Песни золотого рожка
Автор: Новиков Дмитрий Ипполитович
Песни золотого рожка.
Оглавление
Э Л Е Г И И.
Луна
Монастырь
Байрон
Озеро
Верность
Очи
Воспоминание
Мотылек . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдохновение (Из Ламартина, вольной перевод)
П О С Л А Н И Я .
Е — Г — Г -ой
К ъ***
М-ру
К-В-му
К N. N
Друзьям и…
С М Е С Ь .
На смерть Н. М. Карамзина
В альбом А-М-Б-ой
В альбом Е-Г-Г-ой
Друзьям
Пирре (из Горация)
Татарке
Миртил (из Парни)
Вечер
Видение
Сон
Идеал
Еврейке
Старику
К стихам ( Из Лафара )
Отрывки из повести : Андрей
Один из моих друзей, уезжая за границу, оставил мне свои бумаги; пересмaтривая их, я нашел тетрадь его сочинений. — И бессмертное произведение Гения, и самая маловажная новость в области изящного, более или менее, обращают на себя внимание любителя словесности; руководствуясь этой мыслию, я решился напечатать стихи моего друга; если они доставят несколько приятных минут нашей просвещенной Публике, я с удовольствием издам и другие его стихотворения.
Не знаю, почему в рукописи сочинитель не выставил своего имени; подлинник не прикосновен для меня во всяком случае и потому я оставил его, как он был.
Ни слова не скажу об характере моего друга: читатели сами будут судьями автора; мне остается желать, чтобы предприятие мое, выдать в свет произведение неизвестного пера, заслужило одобрение Сoотечественников.
Новиков.
И панцырь воина, и лютню, и венец
Душам возвышенным без грусти оставляю,
А сам, живой мертвец,
Ни славы, ни любви — безвестности желаю.
Элегии.
Луна.
К-Е-С-Х-ой.
Луна блестит на небесах;
Но я Луну другую знаю,
Не смею петь ее в стихах —
Но ей стихи я посвящаю.
О душ чувствительных любимое светило,
Высокой идеал невинности земной!
Как ты пленительно все небо осребрило,
Как сладок для меня твой луч во тьме ночной!
Дрожит ли он в морях над мрачными волнами,
Бросает ли в луга тень сумрачных дерев,
Или, рассыпанной по скатерти снегов ,
В кристаллах теплится горящими звездами
Он мил душе моей, как высшая любовь.
Так сердца юного знакомое сиянье,
Свети в моих путях!
Не дай!… Но что! где к жизни упованье ?
Ты скрылось в облаках! —
Почто я не жилец надзвездного эфира !
Там любят без сует, там каждый сам любим,
Там, в сонме Ангелов, порхает Серафим
И радостно поет невидимая лира. —
Ах! если б я туда, как ветер, улетел!
Вдруг рог заоблачный прорезал покрывало;
Спокойно неба свод над месяцем синел
Я долго на луну задумавшись глядел —
И все небесное душе знакомей стало. . .
Монастырь.
Е— Н—Б-ой.
О Муза юная! лети
На голос робкого Баяна
И песнопенье освяти
Водой священной Иордана!
Я святость лиры забывал,
Когда с прекрасного творенья
Покров таинственной снимал
Рукой Мечты и Вдохновенья;
Теперь, как набожный поэт,
Как жрец духовных обаяний ,
Я стану петь любви обет,
Живые пляски резвых лет
И трепет новых ожиданий. —
Рой шумных зрителей жужжал;
Вдруг смолкло громкое собранье;
Священный трепет пробежал —
И все молчат, все в ожиданьи ;
Так летом, раннею порой,
Пред появлением денницы,
Молчат воздушные певицы,
Чуть окропленные росой. —
Всех очи жадно устремились,
В непроницаемость дверей
И как бы силою очей,
Вдруг двери храма отворились . . .
Вступает в залу белой хор;
О тайных дум немая сладость!
Кто объяснит их милый взор,
И кто опишет нашу радость!
Неслышной, медленной стопой,
Безмолвно, стройными рядами,
С полупоникшими очами
Они вошли за роем рой :
Так по лазури востекает
Квадралион горящих звезд,
И так магнитный взор невест
Сердца мечтаньем наполняет. —
Отдав наставнице поклон,
Они всем скромно поклонились,
И плавно, тихо разместились
Вблизи возвышенных колонн. —
Смычек ударил, группы стали;
Душа пленительным полна;
Как ночью светлая луна,
Всех лица радостью блистали;
С какой чудесной быстротой
Под такт гармонии земной
Воздушный хор согласовался :
То взоры долу устремив,
Руками тонкий стан обвив,
Весь рой пленительно сплетался;
То вдруг, как будто разлучась,
Они друг другу изменяли
И снова быстро отлетали,
Руками к небу возносясь;
То в важном медленном теченьи,
То снова легкой быстротой,
Едва касаяся стопой,
Они мелькали, как виденьи
Увы! мой взор не успевал
Ловишь их быстрое круженье
И мыслей пылкое движенье
Сам от себя я сокрывал;
Дивился их красе всесильной,
Невинным, Ангельским очам,
И как отшельник к небесам,
Летел к ним радостью обильной;
При них земное я забыл,
Душа небесным восхищалась
И в сердце пламя разливалось,
Как веяньем незримых крыл. —
Цветите ж вы, при милых хора,
Под благодатию святой,
Блистайте юною душой,
Как вечно алая аврора;
Старайтесь ум ваш просветить,
Идите верными путями,
И клятвы дав пред алтарями,
Страшитесь клятвам изменить.
