Рождение Иоанна Грозного

РОЖДЕНИЕ ИОАННА ГРОЗНАГО.

 

ПОЭМА В ТРЕХ ЧАСТЯХ

 

 

 

СОЧИНЕНИЕ Барона Розена.

 

 

 

 

ЧАСТЬ I.

 

 

 

Леса, долины и болота

Немолчный оглашает гул:

Повсюду Царския охоты

Удалый слышится разгул:

И конский топот, ловчих крики,

Нестройный голос чутких псов,

И травли шум, восторга клики

И звуки громкие рогов.

Под небом кречет торопливый

За птицей гонится пугливой:

Он быстрый промах дал — но ей

Не избежать его когтей!

Вот лебедь, с гордостью боярской,

Гостит у синих вод реки!

Подходят меткие стрелки,

И лебедь — дань трапезе Царской —

Внезапной смертью поражен!

 

День вечерел; со всех сторон

Лихие всадники съезжались,

Вокруг Державного сбирались:

Несомый пламенным конем,

Василий, в терлике богатом,

Сияет жемчугом и златом;

И шапка пышная на нем;

На шапке перья золотые

Играют с ветром, и огнем

Горят каменья дорогие;

И на бедре кинжал висит,

Кистень могучий за спиною —

Царя прекрасен гордый вид!

При нем с секирой, с булавою

Два Князя юные, за ним

Весь поезд с говором глухим.

 

Рукою подал знак Василий —

И прилетели двое слуг

И под устцы коня схватили;

Охота спешилася вдруг;

И Царь слезает утомленный,

И вмиг раскинуты ковры,

И пир явился вожделенный —

Явились крайчаго дары:

Блестят ковши, сосуды, чаши…

«Да освежатся души наши!»

Сказал Василий, и рукой

Коснулся чарки золотой;

Он раза три перекрестился,

Повел рукою но усам

И мушкатель поднес к устам

И, выпив, в кресла опустился,

Уселись гости по коврам.

Слышна веселость разговора:

Хвала обильная коням,

Борзым, и гончим и стрелкам —

Но не без строгого разбора!

Кругом стоять кречетники;

У каждого по птице смелой

На кисти левыя руки,

И в чаши мед струится белый,

В вознагражденье за труды,

И с лиц смывает их следы.

 

Что вдруг невесел Царь Великий?

Молчат и гости; но о чем

Душа печалится Владыки?

Он в перемирьи с Королем;

Удачный выстрел Иордана

Сразил воинственного Хана,

И доблесть Симского тогда

Была спаситель Русской чести!… (1.)

Уже Острожский (2.) никогда

Не совершит кровавой мести!

Присвоил Царь себе Рязань,

Смирил коварную Казань;

Уже извержен сор удельный, (3.)

И спит железный Плеттенберг,

И слава Руси нераздельной

Приобретет величья верх!

 

Но Царь забыл свое величье,

И Поляков и целый свет…

Его мечтания предмет —

На древе там — гнездо лишь птичье, (4.)

Где кормит мать своих детей

Под кровом лиственных ветвей!

 

Что ж, кончен пир? велел Василий

Охоте тронуться домой;

И знак раздался роговой:

Заржали кони, псы завыли —

И все помчалось по горе.

Один Шигона при Царе;

Вблизи златая колесница,

И кони дремлют, приуныв;

Небрежно возжи распустив,

Сидит задумчивый возница.

Гнездо, с пернатого семьёй,

Багрянородного пленяет

И он могучею рукой

Слезу с ресницы отирает.

Молчанье долгое храня,

Томимый горестным волненьем,

Он молвил с нежным выраженьем:

«И птицы счастливей меня!

Не радость мне, но горе, горе!

Меня счастливей суша, море:

На суше много есть зверей,

Но ни единый без детей!

Детьми у птичек гнезда полны,

И на лугах трава, цветки,

На поле хлеб да васильки;

И по морю гуляют волны,

И рыбы плещут по волнам!

И суша, море, птицы, рыбы,

И древеса, луга и глыбы,

Вы плодовиты — и я вам

Не уподоблюсь, Царь безчадный!

Мое подобье — камень хладный!

О Соломония, с тобой

Мы век проводим безотрадный —

Я был бы счастливей с иной!»

Одно таинственное слово

Еще сорваться с уст готово…

Он произнесть его хотел,

Но что-то странно оробел:

Глубоко в сердце страсть запала,

Причина сладостным мечтам…

Она противна небесам,

Она постыдная опала!

Василий знает всю вину

Против душевного закона!

Благочестивую жену

Хранит завет Номоканона —

И Царь, с заботливым умом,

Таит любовь; едва ль о том

Узнал пронырливый Шигона.

Он подошел и, подобрав

Полы одежды, поклонился;

Угодник хитрый прослезился;

(Его хоть груб, но гибок нрав.)

«Отец наш добрый, милосердый!»

Воскликнул он; «ты щит наш твердый!

Царю Великому тебе

Желаем здравия и счастья,

В венце и бармах самовластья!

Державный друг своей рабе,

Счастливой Руси! плач твой Царский

Для нас трудней, чем меч Татарский!

Мы все кручинимся с тобой,

Что не дал Бог тебе дитяти,

И видно с этою женой

Тебе не будет благодати!

Но вот замолвлю слово кстати:

Когда заботливый винарь

Свой сад обходит плодородный,

Он виноградины негодной

Не терпишь в нем! тебе ж, о Царь!

Зачем смоковницы неплодной

Жалеть поныне? измещи

Ее скорей из вертограда

И древа лучшего ищи:

Оно да будет нам отрада!

Увидишь: скоро понесет

Благословенный, Царский плод!»

 

Василий.

Жестокосердый! что ты? Мне ли

Любви и царственной постели

Супругу добрую лишить,

С которой много лет счастливо

Меня державствовать и жить

Сподобил Бог? Неумолимо

Ее отвергнуть не могу

И этим тяжким согрешеньем

Служить лукавому врагу:

Я дорожу народным мненьем,

Святую Русь мою любя!

 

Шигона.

Как смеют осудить тебя

Твои рабы? ты Царь могущий,

Ты светлый Бог земной! здесь нет

Тебе суда: на небе Сущий

Один воспримет твой ответ!

 

Василий.

Но тем ответственность тяжеле!

Сними ее с главы моей —

И я отчет в сем грешном деле

Скорее дам толпе людей.

 

Шигона.

Великий Царь! чтоб Русь прославить,

Тебе Всевышний Царство дал;

Но он же тем и обязал

Тебя, наследника оставить,

Который мог бы, в свой черед,

Как ты, счастливо много лет

Своими подданными править!

То первый долг! так говорил

Митрополит наш Даниил;

Бояре все того же мненья:

Царю осмелются предстать —

И ты не будешь отвергать

Сего народного моленья!

Хоть грустен сердцу твоему

Необходимый долг развода —

Но свят сей долг — и глас народа

Глас Божий! Царь! вот почему

Ты должен жертвовать ему

Тем, что тебе всего дороже!

С покорной промыслу тоской

Пожертвуй доброю женой;

С великодушной грустью тоже

На дело доброе иди:

Иную милую взведи

Жену на царственное ложе.

 

Василий.

Я грустно думаю о том,

Кого по мне наречь Царем:

Моя могучая Держава

Для братьев слишком тяжела:

Им не по силам и управа

Их областей доднесь была;

Могу все ужасы предвидить,..

Беда отеческой стране!

Но все бы не хотелось мне

И Соломонию обидеть!

 

Шигона.

На небе бурная гроза;

В глазах жемчужная слеза:

Гроза взшумит, гроза промчится,

Слеза блеснет и прокатится!

Природе милость от грозы,

И сердцу легче от слезы!

Никто от горя не увянет:

Иссякнут слезных три ручья —

И Соломония твоя

Томиться в келье перестанет!

И верь: покой монастыря,

Подобье Ангела святое

Ей заменят любовь Царя

И велелетие земное!

 

Василий.

Потом что будет?

 

Шигона.

Государь!

Как знаешь ты: твоя лишь воля!

Не тяжела отшельниц доля:

Всечасно с ними Неба Царь!

Но тяжела в тюрьме неволя,

Где горю преданная тварь,

Но осужденная правдиво,

Железа рвет нетерпеливо —

Ах, для нее надежды нет!

Уже давно — с десяток лет —

Томится пленник знаменитый, (*)        (*) Михаил Глинский.

Царем и Богом позабытый!

Его великая вина,

Конечно стоит казни строгой…

Так и не будет прощена!

И я бы шел своей дорогой,

Совсем не думая о нем,

Но это дело, видишь, в чем:

Есть солнце красное в столице,

Родня преступнику в темнице:

О нем в печаль погружена,

Ко мне прибегнула она.

