Илья Муромец

Илья Муромец.

Богатырская повесть.

Песнь первая.

 

 

Поэт в девятнадцатой весне скончавший жизнь свою, не мог окончить и даже исправить предлагаемую повесть; он успел написать  только пять песней оной. Для первой остались варианты, которые здесь и поместятся. Из них увидят читатели плодовитость воображения юного Стихотворца, которое, подобно прекрасной женщине, не только во всяком наряде, но в каждом месте, при малейшем телодвижении, со всех сторон— являющейся в новом и всегда прелестном виде, – получало от сих изменений вящую приятность, живость и силу.

Во времена Ариоста, рыцарство уже не имело прежнего своего величия, но еще и не променяло высокий, косматый шлем на лахань цирюльника, как в блаженный век шутливого Сервантеса; следственно, творец Роланда должен был представить оное ни совершенно важным, ни совершенно комическим, но как чудесный сон, еще занимающий нас при пробуждении. Мы уверены в лживости оного, но ни мало об том не заботимся; напротив, стараемся припомнить пленительные картины, виденные нами в ночи, с особенным удовольствием на них останавливаемся; силимся, так сказать, возвратиться в прежнее состояние, до того, что увлеченные очарованием, сомневаемся— сон ли мы видели.

Таков тот средний дух, существующий в поэме Ариоста, заключающей по сему правила Рыцарской поэзии. Трудно уловить его, ибо не только на поприще поэзии; но и в обширном Океане жизни, всякой, так сказать, отбивается от одного берега к другому и редко плывет по средине. Поэт должен следовать правилу Горация:

. . . . . . . . Sарiеnter idem

Соntrahes ventо nimium sесundо

Тurgida velа.

И тогда овладеет он сим главнейшим качеством поэмы Ариостовой, которое в его творении становится драгоценною жемчужиною. Эту перлу мы находим в Рыцарской повести Г. Загорского, которой она служит отличительным признаком.

Читатели заметят некоторые прозаизмы, и, может быть, в некоторых местах погрешности против стихотворного или чувственного языка; но мы уже выше сказали, что преждевременная смерть не допустила Г. Загорского отделать свое сочинение.

При всем том, мы, пользовавшиеся дружеским расположением покойного Автора,  священнейшим долгом поставляем почтить память его изданием в свет сего сочинения, если не лучшего: то, по крайней мере, бывшего любимою мечтою поэта.

С.

 

 

Склоните лестное вниманье,

О девы родины моей!

Скажу вам повесть старых дней

И дедов верное преданье. …

Не вихорь по полю летит,

Не буйный пыль столбом крушит,

А скачет витязь величавый: …

Он ищет битв, он алчет славы,

И дерзким жаром воспален;

Не зная страха, ни препон,

Летит на подвиг многотрудной,

На завладенье вещью чудной,

Которой не было цены

Во дни глубокой старины.

И подлинно! посредством оной

Конем, красавицей, короной

Не трудно было завладеть —

Лишь волю стоило иметь.

Но взор читательниц прекрасных

Ко мне стремится, с губок красных

Вопрос готов уже слететь.

Конечно имя, род героя …

Вы любопытствуете знать?

И я вам, истины не кроя,

Спешу подробно рассказать.

Хотя такое отступленье

В начале повести моей,

Как мудрых правил нарушенье

И к Аристотелю презренье,

Вменится мне за преступленье

От строгих Критики детей,

И не классическим поэтом

Я оглашусь пред целым светом,

Но, право, нет мне нужды в том!

Я все останусь при своем:

Пусть будет мой рассказ не связен;

Но ясен, жив, разнообразен,

Чем вечно правилен и сух.

И так, склоните нежный слух

И ни гу гу! В полях лежащих

Близь страшных Муромских лесов,

Сего жилища колдунов

И ведьм и леших злотворящих,

Лежит селение; в нем жил

Один почтенный воевода,

Полвека Князю он служил,

И удивление народа

Делами славы возбудил;

Когда же старость оковала

Его воинственную длань,

Ослаб могучий дух, и брань

Сплетать венцы ему престала,

В далеком Муромском краю

Решился он, с супругой нежной

Покинув шум Двора мятежной,

Окончить в мире жизнь свою,

И там, забот излишних чуждый,

Он жил без горести и нужды,

И к счастью полному его

Не доставало одного:

Всю жизнь свою он был бездетен,

И каждый день с пролитьем слез,

Просил он сына у небес ;

Но глас мольбы его был тщетен,

И добрый старец часто рек,

Лишенный быть отцом надежды:

„Кто усладит мой поздний век

И в смертный час закроет вежды?