А Ты, кто им , как Мать родная,
Как Мать народов и Царей!
Роз, незабудок и лилей (*)
Прилежно клумбы поливая,
Взрасти их сердцем для людей:
Вдохни в них Ангельские нравы
И, наблюдая все забавы,
Их цвет здоровья сохрани
В очаровательной тени;
Да ими Россы возгордятся,
В семействах нравы процветут,
Да дни их с благом протекут —
Их чувства в детях обновятся!…
(*) Здесь говорится о трех возрастах девиц Смольного Монастыря.
Байрон.
Чей гроб здесь, Альбион? Исчез Орел-Певец,
Как туча грозная над бездной разъяренной;
На камне имя нет — но лира и венец
Гласят о Гении, бессмертном во вселенной.
Он знал любовь, как неба страшный дар;
Презревши мир земной, отвергнув Провиденье,
Непостижим, как Дух, свирепый, как пожар,
Он жег — и сам сгорел в огне воображенья.
Эллада древняя, священный Геликон,
Гордитесь прахом сим — у вас сокрыт Байрон.
В победном зареве погасло Вдохновенье,
При звуке бранных труб пал гордый Исполин,
И вопли пронеслись от Греческих дружин :
Хвала Герой-Певец, свободой вдохновенный!
Ты укрепил наш дух, ты примирил вождей,
Гомером странствовал, пел битвы, как Тиртей;
Теперь — лобзаем прах нам вечно незабвенный !
А ты (*), —
Среди морей твоих надменный как деспот,
Какой воздвигнешь гроб над гордою Цевницей?…
Пускай отвергнешь ты Певца священный прах
Скалы безмолвные, дуб дикой на скалах,
И море бурное останутся в веках
Его достойною и вечною гробницей! —
О Байрон! может быть и с лирой и с венцом,
Угрюм, как страшный лес, бессмертный, новый Гений,
Придет на камень твой с возвышенным челом,
Боготворить твой прах в час сумрачных видений;
Под небом Греции, пред алтарем Творца,
Промчится глас его, как Дух твой вдохновенный,
Как гул над пропастью из тучи разраженной
И громом усладит тень мертвого Певца.
(*) здесь упоминается об Английском народе.
Прим. Сочин.
Озеро.
М — Ф — А — гу.
Прими, мой друг, стихи в мое воспоминанье;
Когда по озеру челнок наш пробегал,
С его покойных вод ты лагерь рисовал,
Поверь с картиною простое описанье.
Немое озеро, товарищ рыбаков!
Как я люблю в тиши ласкать тебя веслами,
Когда в стекле твоем темнеет Дудергов
С вечернею зарей, с нагорными лесами.
Когда измученный, гуляя в далеке,
Плыву я наконец над светлою равниной,
Как сладок для меня сей отдых в челноке,
Как мил сей шум воды за мельничной плотиной!
Он будит тишину в безмолвии ночном,
Он утку дикую довременно пугает,
Он этот сельский вид в один обзор сливает
С печальным озером, с унылым тростником.
Чуть веслами гребу, все небо подо мною:
Вот видны огоньки в окрестных деревнях,
Деревня Вилузи с прибрежной крутизною
И жатва новая на скатистых холмах.
Там Красное село и с храмом и с садами
Безвредно потопил синеющий туман;
Вдали, против села, белеет спящий стан
И отклик медленный не дремлет над шатрами.
Покойтесь воины, защитники племён!
Пускай бестрепетным, в их самом усыпленьи,
Послышится врагов неукротимый стон
В победном зареве свирепого сраженья.
Пускай мятут полки ружейною пальбой,
Иль гонят ратников холодными штыками,
Я сам люблю внимать гром пушек роковой
И с дерзостью б в полях упал между рядами.
Ах! если бы Творец, мольбами преклоненный,
Судил безвестному, в стране его отцов,
Над гладким озером, вблизи густых лесов
Найтить с беспечноcтью приют уединенный.
Тогда, как селянин, как добрый мой Андрей
Я б пот свой проливал над ловлей, иль над пашней,
И с луком огород, и с простотой домашней
Я б славил мир лугов в кругу семьи своей!
Верность.
(N. N.)
Цветок блистательной весны,
Души подруга молодая!
Видала ль ты былые сны,
Меня в мечтах припоминая?
Дай руку, милая — я твой!
Твой образ в сердце обитает:
Так в небесах звезда сияет,
И отраженная водой,
Дрожит на влаге голубой. . .
Пусть Гений пламенно-игривый
У ног пленительной красы
Поет в досужные часы
И легкий стан, и взор стыдливый,
И в косу свитые власы;
Пускай мечтатель вдохновенный,
И многих пел в своих стихах,
Но ты одна в его мечтах
Горишь, как солнце во вселенной:
Так по холмам зефир летит,
И струны арфы шевелит,
И голос томный раздается;
Но если тень твоя слегка
Струнам задумчивым коснется
Как будет песнь моя сладка! . .
Цвети, пленительная радость,
Меня, в разлуке вспоминай,
Спроси: где ж он ? и невзначай
К устам твоим коснется сладость,
Незримо Гений мой слетит ,
Повеет легкими крылами,
И сердцу внятными словами
Он о былом заговорит. . .
