Матушкина дочка, или Суматоха на даче.

МАТУШКИНА ДОЧКА,
ИЛИ
СУМАТОХА НА ДАЧЕ.

Водевиль в двух действиях.

(сюжет заимствован).

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ГАВРИЛО РОМАНОВИЧ ТУРИНСКИЙ.

СОФЬЯ РОМАНОВНА ГОРДЕВА, его сестра, вдова.

ЛЮБИНЬКА, ее дочь.

ВЕРУШКА, племянница Туринского и Гордевой, воспитанная в деревне.

АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ ДОЛЬСКИЙ, инженерный офицер живущий у Туринского на даче.

ВОЛЬДЕМАР ЛЕВИН, богатый молодой человек.

АННУШКА, пожилая комнатная девушка.

ВАНЮША, садовник.

ПЕТРУШКА, сторож на даче.

(Действие происходит на собственной даче Туринского, под Петербургом).

 

 

ДЕЙСТВИЕ I.

Театр представляет богатый небольшой зал с среднею дверью. На 1-м плане, справа от актера, дверь в комнату Верушки; на 3-м, справа же, дверь в комнату Любиньки; с левой стороны на 1-м плане большое окно; на 3-м комната Гордевой, почти подле окна диван. В правом углу комнаты стоит мольберт, на котором большая картина, покрытая зеленой занавеской.

Вечер.

 

 

ЯВЛЕНИЕ I.

ТУРИНСКИЙ и ДОЛЬСКИЙ (играют в шахматы, разговаривая между собой).

Туринский. Нет, Александр Петрович! сегодня вы не выиграете ни одной партии.

 

Дольский. Не мудрено, я ваш ученик.

 

Туринский. О, это ничего не доказывает. Вы такой ученик, который мог бы всегда остаться в выигрыше; вы отличный инженер, славный математик; одно мне только странно, что голова-то у вас нынче как будто не в порядке.

 

Дольский. Неужели?

 

Туринский. Право так. Уж не влюблены ли вы, Александр Петрович?

 

Дольский. Я? почему ж вы это думаете?

 

Туринский. Гм!… почему! потому, что вы с некоторых пор… как говорится, не в своей тарелке… Впрочем, это дело не дурное… человеку молодому, с хорошим состоянием, уж как будто надо необходимо в кого-нибудь влюбиться… не правда ли?

 

Дольский. Конечно; но я, вы знаете…

 

Туринский. Чорт возьми! да я уверен, что вы не прочь от этого… ведь сердце-то у вас не каменное. В течении двух лет — как вы у меня живете, я кой-что заметил: вы сделались точно таким же домоседом, как я; занимаетесь политикой, а остальное время проводите с нами, желая всячески угождать старинному другу своего отца.

 

Дольский. Это потому, что беседа с вами, Гаврило Романович, всегда доставляет мне истинное удовольствие.

 

Туринский. Очень, очень благодарен! только я желал бы знать, уж если вы со стариком проводите время так приятно, что ж бы было, еслиб, вместо старика, беседовало с вами свеженькое дамское личико? а? как бы вы тогда проводили время?

 

Дольский. О, тогда уж, разумеется, совсем дело другое.

 

Тогда уже мужчина молодой

Совсем в другую сферу переходит…

Туринский.

Тогда уж он займется так игрой,

Что и с ума иных частенько сводит;

С красавицей играет — и поет,

Потом, шутя, шепнуть кой-что находит,

И кроме шуток — время проведет,

Со временем — и девушку проводит:

 

Дольский. Нет, Гаврило Романович, я не могу принять эту эпиграмму на свой счет. Вам, кажется, больше всех известно, как я дорожу хорошим мнением прекрасного пола.

 

Туринский. Знаю, знаю, и за это уважение, которое вы всегда ему оказываете, я бы хотел, чтоб в награду первейшая красавица досталась вам на долю; — я разумею, красавицу — одаренную всеми совершенствами, а главное — с хорошим воспитанием.

 

Дольский. О, это почти невозможно, Гаврило Романович. Да позвольте мне спросить вас, что вы разумеете под словом: хорошее воспитание? Если оно то самое, которое нынче получают некоторые молодые девицы, так можно смело сказать, что это воспитание не только не образовывает и не улучшает их характеры; но, напротив, очень часто портит их совершенно. Поверьте мне, хоть иные матушки и гордятся тем, что их дочери воспитываются в отличных и богатых пансионах, но за то — они вовсе не знают — как непрочно, и как бестолково это модное воспитание.

 

Сперва начнут преподавать

Главнейшее: держать как руки,

Ходить, сидеть, глядеть, играть,

А после кое-как науки;

Тут, им твердят и то — и сё,

За деньги мучат и лелеют,

И учат многому,— а все

Девицы наши не умнеют.

 

Отличный пансион всегда

Девиц богатых просвещает;

За то, девица иногда

За попугая отвечает;

Язык немецкий там пройдет,

Читает, пишет по французски,

По итальянски все поет…

За то, лепечет ужь по русски.

 

Туринский. А!… мне кажется, что ваша эпиграмма относится уж прямо на счет моей старшей племянницы, Любиньки? да?

 

Дольский. Помилуйте, вы меня обижаете; я никогда не осмелюсь…

Туринский. Полноте, полноте; я знаю, что ее смирение, скромность и благородные манеры вы почитаете притворством. Вам досадно, что Любинька именно воспитывалась в лучшем пансионе.

 

Дольский. Совсем нет, вы ошибаетесь. Я только полагаю, что вообще воспитание и присмотр матери, лучше и надежнее самой отличной наставницы.

 

Туринский. Нет, нет, я не согласен. Уверяю вас, мой милый, что женщина, посвятившая все свое время, все способности на то, чтоб исключительно заниматься одним воспитанием детей, может лучше знать и действовать, нежели…

 

Дольский. Конечно, может, но что? скрывать их недостатки и пороки, а выставлять на вид одни только наружные достоинства.

 

Туринский. О, Александр Петрович, да если вы так строги к девушкам воспитанным, так вторая моя племянница, Верушка, должна ужасать вас своим поведением, потому что, эта шалунья в пять минут успеет обнаружить перед вами все свои пороки и достоинства.

 

Дольский. Помилуйте, можно ли делать такое злое замечание о девице, у которой такое доброе, такое непорочное сердце…

 

Туринский. Что вы! что вы! Александр Петрович! да Верушка такая ветренница, такая баловница, что мы просто не можем и придумать, как ее исправить.

 

Дольский. Это баловство, Гаврило Романович, эта ветренность, ни вам, ни ей не опасны; невинные шалости простительны, к тому же нынче избалован почти и весь род человеческий; вам известно, что баловство было — есть — и останется всегда в нас какою-то врожденною страстью.

 

Сколько нас не критикуют,

Как ни учат, ни бранят,

Но, однако ж — все балуют,

Все по своему шалят;

Барин, на балах танцует,

И балуется в гостях,—

А слуга,— в дому балует,

И ворует так — что страх!

 

Сыновей отец балует,

А захочет в руки взять,

То всегда одно толкует:

Стыдно, дети, баловать!

Но, про матушек толкуют,

Что оне — смешно сказать!

Для того и существуют,

Чтобы дочек баловать:

 

Наряжают, учат, мучат,

И танцуют и шалят,

Падать в обмороки учат,

Все искусства им внушат;

После матушкина дочка

Как балует? что творит?

Подле баловня — сыночка,

Препленительно шалит!

 

Муж, жену свою целует,—

И жена счастлива с ним,

Муж ушел — она балует

И амурится с другим;

Игроки, на все рискуют,

И на выигрыш кутят,

А как все уж пробалуют —

Отыграться лишь хотят.

 

Все балуют — и толкуют,

Что не должно баловать!

Но, уж судьи — так балуют,

Что нельзя ничем унять;

Так как нас не критикуют,,

Как ни учат, ни бранят,

Но однако ж — все балуют,

Все по своему шалят.

 

К тому же вы знаете, Гаврило Романович, что Веру Степановну грешно бы было и обвинять; она, приехавши из деревни, еще не успела привыкнуть к столичной жизни.

 

Туринский. Конечно, она воспитана в глуши, своею доброю матушкою и только. Я очень жалею, что она получила образование не такое, как Любинька: это необходимо, живучи в столице.

 

Дольский. Все так; но — я не думаю, чтоб Вера Степановна в чем нибудь позавидовала Любиньке.

 

Туринский. Э! Александр Петрович! вы кривите душой, вы говорите не то, что чувствуете. Ведь я не сватаю моих племянниц, так надо быть откровенным. Положим, вам не нравится ни та, ни другая,— ну, так не надо же находить пороки в Любиньке (которая по воспитанию и состоянию право могла бы быть вам пара), и выставлять достоинства Верушки, которая вовсе не стоит вас.

 

Дольский. Ах, Гаврило Романович, как вы худо меня понимаете. Поверьте, если б я знал, что Вера Степановна… (поставляя игру, встает).

 

Туринский. А! и эта партия моя!.. Это странно: вы берете сторону Верушки, а сами ежеминутно бранитесь с нею.

 

Дольский. О, да это ровно ничего не доказывает, чтоб она не могла мне нравиться…

 

Туринский. Да, да, не доказывает; полноте, что тут за увертки? знаю очень хороши, что вы все шутите.

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ II.

ТЕ ЖЕ и АННУШКА (одетая в чепце как пожилая горчичная).

 

 

Туринский. А! вот и Аннушка: ну, что? приехали наши с бала? а? (смотрит на часы.) Уж без пяти минут двенадцать часов.

 

Аннушка.— Нет, еще, барин, не приехали; вы меня простите: ведь я пришла попросить вас…

 

Туринский. Попросить? об чем? говори.

 

Дольский. Может быть, я лишний; так позвольте оставить вас….

 

Аннушка. Ах! нет, Александр Петрович, пожалуйста не уходите. Вот видите, барин, и все наши люди хотят вас просить…

 

Туринский. Да об чем?

 

Аннушка. Нельзя ли вам, сударь, завести на нашей даче побольше всякого народу?

 

Туринский. Зачем это?

 

Аннушка. А за тем, барин, что здесь нам очень страшно!…

 

Туринский. Страшно? от чего? разве что случилось?

 

Аннушка. Нет, барин, не случилось, а может случиться. Мы меня простите, а дача эта совсем не так выстроена, как другие; от дороги далеко, а позади ужасный лес. Сделайте милость, Гаврило Романович, нельзя ли вам так устроить чтоб мы ничего побоялись. Мы от соседей слышали, что четвертого дня кого-то близко нас обокрали; а третьего дня какие-то проказники, в двух верстах отсюда, перекрутили веревками всех людей на даче; а вчера, говорят, подле нас, увели у кого-то одну горничную девушку, да двух Холмогорских коров; а сего дня уж и мимо нас, говорят, прохаживались какие-то богоотступные рожи! Ну, а ведь наше дело девичье, барин, ведь и страшно как наскочит вдруг какая нибудь рожа; долго-ли до греха.

 

Туринский. Ха, ха, ха! не бойся, глупая; это кто нибудь нарочно пугает вас.

 

Аннушка. Нет, барин, право не нарочно. Иван, ваш садовник, такой милый человек, как узнал, что эти рожа могут и до нас добраться, то взял ружье, и теперь держит его на-готове. Вот видите ли, барин, вы меня простите, а милый Ванюша больше всего боится… чтоб меня у него не похитили.

 

Туринский. А! вот что! он, как я слышал, задумал на тебе жениться,— и теперь просто начинает ревновать.

 

Аннушка. Что вы, барин! он меня так хорошо знает, что верно никогда не заберет себе в голову такой глупости.

 

Туринский. Да так бы и должно. Тебе который год?