Кто гроб холодный окропит

Слезой любви и сокрушенья,

И по усопшем совершит

Святой обряд поминовенья?„ —

Однажды, отягчен тоской,

Сидел он в терему высоком

И плакал с верною женой

О жребии своем жестоком.

Вдруг, тихий струн волшебных звон

Прервал глухое их рыданье,

И разлилось со всех сторон

Весенних роз благоуханье.

Раскрылся свод и с высоты,

Лучей в торжественном сиянье,

Неизъяснимой красоты

Спустилась дева молодая:

Она волшебница благая,

Добрада мудрая была.

Белей снегов из легкой ткани

На величавом стройном стане

Лежала риза; вкруг чела

Сиял венок из роз душистых,

И, как звезда на персях чистых,

Бесценный пояс пламенел.

Мой старичок остолбенел

При виде чудного явленья,

Да и жена его была

Как истукан от удивленья.

Но к ним с улыбкой ободренья

Добрада скоро подошла

И сладким голосом рекла:

„Исполнится твое желанье,

О мудрый, доблестный Руксил!

(Ах, виноват! я и забыл

Вам старика сказать названье!)

Всесильный внял мольбе твоей,

Желанный сын тебе родится,

Бойцом бесстрашным учинится,

Себя и родину прославит,

И струны вещие заставит

О подвигах своих гласишь;

Он будет под моей защитой,

Коль чести станет лишь служить,

И враг ни явный, ни сокрытой

Ему не может страшен быть„ —

Сказала — и одной минутой,

Как пламень свечки вдруг за душой,

Исчезла, добрых старичков

В таком оставя изумленье,

Что не могли сыскать и слов,

Чтоб выразить благодаренье.

Но расскажу ль их восхищенье,

Когда пророчества ее

Они узрели исполненье?

Старик мой самого себя

Не помнил в сладком упоенье,

Всечасно сына в руки брал,

Лелеял, пестовал, качал,

Во время сна, сидел у люльки,

Как старый скряга у шкатулки,

И мух докучных отгонял.

Младенец назван был Ильею,

Волшебница была кумою,

И нужно ль сказывать о том,

С каким отменным торжеством

Крестины правились? Рекою

Вино струилось за столом

И воспененных кубков гром,

Сливаясь с шумом ликованья,

Три дня не молкнул в теремах,

И, словом, в тамошних странах

Дотоль такого пированья

Не знали даже из преданья.

И рос младенец; с каждым днем

Краса младая развивалась,

И в теле сила прибавлялась,

И вырос добрым молодцом,

Могуч, красив, как месяц ясный,

Он редким дивом был и в старь,

А ныне хоть зажги фонарь,

Искать подобных — труд напрасный!

Достигнув отроческих лет,

Он с гибким луком и стрелами,

Предупредя зари рассвет,

Бродил за дикими зверями,

И часто в глубине лесов

Сражал медведей и волков.

Но сердце юноши забилось

Желаньем славы и честей

И быть лишь страшным для зверей

Уже ему постыдно мнилось.

Идет он к матери, к отцу,

Падет пред ними на колени:

Позвольте, просит, молодцу

Проездиться для приключений,

Позвольте света повидать:

Себя пред светом оказать,

Изведать силу молодую,

И в битвах славу вековую,

Как ты, родитель мой, стяжать.

Хотя один и очень дорог

Илья родному сердцу был,

Но в славный путь без отговорок

Его отец благословил:

Он славу искренно любил.

А мать? она не так судила

И сына своего любила,

Как любят матери; едва,

Услышавши его слова,

Она нелепо, дико взвыла,

В объятья крепко заключила

И заклинала всем святым,

Чтоб замыслы свои покинул.

Смятенный, зрелищем таким,

Илья назад уж мысли двинул,

Но мудрым старцем укреплен,

Умел остаться твердым он.

Снедаема сердечной болью,

С мощами мать ему на грудь

Надела крест – и в долгий путь

Благословила хлебом-солью

И сам отец его убрал

В свои оставленные латы,

Вручил и щит, и шлем косматый

И меч заржавый подвязал.

Разлуки грозный час настал,

Отец и сын как ни крепились;

Но горько, горько прослезились,

А мать в отчаяньи была,

Что даже волосы рвала

И все за жизнь ее страшились.

Но конь затопал пред крыльцом,

В последний раз Илья с отцом

И грустной матерью простился,

Вскочил в седло, перекрестился,

И в поле чистое пустился, … …

Как чиж, расторгнувший силок.

