Вещие были о святом царе

Старый Кирибей

Вещие были о святом царе

6 мая 1868 — 6 мая 1938

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Предсказание о Державе Российской
2. Спас на водах
3. В недрах народных
4. Сибирский Гость

 

Фотографии

1. «Спас на водах» — Храм — Памятник погибшим морякам в Санкт-Петербурге
2. Миноносец «Стерегущий»
3. Памятник «Стерегущему» Лейтенант А. С. Сергеев, командир миноносца «Стерегущий»
4. Иконостас в Храме — Памятнике погибшим морякам.
5. Летний Крестовоздвиженский храм на Рогожском кладбище
6. Зимний Покровский храм на Рогожском кладбище.

 

 

Предсказание о Державе Российской

 

I.

 

В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката, казалось, оживали библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах. Великолепный паркет Гваренги блестел своими изящными линиями. Вокруг царили тишина и торжественность.

Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с кроткими глазами стоявшего пред Ним монаха Авеля. В них, как в зеркале, отражались любовь, мир и отрада.

Императору сразу полюбился этот, весь овеянный смирением, постом и молитвою, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая молва. К его келлии в Александро — Невской Лавре шел и простолюдин, и знатный вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо было Императору Павлу Петровичу и то, как Авель точно предрек день кончины Его Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский Дворец, в коем имел пребывание Двор.

Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он принял постриг и в каких монастырях был.

— Честной Отец! — промолвил Император. О тебе говорят, да Я и Сам вижу, что на тебе явно почиет благодать Божия. Что скажешь ты о Моем Царствовании и судьбе Моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде Моем во мгле веков и о Державе Российской? Назови поименно Преемников Моих на Престоле Российском, прореки и Их судьбу.

— Эх, Батюшка — Царь! — покачал головой Авель. Почто Себе печаль предречь меня принуждаешь. Коротко будет Царствование Твое, и вижу я, грешный, лютый конец Твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне Своей удушен будешь злодеями, коих греешь Ты на Царственной груди Своей. В Страстную Субботу погребут Тебя . . . Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят Тебя безумным, будут поносить добрую память Твою. Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит Тебя, и к гробнице Твоей понесет скорби свои, прося Твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет Твоих подобно счету букв изречения на фронтоне Твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Доме Твоем: «Дому сему подобает святыня Господня в долготу дней»…

—        О сем ты прав, — изрек Император Павел Петрович. Девиз сей получил Я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть Собор во имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский Замок. Вождю Небесных Воинств посвятил Я и замок и Церковь.

— Зрю в нем преждевременную гробницу Твою, Благоверный Государь. И резиденцией Потомков Твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же Державы Российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском, польском и грядущем еще — иудейском . . .

—        Что? Святая Русь под игом иудейским? Не быть сему во веки — гневно нахмурился Император Павел Петрович. Пустое болтаешь, черноризец . . .

—        А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом иудейским тоже будет. О том не печалься, Батюшка- Царь: Христо-убийцы понесут свое . . .

—        Что ждет Преемника Моего, Цесаревича Александра?

—        Француз Москву при Нем спалит, а Он Париж у него заберет и Благословенным наречется. Но тяжек покажется Ему Венец Царский, и подвиг Царского Служения заменит Он подвигом поста и молитвы, и праведным будет в очах Божиих . . .

—        А кто наследует Императору Александру?

—        Сын Твой Николай.

-—- Как? У Александра не будет Сына? Тогда Цесаревич Константин.

—        Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу Твою . . . Начало же Царствования Сына Твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и cиe будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия, Poccию покрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом Пресвятыя Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится.

-— После Сына Моего Николая на Престоле Российском кто будет?

— Внук Твой, Александр Вторый, Царем — Освободителем предначертанный. Твой замысел исполнить, а после турок побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Не простят жиды Ему великих деяний, охоту на Него начнут, убьют среди дня ясного, в столице верноподданной отщепенскими руками. Как и Ты, подвиг Служения Своего запечатлеет Он кровью Царственною.

—        Тогда-то и начнется тобой реченное иго иудейское?

—        Нет еще. Царю — Освободителю наследует Царь — Миротворец, Сын Его, а Твой Правнук, Александр Третий. Славно будет Царствование Его. Осадит крамолу окаянную, мир и порядок наведет Он. А только недолго царствовать будет.

— Кому передаст Он наследие Царское?

—        Николаю Второму — Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. На венец терновый сменить Он Корону Царскую, предан будет народом Своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая . . . По воздуху люди как птицы летать будут, под водою как рыбы плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь Египетская.

Горько зарыдал вещий Авель и, сквозь слезы, тихо продолжил: «А потом будет иудей скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить святыни ея, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Cиe есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от своего святого Царя. О Нем свидетельствует Писание: Псалмы девятнадцатый, двадцатый и девяностый открыли мне всю судьбу Его. Как Христос поднял на Себя грехи рода человеческого, так Правнук Твой на рамена Свои подымет грехи всего народа православного. Тяжек крест Его испытаний, тяжек крест и народа русского. Но велика будет потом Россия, сбросив иго иудейское. Вернется к истокам древней жизни своей, уму — разуму научится бедою кровавой. Дымом фимиама и молитв наполнится и процветет аки крин небесный. Великая судьба предназначена ей; оттого и пострадает она, чтобы очиститься и возжечь свет во откровение языков . . .

В глазах Авеля горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество его вставало в непреложной истине. Император Павел Петрович глубоко задумался. Неподвижно стоял Авель. Между Монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити.