 

Аннушка, (вздохнув). Ах! вот уж в будущем месяце, вы меня простите, будет ровно тридцать.

 

Туринский. Э! так чего ж ты боишься?

 

Спи беззаботно, и поверь,

Когда тебе уж тридцать скоро,

Так не увидишь ты теперь

Ни похитителя, ни вора.

 

Аннушка.

Нет, барин, как придет злой час,

Так вор и мне беды настроит.

 

Туринский.

Да в тридцать лет девиц у нас,

Совсем и увозить не стоит.

 

Аннушка. Ну, уж об этом, барин, я не могу рассуждать — стоит или не стоит, только уж Ванюша нынче всю ночь хочет караулить нашу дачу; так сделайте милость, добрый барин, прикажите, чтоб ни кто не мешал ему доказать свое усердие.

 

Туринский. Ну, ну, ступай, хорошо, пусть его караулит, только скажи, чтоб он не изволил дурачиться….

 

Аннушка. Слушаю-с; покорно благодарю-с; (отворив дверь, видит барышень.) Ах! да вот сударь, и барышни с бала приехали. (При входе девиц Аннушка берет от них шали, потом приносит свечи.)

 

 

ЯВЛЕНИЕ III.

ТЕ ЖЕ, входят ЛЮБИНЬКА и ВЕРУШКА, потом ГОРДЕВА.

 

 

Туринский. Ну, тем лучше!— Здравствуйте, мои милые!

 

Слава Богу! наконец,

Все вы возвратились,

И как будто под венец

Обе разрядились!

 

Верушка (весело).

 

Милый дядюшка! без нас

Дома вы скучали;

Но за то уж мы за вас,

Вдоволь танцевали!

Если б знали вы, как там

Весело нам было,

Здесь я ездить по балам

Страх как полюбила!

Я теперь без головы,

Как мы хохотали,

Только жалко мне, что вы

К нам не приезжали,

 

Вы бы слышали, как там

Музыка играла;

И как злых и колких дам

Я критиковала;

Я хоть точно без ума

От таких собраний,

Но уж там за то и тьма

Колких замечаний.

 

Там хоть был отборный класс,

Тьма судей престрогих,

Но и я не в бровь, а в глаз

Там колола многих;

Впрочем, колко и со мной

Все шутить изволят,

Видно нынче век такой,

Все друг друга колят.

 

Туринский (Любиньке). Так вы хорошо повеселились? а много было на бале?…

 

Верушка. Ах, Боже мой! да вы меня спросите: какие залы, какие наряды, какие удивительные гости, музыка!… ну, да просто, такое загляденье, что прелесть! чудесный бал!

 

Туринский. От которого, как видно, ты так закружилась, что точно потеряла голову.

 

Верушка. Ах! правда, правда, мой милый, добрый дядинька! от этого бала я сама не своя! А какие кавалеры, как одеты, как причесаны, так право умора, дядинька, ей Богу, умора! ха! ха! ха! я, как сумасшедшая, хохотала!

 

Любинька. Ах, Верушка, как ты глупа; ну если это мода…

 

Верушка. Ну, ну, ну, уж ты всегда меня унимаешь, когда я смеюсь чему нибудь. Ах, Боже мой! не могу забыть, как я над всеми хохотала!… милый дядинька! как мне досадно, что и вас не было на этом бале!

 

Туринский. Да, да, я бы побранил тебя, потому, что ты верно там очень шалила.

 

Верушка (целуя руку). Да! что вы! нет, не очень, ей Богу не очень,— а так, немножко, втихомолку; ведь это простительно, не правда ли?.. я исправлюсь, право исправлюсь…

 

Туринский. Хорошо, что хоть признается. (Входит Гордева). А! сестра! и ты явилась, слава Богу!

 

Гордева. Здравствуй, братец! эх, как я устала! здравствуйте, Александр Петрович!

 

Дольский (кланяясь.) Софья Романовна!…

 

Любинька (принужденно приседает). Ах, Александр Петрович!…

 

Верушка (Дольскому). Как, да вы здесь, Александр Петрович? ну, и уж верно целый вечер, как философ, просидели на одном месте.

 

Гордева. Верушка! а тебе что за дело до этого?

 

Верушка. Помилуйте, тетенька, да как же? я бы желала, чтоб Александр Петрович то же был на бале; я верно бы с радостью протанцевала лишний танец. Да, сударь, ваше отсутствие очень было заметно,— к тому же я постаралась бы там выучить вас танцевать галлопад.

 

Дольский. Благодарю вас. О, если б я знал, что буду удостоен таким лестным вниманием, то клянусь вам, что почел бы за счастие быть на этом бале.

 

Гордева (серьезно). Не верьте ей, Александр Петрович. Она глупа, и никогда ничего не умеет сказать кстати.

 

Любинька. Да, милая Верушка, точно, ты всегда что думаешь, то и говоришь!… это не прилично.

 

Верушка. Ах, ты Боже мой! да что ж вы прикажете мне делать? я не могу еще вдруг отвыкнуть от своих привычек. Я ведь все время жила с своей доброй маменькой в деревне, и, кажется, всегда с удовольствием перенимала у нее все хорошее. (В это время Туринский подходит к Любиньке).

 

Притворству негде там учиться,

Я там была проста, скромна;

А здесь должна переродиться —

И просвещаться вновь должна.

Там простотою щеголяют,

Но здесь не просто все живут;

И что пороком там считают,

Здесь — добродетелью зовут.

 

Так теперь я еще не знаю, как должно вести себя.

 

Гордева. Ведите себя так, как приличнее благородной девице. Смотрите на мою Любиньку, и подражайте ей.

 

Верушка. Да, это очень трудно, тетинька. Она так мила, так совершенна, что как я ни желаю, но чувствую, что не могу ей подражать.

 

Дольский (Гордевой). Ах, Софья Романовна, прошу вас не выговаривайте ей за меня.

 

Туринский (переходя к Дольскому). Нет, Александр Петрович! прошу не защищать ее.

 

Гордева. Именно. Вы не можете себе представить, как, она дурно вела себя весь вечер.

 

Туринский. Не ужели?… что ж она изволила делать? а?

 

Гордева. Всевозможные шалости: разговаривала со всеми кавалерами, и так не скромно, так ветренно, что я несколько раз должна была ее удерживать.

 

Верушка. Ах, тетинька! ради Бога не жалуйтесь на меня: по моему это, право, было необходимо. Вот видите ли, дядинька,— танцуя с своим кавалером, я старалась говорить с ним для того, чтоб он не подумал, что я какая нибудь немая или бессловесная. Притом же в таком блестящем собрании, право, очень мудрено девушке удержать свой язычок; там было множество таких людей, которые невольно заставляют говорить о себе.

 

Туринский. Неужли? да что ж это за люди, которых ты там видела?

 

Верушка. Да уж вы только послушайте, я от вас ни чего не скрою.

 

Бездна всяких кавалеров —

И в усах, и без усов,

И гвардейских офицеров

И старинных плясунов;

Все по моде разодеты,

Всюду слышишь похвалы

На очки и на лорнеты,

Бакенбарды и хохлы!

 

А уж сколько хохотали,

Как иные старички

Пресерьезно делать стали

В танцах разные скачки; —

Хоть иные очень стары,

А хитро себя ведут:

Не по летам ищут пары,

А к молоденьким бегут.

 

И ко мне один явился,

Старость скрыв под паричок: —

Он франтил и молодился,

Был и весел, и легок;

Вдруг, в мазурке, распрямился,

Да как сделает скачок!…

Паричок с него свалился,

И согнулся старичок!

 

Любинька. Ах, Верушка!— ну прилично ли девице об этом рассказывать?

 

Верушка. Вот новости! да почему же?

 

Туринский. А потому, сударыня, что над старостью смеяться грех!

 

Верушка. Да ведь — я, дядинька, смеюсь не над старичками, а над паричками! ха, ха, ха!

 

Дольский. Однако ж, Гаврило Романович, дамы наши, я думаю, так устали от бала, что верно им нужен покой.

 

Верушка. Может быть, только не мне; я право рада хоть снова начать.

 

Дольский. Помилуйте, да у Любови Александровны, я вижу, глаза смыкаются.

 

Верушка. Что вы! у нее уж это такая привычка; она всегда свои глазки опускает вниз.

 

Любинька, (обидясь). Извините, я думаю, что благопристойность и скромность этого требуют.

 

Верушка, (лаская ее). Милая Любинька! да ведь я не в обиду тебе это сказала.

 

Любинька. О! я верю тебе, и ни чуть не сержусь.

 

Верушка, (целуя ее). Спасибо, сестрица! на меня ведь право совсем и не стоит сердиться-то; я уж известная болтунья, поцелуй же меня…

 

Дольский (тихо Туринскому). Какое превосходное сердце! какая доброта!

 

Туринский. Да, правда; но какая голова!

 

Гордева. Ну, ну, полноте, пора по местам. Я точно едва стою на ногах от усталости. Прощайте же… (Обе девицы целуются с нею). Смотрите ж, не шалите, ложитесь спать, да по обыкновению, не извольте болтать целую ночь; завтра наговоритесь.

 

Любинька. Как вам угодно, маменька. (Гордева целует ее в лоб.)

 

Верушка, (бросаясь к ней на шею). Покойной ночи, милая тетинька! а я уж верно целую ночь буду танцевать с стариком без паричка.

 

Гордева. Шалунья! Лампу Аннушка!

 

Аннушка. Извольте, сударыня! вот и свечи для барышень.

 

Гордева. Хорошо.

 

Туринский (идет взять свечу.) Александр Петрович, если угодно, я провожу вас до самой вашей комнаты.

 

Дольский. Благодарю вас. (Тихо Верушке) Когда вы желаете, чтоб я был с вами на бале, то надеюсь, что вы в другой раз мне скажете.

 

Верушка (прикладывая палец ко рту). Тс, девице не прилично разговаривать с мужчинами. Прощайте! (Туринскому) Дядинька, поцелуйте ж меня!

 

Туринский. Изволь, изволь, шалунья, поцелую!…

 

Дольский. Прощайте, Софья Романовна!

 

Туринский (Любиньке) И тебя тоже, моя умница!

 

Ну, ну, прощайте, расходитесь,

Прощай, сестра! пора вам спать.

Вы верно нынче так заспитесь,

Что завтра вас и не поднять;

Так время не теряйте,

И мы уходим прочь,

До завтра все прощайте!

Спокойная вам ночь!

 

ВСЕ.

Благодарим, прощайте,

Покойная всем ночь!

 

Аннушка.

Но спавши, не зевайте,

Ведь вор не спит всю ночь.

(Аннушка идет с лампой в комнату Гордевой. Дольский, проводив ее до дверей, раскланивается с девицами, и уходит с Туринским в среднюю дверь.)

 

 

ЯВЛЕНИЕ IV.

ЛЮБИНЬКА и ВЕРУШКА.

 

 

Верушка, (отстегивая букет.) Ну, Любинька, сними с меня поскорей гирлянду… (Снявши то и другое, бросает на диван.)

 

Любинька. К чему ж ты так заторопилась.

 

Верушка. А как же, ведь тетинька велела спать ложиться.

 

Любинька. О, моя добрая маменька думает, что один только сон подкрепляет и услаждает человека… погоди, сестрица, еще успеем… знаешь-ли что? поговорим немножко….

 

Верушка. Ну, пожалуй, пусть они все спят, а мы себе потолкуем еще об этом бале…. Ах! как мне досадно, что мы так рано оттуда уехали.

 

Любинька. Ах, и мне тоже. Если б ты знала, как мне там весело было!…

 

Верушка. Неужели! а мне так казалось совсем напротив.

 

Любинька. От чего же? разве ты не видала там Вольдемара?