Ну, чудо-девица младая!

Она румяна и бела,

Она развязна и мила,

Жива, как песня плясовая!

Ее одежда как туман;

Не в Русском платье стройный стан;

Мила уборка головная,

А ум — какой чудесный ум!

Он так и светит в ясном взоре,

И блестки милых, острых дум

Играют в беглом разговоре!

На ней сияет благодать,

И ей подобной не сыскать,

Хотя б уйти за сине море!

Мне жаль, что с неких пор она

И нездорова и бледна:

Такою стала горемыкой,

Что не походит на себя.

Сказать бы слово: Царь Великий!

Елена Глинская тебя

Просить желает, Бога ради,

Чтоб не сгубил ты до конца

Ее несчастливого дяди:

На нем не стало уж лица!

 

Василий.

Елена Глинская! Шигона!

Ты смел из царственного лона,

Ты смел из сердца моего

Исхитить тайну!

 

Шигона.

 

Ничего

Не знаю, право!

 

Василий.

Ну, так сядем:

Пора домой! Смотри ж, злодей,

Не говори! увижусь с ней,

И посмотрю, как дело сладим!

 

Так искуситель роковой

Умел проведать имя той,

Чья красота Царя пленила,

И мысли, чуждые дотоль,

И неиспытанную боль

В душе Царевой породила! —

А Соломония того

Не замечала, слепо веря

Любви супруга своего.

Такая горькая потеря, —

Сама возможность грусти сей

На ум не приходила ей.

Кто скажет: он жены не любит!

С восторгом новобрачных дней

Ее, бывало, приголубит….

Увы! не ведает она,

Что он, мечтами увлеченный,

Целует в ней — лишь призрак сна:

Елены образ воплощенный!

Усердней молится жена

Матеродевственной Иконе,

Чтоб встрепенулся наконец

Залог любви в неплодном лоне.

О радость! если бы Творец,

За долговечное терпенье,

Исполнил слезное моленье!

Не только набожным трудом,

Мольбой, слезами и постом —

Она хотела бы рожденье

Ценою жизни искупить,

Чтоб только друга наградить

Сим знаком Божьей благодати!

У Бога просит он дитяти,

Но людям вслух не говорит,

Жены в неплодьи не винит.

Привычка к ней, давно любимой,

Превозмогла б огонь в крови,

И осуждаемой любви

Затмился б лик неотразимый;

Минула б сладкая беда,

Все уступило б самовластью

Рассудка Царского!.. К несчастью

Елена милая тогда,

С волшебством ангельских приманок,

Порою зрима им была.

Она, не Русская, могла

Презреть обычай Россиянок:

Запершись дома, прясть и шить,

И песни петь, не знать веселий,

И лишь тогда в народе быть,

Когда сбирались под качели.

В боярских обществах она,

Красою точно уж — одна,

Как ангел девственный, блистала

И светлым пламенем лица

Иноплеменные сердца

И души Русские сжигала:

Для восхитительных красот

Забыт ее опальный род.

Любезность Польки, ум Германки,

И скромность нежной Россиянки

Сочетавались чудно в ней —

И неги полный, звонкий голос,

И взоры — молния очей!

В игривых кольцах темный волос,

И шея в крупных жемчугах,

Одежда-прелесть, грудь в цветах!

Так видел Царь ее недавно,

И, весел сердцем и умом,

Беседу вел о том, о сем,

Шутил приятно и забавно…

К нему заветнная краса

Лишь обратила очеса —

(Их взоры встретились нежданно)

И вот, запутывались странно

В неверных мыслях словеса!

Сия живая перемена

Была ль загадкою для всех?

Царю казалось, что Елена

Его души постигла грех…

Он отвернулся — во мгновенье

Смирив сердечное волненье,

Сказал: «Я что-то нездоров,

Мне дурно!» Вмиг созвучно, дружно

Спросило много голосов:

«Идти ль за Люевым?» (5.) — Не нужно,

Поеду сам! —

Поехал он,

В непреступаемый закон

Себе решение вменяя:

Опасной девы избегать!

«Не для меня любовь младая,

Шепнул он: стыдно мне страдать

Недугом сердца!»

То охотой,

То Государственной заботой

Себя Державный развлекал,

Но часто деву вспоминал!

 

Семейство птичье, лесть Шигоны,

Советы Пастыря, Бояр —

Не отстраняются ль препоны?

Его любви преступный жар

Подводят люди под законы,

И важно требуют с него,

Как жертвы горестной, того,

Чем сердцу жертвовать не трудно!

Так поступали безрассудно

Льстецы придворные в тот век!

Царя ль винить? он человек!

Но правды глас был слышен тоже

В совете сем о Царском ложе:

Больной возимый во Дворец,

Траханиот, посол ученый — (6.)

И недруг козней и Шигоны:

Горы Афонския чернец —

Василью молвили без лести:

«То знаешь ты и видит Бог,

Что против совести и чести

Такой поступок!»

Царь не мог

Досады скрыть необычайной….

Опала ждет тебя, Максим, (7.)

Как прежде ни был ты любим!

И обоих в совет сей тайный

Не призывали с оных пор —

И прекратился всякий спор.

Конец обедни православной

Колоколов вещает зык;

Из храма вышел Муж Державный —

И Серафимы в светлый лик

Вокруг него вступили вмиг.

Нет! то не Ангелы святые

Спорхнули легкою толпой —

Но, им подобные красой,

Сияют Рынды молодые!

Великолепной белизны,

Воздушной, вольной ширины,

На них атласные покровы;

Топор из чистого сребра

Заткнут за пояс пурпуровый:

То стражи Царского Двора!

Как первый снег, как жар-денница,

Блестят их девственные лица —

И вид сей юной красоты,

Сей нежной, дивной простоты

Величье Царское сугубит.

Престола ангелы! народ

На них засматриваться любит:

Перед Царем их легкий ход

Как девы шаг, как духа лёт!

 

Средь стражи мило — величавой —

(Меж чистых ангелов лукавый)

Пред очи Царские предстал

Любимец хитрый, и вещал:

«О Государь! вонми моленье

В опале бывшего раба,

Чья ныне счастлива судьба —

Не ты ли мне дарил прощенье?

Ты обласкал меня дотоль,

Что новой чести ждать я смею:

Отведай ты мою хлеб-соль,

И мушкатель и романею!

Мою семью, мой низкий дом

Возвесели своим лицом;

Мои смиренные Иконы

Молитвой Царскою почти!»

И соизволил Царь зайти

Один во храмину Шигоны.

Там ждут его, там тишина;

Хозяйка, тучная жена,

При ней две дочери младые,

И в непростые, в парчевые

Одеты ферези! красна

Изба не ими, не углами

И всюду голыми стенами —

Красна расставленным вином,

Дичиной, рыбой, пирогами

И чаш приветным серебром.

 

И Царь вошел; сперва Иконам,

С желаньем здравия потом

Семье, по двум иль трем поклонам,

И благосклонно говорил,

И вот к закуске приступил.

Мигнул хранитель Царских таин;

Одна ушла, другая дщерь,

Сама хозяйка — и хозяин

Повел Царя в другую дверь….

Но что ж увидит он теперь?

Шигона скрылся. Вот, уныло

Сияет там любви светило:

Там дева юная одна,

В покровах скорби, у окна,

И плачет… Трогательно-мило,

Со стройной ловкостью она,

Красою славная Елена —

Склоняет медленно колена:

«Пред веледушием твоим

Я повергаюсь, о Властитель!

Внемли на час мольбам моим,

Будь тяжкой скорби усладитель!

Подобье Бога, будь ему

И в милосердии подобен!

Я знаю, сердцем ты незлобен:

Прощать ты можешь! потому,

Во имя благости и славы,

Разверзни грозную тюрьму,

Где дяди призрак величавый —

Он тень уже и не человек —

В цепях скончает грустный век!

Сей мощный дух уже подавлен,

И казнью, большею, чем смерть,

Уже поруган, обезславлен!

Ему узреть дай неба твердь,

Вину оплакивать на воле,

Цареву руку лобызать

За милость Божию! Еще ли,

О Государь, ему страдать!»

С отрадой тайною ей внемля,

Царь говорит, ее подъемля:

«Девица красная! мне жаль,

Что ты спознала грусть-печаль….

Что сделал он, тебе известно:

Он льстил мне, втайне зло творя,

И не держал он грозно, честно

Святого имени Царя!

Не искупается измена

Сторичной смертью! не могу

Еще простить сему врагу —

Он враг отечества!… Елена!

Меня разжалобила ты —

 

Твоя душевная унылость!

И, ради милой красоты,

Одну оказываю милость:

Железа с дяди твоего

Я снять велю — и для него

Должна быть легче тягость плена!

