Фаэтон

ФАЭТОН

Повесть Овидия.

(Превращ. Кн. I, ст. 730—779, и Кн. II, ст. 1—328.)

 

 

 

…. Схож летами нравом с Эпафом (1)

Был Солнцев сын Фаэтон. Однажды, когда сей последний,

Гордый Фебом отцом, не хотел уступить Инахиду,

Тот его спеси не снес и сказал: «Напрасно ты веришь

Матери сказкам, безумец: ты горд небывалым рожденьем!»

Вспыхнул в лице Фаэтон, и гнев от стыда удержавши,

Тотчас к Климене пошел объявить ей обиду Эпафа.

«Это тем больше,» сказал он, «тебя опечалит, что сын твой,

Смелый и пылкий всегда, на сей раз промолчал. О, как больно

Слышать упрек и не быть в состоянья его опровергнуть!

Ты же, родная, когда только я от небесного корня —

Дай мне такого начала залог; утверди меня в небе!»

Так говорил, и руками обвив своей матери шею,

Будущим браком сестер, и своей и Меропа  (2) главою,

Мать заклинал доказательство дать, что рожден он от Феба.

Кто знает? просьбы ли сына, досада ль за срам нанесенный,

Тронули сердце Климены; но только она, обе длани

К небу подняв и взор устремив на сияние солнца:

«Этим светилом,» сказала, «одетым в лучи золотые,

Сын мой, клянусь я тебе: им самим, что нас видит и слышит,

Им, на которое смотришь, которое перст согревает,

В миpе ты рожден! Если ж ложь говорю, пусть свой зрак от Климены

Скроет оно, и да будет сей свет моим взорам неведом!

Впрочем не долог и труд узнать тебе отчих пенатов:

Феба чертог, отколь он встает, смежен с нашей землею.

Хочешь — ступай, и из уст самого ты узнаешь всю правду.»

 

Сими словами родившей его совершенно утешен,

Тотчас вскочил Фаэтон, и в уме уж вступил в путь воздушный.

Край Эфиопский — отчизну свою, и палимые зноем

Индии земли пройдя, достигнул он бодро востока….

Солнцев чертог, стройным рядом высоких столпов окруженный,

Златою блестящим сиял, и горел, как от жару, пиропом;

Купол чертога одет был чистейшею костью слоновой;

Створы дверей лучезарный серебряный блеск разливали.

В нем вещество уступало искусству: ибо Вулкан сам

Вырезал так на стенах океан, окружающий землю,

Весь круг земной, и над кругом земным распростертое небо.

Были в волнах и лазурные боги: Тритон велегласный,

Разнообразный Протей, а за ним Эгеон многомощный,

Грозные спины огромных китов угнетающий дланью;

Также Дорида с детьми, из которых часть плавала в море,

Часть, на утесе сидя, осушала зеленые кудри,

Или каталась на рыбах: наружный вид дев не один был,

Но и не вовсе различен — такой, как прилично то сестрам.

Суша являла людей, города, леса со зверями;

Pеки — Нимф и прочих богов, обитающих в поле.

Сверху всего виден был образ светлых небес; на дверях же

Зрелнсь небесные зраки — шесть справа и столько же слева…

 

Сын Клименин, достигнув высокого Солнцева холма

И, с сомненьем в душе, вступивши в отцовы чертоги,

В то же мгновенье предстать поспешил пред родительский образ;

Но, не дойдя еще, стал: потому-что ближайшего блеска

Взор его вынесть не мог. Облеченный одеждой пурпурной,

Феб возседал на престоле, горящем огнем изумрудов.

Вправо и влево от трона стояли Дни, Месяцы, Годы;

Также Века и на ровном друг с другом Часы расстояньи.

Тут же, в венке из цветов, стояла Весна молодая

Bместе с Летом нашим, держащим вязанку колосьев;

Далее Осень была, виноградным обрызгана соком,

И ледяная Зима с космато-седыми власами.

Солнце, из самой среды, заметив всевидящим оком

Юношу, в страх приведенного зрелищем чудным, спросило:

«Что тебя побудило прийти? Чего ищешь ты, сын мой,

Кровная отрасль моя, Фаэтон, в родительском доме?»

Тот отвечал: «О светило, пространному общее миpy,

Феб, мой отец! коль название это ты мне дозволяешь,

И коль под выдумкой ложной Климена вины не скрывает,

Дай мне, родитель, залог, по которому был бы я признан

Истинным сыном твоим, и в душе истреби недоверье!»