 

Верушка. Разумеется, видела: он все время был подле тебя, однако ж, ты сама как будто его не примечала. Право, если б я не знала наверное, что ты тихонько ведешь с ним переписку, то всякий бы подумал, что вы не хотите видеть друг друга. Зачем это? неужли все умные девушки так делают?

 

Любинька. Разумеется!

 

Верушка. Вот что! ну, а зачем ты вдруг прекратила: эту переписку, как только получила от Вольдемара первое письмо?

 

Любинька. За тем, что приличие требовало этого.

 

Верушка. Неужели?

 

Любинька. Да, мой друг! я тебе очень благодарна на твою услугу; но сама я никак бы не решилась писать, потому что приличие и осторожность…

 

Верушка. Конечно, конечно, я верю тебе, и пожалуй всегда готова быть твоим секретарем.

 

Ты знаешь все уловки —

И бережешь себя,

Так по твоей диктовке,

К нему писала я;

Ведь это страх приятно,

Так время убивать,

Писать… да и обратно

Ответы получать!

Я чтоб у нас прилично

Все шло между собой,

Так ты проси, чтоб лично

Всегда он был с тобой.

 

Ну, да это после,— объясни-ка мне лучше, от чего ты с ним была так холодна во весь вечер?

 

Любинька. Напротив, это вам всем только так казалось; но мы очень хорошо понимали друг друга, и были совершению счастливы.

 

Верушка. А! так вы понимали друг друга!.. вот что!.. ну, так теперь и я понимаю, от чего он был весел, не смотря на твою холодность. Да где ж ты с ним познакомилась?

 

Любинька. О, это уж давно — почти шесть месяцев: когда я была еще в пансионе.

 

Верушка. Неужели? так у вас в пансион пускают и молодых мущин.

 

Любинька. Помилуй, ты с ума сходишь! как же это возможно!

 

Верушка. Однако ж, твой Вольдемар!..

 

Любинька. О, он имел на это особенные средства. Видишь ли, Вольдемар был друг сына нашей главной maman, так, чрез него он, во время наших маленьких праздников и приходил к нам в пансион.

 

Верушка. Как! так у вас были и праздники?… Ах, Боже мой! как должно быть весело учиться в здешних пансионах! а я, живши с маменькой в деревне, танцевала только один раз в году — во время нашего приходского праздника; да еще с кем танцевала-то, страшно вспомнить: с какими-то уездными чиновниками, которые прыгали как козлы,— да с толстыми усастыми помещиками, которые были любезны и ловки, как степные медведи! Впрочем я там и с ними веселилась как сумасшедшая! Но твой Вольдемар во сто раз лучше, не правда-ли? ведь он очень хорош собою?

 

Любинька. Без сомнения,— иначе я ни как-бы и не занялась им.

 

Верушка. По этому он должен быть и очень умен? а?

 

Любинька. Он!… не очень… но какие манеры, сколько достоинств! прелестно ездит верхом, и к тому ж очень богат.

 

Верушка. Ну, слава Богу! тем лучше. Однако, если ты ему нравишься, так зачем же он не скажет этого твоей матушке и дядюшке?

 

Любинька. Ах! да; надо, чтоб он непременно кончил этим, я ему скажу, посоветую…

 

Верушка. Как? да разве он не может сам?..

 

Любинька. Ах, Верушка, по твоим вопросам сей-час видно, что ты воспитывалась в деревне. Послушай, вот что мне сказала одна из моих подруг, которая составила себе прекрасную партию: когда не имеешь большого состояния, и выходишь за-муж, чтоб иметь только известность в свете, то всякой девушке надо быть очень, очень осторожной на выбор. Богатый молодой человек уж всегда воображает, что его должно предпочесть всем соперникам. Нет, нет! если для них мы будем жертвовать всем, тогда они ни на что не решатся.

 

Верушка. Быть не может, сестрица. Если он тебя так давно любит, то я бы на твоем месте сказала ему, коротко и ясно: милый друг мой! если ты меня нелицемерно любишь, так скажи об этом маменьке сию ж минуту! вот как!

 

Любинька. Фи! как это глупо! после этих слов он бы, может быть, убежал от меня, (с живостию:) да и подумал-бы, что я люблю его для того только, чтоб выдти за него за-муж.

 

Верушка. Да как же? разве ты не для того любишь — чтоб выдти за него?

 

Любинька. Ах, Боже мой! ну, да, да… да только понимаешь-ли ты, что воспитанная девушка никогда недолжна показывать, что она хочет выдти за-муж.

 

Верушкл. Ах, вздор какой! да отчего ж это?

 

Любинька. По крайней мере она не должна мущине говорить об этом. Я точно так поступала всегда с моим Вольдемаром, и довела его до того, что он от меня с ума сходит.

 

Верушка. Ну, тем лучше; только уверена-ли ты?

 

Любинька. Уверена-ли?… слушай же… (Отводит ее на правую сторону и говорит таинственно). И ведь говорила тебе, что однажды, на балу, у меня нечаянно откололся букет, Вольдемар тогда ж его поднял, а нынче уверял меня, что по сие время сохранил его; я верить не хотела,— но он поклялся представить мне доказательство.

 

Верушка. Доказательство?…

 

Любинька. Даже нынче.

 

Верушка. Не ужели!… да! да! да! так теперь-то я догадываюсь, для чего он меня расспрашивала об доме, об саде, об террасе… верно он хочет принести сюда твой букет.

 

Любинька, (смотря на окно). Нет, не может быть… в такое время…

 

Верушка. О, он тебя так любит, что непременно сдержит свою клятву. (Слышен легкий стук в окно).

 

Любинька (про себя). Ах! это он.

 

Верушка (сама с собою). Боже мой! как приятно, как весело любить — и быть любимой… я чувствую, что и я сама очень люблю одного человека; но я так глупа, что скорее умру, нежели покажу, что люблю его… Любинька очень счастлива, она воспитывалась в пансионе, а я… я вечно останусь дурочкой.

(Бросают песком в окно).

 

Любинька, (встревоженная) Гм!.. гм!…

 

Верушка. Что? а?

 

Любинька, (оправясь). Ничего, ничего…

 

Гордева (из своей комнаты). Девицы! девицы! что ж вы делаете?

 

Любинька, (в испуге) Боже мой, маменька!

 

Гордева, (тоже). Вы все еще не спите?.. что это значит?

 

Любинька. Мы раздеваемся, маменька!

 

Верушка (тихо). Любинька! зачем же ты ее обманываешь, это не хорошо!

 

Любинька. Ах, как мы не осторожны! надобно было загасить свечу… (гасит) прощайте, маменька; мы ложимся…

 

(На сцене ночь).

 

Гордева, (оттуда же). Слава Богу! прощайте же, до завтра.

 

Верушка. Ах, как я боюсь!.. бедная тетинька, она и поверила!

 

Любинька (подходит к комнате Гордевой). Она ложится… (возвращаясь) Ну, теперь мы совершенно свободны, поговорим еще…

 

Верушка. Нет, Любинька… я спать хочу… (зевает), пойдем!

 

Любинька, (удерживая). Сестрица! душенька! постой, поговорим еще немножко… прошу тебя….

 

Верушка. А, плутовка! теперь я догадываюсь… (снова бросают в окно песком). Что это? тс!.. слышишь?

 

Любинька, (притворяясь). Что такое?

(Бросают гораздо сильнее).

 

Верушка. Ты слышишь-ли, что там?

 

Любинька. Нет, нет…

 

Верушка.                     Стучатся к нам!

 

Любинька. Не град-ли в стекла бьет?..

 

Верушка.

Нет, град песком нейдет!

И так, сомненья нет,

Что за тобою в след,

Любви твоей предмет,

Принес к тебе букет!

Вот начал он опять

В стекло песком бросать!…

Он здесь в надежде той,

Чтоб шуткою такой,

Ночною темнотой,

Увидеться с тобой!

 

Любинька. Да ты с ума сошла!

 

Верушка. А ты — его свела!

 

Любинька, (скрывая свою радость). Ах, какое сумасбродство!

 

Верушка. Сумасбродство?… нет, это любовь! я хоть по вашему и очень глупа, но это как-то невольно понимаю… я пойду и отворю… хочешь?

 

Любинька, (останавливая ее). Ах, зачем! что ты хочешь делать? это не прилично.

 

Верушка (идет к дверям). Хочу, чтоб он отдал тебе букет.

 

Любинька. Нет, нет, это не прилично, говорю я! может быть, в доме не все еще снят.

 

Верушка. Любинька! пожалей его, ведь он для тебя может быть подвергался опасности…

 

Любинька. Ну, так что ж?… я это знаю, так и должно.

 

Верушка. Прошу покорно! да он может быть и не знает, что ты здесь,— скажи ему хоть одно слово, он верно скучает. Любинька, ведь ты же сама виновата, что он пришел; ты подумай только, одно твое ласковое слово, и он счастлив! так сжалься же над ним и не наказывай его за свою ошибку. (Идет к окну).

 

Любинька (колеблясь). Ах, сестрица! но… приличие…

 

Верушка. А если в тебе нет жалости, так я сама… (идет).

 

Любинька. Я не сказала этого… но… отвори… только тихонько, ради Бога!…

 

Верушка (отворив окно). Вот! (в окно бросают букет. Верушка поднимает ею с большою радостию) вот он! вот он! твой букет! он сохранил его!… посмотри-ка, он или нет?…

 

Любинька, (вздыхая). Ах, да, это он!…

 

Верушка. Так награди-ж его за это, и отдай ему на обмен твой сегодняшний букет; ты должна это сделать, это безделица, он ей-Богу заслуживает .

 

Любинька. Что ты, Верушка! Боже сохрани!

 

Верутика. Да что ж за беда?

 

Любипькл. Нет, это не прилично! не возможно! молодая воспитанная девушка никогда не должна ничего отдавать мужчине.

 

Верушка. Но все-таки ты должна быть с ним великодушна! А! так хорошо же!. если ты не хочешь отдать ему своего букета, так я отдам ему свой, да, он подумает, что ты ему бросила… (берет с дивана свой букет) кстати, они же одинакие… ты смеешься?… ну, так смейся ж, смейся!… (бросает свой букет в окно), вот так! будто ты сама бросила!

 

Любинька. Ах! что ты сделала, сестрица? какая ты ветренница!

 

Верушка. Ничего; за то посмотри, как он счастлив!…

 

Левин (за окном). Благодарю! благодарю, бесценная, добрая Любинька! до гроба ваш!!

 

Любинька. Запри, запри поскорее, прошу тебя…

 

Верушка. Уж что бы ты мне ни говорила, а я вот и еще раз услужила тебе… (Любинька обнимает ее) все прошло очень счастливо,— и все довольны! а? каково? теперь пойдем спать, я вот только запру окно… (слышен выстрел). Боже мой! Что это значит? (Обе в испуге).

 

Любинька. Пистолетный выстрел!! Боже! вся кровь во мне остановилась; его верно увидели! нас будут подозревать! обвинять… о, Боже мой, Боже мой! и он виноват во всем!

 

Верушка (бежит к средним дверям). Тс!… слушай!… идут, идут!…

 

Любинька. Ах, Боже мой!… да… идут! весь дом поднялся! скорей… скорей, пойдем в комнаты… к счастию, что я погасила свечу…

 

Верушка. Что ты! что ты! а разве ты позабыла об нем?

 

Любинька. Об ком?

 

Верушка. Вот прекрасный вопрос! а бедный Вольдемар? ну если стреляли по нем?

 

Любинька. Пойдем же, пойдем скорей, чтоб не застали!… (тащит Верушку насильно в свою комнату).

 

Верушка. Да я тебя не понимаю… как можно так оставлять человека, котораго ты любишь? (обе уходят).

 

 

ЯВЛЕНИЕ V.

