Один из читателей 1836 года

Автор: Марков Михаил Александрович

Один из читателей 1836 года.

 

 

Как бы то ни было, весьма любопытно наблюдать процесс, по которому наши провинции просвещаются с таким жаром в наше время. Тут не нужно увеличительных стекол: поезжайте в губернии, и вы увидите простым глазом, как разоблачаются умы, как начинает светать в головах, в которых прежде господствовала вечная темнота. Движение это почти невероятно, с тех пор как один из наших журналов, которого я не хочу называть по имени, стал в челе Русской образованности и повел ее систематически к положительному. Тот, кто года за три знал только бутылку, карты и собак, теперь читает книжку, и вы уже найдете у него полку с книгами!

Когда я говорю — читает, это значит, что он только учится читать. Читать книги — также искусство как и писать книги. Миллионы людей читают, но не многие умеют читать: для этого надобны дарования. Но, хотя он теперь только учится читать, тем не менее переворот, происшедший в его занятиях и привычках чрезвычайно примечателен.

Сословие читателей, — потому что они составляют настоящее сословие, которое имеет свой язык, свои понятия, свои нравы, — у всех народов наполнено особенными и весьма оригинальными типами, представителями большинства своих собратий. Вообще, книги и журналы можно уподобить электрической машине, а читателя, обыкновенного читателя, — элекризуемому телу: образованность течет в него из машины невидимою струею, проникает его, разливается по всем членам; и у него тоже волосы становятся дыбом от избытка накатанных в голову идей, которые в ней вмещаются; и он тоже, если вы дотронетесь до него пальцем в эту минуту, осыплет вас искрами и произведет неожиданный толчок. Высказав все, что он прочитал, он разражается, как электризованное тело, которое уже передало свою искру. Тогда вы можете взять его в руки, ворочать как угодно, натирать сколько хотите, — он уже не издаст ни идей, ни свету. Тогда уже он не занимателен: понаблюдайте его во время самой операции, в то время когда книга электризует его образованностью, когда он высасывает из ней дивные для себя идеи и сведения, и, уверяю вас, он представит взору вашему ряд явлений, из которых можно создать полную теорию, полный тип современного читателя. Примечайте такие типы: они различны в каждой образованности, и даже у одного и того же народа почти совершенно изменяются они в короткий промежуток лет десяти или пятнадцати. Мы никогда не будем иметь настоящей истории образованности, — не во-гнев будь сказано господину Гизо, — пока не составим себе точного понятия об отличительном характере читателей каждой эпохи, потому что образованность надобно наблюдать не в классе писателей, всегда опережающем свой народ и свое время, но в читающем классе, который потребляет идеи и советы книг. Я давно сбираюсь, представить проект учреждения Читательского Музея, — на подобие музеев древностей или зоологических, — в котором бы можно было сохранять под стеклом, набитых соломою, примечательнейших читателей каждого трехлетия. Эта коллекция была бы бесценна! И пока я представлю проект, пока составят сметы, отпустят деньги, произведут торги да переторжки и выстроят здание для помещения музея, не худо было бы приступить к основанию первого ядра коллекции читателей, и я предлагаю начать ее с Ивана Прохоровича. Время дорого. Через два или три года на Руси уже не будет Ивана Прохоровича; этот тип исчезнет, он изменится; место его заступят другие: конечно, и те будут весьма любопытны, но они уже не будут феноменом той особенной деятельности, с какою Россия просвещалась в 1835 и 1836 годах, того умственного движения, которое сообщил ее обществу один журнал; тех образовательных превращений, которые тогда происходили. Повторяю, время дорого, и не должно терять ни одной минуты. Господа! — что долго думать? — возьмите-ка Ивана Прохоровича, и потрудитесь осторожно набить его соломою, а я между-тем закажу большой стеклянный колокол, — хоть на свои деньги, — и мы его накроем! Надо же пожертвовать небольшим трудом и кой-какими издержками, когда дело идет о пользе наук. Я был в нынешнем году в деревне. Что я делал в деревне, как ссорился я с своим управителем, как он меня обманывал и по чем мы продали рожь, это для вас не занимательно. Не хочу даже печалить вас рассказом о том, как у меня весь овес побило градом. Теперь я на всех полях поставил градовые отводы. Вперед, граду я не боюсь, но со скукою право не знаю что делать. Как в деревне скучно, вы не можете себе представить! Наслаждения сельской жизни! Слуга покорнейший! Нигде нет менее сельской жизни, чем в сельском хозяйстве. На Выборгской Стороне гораздо более изящной сельской природы чем в настоящей деревне. Мне было так скучно, что я наконец спросил у своего старосты, нет ли поблизости каких-нибудь соседей.

