Дивные происшествия в городе Ферте, по случаю приезда городничего

Дивные происшествия в городе Ферте, по случаю приезда городничего.

 

 

«Да, батюшка! то — ли делалось в старые — то годы! не то, что нынче!.. ох, старина, старина!.. и люди — то были проще, и женились — то легче поскорее! а нынче что?»

Из разговора.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ОЖИДАНИЯ.

 

I.

Дух времени, стремление к образованности, проявляющееся отчасти и в устрицах, и в машинальном чтении переводных романов и доморощенных повестей, в чтении, основанном не на критике здравого — незачумленного ума, а питающем любопытство, будоражащем кровь, и проч. и проч., — все это, то есть, это самое и прочее — проникло даже в отдаленный уездный городок Ферт, дремавший под известными вам, мой добрый читатель, градусами долготы и широты. — Когда все это, то есть, оное и прочее проникло в городок Ферт, удаленный от суеты мира, то есть, от губернского города — верст за 300, то городок Ферт, — с тремя улицами и пятью переулками, стал самостоятельным городом Фертом! и в нем появились франты, с лорнетками и без лорнеток, франты в палевых перчатках — и со всем без перчаток — франты, со всеми принадлежностями и без всяких принадлежностей франтовства; — и весь этот люд, чудный — единственный, иногда — фантастический люд, мудро — хитро кокетничал, жался, кривлялся, улыбался, изгибался, ползал — даже в своих трех улицах и пяти переулках… Но это новейшая статистика, новейший нравослов города Ферта: теперь в нем завелись, пожалуй без толковые толки, кривые суждения, и политика — этот конeк провинциализма, свила повсеместно гнезда в верхних оконечностях голов уездной аристократии, читающей от доски — до — доски губернские ведомости, — и тоже разделяющейся на партии: одна сторона говорит, что Англичане ведут (то есть, вели) войну с Китаем — за чай, потребляемый значительно Фертовским народонаселением; — эти флегматические Англичане, изволите видеть, собственно из — за Китайского чаю, и завели войну с Китаем!… другие утверждают, что Англичане хотят заставить Китайцев пить джин, играть в вист, с тем чтоб впух обыграть их; — третьи полагают, что Англичане — просто идут, через Китай, в Египет. А взглянули б вы на Ферт лет сорок — побольше назад, — вас поразила бы неподдельная простота, отсутствие всяких утонченностей, беззаботное равнодушие ко всему, что делалось вне пределов городка… даже перемена начальства не имела влияния на общее душевное спокойствие Фертовитян. — Только раз, было, они взволновались, именно — во время нашествия Наполеона на Россию; маленький, безвестный городок, тихий и скромный — закипел волканом, грозным — разрушительным, извергавшим губительную брань и прочие элементы словесной войны… но гроза прошла; газеты возвестили всем, что Французов недобром проводили из России, и добрый Ферт гордо поднял голову, проговорив многозначащее: «а!» неделю или две продолжались толки; потом снова воцарилась прежняя тишина; по прежнему играли в дурачки, пили настойку, закусывали треской и слушались судьи, который с незапамятных времен исправлял должность городничего. Судья, по его словам, был очень недоволен этою прибавочною должностью; каждый год ожидал настоящего городничего, и каждый год обманывался в своих ожиданиях.

Однажды — уездный казначей, Игнатий Степаныч, сидел у себя в зале, и подписывал квитанции. В то время — это считалось делом такой же важности, как теперь проект укрепления Парижа. — Вдруг занятия Игнатия Степаныча были прерваны приходом судьи, который казался встревоженным; всегда вежливый, с претензиями на «тон,» Федор Абрамыч не проговорил даже обычного тонного вопроса: «в какой степени состояния находится ваше вожделенное?» а только скороговоркой пробормотал: «здравствуйте, Игнатий Степаныч!» — такое унижение этикета совсем уничтожило казначея; он — с удивлением смотрел на гостя, который между тем — отдувался и расстегнув фрак, доставал из бокового кармана какую — то бумагу, тщательно обернутую серым листом. — Это обстоятельство еще более удивило казначея, потому что боковой карман судьи всегда бывало битком — набит разными произведениями секретаря и повытчика, — а теперь из того же самого кармана выглядывала всего на все — одна бумага!

— «Здравствуйте Федор Абрамович!» проговорил казначей, вытаращив глаза: «прошу покорно садиться.

