Французский поселенец в Америке. (Из Делилевой поэмы: Жалость.)

Французский поселенец в Америке.

(Из Делилевой поэмы: Жалость.)

 

 

Жеркур, младой Француз, из родины изгнанник,

Скитался по свету как бесприютный странник,

Но часто обращал назад печальный взор:

Там страшно бушевал неистовый раздор.

Чтоб менее страдать отчизны милой горем,

Он отделил себя от ней великим морем

И с любопытством зрел природу новых стран,

И небо новое и новый океан,

В обширных областях Американской Флоры,

Обогащал травник и насыщал он взоры;

Прилив, отлив морей, теченье вопрошал;

Искал причину гроз и ветры замечал.

То спасшись на берег от треволнений бури,

Бродил по пустыне – и с точностью Меркурий

Измеривал ему гор новых высоту,

И взвешивал слоев воздушных тяготу.

Здесь он рассматривал зверей домашних, диких;

Там древний памятник, след городов великих

Из сокрушительной руки веков исторг,

Тут нравы наблюдал, промышленность и торг.

То на волнах опять, наскуча берегами,

С магнитной стрелкою, промером и часами,—

Пленялся красотой мелькающих картин

Природы и людей, земель, небес, пучин.

И вот он в хижинах, где дикие народы

Пьют Амазонския реки безбрежной воды.

Роскошные места! здесь и поля щедрей,

И выше гор чело, и воды рек пышней;

Здесь все величие природы в блеске славы!

Наш путник проходя лужайки и дубравы,

Нечаянно узрел тропинку пред собой

В лес проведенную садовника рукой.

И повернул по ней под свод из древ сведенной:

И менее дика природа постепенно!

Уже ему вдали уютный виден дом,

И огород и сад, окопанный кругом. . . . .

Остановляется, не переводит духа,

О чудо! звук родной его коснулся слуха.

Три раза слушал он, и с чувством каждый раз

Внимал невидимой певицы сладкий глас.

Он плачет, сердце в нем трепещет сильно. . . радость!

Ни с чем не равная в родной сей песни сладость.

„Мои сограждане! „ воскликнул он в слезах;

„Моих сограждан я увижу в сих местах. „

С сим словом отворил смиренную светлицу —

И видит: белую и тучную телицу

Доит красавица лилейною рукой.

Пастушеской наряд и легкой и простой;

Но благородная осанка, взор прелестной,

В нем удивление рождают к неизвестной.

Тебя ли вижу я . . .! вскричали оба вдруг . . .

„Ах, это наш Жеркур! сюда, о милый друг!»

Младый супруг вбежал. . . о Боже! и в мгновенье,

Узнали… бросились друг к другу в восхищенье.

Воспоминанье слез в разлуке пролитых,

Наставших счастье дней, несчастие былых,

Неожиданное свиданье в сей юдоли,

Все умножало им блаженство тихой доли.

Но между тем, когда лобзалися друзья,

Вбегает верный пес и лая и визжа,

Старинный спутник их на ловле, друг их дому;

Ласкает одного, перебежит к другому

И плачет с радости. Невольно тут они

Златые вспомнили младенческие дни.

Едва лишь подкрепил трапезой скромной силы,

И к другу кинулся нежданный гость и милый,

И сжав в объятиях, его он умолял,

Чтоб приключения свои пересказал.

„Друг сердца! успокой мои душевны муки,

Скажи все бывшее с тобой со дня разлуки:

Гоненья, поиски и ссылку и отъезд.

Скажи, давно ль достиг до сих прекрасных мест?

Счастливым делает меня с тобой свиданье;

Несчастным делало твоей судьбы незнанье. „

—„Жизнь хочешь знать мою? Я в пристани, о друг!

Вгляни на этот сад, на домик мой, на луг;

Взгляни на моего прелестного младенца!

Ты нам не доставал: теперь и ты у сердца.

Осталось день и ночь благодарить Творца;

Но если дружество сначала до конца

Об удалении из милые отчизны,

О неподвижной здесь и страннической жизни

Подробно хочешь знать: я расскажу, внимай.

