Олинька и Бабушка ее Назарьевна

Олинька и Бабушка ее Назарьевна

ПОСВЯЩЕНА КАТЕНЬКЕ  МОЙЕР.

 

 

В маленьком уездном городе Б*** еще и доныне существует слободка, называемая Нищенскою; она выстроена кое-как, без всякой правильности, по крутому скату горы, на берегу Оки, и состоит из нескольких бедных хижин. В одной из них жила вдова Назарьевна, женщина уже пожилая, здоровья слабого и не имевшая никакой родни. Все богатство ее составляли бедная хижина с маленьким огородом, корова, от которой она продавала масло и молоко, и несколько кур. Назарьевна была трудолюбива; работала, как говорить, не покладываючи рук, и, пока была в силах, жила не только не нуждаясь ни в чем, но в некотором еще довольстве: много ли надобно женщине одной и неприхотливой? Она была известна многим по своей честности, хорошему поведению и доброму сердцу.

Однажды ночью (это было в первых числах июля), Назарьевна была разбужена криком младенца, под самым ее окном; она поспешила встать с постели и, вышед за ворота, на завалинке своей избушки, увидела маленькую новорожденную девочку, завернутую в худой лоскут холстины. Девочка не была крещена, потому что на шейке ее не было крестика. Назарьевна поспешила отнесть малютку в избу; напоила ее молоком, согрела, и бедная, брошенная сиротка спокойно провела ночь у сострадательной Назарьевны.

На следующее утро, Назарьевна пошла рано к приходскому Священнику, и понесла к нему свою находку. Священник советовал отдать малютку в Воспитательный Дом; но Назарьевна никак на это не соглашалась. «Нет, батюшка», говорила она: «Бог дал мне ее! У меня нет ни роду, ни племени; она будет мне вместо родной дочери.—И так, с помощью Священника, сделали все, что было нужно: объявили в полиции, окрестили малютку и назвали ее Ольгою.

В маленьком городе Б*** всегда было, и теперь еще есть, много добрых людей, я знаю это на опыте. Священник и семейство его принадлежали к числу лучших. Назарьевну снабдили всем нужным бельем для младенца. Добрый Священник рассказал по приходу своему о подкидыше, и всякий спешил дать что-нибудь несчастной сиротке и ее воспитательнице, так что у Назарьевны собралось всякой всячины гораздо больше сверх настоящих нужд ее, и она имела возможность посвятить большую часть своего времени ребенку.

Однако, пока Олинька была мала, Назарьевне было много хлопот и горя!  Сколько ночей пропели они без сна над больным ребенком! Но Олинька выздоровела, вырастала, крепчала; сперва начала ползать, потом ходить, а наконец и говорить. Первое слово, вытворенное ею. было—„баба». Никакой еще звук не казался столь приятным для слуха доброй Назарьевны! Одно это слово вознаградило ее за все заботы. Потом Олинька могла сказать уже „бабушка»! а наконец и „милая бабушка»! Назарьевне казалось, что никто в свете не быль так прекрасен и не говорил так прекрасно, как ее питомица! Когда Олиньке минуло четыре года, тогда все соседи соглашались, что она хорошенькая, добрая, послушливая девочка, и все любили ее. В десять лет Олинька была по летам своим велика и сильна. Румяные щеки, веселый, умный взгляд, приятная, ласковая улыбка показывали девочку здоровую, добрую и смышленую.

Время не стояло также и для доброй Назарьевны! Оно покрыло морщинами лице ее и убелило голову. Она час от часу становилась слабее и неспособнее к работе.

В течение этого времени сделались значительными перемены в соседстве Назарьевны. Старый Священник выдал замуж последнюю, меньшую дочь свою и уступил священническое свое место зятю; а сам остался жить вместе с молодым Священником. зятем своим. Но как он быль человек деятельный, здоровый, не смотря на старость, то и не хотел остаться праздным, бесполезным членом общества. Он объявил по приходу, что безденежно будет учить грамоте маленьких девочек, ибо для мальчиков в городе Б*** есть уездное училище. Назарьевна хотела, чтоб и ее воспитанница не оставалась безграмотною и Олинька. вместе с другими девочками, всякое утро ходила учиться к старому Священнику.

В том же приходе жила одна добрая госпожа с двумя прелестными дочерьми; к ней съезжалось много гостей и много молоденьких барышень, родных и приятельниц дочерей ее. Эта госпожа приказала вырыть на дворе своем колодезь, в котором вода была прекрасная, и позволила всем своим соседям приходить за водою к ней на двор. Это было большим благодеянием для многих бедных, которые были избавлены от труда взбираться от реки на высокую, крутую гору, с полными ведрами. Олинька также получила позволение приходить за водою к доброй госпоже.

Для Олиньки настало счастливое время, когда она могла уже на деле показать Назарьевне благодарность свою за все то, что она для нее сделала, и Олинька не пропускала для этого ни одного случая.