— Мало, батюшка! Один Иван Прохорович.

Иван Прохорович! Ах, я чучело, чего ж я думал! Иван Прохорович, тому лет двадцать, забавлял меня. У него есть всегда история о зайце, анекдот о собаке, трагический рассказ о медведях и целый волчий роман. Он всю жизнь вел войну с зверями как Американский дикарь, и только играл в карты и пил шампанское как человек просвещенный. На этой точке образованности оставил я Ивана Прохоровича, уезжая в корпус. То, что казалось забавным пятнадцатилетнему, могло быть теперь очень скучным. Однако надо съездить к Ивану Прохоровичу.

Через полчаса коляска прыгала уже со мною по кочкам и камням на направлении к мызе Ивана Прохоровича. В путешествии моем, кроме рытвин и гнилых мостиков, не встречал я ничего примечательного. Проехав два леса и три болота, я достиг цели вскоре после сумерков. Ворота Ивана Прохоровича были заперты. Не желая дожидаться пока выбегут на лай собак, я проскользнул в калитку и смело прошел на крыльцо сквозь зубастых возмутителей залесной тишины. Меня встретила ужаснейшая борода, какая росла когда-либо на лице человеческом.

— Дома ли Иван Прохорович? спросил я.

Борода зашевелилась и раздался ответ: — У себя-с.

— Здоров ли он?

— На днях мучил ни-как черемор, да слава Богу, ничего.

— А ты, любезный, верно кучер?

— Да, сударь.

— Ну, так!

Я вошел прямо в кабинет. Иван Прохорович, мужчина лет пятидесяти пяти, с бобровою проседью, в канифасном балахоне, сидел или, лучше сказать, балансировал в старинном седалище из породы кресел. Между ногами у него помещались деревянная скамейка с яшмою, блюдечко с орехами и гирька. Кресло, со всею утварью, — хозяином, скамейкою, гирькою и орехами, придвинуто было к шахматному столу, на котором лежала книга, Библиотека для Чтения. Заметьте, что в этом самом месте, где лежала книга, с начала девятнадцатого столетия по 1835 год включительно, стоял вечно стакан пуншу. Свечка, толщиною с детский мизинец, вытопленная из доморощенных баранов, разливала кислый запах по всей комнате и озаряла развернутую книгу. Иван Прохорович только что положил на скамейку орех и приподнял гирьку, как я предстал перед него. Появление мое остановило гирьку на весу, и глаза хозяина устремились на меня, между-тем как разинутый рот, приподнятые брови, растянутое лицо и сморщенный лоб его выражали самым живописным образом испуг, удивление и любопытство. Я объявил свое имя.

— Почтеннейший! вскричал съ восторгом Иван Прохорович, раздробил орех и быстро проглотил ядро.

— Почтеннейший! повторил он, и положил очки на книгу.

Он хотел встать, но я удержал его, просил остаться в креслах, и сам сел подле него на стуле. В лице Ивана Прохоровича можно было читать живейшую благодарность за то, что я, уволив его от хлопот усаживать меня, не разрушил его орехо- ломных лесов. По всему было видно, что он, с большим искусством и трудом,уcтроил-было се­бе из счастливой смеси орехов и чтения полное наслаждениеe, в котором нежились душа и тело его. Он вкушал это райское удовольствие всем существом своим, м было бы бесчеловечно исторгнуть его из круга такого блаженства. Я протянул к нему руку, которую он пожал от всей души. Я просил его продолжать свою операции над орехами.

-Как вы переменились! сказала, он, жуя орех.

-Лета, Иван Прохорович!

-Лета, почтеннейший! Сколько времени мы с вами не видались! Все вокруг нас переменилось.

-Но зато в вас, Иван Прохорович я не приме­чаю ни какой перемены.

-Живем помаленьку, почтеннейший.

-Как идет ваша охота? Много ли вы убили вол­ков, медведей, зайцев?

-Признаться, почтеннейший, уже более двух лет не ходил на охоту.

Я окинул взором его кабинет и, с удивлением, увидел несколько полок с книгами.

— Вы теперь, как вижу, охотник до книг?

— Страстный, почтеннейший! Страстный. Как не читать, когда, теперь пишут так подробно! Писали-то, я помню, и в мое время, когда я воспитывался в корпусе: да какое сравнение между тогдашними книгами и нынешними! Теперь все описывают так подробно…. то есть, с такою подробностью…. или как бишь вам сказать?…. так….

— Вы хотите сказать, занимательно.

