Гребенский казак

Гребенский казак

Пролог.

 

I.

Туман седеет над Кубанью,

Златит луна стремнины вод,

И сумрака неясной тканью

Слегка задернут неба свод;

Горят вечерние светила,

Сверкая, зыблются в водах;

Безмолвны степи— как могила,

Лишь ветр шелещет в камышах.

Все спит. В редеющем тумане,

Лихой Казак, сторожевой,

Беспечно дремлет на кургане,

К луке склоняся головой.

Но сон обманчив Черноморца—

Он слышит шелест ветерка,

И пробужденная рука

Равно погибельна для Горца,

Как Ляху сабля Запорожца!

 

Волна ль плеснется в тростнике,

Промчится ль топот за рекою:

Казак стоит уж над водою,

А сабля смотрится в реке…

Он терпеливо ждет набега;

Он нем, недвижим— как трава,

Стоит и ждет…И лишь у брега

Всплывет враждебная глава:

Блеснула сабля,— и катится

Во глубину реки она;

И кровью хищника дымится

Кубани светлая волна…

И конь, с безглавым трупом Горца,

Летит, испуганный в аул. (1)

И топот глуше.., смолк…и гул

Вторит смех дикий Черноморца…

И снова дремлет чутким сном

Казак на высоте кургана; (2)

И в одиночестве ночном—

Ни шашки меткой, ни аркана,

Ни пуль винтовки роковой,

Ни пагубной Адале встречи— (Адале, островитянин. Так именуют себя Закубанские Черкессы. )

Питомец не страшится Сечи, (3)

Лихой Казак, сторожевой.

 

II.

Я видел вас, сыны Кубани,

Оплот полуденным странам:

Ужасны в битвах ваши длани

Кавказским хищным племенам,-

В борьбе, в тревогах бесконечных,

На поле чести вы взросли,

И миг веселий скоротечных

Свободе в жертву принесли…

Вы край бесплодный, запустелый

Признали родиной своей;

Там в камышах, среди степей,

В убийствах Горец закоснелый,

Грозой кровавой проходил;

И Дона мирные селенья,

Одной молвою появленья,

В смятенье, в ужас приводил.

 

Нередко там, в землянках душных,

Гнездились шайки удальцов,

Корысти голосу послушных:

Татар, Калмыков и Донцов.

Там сын разврата, преступлений,

В порыве зверских исступлений,

В кругу сих бедственных семейств,

Людьми и Богом отчужденных,

Законом, верой осужденных—

Искал приюта и злодейств…

 

Без веры, чести и закона,

Бродили шайки всех племен:

От Волги, Терека до Дона (4)

С глубокой древности времен.

Грабеж, убийства, святотатства,

Измена, вероломство, месть:

Вот узы дикого их братства;

Кинжал— права, пороки—честь.

 

III.

Но час их гибели ударил.

С Днепровских шумных берегов

К Кавказу путь Казак направил, (5)

Ища добычи и врагов.

К пустому острову Тамани

Горсть Запорожцев, в челноках,

Пристала, с саблями в руках,

Смирять бродяг степей Кубани.

Приход нежданных возмутил

Толпы грабителей беспечных.

Ценою браней бесконечных

Казак те степи искупил.

Возникли ратные курганы,

Смирился, бедствуя, Кавказ;

И Кошевые Атаманы, (6)

С удалой вольницей, не раз (Пластуны (пешие стрелки) и Коменники (наездники) Черноморские, большею частию составляют сию вольницу, как наиболее отчаянные и искуссные в набегах.)

В его ущелья проникали,

И воплем смерти окликали

Заснувших хищнико в вгорах.

Порой, в аулах отдаленных,

Их заставали на пирах,

Вином и буйством упоенных;

Тогда дрожащая рука

Их шашкам острым изменяла,

И гибель хищников венчала

Отважный подвиг Казака…

 

IV.

С тех пор исчезли, как виденья,

Толпы спокойствия врагов;

И стал на месте запустенья

Пришлец с Днепровских берегов.

Забыл он шумные пороги,

Забыл Украинских он дев;

И полюбил душой тревоги

И дикой вольницы напев! (Черноморские и все Линейные Казаки говорят языками и наречиями соседних им, Горских племен)

Их Сечь давно уж запустела;

Их куреней развеян прах —

Но долго, долго искра тлела,

Любви к отчизне  в их сердцах…

 

Еще доныне, мощной дланью

Склонясь на ратноекопье,

В раздумье грустном, над Кубанью,

Казак отечество свое

Народной песнью славит звучной;

Нередко ж на кургане он,

В часы осенней ночи скучной,

Одной природой вдохновлен,

Простым напевом, без искусства,

Напевом родины своей—

Он изливал среди степей

Души желанья, сердца чувства

И пыл взволнованных страстей.

Еще доныне, в час беседы,

Казак, покрытый сединой,

Поет за брагою хмельной

Про Запорожские победы.

И редкий, редкий кто из них

Не знал грозы Татар, Поляков,—

Ужасных в битве Гайдамаков (7),

И Атаманов их лихих.

 

 

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

 

I.

Молчит Кавказ угрюмый, мрачный;

Стихает говор непогод;

Туман седой, полупрозрачный

Ложится на стремнины вод;

Ничто в горах не шелохнется—

В ущельях гул пустынный спит;

Порой лишь ворон встрепенется,

И глухо дебри огласит.

В ауле, на пороге сакли, (8)

Безмолвен, как ночная тень,

Стоял, без панцыря и сабли, (9)

Седой, задумчивый Уздень. (10)

Давно, давно уже отвыкла

От стали дряхлая рука,

И хищная глава поникла,

Как лист иссохший тростника.

Давно в нем сердце охладело

К набегам, буйствам, грабежам,

И в думе хищной не летело

К заветным Русским рубежам.

Лишь глас корысти ненасытной

Еще в нем душу волновал;

Своей отчизне беззащитной

Он стражем неусыпным стал.

 

II.

Уж сон его невольно клонит.

Дрожащим голосом, старик

Дремоту песнями прочь гонит—

Напев его отрывист, дик,

Как зверя вой, как бурь дыханье,

Как бездны мрачной клокотанье,

Как ветр порывистый ночной,—

Он дышит вольностью одной;

Страстей высоких, благородных,

Не слышно в песнях старика;

Глуха гармония, дика.

Порывов пламенных, свободных,

Как в бурю шелест тростника,

И чувств изящных, кротких, нежных

Сынам Кавказа не дано;

Душа хладней утесов снежных,

В них сердце камнем создано.

 

Старик поет, и глаз не сводит

В горах редеет мрак ночной,

И первый луч зари восходит,

Блеснув над снежной вышиной.

 

III.

Из мирной сакли, в час рассвета,

Выходит дева—красота:

Мила, прелестна— как мечта,

Как вдохновение Поэта,

Свежа— как утро, и легка—

Как дуновенье ветерка;

В ланитах жар, во взорах радость,

И страсти юности кипят,

Уста ее— восторга сладость;

Дыханье— вешний аромат!

Полунага, полуодета,

Подходит тихо к старику.

Так мотылек в исходе лета

Летит кувядшему цветку.

 

Старик.

Зачем так рано ложе мира

Ты оставляешь, дочь моя?

Что сделалось с тобой, Замира!

Ты будто вовсе не своя?

Во тьме ночей— недосыпаешь,

Веселых песен— не поешь;

Восходит день— и ты встаешь,

И по горам, как вихрь, порхаешь!

Что так к горам тебя влечет?

 

Замира.

Отец! Свобода там живет!

Там ветры радость навевают;

Ее там птички напевают;

Там чище воздух, день ясней,

Светлей мечты и слаще нега;

Там безопасно от набега

Ревнивых, зорких Узденей…

A здесь, в ауле, тяжко, душно

Дышать мне воздухом гробов;

Могу ли слышать равнодушно

Цепей бряцанье, стон рабов?

 

Старик.

Мы тем живем, то наша слава!

Что стоны хищников степей?

Они родятся для цепей:

Их плач, их муки— нам забава.

Пусть плачет тот, кто духом слаб,

Кто от природы низкий раб;

А кто цепей не переносит,

Как блага, жизни тот не просит.

 

Двенадцать лет тому назад,

За Терек шумный и глубокий,

Я вплавь пускался, одинокий,

Губить степей неверных чад…(11);

Но вдруг, заплесканный волною,

Конь верный тонет подо мною…

Я бился…волны рассекал;

Меня доспех мой увлекал

Во глубину, на дно речное.

Меня тревожил плена страх,

Как привидение ночное;

Свет исчезал в моих очах.

Я обомлел, совсем забылся..

И, задыхаясь, пробудился

Под тяжким бременем оков,

В жилище душном Казаков.

Улыбкой злости ненасытной,

Ругаясь пленника судьбой,

Толпой собравшись любопытной,

Казаки любовались мной.

«Вот, хищник-Горец, наши степи!

«Ты славно Терек переплыл!

«Для славы волю ты забыл

«Возьми взамен неволи цепи!

«Степные наши кандалы

«Таким, как ты,не тяжелы.

«И не тужи в младые годы

«О жалком призраке свободы!»..

Они с усмешкой говорят;

Их очи радостью горят.

 

С тех пор, всегда на смерть готовый,

Я стон и муку заглушал;

И, презирая рок суровый,

В цепях свободою дышал.

Без слез, без плача, без боязни

Я все терпел, я все сносил;

И у врагов, как блага, казни

Ужасной, медленной просил…

Они мольбой моей ругались

И надо мною насмехались…

Их души— ночь, сердца их сталь..

Но было узника им жаль.

 

В степях стерег я равнодушно

Их диких коней табуны;

Мне в чистом поле было душно

Без воли, без родной страны!

Но не понес я нареканья,

Чтобы бесплодные стенанья

И слезы скорби проливал!..

Нет, пред врагом высокомерным,

Стоял Лезгином— воле верным,

И муку сердцем поглощал.

 

3амира.

Но как, скажи, оковы плена

Расторгнуть тяжкие ты мог?

 

Старик.

Мне пособил Пророка Бог!

Кто цепь влачит, тому измена,

Поверь, ни мало не страшна

Была б спасительна она!

Уж третий год позорной муки

Свершал свой тягостный полет…

Железа врезались мне в руки,

И иссушил кровавый пот;

Я бледен был, как привиденье;

Изнеможенный дух ослаб;

Я все забыл, как сновиденье—

Но твердо помнил, что я раб…

Однажды, утром, за рекою

Завидя наших Узденей,

Казаки бросились толпою,

Как прах летучий, на коней,

Взвилися, свистнули, помчались

Как трость их сакли закачались,

Стоная, отозвался гул,

И мигом опустел аул…

Уж тень ночная восходила;

Враги, как горная вода,

Умчались в степи; мне светила

Приветной вольности звезда!

Вокруг меня лишь старцы, дети,

Да жены хищников лихих:

Я заманил их мигом в сети,—

И цепь упала с рук моих…

Вторя веселые напевы,

Вокруг меня собрались девы,

Моля угрюмых стариков—

Меня избавить от оков!…

Казак, Казак! Ты клял природу!

Ты укорял свою судьбу!

Зачем же ты давал свободу

Ожесточенному рабу?

Кляни ж меня!.. твое несчастье,

И плачь детей, и вопли дев,

Мне были слаще, чем напев

Весенней ласточки в ненастье!

Кляни меня: ты должен клясть!

Тебе, за подвиг добродушный,

Оставил цепи и напасть

Не враг, а раб твой малодушный!

 

Взошла полночная луна.