Она доила корову, сбивала масло, ходила за водою, содержала в чистоте и порядке маленькую избушку и, проводя свою бабушку на площадь, где Назарьевна, сидя за столиком, продавала масло, молоко, яйца, овощи из своего огорода и напряденные в зимние вечера нитки, Олинька спешила к Священнику на урок; после ученья она опять возвращалась на площадь, чтоб отвесть бабушку домой. Все это делалось для общей выгоды, для общей пользы и часто больше для Олинькиной пользы, чем для ее бабушки; по Олиньке хотелось сделать что-нибудь такое, что было бы полезно и приятно для одной только Назарьевны.Олинька находила время  выработывать нисколько копеек, который всегда употребляла на то, чтоб доставить бабушке своей что-либо нужное; но это казалось ей недостаточным; ей хотелось выработать что-нибудь такое, что служило бы к всегдашнему спокойствию старушки.

Но как описать то чувство, с каким добрая Назарьевна бралась за кусок, купленный на Олинькины трудовые деньги! Она со слезами благодарила Бога, пославшего ей такое благословение в этом ребенке. — Милое мое дитятко! говорила она: — ты доставила мне самый лакомый кусочек!

— Того-то мне и хотелось, бабушка! отвечала Олинька: — ты призрела меня, брошенную сироту; ты вспоила и вскормила меня; ты была мне вместо матери; ты старалась обо мне; работала на меня! Теперь пришла моя очередь; я буду кормить тебя и ходить за тобою в старости.

Когда наступила зима, тогда Олинька, с горестью, заметила, что милая ее бабушка становилась слабее. В холодное время у нее болели и руки и ноги, и она ходила гораздо тише, даже и тогда, когда опиралась и на Олиньку и на костыль свой. Вышед на площадь с своим товаром, который всегда приносила Олинька, она чувствовала, что ветер и снег беспокоят ее больше прежнего.

— О! если б я могла и это за нее делать! думала Олинька: — я здорова. молода, и без труда перенесу холод и непогоду! А бедная моя бабушка стара и слаба! Без горя не могу видеть, как холодный ветер сдувает снег с оледенелого лица ее! Да еще и дома негде порядочно отдохнуть! Если б у нее было хотя мягкое, хорошее кресло, как у нашей старой попадьи! Правда, попадья наша еще старее и слабее бабушки Назарьевны; за то она живет без хлопот!  Она барыня, она богатая! — Если б я могла когда-нибудь выработать столько денег, чтоб купить бабушка такое же мягкое, спокойное кресло! Вот это было бы уж не общее, а для бабушки, для одной бабушки!.. Как я была бы счастлива!

Олинька смотрела на старушку, сидящую или на жесткой скамье, или на деревянном, ничем не обитом, стуле, и мечтала о мягком кресле.

—           Ты что-то невесела, мое дитятко? спросила Назарьевиа: — что с тобой, светик мой?

—           Ничего бабушка! отвечала Олинька: — я только думаю, как бы хорошо было, если б у тебя было спокойное кресло, как у нашей старой попадьи, в котором бы ты могла отдохнуть, пришед домой. Мне бы весело было посмотреть, что тебе есть к чему прислонить больную твою спинку! — Затопила бы я печку, а ты сидела-б перед огоньком, да грелась, и в мягком спокойном кресле, как барыня!

—           От этого я не была бы лучше, дитятко! сказала Назарьевна, улыбаясь:— хотя, в самом деле, спокойное кресло и для меня было бы приятно. В старости нужен покой; но я век свой жила в бедности и не желала лишнего! И теперь довольна моим простым, деревянным стулом. Если же мне когда нужны помощь и опора, то у меня есть добрая моя Олинька! Чего же мне больше!— Она погладила Олиньку по головке и поцеловала.

—           О! конечно, бабушка; моя помощь всегда для тебя готова! Но я еще мала и не могу сделать для тебя всего того, что бы мне хотелось! Мне жалко видеть, что тебе некуда прислонить больной спинки; тебе негде порядочно отдохнуть!

В течении нескольких дней Олинька, во сне и на яву, ни о чем другом но думала, как о спокойном кресле для своей бабушки; но никак не могла придумать средства, как бы достать его.

Однажды утром, она, по обыкновению, пошла с кувшинами за водою на двор к доброй госпоже. Старшая дочь ее давно уже заметила, с какой осторожностью Олинька провожала старушку на площадь мимо их окон, и также везла салазки, в которые был складен товар Назарьевны. Барышня вышла на крыльцо, подозвала к себе Олиньку и подарила ей на намять хорошенькую шелковую подушечку для булавок. Пришед к Священнику учиться, Олинька, с некоторою гордостью, показала этот подарок своим подружкам.

—           Ах! какая прекрасная подушечка! сказала одна из них: — с одной стороны розовый атлас, а с другой зеленый! Знаешь ли, Олинька, у дядюшки моего в лавке есть такие-то подушечки, и он продает их по гривеннику за штуку; а иные, который получше, далее и по пятиалтынному!