Император Павел Петрович поднял голову, и в глазах Его, устремленных вдаль, как бы чрез завесу грядущего, отразились глубокие Царские переживания.

—        Ты говоришь, что иго иудейское нависнет над Моей Россией лет через сто. Прадед Мой, Петр Великий, о судьбе Моей рек тоже, что и ты. Почитаю и Я за благо — о всем, что ныне ты предрек Мне о Потомке Моем, Николае Втором, предварить Его, дабы пред Ним открылась Книга Судеб. Да ведает Праправнук Свой крестный путь, славу страстей и долготерпения Своего.

—        Запечатлей же, Преподобный Отец, реченное тобою. Изложи все письменно. Я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу Мою печать, и до Праправнука Моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского Дворца Моего.

Иди, Авель, и молись неустанно в келлии своей о Мне, Роде Моем и счастье нашей Державы.

Но вещего инока ждала не его отрадная келлия, а мрачный каземат Петропавловской крепости, куда «за смущение душевного покоя Его Величества» он был заточен по приказанию Санкт- Петербургского Военного Губернатора — вкравшегося в Царское доверие будущего цареубийцы . . .

О том до конца дней Своих так и не сведал Император Павел Петрович . . .

Он же, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном Собственноручно начертать соизволил:

— «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины».

 

 

II.

 

11 -го марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины Державного Прапрадеда Своего, блаженной памяти Императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском Соборе у Его гробницы, Государь Император Николай Александрович, в сопровождении Министра Императорского Двора Генерал — Адъютанта барона Фредерикса (Вскоре пожалованного графским титулом) и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский Дворец для исполнения воли Своего в Бозе почивающего Предка.

Умилительна была панихида. Петропавловске Собор был полон молящихся. Не только сверкало здесь шитье мундиров, присутствовали не только сановные лица. Тут были во множестве и мужицкие сермяги, и простые платки, а гробница Императора Павла Петровича была вся в свечах и живых цветах. Эти свечи, эти цветы были от верующих в чудесную помощь и предстательство почившего Царя за потомков Своих и весь народ русский. Воочию сбылось предсказание вещего Авеля, что народ будет особо чтить память Царя — Мученика и притекать будет к гробнице Его, прося заступничества, прося о смягчении сердец неправедных и жестоких.

Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал сказание Авеля Вещего о судьбе Своей и России. Он уже знал Свою терновую судьбу, что недаром родился в день Иова Многострадального. Знал, как много придется Ему вынести на Своих державных плечах, знал про близ грядущие войны, смуту и великие потрясения Государства Российского. Его сердце чуяло и тот проклятый черный год, когда Он будет обманут, предан и оставлен всеми.

Но вставала в державной памяти Его другая, отрадная картина. В убогой монашеской келлии, пред Богосветлым старцем Саровским сидит Двоюродный Державный Прадед Его, Александр Благословенный. Перед образами ярко горят лампады и бесчисленные свечи. Среди образов выделяется икона Божией Матери Умиления. Благодать Божия почивает на келлии. Как никогда, легко и отрадно на душе Благословенному Царю. Тихо, как лесной ручеек, льется пророческая речь Серафима о грядущих судьбах Российских . . .

— «Будет Царь, который меня прославить, после чего будет великая смута на Руси, много крови потечет за то, что восстанут против этого Царя и Его Самодержавия, все восставшие погибнут, а я Царя возвеличу» …

Еще не быль прославлен пока Преподобный Серафим Саровского, но Синодом уже велись подготовительные к тому работы, и горячее желание Благочестивейшего Государя было близко к осуществлению.

Настало покушение 6-го января 1905 года. Близко просвистела картечь, как топором срубило древко церковной хоругви над Царской головой. Но крепкою рукой успевает протодиакон подхватить падающую хоругвь, и могучим голосом запел он: «Спаси, Господи, люди Твоя» . . .

Чудо Божие хранило Государя для России. Оглянулся Государь, ни один мускул не дрогнул в Его лице, только в лучистых глазах отразилась бесконечная грусть. Быть может вспомнились Ему тогда предсказания Серафима и Авеля Вещего об ожидающем Его крестном пути.

О том же крестном пути Ему говорить в своей келлии и великий подвижник наших дней старец Варнава Гефсиманский, предрекая небывалую еще славу Царского Имени Его.

— «В устах их нет лукавства:        они непорочны пред Престолом Божиим», — по Откровению Святого Апостола Иоанна.

То, что не было видно куриному оку людскому, было прозреваемо Его Царскими Очами. И знал Он, проходя по залам Зимнего Дворца, при объявлении войны Германией, что начинается крестный путь Его с Семьей, что кровавый мировой паук расправляет уже на бедную Poccию свои щупальцы. Страшный враг у ворот России, не столько внешний, сколько внутренний, потайной. Возбужденные, все кидаются к Нему и Государыне, обступая Их кольцом, целуя руки Им Обоим и подол платья Императрицы, у которой по бледному, как мрамор, лицу катятся крупные жемчуга. Площадь Зимнего Дворца, запруженная народом так, что нельзя дышать, оглашается единодушным могучим «Боже, Царя храни». Как один человек, все на коленях.

Так некогда встречали Христа Спасителя при входе в Иepyсалим с пальмовыми ветвями сыны Израиля, постилая свои одежды и восклицая: «Осанна Сыну Давидову!», чтобы через несколько дней яростно кричать Понтийскому Пилату: «Распни, распни Его!»

Это Его, Самодержца Всероссийского, торжественный Вход в Иерусалим, преддверие Его Царственной Голгофы.

То, о чем некогда предсказывал вещий Авель . . .