В ауле сон и тишина;

Лишь дети в колыбелях плачут;

Лишь кони дикие проскачут,

Заслышав зверя вдалеке;

Лишь волны плещут на реке…

—Пора, пора! (в душе звучало),

Забившись, сердце трепетало,

И разлилася в теле дрожь,

Когда извлек спасенья нож—

И ни живой я был, ни мертвой,

Пронзая сердце старика,

И замерла над жалкой жертвой

Моя дрожащая рука!..

Лилася кровь, душа темнела;

Душа все боле свирепела.

В неизъяснимой чувств борьбе

Мне мнились тихие упреки.

Обрызган кровью, одинокий

Ужасен был я сам себе!…

 

Уж много жертв невинных пало!

Моей зажженное рукой,

Селенье хищников пылало,

А я— стоял уж за рекой,

И не страшился их погони;

И похищенные мной кони,

Огонь завидя вдалеке,

Взвилися, гривы разметали,

Пустынный ветер обогнали—

И мигом скрылись в тростнике.

 

С тех пор, аул родной, приветный

Не покидал уж боле я!

И не рвалась душа моя

За Терек шумный и заветный!

Как некий, тягостный недуг,

Неволя истощила силы;

В цепях, в преддверии могилы,

Неукротимый замер дух.

Отрекшись буйных наслаждений

Одною местию дыша,

Не знает сладостных волнений

Моя холодная душа:

Она бесчувственна— как камень!

Она мрачна— как ночи тень!

Она мертва— как зимний день:

Ее лишь греют кровь и пламень!..

Я мучусь тайною тоской

С утра до поздней, темной ночи;

Давно забыл души покой,

И сна мои не знают очи!

Им не отраден стон рабов,

Однообразный плач, унылый;

Гляжу на свет, на день сей милый,

Как в сень отверстую гробов;

От горькой скорби и печали

Я весь и стаял, одряхлел;

Иссох от муки, очи впали,

И я— до срока охилел.

 

Замира.

Но что, скажи, виной сей доли?

Иль муку тягостной неволи

С собою в горы ты принес?

Иль от цепей стал к жизни хладен?

Всегда ли тот, кто иго нес,

Бывает зол и кровожаден?

 

Старик.

Кто раб однажды— раб всегда!

Навек в нем чувство онемеет,

Душа в злодействах закоснеет—

Он добр не будет никогда!

Алла велик и правосуден!

Я был в отмщеньи безразсуден:

Детей невинных крови глас

Я презирал в ужасный час!..

Но ты, скажи, о чем скучаешь?

Родной аул тебе не мил:

Зачем ты в горы убегаешь?

Давно ль аул тебе постыл?…

Зазорно девам одиноким

Бродить пред утренней зарей.

Легко там встретишься, порой,

С Лезгином пылким, чернооким,—

И пламя юноши очей,

И обольстительная сладость

Его пленительных речей—

Навек твою погубят младость.

Безчестья гибельный позор

Всего страшней для юной девы.

Ты знаешь давние напевы

Твоих подруг про деву гор:

Она доверчиво, беспечно

Порхала птичкой по горам;

Но наше счастье скоротечно—

За ним напасти по следам…

Она погибла без возврата!

Она молвы не пренесла,

И чести горькая утрата

Ее в могилу низвела!

 

Но скоро, скоро ты, Замира,

Не будешь в родине скучать;

Душой полюбишь негу мира,

Не будешь горы посещать:

Пред светлым праздником Байрана (12),

Тебя отсюда увезут;

В гарем великого Султана

Ценою злата отдадут.—

 

IV.

Смутясь, Замира улыбалась,

Словам внимая старика,

И тихо, тихо колебалась

На персях белая рука…

За вздохом вздох, она чуть дышит;

Идет к горам, склонясь главой;

Старик зовет— она не слышит;

Она уж скрылась за скалой….

 

Снег на утесах таял белый;

На небе ранний луч горел;

Печально изверг закоснелый

Во след невинности смотрел.

 

 

 

ГЛАВАВТОРАЯ.

 

I.

ЗАПОРОЖСКАЯ ПЕСНЯ.

По степи бурный ветер свищет,

На землю клонится ковыль;

Казак в широком поле рыщет,

За ним столбом несется пыль.

 

«Лети, играй, мой конь ретивый,

«Питомец вольности степной!

«Товарищ верный, терпеливый,

«Лети в Украину со мной!

 

«Довольно крови меч напился!

«Крутое сбилось острие;

«Ты, конь мой, в битвах утомился,

«И притупилося копье.

 

«Пора, с добычею и славой,

«Пора домой нам заглянуть!

«Пора набег забыть кровавой,

«И дома мирно отдохнуть.

 

«Светлей вода в Днепре широком,

«Тучнее паствы по лугам…

«На жестком ложе, одиноком,

«Не сладок сон моим очам.

 

«Лети, лети, мой конь ретивый,

«Питомец вольности степной!

«Товарищ верный, терпеливый,

«Лети в Украину со мной!»—

 

II.

Так пел наездник молодой

В горах, над бездной пробираясь;

Под ним ретивый конь, гнедой,

Храпел, на камнях спотыкаясь…

На дне ущелья ночи мрак,

Там бурный ветер глухо свищет;

Там, погрузяся в думы, рыщет

Лихой, отчаянный Казак!

 

Куда, незванный гость Кавказа?

Куда ты мчишься, сын побед?

Иль к ратным хижинам Абхаза,

Или к Лезгинам на обед?…(13)

Казак, опомнися— там гибель!

Не унесешь своих костей!

Кавказской вольницы обитель—

Могила для степных гостей!…

 

Шумит поток нагорный, мутный

Под наклонившейся скалой;

А по скале летит стрелой

Казак отважный, безприютный…

Как день— его был ясен взор;

Отваги огнь в очах играет;

Смеясь, летит по скату гор—

Врагов и бездны презирает.

Провал глубок, обрубом брег;

На дне чуть слышно клокотанье,

Как злого духа предвещанье—

Казак, сей пагубен набег!…

 

III.

Но что страстей неукротимых

Порывы может удержать?

Сыны отцов неустрашимых

Должны ль бледнеть и трепетать?

Должны ль, вдали завидя гибель,

Бег укрощать своих коней?—

Нет, други, не для нас…………

Мудрец и кротости учитель!

Ему тяжел войны позор!

Нет, нет! мудрец, наставник Света,

Ты не видал Кавказских гор

И хищных внуков Магомета! (14)

Как львы— бестрепетны они;

Как бурный вихрь— неукротимы;

Как натиск вод— неотразимы;

Их в битвах возникают дни;

Быстрее времени их кони;

Не знают страха их сердца,

И очарованные брони

Стоят усилиям свинца!

Они не знают мирной неги;

Не чтут святыни рубежей;

Живут добычей грабежей;

Их слава— хищные набеги!..

Зачем, зачем, скажи, мудрец,

Земле великого народа, (15)

Не злато, не сребро, природа

Дала железо, да свинец?

Зачем она нам не сказала:

«Железо куйте на орала!»

 

IV.

Кровавой славы шум и блеск

Царей, народов ослепляет;

Возникнет, мчится, исчезает—

Как отдаленный моря плеск…

Кого ж, кого безумцы славят?

На грудах праха и костей,

Чей мавзолей кровавый ставят

Рабы пороков и страстей?—

Того, кто в буйствах закоснелый,

Грозой на царства находил;

Кто зверь, душой освирепелый;

Кто уз и крови не щадил;

Кто мукой ближнего венчался;

Кто пеплом нивы засевал;

Кто славой зверя величался,

И землю кровью утучнял…

Разврат, убийство, вероломство—

Вот их великие дела!

И далеко идет в потомство

Льстецов презренная хвала!!..

А вы, сыны законов, чести,

А вы, отечества отцы!

Едва об вас доходят вести,

Едва вас знают мудрецы!..

Вы шли тернистою дорогой;

Скучна нам повесть ваших лет;

И добродетели вы строгой

Святой не рушили завет!

Зачем сковали вы злодейство?

Зачем щадили ближних кровь?

Зачем в Адамово семейство

Вводили дружбу и любовь?

 

Славней названный сын Аммона!

Он шел кровавою стезёй,

За тем, чтоб в стенах Вавилона

Быть добродетели грозой!

Он шел— Персеполь ,плод усилий

Веков, народов и умов,

Цель тяжких, гибельных насилий—

Погиб в честь Вакховых пиров.

На низком лоне сладострастья

Его застиг досрочный час;

И правды враг, любимец счастья—

Как страшный метеор, угас.

 

Везде безумство торжествует

Скучна народам тишина,

И из страны в страну кочует

С кровавой славою война!

Так, не дивись же ослепленью

Народов варварских, Волней!

Быть может, мир дождется дней,

Когда прямому просвещенью

Безумство крылья разрешит,

И грубых предков заблужденья,

Как Дон-Кишота похожденья,

Молва потомству возвестит.

Тогда, быть может, друг морали,

Взглянув на древние скрижали,

С прискорбьем отвращая взор,

Нам скажет горький приговор!..

Другой, досадуя, быть может,

В огне писанья уничтожит,

И не поверит он вовек,

Чтоб мог быть зверем человек!

 

V.

Летит Казак— ущелье уже;

Вот скалы слились вдалеке;

Поток подземный плещет глуше…

Забилось сердце в Казаке,

И ярко засверкали очи;

Вдали завидя дым густой,

Краснеет всадник молодой—

Как небо в час рассвета ночи!

Но что же в нем волнует кровь?

Добыча ль, мщенье, иль любовь?

Куда отважно, без боязни,

Самонадеянный летит?

Какой злой дух его манит

В вертеп убийств и лютой казни?

……………………………………………….

……………………………………………….

………………………………………………..

 

VI.

Но кто же сей Казак бесстрашный

Младой, запальчивый, отважный?

Вы спросите меня, друзья!—

Преданье твердо помню я:

Не пил он светлых вод Кубани,

Он не степей заветных сын:

Он был дитя кровавой брани,

Кавказа дикий гражданин.

На гребнях гор, под сенью снега,

На голых, каменных скалах,

Не зная что такое нега—

Он взрос в убогих шалашах.

Там на копье, в утес воткнутом,

Его висела колыбель;

Не голос нежный, как свирель,

Его баюкал в детстве лютом:

Его баюкал ветра свист

И шум осенней непогоды,

И согревал иссохший лист

Дитя забытое природы.

Еще младенцем он привык

К своей суровой, тяжкой доле;

Как горы— был он беден, дик;

Как горец— был привязан к воле.

Младенец резвый и живой,

Цветок Кавказа юный, нежный—

В осенний хлад, полунагой,

Он на утес взбирался снежный;

Без страха в пропасти глядел,

Клубы катая снеговые,

И рано страсти роковые

В своей душе возжечь успел.

Потомок древних Запорожцев,

Он часто песни их певал;

И ненавидя хищных Горцев,

Он их язык перенимал,

Лета сменялися летами,

Своей урочной чередой;

И, с невозвратными годами,

Одна забава за другой

Уплыли в вечность….

Голос нужды,

Беспечным детям голос чуждый,

В нем пробудился наконец!

Но сталь, отвага и свинец

Семью убогую кормили,

И голос тягостный смягчили;

Богатый— бедностью своей,

Он грабил Горских Узденей;

В аулах ближних, отдаленных,

Он был грозой иноплеменных;

Был славен славой дел лихих;

Но вдруг смирился и затих.

В родной аул добыч не возит;

Угрюм в беседах казаков,

Родных упреки молча сносит,

И убегает стариков,

Проходит год— вольней Лезгины

Стада в ущелиях пасут,

И безопаснее в долины

Их девы юные идут.

Родной семьи он слышит ропот;

Опять проснулся нужды глас;

В нем жар воинственный погас,

И, вражеский заслыша топот,

Уже в нем страсти не кипят—

Они в душе, казалось, спят.

 

Казак, Казак! Какой борьбою

Твоя душа омрачена?