Верь, лучший друг уединенья,
Разлуки друг — одна мечта;
Она сближает отдаленья,
Влечет нас в дальние места;
При ней прошедшее все живо,
Все настоящее блестит —
Кто светлый лик мечты хранит,
Тот будет жить везде счастливо.
Очи.
А —П—Ж-ой.
Иные говорят очами; —
Потух огонь моих очей,
И я б остался без речей,
Когда б не говорил стихами :
Теперь Аlexandrinе близ вас
Я стану петь очей сиянье,
Душа найдет воспоминанье
В приятном блеске ваших глаз.
Ах! где ты, время золотое?
Как две звезды на небесах,
Блистало счастье неземное
В ее лазоревых очах ;
Мне очи многое сулили,
Мне часто трепетным лучом
Из-под ресниц они светили —
И сердце грелось их огнем;
Прелестно было их сиянье!
Ум забывал весь мир земной,
И над задумчивой душой
Порхало дивное мечтанье:
Вот так за бабочкой бежит
Ребенок легкими стопами,
Она узорными крылами
Все в даль беспечного манит —
Счастливо милое творенье!
Зефир с холмов тебя умчал,
Тебя младенец не поймал,
Но с ним осталось упоенье —
И в сердце блещет — идеал!
Мечта.
(А — И — Х-ко.)
Люблю я . . . . томный взор,
Люблю я локоны густые,
Люблю и перси наливные
И нежной, милой разговор;
Когда в мечтах я с ней гуляю
В полях, в лесу, иль тихо в даль
Плывем рекой, я поднимаю
На грудь опущенный вуаль:
Рука в руке, устa с устами,
Лицо горит, струи молчат,
Меж тем безоблачный закат
Алеет, блещет над струями. —
Ах! если б мы в густой тени,
Питаясь дружбой и мечтами,
Могли окончить наши дни,
Как гаснет солнце за лесами! . . .
Воспоминание.
Здесь новой страстью уязвленный,
Я — не позабыл,
И . . . . образ отдаленный
В душе глубоко начертил:
Намеки пылких, юных взоров,
Цвет алых губ, лазурь очей,
И мягкий шелк густых кудрей,
Любовь и сладость разговоров —
Все ново, все прелестно в ней!
О Палестинские поляны (*)!
Как сладко я о ней мечтал,
Когда луч солнца догорал
Над ровной влажностью Ольшаны;
Когда Литовские крестьяны
Сохи тяжелые свои
Под кров домашний увлекали,
И голос флейты повторяли
В прибрежных рощах соловьи . . .
(*) название Мызы, где писаны стихи.
Мотылек.
Порхай узорный мотылек,
Доколь душистый луг пестреет,
Доколь беспечного лелеет
И тень лесов и ветерок!
Тебе все радужно, все мило!
Но милый гость, кому с весной
Все безвозвратно изменило;
Кто потерял души покой . . .
Лети, кружися над цветами,
И для тебя, о мотылек!
Поблекнет лес и луг с холмами —
И ароматный твой цветок ! . .
Вдохновение.
(К. В. П. М.)
Когда, незримое для глаз,
Ко мне слетает, Вдохновенье,
И настает священный час,
Час неземного упоенья
Тогда, в жару моих страстей,
Я трепещу, как лист осенний,
Страшусь пронзительных когтей
Орла могучих вдохновений.
Кто мог когда противустать
Его стремительности бурной?
Как ураган, летит сорвать!
Восхитить жертву в свод лазурный,
Иль кровожадный, на скалах
Он разорвет ее когтями —
И ветер буйными устами
Развеет с гор минутный прах.
Взирай, о Муза! смерть примчалась,
Полмертвый, бледный гасну я,
Едва ли искра бытия
Для сердца юного осталась;
Во всех чертах моих сокрыт
Страстей могучих след глубокий:
Так гром ударит в дуб высокий
И с корнем крепкий дуб разбит!
Лучи небес и всей вселенный
Мы в луч один должны собрать,
И пламень жизни вдохновенный
В душе невинный сохранять;
А нас так злобно упрекают!
Но светоч, зависть всех людей,
Кем так возвышенно сияют —
Зажжен, горит огнем страстей . . .
Огонь под пеплом истлевает ;
Ужель вновь пламень раздувать?
Пусть струны ржавчина снедает —
Не им под перстами звучать!
Нет! лира дней моих не стоит,
Любви восторг мой не отдам,
Пусть Дружба сердце успокоит —
Лишь ей воздвигну светлый храм!..
П О С Л А Н И Я.
Е— Г — Г— ой.
Поклонник робкий милых дам,
Я их считаю вдохновеньем,
Им поклоняюсь с умиленьем,
Как юный жрец своим богам:
Они пленительны, любезны,
И точно бабочки весной
Блестят, порхают под луной;
Уста приятны, взгляды нежны
Не льзя их сердцем не хвалить . . .
Вы угадаете конечно,
Кто дал мне мысль так говорить,
И говорить чистосердечно:
Сказать не смею больше вам,
В душе узнаете вы сами
С кого я слабыми чертами
Снимал портреты Русских дам;
Так часто дева опускает
Вуаль пленительный рукой,
Не сквозь него краса сияет
И сердце радует — мечтой!
Я не забыл в Москве собраний,
Концертов, балов, вечеров,
Ни шумных свадебных пиров —
Весь мир мелькнувших упований;
Я очень помню, как порой
Мелькали девы предо мной:
Они струилися рядами
И вмиг сплетались как венок;
Так иногда влечет поток
Цветы, разбросанные нами —
За ними радость, суета!
