Крымские Стихотворения

Крымские Стихотворения

 

 

I.

Бахчисарайская ночь.

 

 

Сакли и утесы

Мглой осенены.

На террасах розы

В сон погружены….

Песня муэззина

Так грустна, грустна,

Что тоски-кручины

Вся душа полна.

Ханское кладбище

Глухо и темнó,

И, как пепелище,

Призраков полнó….

Вязов-великанов

Сонный ряд стоит….

Тихий плеск фонтанов

От дворцов летит.

И молчат утёсы,

И сады молчат….

И одни лишь слезы

В тишине звучат.

 

 

 

II.

Новый грек.

 

 

Не для дел живых художеств,

Не для строгих дум —

Для ничтожеств из ничтожеств

Тратишь ты свой ум.

Мелкий торг и щепетильность

Барышей земных,

Извратили меркантильность

Пылких чувств твоих.

Позабыл ты славу дедов,

Пинд и Геликон,

Платонических обедов —

Смелой лиры звон.

Позабыл ты войны Спарты

И стихи Афин….

Стал играть в лотó и в карты,

Средь родных руин!…

Пренебрег ты дива Рима

И его судьбы,

И отчизны бедной дыма

Мрачные столбы!

Ты не хочешь знать Орфея,

Термопильских львов —

И страдальца Прометея

Сред кавказских льдов!…

Вазы, торсы и пилястры

Побросал ты вон,

И отдать готов за пьястры

Весь свой Парфенон!

 

 

 

III.

В Карассубазаре.

 

 

Поздравьте меня с талисманом,

Я весел, и важен, и сыт….

Я зажил таврическим ханом

Под сенью плакучих ракит!

Мой нрав был до этого зелен,

Скорбел я, надежды тая.

Как дерзок теперь я и хмелен,

Как мысль разгорелась моя!

Теперь-то мне сердце любое

Открыто, как мой кошелёк,

Теперь-то блаженство земное

Заглянет и в мой уголок….

Скорее ж кувшины с бузою

Несите к Фатиме моей!

Недолго — от вас я не скрою, —

Искать мне отрады у ней.

 

 

 

IV

Завещание из эвпаторийских равнин.

 

 

Ветер пó полю шумит,

Весь в крови казак лежит —

На кургане головой,

Под зеленой осокóй.

Конь ретивый в головах

А степной орел в ногах.

Ах, орел, орел степной,

Побратаемся со мной!….

Ты начнешь меня терзать

И глаза мои клевать.

Дай же знать про это ей, —

Старой матери моей!

Чуть она начнет пытать,

Знай, о чем ей отвечать.

Ты скажи, что хан-султан

Взял меня служить в свой стан,

Что меня он отличил,

Что могилой наградил….

Что с сынком уж ей не жить,

Что волóс ему не мыть!

Их обмоет ливень гроз,

Выжмет, выветрит мороз,

А расчешет их бурьян,

А раскудрит ураган….

Ты не жди его домой,

Зачерпни песку рукой, —

Да посей, да поливай,

Да сыночка поджидай….

И когда песок взойдет,

Твой казак к тебе прийдет!

 

 

 

V.

Поутру.

 

 

 

Ворвался в саклю луч дневной,

Озолотил Фатимы щёчки,

На грудь, на шелковые строчки

Ее узорчатой сорочки —

Упал волнистой полосой.

 

Лежит и млеет красота!

Расстаться с грёзами нет мочи….

Но вот она раскрыла очи,

Припомнила виденье ночи —

И покраснела от стыда.

 

 

 

VI

Разлука.

 

 

 

Когда разлучаются люди,

Друга друга они обнимают,

Томятся в тоске и тревоге,

И плачут и горько вздыхают.

С тобою же мы не рыдали,

Без стонов, без криков простились….

Тоска и горячие слезы —

За нашей разлукой явились!

 

 

 

 

VII

Хуторок в ногайской степи.

(Три октавы.)

 

 

 

Я ночевал на хуторе недавно,

В саду, под группами черешень вековых;

И эту ночь опять я вижу явно….