«Некогда, некогда!… пффу!.. сей час получил пффу! важную новость, Игнатий Степаныч!.

— Да что — же такое? позвольте — ко. я прочитаю…

«Не беспокойтесь, Игнатий Степаныч, — сам справлюсь; а дело важное, пресерьезное…

— Вот что?

«Указ из Губернского»…

— Указ из Губернского! уж не под суд — ли кого? чего доброго!

«Какое тут под суд! говорят вам переворот, преобразование в городе, — настоящий городничий назначен; читайте!…

Казначей прочел Указ Губернского Правления, о назначении в город Ферт городничего.

— Да — с, казус — да и только, хоть вам, Федор Абрамыч, и объявляется признательность начальства, за многолетнее управление городом, а все — таки, не думано, не гадано, будто снег на голову; вот вам и закусочка!

«Какая — же закусочка, Игнатий Степаныч?.. я сам давно желал и намеревался представить Его Превосходительству, и особо в Губернское рапортовать.

— Теперь опоздали, Федор Абрамыч! Авдотья Васильевна, эй, Авдотья Васильевна!

— «Что угодно, Игнатий Степаныч?» — отозвался, из другой комнаты, женский голос.

— Пожалуй — ко, матушка, сюда на минуточку; Федор Абрамыч свидетельствует вам свое почтение.

Казначей немножко солгал; судья и не думал о почтении; впрочем, это не беда.

В залу вошла женщина средних лет; черты лица ее были — б не дурны, если — бы не исказило их непомерное употребление штукатурки, известной под названием белил и румян. Эта женщина вошла, и кокетливо раскланялась с судьею; тот подскочил к ручке.

«В какой степени состояния находится ваше вожделенное, сударыня Авдотья Васильевна?»

— «Слава Богу! здорова — ли милая Прасковья Антоновна?…

«Слава Богу, по маленьку; вам кланяется.

— «Слава Богу — лучше всего — с!

«Лучше всего — с!»

— Знаете — ли, Авдотья Васильевна, сказал казначей: «Федор Абрамович пожаловал к нам вестником… вестником… как его?… вестником… Казначею хотелось выразиться высоким слогом; но он путался, не находил слов…

— «Вестником Европы?» подхватила казначейша.

— Нет, матушка, не то! Вестник Европы — видишь ты книга, печатная, — а Федор Абрамыч — вестник…

«Вестник вести, имею честь доложить;» — договорил судья.

— Именно, вестник вести! вам сударыня, Авдотья Васильевна, придется постоять за наших дам; ведь к нам едет настоящий городничий.

 

— «Городничий! в самом деле?»

— Спроси у Федора Абрамыча…

«Доложить приемлю честь, сказал судья, всыпая одною рукою в нос изрядное количество рапе, а другою подавая казначейше указ Губернского Правления; «доложить приемлю честь, что бумага сия заключает, то есть, содержит в себе указ о том — с! присовокуплю еще, сударыня Авдотья Васильевна, что и мне, за многолетнее управление городом, изъявляется полная признательность! извольте заметить: и полная признательность, полная!…

Казначейше очень понравился тон судейской речи.

Однако мне пора! я заговорился с вами, заметил Федор Абрамыч, а дома работы пропасть! Судья распрощался, и ушел. Казначей и казначейша еще сполчаса толковали о новости; потом оделись и отправились с вестями; — один к стряпчему, другая к отставной барыне, — так звали в городе одну помещицу, у которой имение было продано за долги; впрочем у нее всегда собиралось полгорода.

 

1. В городе Ферте волнение, — но не страстей — эти вещи, то есть, страсти неизвестны в городе Ферте; в нем волнение голов и грудей, — волнение безмолвное, полное торжественности. Ожидают городничего. Языки говорят, что он был прежде военный, молодец собой и — холостой; сердца бьют такт под этот говор.

Все это произошло — в следствие свидания судьи с казначеем.

У заставы — день и ночь караул, из трех десятских; в окнах домов — по целым дням караул любопытных, из голубых и черных глаз; владетельницы их были одеты по праздничному: английский ситец, кисея, розовая тафта, букли, чепцы и ленты пестрели; к городку шел тогда очень титул «Моdes et robes.» Иллюминацию готовили превеликолепную, уши внимательно следили за каждым шумом на улице, за каждым лаем собак; городская аристократия, то есть, чиновники не выходили из мундиров. Все нетерпеливо ждали городничего.