—           Неужто? вскликнула Олинька. Радостная мысль блеснула в уме ее, и не покидала ее ни дорогою, когда она возвращалась домой, ниже тогда, как затапливала печку, и ставила в нее горшок со щами. Если б я умела шить такие подушечки, думала она, может статься, у меня стали бы покупать их, и тогда!..

Но, думая об этом, Олинька находила много препятствий. Во первых, она никогда не шивала такой чистой работы; а во вторых, у нее не было ни шелковых лоскутков, из которых бы можно было шить подушечки, ни шелку, ни тонких иголок для этой работы; наконец, она не знала, как сшита и чем набита подушечка.

Надежда ее почти исчезла. Сшить подушечку она могла бы, чего не может превозмочь твердая воля! Стоило только распороть эту подушечку, чтобы видеть, как она сшита и чем набита; Олинька надеялась сшить ее опять также хорошо; но где взять лоскутков для других? Это ее очень мучило, и она не знала, как быть.

Она ничего не таила от своей бабушки; но в теперешнем случае не сказала ни слова о своем предприятии, ожидая, какой успех оно будет иметь.

Отведя Назарьевну на площадь, она обыкновенно ходила за водою. В этот день ей худо спалось. Она встала раньше обыкновенного, подоила корову, исправила все прочие домашние дела и, проводя свою бабушку, воротилась домой за кувшинами. Пришед на двор доброй госпожи, она встретила лакея и просила его доложить об ней старшей барышне. Скоро после того вышла горничная девушка, которая ввезла Олиньку в горницу, где встретили ее несколько молодых девиц, гостивших у госпожи П***. Между ними Олинька тотчас узнала свою приятельницу и, подошед к ней с низким поклоном, сказала, что имеет до нее просьбу.

— Наперед  обещаюсь исполнить твою просьбу! сказала девица П***, желавшая сделать что-нибудь для бедной сироты, о которой все так хорошо отзывались и которую любили все соседи: — что тебе надобно?

Олинька покраснела и потупила глаза.— Сударыня! сказала она: — вчера вы пожаловали мне прекрасную атласную подушечку, для булавок, и приказали беречь ее на память. Я всегда буду беречь се, сударыня; но теперь пришла просить у вас позволения распороть ее, чтоб посмотреть, как она сделана и чем набита. Право, я сошью ее точно также опять.

— Но, милая Олинька, сказала девица П***, ты можешь испортить се. Я не думаю, чтоб тебе приятно было портить хорошенькие вещи; ты кажешься благоразумною девочкой! Скажи же мне, за чем тебе понадобилось распороть эту подушечку? Уж верно у тебя есть на то какая-нибудь причина! Говори смело и не стыдясь!

Олинька, взглянув из-подлобья раза два, три на милое улыбающееся лицо девицы П***, ободрилась, приподняла голову и рассказала, что приятельница ее Наташа Драскова уверяла, что такие подушечки для булавок и шелковые мешочки продаются в рядах за дорогую цену: что мешочки-то она может сшить, лишь было из чего; но что, посмотревши хорошенько, как сшита подушечка, может статься, и она бы сделала такую же, и надеялась бы продать ее. Но, прибавила она,— вы, сударыня, пожаловали мне эту подушечку на память, и я не смела распороть ее без вашего позволения.

—           Итак, Олинька, ты надеешься разбогатеть этим торгом? спросила девица П***, улыбаясь.

—           Да, сударыня! отвечала Олинька, простодушно: — мне хотелось бы выработать несколько денег; но не для себя!

—           А для кого лее, милая?

—           Для бабушки моей Назарьевны! По милости ее, я ни в чем не нуждаюсь! Она призрела меня, бедного подкидыша, воспоила, воскормила меня, держала вместо родной дочери и сама терпела нужду, чтоб только мне ни в чем недостатка не было! Мне хотелось бы собрать много денег, чтоб купить ей такую вещь, которая будот ей очень приятна; потому что бабушка моя стара и слаба.

Рассказывая все это, Олинька покраснела до ушей. Девица П*** заметила, что у ноя есть тайна, которую она не хочет высказать, и потому не стала более расспрашивать, но ласково уверила ее, что позволяет сделать с подушечкой все, что ей угодно. Но, прибавила она, — вероятно у тебя нет шелковых лоскутков для подушечек и мошонок; я соберу для тебя несколько! Приходи завтра об эту же пору, и все будет готово!

— И я, и я соберу для тебя лоскутков! вскричали прочие барышни все в один голос. Олиньке был обещан большой запас лоскутков! — Счастливая девочка не находила слов, чтобы выразить свою благодарность. Она кланялась на все стороны. говоря: — О! благодарствуйте! Спасибо! Покорно благодарю! Дай вам Бог здоровья!