Вокруг меня из трав и лоз сухих

И звон и стон встают, несутся плавно

Вдали села протяжный гóвор стих….

Атам, в лесу, над зеркалом ручья,

Гремят и льются песни соловья.

Чем-свет, уж я вскочил. Черта зари пунцовой

Зажглась, и степь очнулася. Чуть-чуть

Колеблясь, лентой дым везде встает лиловый.

И перепел кричит — и хочется вздремнуть,

И нега жжёт глаза…. Меж-тем несут сотóвый

Душистый мед…. Горит и млеет грудь….

А тополь, как фонтан живой, лепечет

И в воздух лист свой изумрудный мечет.

Но вот зажглась лазурь небес незримо,

И зной пахнул…. Все ставни на крючок….

Тарантулы ползут из норок … Нестерпимо

Томит и жалит солнце…. Вихрится песок

Без ветру…. Чернозем истрескался…. Но мимо

Плывет гроза…. И, как шальнóй — сверчок

Ракетой алою над рожью пролетает,

Звенит и крыльями усталыми сверкает.

 

 

 

VIII

Татарская басня.

(Я. П. Полонскому)

 

 

 

Над лукоморьем пышных Орианд

Вознесся дуб, таврический гигант,

И, с трех сторон, уютный палисадник

Пред ним заплел кудрявый виноградник

И лавр, и мирт, и мрачный кипарис

Вокруг него роскошно разрослись….

И дождь, и гром, и быстрые мятели

Над ним напрасно бились и гремели.

Он невредим, он одинок стоял

И холодно окрестность созерцал.

С его листов росы жемчужной слёзы

Звеня спадали на листочки розы.

В тиши его бестрепетных ветвей

Рыдал и пел залётный соловей.

И много лет, покоем гордым полн,

Качался он над бездной синих волн.

Сквозь щель скалы, цепляясь по каменьям,

К нему подполз, по виноградным звеньям

Трехгранный плющ — и лиственную ткань

Стал расстилать, на мраморную грань.

Покорно, робко к дубу, он склонился

И старец им лукаво соблазнился,

И принят был от любострастных струй

Томительный, и жгучий поцелуй!

И прянул плющ…. Без страху обвиваясь

И тысячами нитей разрастаясь,

И тысячами устьиц и корней

Точа кору — как изумрудный змей,

Над бронзовой, ветвистою. колонной,

Он заплетаться стал тесьмой зеленой, —

И почернел печальный страж садов

Под язвами невидимых зубов!….

Но и врагу пошла не в прибыль злоба,

И дуб и плющ иссохли разом оба….

И так погиб таврический гигант

Над лукоморьем пышных Орианд….

И ныне дождь его нагорный мочит,

Незримый червь его останки точит,

Да, корни помертвевшие поя,

Шумит под ним свободная струя.

 

 

 

IX.

Сумерки.

 

 

 

На дальнем горизонте,

Сквозь розовую мглу,

Яснеет стройный город

И башни на валу.

 

Ленивый ветер зыблет

Поверхность синих волн,

Печальным взмахом гонят

Гребец мой легкий чолн.

 

Вот вспыхнул луч последний

И трепетно упал —

В то место, где все счастье,

Всю жизнь я потерял !…

 

 

 

Х.

Привычка.

 

 

 

В этой девочке все было чудно:

Распростилась малютка с землею!

Ты любил ее долго и трудно,

Разлюбил и увлекся другою….

Но ты помнишь окно и дорожку,

По дорожке, как прежде, ты ходишь,

И с тоской и с досадой к окошку

Полный горечи взор свой возводишь.

 

 

 

XI.

Степи Аккермана.

(Сонет ***.)

 

 

 

Плыву в водах сухаго океана,

И в бездне трав качается мой чолн,

Минуя куст пурпурного бурьяна

И купы роз среди зеленых волн.

 

На небе мгла. Тропинкой ехать трудно.

В пространствах звезд маяк мой не горит,

Но вот, вдали, пожар восходит чудный —

То пышный Днестр играет и блестит.