Так говорил; а отец, сняв с главы блестящие ярко

Окрест лучи, приказал подойти ему ближе и к сердцу

Сына прижав: «Ты не cделал,» сказал, «ничего, чтоб отречься

Mне от тебя, и о роде твоем матерь правду сказала.

Но чтоб сомненье в душе истребить, проси, чего хочешь —

Все тебе дастся: в поруки такого обета беру я —

Клятву бессмертных богов — от очей моих скрытые воды.»

Только сказал это Феб, Фаэтон стал просить в управленье

Hа день один колесницы отца и коней окрыленных.

Феб раскаялся в клятве своей, и светлой главою

Несколько раз покивав: «Безрассудным соделала,» молвил,

«Просьба твоя мой обет. О, когда бы я мог не исполнить

Клятвы моей! признаюсь, в сем одном я тебе отказал бы!

Впрочем могу отсоветовать. Просьба твоя безрассудна.

Дара великого требуешь ты, Фаэтон: этот подвиг

Несоответствен ни силам твоим, ни летам, столь незрелым.

Жребий твой смертен; а то, чего просишь, бессмертное дело.

Ты, в незнаньи своем, желаешь того, чего вышним

Не дано даже. Пусть всяк из них мнит о себе, что угодно,

Но ни один из богов на оси огненосной не сможет,

Кроме меня, устоять. И самый правитель Олимпа,

Мещущий грозной десницей ужасные молнии с неба,

С той колесницей не справит: а кто у нас более Зевса?

Путь сначала столь крут, что по нем еще свежие кони

Утром въезжают с трудом; посреди же небес столь высок он,

Что и меня, как взгляну вниз на море и землю, нередко

Робость берет, и замершее сердце трепещет от страха.

Спуск оттоле покат и требует ловкой управы.

Сердце Фетиды самой, меня принимающей в волны,

Каждый раз дрожит в этот миг, чтоб стремглав не упад я.

Кроме того, небеса, непрестанно вокруг обращаясь,

Прочие звезды влекут за собой круговратным движеньем;

Я же — напротив стремлюсь и, все увлекающей силой

Неодолимый, упорно иду против быстрого круга.

Ну, представь в колеснице себя: что? возможешь ли встречу

Небу, кружимому вихрем, идти, чтоб за ним не увлечься?

Может быть, в мыслях своих, представляешь ты рощи там, веси,

Домы и храмы, богатые утварью дивной — напрасно!

Знай: по опасностям путь тот лежит, мимо грозных страшилищ.

Пусть бы его ты и знал и не сбился б с него; все ж не минешь

Ты ни Тельца, который уставит в тебя свои роги,

Ни Гемонийского Лука, ни Льва кровожадного пасти;

Ни свирепых клешней Скорпиона, сведенных друг с другом

Грозной дугой; ни клешней супротиву стоящего Рака.

Трудно тебе и коней, свирепеющих внутренним жаром —

Жаром, которым они из ноздрей и из морд своих пышут —

Сын мой, сдержать: они и меня едва слушают, духом

В ярость придя, и упорные выи бразды отвергают.

Ах, берегись, Фаэтон, да не буду невольной причиной

Бедствий твоих, и пока время есть, измени свою просьбу.

Ты желаешь залога, который тебя убедил бы

В нашем родстве; но не самый ли верный залог — в сей боязни?

Этот отеческий страх обличает отца; посмотри мне

Прямо в лицо: о, зачем ты не можешь своими очами

В грудь мне взглянуть и заботы отца прочитать в этом сердце?

Но, напоследок, окинь своим взором сокровища мира

И из числа всех тех благ — на земле ли они, или в море —

Требуй любого себе: ни в чем не получишь отказа.

Это одно лишь оставь, что не честью, а казнью скорее

Можно назвать. Да, казни, мой сын, вместо дара ты просишь!

Что так ласково шею мою обнимаешь, безумец?

Будь спокоен: все дастся (я клялся Стигийской волною),

Все, чего ни попросишь; но сам будь ты в просьбах воздержней.

Кончил свои увещания Феб: но тот, им не внемля,

Твердо стоял в предприятьи своем и просил колесницы.

Вот, помедлив еще, сколько можно то было, родитель

Сына повел к колеснице высокой — изделью Вулкана.

Ось колесницы из злата была, из злата — и дышло,

И ободья колес; а спицы сребром красовались.