Олинька, бегом, отправилась к Священнику; взяв обыкновенный урок. она пошла домой вместе с приятельницею своею Наташей Драсковой и дорогою рассказала ей о своем намерении, о своих надеждах и о сделанных ею обещаниях. Наташа с участием и радостью выслушала ее.

На другой день, в доме госпожи П*** барышни надавали ей лоскутков, блесток, канители, шелку и даже иголок. Около полудня она пошла, но обыкновенно, на площадь за бабушкою, и привела ее домой.

— Экая холодная зима! Дров-то у нас уж мало остается, а купить не на что! говорила Назарьевна, смотря, как Олинька затапливала печку. Я и так задолжала лекарю нашему, Карлу Яковлевичу, за дрова и сено для коровы, который он, по милости своей, купил на мою долю! Думала все, что Бог поможет скоро заплатить, ан их нет! Товар мой с рук нейдет! Я знаю, что Карл Яковлевич очень добрый человек и денег с меня взыскивать не станет, даже и не помянет об них; да тем больше мне хотелось бы заплатить ему! Он, мой голубчик, и сам живет трудами!

— Знаю, бабушка, что тебе очень хочется расплатиться с долгами, сказала Олинька: — да как знать! Может статься, мы еще и разбогатеем! — Она вскочила с своего места, подошла к поставцу, достала множество прекрасных лоскутков, подаренных ей в доме госпожи разложила их на столе, перед своей бабушкою, и рассказала ей, какое употребление хочет из них сделать; но умолчала, куда собиралась девать вырученные деньги.

Назарьевна рассматривала, хвалила и радовалась тому, что Олинька нашла себе приятную работу; однако она сомневалась, чтобы мешочки и подушечки помогли им разбогатеть.

В течении целой недели Олинька очень прилежно занималась новою своею работою, на которую употребляла все свободные часы. Она сшила шесть подушечек и три мешочка. Радость блистала в глазах ее, когда она раскладывала перед бабушкою свою работу. Назарьевна хвалила, также и Наташа, которой она показала труды свои. Мать Наташина взялась отнесть все к своему брату и уговорить его продать эту первую Олинькину работу.

Прошло три дня без всякого известия; наконец, на четвертое утро Наташа, увидя Олиньку, с великой радостью объявила ей, что работа ее продана, и что дядюшка заказывает ей еще шесть подушечек и шесть мошочков и что тогда отдаст ей деньги за все вдруг. Отгадай, Олинька, продолжала она: — сколько он хочет дать тебе?

Олинька не знала цены таким вещам, и никак не могла отгадать.

— Ну, так я скажу тебе! За пару подушечек и за пару мешочков он даст тебе целый злотый! Это составить тебе девяносто копеек серебром, да за прежние девять, всего он даст тебе полтора рубля серебром; говорит, что тебе платит так дорого за то, что у тебя все расшито блестками и канителью, как жар горит! Но ты скажи мне, куда тебе истратить такое множество денег! Что ты на них купишь, Олинька?

Наташа была любимая Олинькина подружка, и ей доверила она свою тайну; она сказала ей, на что собирает деньги.

Все, что ни делала, все, что ни говорила Олинька, в глазах Наташиных казалось несравненно. Она с жаром одобрила ее предприятие и предложила осведомиться у столяра, через своего брата Илюшу, о цене точно такого кресла, как у старой попадьи.

Это предложение принято с радостью, и Олинька благодарила добрую свою подругу.

Прошел месяц, в течете которого Олинька получила новую заказную работу от Наташина, дяди; лоскутки ее еще не совсем истощились; она усердно работала, а Наташин дядя исправно платил, так что Олинька собрала два рубля пятьдесять копеек серебром. Олинька сама не верила своему счастию и, пересчитывая свое богатство, думала, что видит сон. Между тем Илюша, работавший у столяра, узнал, что такое кресло, какого ей хотелось, стоит не меньше как четыре рубля с полтиною серебром!

Четыре с полтиной серебром! Какая огромная сумма! Олинька ужаснулась, услыша об этом; однако, у нее было собрано уже больше половины; чрез шесть недель она надеялась выработать и остальное, лишь бы барышни снабдили ее новыми лоскутками, а Наташин дядя не переставал покупать ее работы. Тогда, как весело ей будет видеть старую свою бабушку, отдыхающую в спокойном кресле, купленном ею. — При одной мысли об этом Олинькино сердце от радости трепетало.

Она час от часу становилась веселее; хохотала и пела с утра до вечера. Старушка заметила, что у ее  Олиньки что-то необыкновенное на уме; но она была уверена, что девочка ее не затеет ничего дурного, и потому ни о чем ее не расспрашивала.

Олинька нисколько дней не видала девиц П***; за дурною погодою они не выходили из дому. Наконец в одно ясное утро, когда Олинька пришла за подою, старшая дочь госпожи П*** вышла на крыльцо. Она подозвала Олиньку и спрашивала, здорова ли ее бабушка и как идет торг ее?