 

 

 

Спас на водах

И будет в последния дни, глаголет Господь, излию от Духа Моего на всяку плоть, и прорекут сынове ваши и дщери ваша, и юноши ваша видения узрят, и старцы ваши сония узрят. (Деян. 2, 17).

 

 

В тесном кругу друзей, уже в изгнании, старый сановник делился своими богатыми воспоминаниями. Он был на грани, когда подводятся итоги жизни, и за концом уже мерцает вечное начало…

Одна за другою оживали были . . .

— Вот вы любите все мистическое — обратился он к одному из присутствующих. Думаю, теперь я уже могу рассказать о действительно замечательном случае, близким свидетелем которого мне пришлось быть, не нарушая тем священной воли Государя Николая Александровича . . .

— Каждый из вас, конечно, помнит на Галерном острове в Петербурге белый златоглавый храм, в память моряков, погибших в войну с Японией. Церковь эта сооружена 8-ым Флотским Экипажем и освящена 14-го июля 1905 года во имя святого Николая Чудотворца. Но с первых же дней народная молва нарекла этот храм «Спасом на водах», быть может потому, что он воздвигся у самой Невы. Мне, однако, в этом гласе народном воистину слышится Глас Божий, коснувшийся сердца нашего Государя…

— Не ошибусь, если удостоверю, что идея этого Храма — Памятника тесно связана с геройской гибелью в Японскую войну нашего миноносца «Стерегущий» . . .

— Господь привел меня быть свидетелем Своей неизреченной благости и милосердия; хоть сам я и не моряк, подробности гибели «Стерегущего» и проистекшие последствия привлекли мое особое внимание.

«Спас на водах» — Храм — Памятник, погибшим морякам в Санкт-Петербурге.

 

—        В ночь на 26-ое февраля 1904 года, вместе с другими пятью миноносцами, под общим начальством Капитана 1-го ранга Матусевича, «Стерегущий» был выслан из Порт-Артура для разведки. В темноте они встретились с неприятельскими миноносцами, за которыми появились крейсера. Произошла жаркая схватка. При возвращении «Стерегущий» был подбит, лишился управления. Бой продолжался неравный, отчаянный . . .

—        «Стерегущий» имел уже много пробоин, ни одного орудия на нем не оставалось целым, палуба его была завалена телами. Из разбитых котлов его, отовсюду валил пар, предсмертное дыхание погибавшего героя . . .

—        На командирском мостике неприятельским снарядом был разорван доблестный командир — Лейтенант Александр Сергеевич Сергеев . . .

—        Японцы готовились захватить миноносец. Но лишь только они подошли к «Стерегущему» и взяли его на буксир, «Стерегущий» быстро сталь тонуть . . .

Миноносец «Стерегущий»

 

—        Два уцелевших матроса, не желая отдавать «Стерегущего» в руки врагов, кинулись в трюм и открыли кингстоны, предпочтя верную смерть позору своего корабля . . .

—        Имена героев остались безвестными, но бессмертный подвиг их навсегда остался дорог русскому сердцу и по Высочайшему Повелению увековечен в памятнике «Стерегущему», близ Народного Дома Императора Николая II . . .

—        Помню, как пришла телеграмма о гибели «Стерегущего». В то время я был курским вице-губернатором. Губернатором был Николай Николаевич Гордеев; действительно золотая душа. Узнав, что отец Лейтенанта Сергеева живет в Курске, он написал письмо Морскому Министру, обращая его внимание на престарелого отца павшего героя. Как раз в тот день губернатор уезжал в краткий отпуск, и я вступил во временное управление губернией.

Памятник «Стерегущему».

 

—        На следующий день вечером мне подают телеграмму, с надписью: «Высочайшая».

—        Государь Император поручал губернатору от Его Имени лично посетить отца Лейтенанта Сергеева, выразить ему соболезнование о тяжелой утрате и хвалу геройству его доблестного сына.

—        Я приказал предупредить Сергеева о моем посещены. В парадном мундире, как это полагалось при исполнены Личного Повеления Государя Императора, я отправился к Сергееву.

—        Он жил на одной из скромных улиц в маленьком домике. Страшное горе подавило его, старик беспомощно сидел в кресле, пытаясь подняться, когда я вошел . . .

—        Он был советник губернского правления в отставке и жили на пенсию. Был человек старинного закала, отличался твердостью убеждений. Неудивительно, что именно у него оказался столь доблестный сын — герой и командир героев.

—        Пред Нерукотворенным Спасом в углу светилась лампада, на стенах висели портреты Государя и Государыни, а поодаль — видимо последняя фотография его сына, а под нею подпись — «Стерегущий».

—        Сергей Александрович, — сказал я недоумевавшему о причине моего приезда старцу: я прибыл к вам по Личному Повелению Его Императорского Величества. Извольте выслушать телеграмму Его Императорского Величества, присланную для вас на имя начальника губернии:

— «Поручаю вам немедленно явиться от Меня к отцу доблестного лейтенанта Сергеева и передать, что Я вместе с ним разделяю горе. Имена лейтенанта Сергеева и «Стерегущего» никогда не умрут в русской истории и памяти флота. Николай».

—        Держась за обе ручки кресла, приподнявшийся при чтении телеграммы, Сергеев стоял как окаменелый.

— Градом вдруг покатились у него слезы . . .

—        Прошу вас, Ваше Превосходительство, — ответил он, всхлипывая, повергнуть к стопам Его Императорского Величества мою верноподданническую благодарность и доложить, что я счастлив . . . да, счастлив, что мой единственный сын . . . мой Саша свято выполнил свой долг перед Царем и Отечеством. . .

— Вам могу я рассказать то, что другим не вправе рассказывать…

—- Воистину, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше . . .

—        Чувствую, что не жилец я боле на этом свете. Не пережить мне такую потерю, мою единственную радость в жизни, мою последнюю надежду . . .

—        В ночь на 27-ое января, как раз накануне объявления войны, видели я сон, который ранее не решался никому рассказывать. Только сегодня, когда Ваше Превосходительство привезли мне от Самого Государя Императора утешение, могу сказать:        «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром» . . .

—        Такой быль сон: вижу себя в большом величественном храме, как бы воздвигнутом на водах. Храм залит лучами нетленной славы, исходящей от Святого Престола. Врата Царские открыты, а в алтаре за Престолом свершается Тайная Вечеря. По правую руку Спасителя сидит Государь Император Николай Александрович в блистающей белоснежной мантии, но в терновом венце вместо Императорской Короны…

— И вот на стенах храма вспыхивают и светятся словеса . . .

— Первыми вспыхнули имена: «Варяг», «Кореец» . . .

— Потом — «Енисей» …

—  Засим особенно ярко: «Стерегущий» . . .

—  Далее пошло много других имен кораблей:        «Страшный», «Петропавловск», «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино», «Ослябя», «Наварин», «Сисой Великий», «Адмирал Ушаков», «Дмитрий Донской», «Светлана». Всех уже не упомню . . .

— Храм весь полон моряков: офицеров и матросов. Вижу впереди Сашу, потом адмирала Макарова, сзади еще нисколько адмиралов. А храм все более и более наполняется вновь прибывающими . . .

—        Поодаль, как бы в стороне, вижу и себя, впереди множества молящихся. Тут были больше старые и пожилые люди. Понял я, что это матери и отцы. Но много было в трауре и молодых женщин, были дети. . .

—        Как один человек, все поют и в алтарь смотрят: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины», и молитва эта поется не обычно, а особым грустным напевом . . .

-— Только-что запели:        «Прииди и вселися в ны», как вижу, из-за Престола поднимается Государь Николай Александрович и прямо направляется ко мне. Я плачу, и Он плачет. Чувствую, как Царские слезы смешиваются с моими. И прижимает Он меня к груди и накрывает Своею блистающей мантией . . .

—        Теперь можете себе представить, Ваше Превосходительство, что переживал я, когда шли известия сперва о гибели «Варяга» и «Корейца», а потом «Енисея». Вперед уже знал я, что будет далее, каждый день ждал телеграммы о гибели «Стерегущего» и моего Саши . . .

Лейтенант А.С.Сергеев, командир миноносца «Стерегущий»

 

—        Конечно, я подробно донес Его Величеству об исполнении Его поручения — продолжил рассказчик.

— В том же году приступили к осуществлению идеи Храма- Памятника павшим героям — морякам . . .

—        Знаменательно, что «Спас на водах», сооруженный в память погибших моряков, является делом рук самих моряков. Идея его возникла у командира броненосца «Князь Суворов» — Капитана I-го ранга Игнациуса, бывшего выдающимся художником. Возможно, однако, что идея была подсказана свыше, но эту тайну Капитан I-го ранга Игнациус унес в пучину Корейского пролива . . .

— К осуществлению идеи Игнациус привлек других моряков и принял на себя весь труд заведывания художественной стороной дела.

-— Среди команды вверенного ему броненосца он нашел талантливого помощника, матроса Владимирова. Матрос Владимиров написал все образа для иконостаса. Умилительно вдохновенные лики! Матрос — художник писал эти образа во время следования эскадры Рожественского. Законченные работы постепенно пересылались в Петербург.

 

Иконостас в Храме — Памятнике погибшим морякам.

 

— Оба, и Капитан I-го ранга Игнациус, и матрос Владимиров, волей Божией погибли в морском бою при Цусиме, и вот на одной из стен Храма — Памятника засветилось славное имя броненосца «Князь Суворов»..

—        Ходом работ по постройке и внутренней отделкой храма все время интересовался Государь Николай Александрович . . .

—        В 1905 году на заводе Ланге в Риге был спущен минный крейсер «Стерегущий», построенный на добровольные пожертвования, а в 1907 году в строй Сибирской Флотилии вступил эскадренный миноносец «Лейтенант Сергеев».

—        Имена Лейтенанта Сергеева и «Стерегущего» не умерли в русской истории и памяти флота . . .

—        У «Спаса на водах» душу охватывает молитвенный восторг. Хочется как можно дольше побыть средь этих стен — скрижалей с именами погибших кораблей, их доблестных офицеров и команд.

—        Придет время — я в это твердо верю — и у запрестольного образа «Воскресение» в храме «Спаса на водах» засветится заповедное имя Державного Командира великого корабля Всероссийского:

—        Государя Императора и Самодержца Николая Александровича . . .

 

 

 

В недрах народных

«Воскресениие Христово видевше» …

 

 

От дремучего бора веяло могучею силой. Расходилась пред рассветная мгла. От земли шел легкий пар, стелясь причудливыми туманными призраками. Вправо на опушке алело небо — всходило солнце.

В тени дерев лихой светло — серый конь мчал всадника. Четко отдавало топот лесное эхо.

Что впереди — неведомо. Позади — точно выполненное опасное поручение.

Но вот, лес миновал. Открылась деревня с маленькой церковкой — затерянный уголок необъятнаго русского края.

У большой бревенчатой избы соскочил всадник с коня, любовно потрепал красавца по потной шее и, привязав его к изгороди, постучался и вошел в избу.

