Поле сражения при Ватерло

Поле сражения при Ватерло.

 

 

Какая непобедимая сила влечет человека к местам, бывшим свидетелями великих бедствий человечества? Кто изъяснит мне тот невольный ужас, соединенный с каким-то тайным наслаждением, который ощущаем мы на полях брани, и при виде мест, ныне опустелых, но живо напоминающих нам о славных подвигах, столь недавно еще решивших судьбу Царств и народов?

Вот что думал я, проезжая Соанинский лес, за милю от Брюсселя, и почти в виду крепости Яко. Развалины ее, одни напоминающие теперь страннику об Испанском наезднике, некогда столь страшном для Франции, вывели меня из размышления. — „Так, вскричал я, исчезает все земное: и люди, и молва, и побежденные, и победители! Одно имя твое, о Ватерло, вместе с именами Канн, Замы и Полтавы, останется навсегда незабвенным! Оно прейдет века и скажет позднейшим поколениям, что двадцати-летняя слава великого народа, померкла под твоими стенами!“—

Почталион подвез меня к дому Герцога Веллингтона, который занимал он накануне, и в самой день сражения; в нем теперь лучший трактир в деревне. Войдя в комнату, я был поражен сходством Веллингтонова портрета. Я сел за круглый стол, на коем, как сказали мне, он 17-го Июня играл в карты и диктовал свои воинские распоряжения. Но это не произвело на меня ни малейшего впечатления. Не потому ли, может быть, что есть имена, коих звук, как говорит Госпожа Сталь, никак не отдается в сердце?

Горя нетерпением осмотреть все достопамятное в Ватерло, я не мог долго сидеть дома; но лишь только переступил за порог своей комнаты , как был окружено, толпою Чичиронов : все предлагали мне свои услуги. „Я покажу вам сапог Герцога Оксбрижского! — Я провожу вас на кладбище! — „Пойдемте со мною к обелиску!“ — Кричали они на перерыв. — „Я показываю поле сражения!» лепетал осьми-летний мальчик, стараясь усилишь свой голос. — „Не лучше ли, сударь, начать вам с Церкви?“ Молвила скромная молодая девушка. „Это может быть избавило бы вас от грусти , которая обыкновенно здесь находит?“-„Ты права, моя милая!“ Отвечал я ей, и молодая девушка, сопровождаемая бранью своих товарищей, повела меня к Храму, сооруженному прошив самого Герцогского дома.

Я остановился перед главной фасадою, и прочел, или, лучше сказать, разобрал на фронтоне длинную надпись, извещающую всякого, кто захочет взять на себя подобный моему труд, что в 1691 году, какой-то Маркиз  Костанаго, положил именем Короля Карла II, первый камень сей Церкви. Благородный Маркиз верно не думал, что некогда тысяча разнонародных посетителей, будут читать по складам имя его, и что оно таким образом дойдет до потомства, быв неизвестно даже и самым его современникам.

Простота Храма меня удивила: сей славный памятник, заключающий в себе прах стольких Героев, падших на поле чести, даже не ощекатурен снаружи. Красные кирпичи купола, которые издали поражают зрение, скрадывают вблизи высоту здания, и делают его обыкновенным. Конечно, простота должна быть: единственным украшением великих памятников; но она прилична была только в древней Греции; а в новейшие времена, в просвещенной Европе, сия величественная простота, есть бессмыслица, которой наши полу-Гении, видящие великое только под мрамором и позолотою, никогда понять не удостоят. …

Все в Ватерло погружает человека в океан размышлений. Я стоял у входа, не смея вступить в святилище Храма. Молодой Священник, приближась к жертвеннику, возложил на главу свою Святая Святых, и главы великих мира пред ним преклонились. Один мраморный Мавзолей стоял не склонившись, как бы свидетельствуя собою, что доблести и любовь к отечеству приближают человека к Божеству. — Тут вздумалось мне спросить у моей проводницы, правда ли, что в сей храм Католического Богослужения, Государи Протестантских исповеданий приходят также возсылать Богу благодарения за блистательную победу. Утвердительный ответ ее удивил меня своим простосердечием. И так, думал я, участь Ватерло, есть давать разительные уроки нашему веку.

По окончании Божественной службы, я вошел в Церковь, и смирясь духом, преклонил колена. —Никакого украшения не видно в Храме. Важность нового его назначения, одна прилична тем великим воспоминаниям, которые он передаст потомству. Расположенные по обе стороны надгробные камни, прерывают единообразную белизну алебастра. В леве написаны на стене имена Полководцев Английских, а в праве, имена Героев Бельгии, коих соотечественники еще не престали оплакиваешь. В первой строке читаете вы имя Генерала Ван-Мерля, убитого перед своею бригадою; храбрость его прославлена в сих двух Французских стихах.

Dans ce chamр elliqueuх, оu sa valeur succombе,

Sa gloire et nos regrets environnent sa tombe.