 

Смолкает степь. Мы стали одиноко.

И слышно мне, как чуткий змей скользит,

Как журавли летят-звенят высоко,

Как мотылек травою шелестит.

 

Жду голоса с отчизны…. Ухо внемлет….

Но тихо все! Вперед! Пустыня дремлет.

 

 

 

XII.

Слеза.

 

 

 

Прозябала бледная улитка

В глубине холодной океана.

Без конца потёмок вечных пытка

Жгла ее, как пагубная рана.

Зарыдала жертва дна морского,

Из слезы жемчужина сложилась

И в венце властителя земного

Между звезд алмазных засветилась….

Так и ты, поэт тоски и горя,

Меж людей проходишь одиноко….

Так и ты, как перл роскошный моря,

Наконец возносишься высоко.

 

 

 

XIII.

Послание из Узнембаша.

 

 

 

— «Мonsieur N. N. lui-même, autrefois

faisait des vers… mais ses vers étaient

d’une médiосrité déplorable».

А. Сhenier.

 

 

 

Ты предался с младенчества искусству,

И, свеж и нов, твой гений молодой

Доступен был восторженному чувству,

Ласкал тебя родитель добрый твой,

Ты затвердил, что грустной жизни муки

Не подсекут тебя, что не возьмешь

Ты топора в изнеженные руки,

Что за сохой на пашню не пойдешь.

Что для труда тебе не распинаться,

Житейских благ пред ним не покидать,

Не убегать от света, не терзаться

И горькой хлеб слезой не обливать….

Что все твои исполнятся желанья,

Что жизнь тебе все лучшее отдаст,

Что мир свои научные познанья

Тебе за золото твое продаст!

И ты пошел на зов родного слова.

Но первого труда тернистый путь

Не закалил таланта молодого,

Не развила могучих мышцей грудь.

Ты пренебрег младенческим ученьем,

Ты не вскормил родимым молоком

Родных страстей, ты с дерзским нетерпеньем

Растратил их в разгуле молодом.

Ты примирился с мимолетным счастьем,

Красы чужого творчества скупил….

Пресытил ум незрелым любострастьем,

И жгучей негой сердце иссушил!

Ты потерял зиждительные силы,

Ты потерял сознанье красоты….

И, как убийца беглый, до могилы

Терзаться вечно будешь ты!

Всем видно, всем, как чутко ты блуждаешь

Средь юных муз…. Не дремлет зоркий дух…

Ты с ними дик, завистливый евнух —

Ты в их гарем за золото впускаешь.

 

 

 

XIV.

Преследование

 

 

 

К небу взор пленительный лилея

Возвела печально из воды.

Весь любовью вспыхнул месяц, глядя

На нее с воздушной высоты.

 

Оробев, стыдливою головкой

Вновь она склонилася к волнам,

Но опять немой и бледный образ

Перед нею отразился там!

 

 

 

XV

Мисхор.

 

 

 

Видел я роскошный сон,

День и ночь мне снится он.

Видел я, что ты со мной,

Мы вдвоем сидим с тобой.

Любо нам, не нужно свеч —

Без огня свободней речь.

Знаю я и без огня,

Что краса ты у меня!

От головки от твоей

Брызнул ключ живых кудрей.

Воспаленная рука

И стыдлива и робка.

Скрыт в потьмах румянец щек,

Скрыт лукавый башмачек….

Но — светла и хороша!

Обнаженная душа!

 

 

 

XVI

Письмо

(При посылке поэмы.)

 

 

 

Нет! образ ваш мой труд не согревал,

Не оживлял меня в кругу моих сомнений.

Творил я холодно, без грёз, без увлечений,

И первых радостей отца не знал.

 

Не ждал я ничего от молодого слова,

Недорисованных, болезненных картин,

И был мне чужд унылый звук стиха родного

И грустный я внимал ему один.

 

Вам приношу его! Без теплого участья,

Без ласки матери вы приймете его….

Его, сопутника страданья моего,

Питомца первого ненастья.