АННУШКА (со свечкой), ВАНЮША (с ружьем с заспанными слугами), ПЕТРУШКА СТОРОЖ (с фонарем), потом входит ГОРДЕВА (в спальном одеянии, за нею), ТУPИНСKИЙ (в колпаке и халате) и ДОЛЬСКИЙ.

 

Ванюша (на голос русской песни).

Ну смелей, друзья, напора нападем!

И мошенника поймаем вшестером!

 

Хор.

Перевяжем по рукам и по ногам,

Да с рук на руки и сбудем казакам!

 

Аннушка (в испуге). Как я рада, что ты здесь, мой Ванюшка!

 

Ванюша (тоже). И я радехонек, что ты здесь, моя Аннушка!

 

Аннушка. Так мошенники тебя не видали? ты не убит? а?

 

Ванюша. Ни мало, душа моя! я сам их подкараулил, спустил курок — и кажется, дробью пугнул порядком мошенников!

 

Аннушка. А много ли разбойников-то?

 

Ванюша. Да я видел только одного.

 

Петрушка (трясется от страха). Одного?… нет, брат Ванюха, их было столько, что я-те скажу!

 

Все. А сколько? сколько? (слуги протирают глаза).

 

Петрушка. Да уж столько, сколько душе угодно!

 

Аннушка. Тс! тише! вот и барыня.

 

Гордева (входит с беспокойством). Ах, слава Богу! это все наши люди… я уж думала, что воры пришли ко мне… (Туринский входит). Любезный братец! поди сюда, ради Бога! что такое случилось?

 

Туринский. Успокойся, сестра; я нарочно пришел, чтоб рассеять ваш страх. (Смеется) этот Ванюшка такой трус, что испугался своей тени. Бьюсь об заклад, что он не видал никого.

 

Ванюша. Нет, добрый барин, уж воля ваша, а как Петрушка отпер калитку, то и он видел саженях в десяти…

 

Туринский. Что же? кого ты видел, Петрушка?

 

Петрушка. Ах, барин, много:— видел я, кажется, и лошадей, и коляску, и спящего кучера в коляске, подле нашей садовой стены.

 

Ванюша. Через которую все эти разбойники верно перелезли, да и рыскают теперь по саду. О! уж мы, барин, даром не струсим.

 

Гордева. Ах, Боже мой! я ужасно боюсь!…

 

Туринский. Полноте, успокойтесь, я пойду, и сам осмотрю весь сад с Александром Петровичем; а! да вот и он.

 

 

ЯВЛЕНИЕ VI.

ТЕ ЖЕ и ДОЛЬСКИЙ.

 

 

Дольский. Что такое? что случилось?

 

Туринский. Пойдемте, пойдемте, я вам расскажу дорогой; а теперь надо успокоить сестру и всех. Чорт возьми! я пойду вооружусь моею тростью, а вы берите все, что попадет в руки.

 

Гордева. Ах, Боже мой! так я запрусь покрепче, пока вы будете в походе.

 

Дольский. И очень хорошо сделаете, сударыня!…

 

Туринский. Пойдемте ж… хорошо, что наши девицы ничего не слышат. Вот каково снят в их лета.

 

Дольский, (про себя). Не всегда и в их лета спят спокойно. Странно, что это окно теперь отворено…

 

Туринский. Ну, марш! Александр Петрович! и вы для острастки тоже возьмите какое нибудь оружие. Если нам не наврали, то, чорт возьми! мы затеем здесь генеральное сражение.

(Все уходят).

 

 

ЯВЛЕНИЕ VII.

ЛЮБИНЬКА И ВЕРУШКА.

(Обе в замешательстве).

 

 

Любинька (крадется). Никого нет…

 

Верушка (плачет). Ах, да я уверяю тебя, что стреляли по нем… он ранен, может быть и умрет за тебя!… ах, Боже мой!…

 

Любинька. Перестань, какой вздор!

 

Верушка. О, нет! я не буду покойна! я всему причиною! ах, какое несчастие!

 

Любинька. Ничего, ты вовсе не виновата. Вольдемар уехал, и никто не будет подозревать… пойдем, пойдем…

 

Верушка. Как! Не узнавши ничего? и у тебя достанет силы? О Боже мой! какой теперь сон! я знаю, что он еще здесь, он не уехал так скоро…

 

Любинька. Если так, то нам должно уйти как можно скорее… если они его схватят, могут тогда подумать, что мы с ним за-одно.

 

Верушка (с живостию). Его схватят, говоришь ты? но если его задержат как вора? если они с ним ночью дурно поступят? ты видишь сама, что не возможно оставить его без помощи… (почти выходя из себя), Любинька! ты должна его спасти; да, да, непременно должна! увидеть его прежде всех, привести сюда, спрятать, ради Бога!…

 

Любинька. Верушка! ты с ума сошла! пускать ночью молодого человека, как это можно! это не прилично!

 

Верушка (топая ногами). Сестрица! да ты подумай, что его теперь легко могут даже убить! слышишь-ли ты?

 

Любинька. Да нет,— не в том дело!… (тоже топает ногами).

 

Верушка. Ах, Боже мой! да в чем же? Он может лишиться жизни! понимаешь ли ты?…

 

Любинька (стараясь перекричать). Он может обесславить меня! слышишь ли?…

 

Верушка (решительно). А! вот что! так ты не хочешь его спасти? хорошо же.

 

Любинька. Но, Верушка, послушай…

 

Верушка. Нет, нет, не слипаю ничего! все идут сюда! его отыщут! схватят! одна минута — и все кончено! (Убегает в сад).

 

 

ЯВЛЕНИЕ VIII.

 

 

Любинька (одна), Верушка! Верушка! ах, несчастный Вольдемар! Бедная сестра! что она делает?!

 

Она совсем ума лишилась!

Хоть рада я его спасти,

Но ни за что бы не решилась,

Чтоб ночью в сад за ним идти;

Сестра во всем не осторожна,

Но я не выйду из границ:

Я очень знаю — что возможно,

И что опасно для девиц!

 

(Уходит к себе в комнату).

 

 

ЯВЛЕНИЕ IX.

ДОЛЬСКИЙ (с маленькими пистолетами), ТУРИНСКИЙ (с толстою тростью), А АННУШКА, ВАНЮША (с ружьем), ПЕТРУШКА и трое слуг (вооружены смешным образом).

 

 

Туринский. Хорошо, хорошо,— все ли здесь?

 

Все (кроме Дольского). Все, батюшка-барин! все готовы на разбойников.

 

Туринский. Ха, ха, ха! пойдемте же Сражаться со всеми кустарниками! А ты, Ванюшка, ружьем не смей шалить.

 

Гордева (из спальни). Братец! братец! это вы?

 

Туринский. Ну, опять! Я, сестрица.

 

Гордева (там же). Поймали их? а?

 

Туринский. Нет еще, погоди немножко.

 

Любинька (из своей комнаты). Дядюшка! дядюшка!

 

Туринский. Вот и другая! Что, племянница?

 

Любинька (оттуда же). Что такое случилось? я вся дрожу!…

 

Туринский. Ничего, ничего, оставайтесь в покое! (слугам): Марш вперед! (увидя Аннушку). Ба! ба! и Аннушка наша расхрабрилась!

 

Аннушка (дрожащим голосом). Что вы-с! нет, барин, я не из храброго десятка… я не смею остаться одна… вы меня простите, я боюсь за всех… (глядит на Ванюшку).

 

Туринский. А! понимаю… к сражению! а вы, Александр Петрович, будто нашим арриергардом.

 

Дольский. Извольте, извольте, я готов.

 

Туринский (командуя). Трусы! марш вперед! (все уходят, кроме Дольского).

 

 

ЯВЛЕНИЕ X.

 

 

Дольский (один). Признаюсь, эта ночная суматоха вовсе не так удивляет меня, как то, что это окошко, против комнат девиц отворено, по-видимому, прежде выстрела… (с жаром). Но, впрочем, какое мне до этого дело! Ах, если б я не любил эту девушку, то верно бы не заметил ничего, не стал бы ни в чем подозревать… подозревать!… Э! как это глупо!… меня беспокоит ничего незначащий случай. Пойду в сад. (Музыка играет во время речей до самого куплета pianissimo).

 

Дольский (подойдя к средней двери, останавливается и смотрит). Боже мой! не ошибся ли я?… нет! нет!… входят по лестнице… о, я страшусь узнать более — чем желаю! (Прячется в темной угол подле комнаты Гордевой. Верушка ведет за собою Левина, у которого подвязана правая рука платком).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XI.

ВЕРУШКА и ЛЕВИН (одет по последней моде).

 

Верушка (вполголоса).

Поскорей!

Посмелей!

Вот, сюда входите…

Только не шумите!

 

Левин (тоже).

Виноват, простите

Глупости моей!…

 

Дольский (про себя). Что я вижу!? Верушка!… и с нею мущина! все кончено! теперь по крайней мере я излечусь от моей глупости.

 

Верушка (Левину).

Все у нас

Ищут вас!

 

Левин (пристально смотря на свои часы).

Странно! я наказан,

И немножко связан,

Да и вам обязан,

Ночью — ровно в час!

 

Я не знаю, сударыня, как мне благодарить вас…

 

Верушка. Как вам угодно, сударь, мне все равно.

 

Дольский (тихо). Верно какой побудь повеса вскружил ей голову. О, я ему отплачу. (Движение).

 

Левин. Признаюсь, без вас я бы пропал: спрятавшись, Бог знает в каком кустарнике, окруженном со всех сторон… я уже совершенно погибал, как вдруг вы явились ко мне, как существо неземное, и начали маневрировать с таким искусством, что и теперь я не постигаю, каким чудом вы спасли меня от погони…

 

Верушка. Однако вы и здесь не в безопасности; обегавши весь сад, они верно опять придут сюда…

 

Левин. Как! неужели? проклятие! стало быть, сударыня, они у вас все с ума сошли? Сделайте милость, оставьте же меня, не подвергайте себя опасности, могут подумать…

 

Верушка. Помилуйте, что до этого за дело!

 

Левин. О вы слишком добры!— я никак не хочу спасти себя за такую цену.

 

Дольский (про себя). Как бы то ни было, но я знаю то, что ты не уйдешь от меня!

 

Верушка. Нет, нет, я должна вас вывести отсюда, я постараюсь…

 

Левин. Прошу вас, подите лучше к вашей сестрице; я как нибудь сам успею…

 

Верушка (топнув ногою). Да помилуйте! ведь вы ранены в руку, ведь вам невозможно перелезть чрез стену! придумывает какое-то средство).

 

Левин. О, не беспокойтесь! я моту… ай, ай!… (трет руку) ай, чорт возьми! как это глупо! упасть с самого верха стены… и не на улицу, а опять в сад.

 

Верушка. А! постойте… постойте… я позову Любиньку, она мне поможет спасти вас…

 

Дольский (в сторону). Как! Любушка помогает ей?

 

Левин (удерживая Верушку, переходит на левую сторону). Нет, ни за что на свете! как! ее и вас подвергать такой опасности? пусть лучше меня поймают, ничего, я им скажу… я не знаю, что я скажу… я скажу, что я лунатик, флегматик, или сумасшедший, все, что им угодно, только…

 

Верушка. Нет, нет! я этого не хочу! Любинька может это сделать, у нее же и ключи от целого дома, она должна снасти вас (стучится к Любиньке), сестрица! пусти, это я…

 

 

ЯВЛЕНИЕ XII.

ТЕ ЖЕ и АННУШКА (входит в среднюю дверь).

 

 

Аннушка. Ах, Боже милостивый! это беленькое платьице… возможно ли! это Вера Степановна! и с нею молодой человек!…

 

Левин (целуя руку у Верушки). О, вы совершенный ангел! самое великодушное существо!