Тогда, как адом спал благословенный край,

Престол обрушился и ужас воцарился:

Кто мог-из Франции поспешно удалился.

Я также, как и все. Давно уже в мечтах

В любимый солнца край летел я на крылах;

Давно хотел узреть безбрежные озеры,

Великолепные заоблачные горы,

Сии столь  чистые в румянце небеса,

Богатый здешний кряж, дремучие леса,

Паденье шумных рек. И мир сей первобытный

Пленял мой жадный взор и ум мой любопытный.

И что ж? Я переплыл безвестные моря:

Здесь ласковый прием простого дикаря …

Надежду воскресил в пришельцах угнетенных.

Тогда, как мудрый сонм злодеев просвещенных

Мое наследие в Париже пожирал,

Честной простак в лесах нас хлебом наделял.

Тогда мне в мысль пришло, на сих долинах тучных,

Как некогда отцев в полях благополучных,

Поместьем собственным счастливо обладать

И Робинзона роль действительно сыграть.

Какие могут быть труды на свете чужды

Тому, кто под бичем мучительницы — нужды?

Я опытом узнал, как пашет землю плуг,

Как класы жнут серпом, косою косят луг;

Сам насадил свой сад, устроил земледелье,

В сем домике, мое ты видишь рукоделье.

Климаты разные для сада, нив и гряд

Дарит нам низкий дол, горы высокой скат.

Сопутствовали нам чрез Океан растенья:

Здесь двух миров у нас растут произведенья.

Прованса фигу, грозд Бордосский я привил —

И в малом уголке всю Францию вместил.

Мгновенная мечта! изгнали ль нас на веки

Из милой родины злодеи-человеки?

Но полно! всякая здесь умолкает страсть,

Не тяготит души забот житейских власть

Работу, первым мы богатством почитаем.

И свой, на праздный век златой, не променяем.

Любя невинность в нем, я праздность не терплю.

Работы с старым сим служителем делю:

Изгнанник, как и я, на ниве он работник,

Порою зверолов, порой столяр и плотник;

Свободой заключен в Европе был в тюрьму,

Свобода честная известна здесь ему.

Нам с ним подчинены и поле и лужайка,

В дому же полная жена моя хозяйка.

В обед яичницу и крынку молока

Нам подает ее прекрасная рука;

Плоды и молоко есть ужин наш всегдашний;

Но слаще нектара ее простые брашны ;

Приятней то, чем мы обязаны трудам,

Мне вдвое слаще плод, который сеял сам,

В досужные часы, изящные искусства

И здесь, по прежнему, пленяют наши чувства.

Бог-Аполлон, пастух Адметовых овец,

С Олимпа сосланный, Троянских стен творец,

Не все играл в свирель — и действовал секирой,

Но иногда пленял божественною лирой.

Сему изгнаннику стараясь подражать,

Искусствами часы умеем сокращать.

Мы заступ, лейку, плуг по вечерам кидаем,

И кистию себя и арфой забавляем.

Здесь образованных и диких-в добрый час

Соединяются утехи все для нас.

Теперь ты знаешь все, блаженство видит наше,

Останься с нами, друг! с тобой оно нам краше.

Жизнь вместе доживем — пусть смерть в последний час

Застанет счастливых и неразлучных нас —

И встретим гостью мы с улыбкою радушной,—

Когда кончал он речь, хозяин добродушной,

Дикарь, услугами знакомый только им,

Вошел, застенчивый и смелый, бодро к ним,

И бросив дичь на стол, и не сказав ни слова,

С колчаном стрел и псом ушел на ловлю снова.

„Мой друг! вот здешнего характера черта!

Неговорливая, простая доброта

Открыто действует в краю уединенном.

Прямые дикари в Париже просвещенном.

Будь счастлив, друг! на сих счастливых берегах,

Умолк — и добрая жена его в слезах

О том же милого их гостя умоляет.

Он соглашается — и посох свой бросает.

С тех пор, друзья живут в прелестной сей глуши,

Деля — между искусств, приятных для души,

И полевых работ — и время и вниманье.

Природа здесь для них в двойном очарованье.

 

 

В.

1824 года

Июня 26 дня

Царское село.

Славянин, часть 1, 1827