Обернувшись на святой угол, уставленный большими иконами древнего письма, вошедший широко перекрестился. Ласковым сиянием светилась лампада. Из под образов глядели Царские Лики: Государь Николай Александрович и Государь Павел Петрович. В Короне, мантии, со Скипетром и Державою . . .

Порядок и чистота царили в горнице. Вдоль стен тянулись широкие скамьи. Самотканная скатерть покрывала стол, а за столом, под Царями, сидел старик, с окладистой белой бородой и живыми голубыми глазами пытливо смотрел он на вошедшего.

— Здравствуй, дедушка! Можно ли у тебя отдохнуть?

— Здравствуй, путник, здравствуй! Что-ж, садись отдохни — гостем будешь.        .

— Дедушка, как это портреты Царей у тебя висят? Теперь за это не хвалят. Ведь свобода у нас пошла.

Старик покачал головой и провел рукой по горлу:

— Свобода . . . Вот она где — свобода эта! Бога люди забыли, вот и послал Он эту волю каганскую . . . Перед Вторым Пришествием, верно. Взошло семя антихристово. Я уж и то прошу Господа: прибрал бы скорее меня с моею старухой.

—        Одни вишь мы остались. Бог дал нам троих сынов: двое на войне легли, третьего красные расстреляли. Не велел я ему под печать антихристову идти. Вот — и сподобился Ваня мой венца мученического . . .

Неся кувшин с молоком, свеже взбитое масло и хлеб, немного погодя в горницу вошла старушка — хозяйка. Вся в черном, одухотворенная материнским горем, прозрачная, как бы уже нездешняя. Сходная лицом со своим хозяином.

—        Отведай, родимый, что Бог послал. Притомился, знать, в пути. Отдохни маленько…

—        Старуха моя все плачет, по сынам убивается — продолжила старик. А я говорю: Богу молись, старая, штоб Свой праведный гнев смягчил, Царя бы на Расею вернул.

— Поддался народ навождению вражию. Дух Святый оставил Землю Русскую, и вошел в нее легион бесов. За грехи наши попущение Господне. Сколько времени наполнялась Чаша Господня, а Он все долготерпел: мол, не покаются ли, не исправят ли пути свои. Последняя капля Чашу переполнила: Царя отрекли! Пролилася Чаша Господня, затопила бедою Государство Российское . . .

—        Разумеешь ли ты корни смуты этой? Голгофу и Крест Миропомазаннику Божию уготовили, клятву свою преступили, Православного Царя жидам на муки предали . . .

—        А кто главные смутьяны? Никак не мужики, а вы, господа да бояре. Батюшка Иван Васильевич Г розный не успел всего леса дорубить. Вот и отросла смута. Императора Павла Петровича извели.. Бунт фармазонский против Императора Николая Павловича подстроили. Царь — Освободитель Александр Николаич тоже жистью Своей заплатил. Вот и нашего Государя многострадального с Престола обманом свели. Почитай все полководцы в изменниках и предателях оказались.

—        А все одних и тех же рук дело . . .

—        Завидовала знать придворная, што Николай Александрович к народу шел, а ее не слушался. Кротость и долготерпение Его за безволие выдавали. Ан — волею Он тверже всех оказался. Вот и выходит, што Царь должон любить народ токмо в опочивальне, наедине с Богом и совестью . . .

—        Дал Господь нам Царя особого, избранного. Поднял Он на Себя грехи всего народа русского.

—        «В мире бе, и мир Тем бысть, и мир Его не позна», — как и Христа Спасителя нашего не познали . . .

—        Не мужик, а вельможи с грамотеями всякими к смуте нонешней привели. Стеной заслонили Царя от народа, а себя в курином уме своем выше Царя почитали. Слуги Царские недостойные не по совести выполняли долг свой, все на плечи Царские свалить норовили. Царю надлежало миловать да жаловать, а слугам надлежало карать. А они насупротив того: злодеям потворствовали, врагов миловали, а все кары на самого Царя сваливали . . .

—        Староверы мы, как видишь. Чай слыхал, как гнали нас власти и начальства разные, да поклепы на нас взводили . . .

—        Первый, кто сердцем правду учуял и к нам в скорбной доле пришел — был Батюшка Павел Петрович. Староверы все, как один, Его мученическую кончину оплакивали. Сто лет ждали мы, пока дело Его довершил Государь Николай Александрович. Вот ты удивился, что Лики Их у меня увидел, а у староверов почитай у кажнаго так.

—        А где, скажи, были люди знатные, Царем возвеличенные, где были богатеи — купцы Московские и иные, когда надо было заботу проявить о Царской Семье в сибирском заточении? Дал ли кто из них хоть копейку на спасение Царское? . .

—        Лишь мы, староверы, промеж себя втайне по лепте на Царственных Узников собирали, да по храмам и молельням нашим денно и нощно о Них молились . . .

—        Теперь вот, все плачутся, а то ли еще будет. «Беды в реках, беды от разбойник, беды от сродник, беды от язык, беды во градГх, беды в пустынех, беды в мори, беды во лжебратииш», — так говорит о сем святый Апостол Павел . . .

—        Вишь, раскололся народ русский на каких-то красных и белых. Одни в поводу за жидом идут, за другими иноземцы на богатство русское зарятся. Без Царя Расея, што тело обезглавленное, в судоргах корчится. Бьют друг друга, а до самой головки так никто и не доберется. А наверху-то, со скорпионом в руке, враг рода человеческого скалится . . .

—        Попомни меня, вот тебе мой сказ: пока Земля наша к законному Царю да к древним истокам не обратится — не изжить беды . ..