И почтенная особа судьи — облеклась в старинный мундир, не досягавший фалдами до ножных сгибов почти на четверть аршина; — талия, напротив, спускалась очень низко, — что придавало судье особенный вид. Подле сердца, которое билось сильнее обыкновенного, между третьею и второю мундирными пуговицами, помещался подробный отчет о состоянии города и об управлении им.

Но городничий не ехал.

Авдотья! — крикнул судья.

Явилась пожилая девка, одетая опрятно, в ситцевом платье, в переднике, в новых башмаках — с затейливыми бантами.

«Что прикажете, сударь?»

— Хорошо, добропорядочно! — сказал судья, с удовольствием поглядывая на праздничный наряд своей кухарки; — люблю чистоплотство! надо фарснуть перед городничим…а что, не прибегал десятский сказать, не видать — ли кого по дороге?

«Никак нет — с.»

— Экой олух! того и смотри — прозевает… хоть бы прибежал сказать, что никого нет!… ну, ступай; чего ждешь?… По уходе кухарки, судья уселся в кресла — и предался размышлениям. Всего более занимали его приезд городничего и сдача города. Он вынул из за — пазухи отчет, развернул — и начал перечитывать в сотый раз.

— Гм!… тут следовало — бы пояснить… важное обстоятельство!… из сего явствует… явствует! надо — бы написать — «а по сему усмотреть удобовозможно!»… ну, да уйдет и так… гм! казус!… видно важная персона, едет — не едет!… не то, что наш брат…

Размышления судьи были прерваны стремительным приходом десятского, который, едва переводя дух, сказал: «Ваше… высоко… благородие… фуу…

— Едет, что — ли?

«Пыль… фуу…

— Какая пыль? где? далеко — ли? — спросил судья, скороговоркой, поспешно вставая с кресел и укладывая отчет на прежнее место, между третьею и второю мундирными пуговицами.

«Далеко еще, ваше высокоблагородие.»

— Пошёл скорее к казначею, к стр…

«Все уж по местам, ваше высокоблагородие.

— Хорошо, ступай!

Десятский ушел; судья схватил треугольную шляпу — и второпях надел ее, кокардой на затылок. Дрожки стояли у крыльца — и судья мигом прикатил к заставе. Там собралась вся уездная знать, и толковала о чем — то.

— А, вот и Федор Абрамыч! сказал стряпчий.

— Мое почтенье, господа! что, городничий, кажется, едет?

— Может быть — с.

— Что — ж он так тихо едет! заметил секретарь.

— А вот вы, подите — укажите ему! гони — мол, во всю ивановскую! — сказал судья, с досадой: обыкновенно едет, как хочет.

— Что, Федор Абрамыч, вам — чай не очень приятно расставаться с городничеством? — спросил лекарь.

— Эх, родной! радешенек, право радешенек! комиссия — ваше городничество, сущая комиссия!…

— Да в столько лет — вы привыкли…

— Привыкнешь тут! ни разика не довелось уснуть спокойно… все думаешь, бывало: да как, да что, да почему?…

— Подъезжает! — возгласил стряпчий. Пыль вилась почти у шлагбаума; но сквозь густой столб ее нельзя было ничего видеть. Чиновники приняли торжественное положение; столпившийся народ раздался на обе стороны; — судья держал отчет свой  за кончик, чтоб тотчас выдернут его, когда городничий выйдет из экипажа.

Но — увы!.. почтенному собранию представилась телега, запряженная двумя лошаденками, — а на телеге — бородатый старик, в красной рубахе.

— Кой чорт! — вскричал казначей.

— Ха, ха, ха! — залился секретарь.

— Что ты везешь? откуда? зачем? — допрашивал грозно казначей крестьянина, который, не понимая причины такой пышной встречи и казначейского гнева, дрожал от страха.

— Да скажешь — ли ты, человек ты — иль леший?

— С репой, батюшка — ваше благородие! помилосердуйте!

Старик снял шляпу — и кланялся собранию, сидя на возу. Судья стоял в стороне — и хмурил брови; секретарь и лекарь смеялись.

— «Проезжай, старик, с Богом! сказал стряпчий. — Ошиблись мы, господа; что — ж делать!» верно городничий приедет завтра, или послезавтра, или когда нибудь; не стоять — же нам здесь! лучше по домам.

— Разумеется! — отвечал судья, и ускакал домой.