— Да! очень занимательно! очень подробно! И все такие вещи новые, удивительные!…. Очень подробный штиль!

— То есть, новый, ясный?

— Да! новый. Все понимаешь так хорошо, как будто сам сказал. Я запретил своему управителю и писарю употреблять сей, оный, упомянутый и всю эту книжную да приказнуло чепуху; приказал им писать рапорты так, как говорится, живым языком, по-Русски…. Я вижу, чего теперь хотят. Живет-то народ, почтеннейший!…. Надо писать языком Русского народа, нашим родным языком, натуральным, подробным…. И мы с управителем теперь понимаем друг друга как-нельзя лучше.

— Ого! я вижу, Иван Прохорович, что вы не только читаете, но и умеете воспользоваться чтением.

— Как не воспользоваться, почтеннейший!…. Когда теперь пишут все так ново, подробно!…. Вот, изволите видеть, и у меня завелись книги! Как ни плохи нынче доходы, а последняя копейка ребром катится на новую книжку. Как прочитаешь описание книги вот здесь, в этом журнале, ну и не выдержишь! и пошлешь записочку к книгопродавцу!…. В три года, посмотрите сколько их набралось!

— Да! у вас уже прекрасная библиотека, сказал я. — Прочитать хорошенько вещицу, для меня сущее объедение! примолвил Иван Прохорович, и грациозно раздробил орех.

— Какого роду вы любите чтение?

— Я получаю книгу Библиотеку для Чтения, и выписываю еще кой-какие книги в том же роде…. для чтения.

— Но вы, помнится, прежде не любили читать? Вы даже смеялись надо мною, когда видели меня с книгою в руках. Как же это случилось, что вы теперь такой страстный охотник до чтения?

— А вот как, почтеннейший! Года два с половиною тому назад я поехал в наш уездный город, и зашел к нашему стряпчему, к Илье Афанасьевичу. Мы сели с ним у окошка. Солнце садилось великолепно; весь небосклон и облака были озарены бесподобным розовым пламенем; я никогда еще не видал такой картины: так как я очень люблю натуральную историю, то не выдержал — пришел в восхищение! «Какие чудеса бывают в природе!» сказал я Илье Афанасьевичу. А Илья Афанасьевич мне в ответ: «Да что в природе! Природа — ничего! Вот посмотрели бы вы, Иван Прохорович, какие чудеса в книге Библиотеке для Чтения!» — Неужто лучше этого? — «Какое, говорит, сравнение!» Прочитайте-ка, я вам советую, статью о мире и его создателе: вот удивитесь! Каких чудес не создал Господь Бог! что и ввек не придумать!» — Да где же эта книга? — «У предводителя, говорит: я вам ее достану; между-тем я, говорит, выписал и себе одну такую же.» Я побежал к предводителю. «Батюшка, говорю: одолжите меня книгою Библиотекою для Чтения!» — На что она вам? — «Одолжите только на один вечер.» Он дал мне претолстую книгу в зеленой бумажке, и я отправился с нею на квартиру. Начал я читать, — и у меня, клянусь вам, голова закружилась! Я никогда не думал, чтобы в мире водились такие удивительные вещи, и чтобы я мог понимать их. Но дело было описано так подробно, что я не мог оставить книги, пока не прочитал до последней страницы. На другой же день подписался я на Библиотеку для Чтения, и с тех пор читаю ее со вниманием и твержу все статьи наизусть.

— Как! наизусть?

— Да, почтеннейший! да, наизусть!

— Следственно вы можете безошибочно проговорить всю Эймундову Сагу, которая была напечатана в этом журнале?

— Сайгу? Да! помню. Эймундову сайгу….. Я очень люблю натуральную историю. Признаться, забыл теперь эту статейку. Всего ведь не упомнишь. Притом же эта статья писана, кажется, в прозе, а я преимущественно твержу статьи ученые.
— Что же вы называете учеными статьями? Неужель стихи?
— Конечно, стихи! Стихи, почтеннейший, страсть моя, утеха моя. Я учу также и статьи прозе, то есть, неученые, да они как-то труднее вытверживаются, хотя иногда и очень любопытны.

— Чтó ж вы теперь учите?