Олинька покачала головою и сказала со вздохом: — бедная моя бабушка часто бывает больна в такую холодную, ненастную погоду! Но торг мой, сударыня, продолжала она, улыбаясь, — по милости вашей, идет чудесно! Я выручила множество денег!

—           Право? сказала девица П***: — это хорошие вести, Олинька! Сколько ж ты выручила денег и что на них купила?

—           Я выручила, сударыня, два целковых, да еще полтинничек, а не истратила ни копейки!

—           Смотри, Олинька, не сделайся скупою! Деньги надобно употреблять на полезное, а не прятать их. Мне кажется, что ты могла бы купить что-нибудь нужное для своей бабушки, которую ты так любишь.

Олиньке было очень больно видеть, что девица П*** думает, будто ей жаль тратить свои деньги на вещи, нужные для бабушки. Она покраснела и следы навернулись на глазах ее.

Девица П*** увидела, с прискорбием, что она обидела Олиньку; она погладила ее но щеке и ласково уверяла, что не имела намерения огорчить ее, а желала только остеречь от порока.

Олинька благодарила добрую барышню и сказала, с доверенностию: — знаете, сударыня, мне хочется собрать четыре целковых с полтинничком!

—На что тебе все эти деньги, Олинька?

Олинька покраснела, потупила глаза и отвечала: — ну, так уж и быть! вам, сударыня, я скажу, что у меня на душе! Мне хотелось бы купить спокойное, мягкое кресло, такое, как у нашей старой попадьи, чтобы моей бабушке было где отдохнуть, чтоб ей было куда прислонить свою больную спину.

Девица П*** нисколько помолчала, и слезы блеснули с глазах ее. Она приказала Олиньке подождать и, вошед в дом, рассказала матери и сестре разговор свой с Олинькою.— Что вы скажете о маленькой моей приятельнице? прибавила она.

—           Что она милое благодарное существо! воскликнула с жаром сестра ее:— дополним из своих денег, чего ей недостает! Маменька, позволите ли вы?

—           Конечно, позволю, друзья мои! сказала госпожа П***, и сверх того поручаю вам сказать Олиньке, чтобы в воскресенье поутру, перед обеднею, она пришла ко мне.

—           Олинька! сказала девица П***, возвратясь к ней: — ты добрая, благодарная девочка! Мы хотим помочь тебе собрать нужные для тебя деньги! Теперь я не хочу тебя задерживать, но приходи сюда ужо, после своего урока!

Олинька пошла к Священнику; но во время урока она едва знала, что делала; вообще она очень любила учиться и всегда бывала прилежна; но в этот раз она с величайшею рассеяностью сидела над уроком и время казалось ей длиннее обыкновенного! Она с радостью услышала, когда кукушка в доме Священника прокуковала двенадцать часов — время, в которое девочки расходились. Олинька полечила в дом госпожи П***, где была встречена обеими ее дочерьми. Старшая подала ей филейный, зеленый шелковый кошелек, говоря: — вот, милая Олинька, в этом кошельке ты найдешь два целковых, которых у тебя не достает на покупку спокойного кресла для Назарьевны. Прими этот подарок от сестры моей и от меня; мы обе желаем, чтобы твоя бабушка многие годы покоилась в своем кресле и радовалась тобою.

Олинька то краснела, то бледнела, не имея силы выговорить ни одного слова; наконец, слезы брызнули из глаз ее, и она бросилась целовать руки своих благодетельниц.

— Поди, милая! говорили ей благотворительные девицы, обнимая ее: — тебе пора уже идти за бабушкою. Смотри, какой пошел сильный снег! Ей одной трудно будет добраться до дому, волоча за собою салазки. Нам очень было весело помочь тебе, и мы еще соберем лоскутков для твоих работ. Да еще маменька приказала сказать тебе, чтобы в воскресенье, шедши в церковь, ты зашла сюда. Прощай, Олинька!

Олинька вышла из дома госпожи П*** с сердцем наполненным радостью. Она встретила Назарьевну на половине дороги. — Что это с тобою сделалось, мое дитятко сказала старушка: — как ты замешкалась! Я думала, что уж и не дождусь тебя!

— Виновата, бабушка! опоздала! Но со мною случилось такое счастье! Я все тебе расскажу, когда придем домой, и я затоплю печку.

Старушка казалась печальною и не любопытствовала узнать об Олинькином ребяческом счастье; ее тяготило старушечье горе!

Пришед домой, Олинька тотчас затопила печку, сняла мокрую епанечку с Назарьевниных плеч, развесила ее перед огнем, и собиралась рассказывать о своем благополучии; но, взглянув на бабушку, заметила, что она очень была печальна. Олинька обняла ее и спрашивала, не больна ли она?

—           Нет, Олинька, я не больна, но мысль о долге моем меня совсем измучила! И спокойна не буду, пока его не заплачу; хотя Карл Яковлевич и не требует с меня денег, да мне совестно глядеть на него! Давича он прошел мимо меня и сказал: здорово Назарьевна! Как поживаешь?— А мне стыдно было поднять на него глаза! Думаю, думаю: ну где мне взять три рубля с полтиною серебром? Ну, шуточное ли это дело!