Мнению стряпчего и примеру судьи — последовали прочие. Казначей однако — же сердился.

— Пойдем, Антон Карпыч, ко мне; у меня сегодня славная закуска!.. а вы, Василий Иваныч, разве не пойдете ко мне?..

Секретарь — Антон Карпыч и лекарь — Василий Иваныч отправились к стряпчему; десятские ушли тоже; у заставы остался один шлагбаум.

 

III.

После встречи мужика с репой, судья не решался назначать снова приема городничему. Однако ж, на всякий случай, поставили у заставы одного из десятских; ему было приказано: «стоять и караулить!» — да кого — ж караулить?.. шлагбаум, иль дорогу?.. не бойсь, их не унесут! — думал часовой — и дремал себе преспокойно.

В одно утро — часу в седьмом, судья — Федор Абрамыч сидел за самоваром, и кушал чай. Федор Абрамыч рассказывал своей супруге, как примет городничего и проч. и проч. — кухарка прервала рассказ, докладом, что пришел десятский; Федор Абрамыч приказал позвать его.

— Что?

— Городничий приехал, ваше высокоблагородие.

— Как? когда?

— Ночью, ваше высокоблагородие.

— Ночью?.. а ты, болван, почему не дал мне знать?

Некогда было, ваше высокоблагородие — вы изволили почивать — с.

— А разбудить — лень было!..

— Г. городничий — спросят вас к себе — с.

— Сей час, сей час!.. пошел вон, пустолоб!

— Слушаю — с.

Судья в минуту приформился, и покатил к город ничему. Там собрались уже все чиновные жители города Ферта; секретарь, лекарь и стряпчий, как люди бывалые — и с претензиями на светскость, ходили взад и вперед по зале; у самой печки, в темном уголку — сидел казначей; на диване развалился пожилой мужчина — — лет за сорок, в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, с высоким хохлом; то был Кондратий Фомич Капров, один из первых городских франтов; умозрительно он содержался в тюрьме за долги, а действительно наслаждался полною свободой — и буянил в городе, благодаря доброте судьи, не любившего никого стеснять, потому что Фертовский судья был филантроп — огромного размера! Далее, почти у дверей стояли заседатели, — а иные поместились у окон — и в простенках окон. Судья, как старший в городе, занимал выгоднейшую позицию.

В другой комнате — раздались твердые шаги, послышалось басистое — тра — ла — ла!.. ручка у дверей по вернулась, сердца забились — и отчеты потянулись из за пазух; отворилась дверь; в залу вошел статный мужчина.

— Здравствуйте, господа! рекомендуюсь… а между тем, присядем!

«Имею честь рекомендоваться; я здешний судья, управлявший городом; я получил…

— Верю, что вы получили; но дальше что?

«Имею честь вручить отчет.

— Хорошо; однако я не начальник ваш, и вы не обязаны отдавать мне отчета.

«Форма, Иван Андреич!

— Форма! хорошо. Вы, господа что скажете?

К городничему протянулись руки с отчетами. Казначей первый подал свой отчет, потом стряпчий, лекарь и прочие, по старшинству. После этой церемонии к городничему подошел Кондратий Фомич «рекомендуюсь, господин городничий; я отставной…

— Очень благодарен. Вы здешний помещик?

«В роде этого; я имею свой участок в здешней тюрьме, до будущего года.

— Как в тюрьме?

«Да так! служил я, потом жил в Москве, женился там, овдовел, прожил свое и женнино, — детское взяли в опеку; кредиторы — бестии пристали ко мне, я убежал сюда, они и здесь не оставили меня в покое, — прислали кормовые… и я… надеюсь, что вы. . .

— Посмотрим, что можно и что должно будет сделать для вас. Сегодня праздник; прошу, господа, садиться! мы проведем день вместе.

Мигом явилась закуска; хозяин и гости полюбили друг друга, и расстались довольно поздно. — В городе заговорили:

«Та — та — та! да городничий — то у нас — тово!..

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ПЕРВЫЙ СУД ГОРОДНИЧЕГО.

 

IV.

Есть люди, для которых разобрать какую нибудь неразбираемую чепуху ничего не значит. Городничий принадлежал к числу этих людей. Не успел он вступить в отправление своей должности, как для начала пришлось ему рассечь такой Гордиев узел.