—        Злоба злобой не побеждается. Государь Николай Александрович двадцать лет любовью побеждал. А зло только пуще зло распаляет. Сегодня — белые, завтра — красные, а там — зеленые, бодаются как бараны на бойне. Никто толком не знает даже, за что дерутся. Болезть входит пудами, а выходит золотниками. Вот народ и расхлебывай . . .

—        Возродить прежнюю силу духовную надоть — вот оно што! Прежде чем Расею на свой лад переделывать, кажный сам переделаться должен. И вам, Белым, ничего не удастся, коль за Царя не пойдете…

—        Кто, опричь Царя, к народу не с местью, а с добром и прощением придти может. Не будь уготован Государю Николаю Александровичу венец мученический — Он бы сызнова устроил Державу Российскую . . .

—        Сколько веков запрещали нам исповедывать веру старую, молиться по книгам, шедшим от самой купели народа русского — с времен равноапостольных. Двуперстие преследовали, имя Иcyca

Сладчайшаго на свой лад исказили. На храмы наши и лики святых кощунныя печати клали. По застенкам пытали, в цепях держали, поначалу и на кострах сжигали . . .

—        В Житии великого подвижника и ревнителя истинной веры — Священномученика Аввакума запечатлены его подвиги страстотерпческие. Чего с ним не делали! В земляных ямах гноили, на дыбу вздымали, кнутами полосовали, и старенького, лет уже за семьдесят, на костер повели. Никого не проклинал Батюшка Аввакум, но благословлял и из полымя, подъемля двуперстие, возглашал:

—        Молитесь! Креститесь тако крестом! Русь во век не погибнет!

—        Освятилась Русская Земля кровью мученической . . .

—        А сестры — болярыня Федосья Морозова и княгиня Евдокия Урусова, во тьме несветней и задухе Боровского острога, в цепях угасгшие? А верный слуга их — Иван, многократно пытанный и в срубе с другими стояльцами за веру сожженный? А удавленный рыдалец Федор? А невеста Христова — инокиня Иустина и сонм других мучеников христианских?

—        С кем был Христос? С ненавидящими или с ненавидимыми? С казнителями или с казнимыми, с гонителями или гонимыми?..

—        Как образ и правило возсияли нам сии столпы и мученики истинной веры. Гонимые, бежали мы в леса, горы да места пустынный, блюдя веру древнюю, обычаи свято-русское, не по преданию человеческому, не по стихиям миpa, а по Христу. Твердые остались мы в вере и верности нашей. Не сквернились мы ни вином сивушным, ни зельем табашным. Мельчал телесно и духовно прочий люд русский, а у нас богатырь на богатыре росли. Хоша взять моего Ваню только!..

—        По мере, как умножалися в нас страдания Христовы, умножалось Христом и утешение наше, — по свидетельству апостольскому.

—        Два с половиной века безропотно несли мы тяжкий крест свой. Не привел Господь Императору Павлу Петровичу довершить начатое Им святое дело. Но было у нас предсказание, што взойдет на Престол молодой Император Николай Вторый, и распечатает Он запечатанные Храмы Божии.

—        Вишь где храню Его Царские грамоты — дрогнувшим голосом сказал старик, доставая с полки и целуя Евангелие. Прочти сам . . .

Пред глазами путника раскрылся Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату от 14-го апреля 1905 года:

—        «В постоянном, по заветам предков, общении со святою православною церковью, неизменно почерпая для Себя отраду и обновление сил душевных, Мы всегда имели сердечное стремление обеспечить и каждому из Наших подданных свободу верования и молитв по велениям его совести» . . .

Далee следовал ряд повелений о началах веротерпимости, намеченных еще в Указe 12-го декабря 1904 года:

—        «Отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию и не должно влечь за собою каких-либо невыгодных в отношении личных или гражданских прав последствий» . . .

—        «Лица, числящиеся православными, но в действительности иcпoвeдывaющие ту нехристианскую вepy, к которой до присоединения к православию принадлежали сами они или их предки, подлежат, по желанию их, исключению из числа православных» . . .

Указ повелевал далее — «присвоить наименование «старообрядцев», взамен ранee употреблявшегося названия «раскольников», всем последователям толков и согласий, которые приемлют основные догматы церкви православной, но не признают некоторых принятых ею обрядов и отправляют свое Богослужение по старопечатным книгам» …        .

Указ разрешал избранным старообрядческими общинами настоятелям и наставникам, т. е. духовным их лицам, свободное отправление духовных треб, как в частных и молитвенных домах, так и в иных случаях. Старообрядцы уравнивались в правах с лицами инославных вероисповеданий в отношении заключения ими с православными смешанных браков. Распечатывались все храмы и молитвенные дома старообрядцев, запечатанные нeкогда властями.

Указ обращал также внимание на узаконения о ламаитах и воспрещал именовать их идолопоклонниками и язычниками.

Таково было содержание этого замечательного Указа, проникнутого любовью и редким пониманием истинной свободы человеческого духа. Кристальная душа Государя Николая Александровича нашла в нем полностью свое отражение.

—        А знаешь, дедушка, — промолвил гость, — слышал я, как еще задолго до этого Указа, 23 июня 1901 года, Его Величеством

в Большом Петергофском Дворцe была принята особая миссия Далай-Ламы, прибывшая из Тибета. Из Государева кабинета вышел главный представитель ее радостный, весь сияющий: «Такого милостивого Царского приема я не ждал. Быть может, когда-нибудь и мы пригодимся Государю» . . .

—        А вот, сказал старовер, вот Царская телеграмма Московскому Генерал — Губернатору:

— «Повелеваю в сегодняшний день наступающего Светлого Праздника распечатать алтари старообрядческих часовен московского Рогожского кладбища и предоставить впредь состоящим при них старообрядческим настоятелям совершать в них церковные службы.