Когда-нибудь — но не теперь —

Его тюрьмы отверзну дверь!»

И благодарная Елена,

Багрянцем радости горя,

Склоняет сызнова колена;

В Царевы очи взор вперя,

Лобзает руку у Царя.

Но очи, очи! что за нежность!

Ах, сколько страсти! как светло

В них дышит гордая надежность

Победы славной! Царь в чело

Ее лобзает…. благосклонной

Его рукой увлечена,

С какой-то сладостию сонной

Ко груди царственной она

Припала грудью благовонной! —

Она вздрогнула…. Одного ль

Довольно робкого движенья?

Елена, чистая дотоль,

Была слабее искушенья —

Честолюбивые мечты

Волнуют душу красоты!

Но благодарности личина

Ее скрывает тонкий грех —

И неприступную для всех

Ласкает девицу мужчина….

«Ты любишь?» вопрошает он,

«Царя любить святой закон!»

Ответ был сладкозвучной лести.

Но вдруг опомнясь, взор склоня,

Во имя девической чести:

«Чего ты хочешь от меня?»

Она застенчиво спросила;

«3а милость к дяде моему

Я от души благодарила.

Свою рабыню почему

Так крепко жмешь к Царевой груди?

Когда о том узнают люди,

Ах, что подумают! ужель

Твоя губительная цель:

Младую дочь семьи опальной

Соделать жертвою печальной?

— Ты мной любима, милый друг!

Ты изо всех краса — девица,

Ты с веткой мира голубица!..

«О Царь Великий, ты супруг!»

— Она отложится от света!

Ища небесного предмета,

В нем радость лучшую найдет!

Тебя я выше всех поставлю,

Елена Глинская! твой род,

Доднесь опальный, я прославлю!

С скрыжалей памяти сотру

Измены повесть; успокоясь,

Тебя в супруги изберу —

Ты сронишь девственный свой пояс

На ложе Царское! —

Она,

Огнем стыда опалена,

Склонила длинные ресницы….

И, ничего не говоря,

С восторгом будущей Царицы

Обняла страстного Царя.

 

 

 

 

 

РОЖДЕНИЕ ИОАННА ГРОЗНОГО.

 

 

 

ЧАСТЬ II.

 

 

 

Ты, Соломония, не знаешь

И не предчувствуешь беды;

С жезлом в руке, впечатлеваешь

В песках смиренные следы!

Встречаясь с путницею бедной

И от трудов духовных бледной,

Кто б молвил: Царская жена!

При ней Боярыня одна,

И с нею инок-покровитель.

Царица странствует в Обитель

Святого Сергия.

Она

Надеждой светлою полна:

Там просияет милость Бога!

Там осчастливлена была

Когда-то дочь Палеолога:

И та молиться в Лавру шла —

Лежала на сердце кручина:

Не даровал Господь ей сына!

Но близь Обители она

Священным страхом смущена,

И видит сон, яснее ведра:

Пред нею Сергий, весь в лучах,

С младенцем милым на руках;

Сказав: «Прими!» в ее он недра

Младенца ввергнул — и исчез!

И недра долго трепетали,

Прияв священный дар небес.

Благоговейно люди ждали:

Родился Царь, отчизны друг, —

И Соломонии супруг! (8.)

Сие видение тревожит

Ее, безчадную жену;

Она лелеет мысль одну:

Уже ли Вера не возможет!

 

Растут две липы; в их тени

Сидят, усталые, они.

Чуть дышит воздух благовонный

Пред ними рощи полукруг

Вдали обхватывает луг,

Лежащий скатертью зеленой:

На нем цветы, на нем стада

И воды синие пруда.

Порой звучит рожок пастуший;

В селенье дальнем крик петуший;

Вблизи лачуга: у ворот

Сидит хозяин и поет:

 

Псков Великий, Псков любимый, (9.)

Добрых граждан вольный свет!

Псков великий, град родимый,

Ты упал, тебя уж нет!

 

И тебя постигла злая

Новагорода судьба:

Ольги родина святая,

Ты Московская раба!

 

Красота, богатство, люди —

Три младенца, без вины,

У твоей питались груди

Вольным духом старины!

 

Ты узрела над собою

Многокрылого Орла….

Ты поникла головою,

Слезы горькие лила….

 

Он железными когтями

Лоно матери терзал,

И, не тронутый слезами,

Трех младенцев заклевал!

 

Муж законный, долговечный

От тебя в неволю взят:

Ах, твой колокол сердечный!

Где теперь в него звонят?

 

Горемычная вдовица,

Нет тебе и нам житья!

Не померкла ли зеница

Вечно-слезная твоя?

 

Мы далеко … мы поныне

Лютой плачемся судьбе:

Матерь! душно на чужбине —

Сердце просится к тебе!

 

Но Орел сей многокрылый,

Нас одних ли он сразил?

Им разтерзан Дмитрий милый, (10.)

Он Шемякина убил!… (11.)

 

А Господняя десница

Мстит за грешные дела: —

С ним неплодная Орлица

Милых чад не прижила!…

 

Как простодушны, как жестоки

Сии нежданные упреки!

Ужасной правдой сражена,

Заплакав, Царская жена,

Столь грустно на небо глядела,

Как бы разжалобить хотела

Неумолимого Творца.

Она позвать к себе велела

Немилосердного певца.

Он на приветственное слово

Ответил кратко и сурово.

«Садись, мой друг! тоскуй со мной:

И я несчастна! пред собой

Ты зришь неплодную Орлицу —

Твою без чадную Царицу!…

Ты удивляешься, что с ней

Не светлый блеск, не блеск престольный!

За то есть слезы у очей,

Ох, много светлых слез у ней!

Беседуй с нищей богомольной,

И что с тобой, поведай ей!»

 

— Я из Посадничьих детей, (12.)

Я Псковитянин добровольный!

Судьба мне тяжкий крест дала:

Я без отчизны сиротствую!

Но ты, ты не должна была

Подслушать песнь заповедную….

То песнь про родину мою —

Я день и ночь ее пою!

Она душе моей опальной

Напоминает град мой дальний,

И деву с милою красой,

И Вече с шумною толпой

И светлый храм Живоначальной!

Погибло много; Псков родной

Уподобляется пустыне!

Погибло все — но много там

Осталось милого поныне!

И так по очереди вам

Я все поведаю, Царица!

Тяжка Василия десница!

В слезах сложил я песнь свою —

И песнь пою и слезы лью!

Я в пеленах стал сиротою.

Я помню: дедушка со мною

В Москву поехал… Отчий Псков

Нам вслед смотрел из-за лесов —

Младенца слезы побежали….

Далеко кони нас помчали!

Меня увидел Царский внук,

Димитрий милый; мы спознались,

Он стал мой неразлучный друг —

Мы вместе детством наслаждались!

Его на Царство дед венчал:

Я видел тот обряд священный!

Он на амвоне возседал,

В венце, и в бармы облеченный!

Но не исполнился завет

Обряда Царственного! Дед

Обидел внука — и Василий

Приял Державу от него;

И как ужасно согрешили

Против Димитрия — Его

В тюрьму-палату заключили!

Четыре года с ним я пил

Темницы воздух! О, как мил

Был тихий мученик державный,

Сей юноша в народе славный!

Он в цвете лет и полный сил,

Был предан горестному плену!

Его страданьям и скорбям,

Тюремным песням и слезам

Единый Бог лишь знает цену!

Я плакал с ним: как было жаль

Такого ангела! могила

Его ждала…. тоска-печаль

Младое сердце истомила

Он отходил, он побледнел —

Я остывал и каменел…

В тот миг мы были мертвы оба!

Живой, он бедная был тварь —

Но, мертвый, стал он пышный Царь!

Уже ль ему за все печали,

За столько слез и столько бед,

И за неволю юных лет —

Могилой Царской мздовоздали? (13.)

Я возвратился в град родной.

Там, под управою народной,

Моих сограждан дух свободный

Мне веял радостью святой!

Под сенью отческого крова

Я ожил гордой жизнью Пскова;

Мне посчастливилось узнать

Любви восторг и благодать —

Наталья милая!…

Но горе

Для нас готовилося!… Вскоре

К нам перепала злая весть,

Что волю, колокол и честь

У нас отнимут! Недалече

Был Царский Двор… и вот посол

Приехал к нам: его глагол,

Что трубный звук, на древнем Вече

О преставленьи возвестил!…

Ах, на ответ не стало сил —

И он до утра был отложен!

Сей день, Царица, ночь сия —

Трудней боренья бытия

Со смертью были!.. Псков, встревожен,

Стеная, руки воздевал…

Отец семью благословлял

При лунном свете страшной ночи —

И все мы выплакали очи!…

Кто не был между нас тогда,

Тот не видал святого горя,

Тот не увидит никогда

Такой беды, такого моря

Народных слез!…

И я рыдал,

Но смело вольных братьев звал,

Не пережить заветной славы —

И общей смертью роковой

За наши древние уставы

Увековечить громкий бой!

