Венценосной страдалице

Венценосной страдалице.

 

 

Земного Ангела в небесного я зрю

Преображение святое….

В востоке утро роковое. . . .

Он воспарить готов в бессмертную зарю!

Еще Он медлит… нежно руки

К Супруге плачущей простёр,

И молнией любви пылает смертный взор,

И на часах любви ударил час разлуки!

Виденье скрылось… туч спускался полумрак

И стлались слезные туманы,

Срослись в зыбучие курганы —

Отошедшего Царя блеснул парящий зрак!

Зажглося солнце горней славы . . .

Туманы, тучи — все кругом

Мне зрится в радугах и блеске золотом

До неба памятник воздвигся величавый!

 

Надгробный ль памятник чудесный сей престол?

Ступени пламенно-златые  —

Великолепная мусия

Из славных Царских дел! и вечности глагол:

«Великий!»  землю потрясает;

И мир: «ах! Александра нет!»

Сердечными вопит рыданьями в ответ,

И слезы тихие Супруга проливает.

 

Ты, Венценосная Страдалица, сидишь

Среди надгробного сиянья,

Предмет любви и состраданья,

Елисавета! Ты к Нему горе глядишь,

К Нему, вдовица Серафима!

О, сколь печаль Твоя свята!

Мы чувствуем, увы: Ты в мире сирота,

Хоть миллионами Ты пламенно любима!

 

Земным ли воздухом Ты дышишь между нас,

Иль неба веянием сладким?

Иль духом Ты, от вздохов шатким,

От праха воспарить готова каждый час!

Уже душею лучезарной

Озарена и плоть Твоя . . . .

Пожертвуй мигом нам последним бытия,

Любовный слушай, стон отчизны благодарной!

 

Сoстраждущих Тебе и плачущих с Тобой

Невнятно стонет лик народный!

Но песнью внятной и свободной

Во имя всех, Тебе я гимн сердец живой,

Кипучий гимн благодаренья,

Громовый гимн про жизнь Твою,

С трепещущей от бурь душею воспою…

По струнам льется огнь и пламень вдохновенья!

Я помню, дивный слух меж нас когда-то шел:

«Земли Царица — Добродетель!»

И Ты — весь мир тому свидетель —

Оправдываешь Ты заветный сей глагол!

Добра божественная жрица,

Невинной, скромною, прямой,

Как пламень жертвенный, чистейшею душой

И сердцем ангельским — Ты всем, Ты всем Царица!

 

Ты, бедных и сирот чувствительная Мать,

Небесный друг родному краю!

Провозгласить я всем дерзаю:

Ты Божия в земном явленьи благодать!

С святой благодеяний чашей

В покровах тайн по Руси шла. . .

Очей не отвращай: Тебе гремит хвала!

Увы, не хочешь Ты хвалы и песни нашей!

 

Не властен я во грудь вспять обратить словес

Неукротимое печенье!

В устa cтремится вдохновенье

И бьет к Тебе, и в пыль златую об утес

Дробится мощного запрета…

Но песни смысл в пыли блестит

И благодарность, там горящая, гласит:

«Мы знаем жизнь Твою, и все, Елисавета!

 

Мы знаем все добро, свершенное в тиши

Твоею ангельской рукою

И, повергаясь пред Тобою,

Мы молим, молим все: не выдыхай души

В святых скорбях, будь выше боли!

«Живи, живи!» вопит народ;

Ты знаешь, как тяжел нам Ангела улёт;

Ты знаешь: так уже немного их в юдоли».

 

Неумолимая! Ты не хотела жить! . . .

Ах! жить на свете не могла Ты

В тоске убийственной утраты!

Ты хочешь там цвести, сиять и там любить,

Как любит  Ангел вечно-юный!

Ты вознеслась!… Певец, о Ней

Ты звучно нам пропой святую песнь скорбей!

«Друзья! я не могу: порвались сердца струны!»

 

 

Барон Розен.

 

Подснежник: альманах на 1829 год