— Теперь я учу, почтеннейший, одну статью по части натуральной истории, статью «Аму-дарья», очень трудную, которой я, признаться вам по совести, никогда не мог прочесть более трех первых страниц. Этакие отвлеченности!…… Жаль, что она не подробнее. Да все-таки я ее выучу. Чтобы не заснуть иад статьей, которая очень трудна, я придумал учить ее и бить орехи; и когда вы изволили ко мне пожаловать……
Я не знал, как скрыть свое расположение к смеху.
— Что такое, почтеннейший? спросил Иван Прохорович, приметив, что я верчусь на стуле. Вам жарко?
— Да! мне жарко.
Иван Прохорович поднял гирьку, положил орех, и, готовясь разбить его, продолжал:
— Когда вы изволили ко мне пожаловать, я в то самое время……
В то самое время Дарья Терентьевна, дородная ключница примерного читателя, принесла чай и расстроила наш знаменитый разговор. Иван Прохорович протянул руку к одному из двух стаканов чаю; я отодвинулся немного в сторону со стулом, чтобы дать проход ключнице; она нечаянно наступилв на ореховую скорлупу, вскрикнула, и оба стакана с чаем раздробились на операционной скамейке, окатив кипятком колени хозяина. Иван Прохорович взвыл, метнулся на ключницу, и сквозь зубы проворчал ей под самый нос, с презрительною гримасою: «Ах, ты, проклятая Аму-дарья!»

Надобно было видеть благородное негодование ключницы, когда эта столь необычайная брань, — Амударья, — ударилась в тимпан ее жирного и красного уха! Дария Терентьевна приосанилась, швырнула поднос в сторону, подступила грудью к господину, и закричала в изступлении:

— Да как вы, сударь, смеете ругаться этакими словами? Да я живу на свете четвертый десяток, а еще ни от кого не слыхала таких слов!….. И еще при чужом человеке!….. Безстыдник, сударь! срамец!…… Я докажу, что я не нуждаюсь в вашем жалованье: я найду место и у других. Ахти, батошки мои, этакой развратник !…… при чужих опозорил!

Связка ключей полетела к ногам Ивана Прохоровича и в то же время ключница убежала, хлопнув так сильно дверью, что чахоточная свечка поколебалась в своем основании и упала на книгу. Я пособил хозяину спасти статью «Аму-дарья» от пожара.

— Негодная статья! сказал с сердцем Иван Прохорович, садясь опять на свое место. Сколько я над ней мучился, и сколько хлопот она мне наделала! Нет, не хочу твердить этой статьи; выберу что-нибудь подробнее.

Тут только я понял, что такое Иван Прохорович называет «подробным». Подробное повидимому, значит у него — понятное его уму.

Я хотел проститься. Иван Прохорович удержал меня еще с полчаса. Мы разговаривали большею частью о хозяйстве, и я опять имел случай приметить чудное действие статей четвертого отделения Библиотеки для Чтения над его понятиями. Много забавного мог бы я выписать из этой части нашей беседы, но пора уже заключить мой рассказ. Когда я сбирался оставить моего почтенного соседа, разговор коснулся снова журнала, и Иван Прохорович сказал мне:

— Вы едете, почтеннейший, в Петербург: нельзя ли попросить там издателей Библиотеки, чтобы подписи под статьями выставлялись Русскими буквами? А то иной раз не знаешь, кто писал статью.

— Какие подписи? спросил я.

Иван Прохорович показал мне под одною статьею слово — Вlackwооd’s Мagazine, под другою — Revuе dе Рагis.

— Это не подписи, заметил я, но названия иностранных журналов, из которых заимствованы статьи.

— Названия журналов? сказал он. А! названия журналов…… Все таки, почтеннейший, лучше было бы писать их по-Русски, потому что человеку, не знающему чужеземщины, трудно прочитать эти названия. Я не говорю о себе; но есть такие……

— Но зачем же и знать название иностранных журналов тем, которые не умеют прочитать их?

— Оно так, почтеннейший! Однако ж, если бы кто захотел вытвердить наизусть всю статью, то очень досадно не знать, что тут написано внизу. Я не говорю о себе: разумея Польскую грамоту, не трудно прочесть все, что угодно…….

— Вы учились по-Польски? спросил я, чтобы спросить что-нибудь.

— Да, почтеннейший! сказал Иван Прохорович: кочуя с полком по Литве, кой-чему научился. Прекрасный язык! объедение!

— Прощайте, Иван Прохорович.

— Прощайте, почтеннейший. Пожалуйста не забудьте попросить издателей……

— Не забуду, не забуду.

— Гришка! проводи барина со свечей….. На крыльце-то есть диры…… Гнилые доски ночью немножко опасны…… Не сломайте себе ноги!

— Буду осторожен. Прощайте!

— Прощайте!….. (возвысив голос) Пожалуйста, попросите издателей!…… От меня!…… Весь наш уезд будет благодарен!

 

 

 

М. МАРКОВ.

Библиотека для чтения, том XIX, 1836г.