Или она удручена

Твоей суровою судьбою?

Давно ль, безпечный, на коне,

На смерть, на пагубу Лезгинам,

В ночной ты вился тишине

По неприступным их долинам?

Опомнись, юноша! взгляни

На меч твой, ржавчиной покрытый,

Враждебной кровью не омытый—

Ужель твои умчались дни?—

Но, непривычный к длинным спорам,

Казак не внемлет ничему:

Ни тихим матери укорам,

Ни пылким юнош разговорам:

Он внемлет— сердцу своему!

 

VII.

Но, вот, проехал он ущелье;

Вот на скале уже стоит…

И в даль внимательно глядит…

Души внезапное веселье

Блеснуло молнией в очах

Как отблеск света в небесах…

Под наклоненною скалою,

Одета утреннею мглою,

Как Пери (Падший, но благодетельный дух, по понятиям Мусульман.) светлая, одна,

Слегка задумчива, грустна,

Волнистым локоном играя,

Опершись белою рукой,

Сидела дева молодая

Над шумной, горною рекой,

И в струи быстрые бросала

Кавказа дикие цветы,

И в думе легкой рисовала

Волшебной юности мечты;

Неясным призраком печали

Она, казалось, занята,

И что-то тихо лепетали

Ее невинные уста.

И груди быстрое движенье,

И жар ланит, и тайный страх,

И недоверчивость в очах,

И сердца вещего биенье,—

Все в ней слилось в красу одну—

Как звук нестройный в тишину.

В восторге страстном, в исступленьи

На деву юноша взирал,

И, в жарком сердца упоеньи,

Воспламеняясь, трепетал…

В очах его прекрасных, черных

Святой любви огонь горел,

Порыв страстей в душе кипел,

Кипел— как струи вод нагорных;

И к деве робкой, молодой,

Казак, покрытый потом, прахом,

Летит, с надеждою и страхом

Из лука пущенной стрелой…

И девы взор полуоткрытый

Вдали завидел Казака,

И зарумянились слегка

Ее стыдливые ланиты….

И резвой серною она

К нему навстречу побежала,

И стройный стан обрисовала

Суровой ткани пелена.

 

 

 

ГЛАВАТРЕТЬЯ.

 

I.

Белели Казбека вершины, (16)

Туман свивался пеленой,

И на безмолвные долины

Сходил палящий летний зной;

С вершин утесов упадая,

Вода клокочет снеговая;

В горах протяжный стонет гул;

Ветр не шелохнется, прохладный;

Под свесом скал, в тени отрадной,

Безмолвен хищников аул;

Лишь раздается одинокий

Лай неусыпных псов далекий,

И вьется коршун молодой

Над раскаленною скалой.

 

В безмолвной неге, сладострастной,

С Лезгинкой юною, прекрасной,

Под тенью липы вековой,

Сидит наездник удалой;

Вблизи по воле конь ретивый

Щипал иссохшую траву;

И тихо всадник молчаливый

Склоняет жаркую главу

К Лезгинке юной на колена…

И, не страшась измены, плена,

Любуясь девы красотой—

Он занят светлою мечтой.

 

Любви горячие лобзанья,

Волнуя, распаляют кровь;

Уже не зной и не любовь—

Томят их тайные желанья…

И душно деве…пелена

С груди биющейся упала

В ланитах краска пробежала….

И взор потупила она,—

Молчит….

Дрожащею рукою

Отерла пот его чела,

И кудри спадшие другою

Вкруг шеи белой обвила…

Казак трепещет…стыд ничтожный

Его порыв не удержал:

Он понял взор неосторожный,

Он тайну девы разгадал………

 

Сбылось! Неясные укоры

Проснулись поздно в их сердцах;

И потускнели девы взоры,

И навернулися в очах

Расканья и грусти слезы…

И над безмолвною четой

Летают сумрачные грёзы

Печальной, вещею мечтой.—

В смятеньи тяжком, неприятном,

В раздумьи грустном, непонятном,

Они в безмолвии сидят,

Они друг на друга глядят…

Они себя не понимают,

В устах их речи замирают,

Они не смеют и вздохнуть…

Улыбкой робкою, притворной

Хотят загладить миг позорной.—

Но можно ль совесть обмануть?

Ах, нет! уста им изменили;

Горька улыбка девы гор;

Их взоры тускло отразили:

Тоску, раскаянье, позор!..

Уста с дрожащими устами,

Рука с трепещущей рукой—

Слилися слезы со слезами

И поцелуй любви с тоской.

 

IL

Замира, бедная Замира!

Что сталось, милая, с тобой?

Какой враждебною судьбой

Ты загубила радость мира?

Ты отреклася крови уз,

Ты голос веры заглушила,—

С врагом отечества союз

Нерасторгаемый свершила!..

Где, дева, счастье дней твоих,

Невинность, детская беспечность?

Их погубил единый миг,

Их поглотила бесконечность!

Что ждет тебя?— безвестный рок!

Быть может, совести мученья,

Беды, заботы, огорченья

И неизгладимый упрёк!

Быть может, кроткого супруга,

В тоске участника и друга,

Ты в обольстителе найдешь;

Быть может, милая Замира,

В чужом ауле, в неге мира

Ты жизнь спокойно проведешь.

Но не замолкнут угрызенья

В преступном сердце никогда!

Нигде не встретишь наслажденья:

Тебе равно— везде беда!

Неумолимый враг, отныне

В твоей сердечной глубине!

Ни в бедной хижине, в пустыне,

Ни в знойный день, ни в тишине

Ночей таинетвенных, прохладных,

Ни в ласках мужа безотрадных—

Тебе нигде спасенья нет!

Твой час пробил— увял твой цвет!

 

Мудрец холодный, равнодушный,

Влеченью сердца непослушный,

Ты не судья над девой гор!

Не ей, не ей твой приговор!

Дитя невинное природы,

Она не знала ничего;

Порыв страстей и миг свободы

Ее лишил навек всего!

Она невинна пред тобою;

Она в пустыне рождена…

С очаровательной красою,

Ужели камнем быть должна?

В душе, страстями распаленной,

Рассудок слабый изнемог,

И пылкой деве, ослепленной,

Он правду высказать не мог.

Она невинна! Глас природы,

Глас необузданных страстей

И юности кипящей годы—

Отравой были ясных дней!

 

В краю чужом, в краю пустынном

Ее друг сердца защитит,

И время о грехе невинном

Воспоминанья истребит!

И к ней вовек не прикоснется

Тоски холодная рука;

И в мирной сакле Казака

Ей радость снова улыбнется…

Так, непорочная, она

На радость Небом создана!…

 

III.

Недолго снег лежит в долинах

Один мгновенный солнца луч

Мелькнет украдкой из за туч—

И воды хлынут на стремнинах

Не вечно душу Казака

Томит внезапная тоска;

Не вечно сердцу девы горной

Томиться мукой непритворной:

Пора престать им слезы лить—

Тоской беде не пособить.

Что наши стоны и рыданья?

Пустынным ветрам скудный дар.

Любви горячие лобзанья

Верней зальют души пожар.

 

Казак.

Не плачь, не плачь, моя подруга!

Тебя в обиду я не дам!

Люби меня, как брата— друга,

Тебя за жизнь я не продам!

Со мной, со мной в родные горы…

Как вихрь, нас борзый конь домчит,

Замолкнут тайные укоры,

И нас ничто не разлучит!

Тебя там примут, как родную;

В уютной хижине моей

Ты не узришь печальных дней—

Ты встретишь вольность золотую;

Тебя никто не упрекнет;

Все наши жены— похищенье;

И Узденя и братьев мщенье

Тебя вовеки не найдет.—

Иди со мной!…

 

Замира.

Куда, мой милый!

В какой стране мой век постылый

Я в сиротстве должна влачить?

 

Казак.

Не в сиротстве ,со мной, Замира!

На славных берегах Шадгира (17)

Ты будешь радости делить:

Ты не узришь там душной неги,

Там воля дикая одна,

И родина моя бедна—

Как скалы голые Нашеги…(18)

И все имущество ее—

Булатных сабель острие.

 

«Ичар-Мычкиз!» вскричала дева (19)

В порыве горести и гнева.

И на трепещущих устах,

Родяся, речи замирали;

И злые страсти засверкали

В воспламенившихся очах.

С любовью ненависть смешалась;

И сжалось сердце— и рука

К груди испуганной прижалась,

На смерть, на гибель Казака…

Дрожит Лезгинка…. блещет сталь.

Казак, опомнись! Что с тобою?

Твой час летает над главою—

Забудь мгновенную печаль!

Но сердце деву обмануло;

Ослабла мстящая рука,

И робко острие прильнуло

К смятенной груди Казака.

 

В немой тоске, в оцепенеиьи,

В безумном, диком исступленьи,

Она недвижима сидит;

Она в глаза ему глядит;

Огнем ее пылают взоры;

Кипит взволнованная кровь,

И сквозь безмолвные укоры

Мелькает робкая любовь…

Сталь из руки, звеня, упала;

Закрывшись белою рукой,

Безмолвно дева зарыдала—

И слезы хлынули рекой…

 

Замира.

Ичар-Мычкиз!дитя разврата!

И на тебя сменяла я

Родной аул, отца и брата!

Беги! Я боле не твоя!

Беги! Тебя я ненавижу!

Беги, беги— твой страшен взгляд!

В твоих очах погибель вижу!

Твое дыханье— лютый яд!…

Кровавой мести, страшной мести

Не от меня ты примешь дань:

Убийца жен, Уздень без чести,

Тебя накажет сильных длань!..

Беги! Тебя я презираю!..

Замрет, замрет любовь моя!

Ее отрады проклинаю!…

Беги, Мычкиз— Лезгинка я!

Не доверяй моим рыданьям

Души обиженной страданьям.

Бессильна я…но предо мной:

Мой мститель— мой аул родной!»

Волнуясь в воздухе, взвевалась

На деве ткани пелена;

И по долине дева мчалась

Как вихрь, как по морю волна.

 

IV.

Побегом девы изумленный,

В смятеньи юноша молчал;

Но вдруг, надеждой окрыленный,

Он вслед за нею побежал.

«Я не Мычкиз, моя Замира!

Пришлец в их дикой стороне!

Я гость на берегах Шадгира;

Твоя к ним ненависть— во мне!»

Душа Лезгинки прояснилась;

Угас воспламененный взор;

Любовью ненависть сменилась,

И тихо исчезал укор…

И недоверчиво ласкала

Она любимца своего;

И на младом челе искала

Примет отечества его.

Порывы гнева и печали,

Как тень, сбегая, исчезали:

Очаровательна она—

Как майской ночи тишина!

 

Казак.

Что так безмолвно, так уныло,

Так подозрительног лядишь?—

Черты врага, черты постылой

Во мне, Замира, не узришь!

Я не Мычкиз! Среди жестоких

Кистинских гибельных племен,

Мы пришлецы из стран далеких!

Нам, с незапамятных времен,

Оружье, кров их земли дали!

И на вершинах снежных скал,

Куда орлы не залетали,

Казак непобедимый стал…

 

В те неприступные вертепы

Мычкиз запальчивый, свирепый

Страшится сердцем заглянуть;

Там краток блеск весны отрадной,

Не тает снег в ущельях хладный,

И зной не смеет досягнуть…

Откуда мы, не помнят деды.

Кочуя из страны в страну,

Они забыли старину

И предков имя и беседы,

И их в веках затерян след—

Как в сумраке западший свет!

И токмо в песнях уцелевших

У нас поется иногда

Про славных прадедов, гремевших

В давно забытые года…

Но где их гробы, мы не знаем;

Лишь к нам в поверьях перешли

Широкий шумный Днепр с Дунаем,

То были реки их земли!..