 

Аннушка. Ай, ай, ай! разбойник у нее ручку целует!

 

Верушка. Подождите ж. я сей час прибегу! (Дверь из комнаты Любиньки отворяется, она тащит к себе Верушку и опять запирает).

 

Дольский. Она уже не найдет его здесь!

 

Аннушка (оборачиваясь). А! и Александр Петрович здесь! он видел его, хорошо! да, да, уж вы меня извините, а это не разбойник, а просто любовник в роде разбойника! это уж сей час и в потьмах видно… пойду и расскажу все барину. (Опять уходит в сад).

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIII.

На СЦЕНЕ ОЧЕНЬ ТЕМНО.

ДОЛЬСКИЙ и ЛЕВИН.

 

 

Левин. Это дьявольское приключение решительно обратилось против меня. (Дотрагиваясь до руки). Какая темнота!… О, как бы я хотел выбраться отсюда…

 

Дольский (подходя к нему). Очень верю, государь мой!

 

Левин (оборачиваясь живо). Кто тут? ай! ай! ай! это вы, сударыня?

 

Дольский (грубо). Что вы тут делаете?

 

Левин (смешавшись). Вот тебе раз! это не она.

 

Дольский. Что вы здесь делаете, государь мой?!

 

Левин. Что?… что я делаю, сударь? признаюсь вам… я и сам не знаю, что я делаю.

 

Дольский. Я вас спрашиваю, сударь, отвечайте!

 

Левин (с нетерпеливостью). Но отвечайте  же мне прежде, кто вы? имеете ли вы право меня спрашивать?

 

Дольский (возвышая голос). Имею, сударь! я живу здесь в доме.

 

Левин (шутливо). А! так позвольте вас поздравить! вы очень счастливы, я вам завидую.

 

Дольский. Но чему?

 

Левин. Потому, что я бы на вашем месте нашел средство теперь уйти отсюда. Но вы, г. Дольский… (если не ошибаюсь), счастливы и тем, что молодые девицы, танцуя на балах, чрезвычайно интересуются вами, и замечают довольно часто ваше отсутствие.

 

Дольский. Теперь не время шутить, государь мой!

 

Левин (весело). Помилуйте, я и не думал шутить.

 

Дольский (взяв его за руку). Так знайте же!!…

 

Левин. Ах, тише, тише, без нежностей! прошу вас… (смеясь) раненая и разбитая рука, не в состоянии отвечать на вашу учтивость…

 

Дольский (запальчиво). Если вы человек благородный, то должны со мною драться! и сейчас! слышите ли вы? сейчас!

 

Левин. Извольте, с удовольствием… но, надо вам сказать, что я обыкновенно имею привычку драться правою рукой, а вы видите, г. Дольский… (показывая руку) видите, что со всем моим желанием, я не могу сейчас исполнить вашего требования. Со временем я готов служить вам чем угодно; но теперь прошу у вас небольшой услуги.

 

Дольский. Какой услуги? говорите!

 

Левин. Я слышал — и верю — что вы честный и благородный человек, а потому надеюсь, что вы сжалитесь и избавите меня от этой суматохи, и от этих сумасшедших людей, которые меня ищут, прошу вас! (Очень тихо). Для чести — и доброго имени одной молодой девицы.

 

Дольский. Ах!… да, да… вы правы… я совсем и забыл… но я не знаю, каким образом провести вас ко мне (Слышен в саду выстрел). Это что?

 

Ванюша (кричит за кулисами). Ага! упал! упал! вот мы тебя разбойника! у!…

 

Дольский. Как! разве вы были с кем нибудь.

 

Левин. О, нет, нет, это верно стреляют в мой плащ, который, зацепившись, остался на стене, и который к несчастию был причиной моего ушиба. Но — г. Дольский, сюда идут… меня увидят… спасите ж будущего вашего противника, это ваш долг!

 

Дольский. И не могу проводить вас к себе, они нам помешают… а! погодите, я постараюсь их задержать не много, а пока спрячтесь за этот мольберт, я сейчас буду к вашим услугам. (Он уходит в сад. Левин прячется).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIV.

ЛЕВИН (спрятанный), ВЕРУШКА (отворяет дверь из комнаты Любиньки).

 

 

Верушка. Ах, Боже мой, опять стреляли! и его здесь нет!… Ах, какое несчастие!.. где же он?

 

Левин (жалобно, вполголоса). и здесь, сударыня!…

 

Верушка (с радостью). Здесь! слава Богу! я очень рада! но здесь вам нельзя остаться, ваши ноги очень видны. (Подходит с робостью).

 

Левин, (стараясь их спрятать). Проклятые ноги! но если вы меня выпустите отсюда, то будьте уверены, что уж я не пожалею моих ног.

 

Верушка. Ах! да это невозможно, у Любиньки нет ключей.

 

Левин. Чорт возьми! попался ж я! дело завязалось не на-шутку.

 

Верушка, (сложив руки). Что ж мне с вами делать?

 

Левин. Помилуйте, что вам угодно… я решительно ничего не вижу… пропал, совсем пропал!

 

Верушка, (с сердцем). Да что ж это такое? ведь вас сейчас поймают…

 

Левин. Даже сию минуту. Впрочем, что будет, то будит! спасайтесь сами, оставьте меня на произвол судьбы.

 

Верушка, (выходя из себя, хватает его за руку). Но ведь вас могут убить, сударь… слышите ли вы? Ах, Боже мой! Боже мой! я с ума сойду!… я не знаю, куда его спрятать… ни где, ни какого места… на что это похоже?… ах!! вот, вот, войдите сюда. (Она толкает его в свою комнату).

 

Левин, (уходя). Слава Богу!

 

Верушка. Скорей, скорей… а! (запирает дверь и прыгает от радости) спасен! спасен! не найдут! ах, как я рада!

 

Пусть хлопочут о пустом,

Вольдемар спасется!

Там он, сидя за замком,

Верно не найдется.

 

Как умно, что здесь у нас

Все замки с ключами;

А без них, в опасный час,

Чтобы было с нами?!

 

(Хочет уйти, встречается с Дольским). Ай! Александр Петрович! вот тебе раз! (Прячется на то место где был Левин).

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ XV.

ВЕРУШКА, ДОЛЬСКИЙ, потом ТУРИНСКИЙ, АННУШКА, ГОРДЕВА, ЛЮБИНЬКА, ВАНЮША и слуги.

 

 

Дольский, (входя быстро устремляется к мольберту, говоря в полголоса). Я нашел средство избавить вас от них, не теряйте ни минуты… скорей, в коридор и потом во второй этаж… (Подходит и видит Верушку). Ах!! (остается на месте пораженный и в сильном беспокойстве).

(Шум)

 

Туринский, (за кулисами). Ступайте ж, вы все дураки и трусы! (входя, говорит Дольскому) ну, что? здесь ли?… верно ничего нет? а?

 

Дольский, (став впереди Верушки). Ничего, Гаврило Романович, совершенно ничего.

 

Туринский, (увидя Верушку). А! Верушка! и ты также искала воров?

 

Верушка, (с трепетом). Дядинька!… и слышала шум… я испугалась… и встала… что случилось, дядинька?

 

Туринский. Ничего, мой друг, ничего, не бойся.

 

Дольский, (в сторону). Она притворяется… а! ложь!

 

Гордева, (отворяя дверь). Братец! братец!

 

Туринский. И сестра поднялась! ну!…

 

Гордева, (входя осторожно). Если он молодой человек, то пожалуйста не тронь его, он может еще исправиться…

 

Туринский. Да кого не трогать?

 

Гордева. Этого разбойника!

 

Туринский. О, не беспокойся! с ним верно ничего не случится. Ха, ха, ха! он скрылся.

 

Любинька. (входит). Что такое? что случилось?

 

Туринский. И ты явилась! ну, так как теперь все налицо, то я даю приказание, чтоб вы все сейчас ложились спать! а ты, Ванюшка, если осмелишься впредь делать глупости и стрелять из ружья, то я тебя самого так отстреляю, что ты век не забудешь! пойдем-те, Александр Петрович; ну, ну, прощайте, покойная ночь.

(Уходит с Дольским и слугами).

 

Гордева. Прощай, братец! Бог знает, как я проведу эту ночь… после такого волнения, мои нервы ужасно ослабели! (девицам) ну, идите Ж, девицы!

 

Любинька. И иду, маменька, иду… (уходит к себе).

 

Верушка, (идя медленно, говорит про себя). А как же я-то пойду?… а, да я отправлюсь к сестрице Любиньке, вот и все. (Когда Гордева идет в свою комнату, Аннушка говорит ей тихо).

 

Аннушка. Вы меня извините, а завтра, барыня, я вам кой-что расскажу.

 

Гордева. Завтра? а от чего ж не сейчас?

 

Верушка, (про себя). А его все-таки не нашло! не поймали!

 

Гордева, (пропустив к себе Аннушку, возвращается к Верушке). Ну, ну, Верушка, или же, что стоишь?

(Музыка).

 

Верушка. Иду, тетинька, иду. (Когда Гордева уходит к себе, Верушка запирает свою комнату клюнем и вынимает ею из замка, потом сейчас бежит и стучится у дверей Любиньки. Во все это время играет музыка piano). Любинька! Любинька! это я! я! ах, Боже мой! неужли она будет так жестокосерда?… Любинька, сестрица! неужли ты оставишь меня здесь? послушай, душенька!… сестрица!… (Продолжает стучаться. Занавес опускается).

 

 

КОНЕЦ 1-ГО ДЕЙСТВИЯ.

 

 

ДЕЙСТВИЕ II.

(Та же самая декорация).

Утро.

ЯВЛЕНИЕ I.

 

 

Верушка, (одна). (Спит на диване и говорит во сне) Любинька!… Любинька!… отопри же мне… ты не хочешь… хорошо ж!… ты очень добра!… ведь я для тебя же старалась… (просыпаясь). Ах! где ж это я? (зевает). Что это! и каким образом?… на диване!… в этой комнате! Ах! да, я забыла… ведь вчера, этот молодой человек спрятан там… (в страхе соскакивает с дивана). Ах, Боже мой! не надо терять ни минуты… да… ведь надо же его отсюда выпустить… непременно надо. О! как я рада, что проснулась прежде всех! (идет к дверям и вдруг вспоминает). Да где же ключ? куда я его спрятала?… (Ищет везде и находит на диване под подушкой). Скорей, скорей! бедный Вольдемар! (Она бежит к своей комнате, вкладывает ключ, повертывает два раза, и хочет отворит; является Туринский, подходит к ней тихо, ударяя слегка по плечу).

 

 

ЯВЛЕНИЕ II.

ТУРИНСКИЙ и ВЕРУШКА.

 

 

Верушка, (испугавшись). Ах! дядюшка! (Она быстро удаляется на авансцену. Туринский, заняв ее место, становится спиной к ее комнате).

 

Левин, (отворяя дверь, замечает Туринского). Боже мой! тут кто-то есть? (торопливо опять запирает).

 

Туринский, (смеясь). Э! ге! ге! ге! что это с тобой, душа моя? неужли сегодня моя физиономия так пуглива? а?

 

Верушка, (встревоженная). Ах, нет, дядинька!.. нисколько… она у вас такая… как и всегда.

 

Туринский. Спасибо за комплимент!

 

Верушка. Да-с; вы ошибаетесь, дядинька!… я хотела сказать, что у вас всегда такое ж добренькое лицо, как и во всякие другие дни.

 

Туринский. Да, вот это так. Однако, девушка которая вчера много танцевала, не должна бы, кажется, так рано вскочить опять на ноги.

 

Верушка. О! для меня это, дядинька, сущая безделица! балы меня не утомляют. Право-с.

 

Туринский. Гм! верю, душа моя, верю.