Яркий блеск хризолиты и прочиe камни драгие,

Феба лицо отражая в себе, простирали с уборов.

Но между-тем, как надменный сын Феба, дивясь, любовался

Чудной отделкой, Заря на румяном востоке отверзла

Рдяно-пурпурную дверь и взорам открыла притвор свой,

Полный роз: исчезает звезда за звездою; их сонмы

Гонит с небес Светоносец, и сам напоследок уходит….

Видя, что вся уж земля, а с нею и мир весь, багреют,

И что рога побледневшей луны исчезают, родитель

Дал повеленье коней запрягать быстроскачущим Горам.

Те в один миг выполняют приказ, и пламенем ржущих,

Вскормленных соком амврозии сладким, от яслей высоких

Четвероногих ведут, и звенящие узды вдевают.

Временем тем, родитель помазал священною мастью

Сыну лицо, дабы он мог сносить всеснедающий пламень;

После лучи возложил на главу, и из персей смятенных

Вздох испуская за вздохом — предвестники скорби — промолвил;

«Ежели можешь хоть этих советов отцовых послушать,

Сын мой: не нудь ты коней, а старайся бразды держать туже.

Быстрые сами спешат, и весь труд — в обузданьи их бега.

Также не езди чрез пять кругов света, проложенных прямо,

Но по косому ступай, который, касаясь концами

Двух поворотных кругов, через средний идет, и сколь можно

Дальше от южного полюса правь и от хладных Медведиц.

Это твой путь: там увидишь ты явственный след колесницы.

Но дабы небо с землею равно согреваемы были,

То берегись опустить, иль поднять слишком в верх колесницу.

Выше поднимешь ее — загорится эфирное небо,

Ниже опустишь — земля: посреди же пройдешь безопасно—

И чтоб не сбиться иль вправо, к скрученному в кольца Дракону,

Или влево, где виден Алтарь на краю почти неба,

Между обоих держи. Поручаю все прочее Счастью:

Пусть о тебе оно больше, чем сам о себе ты, печется.

Но пока говорю, до стоящих на западе граней

Влажная Ночь уж дошла. He время нам долее медлить.

Mир меня ждет. Уже мрак весь исчез, и Заря в полном блеске.

На, бразды; или лучше, коль хочешь еще отказаться,

Вместо моей колесницы совет мой прими ты, доколе

Можно еще; доколе на твердой стоишь еще почве

И безрассудно желанной тобой не попрал колесницы —

Лучше отселе смотри и оставь озарять меня землю…»

Юноша, легкой ногою вскочив в колесницу отцову,

Был вне себя, и схватив в руки данные вожжи, оттуда

Стал приносить неприятную сердцу отца благодарность.

Солнцевы кони, меж-тем, Пироэй с Эоем и Эфон,

И четвертый Флегон наполняют весь воздух окружный

Пламенным ржаньем своим, и копытами бьют о затворы,

Кои лишь только Фетида, не ведая участи внука,

Прочь отняла, и открылся простор необъятного миpa —

Быстрые бросились в путь, и по воздуху двигая ноги,

Резали встречные им облака, и несомы крылами,

Опередили в одно с ними время поднявшихся Эвров…

 

Но слишком лёгок был груз; не могли и почувствовать даже

Солнцевы кони его, да и вожжи держал отрок слабо.

Как крутобокий корабль, не имеющий клади приличной,

Прядает, легкий, туда и сюда бурным морем носимый:

Так, без обычного груза, скакала теперь колесница,

Прыгая вверх высоко, и казалась пустой совершенно.

Это почуяв, ринулась вдруг четверня, и протертый

Бросивши путь, пустилась бежать не в обычном порядке.

Обмер возница, не зная, куда ему править браздами,

Ни куда лежит путь; да и знавши, не справился б с ними.

Тут впервые достигли лучи до холодных Трионов,

Тщетно хотевших в сей миг погрузиться в заветные волны;

Тут и Дракон, с холодным северным полюсом смежный,

Смирно лежавший от стужи досель, никого не страшивший,

Только лишь жар ощутил, пришел в чрезвычайную ярость.

Даже и ты, повествуют, Воот, обратился со страху

В бегство, хоть был и не скор, хоть тебя и удерживал воз твой!

 

В это мгновенье с выси эфирной злощастный возница,

Взор опустивши к земле, далеко, далеко отстоящей,

Весь побледнел, и колена его задрожали от страха.

Очи, при свете столь ярком, оделись внезапною тьмою.

