Послание Пепелопы к Улиссу

Послание Пенелопы к Улиссу.

(Героида Овидия)

 

 

Ныне твоя Пенелопа, это тебе посылает, Улисс!

Но ты не пиши мне ответа. Сам приходи.

Знаю, что Троя погибла, ненавистная девам данайским.

Будто уж не было Трои, и не было вовсе Приама.

О, если-б тогда, как из Спарты на флоте бежал он,

В ярых волнах утонул — обольститель лукавый ,

Я-б не роптала, что медленно дни так проходят,—

Мне, что ищу обмануть эти долгие ночи,

Праздных бы рук не томили навитые кросны,

И когда ж не боялась я бед еще больших, чем были ?

Ведь любовь же заботы полна, хлопотливого страха,

Все мне Троянцы, казалось, злые тебя настигают,

При имени Гектора вся бледнею, бывало;

Если расскажут, что Гектор сразил Антилоха,

Антилох причинял уж нам страх несказанный;

Иль Менетиас погиб от незримой засады,—

Плакала: хитрости ваши могли не удасться;

Кровью своей Триптолем раскалил ли ликийскую стрелу —

С смертью его томленье мое оживало;

Кто-б ни погиб наконец y вас — в стане ахейском,—

Вечно, как льдом, цепенело влюбленное сердце.

Но чистой любви поспешил он — Зевес правосудный:

Пал Илион навсегда от бесстрашного мужа!

Вспять возвратились вожди, алтари закурились,

Отчим Богам отдана дорогая добыча.

Жены за милых мужей несут благородные жертвы

A они все про славу поют — победители Трои!

Дивятся им строгие старцы и пугливые девы дивятся;

Супруга, на выю повиснув, слушает речи супруга.

И иной же из них на столе представляет свирепые бои,

Малою каплей вина целый Пергам нарисует:

Здесь протекал Симоис, там стонало гикейское поле;

Здесь, был высокий чертог злополучного старца Приама,

Сюда — вот Аякс, сюда же Улисс устремлялся,

Здесь весь растерзанный Гектор пугал бурномчавшихся коней,

Все это нашему сыну родному (о тебе я спросить посылала)

Нестор сказал престарелый, a после дитя мне сказало.

Сказало оно, как зарезаны Рез и Долона,

Как этот был сном, тот лукавой изменой был предан.

Дерзнул ты, о! слишком и слишком своих позабывший,

Ночью прокрасться коварно в фригийскому стану,

И только вас двое, — отважные! стольких мужей умертвить.

Но то хорошо, что ты был осторожен,

что ты обо мне прежде вспомнил,—

Даже ужас объял твою грудь, когда ты, победитель, промчал,

Другом сказавшись врагам, — через стан их коней исмаирских (*)

Но что для меня, что мышцами сильных разметан

В прах Илион, — что поле теперь, где стена возвышалась,

Если я все остаюсь, как была, когда Троя стояла,

Если по-прежнему все милого сердца не вижу?

Пусть его нет для других, для меня же Пергам остается,

Где пленным волом уже пашет пришлец— победитель,—

Уж жатва, где Троя была: и ярко, роскошно

Земля зацвела, потучнев от фригийския крови;

Полу-погребенныя кости мужей поражает

Выгнутый плуг ; руины трава уж покрыла.

Тебя только нет, победитель ! — И узнать не могу я,

Зачем ты, жестокий, в какой стороне остаешься!

Кто к сим брегам не направит кормы чуже-дальной,

Отсель не уйдет, о тебе без многих и долгих распросов,

Ему, чтоб вручил тебе (если он где повстречает),

Свиток всегда я отдам — там знакомую руку увидишь.

Мы посылали уж в Пилос, в землю нелейскую

Старого Нестора; в Пилос дошли лишь неверные слухи;

Мы посылали и в Спарту, но правды и в Спарте не знают.

В каких ты странах поселился, о! где ты безжалостно медлишь?

Лучше-б стояли по-ныне Феба высокие стены!

Сержусь малодушная я, увы! на свои уж обеты.

Знала бы, где ты сражаешься, только б войны и боялась,

С многими жалобы те же, долю одну бы делила.

Чего я боюся — не знаю; однако всего же, всего я боюся,

Безумная! — Горю конца уж не вижу…

Сколько на море опасностей, сколько их суша скрывает,

Сколько причин все ищу я отсутствию долгому друга.

Под-час и безумно помыслю: какое y вас сладострастье,

И ты уже, может, пленен чужеземной любовью,

Может быть, с нею и речи заводишь,

Какую ты дома простую покинул супругу:

Только что прясть она грубые нити умеет.

Пусть ошибаюсь, и грешное слово пусть ветер развеет.

Уже-ли ты, вольный, в разврате отсутствовать хочешь? —

Меня-ж с одинокого ложа сойти принуждает

Родитель Икарий, — бранит мою долгую верность;

Но пусть, что угодно ему: я твоя и твоей я должна называться!

Пенелопа — останусь я вечно супругой Улисса.

Он же стыдливой мольбой и святыней моей сокрушается

И сам свое сердце смиряет.

Дулийцы, Самосцы, и те, что высокий Яцинт посылает,

Толпой сладострастной ко мне женихи набежали;

Уж твоим завладели двором, и никто удержать их не может.

Так верное сердце мое, a богатства улиссовы гибнут.

Что я тебе расскажу о Пизандре свирепом Медонте,

Эвримахе, о жадной душе Антиноя,

И о всех, что на стыд лишь себе ты питаешь

Чрез труд и чрез кровь добытым достояньем ?

Ир неимущий и жалкий Медантес — последний из смертных, —

Крайний нам стыд и позор! — и они обижать тебя смеют.

Трое нас здесь беззащитных: робкая сердцем супруга,

Да старец Лаэрт, да наш Телемак — еще отрок.

Он же недавно едва не погиб y меня через козни,

Когда собрался было в Пилос, нашим не немля советам.

Но молю, да велят это боги, — по ходу судеб неизменных —

Что-б сын наш, в минуту кончины, и мне и тебе закрыл очи.

Но здесь — ни Лаэрт, ко брани уже неспособный,

Царством управить не может, теснимый от злобных соседей

(Только-бы жил Телемак: он будет и храбрый защитник;

Хоть отроку ныне, ему нужна родителя помощь),

Ни я — отогнать не могу врагов от нашего крова:

Ты возвратись к нам скорее, наша защита и пристань!

Есть — и молюсь, чтобы жил он! — сын y тебя; его в нежные лета,

Ты должен всему обучить, чтобы был достойным героем,

Спеши на Лаэрта взглянуть и на веки сомкнуть ему вежды:

Он последний, судьбою назначенный срок доживает;

И я, что ребенком тебя проводила, — наверно,

Когда возвратишься домой, тебе покажусь уж старушкой.

 

 

(*) Кони, которые, по воле богов должны были ввести в Илион машину, наполненную греческими воинами.

 

 

Послание Пепелопы к Улиссу. Отеч. Зап. 1843 г. T. XXIX