Мы смертной требовали чаши:

Кипела грудь избытком сил!

Но не хотели старцы наши,

Чтоб Псков Великий изменил

Обету крестному!…

Мы правы:

Мы не добыли грешной славы!

Мы, плачь покорности творя,

Свой древний Псков Царю отдали —

Но, средь торжественной печали,

Клятвопреступного Царя

Суду небесному предали!… (14.)

Людей ссылал он в край чужой:

Столь грозно власть его воздвиглась!

И чтоб избегнуть ссылки той,

С своей унылою семьёй

Моя Наталия постриглась!… (15.)

И я был сослан под Москву;

И я изведал горечь ссылки,

Быв в чуже предан сиротству…

В уныньи гаснул дух мой пылкий,

И стало око без огня.

Шемякин выпросил меня

У непреклонного Василья —

И взял к себе; при нем я жил

Среди довольства и обилья —

Он раны сердца залечил!

Он был последний Князь удельный,

Но верный был Царю слуга!

Удар готовился смертельный!

Василий, с хитростью врага

Его сманив в свою столицу,

Лишил наследства, без труда,

И вдруг — без правды и суда,

Повергнул в мрачную темницу —

И славный Князь, краса Князей,

Погиб в цепях! —

Я без цепей

Еще дышу, но хуже цепи

Лежит на сердце сиротство!

Живу — не знаю для чего —

И жизнь пуста — и пуще степи!

И мне наказано опять

В земле Московской горевать!

Ты видишь, добрая Царица,

Что сделал грозный твой супруг!

Товарищ игр, душа-девица,

Отчизна славная и друг —

Все, чем прелестен мир юдольный,

Ах все, чем сладок воздух вольный,

Всем Бог счастливца наделил…

Все отнял Царь — и умертвил!.. —

«Мой друг! я чту твои страданья;

Но вас не может рассудить

Супруга, жадная любить!

Все эти темные деянья

Для благ людей (так мнится нам)

Три грустных жертвы небесам!

Но вот что странно: три несчастья,

В счастливый век единовластья,

Касались все твоих друзей,

Любви и родины твоей, —

По воле Бога непонятной!

Многострадальный муж! за что

В тебя ударил гром трикратный!

Но слушай: ежели за то

Нет благодати с Царским домом,

И Царь Господень гнев навлек —

Так ты, тройным сраженный громом,

Избранный небом человек,

Великодушный, благородный,

Который властен: одр неплодный

Своим прощеньем осенять!

Народа плачущая мать —

Царица молит, пред тобою

Склонясь невинною главою:

Сними заклятие! спаси

Меня от вечного неплодья,

И мне блаженство чадородья

Со мною в Лавре испроси!»..

 

— Что ты промолвила? я еле

Такую речь могу понять!

Ужель я властен в самом деле?

Своим прощеньем осенять

Твое супружеское ложе?

Простить ли, нет ли? Вечный Боже!

Простить!.. Прощеньем воздаю

За этот Царский гром трикратный,

За все, за Псков мой невозвратный!

Забуду все — и песнь мою!

Иду с тобой, иду молиться

О чадородии твоем!

Прощаю все! с моим Царем

Иду пред Богом примириться! — (16.)

 

Надеждой тихою дыша,

Она из Лавры возвратилась,

И видно было, что душа

Огнем священным озарилась.

Еще цветет ее краса;

Еще блестят, как небеса,

Ея лазоревые очи!

В ее супружеской сени

Проходят счастливые дни,

Благовестительные ночи.

Она растроганно-нежна,

Она торжественно-спокойна!

Василий чувствует: она

Его любви вполне достойна;

Хотя не верит он, что ей

Еще быть матерью возможно —

Но он, из жалости, от ней

Еще скрывает осторожно,

Как изменилось сердце в нем!

Глубоко тронут и умилен

Властитель добрый; он ни в чем

Ей отказать теперь не силен:

Она поведала ему

О Псковитянине опальном,

Столь несчастливом и печальном.

«Он волен — быть по твоему!»

И Псковитянин добровольный,

Окинув взором град престольный:

«Царица красная, прости!

Ах, восвояси мне идти!

Узрю я вновь мою любовь,

Мой отчий кров, мой добрый Псков!

Но Пскова нет, Натальи нет —

Я там узрю невольный свет!

Не жить мне в той стране святой,

Но сладко спать под той землей —

Да будет тлеющая плоть

Землею Пскова — дай Господь!»

 

Быть делу так! они решили.

Сидит в Палате Царь Василий;

Верховный пастырь Даниил,

Среди ѵслужников придворных,

В блестящих платьях, в рясах черных,

О чем-то важно говорил.

Меж них, неправдою обижен,

Неволей некогда пострижен,

Был знаменитый Вассиан.

Отшельник, Княжеского рода,

Любовь Царя, любовь народа,

Лучем величья осиян.

Его глагол, подобный грому,

Всегда за истину звучал;

Всеобщий глас уподоблял

Его Антонию святому.

 

Веселой жизнию полна,

К ним Соломония явилась —

И в то мгновенье тишина

Благоговейно воцарилась;

Живою краскою горя,

Смутился светлый лик Царя.

 

Митрополит прервал молчанье,

Подняв глаза: «Лишь тот счастлив,

Кто вечной правде послушлив,

Приял монашеское званье!

Пусть мир весь в келию втеснен —

Но в этой келии Сион!

Там велий свет очам сияет,

Там Благодать мироухает!

Лишь Инок волен! Вы в тюрьме

Своих страстей, ваш ум в тумане!

Вы, суетливые миряне,

Вы обитаете во тьме!

Кто миру жил в лета младые,

Духовной жизнью замени

Увеселения земные:

Не долговечны ваши дни,

Но вечны радости святые!

Летят мгновенья! К вам спеша,

Миг настает неизбежимый —

И ваша робкая душа

На ложе смерти просит схимы!

Чудесно, радостно под ней

Составы бренные встрепещут,

И взорам меркнувших очей

Виденья райские возблещут!

Что утешает в смертный час,

То правда вечная для нас —

Земное пусто и ничтожно!

Зачем же привязует вас

Все, что обманчиво и ложно?

 

«Не к Венценосцу речь сия —

Великий Царь, ты Око мира!

Царева схима — есть Порфира,

И Царство — келия твоя!

Хоругвями ты добре правишь,

И громогласною войной

Ты Бога истинного славишь,

Равно как тихою мольбой

В пещере набожный молчальник!

Он усмиряет лишь себя,

А ты для всех Мироначальник —

Во век восхвалим мы тебя!

 

«Но ты, Царица! пред тобою

Святую Истину открою;

Ты слушай, мудрая жена!

Тебя ничто не привязует

К юдоли сей, где дух тоскует;

Ничто! неплодны ложесна —

И чадородия недуги

Шли мимо Царския супруги!

Тебе дано было вкушать

Всю негу жизни, все веселье!

Усталых чувств пройдет похмелье —

Оно не может счастья дать!

Когда-нибудь и ты скончать

Свой век должна!.. В сени Палаты,

Где люди все тщетой объяты,

Ты мига смертного не жди:

Осенена Его Десницей

Ты добровольно низойди —

Великодушною Царицей —

С престола в келию… и там

Живи единым небесам,

Безгрешной, кроткой голубицей!

Там Серафим твой брат и друг,

И твой спасительный супруг

Сиона Голубь!»…

 

Соломония.

Пастырь! что ты?

Моей души не омрачат

Земные, легкие заботы:

Молюсь, под сению палат,

Святой Иконе чудотворной.

Как бы молилась в рясе черной!

И крылья Божии хранят

Меня и здесь от согрешений:

Тиха, счастлива жизнь моя,

И без порочных наслаждений —

Земля и небо мне друзья!

Но без любови сердце тужит!

Жена любовью небу служит,

И благонравная жена

Для счастья мужа создана!

Вот также Истина святая!

Люблю, покуда жизнь земная:

Еще моя… я двум Царям

Принадлежу, и здесь и там!

Меня могила не тревожит!

Не буду матерью? как знать!

Кто Аврааму чад создать

Из камней мог бы — тот и может

Во чреве женщины для вас

Создать Царя! Кто в дивный час

Свершил великое над старой —

Еще не верующей — Сарой….

Тот осеняет и меня —

И вы возрадуетесь чуду:

Вы доживете все до дня,

Когда я материю буду!

 

Шигона.

Царица милая! давно

Мы слышим, ты твердишь одно;

И между тем проходят лета —

И ты поныне все одна,

И все, как девица, стройна —

Где ж чадородия примета?