Свободны мы; в убогой доле,

Страну туманов и снегов

Мы предпочли златой неволе!

Всю жизнь проводим в ратном поле;

Смеясь усилиям врагов,

Мы саблю саблей отражаем,

На их аулы наезжаем;

В долинах мирных и горах

Наносим смерть и сеем страх.

Но дев прекрасных, чернооких,

Но наших пленниц мы щадим,

И от врагов своих жестоких

Увозим к хижинам своим;

Их красоту высоко ценим,

Вовеки их не продаем;

Их ласкам вечно не изменим;

Им жизнь, им сердце отдаем!

Под хладной медною кольчугой

Сердца в нас бьются для любви!

И ты единственной супругой

В моей душе одна живи!

 

Замира! Бедны наши горы:

Но там— как птица, ты вольна!

Ты будешь властвовать одна

Над сердцем пламенным!.. Затворы,

Гарем— темницу красоты,

Любовь не мужа, а тирана,

Любовь бесчестную Султана—

Ужели не сменяешь ты

На наши горы и свободу?

Ужели сердце ты отдашь

Сластолюбивому деспоту?

Ужели ты себя продашь

За негу душную и злато?

Слыхал от стариков когда-то…

Но, нет!.. тебя я пощажу!

Тебе всех бед не расскажу…

Ах, там невольницы младые

В холодной пышности цветут,

И чрез убранства золотые

Украдкой по свободе льют

Раскаянья слез горьких реки!..

Теперь решительный ответ:

Моя Замира, или нет?

 

Замира.

Твоя, мой друг! Твоя навеки!

Ты видишь слезы— но оне

Последний дар родной стране!

Простите, мирные долины!

Простите, незабвенных гор

Великолепные картины—

Вас боле не узрит мой взор!

Аул родной, аул угрюмый,

Где я лелеяла в  тиши

Мои младенческие думы

И первый жар моей души,

Прости! Тебя я оставляю!

Прости отцов моих страна!

Я вас душой благословляю!..

Замиры участь решена!!..

И ты, Аксай, роскошный, томный

Супруг заботливый полей,

Звезда утех, свидетель скромный

Блаженства юности моей,

Прости!.. тебя я покидаю,—

И сладостным журчаньем струй

Ты передай родному краю

Прощальный девы поцелуй!

 

Отец мой! я не успокою

Остаток грустных дней твоих!

Твоих очей я не закрою,

И не узришь ты ласк моих!

Ты сам отринул наслажденье!

Ты бегства дочери виной!

Кто продает свое рожденье

Постыдной золота ценой?…

В стране чужой, в стране холодной,

В отчизне друга моего,

Я буду бедной, но свободной,

Я буду жить лишь для него!..

 

V.

В восторге юноша лобзает

Подругу в томное чело,

И с осторожностью сажает

Ее с собою на седло.

Заслышав поле, конь ретивый

В долине радостно заржал;

Над бездной вихрем поскакал,

Взмахнув всклокоченною гривой…

Ему далек и труден бег.

Руками белыми, как снег,

Вкруг шеи юноши обвилась,

И жаркою главой, слегка

Замира в неге прислонилась

К кольчуге медной Казака…

Ее свершилось упованье!

Она счастлива— на груди

Души любимца пьет дыханье!..

Ей счастье брезжет впереди.

Ее душа светла— как струи,

В ней страсти все слились в любовь

И распаляют девы кровь

Восторги, нега, поцелуи…

Она задумчива, тиха

Как упованье жениха!

 

VI.

Уж по утесу над оврагом,

Конь осторожный плавным шагом,

Дрожа, спускался в глубину, (21)

Тревожа бездны тишину.

 

Замира смотрит и бледнеет!

Лепясь над бездной, конь дрожит;

На дне оврага ночь лежит,

И день задумчиво темнеет.

Казак бестрепетный коня,

Бренча уздой, торопит, нудит,

И от подруги страх гоня,

Поет— и гул подземный будит.

Вдруг глас раздался с высоты;

Протяжно бездна застонала…

Чего ж дрожишь, Лезгинка, ты?

Чей глас, счастливица, узнала?…

 

Замира.

Творец! То голос Узденя!..

Меня, меня, несчастный, кличет;

Меня в горах, в долине ищет,—

Но не найдет уже меня!..

Его Замира недостойна…

Он не узрит ее позор!..

 

Казак.

Не плачь, Замира, будь покойна!

К чему бесплодный сей укор?

 

3амира.

Он мне отец!

 

Казак.

Ты мне супруга!

Забудь его—живи для друга!

 

Замира.

Забыть его— не в силах я!

Взглянув на снежные вершины,

Я вспомню дряхлые седины—

И радость отлетит моя!

И сердце отречется мира!

 

Уздень (над бездной).

Замира!— дочь моя, Замира!

 

Замира (в исступлении).

Прости— и не кляни меня!…

 

Казак (вполголоса).

Молчи!.. я вижу Узденя…

 

Замира (торопливо).

Скажи, где он?…

 

VII.

Над бездной, хилый

Старик, измученный, унылый,

В оцепененьи стоял,

Согретый знойными лучами…

И робко, мутными очами,

Казалось, бездну измерял!

Уста безмолвно шевелились;

Прах на всклокоченной браде;

По ней— как брызги на воде,

Катяся, слезы серебрились:

И оковал его испуг—

Как цепь, как тягостный недуг.

«Замира!» вскрикнул, цепенея;

Она нема, она без сил;

И молча, гневом пламенея,

Старик ей небом погрозил!

К чему, старик, твои угрозы?

Она не слышит ничего!

В объятьях друга своего

Она лежит— как пышной розы

Грозою сбитый юный цвет;

В ней жизни, в ней дыханья нет!

И пеленой внезапной ночи

Ее задернулися очи;

И хладно, бледно то чело,

Где счастье юноши цвело!..

 

Летит Казак с своею жертвой,

С своей подругой полумертвой,

Призывам старца не внемля,

Под ним лишь сыплется земля…

Старик отринутый, бессильный,

Возвел на небо взор умильный,

И, трепеща, рукою сжал

Оружье мщения— кинжал.

Земля, казалось, пошатнулась,

Казалось, бездна содрогнулась,

И хладный тронулся утес:

Отец проклятье произнес.

 

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

 

1. Аул, селение. Кто бывал в Крыму и видел Татарские деревни (кой) в горах, тот имеет полное понятие об образе постройки Кавказских жилищ. Разницы почти никакой нет, кроме названия.
2. Курган, по-Малороссийски: могила, насыпное возвышение, с которых часовые Казаки наблюдают за Горцами.
3. Питомец Сечи, я разумею Запорожской. По воле Екатерины Второй, Запорожцы перешли с Днепра на Тамань в конце XVIII века.
4. Шайки сии были или целые племена и народы, как-то: Угры, Печенеги, Половцы, Монголы и проч., или же сбродные толпы со всего Света, производившие разбои по Волге, Дону и Азовскому морю. Самые Донские Казаки вначале составляли подобные шайки. Кто помнит мятежные времена Самозванцев, тот твердо знает, сколь потерпела Россия от сих бродяг.

5.Усмиренные силою оружия Императрицы Екатерины II, Запорожцы покинули Днепровские пороги, и избрали Кубань, как страну более отдаленную и пустынную (Сама Императрица дала им на сии земли жалованную Грамоту, помнится, при Атамане Головатом). Часть их перешла на Буг — Бугские Казаки. Некоторые же ушли (на чолнах) в Турцию и в самые Кавказские горы. И поныне живут несколько Запорожцев между племенами Ноктахаже.

6. Кошевой, происходит от Турецкого слова кош, принятого в Малороссийском языке, которое означает: притон, пристанище, сборное место, собрание.
7. Гайдамак (собственно Гайдамака) значит бездомный, беззаботный, неустрашимый наездник, попросту: отчаянный разбойник. Предание говорит: что Запорожцы никогда не женились, не терпели женщин, не имели усадьб, жили хищничеством и разбоями, были самый неприятный сосед Туркам и в особенности Полякам, и проч.
8. Сакля, хижина с плоскою камышевою или земляною кровлею.
9. Богатейшие Горцы еще и доныне носят панцыри.
10. Уздень, горский дворянин. Слово сие соответствует Польскому: шляхтич, в полной мере.
11. Линейные Терекские Казаки суть Донские переселенцы; говорят чисто по-Русски.
12. Байран или Байрам, есть важнейший Магометанский праздник, следующий за постом Рамазаном (по-Татарски Ураза).
13. Лезгистан, некогда был обширнейшею страною Кавказа, назван по имени племени— Лезгинов. Он простирался от правого берега Терека до Каспийского моря, но в последствии Лезгины вытеснены за Аксай Кистинскими и Осетинскими племенами. Абазы или Абхазы занимали полосу гор от Черного моря почти до левого Терекского берега; на север от них (по Кубанским рекам) жили и живут поныне Кабардинцы и Закубанцы, именующие себя Адале (островитянин).
14. Все сильнейшие и знатнейшие племена Кавказа, как-тo: Закубанцы, Абазинцы, Кабардинцы, Лезгины, частию Кистинцы и Осетинцы и проч., исповедуют Магометанскую веру. Большая часть из них не имеют о ней никакого точного понятия, а молятся Аллаху и Магомету понаслышке. Чеченцы, Ингуши, Карабулаки, кажется, не веруют ни во что, кроме своего оружия.
15. Собственно Россия богата преимущественно железом. Впоследствии (помнится, при Петре I), открыты медь и свинец. Сибирь же приобретена железом.
16. Казбек есть одна из высочайших гор Кавказа. Он стоит почти в средине гор, и при подошве его вытекает Терек.
17. Шадгир или Осай, течет ныне по Кистинским землям, на границе, кажется, Ингушей и Карабулаков; впадает в Сунжу с правой стороны.
18. Нашеги или Нашехи, беднейшая деревушка Горных Чеченцев.
19. Ичары-Мычкиз, горный Чеченец. Злейшее племя на Кавказе; оно всеми ненавидимо и со всеми племенами во всегдашней вражде.
20. Аксай, вероятно Татарское Ак-су, белая вода. Важнейшая река, впадающая в Терек, с правой стороны. Во дни славы Лезгистана, он протекал почти посредине сей области; ныне же составляет границу между Лезгинскими и Чеченскими владениями.
21. Я забыл важное обстоятельство: в горах Кистинских, Осетинских и проч. нет других дорог, кроме ложбин, образуемых реками. Такова была славная Терекская дорога в Грузию. Узкие, глубокие сии ущелья зимою вовсе не проходимы, по причине полноводия рек.

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

 

I.

Редел мрак ночи над станицей,

Рассвета тусклый близок час;

Уж месяц сумрачный погас

Пред восходящею денницей…

И, поднимаясь от земли

На неприступные стремнины,

Навечно-снежные вершины,

Туманы, зыбляся, легли.

По скалам бор дремучий тмится;

В станице сон, в станице мир,

Лишь глухо над горой клубится

Неумолкаемый Шадгир.

 

За саклей дальней, одинокой,

На дне оврага под скалой,

В неволе тягостной, жестокой,

Томится узник молодой;

Гремя докучными цепями,

Несчастный жизнь свою клянет;

И тихо, грустно над струями

Он песню дикую поет:

 

ПЕСНЯ УЗНИКА.

 

1.

Родное солнце Лезгистана!

Взойди над вражеской страной.

Сквозь зыби душного тумана

Разлей отраду надо мной!

Далеко родина святая!

Моя подруга ждет меня!

Заря надежд, заря златая!

Согрей в неволе Узденя!..

 

2.

Звала отвага волю в поле;

Заржал, взвился ретивый конь—

Уздень счастлив!.. в завидной доле,

Он сеет трупы и огонь…

Не жди, не жди меня, подруга!