Я видел вас; вы в отдаленьи
Вились, порхали, как мечта,
Как Музы сладкое виденье;
Как Граций милая семья ,
И сам кружился с вами я :
Не так ли в ночь звезда златая
Блестит на небе голубом;
Глядит — далеко! а потом?
Она в душе, душе родная;
Тут все кругом оживлено,
Все чем-то радостно питает,
Но время тмится, улетает —
Ах! все прошло и уж давно! . . .
Лети, лети к цветам узорным
Листок простых моих стихов
И опустись листком покорным
К концам пленительных перстов —
Они природу украшают!
Нас Музы вспомнят за шитьем,
И под Донским монастырем,
Смеясь, посланье прочитают. —
К Ъ. . . .
(К— М — Б —ой).
Для милых милым быть одно мое желанье!
Я посвящаю вам и дружбу и мечтанье;
Пускай открытый образ мой
Блеснет на миг пред юный красотою,
Как месяц из-за туч полночною порой
Серебреной дугой
Блистает над рекою.
Напрасно . . . . прежний друг,
Ты хочешь прежними речами
Зажечь в груди моей с мечтами
Безумной ревности недуг;
Увы! пропало заблужденье,
Мне все сказал твой милый взор,
Твой хладнокровный разговор
Охолодил мое мученье;
Пускай, мой милый друг, другой
К тебе горит любовью страстной,
К тебе с улыбкою прекрасной
Стремит приятный голос свой :
А я, с поникшею главой,
Вблизи того, что сердцу мило
Останусь ждать, мой друг, уныло
Похода с первою весной;
Пусть не увижу ратной славы;
Минутный друг чужих полей,
В тени приветливой дубравы,
Я стану петь одни забавы
Моих пленительных друзей;
Там будут чужды мне страданья,
Надежда, радость и желанья,
И даже самая любовь. —
Заботы добрых пастухов,
Поля покрытые стадами ,
Крестьянки с острыми серпами,
Труды беспечных поселян,
К природе пылкое влеченье,
И шум лесов, и мир полян
Займут мое воображенье;
Меняя селы каждый день,
Всегда встречая разны лицы,
Вся жизнь моя пройдет как тень,
Как чувства жителей столицы . . .
М — ру.
Моряк от моря отлученный,
По эполетам молодой,
Зайди на миг Полковник мой
В приют мечты уединенной,
Где все кругом оживлено
И все любовь мою питает,
В углу, где Дмитрий обитает ,
Все о любви твердить должно;
Смотри картины за стеклами:
Вот трубадур перед тобой,
Он обвил крепкими руками
Стан девы нежный, молодой,
И в деве сердце замирает,
Амур повязку подает . . .
Но кто ж Певец и что их ждет —
Твой Гений верно отгадает . . .
А там в саду очарованья,
В тени душистых облаков ,
Без сладострастного мечтанья
Ты не уйдешь от зеркалов;
Сама Венера в них глядится
С полуоткрытой белизной,
Держа цветок над головой,
Эрота боле не стыдится.
Мой друг, оставя дев младых,
И связки книжек покупных
И даже в рамах золотых
Откинув Креза, иль Нерона,
И лик Венеры — бюст пустой,
Мы вдохновенного Байрона
Почтим и сердцем и душой;
Он нам, в пылу воображенья,
Тоску и мрачное мученье
С уныньем сладко перелил,
И нас, суровый, научил
Питать к невежеству презренье.
Его и Пушкин полюбил:
Младой Певец Бахчисарая
Ему по чувствам близок стал,
И нас стихами услаждая,
Певцу, как Гений, подражал :
Сераль роскошного Гирея,
Фискал Гарема, злой эвнух
И девы пленницы сам друг
Ни думать, ни желать не смея,
В уединенный тишине,
Под стражей бдительной и хладной,
На лоне скуки безотрадной —
Нам представлялись и во сне;
Мария, месяц вечно ясный,
Так непорочна и прекрасна,
Как сердцу близкий идеал:
Певец как будто . . . . знал,
Он так пленительно и ясно
Ея портрет обрисовал . . . .
При звуке тонкого стакана,
Мой милый, бывший Капитан,
Воздаст хвалу твой мeтроман
Певцу Кавказа и Руслана;,
Бештау был его Парнас;
Теперь, с вершины Аю-дага,
Его всевидящей мечтой,
Пред новым, грозным легионом
Махая острой полосой,
Везде летает за Байроном:
(*)
Садись, мой милый друг, сюда,
Где я дышу, как голубь дикий
Вблизи пустынного пруда;
Где розан с красною гвоздикой,
Желтофиоль и резеда
В горшках по окнам расцветают,
И оживленные весной,
Свой тонкий запах разливают
Над плавно льющейся рекой;
Здесь восхищаюсь небесами ;
Между гранитных берегов
Гляжу на лодки рыбаков,
Любуюсь лунными ночами;
Или вечернею порой
Смотрю с печальною мечтой,
Как гаснет солнце за домами
И тихо блещет по струям. —
Мой друг, с невинными сердцами
Довольны будем и мечтами,
Когда нет счастья в мире нам;
Ударим дружно по рукам,
Нальем покал вина Донского,
Иль с кубком меда золотого,
С напитком прадедов моих,
Сольем и братское лобзанье,
И обновим воспоминанье
О прошлых шалостях своих :
(* ) здесь недостает нескольких строф и вообще пропуски сделаны самим Автором.