Он еще спал после вчерашнего заседания, а в зале уже ожидали его дела. Небольшой человек, в изношенном сюртуке, с широким лицом и с бумагой в правой руке сидел на стуле, или лучше сказать подле стула, на воздухе… впрочем, трудно описать как он сидел, однако ж по видимому сидел, потому что колени его были согнуты. Он беспрестанно вздыхал и давал лицу разные выражения; вероятно, приноравливался, какую рожу лучше скорчить перед городничим. То развертывал бумагу и читал, то складывал и кончиком ее поцарапывал худо выбритый подбородок, часть тела, известную в Фертовской физиологии под названием рыла. Таким образом, он сидел уже часа два; но не показывал ни малейшего знака нетерпения; но вот в соседней комнате раздалось громкое зеванье, — дело вздрогнуло и приготовилось вскочить при первом появлении городнического носа; в след за зеваньем раздалось еще громче харканье, дело пригладило взъерошенные свои волосы; потом, спустя минут пять, густой бас что — то запел, пение продолжалось около получаса; потом все замолкло — наконец отворилась дверь и вошел городничий, в ермолке, в туфлях и с длинной трубкой, — дело вскочило и вытянулось.

— Здорово. Что надо?

— К высоким стопам вашим честь имею припадать. Соблаговолите обратить благоутробное внимание высокой особы вашей…

— Ха — ха — ха! Да ты не Цицерон — ли?

— Коллежский регистратор, Константин Федоров сын Будкин; продолжаю служение в здешнем Магистрате… .

— Хорошо. Дальше.

— К высоким стопам…

— Стопы мои оставь в покое.

— Повергаю пред вашим правосудием нижайшее прошение.

Дело подало городничему бумагу. Тот развернул и прочитал:

«Имея от роду сорок три года, и находясь в холостом состоянии, во все продолжение таковой моей жизни, чем будучи я обескуражен, возымел законное намерение вступить с девицею или с иною какою либо женского пола персоною в брачные узы, каковых достойным себя считаю; а потому, во исполнение сего моего законного и естеству человеческому природного намерения, питаемого мною уже не сколько лет, избрал я имеющуюся у здешнего третьей гильдии купца Афанасья Перфильева сына Судакова дщерь, именуемую Анастасиею, как значится в метрической выписке о рождении и крещении оной дщери купца Судакова Анастасии; но содержащийся в сем городе на жительстве Кондратий Фомич Капров, проникнув вышеупомянутое законное мое намерение, возымел таковое же противозаконное о прервании намереваемых мною брачных уз, яко к тому недостойного, вопреки засвидетельствованию начальства; а как оный Кондратий Фомич, желая цели своего намерения достигнуть, возымел дерзновенное поползновение порочить мое поведение, сиречь амбицию, яко бы подозрению подлежащее, и угрожал обрубить мне военным смертоносным оружием нос и уши, без коих я существования своей жизни продолжать не могу; сверх того сей весьма строптивый многоупоминаемый соперник мой произвел наветами своими в означенной дщере купца Судакова ко мне ненависть, ибо она не только за меня выходить, но даже и слышать обо мне не желает, в противность бывшей отцовой воле, якобы за подозрительного в поведении человека, согласно с сказанными наветами, от чего я претерпеваю как значительные убытки, кои проистекли от проволочки по сему делу и от не женитьбы моей на другой женского пола особе, каковых многочисленное количество повыходило замуж, так и за марание моего поведения. — А потому всему, повергая себя в милостивое покровительство и защиту вашего высокоблагородия, окажите правосудие, простритe свою десницу на спасение угнетенной моей жизни: 1, с Капрова взыскав, что по закону следует, бесчестье, выдать оное мне, предав виновного в оном суду, яко умышляющего преступление, касательно обрезания мне ушей и носа; 2, повелеть вышеозначенной дщере 3 гильдии купца Судакова Анастасии сочетаться со мною брачными узами, во исполнение данного мне отцом ее слова; в противном случае 3, взыскать с отца ее купца Судакова в мою пользу протори и убытки, понесенные мною, по случаю несочетания брачными узами с вышедшими замуж персонами.»

— Ты, брат, малый — то не промах, сказал городничий: — со всех хочешь взыскать.

— Прибегаю под хранимый спуд законов.

— Ну, так посидиже немного под спудом; а я между тем велю позвать Капрова.

— Осмелюсь доложить, что я в его присутствии трепещу за свой живот…

— Бояться нечего. Но, я не терплю проволочек… Городничий послал десятского за Капровым, который не замедлил явиться. Только — что увидел он Будкина, — нахмурил брови и сжал кулак, а Будкин попятился к городничему.