Давно разумный человек

Надежду всякую покинул:

Моленья наши Бог отринул

Не будешь матерью во век!

Жене безчадной как-то стыдно

Между людьми; не лучше ль жить,

Где грешных лиц мирских не видно?

Богоневестой скромной быть,

Самой Царице не обидно!

 

Соломония. ( к Царю )

И Ты безмолвствуешь, мой друг!

 

Василий.

Моя Царица! твой супруг

Решился жертвовать собою,

И всем на свете — и тобою —

Для верных благ людей своих!

Что жизнь? подумай: шаг и миг!

Я отложусь от мира тоже:

Меня ты слушаешь, о Боже!

Я мирянином не умру:

Чтоб небом вдвое быть любиму,

Я облекусь в честную схиму!…

Тебя ж, как добрую сестру,

Все буду помнить — будь святая!

 

Соломония.

Скажи: что значит речь такая —

И что я сделала? Меня ль

Ты разлюбил? Тебе не жаль,

Меня упрашивать, быть жертвой,

И для тебя: сердечной друг,

На век потерянной — и мертвой,

При полной жизни! Как ты вдруг,

Переменился!.. Мой супруг!

Ты веруй в Божескую милость —

И нас порадует она

Младенцем милым! Мне страшна

Твоя суровая унылость!

Не разлюби жены своей!

Ты не забудь: в Палате сей,

Здесь началося счастье наше!

Ты юный, Царственный жених,

Из пяти сот девиц младых —

Одна другой милее, краше —

Меня ты избрал… и меня

Ты целованьем удостоил

И им на век себе присвоил!

С сего торжественного дня

Не благоденствуем ли оба?

Не ты ль клялся любить одну

Твою избранную жену —

И всей душой любить до гроба!

 

Василий.

Прошедшим дням возврата нет!

Решись: монашества обет

Произнеси — се глас народа!

 

Все ( кроме одного )

Ты произнесть его должна:

Ты злополучная жена —

Ты гибель Царственного рода!

 

Соломония.

Вы нечестивцы! Я должна?

Что нет детей, моя ль вина?

(К Царю.)

Ты вспомни Дмитрия! — Не мною,

Невинной, слабою женою,

Измучен он — но Бог во мне

Твои деянья наказует!

Година бедствия минует —

Поверь! и все тебе в жене

Господь простит — и прежде года!

(Бросаясь в его объятия)

Нет, от тебя я не пойду!

Не предавай меня стыду

И посмеянию народа —

Я не могу черницей быть…

Я лишь тебя могу любить!

 

Василий.

Ох, ты не мучь меня слезами —

Он напрасны! Между нами

Союз расторгнут! Ты иди…

Сей час! Шигона! проводи

Ее в девичию Обитель!

Прости!

 

Соломония.

Мой муж, мой Царь-мучитель!

Ох, что ты делаешь со мной —

О сжалься, друг мой! Сжальтесь, люди!

_______

Шигона дерзкою рукой

Ее отторг от Царской груди,

Ему готовились помочь…

Василий отступает прочь;

Лицо закрыв, Царицу предал —

Но слышит вопль: «Душа моя!»

 

Но кто ж ее в обиду не дал?

Как некий высший судия,

Ее под сень своей защиты

Взял муж бесстрашный, знаменитый,

Лучем величья осиян,

Посланник Бога — Вассиан!

Пред ним умолкнул шум тот дикий,

Пресекся жертвы плач великий —

И всех объял священный страх.

«Вонми, Великий во Царях!

Когда не хочет отложиться

От мира верная жена,

Так ты обязан покориться

Закону вечному: она

С тобой пред Богом сведена.

Ни благоденствие народа,

Ничто, ничто не извинит

Сего постыдного развода —

Не прав пред Богом твои Синклит!

В тебе есть сердце, а не камень —

Так сострадай жене своей!

Слезами горькими залей

Свои беззаконный, грешный пламень —

Есть Сердцеведец над тобой!

Грешно и думать о другой…

А твой насильственный и грубый

С женой поступок — грех сугубый!

(После некоторого молчания)

Святого Духа полн, я здесь,

Как провозвестник, предрекаю

Определение небес

Тебе и отческому краю:

Из Соломонии твоей

Изыдет царственное древо,

Ливанский кедр, страны своей

Краса-любовь, Отец Царей —

Бог осенил Царицы чрево!

Вонми: когда нарушишь ты

Устав супружества святой,

Когда расторгнешь связь с женою —

Тогда погибнет вещий плод

И с ним блаженный Царский род!

Когда оженишься иною,

Тогда Всевышний проклянет

Твой одр — и будет чадо злое!

При нем до смерти возскорбит

И тьму кромешнюю узрит

Твое отечество святое:

Главы вельмож, невинность дев,

И веси, грады и семейства —

Все поглотит ужасный зев

На роковом пиру злодейства!

И тигра Царственного рев

Во гроб отческом отгрянет

И восколеблет Руси твердь…

Его рожденье, жизнь и смерть

Равно пугать всю землю станет!

И ты, Василий, бедствий всех,

И крови, слез и зол причина…

Ах, на тебя падет сей грех —

Ответишь Господу за сына!» (17.)

 

Умолк — и все молчали с ним:

Велик был ужас сей нежданный —

И он стоял, как Херувим,

Небесным гневом осиянный!

Смотрели долу все; одна,

Преображенна и бледна,

Лишь Соломония взирала

Недвижным оком на него

И длань священную его

К тревожным персям прижимала.

Шигона, властью адских сил,

Разрушил важность предвещанья;

Он святость дивного молчанья

Недобрым словом осквернил.

Взроптал собор, душа Царева

Вспылала яростию гнева:

«В железа скуйте наглеца!»

И вот! святого чернеца

Волочут в страшную темницу…

Несут и бедную Царицу!

Покоен он; без чувств она —

И Царь бледнее полотна! (18.)

 

 

 

 

 

РОЖДЕНИЕ ИОАННА ГРОЗНОГО.

 

 

 

ЧАСТЬ III.

 

 

 

Она в стенах монастыря.

Во имя грозного Царя,

Шигона, с наглостью безумной,

Во храм несчастную влачил

И беззаконно торопил

Обряд насильственный и шумный.

Печален был обряд святой:

Его безславили угрозы!

И Соломонии рекой

Лилися царственные слезы…

Стенала бедная жена,

Не внемля страшному веленью —

И с неким бешенством она

Сопротивлялась постриженью:

Рвала покровы — лик ее

Являл несказанную муку;

Шигона поднял  на нее

Во веки проклятую руку… (19.)

 

Свершилось все! Москва грустна;

В палатах Царских тишина,

И Царь угрюм и недоволен;

Он нелюдим, и слаб и болен:

Он строгой совести свой долг

Платил бессонными ночами!

Но в нем упрека глас умолк —

И снова, ранними порами,

Судить, рядить он землю стал

И день веселья поджидал.

Меж тем Боярские девицы,

Гордяся славой красоты,

Пред чистым зеркалом светлицы

Питали сладкие мечты:

Они готовились в Царицы!

Не для него ль, из разных мест,

Когда-то вызвали невест?

Не знатность Рюриковой крови,

Но только сердца чистота,

И стройность, свежесть, красота,

Дугою шелковые брови

И очи полные любови —

Решили выбор!

Царь влюблен —

Обычай милый отменен!

С мечтой проститесь исполинской:

Уж объявил верховный Дьяк,

Что ваш жених вступает в брак,

В такой-то день, с Княжною Глинской!

 

В Палате Средней стол накрыт;

Палата пышностью блестит!

Одеты бархатом два места,

И два зголовия на них:

Державный сядет там жених,

Там сядет Царская невеста!

Уже Елена из своих

Идет хором — очей веселье!

Она в одежде опашной,

В атласной ферези, в златой

С жемчугом ленте, в ожерелье

И в зарукавьях: — вся блестит

Сребром, и златом и багрянцем,

И вся алмазами горит

И нежным, девственным румянцем!

Хоть чудно-мил ее наряд,

Но лик милее — лик-денница!..

Боярынь пестрых длинный ряд

Влечет грядущая Царица;

И знатных с нею тьма людей,

И свечи брачные пред ней

Несут бояре, щеголяя

В своих кафтанах парчевых.

Еще несут два каравая:

По девяти лежит на них

Злаченых пенязей больших.

 

В Палату шествие вступает —

И на зголовие свое

Елена села; вкруг нее

Приветный дружка всех сажает

 

«Иди на дело, Государь!»

Сказали суженому. Царь,

Во брусяной избе столовой

Сидел наряженый, готовый.

Представ невесте и гостям,

Он помолился Образам…

Все удивилися: «Ах, Боже!

Обрил он Русскую браду! (20.)