—           Три с полтиной серебром? спросила Олинька: — бабушка, а что лучше для тебя: заплатить долг, или иметь такую вещь, от которой бы тебе было покойно?

—           И, и! дитя мое! Да уж какой тут покой, когда долг на плечах! возразила старушка: — с долгом мне нигде и ни от чего покойно не будет! Теперь  мне кусок в душу нейдет; а если б на мне не было долгу, то, кажется, я и поздоровела бы и помолодела бы!

— Так, будь же повеселее, моя бабушка! воскликнула Олинька, обнимая Назарьевну и целуя бледные ее щеки, по которым катились слезы: — посмотри, вот в этом прекрасном кошельке сколько денег, да у меня еще есть больше этого. У меня больше трех с полтиною серебром; и все это твое, моя милая бабушка!

Старушка обомлела, увидев столько денег. Она выслушала Олинькино повествование с некоторою гордостию и с чувством живейшего удовольствия.

Олинька, однако, не сказала бабушке, для чего собирала деньги! Она станет тужить, что мне не удалось исполнить моего намерения, подумала она: — да мне и самой жаль, что моя бабушка не так скоро будет сидеть в спокойном кресле, как я того желала!

В следующий день, она почти забыла о кресле, смотря на бабушкино веселое лицо, по возвращению ее от лекаря, которому отнесла долг свой; девочка была совершенно счастлива, но знакомый голосок подружки ее Наташи снова пробудил сожаление в ее сердце. Она, со вздохом, рассказала приятельнице своей обо всем.

Наташа почти столько ж радовалась, думая, что Назарьевна будет сидеть, как барыня, в спокойном кресле. Она любила старушку и восхищалась Олинькиною удачею; однако сказала, что хотя и жаль кресла, но еще лучше было заплатить долг, потому что от этого Назарьевне еще спокойней, чем от кресла.

Окончив свой урок, Олинька пошла на площадь за бабушкою, которая, увидя ее, весело улыбалась. Ее улыбка, ее веселый взгляд восхищали Олиньку. Добрая Назарьевна, идучи домой, говорила без умолку; расплатись с долгом, на сердце ее стало легко.

Подошед к избушке своей, они услышали мычанье коровы. — Ах! наша буренушка пить просит! вскричала Олинька.

Поди-же, дитятко, напой ee! сказала Назарьевна: — а я уж затоплю печку сама!

В то время, как Олинька поила корову, вошли на двор два господина; в одном из них она узнала уездного штаб-лекаря и низко поклонилась; другой же господин был совсем ей незнаком.

—           Послушай, девочка! сказал штаб-лекарь: — не ты ли живешь с Назарьевною в этой избушке!

—           Я, сударь! отвечала Олинька.

—           Ну, так я очень рад, что встретил тебя здесь и могу поблагодарить за то, что Назарьевна заплатила мне долг свой. Она сказала мне, что ты выработала те деньги, которые я получил от нее.

—           Этому так и быть должно, сударь! отвечала Олинька: — она трудами своими меня вспоила и вскормила! Она столько лет пеклась обо мне! Теперь, слава Богу, я подросла и пришла моя очередь стараться об ней. Отдавши ей мои трудовые деньги, я только отдала ей то, что принадлежит ей.

—           Ты очень добрая девочка, говорил штаб-лекарь, смотря на нее: — и Назарьевна может гордиться тобою! Потом, оборотясь к своему товарищу, он продолжал: — вот та малютка, которая трудилась, чтобы заплатить долг за эту старушку, которую вы у меня видели.

—           Нет, сударь! прервала Олинька: — уж надобно говорить всю правду! Я не для того работала, чтобы заплатить вам долг. Бабушке хотелось заплатить вам. И я только потому и отдала ей выработанные мои деньги, о которых она ничего и не знала! А я совсем не для вас работала!

—           Право? сказал штаб-лекарь, несколько удивленный этою искренностью: — а можно ли спросить, для чего ты копила деньги?

Олинька была счастлива, исполнив желание своей бабушки, и не хотела пользоваться незаслуженною похвалой. В самом деле, сидя за своей работою, она не помышляла о штаб-лекаре, в чем и призналась ему со всею искренностию, рассказав также и о прежнем своем намерении.

—           Ты милая, честная девочка, и заслуживаешь награждения! сказал  штаб-лекарь: — и так, ты отдала мне все свое богатство?

—           Нет, сударь, не все! У меня еще остался целковый!

—           И на этот целковый ты, конечно, купишь себе платочек, ленточку в косу?

—           О, нет, сударь! возразила Олинька, покачивая головою: — какие мне наряды! Мне их не надобно! Я куплю дров. У нас дров уж немного остается, а зима еще долга; холода такие стоят! хоть летом я и припасла щепы и кое-какого хворосту набрала; да этим теперь избы не натопишь!