 

Верушка (приседая). Покорно вас благодарю-с! (Ветренно). По от чего это вы так рано встали? а! вы верно хотите осмотреть ваши цветники; вы боитесь, не испортили ли их во время нынешнего ночного приключения.

 

Туринский. Совсем нет! я пришел просто-читать свои журналы.

 

Верушка (скоро). Да их еще не приносили, право не приносили.

 

Туринский. А!

 

Верушка (в сторону). Какое счастие! а то бы он уселся их читать, и я никак не могла бы того выпустить.

 

Туринский. Ну, все равно, я подожду. (Верушка показывает неудовольствие). Кажется пора бы уж принести. Впрочем, я воспользуюсь этим антрактом, и в ожидании журналов — прочитаю вслух хорошенькую проповедь…

 

Верушка. Кому это, дядинька?

 

Туринский. Да вашей милости.

 

Верушка (встревожась). Мне? (про себя) ай, ай, ай!

 

Туринский. Разумеется! кому же больше? это, кажется, будет недурно… а? как ты думаешь?

 

Верушка. Не знаю-с, (про себя). Ах, Боже мой! уж не видал ли он?…

Туринский (грозя пальцем). Смотри ты у меня!! (улыбаясь). ну, ну, ну, не бойся, шалунья, не бойся…

 

Верушка (про себя). А! кажется, он ничего не знает!

 

Туринский. Я хочу так, потолковать с тобою.

 

Верушка. Сколько вам угодно, дядинька, пойдемте в сад…

 

Туринский (смотря в окно). В сад? да мне кажется, дождик сбирается…

 

Верушка (скоро). Ничего-с, мы возьмем зонтики… (хочет идти).

 

Туринский. Постой, постой,— да уж не сюрприз ли ты какой мне хочешь сделать? верно что-нибудь чрезвычайное, я вижу… хорошо, спасибо, только все-таки прежде меня выслушай…

 

Верушка (бежит к окну). Ах, Боже мой! дядинька! голубчик! беда! посмотрите… ветер опрокинул мое померанцовое дерево!… дядинька, пойдемте скорей, помогите мне поднять его…

 

Туринский. Ну, ну, пойдем… поднимать твое дерево… только все-таки ты не уйдешь от моей проповеди.

 

Верушка. Да пожалуй, извольте. (Про себя). А! вот я его и выжила отсюда! (Уходят).

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ III.

ЛЕВИН, потом ЛЮБИНЬКА.

 

 

Левин, (отворяет дверь). А! хорошо! мой ангел-хранитель достигнул цели, и утащил дядю — проповедника… кажется, можно… воспользуемся же незавидной свободой… Милая! добрая Верушка! О! это такое дивное существо, которому только одни заключенные могут дать цену. И так, надо спастись;— если только двери не заперты, пойдем… но куда? я в суматохе и не заметил главных дверей… что если я попаду не туда, куда должно? что если, надеясь выйти, я вдруг войду в комнату почтеннейшей тетушки? О! тогда тут выйдет такая драматическая сцена, что ужас! (Ходит с осторожностью и напевает).

 

«Ах! что за ночь! я в восхищеньи!

«Спаси меня о Провиденье!

 

Ведь уж шесть часов утра… что если меня теперь поймают?… ах! это окошко… куда оно? в сад… отправлюсь же лучше по этому направлению… (Стоя у окна Что я вижу! моя коляска стоит почти у самой стены… браво… ха, ха, ха! и мой Сенька ходит по саду, верно ищет меня. (Берется за задвижку окна, чтоб влезть). Ай! ай! ай! я и забыл, что у меня одна только рука в действии… нет, чорт возьми!.. невозможно!.. да при том так высоко, что и голове не уцелеть. А! постой! вот что: я напишу два слова Любиньке, попрошу ее войти в мое несчастное положение, а Сенька мой отнесет. (Вырывает из своею портфеля лоскуток бумаги и пишет карандашом, диктуя довольно громко). «Прелестная, милая Любинька! я знаю ваше сердце! Гм… гм… избавьте меня… гм… гм… до гроба ваш!» (Свертывает). Это будет гораздо лучше. (Подходя к окну). Тс! тс! эй! Семен! сюда! дурак!.. это я! О болван! вместо того, чтоб подойти, он снял шляпу и стоит, разиня рот. (Машет ему рукой). Ну, да! да! подойди сюда! Слава Богу! отдай это письмо горничной, чтоб она доставила его сейчас своей барышне, слышишь ли? ступай! живо! (Закрывает окно). А в ожидании все-таки поищем выхода… что если б это было здесь… (Подходит к комнате Любиньки, двери отворяются, и Любинька выходит, Левин отступает).

 

Левин. Любинька! это вы?…

 

Любинька. Вольдемар! это вы?

 

Левин (бежит к ней). Ах! как я рад, что вы пришли! я всегда был уверен в вас, в вашем великодушии…

 

Любинька (в страхе). Нет, нет, сударь, уйдите, оставьте меня! Боже мой! да уйдите ж!…

 

Левин. Я этого-то и хочу.

 

Любинька. Чего ж вы ждете?

 

Левин. Чтоб вы показали мне дорогу.

 

Любинька. Я! так вот вы на что надеетесь; вы хотите погубить меня!..

 

Левин. О, нет! я хочу только уйти отсюда! милая Любинька, одно ваше слово…

 

Любинька. Вольдемар, меня могут увидеть с вами, говорю я! прощайте! прощайте! (Убегает в среднюю дверь).

 

Левин (сам с собою). Прекрасно!! прощайте! и она меня оставляет! меня увидят! да, если я не уйду, разве и меня также не увидят? О, я в отчаянии! в бешенстве! да! впрочем… и она права: чтоб нас не застали вместе, она должна была убежать. Это, по крайней мере, доказывает ее скромность. Кончено! и последний опыт не удался! (Ходит по сцене — напевая из Оперы):

 

Остался птенчик и проч.

 

Аннушка, (отворяя комнату Гордевой, а говорит будто ей). Да, сударыня, уж вы меня извините, а точно — молодой человек, это так верно, как бы вы сами его видели!

 

Левин, (слушая). Видели? кого? уж не меня ли? вот тебе раз! скорей опять в мою тюрьму!… видно мне не выходить отсюда! (Входит в комнату Верушки).

 

 

ЯВЛЕНИЕ IV.

АННУШКА, потом ДОЛЬСКИЙ.

 

 

Аннушка, (относясь к Гордевой). Я пойду к Александру Петровичу и скажу, что вам угодно поговорить с ним и чтоб он подождал вас в зале. (Идет на авансцену). Слава Богу! я все рассказала барыне. Это за то, чтоб Вера Степановна вперед не смеялась в глаза над моими тридцатью годами, и над моим Ванюшей, который этого не заслуживает. Во-первых, он очень мил, а во-вторых, как кажется, и умен, потому, что хочет на мне жениться. О, я ей не на шутку за себя отплатила. Но вот кстати и Александр Петрович пожаловал.

 

Дольский (входит задумчивый, и садится на диван). Ах! если б меня могли уверить, что я ошибаюсь, что это был только один сон… но нет, к несчастию, я видел… видел сам…

 

Аннушка. Как он призадумался! Александр Петрович! (Про себя). Ну, и не слышит! (Громко). Барин! Александр Петрович!

 

Дольский. А! это ты, Аннушка?

 

Аннушка. Барыня вас просит, чтоб вы потрудились обождать ее здесь; она хочет спросить вас об одном важном деле.

 

Дольский. Хорошо.

 

Аннушка. Которое вы верно и без нее знаете.

 

Дольский. Я? нет!

 

Аннушка. Полно, барин, ведь вы сами были свидетелем, вы и я, нынче ночью…

 

Дольский. Да чего?

 

Аннушка. Помилуйте! Александр Петрович, вы, кажется, хорошо все видели.

 

Дольский. Я? я ничего не знаю,— и не видал.

 

Аннушка. Извините, видели! а впрочем, как угодно, вы лишь только подтвердите все то, что я сказала барыне; ну да просто все, что вам известно про Веру Степановну.

 

Дольский (про себя). Так! я ждал, что она будет унижена. Но я, я не должен ее обвинять, нет! напротив, я… (Громко). Аннушка!

 

Аннушка. Чего изволите, сударь?

 

Дольский. Я не знаю, про что ты могла сказать своей барыне… я совершенно ничего не видал.

 

Аннушка (всплеснув руками). Вот-те на! не ужели-с? так, по вашему, я не должна никогда теперь и себе верить?

 

Дольский. Разумеется! тогда ты верно не будешь болтать всякой вздор своей барыне, которая не должна-бы и позволять слушать тебя.

 

Аннушка. А! теперь я смекнула, Александр Петрович, от чего вы выгораживаете так Веру Степановну! смекнула!.. я это знала наперед.

 

Дольский (про себя). О, Боже мой! (встает и приближается к Аннушке). Что? что ты говоришь?

 

Аннушка (иронически). Ничего-с; она не даром видно так любит рисовать портретики молодых господ…

 

Дольский. Молодых господ? кто? Вера Степановна?…

 

Аннушка. Да-с! у нее их столько в золотой книжечке, что и не сочтешь; я издали просматривала не раз. Впрочем, коли вы не хотите, барин, ничего сказать про нее, так Бог с вами! я и одна постараюсь доказать всю правду. Тогда барыня узнает, как я усердно и честно исполняю свою всегдашнюю должность, вы меня извините! (Уходит и ворчит сквозь зубы).

 

 

ЯВЛЕНИЕ V.

ДОЛЬСКИЙ (один).

 

 

Прекрасно! она доказывает собою, что наши барыни ничем так не умеют дорожить, как только разве этакими прислужницами. Оне готовы позволить им все, лишь бы эти люди переносили каждую глупость аккуратно; это их первое удовольствие. Однако, она мне болтала о каких-то портретах… неужели Верушка так ослеплена этим повесою? О, как бы и хотел скорей с ним посчитаться! Бедная девушка! он совершенно погубил ее! Ах, теперь только я чувствую, что не могу не сожалеть о ней! невольное, неизъяснимое чувство всегда влекло меня к этому ангелу, и вдруг… о, Боже мой! обмануться в ней до такой степени! это невозможно! нет! и кто бы ни был этот бесчестный посетитель, я найду его! а если он опять станет отказываться, шутить со мною,— о, я убью его на месте!… сумасшедший!… что ж тогда?…

 

Тогда она меня возненавидит!

Ей — жизнь его, быть может, дорога;

Лишась его — она тогда увидит,

Во мне одном смертельного врага!

Ах, я готов снести ее презренье,

Хотя б и мне погибнуть довелось!

Но — не уйдет от праведного мщенья

И тот, кто ей бесчестие нанес!

 

 

ЯВЛЕНИЕ VI.

ДОЛЬСКИЙ и ВЕРУШКА.

 

 

Верушка (в глубине сцены). Слава Богу! садовые ворота отворили, дядинька в оранжерее, и бедный Вольдемар может выдти. (Подойдя к своей комнате, видит Дольского). Ах, ты, Боже мой. Дольский!

 

Дольский (про себя). Ах! я раскаиваюсь, что сошел сюда.

 

Верушка. Если б он не был так строг, то верно бы пособил мне выдти из хлопот… Э, да ничего, попробую… (подходя к Дольскому). Александр Петрович! Г. Дольский.

 

Дольский, (кланяясь холодно). А! это вы, сударыня!

 

Верушка. Ну вот так и есть! он сего-дня гораздо сердитее обыкновенного… нет, надо лучше и его удалить отсюда. (.Громко и скоро) Вы конечно ищете дядиньку; он в саду.

 

Дольский (про себя). Она хочет, чтоб я ушел.