Тебе я в поле изменил;

Неволи цепь— моя супруга!

Аркан врага меня сманил…

 

3.

Уздень на вражеском кургане

Спал непробудным, крепким сном

Уздень проснулся на аркане,

В глухом безмолвии ночном…

Гребенский конь, быстрее тучи,

С неволей на свиданье мчал;

Клубами вился прах летучий,

Казак задумчивый молчал…

 

Далеко родина святая!

Моя подруга ждет меня!

Заря надежд, заря златая!

Не обмани ты Узденя!..

 

II.

Младенца спящего качая,

В безмолвной сакле, под окном,

Восхода утра ожидая,

Сидит Казачка молодая—

В уединении ночном.

Ее младенец не покоен,

Он весь горит, он тяжко болен,

И одинока плачет мать,

На миг не смея задремать.

 

Беспечный муж, в суровой доле,

Гуляет вольно на коне;

В чужих аулах, в чистом поле

Подарков ищет не жене.

Где ночью спит, где днем он рыщет,

Где шашка меткая его

С неотразимой пулей свищет—

Она не знает ничего.

Он равнодушно с ней прощался,

Он поцелуй холодный дал;

Взглянул сурово и помчался—

И пыльный след вдали пропал….

И одинока и уныла

Казачка в хижине живет;

Ей длинен день, ей ночь постыла,

Ей утро радость не ведет.

 

рассвета ночи час угрюмый,

Шадгира отдаленный шум,

Ей навели унынья думы,

Мечты заняли пылкий ум.

Она ,как грустное мечтанье,

Опершись на окно рукой,

На слабое зари мерцанье

Глядит задумчиво, с тоской.

Как ранний луч в туманах ночи,

Ее унылы, тусклы очи;

Они без жизни, без огня—

Как зимний, краткий отблеск дня.

Утраты пламенных желаний,

Следы минувшей красоты,

Томленье грустных вспоминаний

И безотрадные мечты:

Все в ней изображалось живо;

И говорят красноречиво—

Осанка, юное чело:

Что счастие Казачки томной,

Под игом грусти вероломной,

Еще недавно отцвело.

 

Ах, время, время, враг прекрасных!

С минувшим блеском красоты,

Желаний пламенных, напрасных

Зачем не подавляешь ты?

Сердца горят, бесплодно тают,

Сердца в томленьи увядают,

Сердца их ноют без отрад

И ждут, когда ж они остынут,

Когда мечты и грусть покинут,

И их скует бесстрастья хлад!..

Тяжелый крест красе отцветшей!

Зимой застигнутый цветок;

Или на древе уцелевший,

Еще не сорванный листок!..

Осенний ветер, снег и стужа,

И зимний день без теплоты:

Вот хладные приветы мужа,

Вот часть увядшей красоты!..

Равно, равно прекрасных счастье!

Оно им льстит во цвете лет;

Им полдень— раннее ненастье!

Им вечер— горестный привет!

 

III.

В уныньи тяжком, одинока

Казачка под окном сидит;

И без внимания глядит

На зыби дальнего потока,

На тмившийся в тумане бор,

На живописные картины

Гребенской сумрачной долины

И на вершины снежных гор….

Душа полна воспоминаний;

Они в тоске отрада нам!

Мы все, мы все в стране мечтаний

Надеждам воздвигаем храм!

 

Напев тоски, напев печали,

Напев суровый Узденя,

Ей ветры горные примчали

С восходом золотого дня….

О, как она затрепетала!

Как билась грудь под пеленой!

Чей голос скорбный услыхала?

То глас знакомый, глас родной!..

И торопливо, и неловко

Кладет младенца в колыбель;

Украдкой, озираясь робко,

Скрыпучую отперла дверь;

Окинув беглыми очами

Станицу спящих казаков,—

Бежит с тяжелыми ключами

Быстрее горных ветерков.

 

Младенец плачет, мать нe слышит:

Пугливой серной по скале

Она бежит в туманной мгле,

Лишь покрывалом ветр колышет…(1)

 

IV.

Склонясь измученной главой

К позорной цепи роковой,

Томился мукой безотрадной

Питомец воли кровожадной.

Страшна была его печаль,

Тоска души люта, свирепа;

На дне глубокого вертепа

Он грыз цепей тяжелых сталь

Окровавленными устами,

И дико мутными очами

Следил движение волны

На дне кипящей глубины.

 

Бледна, задумчива, уныла—

К нему Казачка подходила;

Обезображенный Уздень

Напомнил ей разлуки день

С отцом, с отеческой страною…

Мечты прошедшего слились,

И над безмолвною вились

Неясной, тусклой пеленою;

Она не видит ничего—-

Ее душа в очах его;

И робкие скользили очи

По окровавленной главе—

Как тусклый свет звезды полночи

По иссыхающей траве.

Он увидал, он содрогнулся;

В порыве бешенства рванулся;

Цепями глухо зазвучал,

И обессиленный упал…

Кровь полилась из раны свежей;

Он отвратил свирепый взор,

И боль, и ярость, и позор

Сокрыл под буркою медвежей!

 

Уздень.

Прочь, женщина! я враг тебе!

Моею мукою смеяться,

Моей неволе любоваться

Не дам врагов моих рабе!

Нe подходи!…

 

Казачка.

Уздень несчастный!

 

Уздень.

Я счастлив, счастлив……….

 

Казачка.

Гнев напрасный

Не облегчит твоей тоски!

Я цепь сниму с твоей руки!

 

Уздень.

Прочь, женщина! Тебе не верю:

Страшна твоя услуга мне!

Ступай, давай свободу зверю

В его кровавой западне.

 

Казачка.

Ты страждешь….

 

Уздень.

Я не слышу боли,

Под тяжким бременем неволи!

 

Казачка.

Но кровь?…

 

Уздень.

Пускай течет она……….

 

Казачка.

Ты гибнешь…

 

Уздень.

Участь решена!

 

Казачка.

Ты жалок мне, Уздень!

 

Уздень.

Напрасно!

В неволе душной жить ужасно!

 

Казачка.

Несчастный! Сжалься над собой!

Оковы кровью не растопишь,

Позволь – свобода пред тобой…

(приближается)

 

Уздень.

Не подходи!…

 

Казачка.

Ты не пособишь

Себе отчаяньем своим!

Я умягчу твой рок суровый,

Спадут с руки твоей оковы—

Лишь только прикоснуся к ним:

Вот ключ…

 

Уздeнь.

Себе, себе на гибель

Их снимешь, жалкий избавитель!

Ты будешь жертвой баранты… (2)

 

Казачка(вздрагивая).

Уздень, Уздень! Лезгин ли ты?

 

Уздень.

Лезгин по крови и по чести!

 

Казачка.

И женщине ударом мести (3)

В ожесточении грозишь?…

 

Уздень.

Не утолишь, не утолишь

В моей груди палящей жажды!

Я навсегда сказал однажды:

Я твой непримиримый враг!

И месть…

 

Казачка (быстро).

Пусть так, мне бедствий доля!

Но ты Лезгин, Лезгину воля

Дороже всех сей жизни благ;

(Я это знаю по преданьям)

И равнодушною к страданьям

Поверь, не буду никогда!

В моей руке твоя звезда—

Звезда свободы и отчизны!

Напрасно гнев волнует грудь:

Томленья, мщения забудь—

И дар прийми без укоризны!

Смягчись и сжалься над собой!

Не робкой, жалкою рабой,

В горах родилась я свободной!

Угрозой тщетною, безплодной

Не устрашишь моей души!

Так разжигающий, палящий,

Огонь в груди твоей кипящий,

Уздень, за вольность потуши!

Я не раба; вольна как птица,

Как в море шумная волна,

Как в небе яркая зарница—

Гребенца гордого жена!

 

Уздень.

Я слышу голос обольщенья,

Я вижу твой лукавый взгляд;

Зачем в сосуде примиренья

Ты растворяешь горький яд?

Прочь, женщина! Мой враг— довольно!…

Ах, некогда и я любил!

Но я внезапно погубил

Надежды сердца!… Вспомнить больно,

Когда, неопытный, душой,

Я преклонял мои колена

Пред вероломной красотой!

Тогда еще оковы плена

С моей не зналися рукой!

Не все беды, не все напасти—

В душе дремали злые страсти,

И не свыкался я с тоской!

 

Под ясным небом Лезгистана.

Как вешний день, она цвела;

Была душа ее светла—

Как воды спящего Лимана.

Я счастлив был! Но краткий миг

Сужден мне, был златого счастья!

И на пути блаженств застиг

Порыв нежданного ненастья!

Послушай, тяжко цепь нести

Руке, к оружью приобыкшей;

Но тягостней сказать: прости!

Душе любимой и любившей!…

А я сказал; свидетель Бог!

Себя, тоскуя, превозмог!

Скрепяся сердцем добровольно,

Отрекся счастья!.. грустно, больно

Ее мне было разлюбить!

Мне сердце было непослушно;

И я, без горя, равнодушно,

Не мог ни вспомнить, ни забыть:

Она всегда была со мною!

И неотступною мечтою,

Она везде являлась мне!

На лоне мира, на войне,

На шумных, гибельных набегах,

На дальних вражеских брегах,

В лесах дремучих и горах,

За скудной пищей, на ночлегах

В Кубанских частых камышах

Я таял в муке нестерпимой;

Я слышал глас неумолимой;

Я зрел ее угасший взор:

Где жили сердца упованья,

Там видел тайные страданья;

Там видел горестный укор—

Как вечной муки приговор!

Но я сказал, но я решился….

Сраженный тяжкою бедой,

Я клялся женщинам враждой, —

И голос клятвы совершился!

И не угаснет никогда

В моей душе моя вражда!

 

Казачка.

Язык страстей, язык невнятный,

Язык и страшный и приятный:

То отзыв пламенной души,

То дикой воли отголосок;

Как бурный ветр в ночной тиши,

Он спит, он сладостен, он кроток….

Но луч блеснул златого дня—

Он пробудился, снова свищет—

Так злые страсти Узденя,

На женщин— красота их кличет!

Я чту, Уздень, страстей язык!

К нему из детства в колыбели,

Как к звукам грома и свирели—

Мой слух пугливый приобык.

Я чту тебя, твое несчастье,

Твои утраты!.. и участье

Прими в знак дружбы от меня!

Жена и дочь я Узденя!—

В ком сердце есть, кто чувства ценит,

В чьих жилах кровь течет с огнем,

Тот в благоденствии своем

Чужой надежде не изменит!

Но в чьей душе бесстрастья хлад,

Кто сердца голосу не внемлет,

Тот в тяжком усыпленьи дремлет,

Не зная горя и отрад.

Не любопытство, состраданье

Меня к тебе сюда влекло, —

И узника смягчить страданье

Себе на гибель обрекло!

Мой враг, мой пленник добродушный!

Какой бедой вооружен

Твой дух, столь сердцу непослушный,

На слабых, беззащитных жен?

За что враждой непримиримой

К нам вспыхнул огнь неугасимой

В твоей растерзанной груди?..

 

Уздень (смягчясь).

Ах, полно! Горя не буди!

Тоска души моей коснется,

И сердце кровью обольется,

И думы черные мутя,

В груди встревоженной проснется

Мое кровавое дитя:

Дитя печалей, бед тяжелых!

Зачем минувшее будить?

Воспоминаньем возвратить

Нельзя дней счастия веселых!

Мечты, мечты! Не мне оне,

Не для меня восходит радость!..

Горька воспоминаний сладость—

Как яд, растворенный в вине!

Мне счастье немо, безответно…

Послушай, женщина, не тщетно

В душе Лезгина вспыхнет месть!