Стихи дурны; сверх того, имя Ван-Мерля без всякого прибавления, сказало бы гораздо более. Истинная горесть понятна сердцу; но она редко хорошо говорит уму.

Во ста шагах от Ротонды, приходское кладбище. Прежде, нежели войти туда, я желал знать: от чего на возвышенном по левую сторону холме, который хотя и осенен букетом елей, со всем не было зелени. — „От того, отвечали мне холодно, и как бы привыкнув к подобным вопросам; от того, что под ним погребены 4оо раненых из союзной и неприятельской Армии, умерших на другой день после сражения.“ Мысль, что я попирал ногами прах их, заставила меня сойти с благоговением с холма. — И так, думал я, смерть, не умолимая смерть, не щадя ничего, сближает врагов непримиримых, и готовит им равную участь. Так, может быть Ахиллы и Фирситы спят одинаким сном, в общей тихой могиле.

Я пошел на кладбище; оно почти заросло правою. Два или три камня, над коими плачущие ивы развесили густые ветви свои, возвышаются на зелени. Один из сих надгробных камней поразил меня: под ним погребен Фиц — Герольд, молодой Подполковник, угасший во цвете лет. Целые три дни верный служитель, оберегал тело его на поле сражения, и 19 числа перенес на кладбище. Фиц — Герольд был женат; молодая супруга соорудила горестный монумент, покрывающий теперь бренные его остатки.

Вышед из ограды кладбища, я вдруг очутился, в прекрасном садике, рассаженном с милою простотою. На первом плане стоит древняя ива, корень ее, очищенный от посторонних растений, имеет, кажется, какое-то особенное предназначение. По другую сторону, маленькая деревянная беседка, тщательно выбеленная и на фасаде ее следующая надпись:

„Здесь лежит нога (не означено которая) славного, храброго и благородного Герцога Оксбрижского, Генерал-Лейтенанта Его Британского Величества, Главного Начальника Английской Кавалерии, раненного 18-го Июня, 1815 года, в достопамятном сражении при Ватерло. Его Геройство споспешествовало решению судьбы рода человеческого, славно окончившемуся блистательною победою вышесказанного дня.

А на отдельной строке следующее:

„Место сие удостоено посещением Георга IV Короля Великобританского, 1 Октября 1821.” Фасад сего павилиона, соделался ныне Сатирическим Альбомом; он весь исписан бреднями Англичан, посещающих гробницу ноги Герцога Оксбрижского.

Долго искал я надписей не Английских; наконец, с помощию зрительной трубки, отыскал сию Французскую строку- Qu’est devenu Rоsасh? Что теперь Росбах? — —? Для сведения Британцев сообщаю, что она написана на левом углу павилиона.

Издали, за кровлями домов возвышаются, памятник Герою, запечатлевшему кровию своею, независимость Отечества. — Я немедленно побежал туда: моя душа терзалась горестным воспоминанием, еще столь недавних, столь свежих событий!……. Две колонны, стоящие одна против другой, на двух противоположных холмах, поражают взор! — За ними, поле земледельца — пред ними поле славы! — Сердце мое сильно билось — глаза и мысли, носились над сими колоннами; в то же время бедный селянин прошел между ими, беспечно насвистывая веселую песню и нимало не заботясь о Ватерло. Это заставило меня прийти несколько в себя и осмотреть колоссальную пирамиду, поставленную в честь Принца Оранского. С высоты ее смотрит  железный лев, и кажется, объемлет все обширное пространство, сего на век незабвенного поля. .„Вот здесь, сказал мне мой вожатый , в 20 саженях под нами, молодой герой ранен тяжело в плечо.“ — Там, в пылу сражения, он, как последний рядовой солдат, храбро защищал жизнь свою — и избавленный от плену верными сослуживцами, — сорвал с груди своей Ордена и бросив им оные, сказал: Воины! Вы все их достойны! А там, там, на дороге к Шарлеруа, стоит дерновая скамейка, на которой сидел великий человек, тогда, когда смерть пожирала все вокруг него; и непоколебим, как в дни счастия, спокойно повелевал смятенными орла ми. — Вот с той стороны площадки, где при конце сражения, окруженный горстию последних воинов своих, и несколькими оставшимися пушками, он поднял обнаженный меч, хотел и должен был умереть смертию себя достойною; но, к несчастию своему, склонился на просьбы окружавших его . . . На лево в овраге, возле чащи этих зеленеющихся кустов — бессмертный Камброн произнес достопамятные слова, заставляющие забыть все высокие изречения древних: „Гвардия умирает, но не сдается!»— — В дали за оврагом, возвышается пирамида, воздвигнутая в 1819 году, в честь падших воинов Пруссии.— — Но где же, прервал я, памятники сынов Франции?—— Их памятники-разбросанные их кости; изменившие законному Государю, недостойны славы!

 

 

Тм.

Славянин, часть 1, 1827г.