Прим. изд.
К— В — му.
Что слышу! . . грянул гром! . . над ней удар свершился! . .
Увы! разрушен стал супружеский союз!
Дух чистый Ангела на небо возвратился;
Но смерти ль разорвать блаженство брачных уз?
Нет! нет! утешься ты, супруг подруги вечный!
Любовь, огонь души — в нас сердце не умрет;
Оставя грустный путь сей жизни скоротечной,
Душа твоя ее там душу обыймет . . .
И здесь, о верь ты мне, восторг любви священной,
И здесь, в мечтах о ней, ты можешь обретать;
Возвышенной души в надежде сокровенной,
А в тленнocти вещей нам счастья не сыскать!
Но нет! оплачь супруг, оплачь сей прах бесценный,
Невольно слез струи текут из глаз моих!
Увы! Давно ль я зрел пред олтарем возженный
Светильник брачных уз еще в руках твоих,
Давно ли вместе с ней еще мы ликовали?
Теперь? — Унылый креп, надгробный плачь и стон!
На то ль, о Небеса! вы их соединили,
Чтоб зреть превратность благ средь мрачных похорон?
А — Ф —М — ру.
Прими, друг милый, посвященье
И будь судья моих страстей,
Тебе знакомых прошлых дней
Ты в них увидишь заблужденье.
Отшельник праздный суеты !
Все чувства уловляя,
Твоей неопытной мечты,
Изменница младая !
Во мгле таинственных ночей
Вкушая наслажденье,
Я пил восторг души твоей,
Я пил твое забвенье. —
Когда пленительной рукой
Ты друга обнимала,
И прелесть жизни молодой
Ему передавала;
С младых плечей покров скользил,
О друг! уста шептали,
И взор туманный говорил,
Что чувства замирали;
Тогда я мир сей забывал,
И робкий в наслажденьях
Тебя стократно я лобзал
В порывах, в исступленьях. —
Но их, увы! пропал и след,
Исчезло заблужденье,
И ранний бледности привет
И ранних чувств волненье!
Изгибы вьющихся кудрей,
Знакомые наряды,
Знакомый звук твоих речей,
Томительные взгляды —
Все, все прошло, как будто сон,
В душе одно мечтанье,
И прежней жизни небосклон
Мрачит Воспоминанье . . .
Друзьям и….
Знакомое Виденье
Лети ко мне стрелой!
Мое воображенье
Рисует образ твой :
Вот ты, как май прекрасный
Как солнце в небесах,
И пламень сладострастный
Блестит в твоих очах ;
Вот локоны льняные,
Вияся по плечам ,
Бегут к твоим грудям,
И перси наливные
С лилейной белизной,
Как месяц молодой,
Прозрачный за туманом,
Блестят с открытым станом
Под легкою фатой.
Как ручеёк сребристый,
Чиста моя любовь!
За рощею тенистой,
На скате берегов,
Я . . . . обнимаю,
Она в моих руках ;
Уста ее лобзаю
В пленительных мечтах;
Невинное лобзанье
Невинности младой; —
Я пью твое дыханье
Горячею струёй.
О боги! сохраните
Восторги юных дней,
Любовь ее продлитe,
Я всюду счастлив с ней !
Не нужны мне награды :
Ее простой наряд,
Ее живые взгляды —
Вот все мои отрады,
Я ею лишь богат! —
И летом и зимою,
И днем и средь ночей
Живи с моей мечтою
Богиня — — ей,
Пусть все благоухает
Как полевой цветок,
И время пролетает,
Как летний ветерок :
Увы! весна промчится,
В очах померкнет свет
И снегом дряхлых лет
Глава осеребрится;
Тогда прости любовь,
И пляски пастухов ,
И песни средь долины —
Ах! бледные морщины
Унылых стариков
Не разгорятся боле
Восторгом прошлых дней ,
Не то уж средь полей,
Что прежде было в поле:
Тогда рука с рукой,
Как тени над могилой . . .
Но ты горишь душой,
Еще цветешь красой,
О Ангел, вечно милый!
Подобие богов!
От Невских берегов
Летай со мной мечтами
На Киевских полях
И в рощах и садах ,
И в лодке меж волнами
На быстрых парусах . . .
Далеко от столицы,
Далеко от родных,
На берегах крутых
Под звук моей цевницы
Я стану петь любовь,
Веселый шум пиров
И все младые чувства,
Без дальнаго искусства,
Подробно передам
Друзьям моим сердечным
И новым и беспечным —
Днепровским берегам.
А вы —
Когда знакомый глас
С веселым чувством друга
Невидимо от юга
Промчится мимо вас
Над Дудровой горою,
Или в тени шатров
С любимою мечтою,
С пучком простых цветов,
Во сне, в толпе видений
Шепнет вам добрый Гений,
Как верный смерти глас :
Уж Дмитрия нет боле!
В пустынях он погас !
Тогда на чистом поле
С покалами в руках
О нем воспомяните,
С М Е С Ь .
На смерть Н. . . М . . . Карамзина.
На небе севера потухнул яркий свет!
Оплачьте Гения прах вечно незабвенный !
Прочь Зависть алчная! он встанет вдохновенный
Вещатель истинны и славы и побед . . .