Ты знать должна, ты знаешь честь; (4)

Ах! это слово резко, дико—

Но Узденям оно велико,

И мне в крови передано!

И для меня оно одно

Источник гибели и горя!

И, во вражде, с рассудком споря,

Любовь во мне изнемогла…

И месть с улыбкою лукавой,

Зажгла свой пламенник кровавой

И тучей душу облегла!..

Страна утех, ты мне чужая!..

Я мнил, кинжал мой обнажая;

Водя перстом по острию,

Впервые клял я жизнь сию!..

И на кого, на чью погибель—

Кинжал заветный обнажил?…

Меня, суровый рок, гонитель,

Против сестры вооружил!

 

Казачка (отступая).

Против сестры?.. Великий Боже!

 

Уздень.

Да, да! Против сестры!.. Ах, нет!

То был обманчивый лишь свет,

А не сестра!..

(с жаром).

Я был моложе;

Сильней во мне кипела кровь,

Сильнее слава и любовь,

Волнуя, душу потрясали;

Не знал измен, не знал печали,

И радостно мелькали дни

Как в ночь блудящие огни!

Ты знала ль небо Лезгистана?

Была ль в долинах Черных Гор,

И восхищался ли твой взор

Страной, не знающей тумана?…

О, как пленительна она!

Как сладостны ее картины!

Там на цветущие долины

Нисходит ранняя весна!

Долины, горы в блеске жизни,

Все в живописной пестроте!

Там, в полудикой простоте,

Моей воинственной отчизны,

Лезгины вольные живут;

Луга узорами цветут;

На тучных пажитях пасутся

Мечом добытые стада;

Как взор младенца— небеса;

И в чистом воздухе несутся

Свободных песен голоса…

И в той стране Аксай глубокий,

Кипя, в цветущих берегах,

Свой простирает бег далекий—

Как звездный путь на небесах!

Роскошен, пышен, неги полон

В пустынях вьется средь полей—

Как горной девы мягкий локон

По белизне младых грудей…

И волны легкий ветр колышет;

И, отражая небеса,

Стремнины, горы и леса,

Аксай прохладой сладкой дышит!

И той страны отрекся я,

И та страна уж не моя!..

И в той стране, под мирным кровом,

С отцом несчастным дочь жила;

И в одиночестве суровом,

Как роза дикая цвела…

И резвой ласточкой, игривой

Она порхала по утрам

По диким дебрям и горам,

И по долине молчаливой!

Была резва, быстра, вольна

Как ясный сокол поднебесный,

Как огонек ночной, чудесный,

Как птичка, радости полна;

Душа беспечная— как младость

В ее пленительных очах;

Очаровательная сладость

В ее движеньях и речах;

И на груди, белее снега,

Покоились невинность, нега,

И гибок, легок стройный стан

Как ранний утренний туман;

И сквозь покров ее ревнивый

Скользил огонь ее очей,

Так брежжет в сумрак молчаливый

Сиянье пламенных лучей………

И это милое созданье,

Забот, любви— прекрасный плод,

Отца живое ожиданье,

Зари прекраснейшей восход

И это было…

(содрогаясь).

Тайный трепет

Проникнул душу…меркнет взор…

Прости, прости, мой дикий лепет!

Тебе докажет мой позор!

Я не сокрою тяжкой тайны!

Не исцелимы сердца раны!

Ты видишь цепи, видишь кровь,

Мою неволю, униженье—

Во взорах муки отраженье,

И стыд, и мщенье, и любовь,

И на челе, тоской убитом,

(Впервые женщине открытом

Со дня ужаснейшей беды),

Прочти кровавые следы—

То дар сестры моей бесчестной,

Сестры преступной и прелестной,

Сестры, которую любил,

С которой все похоронил!..

 

V.

Он сбросил бурку, он открылся;

Сверкавший взор остановился,

В груди мятежный замер стон;

Оцепенев, уста дрожали,

И думы тучами бежали,

Страстей тревожа чуткий сон!

Они проснулись, закипели,

Они в страдальце свирепели…

И разгоралась кровь ланит,

И пламенем пылали очи

Так в сумраке осенней ночи

Внезапный метеор горит,

Горит— и светом ужасает,

И, рассыпаясь, исчезает;

Но не изгладим для очей

Прощальный блеск его лучей.

 

Казачка смотрит неподвижно;

Ее дыхания не слышно;

Она стоит, главу склоня—

Очей не сводит с Узденя;

Ей что-то тихо сердце шепчет,

Она, безмолвствуя, трепещет;

В коленах хлад, вколенах дрожь,

И трепет сильный не похож

На дружелюбное участье…

И, будто в сон погружена,

К скале прижалася она,

Как птица робкая в ненастье,

Она мечтаньям предалась…

И пылким юноши рассказом,

Как странник Севера Кавказом,

Она безмолвно занялась.

 

VI.

Уздень.

Да, да! Отступница отчизны

Удар нам тяжкий нанесла!

Презревши честь и укоризны,

Она, преступная, ушла,

Ушла с врагом— отцу на горе!

 

Казачка(вполголоса).

Несчастная!..

 

Уздень.

Бедствий море

И пищу злобе и врагам,

И Узденю упрек обидный,

И вечное бесчестье нам

Побег оставил сей постыдный!..

Послушай! Жалко поверять—

Что радует, что сердцем любим;

Грех небесам святым пенять…

Но если, невзначай, погубим

Надежды пламенной души,

И радость погребем до срока,

Светильник веры потуши!

И под ударом бедствий, рока,

Хоть не язык, безмолвный взор

Невольный выразит укор,

Тогда молчи рассудок бедный!

Неисцелимая тоска

Затмит светильник веры бледный;

И бедствий тяжкая рука —

Ума бессильные движенья,

Как цепью рабства окует;

И в сердце, полном умиленья,

Гнездо безверье оснует!..

Так и со мной сбылось!..

 

Казачка.

Ужасно!

 

Уздень.

Страдальцу горько и опасно

Будить минувшего мечты

Во тьме сердечной пустоты!

Но я начал, я должен кончить.

Бесчестья желчь едка, остра:

Она мне душу, сердце точит;

И ум взволнованный морочит

Моя преступная сестра!

О, как мы все ее любили!

Она была красой долин!

Мы на лету почти ловили

Ее желанья, взор один,

Как вешнюю прохладу поля!

Во всем дан абыла ей воля:

Отец, и мать, и вся семья

Ее лелеяли, ласкали,

Князья руки ее искали;

Но боле всех лелеял я!

Погиб отец, погибли братья,

Погибли радости и честь…

В моей душе и хлад и месть.

Она виной— и я проклятья

Над ней не в силах произнесть!

Стыжусь себя, собой гнушаюсь!

Я помню живо мой позор,

Я вспомню живо ясный взор—

И я невольно увлекаюсь,

И затихает лютый гнев,

В душе бесплодно прокипев.

Беды припоминаю снова.

Но непокорная душа,

Холодным мщением дыша,

К ее ногам упасть готова!..

Я так любил!.. Но пыл страстей

С собою молодость уводит,

И жар ребяческий проходит

С кровавым призраком честей!..

Но в сердце, горестью убитом,

Змеями фурий перевитом,

Где злейшей муки свищет ад,

И где неугомонный бродит

Истлевшей чести мутный чад:

И там приют себе находит

Любовь к преступнейшей из жен!

Томится дух мой задичалый—

Он горем сжат и поражен!..

 

Однажды, помнится, усталый

Я возвращался в мой аул;

(Тому уж пятый год минул)

Я шел по берегу Аксая…

И непонятная тоска

Меня гнетя, меня терзая—

За мной гналась издалека!

Мне было душно, сердце ныло,

Меня давил какой-то страх;

Казалось, тускло и уныло

День восходил в родных горах…

Как злодеянье, как измена—

Я весь дрожал, я весь бледнел;

В палящий полдень леденел,

И подгибалися колена,

И выступал холодный пот,

В борьбе предчувствий и забот.

Уже вдали передо мною

Аул открылся из-за гор;

Но не пленялся мутный взор

Моей долиною родною;

В полдневный летний зной она,

Казалось, в сон погружена!

В уютных саклях мир глубокий,

Безмолвье в дремлющих лесах,

И в раскаленных небесах

Лишь плавал коршун одинокий,

Жарами согнанный с гнезда.

И в сей-то час на небе знойном,

На небе светлом и спокойном,

Моя кровавая звезда

Взошла, незримая очами;

И, слившись тусклыми лучами

С зыбучей зноя пеленой,

Плыла незримо надо мной!

 

Стеснилась грудь, и сердце сжалось,

И дух, мутяся, изнемог;

В очах волненье отражалось,

Когда ступил я на порог

Моей осиротевшей сакли…

Все было пусто!.. В тишине

Сверкал клинок отцовской сабли,

Давно забытой на стене;

На очаге, едва мелькая,

Огонь под пеплом угасал;

И, пар клубами извивая,

Обед наш скудный остывал.

Рабы безмолвною толпою

Стояли робко предо мною;

И пес, любимец Узденя,

Ласкаясь, вился вкруг меня…

Вдруг мысль в душе, как тень мелькнула,

Покинув саклю и рабов,

Бежал я, молча, из аула—

Как робкий узник из оков.

 

Куда бежал? Я сам не знаю!

Мне было душно, тяжело…

И днесь с трудом припоминаю—

Куда предчувствие вело

Меня, в моем ожесточеньи!..

Все помутилося в очах,

Все было в диком помраченьи,

Все было в огненных лучах!..

Исчез аул…Грядами горы,

Ряды утесов, черных скал,

Мелькая, утомляли взоры;

Я жаждал крови, жертв искал!..

За рукоять холодной сабли

Хватался пламенной рукой;

И в битвах закаленной стали,

Сливался звон с моей тоской!…

 

Свершилась тяжких бедствий мера!

Меня отринул Горцев— Бог!

Удар— и онемела вера!

И сильный в брани— изнемог!..

И все исчезло, потемнело;

Все в кровь, все в пламень облеклось;

Сжимаясь, сердце леденело,

Всех уз и мира отреклось…

И вдруг я все возненавидел!

И пред кровавою звездой,

Я поклялся всему враждой…

Великий Боже! Что я видел?…

 

В глухом ущельи, предо мной,

Как труп безгласный, недвижимый,

Лучами знойными палимый—

Лежал отец несчастный мой

На скате гибельной стремнины…

В нем жизнь, казалось, замерла;

И уцелевшие седины

На прах катилися с чела!

И мутный, кровью взор залитый

Еще стремился к небесам;

И кровь лилася по усам

На охладелые ланиты…

Полузаржавленный кинжал

Сверкал в руке окостенелой,

Склонясь главой оцепенелой,

Как труп, накамне он лежал…

—«Отец мой!..» Тщетные призванья!

«Ты все надежды погубил!

Твои пресеклись упованья—

Их час урочный перебил!..

А я, а я!..» Мой замер голос,

Остановился мутный взор,

И дыбом поднимался волос—

Я прочитал в очах укор!

Уста, казалось, шевелились;

Казалось, тяжко он вздохнул;

Черты, яснея, изменились—

И он, несчастный, проглянул!..

Он проглянул, он содрогнулся;

Он взор на бездну устремил…

В нем дух смятенный встрепенулся,

И муку сердца отразил!..

Меня проникли дрожь и трепет;

Мне мир казался мрачен, пуст:

Я услыхал невнятный лепет

От смерти пробужденных уст:

Мутило душу исступленье;

Он клял сестру, он звал меня,

Он клялся честью Узденя—

Изгладить кровью преступленье!

Был непонятен, страшен, дик

Его раскованный язык.

 

Но замер глас, сомкнулись очи!