—           Правда твоя, душенька! сказал другой господин: — но о дровах позаботься! Береги свои деньги на другое употребление.  Завтра пятница, день торговый. Я вышлю из своей деревни на торг продавать дрова и прикажу старосте привезть несколько и к тебе на двор. Нынешнею зимою ты с бабушкою не будешь нуждаться в дровах.

Вот счастливая неделя! думала Олинька, возвращаясь в избу. Бабушка! сказала она, переступи через порог: — хорошие вести! Не жалей дров! Топи хорошенько нашу печку! Завтра у нас будет много дров! И она рассказала обещание незнакомого господина.

И все это по твоей милости, моя Олинька! сказала старушка: — Бог послал  мне тебя на счастье, дитя мое!

Олинька поцелуем зажала рот своей бабушки. Она провела счастливо вечер.

Незнакомый господин сдержал слово. На другой день староста его привез больше сажени березовых, сухих дров, изрубленных, хоть сей час в печь бросай! Наташин брат, Илюша, помог мужичкам сложить дрова около забора, и старушкино сердце радовалось, глядя на такое богатство.

Настала и суббота: вся недельная работа была кончена и Назарьевна, сидя на своем необитом, ветхом стуле, смотрела улыбаясь на веселую, деятельную Олиньку, сидящую на скамейке против печи и болтающую от полноты сердца.

—           Смотри ка, бабушка, говорила она: — как дрова-то разгорелись! Щи скоро закипят; какой счастливый вечер! А завтра воскресенье; пойдем к обедни. Да мне еще надобно, пораньше, перед обеднею сходить к доброй барыне-то! Не знаешь ли ты, бабушка, за чем она меня спрашивает?

—           Нет, Олинька, не знаю! Но она так милостива ко всем, в особенности же к тебе, что верно не за чем другим тебя спрашивать, как за тем только, чтоб приласкать тебя и оказать какую- либо новую милость!

—           Правда твоя, бабушка! отвечала Олинька. А как я люблю этого ангела Марью Андреевну! Я там видела много других барышень, и все они ласковы, все надавали мне лоскутков; но она первая об этом подумала; а глядя на нее, уж и другие. С нее все берут пример; всякой хочется быть такою же доброю. А деньги-то они только две с  сестрицею мне пожаловали. И сестрица-то ее будет такая-же милостивая; она немного помоложе. Обе они такая хорошенькие, как два небесные Ангела! — Ах, бабушка! Да я еще забыла показать тебе лоскуток голубого атласа, который дала мне девушка госпожи П***. Там и служанки-то все добрые! Посмотри ка, какой большой! Из него выйдет чаю, две подушечки и два мешочка; а Марья Андреевна обещала мне еще лоскутков; я примусь опять работать и опять выработаю четыре целковых с полтинником. Ты знаешь, что у меня уж есть один целковый на почин. Теперь, бабушка, я уж признаюсь тебе, на что мне нужны эти деньги! Давно уж, очень давно…

— Олинька! Олинька! закричал кто-то под окном: — скорей! отпирай ворота! Или ты глуха? Ну же! скорей! Да посвети нам; в сенях у вас темно! Мы вам принесли что-то! Отпирай же скорее, Олинька!

Олинька сидела неподвижно на своей скамейке. — Это голос Илюшин! сказала она: — что ему надобно? За чем он пришел так поздно?

—           Дитя мое! сказала Назарьевна: — 6еги скорей! Отопри ворота! За что ж Илюше стоять на морозе!

Олинька проворно засветила фонарь и побежала отпирать ворота.

—           Что ты так расшумелся, Илюша? спросила она.

—           А за чем ты держишь нас так долго на улице? отвечал Илюша: — разве ты не знаешь, что на дворе метель страшная? Нас с батюшкою занесло снегом!

—           Ну, ну! виновата! Полно тебе ворчать!.. Что это? Ах, Илюша! Что это такое?

—           Вот, увидишь что! Да не урони фонарь, свети хорошенько! говорил Илюша, внося свою ношу в сени и снимая рогожи, которыми она была обвернута.

Олинька поставила фонарь на пол и, задыхаясь от радости, благодарила с низкими поклонами, то Илюшу, то отца его.

—           Что там такое? спросила Назарьевна, отвори дверь в сени: — моя Олинька совсем обезумела. Пожалуйста, сосед, скажи, что такое?

—           А вот что, соседка! отвечал Илюшин отец, внося в горницу, с помощью сына, спокойное, мягкое кресло и ставя его подле печи!

Назарьевнино удивление могло только равняться с Олинькиною радостью.