— Не троньте его, он под спудом законов и под моей десницей. — Садитесь и отвечайте на эту просьбу. .

Капров прочитал просьбу, бросил ее челобитчику в лицо. Будкин, поднимая, говорил:

О дерзновение!.. защитите, ваше высокоблагородие!

— Не горячитесь, Г. Капров! это не хорошо, прошу исполнить вашу обязанность. Но Капров разгорячился в объяснении снова, и грозил Будкину.

— Молчите! сказал городничий строго; я доберусь до правды, и без ваших объяснений. Позвать Судакова!..

В это время вошло несколько вчерашних гостей. Городничий рассказал им тяжбу Капрова и Будкина.

 

V.

Купец Судаков вдовствовал лет десять. У него одна дочь, Настя, чудная девушка, — красавица такая, что подобной не было в целой губернии, Фертовитяне дивились и не могли решить: от чего купеческая дочь лучше барышень? Судаков, как говорится, души в ней не слышал, и на ней основывал многие надежды. Он дал ей довольно порядочное воспитание, на нее засматривалось все городское джентельменство и феншебльство; ее прозвали «малиной». Фертовитяне имели хороший «вкус». А соперницы, по красоте и еще более по внутренним достоинствам, звали ее Настей Судаковной, хоть отец ее не принадлежал вовсе к числу плавающих существ.

— Надежды Судакова состояли в том, чтобы дочерью облагородить незнатную свою фамилию, то есть, выдать ее за чиновника. Да на беду, безженных в городке тогда состояло всего на все два человека, оба пожилые, вдовец Капров, и холостяк Будкин, за которого никто не хотел выдавать дочерей. На основании такой явной необходимости, надо было от дать дочь за которого — либо из этих двух кандидатов, или за Кондратья Фомича или за подьячего.

Будкин — первый объявил претензию на ее руку, или как он выражался, законное намерение на вступление с нею в брачные узы. Разумеется, отец обрадовался и тотчас дал слово претенденту; но плохая слава о подьячих того времени, в особенности о Будкине, предубедила против него девушку; она отказала. Отец сердился, жених кусал губы с досады, однако же ждал всего от времени. — Ему, конечно, приятно было обладать хорошенькою женой; но еще приятнее было обладать полусотней тысяч, имевшихся у Судакова в наличии; он рассчитывал после сватьбы отправиться в губернский город, сыскать место поприбыльнее, «дабы» иметь случай приобщить к полусотне, еще полсотни тысяч, и составить целую сотню, мудрено — ли, что отказ девушки, обескуражил, его!

Между тем Капрову как — то случилось увидеть Настю, и влюбиться в нее, сперва по старой привычке к селадонству, а потом и серьезно, во внимании к пятидесяти тысячам; просто он вздумал жениться на ней. Поэтому он стал посещать Судакова, и говорил Насте комплименты, от которых она, в простоте неиспорченного сердца своего, краснела, и которые, вместо очарования, возбуждали в ней презрение к комплиментатору; за то отец был в восторге от гостя, когда тот выхвалял его достоинства и ставил его выше всех известнейших негоциантов в свете, намекая, что по своим связям, может доставить ему огромное значение в коммерции; но Капров не подозревал, что еще прежде его замыслов уже — возникло «законное намерение»; встречая Будкина у Судакова, он считал его производителем просьб — не больше, и ждал случая объясниться с Судаковым.

Наконец, когда Капров заметил, что занял место в самом зените Судаковского мнения, он стал просить у отца руки Насти, со вложением потребного количества государственных ассигнаций. Судаков обрадовался, и дал слово, не подумав о сделке с Будкиным, который замечая частые посещения и короткое обращение Капрова с Судаковым, смекнул дело до копейки, как говорил; скоро он дал заметить Судакову, что ежели тот не исполнит своего слова, то он заведет с ним тяжбу и разорит его в пух. Судаков струсил; хотел было все открыть Капрову, и тот же страх удержал его; но Капров как то проведал о всем и принялся за своего нареченного тестя и зубом и ногтем, каждый день настоятельно требовал исполнения договора, в противном случае грозил стереть обманщика с лица земли, занимаемой городом Фертом. Судаков попал между двух огней, готовых его спалить как соломенку. Нужно было на что нибудь решиться, и он выбрал из двух зол — меньшее: взвесив умозрительно отвлеченные достоинства обоих женихов, он убедился, что гораздо выгоднее и безопаснее держать сторону Капрова; впрочем и Будкина не раздражал до времени решительным отказом.

