

Констлнция. — Чтó вас так удивляет? не вы ли сами мне это посоветовали?

 

Руджиери. — Правда… да.

 

 

Констанция. — Я… только слушаю вас.

 

Руджиери. — Мне остается пожелать вам всевозможного счастия.

 

Констанция. — Луиджи, выслушайте меня. Мне необходимо поговорить с вами. Будьте спокойны, на этот раз я не стану ничего говорить ни о себе, ни о своих чувствах, ни о чем, чтò вам так неприятно. Я хочу у вас просить только одной милости, отказать мне в которой с вашей стороны будет излишнею жестокостию…. спокойствие всей моей жизни зависит от вашего решения. Обещаете ли вы мне исполнить мою просьбу?

 

Руджиери. — Говорите, синьора… чтó вам угодно?

 

Констанция. — Знакомство со мной имело пагубное влияние на всю судьбу вашу.

 

Руджиери. — Синьора…

 

Констанция. — Я знаю, чтó я говорю; это так. Без несчастной случайности нашей встречи, вам никогда бы не пришло в голову заживо похоронить себя в деревне…

 

Руджиери. — Может быть.

 

Констанция. — Позвольте мне только одно: поправить то, чтò я имела несчастие испортить…. позвольте мне позаботиться о вашей старости… я умоляю вас об этом, как о подаянии… Я требую вашего согласия, если только вы поймете, как важно для меня загладить прошлое…

 

Руджиери. — Вы, кажется, предлагаете мне деньги?.. Деньги мне!

 

Констанция. — Нет, не деньги, Луиджи, но скромное помещение на этой вилле… и несколько земли, которую вам будут обработывать и которая будет напоминать вам о ваших друзьях.

 

Руджиери. — Вы по прежнему добры, Констанция; дайте мне вашу руку.

 

Констанция. — А! (жмет его руку). Значит, вы принимаете?

 

Руджиери. — Нет, Констанция… Я не могу принять вашего подарка…

 

Констанция. — Гордость! гордость со мной!

 

Руджиери. — Не гордость, графиня, а только самоуважение.

 

Констанция. — Но вы решительно хотите остаться всеми покинутым?

 

Руджиери. — Я уже говорил вам: у меня есть друг… и есть девушка, на которую я смотрю, как на дочь свою… Окруженный их нежными попечениями, я могу бодро дожидаться старости; с этим я довольно богат.

 

Констанция. — Мне жаль разбивать ваши упования, но я должна сказать вам, что девушка, на пóпечение и дружбу которой вы рассчитываете, не может продолжать жить под одной кровлей с вами…

 

Руджиери. — Это чтó значит?

 

Констанция. —Девушка эта, вынужденная состраданием к нуждам своего отца и желая избавить его от долгов, решилась…

 

Руджиери (беспокойно). — На что?

 

Констанция. — Решилась героически пожертвовать своею независимостию…

 

Руджиери. — Что я слышу? на что она решилась! говорите… умоляю вас, не томите меня неизвестностию.

 

Констанция. — Я, нуждаясь в компаньонке, предложила ей это место… она приняла мои условия и уезжает со мной…

 

Руджиери. — Она… Клара!… Боже мой! еще новый и неожиданный удар! (опускается на стул и закрывает лицо руками).

 

Констанция. — Значит, я не ошиблась, Луиджи… вы любите эту девушку?

 

Руджиери (подымаясь со стула, страстно). — Да, я вижу это, я это чувствую. Напрасно я хотел себя обмануть разницею лет… моим характером… и мыслью, что она не может любить меня иначе, как отца. Вблизи ее я мог молчать и покоряться необходимости, но узнав, что я теряю ее, что она уезжает, что может быть я никогда более ее не увижу… сердце мое разрывается! Я сделался как ребенок (быстро и решительно). Она может уехать, она согласилась, говорите вы? Пусть же совершится воля судьбы, я тоже еду. Взгляните, вот письмо (вынимает из кармана конверт)… Я сегодня получил приглашение от павианскаго университета занять вакантную кафедру… Я бы отказался от этого предложения, но теперь я отвечу, что я согласен… (садится писать).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ.

 

 

Те же и Клара.

 

 

Клара (вбегая на сцену). — Нет, нет, Луиджи, остановитесь… Я никуда не уезжаю… все это неправда.

 

Руджиери. — Клара!… вы? и здесь! чтó вы такое говорите?

 

Клара. — Я говорю, что я никуда не уезжаю. Если вы не можете меня любить, как отец, любите, как вы найдете лучше… но только не будемте никогда уже разлучаться, слышите? никогда!

 

Руджиери (жмет руку Констанции, которая, как убитая, опускается на стул). — Констанция, добрый друг мой…

 

Констанция. — Луиджи… ваше прощение…

 

Руджиери. — Полноте, какое прощение! Вы так же чисты, как были тогда! (берет ее руку, целует с жаром, становясь на одно колено).

 

 

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ.