Подходит старость на беду:

Казаться надобно моложе,

А быть с Еленой молодым!

Супруга Тысяцкого им

Чесавши кудри, убирает

Невесту кикой и фатой;

Обоих, щедрою рукой,

Душистым хмелем осыпает

Из мисы золотой; потом

Она собольим сороком

На них прохладу навевает.

 

Уже опахивали их;

И в кольца вдетые для них

И обвитые мехом свечи

Богоявленскими зажгли;

Гостям ширинки разнесли.

Немного сыру, перепечи

Отведав, с поездом своим

Жених воздвигнулся… за ним

Вошла невеста в храм Успенья —

И рядом идут по камкам,

По драгоценным соболям,

Принять завет благословенья.

Отверзлись двери Алтаря,

Где блещет святости заря….

Первосвятителя явленье

По храму льет благоговенье!

В блестящей ризе парчевой

Обряд венчания святой

Он велелепно совершает….

Венцы надеты и дано

Обоим фряжское вино;

Василий склянку выпивает

И, бросив, мигом растоптал.

На двух зголовьях в храме сели;

Им многолетье звучно пели,

И Двор их важно поздравлял.

 

Все возвратилися в Палаты,

Где приготовлен пир богатый.

Трапезы сладкий час настал…

А караваи со свечами

Относят в спальню молодых

И в кад пшеницы ставят их.

В постельном сеннике коврами

Обиты стены; по углам

Воткнуты стрелы с калачами

И с собольми, по сорокам.

Есть на кровати осыпало ( * )        (*) Хмель и мелкие деньги, чем осыпали новобрачных.

Две шапки, кунье одеяло,

И двадцать семь снопов ржаных

Таятся под периной их —

(Так в старину всегда бывало!)

Крест воздвизальный в головах

И две Иконы золотыя:

Христа и Девы Пресвятыя;

Кресты повсюду на стенах.

К сему таинственному месту

Из-за стола чета идет;

В дверях стыдливую невесту

Царю боярин выдает:

«Бери жену и властвуй ею:

Твои — ее душа и плоть!

Роди детей, будь счастлив с нею —

Да осенит тебя Господь!

Вкушай любовь, чета-надёжа

В сени супружеского ложа!»

 

Кто ездит, позднею порой,

Под окнами Палаты той,

Где спят обвенчанные души?

В блестящем шлеме, при луне,

С мечем, на пышущем коне,

Сурово бодрствует Конюший!

Хоть трудно стужу превозмочь,

Но будет ездить он всю ночь:

Ему сопѵтник — конь прекрасный!

Ему товарищ — месяц ясный!

 

Как весел Царь недели две!

Его счастливей нет в Москве,

Хотя на подданных сходила

Великой свадьбы благодать:

Гулял народ, гуляла рать —

И целый город можно было

Тогда Налейками (21.) назвать!

На Кремль потухшим оком глядя,

Сидел в тюрьме Еленин дядя;

Освобожденный Вассиан

На свадьбе не был, но был зван:

Он презрел грешное веселье —

И вспоминал, в смиренной келье,

Черницу в Суздале!.. Кому ж

Воспоминать о сей несчастной,

Когда забыл и прежний муж!

Елены прелестям подвластный,

Он, что к невесте, нежен к ней;

Огнем веселым светят взгляды

И, чтоб для милой быть милей,

Всегда наряженый, безбрадый, (22.)

Во всем он подражает ей;

Своим речам присвоил живость

И перенял еще у ней

Иноплеменную учтивость.

Тьма Государственных забот

Его лица не помрачает;

Он быстр и жив, и всем дает

Делам живой и быстрый ход:

Посол из Рима предлагает

Чрез Русь дорогу в Индостан,

Василью Королевский сан,

И брань с Султаном. — Три отказа!

Доволен Царь, что Густав Ваза,

Сей доблий муж, его сосед,

Его приязни ищет верной:

Да будет мир нелицемерный,

Для блага Царств, на много лет! —

И причинитель Шведам скорби,

Морской разбойник, славный Норби,

В знак этой дружбы заточен!

Царь приказал гонца отправить,

Чтоб Карла Ѵ-го поздравить;

Он дружелюбный шлет поклон

Франциску пленному…. Героя

Не обесчестил жребий боя!

Два Императорских посла,

Прибыв в Можайск, имеют целью:

Устроить — к общему веселью —

России с Польшею дела.

При всех желаньях миротворных

И, после споров и сует,

Какой конец? Все мира нет!

Но, в силу хартий договорных,

Лишь перемирье на семь лет.

И так живили труд и радость

Царя насильственную младость.

Но Божий перст ему грозил

Над монастырскими стенами,

И тайный слух его убил:

Всплеснул он в ужас в руками…

И он велел узнать тайком,

Изподтишка, обиняком,

Правдиво ль грозное сказанье?

«Пустое, женское болтанье!»

Сказал Шигона, и о том

Взялся проведать осторожно —

Проведать было невозможно:

Никто из хитрых вестовщиц

В Обитель Суздальских черниц

Не проникала: их калитка

Доступна только для детей!

Так что же сделает злодей?

Какая странная попытка

Дознаться Истины!…

Одет

Девицей Рында! Отрок нежный,

Лицом румяный, белоснежный,

Стал чудной девочкою — нет

На ней обманчивых примет!

И вот! малютка, с просьбой кроткой,

Людьми отвергнутой сироткой,

Мила, как вешняя заря,

Стоить у врат монастыря.

Ее черницы приютили,

Поцеловали, полюбили:

Им бы приятно удержать

Младую гостью!…

В дальней келье,

Как будто в неком подземелье,

Таится — Инокиня-мать

С грудным младенцем!… Страшно, чудно!

Что с виду страшно, то признать

Прямой невинностью не трудно! (23.)

Царица-матерь! ты в слезах;

Ты, в власяной одежде черной,

Питаешь грудью благотворной

Младенца в белых пеленах!

Жена судьбы необычайной!

Твой взор к младенцу обращен;

Священной материнства тайной

Твой бледный лик преображен!

«Все полна тоски смертельной,

Сердцем ноя и любя,

Тихой песнью колыбельной

Убаюкаю тебя!

 

Ты, мой сын, младенец милый,

Радость-душенька моя!

Из души моей унылой

Составлялась жизнь твоя!

 

И под бурным сердцем лёжа,

Словно путник под грозой,

Ты спознался, сын-надежа,

Прежде времени с тоской!

 

Хоть рожденный от Черницы,

Хоть отринутый отцом —

Ты законный сын Царицы,

И ты мог бы быть Царем!

 

Коль тебя отвергнут люди,

Ангел — дитятко мое —

Все у материнской груди

Царство верное твое!

 

Упивайся влагой кровной!

Но боюсь: моя тоска,

Слезы, скорбь души любовной —

Не испортили б млека.

 

Что обида, что утрата?

Воздаятель в небесах!

Я счастлива, я богата:

Мой младенец на руках!

 

Мой ты; мой — и все родное

Мне в тебе возвращено….

Все прекрасное, драгое

В милом чаде мне дано!

 

Бог оденет цветик сельный!

Сирота, отец твой — Бог!

На подушке колыбельной

Сам Господь с тобой возлег.

 

Спи, мой сын! Храни, о Боже,

Чадо бедное твое!

Спи, мой сын, на зыбком ложе,

Под баюканье мое!»

 

Поведай, мать! какие звуки

Передают любовь твою?

Твои восторги, слезы, муки

Оценят Ангелы в раю!

Там новый есть переселенец….

Черница-мать, се твой младенец!

Так отравила грусть-тоска

Струи священного млека!

И так сбылося предвещанье!

Прекрасный Рында обо всем

Свое ведет повествованье

Пред тихо-плачущим Царем:

 

«Я приласкался к ней успешно:

То с ней беседовал утешно,

То плакал с ней. Меня она,

Как мать родная, полюбила;

Меня, в часы дневного сна,

Качать малюточку просила.

Ты не видал его! и ты

Ей, ей, ты б полюбил душою

Младенца, чудной красоты —

Он был твой сын, забыть тобою!

Как Ангел, в люльке он лежал,

И лик, что звездочка, сиял!

Его краса была красою

Дитяти Царского! его

Любила мать, не как черница,

Но как мирянка, как Царица!

Забыв и Бога Самого,

Ласкала милое рожденье —

Прости Господь ей согрешенье!

Господь казнил ее за грех:

Младенец умер — бедный, милый!

По лику, белому как снег,

Вилися голубые жилы;

Потухли светлые глаза,

Твоим подобные! На щечке,

Как бы росинка на цветочке,

Стояла смертная слеза.

Скажу ль о матери несчастной?