Он бы желал никогда не касаться к родительским коням;

Он сожалел, что свой род узнавал, что желанье свершилось;

Он бы хотел в этот миг лучше слыть Меропидом, влекомый

Словно стремительным ветром корабль, которого кормчий

Бросил правленье на волю богов и на волю судьбины.

Что будет делать? Велико пространство, лежащее сзади,

Больше еще впереди: измеряя и то, и другое,

Он то на запад глядел, которого не дано было

Роком достигнуть ему, то вновь на восток озирался.

В ceй неизвестности весь цепенея, вожжей не бросал он,

Ни удержать их не мог, а к тому и не знал имен конских.

Но еще более страх в нем возрос от рассеянных всюду

В ярком небе чудес и от образов грозных животных.

Есть страна в небе, где Скорпион клешни свои сводит

В виде двух дуг, и хвостом и кривыми в два ряда ногами

Место целых двух знаков небесных один занимает.

Отрок, увидев его, смертоносной облитого влагой,

Язву грозящего жалом кривым нанести от испуга

Ум потерял, и оставил бразды, охлажденные страхом.

Но едва лишь они, упавши, коснулись спин конских,

Рьяные начали бить, и не чуя обузы, пустились

По неизвестным воздушным странам, куда ни попало,

Ярость куда лишь влекла: набегали на звезды, недвижно

В небе стоящие; мчали по диким местам колесницу,

То поднимая ее в высоту, то спуская по скатам

И по стремнистым путям, в ближайшем к земле расстояньи…

Чуду дивится Луна, увидавши Солнцевых коней

Ниже своих. — Но уже облака, загораясь, дымятся;

В самых высоких местах объятая пламенем суша,

Трескаясь, щели дает, и лишенная влажности сохнет.

Блекнут луга; содрагают деревья с своими ветвями;

Новую пищу огню доставляет засохшая жатва.

Что говорю? Погибают великие грады с стенами;

Целые области с их населеньем пожар обращает

В груды золы. Пылают леса и высокие горы:

Пышет Афон, и Тиол, и Тавр Киликийский, и Эта,

И многоводная прежде, а ныне иссохшая Ида;

И Геликон, и еще Эагрийским не прозванный Гемус.

Пышет сугубым огнем в беспредельности воздуха Этна,

И двуглавый Парнас, и Кинф, и Эрикс, и Oфpий,

И напоследокь Мимант, и лишенная снега Родопа,

Также Диндима, Макала, и шумный от opгий Киферон.

Скифии — стужа не в помощь: пылают вершины Кавказа,

И поднебесные Альпы, и Апенин тученосный…

 

Видя целую землю в oгне, Фаэтон уже доле

Сам не может жестокого жара сносить, и устами

Воздух палящий как будто из печи глубокой впивая,

Чувствует, как начала раскаляться под ним колесница.

Он уж не в силах теперь выносить и летящих отвсюду

Пепла и искр, и объятый со всех сторон дымом горячим —

Где он? куда он летит? — под покровами черного мрака

Сам не знает, и мчится по воле коней окрыленных…

В оный-то день, повествуете молва, у племен Эфиопских

Кровь, привлеченная жаром наружу, дала им цвет черный.

Ливия в оный же день, утратив от зноя всю влажность,

Стала сухою; а Нимфы, скорбя о реках и озерах,

Рвали власы на себе. Беотия плачет по Дирке,

Аргос — по Амимоне, Эфира — по волнам Пиренским.

Реки, которым достались на долю широкие ложа,

Тот же постигнул удел: Танаис воздымился в средине;

Вслед за ним и старец Пеней, и Каик Теворантийский,

И быстроводный Имен с Эриманфом Фокейским, и роком

Дважды огню предназначенный Ксанф, и Ликорм желтоструйный,

И Меандр, средь излучин играющий резвой волною,

И Мигдонийский Мелас, и Тенарский Эвротас.

Вспыхнул  Эвфрат Вавилонский, вспыхнули волны Оронта,

И Фермодон быстротечный, и Ганг, и Фазис, и Истер.

Пламя обемлет Алфей, пылают Сперхеевы бреги;

Злато, влекомое Тагской струей, по огню протекает.

Стаи пернатых речных, оглашавшие пением звонким

Pек Меонийских брега, ощутили уж жар средь Каистра.

Нил в испуге своем, убежавши на самый край света,

Спрятал главу — и досель неизвестно куда; семь же устьев

Прахом покрылись и стали семью безводными рвами.