 

 

Рипетти и те же.

 

 

Рипетти (видя Руджиeри на коленях, останавливается, как вкопанный, потом оправясь, хочет уйти прочь). — Рardon!.. Я имею несчастие всегда приходить некстати…

 

Констанция. — Войдите, войдите, Рипетти, здесь не происходит ничего таинственного. Вы видите, нас тут трое…

 

Рипетти. — Как? тут в самом деле трое?

 

Руджиери. — Я просил у графини прощения.

 

Рипетти. — Вы сделали ей какую нибудь неприятность?

 

Руджиери. — Да, друг мой, и значительную.

 

Рипетти. — Графиня! из расположения ко мне простите Руджиери! Я его знаю, у него доброе сердце; я уверен, что если произошло какое либо недоразумение, то он сделал это не нарочно.

 

 

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ.

 

 

Слуга, потом Сальвони и те же.

 

 

Слуга (докладывая). — Синьор учитель (уходит).

 

Сальвони (запыхавшись). — Дочь моя!… синьоры, извините, что я прихожу не во время, но я так взолнован (весело) Ха ха! ха!

 

Руджиери. — Но в чем же дело?

 

Сальвони. — С полчаса назад я с Меникой белил потолок в школе… Маляр заставил меня делать это самого, потому что пришла его очередь службы в национальной гвардии… Кстати, вы, доктор, выбраны начальником, ну, хорошо, дело не в этом. Вдруг мне говорят: Сальвони к вам пришла депутация. Вообразите, я-то с кистью в руках, весь в известке. Так меня депутаты и застали. Вообразите, чтò пришли они мне сказать, что меня вся коммуна единогласно избрала синдиком! И знаете ли, из кого состояла депутация?.. Из дона Калигулы, из аптекаря, из Ризоттo!! и все трое с такими

большими кокардами, что издали их было можно принять за порядочных людей. Ха, ха, ха!

 

Клара. — Тебя выбрали синдиком?

 

Сальвони. — А ты бы как думала? знай наших!

 

Руджиери. — Что же вы отвечали?

 

Сальвони. — Я отвечал in рrimis et ante omnes; от вас, господа депутаты, я не приму не только синдиката, но даже стакана воды, да притом вы еще рехнулись, с ума сошли, взгляните на меня; вы находите, что с моей фигурой можно соваться в синдики? Экие вы какие!… Выберите, кого либо другого, в ком было бы хотя сколько нибудь представительности, чтобы быть представителем страны. Над моей фигурой куры станут смеяться. Если же мои сограждане находят мои тридцатилетние труды достойными их внимания, то, пусть прикажут лучше сделать в школу новую кафедру и скамейки, да отдадут приказание выконопатить окна, да вставить разбитые стекла, чтобы детям зимою не было холодно – вот и вся моя награда, все мое честолюбие!

 

Констанция. — Превосходная личность!

 

Клара. — Ну, чтó же они, отвечали?

 

Сальвони. — Что напишут об этом куда следует, а пока разрешают детишкам каникулы… последнее мне не очень то нравится; они у меня все перезабудут с праздничаньем!

 

Констанция. — А вы чтó же станете делать до получения разрешения?

 

Сальвони. — Буду ждать.

 

Констанция. — Занятие у вас на это время найдется… займитесь свадьбой вашей дочери…

 

Сальвони. —Дочери? с кем? как так?

 

Констанция. — Я ей нашла жениха (показывает на Руджиери).

 

Сальвони (к Руджиeри). — Они… шутят, смеются?..

 

Клара. — Нет, отец; это, правда.

 

Сальвони. — Э! так у вас тут шуры-муры… уж вы не влюбились ли друг в друга?

 

Руджиери. — Да, синьор.

 

Клара. — Да, папа.

 

Сальвонии. — Мне, знаете, самому порой эта мысль в голову приходила, но, конечно, не смел я на это надеяться… больно уж хорошо! Но детки, подумайте прежде. Брак — дело не шуточное, в нем ведь не одна любовь… Мы бедны, да и зятек-то гол, как сокол. Пока вас двое, куда ни шло… но вот беда, дети пойдут, чтò тогда-то?

 

Констанция. — Об этом уже раздумано… Я взяла на себя эту заботу.

 

Клара. — Вы, синьора?

 

Сальвони (не понимая). — Как…. она?

 

Констанция. — Клара, возьмите эту бумагу. Это дарственная запись, утвержденная натариусом: я оставляю новобрачным эту виллу, где прожила несколько дней, и все земли, принадлежащие к ней. Для небольшой семьи будет довольно. Это ваше приданое, Клара. Я на столько богата, что вы можете принять на память от меня эту безделку, нисколько не стесняясь.

 

Рипетти (про себя). — Я всегда говорил, что она ангел!

 

Клара. — Синьора! это черезчур. Чем могу я вам отплатить за всю доброту вашу? я так бедна!