Нет! падшая звезда в наш мир не возвратится;
Увы! не льется вспять возвышенный поток! . . .
Я зрю: Отечество Им радостно гордится —
И с горестью кладет на урну свой венок.
О Дети Севера! под ризою печали,
Во прах склонив главы, лобзайте сей венец;
Тит-Ливий, Он нам дал бессмертные скрижали
И Славе поручил высокий свой резец.
Так, Россы! Карамзин исчез, как сновиденье;
Но Дух Его парит и жив Он для веков:
Я слаб Его воспеть, мне чуждо вдохновенье,
Я лиру посвятил безмолвию гробов . . .
В Альбом.
(А —М — Б — ой.)
Поэт несчастный! за грехи
Узнал я скорбь, тоску, мученье
И в пиитическом волненьи
Писал и прозу и стихи;
Слова лились, мечты летели,
Невинным сердцем я любил,
Но опыт мрак мой освятил —
И что ж глаза мои узрели:
Кокетку — в милый красоте,
В очах — коварное притворство;
С тех пор погасло стихотворство
И на бумаге и в мечте,
Девиц и дам я уважаю,
Но виноват, ни их очам,
Ни их улыбке, ни речам
Ни в чем, ни в чем не доверяю!
Я слишком строг, я это знаю,
Я оскорблен — простите мне !
Быть может завтра, в тишине,
В конце неверного сужденья,
Ах! может даже и в сей час
Я подпишу, взглянув на вас —
Нет правила без исключенья.
В Альбом.
(Е— Г—Г—ой.)
Москва старушка пресмешная!
Пусти в альбом пять, шесть стихов
И вот совсем не ожидая,
Ты в каталоге женихов :
Раз слышал я ее сужденья,
Когда в минуту вдохновенья
В чужом альбоме воспевал
Мое Литовское виденье,
Мой ненаглядный идеал —
Я вижу, знаю, вы со мною
В душе смеетесь над Москвою . . .
Вчерашний день был весел я,
Вчера мне Грация вручила
Труды прекрасного шитья —
И говорят, сама их шила;
Цветов пленительный венок
Небрежно кинут в белом поле,
Среди узорный мотылек —
Изображенье милый воли.
Пускай суровая Москва .
Перстом столетним мне грозила,
Но если б тонкая конва
Венок душистый отделила,
Элиза! чья б тогда глава
Венец достоинства носила? . .
Я сам бы в виде мотылька
Порхал над вашею главою,
Пленялся дивный красотою
И чудный свежестью венка ! . .
Друзьям.
Друзья, друзья! воображенье
Большой обман!
Я лег вчера уснуть в мученьи
На мой диван.
Мечта рвалась, душа пылала
Огнем страстей;
Не мог я спать, но мысль летала —
И все о ней!
И я закрыл глаза рукою,
И что же вдруг?
Она, она передо мною,
В очах недуг.
О милый мой ! я дождалася —
И с речею сей
Она стрелой ко мне неслася,
Я тоже к ней.
И все, казалось, сердцу, льстило,
Я б счастлив был,
Но вмиг, увы! все изменило —
Я взор открыл !
И где ж она, где наслажденье,
Где милый стан? —
Друзья, друзья ! воображенье
Большой обман!. .
Пирре.
Скажи мне милая, кто он, счастливец сей,
Венчанный розами, в хитоне столь богатом,
Глава умащена восточным ароматом ,
Ты для кого сама, не мысля быть милей,
Свивая локоны златые,
С улыбкой сыплешь их на плечи молодые ? . .
Скажи, кого в сей грот зовет твоя любовь?
Кто в нем, восторженный, о смертных забывает,
И в нежной роскоши, на ложе из цветов,
Прильнув к твоим устам, в забвеньи утопает ? . .
Счастливец!.. но когда узрит свой бренный чёлн,
Носимый ветрами по воле бурных волн,
И ими взброшенный, готов в них погрузиться
Он будет проклинать звезду своей судьбы,
Он, кто в сей миг с тобой трепещет разлучиться
И к небу о тебе шлет теплые мольбы ! . .
Непостоянный друг, о Пирра! чем он льстится,
Увы! как жалок тот, кто смел тобой плениться,
А я! несчастливый, но опытный Икар,
В спокойной пристани пловец не обольщенный,
Богам-спасителям я посвящаю в дар
Остаток ладии, от бури сохраненной ,
В отцовской храмине для дружбы чистый жар!..
Татарке.
Люблю плоды твоих полей :
И персики ланит созрелых .
Гранаты уст осиротелых ,
И вишни черные очей:
Как сливы сочные, сквозные,
Люблю я перси наливные
И нежный скат твоих плечей,
Где виноградными кистями
Вияся, локоны лежат —
И весь твой стан, как Крым с садами
Обворожил мой вкус и взгляд ! . .
Миртиле.
Богиня в розовых лучах
С небес на долы низходила,
И видит пастуха в полях —
Бежит в объятия Миртила,
Лобзает с нежностью Миртил ,
Ириса с ласкою лобзает
И говорит: ах! ты мне мил,
Но гнев богинь меня пугает,
Подумать могут . . . знаешь сам ,
Они всегда ревнивы были. —
Лобзанья речи заменили,
Миртил прильнул к ее устам,
Потом сказал: они не страшны,
Поверь , их гнев одни мечты ,
Богини все равно прекрасны,
Но всех милее сердцу — ты ! . .
Вечер.