Да послужит это столь желанное старообрядческим миром снятие запрета выражением Моего доверия и сердечного благоволения к старообрядцам, искони известным своею преданностью Престолу. Да благословит и умудрит их Господь с полною искренностью пойти навстречу желаниям и стремлениям Русской Православной Церкви воссоединить их с нею и прекратить соборным решением историческую церковную рознь, устранить которую может только Церковь».

НИКОЛАЙ.

 

— Сподобил Господь и меня грешного стать очевидцем этого истинного «праздников праздника». Ревнуя о старой вере, наставлял я тогда паству свою в Москве.

— Как сейчас помню я этот радостный день . . .

—        В Страстную Субботу, и 6-го апреля, вдруг к Московскому Градоначальнику вызывают кладбищенских выборных. И меня в том числе. Слушаем и ушам своим не верим:

—        В четыре часа будут открыты ваши алтари!

Летний Крестовоздвиженский храм на Рогожском кладбище.

 

—        Весть эта на крыльях облетела нашу Москву. Со всех сторон к Рогожскому кладбищу потянулись толпы наших староверов. Не счесть было даже, сколько собралось народу.

—        К четырем часам прибыли: нарочитый Царский Посол — граф Шереметев, князь Голицын, градоначальник генерал-майор

Волков со всем синклитом. С амвона Крестовоздвиженского летнего храма был прочитан Высочайший Указ о веротерпимости и распечатаны алтарей.

— В немой тишине слышалось каждое слово Царского глашатая. И враз — тысячи рук поднялись, творя двуперстное крестное знамение:

—- Слава Тебе, Господи Боже наш, Иcyce Христе! Теперь и у нас храм! Теперь и у нас полная служба!..

—        Застучал молоток. Отбили замки южной двери в летнем храме. Ключи были уж утрачены!..

—        И вот — растворились грузные двери. Запустение и тлен предстали нашим глазам. Но уцелели древние иконы, два Евангелия, некоторые облачения. Покровы истлели, образа кое-где попадали, а на полу виднелись скелеты птиц, залетевших сюда и погибших от голода. Святой Престол был весь в паутине . . .

Зимний Покровский храм на Рогожском кладбище.

 

—        Покровский зимний храм представлял такую же картину разрушены. Окна оказались забитыми, и в храме царил полный мрак. Алтарь пришлось распечатывать уже при свечах . . .

—        По распечатании в летнем храме состоялось благодарственное молебствие. При возглашении Государю Императору Николаю Александровичу многолетия, народ запел — как один человек. Ни до, ни после — никогда не слыхал я такого Царского многолетия. Пели и радостные слезы проливали . . .

—        Спешно убрали храмы к Пасхальной Заутрене. Воистину все было омыто нашими слезами, все было обтерто нашинским лобзанием. Каждый брал себе на память либо обрывочек, либо обломочек. Поодаль закопали скелетики Божиих птичек . . .

—        Уж и погоду послал Господь в тот день — ясную, тихую, теплую. Никто не расходился домой, так все и остались на кладбище. Вечером, когда на небе зажглись звезды, на каждой могилке тоже засветилась либо лампадка, либо восковая свечечка. Неопалимой купиною запылало наше Рогожское кладбище. Горели звезды, горели лампады, горела и наша благодарность и любовь к Государю Николаю Александровичу . . .

—        Ночью двинулся крестный ход. Словно ангельский хор, зазвучала нам радостная песнь Пасхальная . . .

— Все концы Расеи отозвались на Царскую Милость благодарственными молебствиями и телеграммами на Высочайшее Имя. А из Москвы выехала в Петербург наша депутация для принесения благодарности Государю Императору.

—        Любовно принял нас Царь. Даже вынес на Своих руках показать нам Наследника — малютку.

—        Подобно сему и Россия воскреснет, когда в силе и духе Государя Николая Александровича придет избранник Божий. Уразумев указующий Перст Божий, народ вернется к правде и любви Христовой. Царь во Христе, а народ в Царе в сей воскресения день просветятся торжеством и друг друга обымут…

Склонил седую голову старец, потрясенный светлым провидением…

Через леса и поля снова понес светло — серый конь своего всадника в неведомую даль. Быть может — к победам, быть может на мучительную смерть…

Осененный двуперстным крестом старика — старовера, он рвался схватиться с темною силой. С верой в близкий успех, в Светлую Заутреню свято — русскую . . .

Долгие годы прошли с того дня. На чужбине, уже поседевший изгнанник, в прошлом молодой гость у деда — старовера, получил ясный ответ, почему взяла верх не светлая, а темная сила.

На русском кладбище одной из европейских столиц шла Светлая Заутреня. К этим символическим недрам Русской Земли, ее отображению, стеклась беженская колония. Бывшие сановники, бывшие светские дамы, бывшие офицеры; все пережившие, всего лишившиеся, все — в прошлом . . .

Звездная теплая ночь. На могилах трепетно мерцают лампадки, а в каждой руке — тоненькая свечечка. Торжественный крестный ход направляется к закрытым дверям храма.

Кругом — одухотворенные радостные лица. В этот миг ни у кого не щемит сердце. В нем — воскресает Христос.

Вот — вот распахнутся двери храма, и свершится таинственное чудо Воскресения Христова . . .

И вдруг — как озаренная молнией, осветилась в памяти далекая бревенчатая изба. Древние иконы, под ними Лики Всероссийских Самодержцев Павла Первого и Николая Второго, а под Ликами — дедушка — старовер . . .