—           Мы у вас немного обогреемся и расскажем обо всем деле! говорил Илюша. Вот как оно было: в прошедший четверг, то есть, третьего дня, выходя от вас, наш лекарь, у самых ворот ваших, повстречался с батюшкою и рассказал ему разговор свой с Олинькой: ему очень полюбилась твоя Олинька, и он спросил у батюшки: в самом ли деле она так добра, как кажется? А ты знаешь, Назарьевна, что батюшка и сам любит эту негодницу, и вся наша семья также. Вот, батюшка мой, и примись расхваливать ее. Потом, много было говорено и о тебе, Назарьевна, а известное дело, что о тебе, кроме хорошего, сказать нечего. Наконец Карл Яковлевич даль батюшке моему денег, просил его взять у моего хозяина, столяра, известное мне кресло и приказал принеси, его к вам, только так, чтоб наперед никто об этом не проведал. Кресло не было еще обито, мы и ну над ним работать, и оно поспело только нынче, — ну, вот и все тут!

Назарьевна и Олинька благодарили соседов за ласки и за дружбу, а Олинька сказала, что всякий день будет молиться Богу за Карла Яковлевича.

Олинька и сонная в бредила о кресле. Как же скоро проснулась, то стала рассматривать его. Она оглядывала и кожу, которою оно было обито, и светлые медные гвоздики, и мягкую подушку, и чисто полированное дерево, посадила свою бабушку в кресло и нежно обнимала ее.

Надевши свой праздничный наряд, Олинька пошла с Назарьевною в церковь. Подошед к дому госпожи П***, Назарьевна сказала: — ты, мое дитятко, поди к барыне, а я с тросточкою, потихоньку и одна добреду, даром что снежно! Ты еще успеешь и догнать меня: да еще и обедня не начиналась, только благовест идет!

Олинька пошла в девичью, откуда ее тотчас привели в ту комнату, где была госпожа П*** с своими дочерьми. Они все также собирались ехать в церковь. Госпожа П*** приняла Олиньку очень милостиво и хвалила ее за попечения о бабушке и за то, что она не забывает о благодарности, которою ей обязана. Не забывай ее и вперед, моя милая, прибавила она, — и Господь не забудет тебя и пришлет тебе свое благословение! — Госпожа П*** сказала, что уже слышала о подарке, присланном от Карла Яковлевича, и очень этому радовалась. —Теперь, прибавила она, зима такая холодная; а ты, душенька, как я вижу, довольно худо бываешь одета, когда проходишь мимо меня или учиться, к Священнику, или на площадь за своею бабушкой, потому что бережешь шубку свою к праздничным дням. Бережливой быть хорошо, береги шубу, но береги от холода себя еще больше шубы! Носи всегда в холодное время свою шубу; теперь это возможно будет, потому что для праздничного наряда я купила тебе новую шубу, китайчатую на заячьем меху. Надень ее сейчас, а старую, пока, оставь у меня; возвращаясь из церкви, ты за нею зайдешь.

—           А я купила тебе новый платок! сказала старшая дочь госпожи П***, повязывая Олиньке на голову розовый шелковый платок.

—           А я купила тебе для косы широкую ленту! сказала меньшая дочь госпожи П***, прицепляя к Олинькиной косе, из розовой атласной ленты связанный бант с длинными концами.

Олинька от удивления, радости и благодарности совсем онемела. Она, молча, дала надеть на себя синюю шубу, на заячьем меху, с беличьим стареньким воротником и спереди завязывавшуюся розовою лентою. Опомнясь немного, она принялась кланяться, целовать руки своих благодетельниц и благодарить их, как умела. Она вышла от них с радостными слезами на глазах.

Стоя в церкви, Назарьевна иногда забывала молитву, чтобы радоваться на свою краснощекую девочку, в новом прекрасном наряде; но после минутного рассеяния сердце ее с сильнейшим восторгом благодарности обращалось к щедрому Подателю всех благ, к милосердому Богу, пославшему ей таких благодетелей, и слезы радости и умиления текли из глаз ее.

Назарьевна после дневных трудов своих отдыхала в спокойном кресле, а Олинька прочитывала ей главу из Священного Писания. В теплой своей комнатке они не слыхали порывов ветра и не чувствовали жестокости мороза. Олинька всякий день с новым удовольствием смотрела на свою бабушку, сидящую в большом кресле, и это спокойное кресло радовало ее более, нежели синяя, китайчатая шуба, больше, нежели розовый платок и широкая атласная лента, — Назарьевна не переставала благословлять свою милую, благодарную Олиньку, доставившую ей такое спокойствие, и обе вместе, всякий день, молились за своих благодетелей.

—           В добрый час Господь послал мне тебя, мое дитятко милое! говорила Назарьевна. Вместе с тобою благословение Божие вошло под y6oгий мой кров!

—           В добрый час и мне Господь послал такую благодетельницу, как ты, милая бабушка, отвечала Олинька. Без тебя что было бы со мною, бедным, брошенным младенцем? Я была бы нищая, без родни, без пристанища, без покрова! Но у тебя нашла я все! Особливо же, продолжала она, обнимая старушку, — добрую, приветливую. ласковую бабушку; мою, мою собственную бабушку!