Как мило вечером с подругой, иль с ружьем
Топтать ковры холмов ленивыми стопами! .
Луга зеленые с нагорными лесами
И небо чистое лазоревым шатром
Питают странников высокими мечтами :
Свободен друг весны, когда гремит в кустах,
Или взвивается над жатвой молодою;
Умеренны во всем, довольные судьбою,
Мы ближе ко Творцу, когда живем в полях.
Когда простая жизнь твой дух увеселяет
И плуг оратая тебя не тяготит,
Когда в душе твоей природа обитает —
К лесам, к лесам беги восторженный пиит!
Отбрось немых страстей земное наслажденье,
Возвысь твой гордый ум, укрась твой идеал,
Но Дружбе, но Любви отдай воображенье —
Ах! счастлив, кто в свой век минуты вдохновенья
Душе чувствительной в стихах передавал!..
Видение.
Л — В — С — ой.
Я к вам послал цветок стихов;
Как право жаль, что он на розан не походит,
И белокурая Любовь
Его, в воскресный день, у персей не приколет.
Не столько сладок звук цевниц,
Как поцелуев звук на днях Святой недели:
Я милую лобзал, мечты мои летели,
Как капли светлых слез с потупленных ресниц;
Уж кудри нежные с плечей не рассыпались,
Но в косу сплетены, как миртовый венок,
Как мягкий, светлый шелк,
Под гребнем извивались. —
Меж дев пунцовый шарф и розовый цветок,
И стройный легкий стан все скоро замечали —
И думы скрытные богиню ревновали ! . .
Сон.
М — В— П — ву.
Вчера, под Ропшею, вблизи перед собой
Я видел милую — она в реке купалась:
Коса широкая по плечам рассыпалась;
Вся грудь до пояса, облитая водой,
Атласа белого и глаже и нежнее,
К струям склонялася как юная лилея. —
Я млел, я весь дрожал, лежа в густых кустах ;
Светило жаркое далеко закатилось,
Она плыла ко мне в лазоревых струях —
И тайным трепепом невольно сердце билось….
Тогда проснулся я — и что ж передо мной!
Костры сухих ветвей приметно догорают,
В зеленых шалашах лежит за строем строй,
Весь лиственный бивак туманы покрывают,
Все спят — зажжен фитиль над пушкой вестовой ! . . .
Идеал.
С — И — Х — ко.
Я был в Литовской той пустыне,
Где Сервич дремлет в камышах,
Где мы резвились на полях ,
Где расцветаете вы ныне ;
Теперь от Невских берегов
К вам шлю , в замен воспоминаний
Семнадцать строк простых стихов
И тысячи иных желаний
Хочу, чтоб вы в моих стихах
Об Идеале прочитали
И улыбаяся сказали:
« Все тот же он, что в К-чах. »
Я видел милую ! как чистая любовь,
Лазурь ее очей божественно светлела;
Нет! никогда так не алела
Заря, как весь ее покров,
А дымка пышных рукавов,
Как первый снег, сквозясь, белела;
Одна, две розы над главой. —
Кружась, богиня исчезала,
И вновь являлась, вновь пленяла
Своей пленительной красой;
Непокровенная фатой,
Грудь лековейно волновалась;
Душа следила, улыбалась . . . .
Цвети ж, как розан на кусту,
Тебе мы счастия желаем:
Так мы, лелея, утешаем
Души любимую мечту . . .
Еврейке.
Мне нравится твой пылкий взор,
Лицо с жемчужной белизною,
Еврейский головной убор
И брови черные дугою ;
Литовский звук твоих речей,
Как бы от М-. повевает,
Душа его как будто знает —
И в мир фантазии своей
Невольным чувством улетает . . .
Старику.
Вы мило хвалитe былое,
Согласен с вами я во всем,
Приятно, бывши стариком,
Припомнить время молодое:
Лет пятьдесят тому назад
Вы весело, вы славно жили,
И вы влюблялись, вы шутили —
И все казалось вам в попад!
Как все тогда и вы являлись
На бал с рулеткою в руке,
С пучком в тяжелом парике,
И вам девицы улыбались:
Они сидели чинно в ряд,
В руках большое опахало,
Шиньен и фижмы их наряд,
Две мушки под носом блестят —
Все это прежде вас пленяло,
Но нынче нас оно смешит:
Не так одеты наши дамы,
Не так кафтан наш нынче сшит
И мы заслужим эпиграммы,
Смешны покажемся детям ,
И осмеют они , пролазы,
Как мушек древние проказы,
Французский лепет Русских дам . . .
К стихам.
Незвучный дар одной природы!
В часы пленительной свободы
Летали персты по струнам,
Стихи любви, нет! не для славы
Я вас писал, одни забавы
Влекли беспечного к стихам. —
Бегите легкими стопами;
Но если с томными очами
Девицы милые, под час ,
Стихи мои, похвалят вас —
Скажите им : мы в сердце жили ,
Струились тихою струей —
И благодарности чужой
Еще ни чем не заслужили ! . .
Андрей, или забавы россиян.
ОТРЫВКИ ИЗ ПОВЕСТИ.
VIII.
Андрей по праздникам, зимой,
На месте конного ристанья,
Любил с народною толпой
Глядеть на быстрое катанье,
Он зрел, как дикий сын степей,
Конь стройный, легкий, горделивый,
С храпящей мордой, с тонкой гривой
Опережал других коней. —
Вот ровно с ним бегут ристаньем,
Уже пред ним, он позади;
Конь весь кипит соревнованьем,
Он пасть готов — но впереди :
Ногами дерзостно махает,
В санях не чувствует возжей,
Копытом брызги высекает —
И самой молнии быстрей
От глаз, как будто, исчезает.