И, трепеща, он холодел;

И на него, как в сумрак ночи,

Я в исступлении глядел…

Я видел труп безгласный, хладный;

Исчез блаженства сон отрадный—

И я недвижимо стоял;

Лишь сердце кровью обливалось;

Коснулся хлад моих костей;

И злое мщенье отозвалось

В грозе раскованных страстей!..

И я в порыве исступленья,

Ногою в бездну труп столкнул…

И долго, страшного паденья,

Я слушал замиравший гул….

 

Казачка (в ужасе).

Что сделал ты?..

 

Уздень.

Души забвенье!

То был отчаянья порыв;

То было воли помраченье;

То был страстей внезапный взрыв,

Беды неясно предрекавший…

То шаг на мщенье подстрекавший,

То был неотразимый час,

То был лютейшей мести глас!..

С того ужаснаго мгновенья,

Я дал обет, я сделал шаг—

Я всех отрекся сладких благ,

Любви и жизни наслажденья!..

И замерла душа моя—

Как в холод вешняя струя!..

Так, непустое заблужденье

Во мне кипящая вражда!

Я видел ангела паденье—

И не забуду никогда!..

Давай же мне, давай свободу!

Сними скорее цепи с рук;

Тебе понятен голос мук—

Как голос птицы в непогоду!

 

VII.

Казачка юноше не внемлет:

Ее душа тоски полна;

Смертельный хлад ее объемлет;

И грудь— как шумная волна,

Под белым покрывалом бьется…

И над поникшею главой

Мечтаний вещих призрак вьется,

Покрытый тьмою гробовой!

Над нею веет хлад могилы;

Ее гнетут тоска и страх;

И горе развевало силы—

Как вихрь туманы на горах…

Неизъяснимое томленье

В ее испуганных очах,

И замирало на устах

Души неясное моленье!..

 

Но грусть внезапно отлегла;

Живое чувство пробудилось,

Сильнее сердце в ней забилось—

Она себя превозмогла…

И торопливо, шатким шагом,

К нему приблизилась со страхом:

Рука коснулася руке—

И ржавый ключ скрыпит в замке…

Свободен он!.. С протяжным звоном

На землю пали кандалы;

И у подножия скалы,

Казачка ринулась со стоном…

Как будто молнией, она

Была внезапно сражена.

 

В порыве быстром изумленья,

Без чувств, без дум, без размышленья,

Лезгин недвижимо стоит…

Он прикоснуться к ней не смеет;

В нем кровь кипит и пламенеет.

Дыханье, чувства он таит.

О, как в нем все затрепетало,

Какой огонь его проник,

Как исказился зверский лик,

Когда поднял он покрывало

С чела Казачки молодой,

Сраженной тайною бедой!..

Смятенье, радость, ужас, зверство

Во взорах вспыхнувших слились;

В чертах слепое изуверство

И очи кровью залились…

И долго, злые страсти клича,

Рукой трепещущей искал

Злодейством скованный кинжал;

Но он далек;— врага добыча,

В Гребенской сакле на стене

Он ярко блещет в тишине.

 

VIII.

Она проснулась…Тайный трепет

Ее сковал; она бледна

Как горной девы пелена;

Ее раздался тихий лепет—

Как ранний шорох ветерка;

И неподвижны, мутны очи

Как две звезды в туманах ночи:

В них страх, отчаянье, тоска…

Но на краю могилы хладной,

Томяся мукой безотрадной,

И чувств, и жизни лишена,

Еще пленительна она—

Как отблеск гаснущей денницы,

Как томное журчанье струй,

Как звук смолкающей цевницы,

Как дев прощальный поцелуй!..

 

Не устоял Уздень свирепый!—

Молчат проклятья на устах!

Участье зыблется в очах…

Так в подземельные заклепы

Нежданный западает свет;

Так, часто, в зимнюю погоду,

Тревожит мертвую природу

Весны нечаянный привет:

Но то— летучие мгновенья!

И снова мрак, и снова хлад,

И снова тот же самый ад

Сменяют светлые виденья!..

Так в бездну брошенный, порой,

Светильник бездну озаряет,

Но свет мгновенно исчезает,

Густою поглощенный мглой…

 

Уздень.

Моя сестра, моя Замира!

Спокойна ль ты, счастлива ль ты?

В пустынях шумного Шадгира,

Ты рвешь ли радостей цветы?..

 

3амира.

В пустыне нашей каменистой

Мгновенен блеск златой весны;

Цветы любви прекрасной, чистой,

Утесам хладным не даны.

 

Уздень.

Я понимаю:— ты несчастна!..

Ты горем здесь упоена!

Я верю: праотцев страна

Одна лишь Горцам безненастна!

Но ты отринула ее!..

Ты в ней грустила, тосковала…

И своевольно расковала

Надеждой сабли лезвее!..

Замиру в муках видеть больно!

Я поклялся тебе враждой;

Но ты несчастна! Мне довольно—

Я сжалюсь над твоей бедой!..

Послушай, милая Замира!

Ты много горя нанесла:

Ты нас лишила чести, мира—

Ты все с собою унесла!

Ты нашим ласкам изменила!

Ты наше счастье отравила!

Взгляни, узнаешь ли меня?

Уж я не тот! я в муке таял!

И светлой радости не чаял

С того ужаснейшего дня!..

Я охладел, всего отрекся;

Огнь угасал в моих очах;

В густую мглу мой дух облекся—

Я в горе безнадежно чах…

И что ж?… Внезапно расступилась

Туч неподвижная гряда,—

И надо мною прояснилась

Отрад приветная звезда!..

Сестра, я счастлив!.. Дай мне руку!

Пойми меня, пойми мой взор!

Забудем горькую разлуку,

Забудем гибельный позор.

Пусть буду я преступник долга!

Не пробужу проклятий глас!..

Замрет— и чистого восторга

Он вечно не подавит в нас!..

Ко мне, ко мне, моя Замира!

Отрадных чувств душа полна

Как эта светлая волна

На зыбком зеркале Шадгира:

Она безмолвствует, кипит,

Она забытой ласки жаждет,

Она уж более не страждет—

В ней страсти смолкли, буря спит!

Со мной, сестра! Страну тумана

Покинь, навеки позабудь!

Да греет нашу кровь и грудь

Родное солнце Лезгистана!

Но ты безмолвствуешь, дрожишь…

Моим речам с испугом внемлешь,

Моих объятий не приемлешь…

Как бед— ты счастия бежишь…

Не хочешь жертвой добровольной

Загладить горе всех утрат!

Минувшей жизни, своевольной

Еще ль не помнишь!..

 

Замира (робко).

Милый брат!

Как повелителя, как друга,

Тебя молю!..

 

Уздень (перебивая).

Еще ль страдать

Ты мне велишь?…

 

Замира.

Но я супруга!

Ах, нет! я более— я мать!..

 

Уздень.

Несчастная!..

 

Замира (падая на колена).

Одно прощенье!

 

Уздень.

Не смей!.. Проклятие и мщенье

Отяготеют над тобой!

 

Замира.

Смягчись, неумолимый мститель!

И сжалься над своей рабой…

 

Уздeнь.

Скажи: да гибнет обольститель,

Я медлю, я ответа жду!

Согласна ль ты?.. Одно лишь слово!..

 

Замира (в сторону).

О, Боже! Отведи беду!

(плача).

За что так дико, так сурово

Ты на меня, мой брат, глядишь?

К чему порыв ожесточенья?

Ты видишь слезы огорченья,

Мой добрый брат!

 

Уздень.

Не охладишь

В моей душе кипящей мести!

Мне не понятен твой язык,

Мне чужд напев презренной лести,

К нему мой слух не приобык!

О? будь опять моей Замирой!

Забуду все! Я клятву дал

Над страшной отчею могилой;

Я мукой мщения страдал…

Но лютый жар во мне остынет,

Когда сестра мне слово даст,

И обольстителя покинет,

И мне на мщение предаст

Залог любви своей преступной!

Тебя молил я неотступно…

Теперь я требую ответ:

Согласна ль ты?

 

Замира (вне себя).

Брат страшный, нет!—

Я не могу!…

 

Уздень (в бешенстве).

Молчи!.. Довольно!..

Над нами страшный суд Творца!

Ты месть приемлешь добровольно,—

Прими ж проклятия отца!

Но я приду…

(убегает).

 

IX.

Без чувств, без жизни,

Не слыша горькой укоризны,

Проклятий громом сражена—

Она недвижима, бледна;

Ее уста оцепенели,

Мутились очи, тмился взор,

Колена, гнувшись, леденели—

И замер на челе укор!—

Бежит Уздень неумолимый—

Как в море бурей вал гонимый;

Не внемлет гласу сердца он!

Его отрывисто дыханье;

Во взорах зверство, содроганье,

В груди свирепой давит стон!

В очах огонь кровавый, дикий

Пожарным заревом горит,

И гул испуганный вторит

Страстей неистовые клики.

Свиреп и страшен по скале

Он исчезал в туманной мгле.

В долине солнце восходило,

Прощальным блеском озаря,

Угасла тусклая заря;

Все пробудилось, все ожило,

Все полно жизни и огня;

Все было сладостно и стройно;

Все было тихо и покойно,

Все радостью дышало дня!

Одна Казачка молодая,

Истаевая и страдая,

Стоит недвижима, хладна—

Как мрачной ночи тишина.

Над бездной черной, безответной

Летят тяжелые часы,

И ветр лобзает неприметно

Тоской развитые власы.

 

 

 

 

ГЛАВА ПЯТАЯ.

 

I.

Упал туман в пустынном поле

На небе тусклом ночь легла;

Лучей зари не видно боле;

В долине сон, в долине мгла;

Лишь по волнам, скользя, сребрится

Луна из дымных облаков,—

И под станицей казаков

Шадгир, волнулея, клубится;

Все сакли в сон погружены;

Везде угрюмое молчанье,

Везде огни погашены,

И глухо мчится завыванье

Цепного пса в ночной тиши;

Таясь во мраке и глуши,

В бору дремучем ветер шепчет,

И на гнезде своем родном,

Проснувшись, ласточка щебечет;

В неясном сумраке ночном

Лучи луны едва мелькают,—

И прерывая тишину

Уныло, спящую страну,

Ночные птицы окликают,

И свищут сонные орлы,

Гнездясь в разселинах скалы.

 

II.

В станице мирной, усыпленной

Полночный веет ветерок;

Сквозь окна сакли отдаленной

Неясный брежжет огонёк;

И в сакле той Казак суровый

Сидит с подругой молодой;

И тускло тлеет пень дубовый

В горниле дымном пред четой.

Как ночь— они безмолвны оба:

В очах Казачки грусть, тоска;

Презренье, ненависть и злоба

В свирепом взгляде Казака.

Он тайной думой озабочен,

Он что-то силится сказать,

Он чем-то страшным оморочен,

Он что-то хочет распознать.

Отрава думы ядовитой,

Стеснив дыханье, сердце жмет:

Страстями злыми в душу влитой,

Он хладной муки не поймет.

Мрачней, мятежней бурной ночи,

Таит, теряясь, чувства он;

Огнем его пылают очи,

И давит грудь невольный стон!

 

Пред ним нема и недвижима,

Тоскою лютою томима,

Сидит уныла и бледна

Его печальная жена.

Она с него очей не сводит;

Ласкаясь с трепетом к нему,

С ним речи тихие заводит:

Но он не внемлет ничему,

Молчит; свирепо и сурово

Он на нее порой глядит,

И недовольный взор мертвит

Едва родящееся слово.—

И снова томная жена,

В волненье чувств погружена,

Тоской, догадками томится,

Слеза сгоняется слезой,

И ясный взор Казачки тмится—

Как небо юга пред грозой.

 

III.

В минутах быстрых, скоротечных

Прошла чреда забот сердечных,

Прошли любовь и красота!

