Цареградская обедня

Цареградская обедня.

(В Бессарабии мне рассказывали Греки сие предание о малолетнем Князе Гике, сыне Господаря Молдавского, и о чудном видении, в олтаре Софийского Собора, последнего Патриарха Григория, сего знаменитого, мученика веры, виденном им в последних годах минувшего столетия. — Я только передаю то что слышал. —)

 

 

„Когда ж я увижу Софийской олтарь? —

К чему обещанья пустые ? —

Ты, Ходжия (1 ), ты сего храма ключарь!

Открой мне врата золотые !“

Так стража седого Князь Гика просил ;

Но старец младенцу речами грозил:

„За тем ли отец — Молдаван Господарь —

Мне вверил твое воспитанье,

Чтоб я на погибель открыл сей олтарь,

И с неба навлек наказанье ? —

Мой сын! — не укроешь от гнева судьбы

Ни кудрей златых, ни седой головы ! —

Хотя в сей мечети читают Коран,

И гимны Алле раздаются , —

Не смеет никто из благих Музульман

К вратам олпаря прикоснуться!

Дерзнет ли — и здесь же сразит его гром! —

Так — вечным мечети олпарь сей пятном!“

„Нет, Ходжия! — Туркам олтарь сей грозит,

Гонителям Греческой веры ! —

Но мне православному он не закрыт:

Младенцу отверзутся двери!“ —

— „Останься, мой сын! ах, останься! — Поверь,

В пучину геенны ведет сия дверь!“

Но тщетно, младенец не внемлет мольбам,

От старца поспешной стопою

Бежит и с улыбкой подходит к дверям,

Пленяется пышной резьбою,

Парчевую занавесь хочет поднять —

Вдруг дверь отворилась — его не видать!

Отчаянный Ходжия с вестью бежал

К отцу малолетнего Гики;

Седой Господарь со слезами упал

К подножию трона Владыки;

Об участи сына узнать он молил;

„Но кто же узнает ?“ — Султан возразил.

— „Есть старец — развенчанный наш Патриарх,

Низшедший с Вселенскаго трона,

Григорий — укрылся в Афонских горах; —

Он — верный блюститель закона! —

В броне своих дел — прикоснется вратам ,

И тайны святыни поведает нам!“ —

В Софийской мечети — духовных собор,

С святою водой и крестами;

Толпится на крылосах юношей хор

И храм очищает мольбами;

Меж ними смиренно стоит Господарь

И влажные очи вперил на олпарь.

Святитель идет в облаченьи к дверям,

Завесу отдернул с мольбою,

Взглянул. . . . . что предстало смятенным очам ?

Он дрогнул и, быстрой рукою

Задернув завесу, вступил на амвон —

И слов его ждет ужаснувшийся сонм!

Григорий — в священном восторге стоит,

Земное — далеко! далеко! . . .

Глагол прорицаний уста шевелит,

Горит вдохновенное око! —

Ему суждено искупителем быть

И кровью свободу отчизне купить!

„Внимайтe! внимайте! — В тот день роковой,

Когда Византия упала, —

Тех дней Патриарх, недоступной мольбой,

Молил, чтобы казнь миновала,

И полным собором обедню служил,

Но тела и крови еще не вкусил,

Когда среди вопля, убийств и огней

Ворвалися в храм Янычары,

Достигли по трупам до Царских дверей, —

Уж близки мечей их удары ! . . .

Внезапно захлопнулся с треском олтарь

И пала завеса пред сонм Янычар !

Я первый содвинул завесу с веков —

И мне те же лица предстали,

В том виде, в котором их тучи врагов

В минуту обедни заспали! —

Седой Патриарх, наклонясь на престол,

Стоит над дарами, внимая Символ.

И два Архидьякона митру над ним

Обмершей рукою подъемлют;

И два Архирея, над телом живым,

Недвижимо воздух колеблют;

И два Иподьякона с вечным огнем —

Безжизненным блеск отражают лицом.

Вокруг — митроносных двенадцать чинов,

Как трупы стоят без движенья,

Не внемля течению долгих веков! —

И чуждые порабощенья,

Как будто не зная о наших цепях, —

Стоят, неприступные, в вечных мольбах!

И самое время расторгло для них

Кровавые смерти заветы ! —

Лишь томная бледность на лицах святых

Легла — отпечатком столетий!“ —

— „Где ж сын мой ?“ — воскликнул Князь Гика в слезах,

— „Близ образа Девы, с кадилом в руках!

И знайте: — тогда лишь сей службе конец,

Когда наша цепь разорвется,

Падет с Оттоман Константинов венец,

Здесь знамя креста разовьется,

И сонм одноверцев очистит сей храм,

И вождь Христиан прикоснется дверям!

Тогда лишь отыдут на вечный покой

Уставшие в долгом соборе! —

Но прежде . . . . я слышу стенанья и вой!

Я вижу кровавое море !

Отчизна! все ужасы, все на тебя

Обрушат! — и первою жертвою — я!“ —

 

 

(*) Ходжия — духовная особа у Турок.

 

А. Муравьев

Русский зритель, часть 1, 1828 год