Опередил; летит стрелой;
Лед крепкий режет подрезами;
Напружил грудь, прядет ушами,
И вот уж он перед метой;
Он там — и с легкою дугой
Один поворотил санями. . .
IX.
Народ восторженный кричал;
От всех лились рукоплесканья ;
Но конь шел гордо, без вниманья,
Как бы превыше всех похвал :
Так Скальд, с горячею душою,
Придав бессмертия струнам,
Велик, доволен сам собою,
Не внемлет общим похвалам.
Х.
Андрей невольно восхищался,
Как легкой птицей близ саней
Безмолвный всадник быстро мчался,
И распалял лихих коней;
Без дерзости они б робели ,
Казалось, лед внизу трещал ,
Они над пропастью летели,
Лишь слой их с бездной разделял :
Так мчится парус над морями,
Так мореходец в сладкий сон
Стеной дубовой разлучён
С морскими грозными волнами.
XI.
Андрей им в след летел мечтами ,
И любопытными очами,
Обозревал весь длинный бег;
Близ бега долгими рядами
Тянулись сани за санями,
Топтали кони рухлый снег;
Блистали сбруи золотые,
Кольцом свивались пристяжные,
И с них дымился тонкий пар.
Тиуны, Гридни молодые
И жены тысяцких бояр,
В опашнях, в шубах, под фатою,
В различных бархатах, парчах
С мужьями, в легких пошевнях,
Капались долго над рекою.
ХII.
Бояся ревности мужей,
Во всем покорны их веленьям,
Страстями, чувством, наслажденьем
Им жертвуя от юных дней,
Они не знают и людей,
Они живут уединеньем;
Чтоб их свирепость не открыть,
Не смеют, явно пошутить,
Сказать с улыбкой два, три слова,
Иль светлый взор остановить
На взорах Отрока младова (*).
XIII.
Андрей их видел, их узнал ;
Когда он взгляды к ним кидал,
Лице презренье выражало;
В душе скрывая чистый жар,
Он не завидовал ни мало
Надутой пышности бояр —
Его богатство не прельщало. . .
Отвыкнув сердцем от страстей,
Узрев порок и преступленье,
Он скрыл, внутри души своей
Любви и ревности мученье. —
Угрюм и дик, во мгле ночей
Питаясь страшными мечтами,
Он был, как мертвый, для людей:
Так мачты жалких кораблей,
Оторванные от снастей,
Напрасно бьются меж волнами. . .
XVII.
Андрей, с Московских берегов,
Вдали видал, как за толпами
Бегут нестройными рядами
Толпы отважнейших бойцов:
Какое грозное смешенье!
На льду кипит свирепый бой;
Корысть, обман, остервененье,
За ними слезы, стон и вой. —
Идут ли дружною стеной?
Никто не вымолвит ни слова:
Кулак сожат, рука готова;
Еще вперед и кровь рекой !
ХVIII.
Не раз в том скопище бывало,
Что челюсть, темя отпадало
И мертвым падал Голиаф.
Иной вопьется, как удав,
Иль свиснет точно булавою —
И труп остынет над рекою. —
Не может стража разгонять,
Не смеет к ним и приближаться;
Не их ей силою стращать,
Не им от страха разбегаться!
Настигнет ночь, они уйдут;
На утро всяк за рукоделье;
Но в праздник снова, от безделья,
К реке на драку притекут. —
XXVI.
Андрей внимательный ко нравам,
К народным праздничным играм,
Бродя с толпою по горам,
Бывал на зрелище кровавом.
Там он видал, как на цепях,
Коня рожденного в степях,
К зверям на травлю выпускали;
Там страшно челюсти зияли;
Ревел израненный медведь;
Конь грыз, конь бил, топтал ногами;
Пускали псов, они стрелами
Неслись на славу и на смерть. —
Не редко, смученный борьбою,
Пес сильный, крепкий упадал —
И под могучею стопою, .
Окровавленный, издыхал. . .
XXVII.
Андрей не слушал восклицаний;
Он забывал в тени дубрав
Обитель тяжких испытаний,
Вертеп презрительных забав :
Так путник Веры оставляет
Разврат с коварной суетой,
И сердцем тихим улетает
В мир лучший, новый, в мир другой…
ЭПИЛОГ.
Для вас я повесть написал,
Изобразил Москву с холмами,
И за Уральскими хребтами
Я жертвы пасмурный искал:
В Сибирь мечтою улетал ;
Был там, где Лена протекает;
Нет! жертвы горестных страстей!
Не там сокрылся мой Андрей,
Не там его блуждают взоры,
Не те пред ним шумят леса,
Не те пред ним чернеют горы,
Не те яснеют небеса;
Пускай на время тайной будут
Его разбросанные дни,
Пускай сокрытого в тени,
На миг друзья его забудут;
Пусть он живет среди лугов,
Пускай мечтает в лучшем мире,
Он воспоет на тихой лире
Своих красавиц и богов :
Так уязвлен стрелой пернатой,
С холмов бежит олень рогатый;
Так он стремится ото псов,
Чтоб отдохнуть в глуши лесов…
Конец
(*) отрок — ныне Паж.