Увы! с душой, к младенцу страстной,

Она монашескую сень

Безумным воплем оглашала;

В слезах и бледная, как тень,

Дитя из гроба вынимала,

Как бесноватая кричала:

Ужель он умер! ох, проснись!

Ох, ради Бога, улыбнись,

Заплачь, открой же ясны очи!

Мол сын! бери же наконец

Млеком исполненный сосец —

Мой сын! просить уже нет мочи!»

То было страшная беда:

Младенца смятый труп всегда

У ней насильно отнимали….

Собором целым погребали

Младенца Царского… И мать —

Увы! не дай Бог так страдать —

Вели за гробом две черницы…

Все были к ней обращены

Слезоточительные лица:

Судьба развенчанной жены.

Печаль отвергнутой Царицы,

Безумье матери-черницы —

Весь монастырь тонул в слезах!

Она рвалась в могильный прах,

На все отважиться готова:

«Меня туда же: он мой сын!»

Печальный инок изо Пскова

Ее поддерживал один!»

 

Умолкнул Рында. Безутешный,

Главой поникнул бедный Царь:

«Прости, Господь! проступок грешный!

Великий, добрый Государь

Погиб в лице сего дитяти!

Мой сын! ты молнией сверкнул —

Явленьем Божьей благодати!

И я, несчастный! я дерзнул

Не слушать славного Провидца!

Я солнце красное столкнул

В могильный мрак… Моя зеница

Болит от слез; как червь, грызет

Злодейка-совесть, душу жжет,

Как угль горящий! Мать-черница,

О Соломония моя!

Уже ль всему причина — я?

И ты виновен, ты, Шигона!

Ты смел завлечь меня за грань

Царевой чести и закона!

Твоя убийственная длань

Меня сразила — Дьявол! бедствуй

В дальнейшей ссылке навсегда —

Под гневом царственным ответствуй

За преступленье в день суда!

Мой сын родной! малютка милый!

Зачем отшел ты в сень могилы?

Погибнуть — страшно! жить — нет сил!

Сюда, вы, Люев, Феофил!

Скажите: знаете ль вы зелье,

Чем восстановится опять

Души спокойство и веселье?

Чего никто не мог узнать,

Врачи мудрейшие, узнайте!

Мои друзья! изобретайте

Искусство — совесть врачевать….

Я вас осыплю златом!»

Много

Он пролил горьких слез в тиши;

Он жил затворнически строго

С одним раскаяньем души.

 

Прошло три года. Грусть по сыне

И чувство гибельной вины

Исчезли в добром властелине

Пред миловидностью жены:

Любовью сердце оживлялось

Среди державной суеты,

И неприметно распускалось

На жарком солнце красоты!

Прошло три года: от Царицы

Нет вожделенного плода!

Она печальна: иногда

Слезою влажились ресницы.

Василий — памятен ему

Зловещий инок! потому,

Любя народ, желать не смея

Дитяти — страшного злодея —

Своей покорствовал судьбе,

И с умилением глубоким

Молил прощения себе.

Когда по пустыням далёким,

Среди песков, в тяжелый зной,

С чадопросящею женой

Убого странствовал.

Что значат

Веселье, шум и суета?

В восторге Царская чета:

Бог милосерд! —

«Губитель зачат!»

Воскликнул праведный чернец:

«Россия! будущее грозно!

Молись со мной, молися слезно:

Тебя да милует Творец!»

 

Носилась дума Вассиана

Среди кровавого тумана

Грядущих дней.

«Честный Отец!

Ты мне простишь ли оскорбленье?»

Сказал, к нему вошедший вдруг,

Веселый Царь; «ты был мой друг,

Любви наставник, умягченье (24)

Души моей! будь им опять:

Я без тебя нуждаюсь в друге!

На молодой моей супруге

Днесь возсияла Благодать…

Возвеселишься ль ты со мною?»

— Господь тебя прости: с тобою

Да будет мир! —

«Я человек:

Я в гневе казнь твою изрек…

Увы, ты истину поведал:

Всевышний сыну моему

Быть нашей радостию не дал!

Пророк! глаголу твоему

Всегда поверю; но иное

Дай предвещанье о втором

Грядущем дитятке моем —

Ах, да не будет чадо злое!

Слезами Бога умолю,

Хранить младенца дорогого!

Я окрестить его велю

У раки Сергия Святого!

Я церкви златом одарю,

Я все темницы отворю,

Прощу опальных — проклятого

Шигону тоже!.. Все со мной

Мои возрадуются люди,

Когда ласкающей рукой

Прижму младенца к отчей груди!

Господь нарек меня отцом!

Узнаю чувствие святое:

На руки брать дитя родное!

Честный Отец! Молю: о нем

Мне дай пророчество иное!»

 

— «Мой Царь! Я темный человек;

Сокрыты будущности сени —

И не сподобился мой век

Иных и лучших откровений!

Свершится родины судьба!

Быть может, Царская мольба

Еще умилостивит Бога —

И мимоидет чаша бед,

Скорбящих смертная тревога,

Потомства казнь! Когда же нет,

Так Русских твердое терпенье

Заслужить мира удивленье!» —

 

Давно в народе шла молва

О зловестительном сказаньи;

С родов черницы вся Москва

Уныла в робком ожиданьи

Событья страшного; с тех пор

Об этом тайный разговор.

Слух про беременность Царицы,

Как неожиданный испуг,

Открыл народные зеницы —

И прокатился громкий слух

По всей России!

Приближался

День разрешения судьбы —

И возносилися мольбы,

И вещий инок сокрушался.

И день настал, день роковой,

Ознаменованный бедой!

Царица страждет…. и толпами

Москва воздвигнулась — народ

Уныло-шумными волнами

На площадь красную течет.

Восходит черных туч громада

Умножить тайный ужас града,

И неба чистую лазурь

Вмиг поглотила челюсть бурь.

Отверзты храмы: всех скорбящих

О сем событьи роковом,

Туда и всех душой болящих

Сзывают благовест и гром.

Народ глаза вперяет в тучу —

И, словно агнцев стадо, в кучу

Сбежались робкие толпы —

*И страхом скованы стопы,

Ужасной молнии разливы — (25.)

Как будто на небе пожар!

И змеевидные извивы,

И вдруг грохочущий удар —

Как бы обрушилися своды

Велико-древние Природы. —

И муж юродивый стоит (26.)

И величаво и спокойно;

Под гул громов поет нестройно,

И громко черни говорит:

«Внемлите мне: родится Тать,

Широкий ум! Но горе, горе

Младенцам вашим принесет:

Их кровь, что разливное море,

По всей России потечет!

Вот место лобное, вот плаха —

Потомства слышу плач и стон,

И, словно ангел гневный, он,

В священной Шапке Мономаха!»

 

Один в толпе.

Молчи, юродивый! не ври,

И не пугай нас по пустому!

 

Второй.

У Русских добрые Цари

Всегда бывали; говори

Иную речь!

 

Юродивый Домитиан.

Внемлите грому —

Се глас Господень! но иному

Не внятен он! Грядущий Царь

Великий будет Государь,

Неверных доблестный смиритель,

Искусен в деле боевом,

Повсюду славен и добром,

Но страшный Ангел-истребитель —

И в грозной ярости своей

Он жадно съест своих детей!

 

Народ  ( перекрестясь.)

Господь! Помилуй нас!

 

Третий.

Мы гнева

Вельми боимся твоего!

Не растерзай нас до того,

Что жизнь не в жизнь! Вина Царева —

Не наша!

 

Первый.

Братцы! что же вы

Упали духом и главы

На грудь склонили малодушно?

Не разорит же нас в конец

Господь, небесный наш Отец!

Потерпим крепко и послушно:

Так сердце этого Царя

В руце Господней будет тоже!

Ты облеки нас в крепость, Боже!

Исчезнет тьма — взойдет заря…

Всем помощь Бог — а мы друг другу!

Молитесь, братцы, за Царя

И за болящую Супругу!

 

Домитиан.

Молчите!

Молнией одной

Необычайно вспламенилась

Обширность выси тучевой…

И на колена чернь склонилась…

Ужасный треск, сильнейший гром —

Не в небе ль сделался пролом!

И весь народ пал ниц — молчанье

И Глинский с Красного крыльца

Гласит благую весть Дворца…

И страшно бури завыванье —

Во все звонят колокола;

Народа слышно ликованье,

Один лишь миг — опять молчанье!

То весть ужасная была —

России жребий совершился:

Возплачь, народ! Иоанн родился!..

 

 

 

 

 

Эпилог.

 

Он отшумел свой бурный век,

Сей Грозный, страшный человек!

Довольно родина казнилась

За преступление Царя!

По долговечной тьме явилась

Обетованная заря…

Как солнца вешние, вставали

Благословенные Цари —

И благ народных алтари

Небесным светом озаряли!