Уж отчий дом от взора скрылся,

Он въехал в сумрачный лесок,

Где с сладким шумом ручеек

По дерну мягкому катился;

Кругом душистые цветы

По тихим берегам пестрели,

И чуть, чуть вея ветерки,

В кудрявой зелени шумели.

Жар возрастающего дня,

Потока резвое журчанье,

И робкой горлицы стенанье,

К дремоте витязя клоня

На дерн душистый приглашали;

Он слез с ретивого коня

И сел над ясною водою

И любовался, видя в ней

Себя, покрытого бронею

Вдруг шорох тронутых ветвей

Раздался за его спиною;

Глядит — и чудо из чудес,

Ему красавица предстала,

Не персти дочь, а дочь небес.

„Добрада я, она вещала,

„Я покровительство мое

Тебе издавна обещала.

Хвалю намеренье твое:

Ступай, и бед не опасайся,

С коварством, с злобою сражайся,

От силы слабость защищай

И вечной славы ожидай.

Но слушай: на далеком юге,

Во мраке тайных погребов,

Созданье страшное духов,

Хранится меч. На целом круге

Земли кормилицы людей,

С тех пор, как ясный светоч дней

Гордится золотом лучей,

Еще никто из воев смелых

Мечом подобным не владел:

Он для щипов и лат тяжелых

Опасней грома ярых стрел.

И если ты, к нему проложишь

Дорогу храбростью своей,

И сильной мышцею низложишь

Его ужасных сторожей:

То ведай, что в войне кровавой

Не встретишь равного себе;

И с сильным спорником в борьбе

Всегда увенчан будет славой.

В залог любви моей к тебе

Возьми сей перстень; Карло черный

Его владетелю покорный,

Готов малейший твой приказ

Исполнить в точности как раз,

И даже в случаях опасных

Моих советов беспристрастных

Ты смело требуй чрез него.

Захочешь ли призвать его,

Потри лишь яхонт сей рукою,

И в миг он станет пред тобою.„

И Витязь на колена пал,

И руку щедрую лобзая,

Восторга слезы проливал.

С улыбкой дар ему вручая,

Она прибавила: „мой сын,

Пускай найдет в тебе пол милый

Покров от лютости мущин,

Во зло употребивших силы:

Ты сам от слабых женских рук

Благодеянье видишь ныне.

Прости ж; не медли в сей пустыне,

Спеши, лети — и все на юг! „

И в миг из глаз его пропала

Как будто во все не бывала.

И долго, долго он стоял,

Как тень, как камень неподвижной,

И в след за девой непостижной,

Бродящий взор свой устремлял.

Насилу с духом он собрался,

И, падши ниц, Добраде клялся,

Что лишь тогда ее щедрот

Он истребит воспоминанье,

Когда и слон и бегемот

Летать получат дарованье,

А в глубине прозрачных вод

Немая рыба запоет.

Как конь, с которым Воевода

В дорогу сына отпустил,

Для предприятого похода

Казался стар уже и хил:

(И мудрено ли? в битве грозной

Не раз Руксила он носил,

И долго клячей водовозной

В селенье Муромском служил.)

То витязь на коня другого,

Горячего и молодого

Его решился променять,

При том и перстня дорогого

Спешил он силу испытать.

Провел по камню он рукою,

И время не было мигнуть,

Как черный Карло с бородою,

Пред ним поникнув головою,

И руки положа на грудь,

Стоял, как лист перед правою.

Чего изволишь? он спросил;

Коня! мой Витязь возгласил,

И Карло скрылся. Вдруг, о диво!

Где ни возмись, несется конь,

Кипящий, пламенный, ретивый;

Пылают очи как огонь;

Играет ветер длинной гривой;

Он ржет, и пышет, и храпит;

От бега лес кругом шумит,

И стонет берег молчаливой.

Но смирен стал он пред Ильей;

Кивая гордой головой,

Просил Героя, чтоб садился;

Тот мигом сел и он пустился

Стрелы сорвавшейся быстрей.

Уж витязь едет десять дней:

Коня лихого правя к югу,

Ни чем в пути не утомлен,

И зной, и дождь, и град, и вьюгу,

Все терпеливо сносит он;

Ему постель — земля сырая,

А покрывало — синий свод;

На жесткий щит главу склоняя,

Он спит, не ведая забот,

Покуда солнышко взойдет;

А конь, как вкопанный стоит,

Ретиво голову подъемлет

Вкруг зорко смотрит, чутко внемлет,

И сон беспечный сторожит.

Кто витязь? мой, куда стремится,

Красавицы! известно вам:

Позвольте ж мне остановиться,

Чтоб скуки не навесть чтецам

И самому не утомиться.

 

 

Загорский.

Славянин, часть 1, 1827