— В силе и духе Государя Николая Александровича придет избранник Божий. Уразумев указующий Перст Божий, народ вернется к правде и любви Христовой. Царь во Христе, а народ в Царе в сей воскресения день просветятся торжеством и друг друга обымут . . .

Примиряя мертвых с живыми, прошлое с нынешним, как на Рогожском кладбище, звучит победный Пасхальный тропарь . . .

— «Воистину Воскресе!» — отликается светлое прошлое русскому будущему . . .

Запечатленная Святая Русь ждет своего распечатания!

 

 

 

 

Сибирский Гость

 

«Россию спасет крестьянин».

(Из письма Государыни Императрицы Александры Феодоровны к А. А. Танеевой).

 

Медленно разгорается северное сияние. Светлые столбы, переплетаясь радужной полосой, сияют среди ночи. В глубокую даль уходит темный хвойный лес.

— Видать, ты барин, не из тех, что ноне пошли — заговорил ямщик. Вот окаянное время . . .

Разговорились. Речь ямщика раскрывала дебри народной души. . .

— Слыхал ли, барин, о Старце Федоре Кузьмиче? Дивилась в те времена вся Сибирь Его подвигу. По воле ведь пошел на муку Благословенный. Праведник был.

— Вот и теперь тоже самое . . . Гостем Сибирским Его величаем. Чего только не натерпелся Батюшка наш со Всей Семьей Своей от иудеев проклятых и всяких иных. И за што? Мать Раскю пуще Своей жизни любил.

— С Ними в Тобольском, сказывают, такое случилось, что     в народе таперь по деревням, особя бабы . . . ревмя ревут! Дядя

наш Микита Соймонов в то время в городу был и случаю этому самовидец был . . .

Скверное сияние разгоралось, столбы поднимались все выше.

— Ишь сполохи-то как разгораются, а потом сгинут и нету их . . . Так и Страсти нашему Гостю Сибирскому от Господа положены… Как Христос от иудеев безверных, так и Он…

— В Соборе Он, вишь, был у обедни со Всем Домом. Известно дело, Царь Богопомазанный — ни одной службы церковной пропущать не желает. Народ, конешно, в Собор валом валил. Хоша его стреляй, хоша в огонь кидай, хоша в воде топи. Ну точно мощам святым поклонение. Идет кто мимо Их заточения — шапку сымет, перекрестится да тут же поклон земной и положит . . .

—        Вздумал как-то главный товарищ невзначай проверить Царя. Куцым умом все на свой аршин меряя, боялся, што солдаты с Ним нехорошее сделают. Ищет, ищет, туды — сюды мечется — нигде сыскать не может. Уж тревогу поднимать хочет, в караул бежит. Глядь, а Батюшка там в шашки с воинством Своим потешаться изволит, да беседу о боях прошедших ведет. Солдаты вкруг Него, что дети сгрудились, слова не проронят, оторваться от Очей Царских не могут, Вашим Величеством зовут. Товарищ окаменел быдто. Во што всю свою жисть верил — на смарку пошло. Да и куды-ж было ему, безбожнику — бунтарю, сердце Расейское уразуметь!..

—        Стоят Они во Храме Все рядышком, молются, а кругом

люди слезы льют, — душа разрывается. До чего уж кроток был Батюшка наш: сказывают, ложки как-то не хватило, так Он

только ручкой махнул, — ешьте, мол век, а Я опосля покушаю . . .

—        Да . . . Народ таперь всю правду узнал . . .

— Херувимскую запели. Он, Праведник-то Царственный, на колени опустился, крестное знамение на Себя положил … А стража тут кругом окаянная, и Силантьев, над ними старшой самый — вредный, социвалист — большевик. Стоить он за Батюшкой нашим и гадится. Уж такой идол. По городу его так век гадиной и звали. Злобился это он, злобился, — ды как толкнет Молитвенника нашего в самую спину.

— Пошитнулся Государь . . .

—        Народ так и ахнул. А Он поднял глаза к Пречистой, слова не сказал, только широко так перекрестился.

—        Ропот пошел по Собору. Што-ж это такое делается? Надвинулся было народ на караульных… Да во время опамятовались: караульные тут же наганы свои повынули, да на Пленных в упор наставили.

Чуть было чистыя душеньки не загубили.

Заплакали люди. — «Господи, ужли Ты попустишь это без возмездия?»

Тут открылись Врата Царские, воздвиглась Чаша с Дарами Святыми. Вдруг как заорет Силантьев истошным голосом:

—        Ай! Ай! Сама Богородица! Глазами меня жгет! О, силушки нет… Сгинь! Сгинь, уйди! Сама к Нему идет, Его приобщает… Сгинь!.. Сгинь!.. Бейте товарищи!.. Ой, боюсь Ее, боюсь! Бейте Их товарищи…

А сам корчится в судоргах, на полу валяется, хулит Господа, чертыхается…

Насилу его из Собора вытащили . . .

Засуетились товарищи, заторопились. Стеною окружили Батюшку Государя и Всю Фамилию и сторожко так повели Их из Храма.

А они, как Агнцы Божии, светлые — пресветлые среди этой своры кромешной по Святому Храму шествуют.

Сказывают, Силантьев этот на паперти из рук вырвался, и с криком страшенным и ругательством от товарищей прочь убежал . . . С той поры, слышно, все по деревням бегает, места, значит, себе не находит, все о Богородице с Чашей Золотой бормочет . . .

— Гляди, барин, как тухнут сполохи. Так сгинет и безвременье это, сгинуть и злодеи, что мучат народ православный. Тогда и Царь вернется и всю Правду вернет . . .

Обветренное лицо ямщика поднялось к небу, где гасло скверное Сияние, и ярко разгорались звезды . . .