Счастливой юностью горя,

Россия красная сияет —

Ее Господь благословляет

За добродетели Царя.

 

 

 

 

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ.

 

 

 

1.) В 1521-м году Магмеш-Гирей, набежав на Москву, вынудил у Василия грамоту, в которой Великий Князь признал себя данником Крыма. Хан отступил к Рязани, хотел хитростью взять крепость, и для того послал оную грамоту к начальствующему там Окольничему, Хабару Симскому, в удостоверение, что война кончилась. «Число Литовцев и Татар непрестанно умножалось под стенами, до самого того времени, как Рязанский искусный пушкарь, Немец Иордан, одним выстрелом положил их множество на месте: остальные в ужасе рассеялись. Торжество Симского было совершенно: он спас не только Рязань, но и честь Великокняжескую: постыдная хартия Московская осталась в его руках. Описание столь знаменитой услуги внесли в книги Розрядныя и в Родословныя, на память векам.» См. Ист. Гос. Росс, том 7.

 

2.) Славный Константин Острожский, изменив данной им Василию присяге, бежал в Литву. Он одержал блестящую победу над Русскими при Орше; но слава его затмилась под Опочкою, перед редким мужеством Салтыкова: «Россияне загладили стыд Оршинской битвы, возложив на Константина знамение беглеца, по выражению одного летописца» ( Там же )

 

3.) В 1525 году, когда Князь Шемякин невинно был заключен в темницу, какой-то умный шут по Москве ходил из улицы в улицу с метлою и кричал: «время очистить Государство от последнего сора», т.е. избавить оное от последнего Князя удельного. ( Там же )

 

4.) См. 276 примечание к VII тому И. Г. Р.

 

5.) Люев и Феофил были знаменитые Немецкие лекари при дворе Вел. Князя.

 

6.) Георгин Малый Траханиот, Грек. выехавший с Вел. Княгинею Софиею. Зная способности и необыкновенный разум его, Велик. Князь советовался с ним о важнейших делах, и для того приказывал знатным чиновникам возить его нездорового во дворец, на тележке. (Там же, извлеч. Из Герберштейна.)

 

7.) Грек Максим, ученый Инок славной Обители Благовещения, на горе Афонской. «Он, по желанию Государеву, перевел Толковую Псалтирь. Одобренная Митрополитом и всем Духовным Собором, сия важная книга, прославив Максима, сделала его любимцем Вел. Князя, так что он не мог с ним расстаться и ежедневно беседовал о предметах Веры. Гордый Митрополит Даниил объявил себя врагом чужеземца. Одни доказывали, что он еретик, другие представили его Вел. Князю злоязычником, неблагодарным, втайне осуждающим дела Государевы. Сие было во время развода Василия с Соломониею: уверяют, что сей благочестивый муж действительно не хвалил онаго; по крайней мере находим в Максимовых творениях Слово к оставллющим жен своих без вины законной. Умели довести Государя до того, что он велел судить Максима: обвинили его и заключили в один из Тверских монастырей.» ( См. Карамз. )

 

8.) София хотела сына, и вместе с супругом печалилась, что Бог не исполняет их желания. Для сего она ходила пешком молиться в Обитель Троицкую, где, как пишут, явился ей Св. Сергий, держа на руках своих благовидного младенца, приближился к Велик. Княгине и ввергнул его в ее недра: София затрепетала от видения, столь удивительного; с усердием облобызала мощи Святого, и чрез девять месяцев родила сына, Василия-Гавриила. Сию повесть рассказывал сам Василий ( уже будучи Государем ) Митрополиту ИоасаФу.» ( И. Г. Р. том 6. )

 

9.) Основою этой песни служат слова Псковского летописца: «Исчезла слава

Пскова, плененного не иноверными, но своими братьями Христианами. О град некогда Великий! Ты сетуешь в опустении! Прилетел на тебя Орел многокрыльный с когтями львиными, вырвал из недр твоих три кедра Ливанские: похитил красоту, богатство и граждан; раскопал торжища или заметал дрязгом; увлек наших братьев и сестер в места дальния, где не бывали ни отцы их, ни деды, ни прадеды!» (И. Г. Р. том 7.)

 

10.) Сын старшего брата Василиева, «пышно венчанный и сверженный с престола в темницу. Василий не хотел быть великодушным: ненавидя племянника, помня дни его счастия и своего уничижения, он безжалостно осудил сего юношу на самую тяжкую неволю, сокрыл от людей, от света солнечного, в тесной, мрачной палате. (Там же)

 

11) См. примеч. 3.

 

12.) Новгород и Псков «сходствовали во всех их учреждениях и законах; но Псковитяне имели особенную степень гражданскую, так называемых Детей Посадских ставя их выше купцов и житейских людей: следственно изъявляли еще более уважения к сану Посадников, дав их роду наследственную знатность.» (И. Г. Р. том 7.)

 

13.) «Смерть возвратила Димитрию права Царския: Россия увидела его лежащего на великолепном одре, торжественно отпеваемого в новом храме Св. Михаила

и преданного земле подле гроба родителева.» (Там же.)

 

14.) Псковитяне сказали Долматову: «Господин Посол! Летописцы наши свидетельствуют, что добровольные Псковитяне всегда присягали Велик. Князьям в верности: клялися непреложно иметь их своими Государями, не соединяться с Литвою и с Немцами; а в случае измены подвергали себя гневу Божию, гладу, огню, потопу и нашествию иноплеменников. Но сей крестный обет был взаимным Вел. Князья присягали не лишать нас древней свободы; клятва та же, та же и казнь преступнику и пр. ( Там же. )

 

15.) «Увезли в Москву триста семейств. Других средних и младших граждан отпустили в домы, с уверением, что им не будет развода. Многие, не в веря обещанию и боясь ссылки, постриглись, мужья и жены, чтобы умереть на своей

родине. ( Там же. )

 

16.) Псковитянин — вводное лице. На нем отражаются три темных деяния Царя, за которые, по естественному суеверию, Царица пребывает неплодной; — и так этот человек будто властен своим прощением снять заклятие с Соломонии: таким образом поэтически объясняется ее позднее чадородие, основанное на предании «любопытном, хотя и не достоверном: носился слух, что Соломония, к ужасу и бесполезному раскаянию Вел. Князя, оказалась после беременною, родила сына, дала ему имя Георгия, тайно воспитывала его и не хотела никому показать, говоря: в свое время он явится в могуществе и славе.» ( Карамз. из Гербершгпейна. )

 

17.) Сочинитель приписывает оное пророчество Вассиану, но по выписке из грамоты Паисия, старца Ферапонтовой Обители, оно принадлежит Иерусалимскому Патриарху, именем Марко: «если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо; Царство твое наполнится ужаса и печали, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают,» и пр. (И. Г. Р. том 7, прим. 277.)

 

18.) Там же сказано, что Вел. Князь хотел знать мнение Старца Симоновскаго, Вассиана, о разводе с Соломониею, именуя сего мужа подпорою Державы, умягчением души своей, веселием беседы, наставником любви; что Вассиан объявил замышляемый им второй брак прелюбодеянием; что раздраженный Государь велел отвезти дерзкого старца в Чудов монастырь, под стражу. — «Чтоб обмануть закон и совесть, предложили Соломонии добровольно отказаться от мира: она не хотела. Тогда употребили насилие: вывели ее из Дворца, постригли в Рожественском Девичьем монастырь; увезли в Суздаль и там в женской Обители, заключили ( И. Г. Р. том 7. )

 

19.) Там же. «Уверяют, что несчастная противилась совершению беззаконного обряда, и что сановник Великокняжеский, Иван Шигона, угрожал ей не только словами, но и побоями, действуя именем Государя.

 

20.) Герберштейн. R. M. Com/ 96 Cum enim alteram uxorem duxisset, totam barbam abraserat: quod nunquam ab alio principe factum perhibebant.

 

21.) В будни запрещалось Русским пить; одни иноземные воины, служа Государю за деньги, имели право быть невоздержными в употреблении хмельного: для чего слобода за Москвою-рекою, где они жили, именовалась Налейками, от слова наливай. ( И. Г. Р. том 7. )

 

22.) «Любя юную супругу, Василий желал ей нравиться не только ласковым обхождением с нею, но и видом молодости, которая от него удалялась: обрил себе бороду и пекся о своей приятной наружности. ( Там же. )

 

23.) См. 16-е примечание.

 

24.) См. 18-е примечание.

 

25.) «Пишут, что в самую ту минуту земля и небо потряслися от неслыханных громовых ударов, которые следовали один за другим с ужасною, непрерывною молниею.» (И. Г. Р. том 7.)

 

26.) «Какой-то юродивый муж, именем Домитиан, объявил Елене, что она будет материю Тита, широкаго ума. (Там же. )