Вот в каком положении находилось спорное дело о руке Насти Судаковой, когда приехал в город Ферт новый городничий.

Судаков, решившись выдать дочь свою за Капрова, объявил ей о том самым торжественным образом: экспромтом прочитал похвальное слово новому претенденту и весьма красноречивый пасквиль отставному.

А славный женишок, Настя? туз, да еще козырной.

— Батюшка, я в твоей воле, но ежели можно, не выдавай меня и за этого…

— Что? и за этого не хочешь? какого же тебе еще жениха надо? да знаешь ли ты…

— Он не хороший человек батюшка…

— Не хороший? как ты смеешь порочить, коли я говорю, что хороший? смей только не полюбить его!

— Не могу, душа не лежит к нему.

— Грешно, дочь, не слушать воли отцовской.

— Слушаю, батюшка; пойду под венец, с кем велишь… . .  — Разве я тебе ворог, чтобы против твоего нелюбья отдал тебя нелюбому? нет, ты полюби его, да и ступай под венец. — Непременно полюби, не то я заставлю.

Такие сцены происходили почти каждый день; но они, вместо пользы для Капрова действовали на девушку отрицательно в отношении к нему. — Напоследок отец не знал, что и делать, прибегнул к последнему средству, к гневу и угрозам. Ответом отцу были одни слезы.

Бедная девушка страдала; ей не было покоя от отцовских и жениховых докук — и она стала молиться Богу усерднее, приняла это гонение как крест, и терпела. — На другой день приезда городничего, за утренним чаем, она объявила, что желает идти в монастырь. Раздраженный решительным отказом дочери, Судаков вскричал, ударив по столу:

— Так я тебя заставлю делать по моему! увидишь, заставлю. Посмотрю, как то ты станешь перечить. . .

Он поспешно оделся; завязал что то в узел и отправился. Девушка не знала его намерения, но предчувствовала что — то недоброе, и бросилась перед образами на колени.

 

VI.

У городничего ждали Судакова. Иван Андреич ходил взад и вперед по зале; царствовала тишина. Вошел слуга и сказал городничему что — то на ухо. Тот вышел в свою холостую спальню, служившую и кабинетом. Там пробравшийся с заднего крыльца. — Судаков встретил его поклонами.

— Что скажешь любезный?

— Перво соизвольте, ваше высокоблагородие, почествовать вашу милость хлебом — солью.

— Деньги? взятки? — вон!

Помилуйте, ваше высокоблагородие! мы не в ту мочь, как говорить изволите, а так — с, по обычаю, с хлебом — солью, и с провизией — с; нуждицу имеем.

— Какую нуждицу? говори,

— Дело крючковатое — с.

— Разберем!

— Я здешний купец Судаков; жалуюсь на дочь – с. Она, примерно сказать, не слушает моей родительской воли… к ней примерно сказать, сватаются два жениха: господин Капров, а другой елистратор Колеской — ни за которого не хочет. Я, говорит, примерно сказать, смотреть на них, примерно, не хочу, говорит; они, мол не добрые, говорит, а пойду, говорит, пожалуй, коли прикажешь, то есть, я  сударь… да мне — то, ваше высокоблагородие, не надо того; пускай сама полюбит; без любви не выдам ее — не хочу, выходит, без ее воли, то выходит насильство будет. — Нет — ли, ваше высокоблагородие, такого указу!…

Такой указ еще не писан.

— Окажите милость!

— Я не колдун любезный, приворачивать и отворачивать не умею; вижу — ты добрый, честный старик, да простоват любезный; тем лучше для меня теперь: скажешь правду, а оно — то мне и нужно, пойдем в залу, там оба жениха твоей дочери.

— Там — с… то есть… примерно сказать женихи — с… они съедят меня — с…

— При мне не съедят. Пойдем…

Городничий ввел Судакова в залу. Женихи взглянули подозрительно на него, потом друг на друга… суд начался — и продолжался…

— Фу, канальство! вскричал напоследок выведенный из терпения городничий: — с вами каши не сваришь!