 

Верушка. Что ж вы нейдете к нему, Александр Петрович? (про себя) молчит; постой же он у меня сей-час отправится отсюда… (громко) Александр Петрович! если вы останетесь здесь, то берегитесь, нынче у нас танцевальный урок, и я с сестрицей так буду прыгать, что надоем вам ужасно!

 

Дольский (вздыхая). О, как вы счастливы! ничто не изменяет вашей веселости.

 

Верушка (смотря ему в глаза). Это что такое? уж не сердитесь-ли вы на меня за что-нибудь? скажите, пожалуйста скажите… (про себя) если он все знает, тем лучше; он меня избавит от труда. (Ему). Что ж вы молчите?

 

Дольский. Я не могу, я не вправе давать вам советы.

 

Верушка. Нет, уж извините, не отпирайтесь, вы всегда изволите пользоваться этим правом, даже и без моего позволения. Впрочем, вы не бойтесь, извольте, браните меня сколько вашей душе угодно; это, говорят, очень хорошо, а мне это даже и очень приятно…

 

Вы так умеете бранить,

Что обижаться я не смею;

Кто так, как вы, умеет говорить

Того и я вполне ценить умею.

 

Так будьте же вы другом мне,

Вы на добро неравнодушны,

От вас теперь узнаю я вполне,

Как я смешна, а вы — великодушны!

 

Дольский (про себя). Бедняжка! она и не понимает своего несчастия.

 

Верушка. Ну, полно-те ж, если я сделала опять глупость, если я причиной вашей горести, то это ей-Богу невольно, без всякого дурного намерения. Я стараюсь всячески исправиться, и исправлюсь непременно, даже очень скоро. Но когда вижу, что осуждают всегда строго и самые обыкновенные вещи то — простите, я не могу утерпеть,— это приводит меня в отчаяние, и я против воли…

 

Дольский. Но вы не хотите понимать, что есть такие обстоятельства, которые и хороший человек может перетолковать в дурную сторону. Да, сударыня, бывает иногда так, что самый снисходительный не может не обвинить… например, я видел вчера, ночью, как молодая девушка держали за руку мужчину, и хотела скрыть его от поисков.

 

Верушка (в сторону). О, Боже мой! он видел… ах, если он подумает, что Вольдемар приходил для меня, я не перенесу этого! нет! нет! (Громко)Александр Петрович! вы узнаете все… да, да… вы должны узнать; (про себя ах! что я делаю? нет! это открытие может погубить сестрицу…

 

Дольский. Говорите ж, сударыня, говорите… О, вы должны видеть, что я стою вашей доверенности…

 

Верушка. (с душевным волнением). Разумеется!… да… да… Но я не смею, я не имею нрава… это тайна не моя, и не могу ничего вам сказать.

 

Дольский. Довольно, сударыня; совестью повелевать нельзя.

 

Верушка (про себя). Возможно ли! он меня подозревает!… Боже мой! как я несчастна! Александр Петрович! не верьте, ради Бога не верьте ничему!… клянусь вам, что я не виновата! посмотрите, посмотрите, я готова плакать от моей глупости!…

 

Дольский. Я это вижу. Но, если вы и оправдаетесь в моих глазах, то этого еще недовольно: есть другой свидетель.

 

Верушка. Как! другой?

 

Дольский. Да; Аннушка, которой, к несчастью, так много позволяет ваша тетушка — видела все и рассказала ей…

 

Верушка. Ах, Боже мой! так уж все-все знают? (про себя) что мне делать? если найдут его в моей комнате, я погибла; он не должен здесь быть ни одной минуты. (Дольскому) Александр Петрович! если вы узнаете все, то должны будете вдвое больше и упрекать и бранить меня…

 

Дольский О, нет, сударыня, мне осталось только одно: сожалеть об вас; говорите.

 

Верушка. И так узнайте же: Вольдемар Левин! (увидя Горднву) Тетушка! подождите меня, я скоро возвращусь. (Хочет уйти).

 

 

ЯВЛЕНИЕ VII.

ТЕ ЖЕ и ГОРДЕВА.

 

 

Гордева (строго). Верушка! останься! (Дольскому) я очень рада, что нахожу вас здесь, Дольский,— вы не будете лишними при нашем разговоре.

 

Верушка (про себя). О какой взгляд! (тихо Дольскому) вы мне правду сказали, Александр Петрович…

 

Гордева (продолжая). Аннушка меня уверяла, что вчера вечером кто-то был здесь.

 

Верушка. Что вы! что вы, тетинька!… ну, можно ли верить словам вашей Аннушки?

 

Гордева. Можно, и должно, сударыня! Но, у нас есть и другое доказательство. Г. Дольский! я обращаюсь к вам, и надеюсь, что вы…

Дольский (становясь между ними). Бесполезно, сударыня, потому что я совершенно ничего не могу вам сказать.

 

Гордева. О, я этого ожидала, я понимаю вас, Аннушка меня предупредила. Но все-таки я непременно должна узнать правду, а потому требую от племянницы самого искреннего признания.

 

 

ЯВЛЕНИЕ VIII.

ТЕ ЖЕ и ЛЮБИНЬКА.

 

 

Любинька. Верушка здесь, и с маменькой!

 

Верушка (тихо ей). Ах, они все знают! (страх Любушки), но не бойся, я не назвала тебя.

 

Любинька (также). И ты хорошо сделала, я поправлю все, после…

 

Верушка. После? нет, нет, теперь,— сейчас.

 

Гордева. Любинька! что тебе надо здесь? выдь отсюда; ты напрасно думаешь просить за сестру, она не получит прощения.

 

Верушка. Прощение! да разве я прошу его? что вы это! мне, тетинька, и не нужно прощение.

 

 

ЯВЛЕНИЕ IX.

ТЕ ЖЕ и ТУPИНСКIЙ (входя, слышит последние слова Верушки).

 

Туринский (строго). Напротив, сударыня, оно вам очень нужно.

 

Веpушка. Дядинька!..

 

Туринский. Молчать! (Гордевой). Сестра, вообрази себе: молодой-то человек скрыт здесь со вчерашнего вечера!

 

Все (кроме Верушки). Возможно ли!!? (общее движение).

 

Туринский. Каково вам это покажется?… после всех моих розысков и расспросов, не возможно, чтоб он мог уйти отсюда.

 

Верушка (про себя). О, Боже мой!

 

Любинька (тихо Верушке). Неужели это правда?

 

Верушка (также). Да, да, правда!

 

Гордева. Как! он еще здесь?… но это ужасно! это не позволительно! не прилично!

 

Туринский. Чорт возьми!! я знаю, как мне должно поступить с ним в этом случае!

 

Дольский (переходя к Верушке направо). Не ужели он еще здесь?

 

ВерушкА (собирая последние силы). Вот в чем я и хотела вам признаться.

 

Дольский (про себя). Все кончено! (тихо Верушке) будьте уверены, сударыня, что я не изменю вам… не бойтесь ничего… (почти в слух) г. Левин верно поступит как человек благородный, даю вам честное слово.

 

Туринский. И уверен, это долг его! (подходя к Верушке) ах, Верушка! Верушка! как я жестоко обманулся в тебе!… О, ты строго будешь наказана! я найду того, кто принес несчастие в наш дом; проклятый человек! сейчас, сию минута пойду, отыщу его!…

 

 

ЯВЛЕНИЕ X.

ТЕ ЖЕ и ЛЕВИН (выходит скоро).

 

 

Левин. Не трудитесь, государь мой, я здесь!

 

Все (кроме Верушки). Из ее комнаты!!!

 

Любинька. Ах! какая неосторожность!

 

Верушка. О, Боже мой! я желала бы умереть в эту минуту!

 

Левин (раскланиваясь, причесывается гребеночкой). Не пугайтесь, сударыни… я вас прошу… это маленькая глупость…

 

Дольский (с живостью приближается к Левину). Одумайтесь! что вы делаете?

 

Левин (останавливая его рукою). Милостивый государь! извините, я теперь уже не с вами имею дело (Верушке). Простите меня, сударыня!… положение ваше слишком неприятно, даже мучительно, я это очень понимаю… однако, и мое внезапное появление в этом случае, надо считать не иначе, как за необходимую обязанность, и больше ничего.

 

Этот случай вас бесславит,

Виноват!… но в этот час,

И повеса долгом ставит

Оправдать себя — и вас;

Вам подобных нет на свете!

Это делает вам честь…

Мне ж подобных, на примете

В нашем свете много есть!

 

Верушка (про себя). Прекрасно же он меня оправдывает!

 

Туринский (подходя к Левину с досадою). Государь мой!

 

Левин (перебивая его). Виноват, виноват, передо всеми!… (c глупостию) но чтоб несколько оправдать и себя в этих обстоятельствах, то имею честь объявить вам, что всему причиною одна молодость!… Беспрестанно раскланиваясь, Да-с… а потому, желая поправить необдуманный поступок, Вольдемар Левин, единственный сын богатого отца — получающий тридцать тысяч дохода, решается беспокоить вас — и просит позволения на женитьбу.

 

Туринский. На женитьбу? а… (в сторону) глупец!

 

Левин. Точно так, сударь.

 

Верушка (Левину). А! если вы для этого пришли сюда, то слава Богу! я очень рада! слышите-ли вы, милая тетинька?…

 

Гордева. Вы рады, сударыня? прекрасно!

 

Туринский. И так, государь мой, вы думаете, что рука моей племянницы…

 

Левин. Может загладить все, и вполне составить мое счастие! (Дольскому). Впрочем, это не помешает мне доставить и вам удовлетворение.

 

Дольский (вздыхая). О, теперь мы уже поквитались с вами.

 

Левин. Очень рад, и так… (снова начинает раскланиваться).

 

Гордева. Любинька, пойдем отсюда, пойдем…

 

Левин. Как, сударыня! вы уводите вашу прелестную дочку? но позвольте прежде…

 

Гордева. Вы можете адресоваться к моему брату.

 

Любинька (следуя за матерью). О Боже мой! что обо мне подумают, когда все это откроется?… (Гордева и Любинька уходят, Туринский их провожает).

 

Левин. Что-ж это такое? они обе ушли… а, понимаю! приличие… да, и мне не мешало-бы теперь воспользоваться приличиями света, если б хоть кто нибудь поговорил за меня в эту критическую минуту… (обращаясь к Дольскому). Ах! Г. Дольский! вы видите, в каком я затруднительном положении… могу ли просить вас?…

 

Дольский. Меня, сударь?..

 

Левин. Да, вы так добры, что верно не откажете мне…

 

Дольский. Г. Левин! вы, самый счастливейший из негодяев!

 

Левин. Я? помилуйте, вы мне льстите.

 

 

ЯВЛЕНИЕ XI.

ВЕРУШКА, ДОЛЬСКИЙ, ЛЕВИН и ТУРИНСКИЙ.

 

 

Верушка. Да что ж я стою! если тетинька и сестрица ушли, так что ж и мне здесь делать, я также должна ведь уйти.

 

Туринский (подходя). Останьтесь, сударыня.

 

Верушка. Остаться? да зачем же? (Про себя). Разве нужно мое согласие, чтоб выдать Любиньку за-муж?… (Переходит на левую сторону).

 

Левин (Дольскому). Дольский! пожалуй-ста начните, будьте вы моим отцом в эту минуту.

 

Дольский (про себя). Так и быть, для ее счастия — я на все согласен. (Подходя к Туринскому). Гаврило Романович!…

 

Туринский (не дав ему продолжать). Довольно, г. Дольский! теперь, когда сестра ушла, то церемонии бесполезны. (Левину). И знаю очень хорошо вашу фамилию, она более достойна уважения, нежели поведение ваше. Но, так и быть, я с сожалением и против воли должен теперь согласиться на ваше предложение. Верушка! отныне твоя рука принадлежит ему… (Показывая ей на Левина).