 

Констанция (тихо Кларе). — Ты не бедна, ты богаче меня: он твой! сделай его счастливым, вот вся отплата и… иногда говорите между собой… и обо мне. .

 

Руджиери. — Какая благородная месть, Констанция!

 

Констанция (тихо ему). — Нет, друг мой, не месть, а только самооправдание.

 

Сальвони. — Но, графиня… я просто теряюсь… я…

 

Констанция. — Я подумала также и об вас.

 

Сальвови. — Еще и обо мне! только этого недоставало.

 

Констанция. — Рипетти, скажите синьору, в чем дело.

 

Рипетти. — На вилле вашей дочери есть также помещение для школы, светлое, просторное, отделанное заново.

 

Сальвони (шатаясь). — Для школы?.. но ведь там нет ни кафедры, ни скамеек…

 

Рипетти. — Есть все… недостает пока только вас, да учеников, если каникулы по случаю переделки старой школы для вас необязательны…

 

Сальвони. — И за все это мы обязаны ей (показывая на Констанцию).

 

 

Констанция (указывая на Клару и Луиджи). — Им! (слышен звонок парохода).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ.

 

 

Те же и Слуга.

 

 

Слуга. — Ваше сиятельство, пароход готов к отплытию.

 

Констанция (дрожа и, стараясь найти в себе силы). — Подайте мне… мою… шаль и шляпку… и известите графа. (Клара подает ей и надевает и то и другое).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ.

 

 

Граф, в дорожном платье, выходит из своей комнаты; в руках у него сак-вояж, который поспешно подхватывает из его рук слуга.

 

 

Граф. — Тc!.. тc!.. я здесь, я слышал звонок.

 

Руджиери. — Граф…

 

Сальвони. — Ваше сиятельство!

 

Констанция. — Синьор!

 

Граф. — Тcl.. молчание! время уходит.

 

Рипетти. — Еще только первый звонок.

 

Граф. — Подождем второго. Я не позволяю никому за нами следовать, а дамам махать из окна платками; пожалуй, еще примут это за телеграф. Когда пароход будет далеко, можно сказать народу, что я уехал. Милая Констанция, Рипетти, выйдемте со двора, у парадного входа вероятно много зевак.

 

Клара (к графине). — Как? Нам нельзя и провожать вас?!

 

Констанция (грустно). — Что делать! такова воля графа.

 

Граф (таинственно подзывая Руджиeри). — Где останавливается пароход?

 

Руджиери. — Во всех портах озера, а их, как вы знаете, много.

 

Граф. — Очень хорошо… значит, никто не будет знать, где мы высадимся…

 

Руджиери. — Но куда же писать к вам, если понадобится?

 

Граф. — Тссl! Тccl пока никуда еще не нужно писать.

 

Рипетти. — Второй звонок! Пора, граф… Прощай, Руджиери, прощайте, прелестная Клара… (про себя). Наконец-то я с нею буду один.

 

Граф. — Пора! Пора! Прощайте, господа (протягивает всем руки). Пойдемте, графиня. (К Констанции подходят Клара, Руджиери и Сальвони).

 

Констанция (скрывая слезы). — Прощайте, друзья мои, будьте счастливы (тихо к Руджиeри). Я прощена?..

 

Руджиери (тихо же). — Что за вопрос! вы ангел…

 

Констанция. — Мы… еще увидимся… вы позволите познакомить с вами моего сына?..

 

Руджиери. — О, да! да…

 

Констанция. — Благодарствуйте, теперь я еду спокойно…. Граф, идемте. Рипетти, вашу руку…

 

Рипетти (быстро подбегая к ней и подавая руку). — Наконец-то!.. надеюсь, что теперь вы уже не станете мне говорить: еще не время…

 

Констанция. — Не знаю, Рипетти, что Бог даст.

 

Граф. — Пора, пора (все идут, он машет руками, чтобы его не провожали).

 

 

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ,

 

 

Те же, кроме графа, Констанции и Рипетти.

 

 

Клара. — Боже мой! как я счастлива! Что за отличная женщина!.. Папа, папа, что же ты так задумчив! Ведь мы не оставляем тебя. Мы будем жить снова все вместе. Не так ли, Руджиери?

 

Руджиери. — Еще бы! мы его не оставим…

 

Сальвони (дрожа от волнения). — Дети мои, будьте счастливы. (За сценой слышны голоса). Это что еще такое за шум? (на сцену вбегают школьники).

 

Школьники. — Это мы, мы, синьор учитель, вы ведь снова станете нас учит?

 

Сальвони (плача). — Да, да… вы снова моя, я снова ваш. Дайте, я вас всех перецелую. (Целует некоторых и говорит). И вас-то хотели отнять у меня! (потом останавливается, вытирает слезы и принимает строгий вид). Однако, вы расшумелись, разбойники! пора вам, детишки, и за указку… Смирно, не баловаться и марш сейчас же в школу!..

 

 

Н. Курочкин

 

Отечественные записки, Том 179

1868г.