Иван! сбегай поскорее к г. Судакову и попроси к нам его дочь; — живее! посмотрим, что скажет «причина» всех этих дрязгов? я, господа, между тем, переоденусь, перед девушкой не прилично явиться в утреннем костюме! с вами, господа, я без чинов, — а с дамами другое дело!

Настя перепугалась, когда ее позвали к городничему; но в квартире городничего, между тем, было чудное смешение чувств, и ожиданий. — Будкин и Капров — надеялись; прочие недоумевали, чем все это кончится; стряпчий шептал даже судье, что городничий повел дело не по форме; наконец городничий вышел в залу.

Вскоре явилась Настя.

— Эге! подумал городничий: да она красавица!

— Вот до чего ты довела меня и себя, Настя! с горестью сказал Судаков.

Городничий принял тон строгого судьи.

— Вы дочь купца Судакова?

— Да — с. — Девушка не смела взглянуть прямо, она смотрела в пол.

— За которого — ж из этих господ вы желаете выйти замуж.

— За меня — с, ваше высокоблагородие, сказал Будкин, низко кланяясь. — Я первый…

— Молчи, она должна принадлежать мне, по праву… — Вы не имеете права говорить, когда вас не спрашивают! — Отвечайте же мне, повторил городничий Насте: эти господа, за вас перессорились между собою, и с вашим батюшкой; от вас зависит помирить их.

— Я ни за которого не хочу — с…

— Настя! вскричал Судаков. — Вот, ваше высокоблагородие, в присутствии начальства смеет мне перечить…

— Вы не повинуетесь отцовской воле?

— Готова исполнить волю батюшки; только чувствовать не могу иначе, как чувствую..

«Она, право, очень мила!»… гм. тут сам бес не разберет; а решить надо… городничий подумал немного: вот что, господа! я вас мигом всех помирю. Хочешь ли, брат Судаков, я женюсь на твоей дочери. Она мне приглянулась.

Судаков горько улыбнулся.

— Изволите насмехаться, ваше высокоблагородие…

— Кто, я? сохрани Боже! — но у меня вот главное условие: женюсь, если дочь твоя охотно пойдет за меня. Что вы скажите на это сударыня? — я человек крутой и горячий, но не зол; хотите?

Девушка горела как в огне и не отвечала. Собрание выпучило глаза от изумления… женихи стояли, словно окаменелые.

Нравлюсь ли я вам? а? отвечайте же, что ж вы молчите? да или нет… впрочем молчание знак согласия, как написано в какой — то книге, кажется, о выделке сальных свеч.

— Как батюшка велит… отвечала девушка шепотом; она дрожала…

— Умно!… Афанасий Гав… Как бишь? — Афанасий Перфильев. — Ну, почтенный Афонасий Перфильевич, благо словите нас… да ну же! что стоите?

— Так ваше высокоблагородие не изволите шути — с? спросил Судаков, видя что городничий говорит серьезно.

Какие тут шутки! Насте нужен надежный защитник! ты Будкин — убирайся к чорту! вы г. Капров — я слыхал о вас, что вы должны бы содержаться в тюрьме, а не гулять на свободе и тревожить мирных граждан; но счастье ваше, что я теперь в добром расположении духа! долги, за которые вас надобно посадить, не превышают покамест трех тысяч рублей, мой добрый — нареченный тесть платит их, и они сегодня же посылаются по почте к вашим кредиторам. Так — ли батюшка — Афанасий Перфильевич? ведь Русскому купцу — как сделал добро, так и праздник! Добрый Судаков плакал от радости, и на все согласился.

— Но г. Капров, продолжал городничий: вы свободны; спешите же воспользоваться этою свободой, уезжайте отсюда поскорее, вам и неловко в этом городке, тут всего один трактиришка! а вы любите путешествовать; при том — вы довольно здесь побуянили, я не потерплю этого; могут еще поступить претензии на вас — и тогда, не прогневайтесь, у меня посидите…

Капров молча кивнул головою и ушел.

— Обручение совершилось торжественно. Городничего насилу уговорили, чтоб он подождал, пока соберутся Фертовские аристократики, за которыми разослали гонцов и без которых ничто важное не могло совершаться; после едва убедили его в необходимости отложить свадьбу хоть на неделю.

— Терпеть не могу проволочек! говорил он: по моему, промежуток между началом и концом — одно мгновение! так, по крайней мере, действовал философ, по имени Суворов…

Через неделю была свадьба.

Языки заговорили: та — та — та! Городничий то у нас вот что!…

 

Фома Костыга.