 

Верушка (отступая). Что такое-с?… моя рука принадлежит ему? Что вы, дядинька, помилуйте!

 

Туринский. Ни слова более, сударыня!

 

Левин (улыбаясь). Гаврило Романович, конечно я очень чувствую все ваши милости, и благодарю от всего сердца за ее миленькую ручку; но, тут есть маленькое препятствие: я думаю, что Вера Степановна вряд ли согласится…

 

Туринский. Как!

 

Верушка. Разумеется, ни за что на свете!

 

Дольский. Что я слышу!

 

Туринский. О, это уже слишком!

 

Левин. Напротив, ни чуть не слишком…

 

Верушка. Разве можно выходить за-муж за того, кого вовсе не любишь? Что вы это!

 

Левин. Совершенная правда, сударыня.

 

Туринский. Что ж все это значит?

 

Левин. А то, сударь, что я говорю вам теперь про Любовь Александровну.

 

Туринский. Возможно ли!…

 

Дольский. Как! Любинька?..

 

Левин. Да, сударь, моя любовь, мое чистосердечное уважение…

 

Туринский. Государь мой! вы забываетесь! вы уж начинаете мешать обиду с насмешкой.

 

Левин (благородно). Извините, я слишком благороден, чтоб забыться до такой степени; я хочу только, как честный человек, исполнить мой долг,— а потому и надеюсь, что вы отдадите мне руку Любови Александровны Гордевой.

 

Верушка. Ну, теперь понимаете ли вы, дядинька?

 

Туринский. Нет, сударыня! я не понимаю, как можно быть у девушки в комнате, выдти оттуда, и после этого требовать руку другой!

 

Левин (улыбаясь). О, конечно, вы правы, с первого раза это покажется, точно, смешно немножко; но Вера Степановна моя спасительница, я ей обязан всем, конечно… однако если б не любил ее сестрицу, то этого-бы ничего не случилось; она только одна дала мне право на ее сердце.

 

Туринский. Право?… Государь мой. не смейте произносить этого слова без доказательств!

 

Левин. Помилуйте, я очень хорошо знаю светские приличия… Любовь Александровна верно сама подтвердит мои слова… Впрочем, чтоб избавить ее от труда, то посмотрите» вот эти письма всегда со мною… (Показывает их). В теперешних обстоятельствах скрытность вовсе не нужна. Неправда ли, мой добрый и любезный дядюшка?…

 

Туринский. Что я вижу! (Левину). И это вы называете доказательством?…

 

Левин. Чего ж вам более, сударь?

 

Туринский (показывая письма Верушке). Верушка, знаешь ли ты эту руку?

 

Верушка (остолбенев). Знаю, дядинька… это рука моя.

 

Левин. Ваша?! Вот тебе раз! я этого не ожидал!

 

Дольский. А! так вы писали за другую? да?

 

Верушка. Видно так надо было… Вольдемар ожидал ответа… а у сестрицы болел палец… она, вот, и воспользовалась моими… Конечно, я не хорошо делала, но Любинька верно меня оправдает.

 

Туринский. Однако ж, чорт возьми! надо же чем нибудь это кончить. (Подходит к комнате Гордевой) Сестра! племянница! подите сюда.

 

Верушка (про себя). Ну, слава Богу! кажется, теперь я выпутаюсь из беды.

 

 

ЯВЛЕНИЕ XII.

ТЕ ЖЕ, ГОРДЕВА и ЛЮБИНЬКА.

 

 

Туринский (Любиньке). Любинька, подойди… вот письма, которые получил г. Левин; ты ли их писала?

 

Любиньку (про себя). Боже мой!

 

Гордева. Как! чтоб она стала писать к молодому человеку, при ея воспитании!…

 

Левин. О, скажите, скажите, не ужели эти письма были доставлены мне без вашего на то согласия?

 

Любонька (про себя). Ах, что ему отвечать?… (громко), не смотря на вашу к нам… на вашу привязанность к нашему дому, вы, кажется, должны знать, сударь, что девушка, уважая своих родных, не позволит себе такого проступка, который может помрачить ея доброе имя.

 

Гордева. Вы слышите, сударь?

 

Левин. Слышу-с!… однако, желал бы теперь знать, кому же я имею счастие нравиться? Я кругом виноват, хочу загладить мою вину, и прося руки Любовь Александровны, думал исполнить мою обязанность, но…

 

Любинька (про себя). Ах! Боже мой! маменька, дядюшка, все узнают… мне только одно средство осталось… ах! (Притворяется что ей дурно).

 

Гордева. Возможно ли! дочь моя! тебе дурно! (бежит к ней и сажает на диван). Государь мой! это ужасно! это ни на что не похоже!

 

Верушка. Сестрица! да что ж все это значит! Ах, Боже мой?

 

Туринский. Что за тайны?… Г. Левин! Если вы точно человек благородный, то сию же минуту признайтесь во всем; я этого требую!

 

Левин. Помилуйте, душевно-бы желал, но — я уже сказал все.

 

Верушка. Ах, Боже мой верно Любиньке поверят, и тогда все это обратится на меня… да, я это вижу, меня не хотят ни слушать, ни защитить… ах! я погибла!

 

(Отходит в глубину сцены).

 

Дольский (останавливая ее). Погибла? нет! вы не погибнете, вы найдете во мне друга, который никогда не покинет вас. (Туринскому). Гаврило Романович! я прошу у вас руки вашей племянницы, Веры Степановны.

 

Верушка. Что я слышу!

 

Любинька (вставая). Возможно ли!

 

Туринский. Ее руки? вы, Дольский?…

 

Левин (про себя). А! так вот почему Г. инженер вчера так горячо вступился!…

 

Верушка. Как! не ужели он меня любит? Дольский!

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIII.

ТЕ ЖЕ и АННУШКА (вбегая, говорит тихо Г-же Гордевой).

 

 

Туринский (почти шепотом Дольскому). Помилуйте! что вы делаете? я вас не понимаю…

 

Дольский. Все равно; я прошу, желаю этого, не смотря ни на какие обвинения и клеветы.

 

Аннушка. Барыня, барыня… (отдавая ей письмо) извольте ка посмотреть, солгала ли я вам давича.

 

Левин. Ах! мое письмо! наконец…

 

Аннушка, (подходя к Левину). Да, сударь, барин, ваше, уж вы меня извините, его отдал мне ваш кучер.

 

Гордева. Братец! читайте, читайте сами.

 

Левин. В этом письме я просил защиты у одной прелестнейшей особы, которая так драгоценна для моего сердца.

 

Любинька. (в сильном замешательстве). Маменька, пойдемте отсюда…

 

Гордева. Нет, нет. Я хочу, чтоб Г. Дольский видел и знал, как необдуманно он предлагает свою руку.

 

Дольский. Милая, добрая Верушка! если только вы меня любите, то я ни чему на свете не верю! я понял ваше сердце, и вполне возобновлю мое требование.

 

Верушка (с чувством). О, да… да… хорошо, вы простили меня, я вам всем обязана… (шепчет на ухо) и люблю вас очень давно, ей Богу! но, погодите… погодите…

 

Туринский. Что я прочел!… (Любинька подходит к дяде).

 

Левин (про себя). А! наконец, добрый дядюшка, кажется, понял! Слава Богу!

 

Гордева. Ну, что, братец?…

 

Туринский. Бедная моя Верушка! и я, я обвинял тебя!

 

Любинька. О, Боже!

 

Туринский. (Любиньке). Он тебе пишет: «Моя бесценная Любинька!»

 

Любинька, (взглянув на письмо). Дядюшка! что же вы хотите делать?…

 

Туринский. Ничего, мне жаль вас! возьмите, сударыня.

(Отдает ей письмо).

 

Любинька. Ах! как вы добры, дядюшка! (Она рвет письмо).

 

Гордева. Что ж это значит? за чем ты разорвала письмо? надо, чтоб все знали…

 

Любинька (подходя к матери). Нет, маменька, надо быть снисходительным… ведь со всяким может случиться…

 

Гордева (целуя ее). Но только не с тобой, милая дочь моя; ты, ты мое сокровище!

 

Туринский (весело). Браво! Александр Петрович! ваше предложение я принимаю, с удовольствием! вы прекрасный, благородный человек! не правда ли, моя милая ветренница?

 

Верушка. Ах, дядинька! не спрашивайте, совершенная правда!

 

Аннушка (хочет отдать альбом Дольскому). Александр Петрович, а портретики-то? вот, вот они!…

 

Верушка. А! мой альбом! возмите, возмите, Александр Петрович, вы достойны моей доверенности. (Дольский берет альбом и рассматривает) И оправдалась! ах! как я теперь счастлива!

 

Дольский. Что я вижу! мой портрет!

 

Верушка. Везде, везде, на каждом листочке! посмотрите: вот, один, другой, третий, четвертый… много, много, сколько душе угодно!

 

Все. Его портрет!?

 

Дольский. Я не верю своему счастию!… мой портрет!…

 

Верушка (вне себя). Да-с; портрет великодушнейшаго из смертных! котораго я люблю, не сказавши ни кому, тихонько, целые два года! и вы увидите, что буду любить вечно!… (Бросается к нему в объятия и вдруг останавливается). Ах, Боже мой! вот я опять кажется сделала глупость…

 

Туринский. О, эту глупость он тебе охотно простит.

 

Дольский. Без сомнения, милая Верушка!

 

Верушка. Но я клянусь вам, Александр Петрович, и вам, дядинька, что все-таки эта глупость будет право уж последняя.

 

Туринский. Верю, потому что урок, кажется, был очень хорош.

 

Дольский, (подавая ей руку). Ах! он устроил мое счастие.

 

Верушка. И мое также.

 

Гордева. Чему они радуются? не понимаю!…

 

Левин, (перейдя на лево к Дольскому, находится между им и Любинькой). Г. Дольский! ваш великодушный поступок удивляет меня; клянусь честью, что я ничего-бы столько не желал, как, подобно вам, быть предметом удивления и любви,— но я, к сожалению, не произвел собою такого влияния, что ж делать! примите мое искреннее поздравление!… вы соединяете свою судьбу с таким существом, которое вас истинно любит; о! это большое счастие!

 

Любинька (тихо Левину). Это счастие найдете и вы, если желаете.

 

Левин. Если желаю? но не прошло пяти минут, как мы…

 

Любинька. Забудьте это… просите моей руки… я согласна… но маменьку просите — одну, особо.

 

Левин (про себя). Для чего ж это? особо?

 

Туринский, (который в это время разговаривал с Дольcким и Верушкой). Ну, дело копчено! поздравляю вас, мои милые! Верушка, поцелуй меня; ты заслужила свое счастие.

 

Верушка. Так вы меня простили, дядинька?

 

Туринский. Напротив, дурочка; я у тебя прошу прощения. (Целует ее).

 

Левин (про себя). Особо?… а! догадался!.. расчетливые приличия света, скромность, осторожность. О, это очень мило с ея стороны. Женюсь! непременно женюсь! (Подходит вежливо к Г-же Гордевой и раскланивается).

 

Верушка.

Как довольна я! как рада!

(Показывая на Дольского)

В нем все счастие мое!

 

Туринский.

И окончит он как надо

Воспитание твое.

 

Верушка (зрителям).

А чтоб свадьбе быть пышнее,

И чтоб город удивить,

(Приседает).

Так позвольте — вас скорее

Всех на свадьбу пригласить!

(Вдруг перестает петь).

Ах! Боже мой! я и опять, кажется, проговорилась…. извините, сделайте милость!… я совсем не то хотела сказать…

 

Мы чувствуем, что станут без отсрочки

Журналы — нас,— и судьи обвинять:

Пусть так, лишь только-б Матушкины дочки

Нас посмотреть — приехали опять.