 

 

 

XVII

Гейневский Фауст.

 

 

 

«Я вызвал чорта. Чорт явился,

И много чорту я дивился.

Он не урод и не калека,

Он тип лихого человека,

Добряк во цвете лучших лет,

Учтив, болтлив и знает свет.

Он очень тонкий дипломат

И обо всем поспорить рад.

Немного бледностью страдает,

Да это нас не удивляет:

Он от санскритского не спит

И век свой Гегеля зубрит!

 

«Хвалил мое он направленье

И изыскательный мой ум,

Сказал, что сам он, в цвете дум,

Имел к нему поползновенье.

Признался мне, что в нашей дружбе,

Что во взаимной нашей службе

Не будет проку нам за светом.

Он мне раскланялся при этом,

Спросил: — Кажись еще сходился

Я с вами где-то? Робко я

Взглянул на чорта, спохватился,

И тут же с ним я согласился,

Что мы — старинные друзья!»

 

 

 

XVIII

Иосафатова долина.

(Караимское кладбище — близь Чуфут-Кале.)

 

 

 

В мерцаньи зарницы,

В сиянии звезд перекатных,

Белеют гробницы

Под сенью кустов ароматных.

 

Лиловой сиренью,

Косами плакучей ракиты

И лунною тенью

Одеты гранитные плиты.

 

Ни крику, ни шума….

Спят крепко в могилах Евреи,

Спит сердце и дума

И спят, между камнями, змеи.

 

Но вот улетает

Далеко тревожная память.

Тоска поднимает

На сердце и бурю и замять….

 

Из света зарницы

Выходит восток предо мною….

Палаты столицы

Кипят беззаботной толпою….

 

Я вспомнил невольно

Любовь, красоту и искусства….

И страшно мне больно

За бедные смертные чувства!

 

 

 

XIX.

Смерть.

 

 

 

Смерть — это прохладная ночь,

Жизнь — изнурительный день.

Смерклось, мне спится, мне лень….

Я утомился не-вмочь.

 

Дуб над могилой моей,

С дуба поет соловей….

В песнях и радость и стон,

Песням я внемлю сквозь сон.

 

 

 

 

ХХ.

Мертвая коса.

(В Керчи.)

 

 

 

Ни мраморные бюсты, ни гробницы,

Ни урны с пеплом киммерийских Греков,

Ни золотые кольца, ни запястья,

Ни вазы, ни каменья, ни слезницы,

Ни пышные, блестящие венцы,

Ничто меня в моей Пантикапеи

Так не могло пленить и поразить,

Как длинная коса, коса Гречанки,

Коса давно умершей красоты….

 

Недвижимый, растерзанный печалью,

Стоял я в темной зале перед ней

И был готов излюбленное сердце

Опять огнем желаний распалить….

Кого коса такая осеняла,

На чьей она головке распускалась?

 

Простая-ль девушка в цветы и в ленты

Ее безмолвно убирала — тщетно

Дружка с морей далеких поджидая,

Не дождалась, измучилась, страдая,

Невидимо угасла в нищете,

Была, как должно, сожжена, как должно,

Зарыта в землю, в погребальной урне,

Тысячелетье света не видала —

И вновь себя спасенною косой

Напомнила забывчивому свету?…

 

Иль гордая красавица — кумир

Ленивой молодежи, стихотворцев,

И городских, румяных объедал,

И городских, роскошных сибаритов —

Ее венцом лавровым осеняла,

Готовясь сесть за брачную трапезу

С богатым гражданином пышной Кафы. —

Была внезапно быстрою чумой

Поражена, скончалась в страшных муках,

Легла, на стол веселья, бледным трупом,

Была рукой наемников дрожащих,

Пугая самый воздух, сожжена,

И, наконец, тебя нам завещала,

Душистая и черная коса —

Немая и таинственная надпись

Над урною погибшей красоты?

 

 

 

Григорий Данилевский.

 

 

На даче близ Орианды,

15-го сентября 1850 года.

 

 

Библиотека для чтения, том 105, 1851 год.