Тот же рок осушает и Стримон, и Гебр Исмарийский,

И Гесперийские pеки: Рен с Роданом и Падом;

Даже и Тибр, кому обетована власть над вселенной.

Вся земля разседается; сквозь ее щели проходит

Свет в самый Ад, и приводит там в трепет царя и царицу.

Воды морей убывают, и то, что досель было морем,

Ныне — безводная степь; под пучиной лежавшие горы

Вдруг предстают и семейство Циклад умножают собою;

Прячется рыба на дно; дельфины не смеют, как прежде,

Дугообразные спины свои показать над водою;

Трупы тюленей морских, без дыханья, на самом дне моря

Навзничь лежат, и молва говорит, что в сей день и Нерей сам

И Дорида с детьми средь пещер не избегнули жара.

Трижды пытался Нептун приподнять из-под волн свои плечи

С грозным лицом — и трижды не вынес воздушного зноя…

Но всеблагая Земля, омовенная окрест водою —

Бездной морской и волнами отвсюду притекших потоков

Кои укрылись теперь в непрозрачное матери лоно —

Вверх подняла всерождающий зрак, изсушенный по выю,

И заслонивши рукою чело колебаньем ужасным

Все на себе потрясла и ocелa немного, и ниже

Прежнего место заняв, простонала так голосом сиплым:

«Если я казнь заслужила, о царь всех богов! для чего же

Медлят перуны твои? Коль огнем погибать — пусть погибну

Я от огня твоего: от владыки и гибель сноснее!

Эти слова я едва из гортани моей извлекаю.

(Пар ей дыханье спирал). Иль не видишь волос опаленных?

Иль не зришь, сколько пепла в устах, сколько пепла в зеницах?

Эту ли мзду, эту ль честь за мое плодородье, за ревность

Mне воздаешь ты? за то, что, язвимая согнутым плугом,

Или железом борон, круглый год я не знаю покоя?

Разве, что травы скоту, что плоды и приятную пищу

Племени смертных даю, а для вас фимиам доставляю?

Но пусть уж я заслужила погибель мою: чем же волны,

Чем заслужил ее брат твой? За что ему данные роком

Воды морей убывают, от горних высот отступам?

Ежели ты не жалеешь меня, не жалеешь и брата,

То пожалей хоть о небе своем. Брось вкруг себя взоры —

Дым уж объял оба полюса: если огонь истребит их,

Baши чертоги падут. Посмотри, как страдает сам Атлант,

Ось раскаленную миpa едва подпирая плечами!

Если моря и земля, и неба чертоги погибнут,

Мы вновь смешаемся в хаосе древнем. Исхить же из пылу,

Буде что целым осталось еще, позаботься о мирe!»

Так говорила Земля, и не будучи долее в силах

Ни паров выносить, ни речей продолжать, опустила

Голову в недра свои, в пещеры, соседние теням…

 

Вот всемогущий Отец, сославшись тогда на бессмертных,

И на того, кто доверил коней, что все в прах обратится,

Если не взять скорых мер, поспешает в высокий свой терем —

В терем, отколь на пространные земли наводит он тучи,

Где воздвигает он гром, отколь молнии мечет с размаху.

Но не имея теперь ни туч, чтоб навесть их на земли,

Ни дождей, которые мог бы низвергнуть с эфира,

Мощный взгремел, и от правого уха с размаху в возницу

Бросил перун, коим сразу исторгнул из юноши душу,

Сверг с колесницы его, и огни уничтожил огнями…

В ужас пришедшее кони, отпрянув назад от испуга,

С вый сотрясают ярем и кидают бразды, перервав их.

Там лежат удила, а там разлученная с дышлом

Ось одна; там далее — спицы колес раздробленных:

Словом, следы колесницы разбитой рассеяны всюду…

Сам Фаэтон с волосами, объятыми пламенем ярким,

Падает вниз, означая в воздушном пространстве собою

След протяженный, подобно звезде, что порою нам зрима

С ясного неба падущей, хоть с неба она и не пала.

Юноши члены, вдали от отчизны, в иной части света

Ток Эриданский приемлет в себя и смывает с уст пену.

Там Гесперийские Нимфы губящей прожженное молнией

Тело земле предают, и на камне слова высекают:

Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовой возница,

Коей хотя не сдержал он, но пал за то в деле отважном..

 

(1) Сын Зевеса от Ио, дочери Инаха.

(2) Муж Климены.