И ты, и ты, моя Замира,

Моя любимая мечта!

И ты лишилась неги, мира!

И ты познала всю тщету —

Желаний, сердца обольщений!

Теченье бед и огорчений

Твою умчали красоту!

Где ты, Лезгинка молодая,

Цветок Аксайских берегов?

Ты гаснешь, в муках увядая,

В чужой стране, среди врагов!

Как сон— твоя мелькнула радость,

И мир тебе— как бездна пусть,

И девы своевольной младость

До срока подавила грусть!

Где юноша тобой избранный?

Он хладным мужем ныне стал!

Огонь любви, огонь желанный

Мутить в нем душу перестал!

Он охладел, он насладился;

В нем тише, тише льется кровь,

Он пылких грез освободился,

И про минувшую любовь

Он вспоминает без участья!

Он в ласках дев не ищет счастья,

Привычка хладная одна

К тебе в нем душу привязала,

И, угасая, исчезала

В нем страсть— как пред зарей луна.

 

Но ты виновна, своевольно

Отчизны, крови отреклась,

В порыве пылком, добровольно

Ты в жертву грусти отдалась;

Твои беды, твои напасти—

Плоды твоей несчастной страсти!

Не жди ж участья! Слезы лей!

Кляни минуту заблужденья!

Твои промчались наслажденья,

Ушли восторги— ты жалей!

 

IV.

Созданье пламенных мечтаний,

Лезгинка милая моя,

Знаком мне крест твоих страданий

И доля тяжкая твоя!

Твоя вина— вина природы!

Кто окует порыв страстей,

Кто равнодушный, в миг свободы,

Не угождал душе своей?

Я не виню тебя, Замира!

Мы все безумству дань даем,

И в зыбях легкого эфира

Надежды зыбкие снуем.

 

Я сам (минувшее забвенью…)

Я сам доверчивой душой,

Предавшись слепо вдохновенью,

Гонялся долго замечтой!

Давно ли пылкий, своенравный,

С цветка порхая на цветок,

Свивал мечтательный венок,

Венок мгновенный и не славный?

Какой судьбой заброшен я

Под небо душное Тавриды?

Где предприятий цель моя?

Где предстоящей жизни виды?

Они сокрыты от меня

Какой-то тусклой пеленою—

Как тайна дивного огня,

Неразлучимого со мною!

 

Я помню хладный Север мой,

И блеск весны его мгновенной,

И снег, рассыпанный зимой,

И мир природы усыпленной,

И лета благодатный зной,

И бурной осени, дождливой,

Я помню сумрак молчаливой;

Я помню живо край родной!

С восторгом тихим, непонятным,

С томленьем сладостным, приятным,

Об нем я память сочетал;

К нему мои стремятся думы,

И край суровый, край угрюмый,

Моей мечтой любимой стал!

 

Давно ль, давно ль? С того мгновенья,

Когда задумчиво к устам

Поднес отраву упоенья

И отдался моим мечтам;

Когда земля чужбины хладной,

Чужбины знойной, безотрадной,

С моею встретились стопой:

С тех пор в привольи жизни праздной,

В степи глухой, однообразной,

Борюся с сердцем и судьбой;

С тех пор познал я глас отчизны;

С тех пор я к югу охладел,

И хладный север, живописный

Моей душою завладел.

Простите, светлые мечтанья!

Я их утратил, погубил—

И добровольного изгнанья

Я скоро прелесть разлюбил!

 

Плоды безумств, тоска и горе!

Так с брега брошенный цветок

Уносит пенистый поток

В далекое, чужое море!

Так, увиваясь над огнем,

Беспечно мотылек порхает;

К нему касается— и в нем

В мученьях горьких погибает!

Так точно, милые друзья,

Простившись хладнокровно с вами,

Гонясь беспечно за мечтами,

В Тавриде очутился я!

С рассудком сердце вечно в споре,

Хладнее льда— без сердца ум,

А сердце без ума— пьет горе…

Так где же наш Элизиум?…

 

V.

Друзья! Простите отступленье.

То своевольные мечты,

То чувств встревоженных стремленье,

То знак сердечной полноты!..

Но мой Казак суровый, грозный,

С своей задумчивой женой,

Сидят, молчат… Их чувства розны,

Их души стали не одной:

Уж нет любви, уж нет доверья,

Как будто тягостный недуг,

Как будто страхи суеверья —

В полночный час томят их дух;

Уста безмолвны, взоры дики!

Так по преданьям, над водой,

Сидят утопленников лики,

Любуясь полною луной. (5)

 

Казак.

Скажи, жена, где пленник страшный,

Где враг заклятый Казаков?

Кто вероломный, кто отважный

Отпер замки его оков?

 

Замира (трепеща).

Мой друг!..не знаю!

 

Казак.

Знаешь, знаешь!

В тебе предательская кровь!

Ты дух страны своей питаешь—

И честь, и должную любовь

Ты святотатством попираешь!

Но над тобой моя рука,

И месть, и кровь… Твой взор лукавый

Не отразит удар кровавый,

Не обольстит уж Казака!

Замира! Я разочарован;

Вполне коварство я познал!

Святой любви союз раскован—

Сей ключ ему свободу дал!

(вынимает ключ).

Сей ключ свидетель был измены!

Клянусь тебе моей главой,

Да распадутся сакли стены, (6)

Я мститель, я убийца твой!

Жена, преступная Замира!

Иди, бесчестная раба!

С тобой душе моей нет мира—

Твоя свершилася судьба!

Все решено!..

(встает).

 

Замира (удерживая его).

Супруг жестокий!

Я не виновна пред тобой!

Одной враждебною судьбой…

 

Казак.

Молчи! Все знаю…

 

Замира.

Вздох глубокий

К тебе летел, когда в тоске,

К его коснулася руке.

Он дорог мне…Его страданья..

 

Казак (в бешенстве).

Лезгинка, дерзкая раба!

Остановись!..

 

Замира.

Мои рыданья

Доскажут все! Моя судьба

В твоей руке неумолимой!..

Но он…

 

Казак.

Молчи, молчи!..

 

Замира.

Мой друг!

Души встревоженной, томимой

Коснулся трепет и испуг!.

Я забываюсь, чувства млеют…

Себя не помня, говорю…

Колена, руки холодеют—

Я в муках, я в огне горю!..

Не мне, не мне упрек жестокий!

Смягчись! Прочти в моих очах!

Пойми сердечный вздох глубокий:

Он чист, как утро в небесах.

Он твой!.. Тобою сердце душит…

К тебе душа устремлена!

И чуждых ласк не зрит, не слышит

Твоя покорная жена!..

Не растворяй же сердца раны!

Я не страшусь твоей руки;

Но не узнаешь страшной тайны,

И не поймешь моей тоски!..

Их мрак безвестности обымет,

И в сердце скорбном погребет;

Твоя душа моей не примет —

На что ж она беды зовет?..

К чему угрозы, убежденья

Ты изливаешь на меня?..

Страшись минуты пробужденья—

Hе знай ты тайны Узденя…

Не упреждай свой день кровавый,

И подозренье заглуши!..

 

Казак.

Язык таинственный, лукавый!

Не возмутишь моей души!..

Жена! Я понял!… Мне довольно!

О, как же я безумен был!

Кому отдался добровольно?

Кого я пламенно любил?

И ждал ли я сей горькой части?..

Пей, пей, безумец, яд измен!

То сладкий плод преступной страсти

К рожденью вражеских племен!..

Но знай, Лезгинка, Бог свидетель!

Тебе мученья, смерть и кровь…

Ты поругала добродетель,

И честь, и узы, и любовь…

Прощай!…

 

VI.

Дрожащими стопами

Он за порог переступал;

И, цепеневшими руками,

Коня ретивого седлал.

 

Склонясь главою удрученной

На холодеющий арчак, (7)

Борьбой души ожесточенный,

Стоял недвижимо Казак.

 

На небе пасмурном и темном

Плыла двурогая луна;

В раздумьи тягостном и томном

Глядит на всадника жена.

 

Кипит Шадгир, клубятся волны,

В ущельи стонет гул глухой;

Казак, страстей кипящих полный,

С женой прощался молодой.

 

На крыльях ветра тучи мчатся;

Туман одел вершины гор;

Сереет небо, звезды тмятся

Внятней, внятнее стонет бор.

 

Казак задумчиво, уныло

На саклю душную глядел.

В нем чувства млели, сердце ныло,

И дух встревоженный хладел…

Он слышит плач, он видит слезы,

Он тронут горестью жены;

Но ревности давящей грезы

Над ним— как тучи скоплены.

 

Стоит безмолвный, нерешимый,

Склоня главу, потупя взор,

И чести глас неумолимый

Ему высказывал позор…

 

Жена и муж тоскуют оба:

Они равно удручены!

Они стоят, как тени гроба,

Как будто в сон погружены—

Они молчат!.. Лишь тайный ропот

С тоской сливался в Казаке…

Но он затих…

 

VII.

Внезапный топот

Раздался глухо вдалеке…

Казак вздрогнул, Казак очнулся—

Как спящий сокол на скале;

Казак свирепый встрепенулся

И притаился в тусклой мгле.

Он весь в очах, он весь вниманье!

Не зрит он плачущей жены!

В нем чувства все устремлены

На топот вражеский и ржанье,

На отдаленное сверканье

Доспехов ратных и мечей.

Он онемел от изумленья;

Блеснул огонь его очей

Как страшный вестник истребленья!

 

Бренчит оружье…Вот стрела

С руки предательской сорвалась,

Со свистом в воздухе промчалась,

И искры лентой провела

Впилася в кровлю, ветер веет,

Огонь на кровле тихо тлеет,

И душным облаком густым

В долине слался черный дым.

И вдруг он расступился с треском;

Отвсюду пламя прорвалось;

И, озаря багровым блеском,

Далеко в небе разлилось…

«Пожар, пожар!» раздались крики

По дальним дебрям и лесам;

И, слившись с треском, к небесам

Летит отчаянья вопль дикий:

Все взволновалось, все бежит;

Станицу пламя охватило,

И тучей дым над ней лежит…

И как багровое светило,

Как стран полярных метеор—

В просвете зарево тенило

Кровавой тканью выси гор..

На свет испуганные птицы

С ночлега с криком поднялись;

И в душном облаке вились

Пугливых ласточек станицы!..

И, увиваясь в круг огней,

Мелькает стая голубей!..

Рыдают жены, старцы стонут;

В слезах младые девы тонут,

И мчится вопль до облаков—

Детей и гордых казаков.

 

Один Казак, в борьбе бесстрастья,

На гибель смотрит без участья!

В нем сердце сжато, заперто

Его не трогает ничто:

Он удивлен, он смотрит дико;

Он чувств, он мыслей не сберет;

Следит врагов очами тихо,

И пагубной минуты ждет…

 

И вот, при зареве пожара,

Он их завидел вдалеке…

Перуном меч сверкнул в руке—

И конь под тяжестью удара,

Взвился— и полетел стрелой…

На бой! На мщенье!.. Клич раздался,

В подземных безднах отозвался,

И, отразясь к скале скалой,

Гремел он ратною трубой!..

 

Чрез рвы, чрез ветхие заборы

Летят враги со всех сторон…

От воплей, клича стонут горы…

Повсюду пламя, смерть и стон…

Падут полунагие девы

На трупы братьев, матерей;

Гремят проклятья Узденей

И лютой ярости напевы…

 

VIII.

Но где Казак, гроза врагов?

Где мститель крови и отчизны?

Он там— скликает удальцов

На празднество кровавой тризны!..

Неотразимый меч его

Пьет кровь в неутомимой длани!

Свиреп и лют Казак во брани

Он щит аула своего!

 

Но кто ж губители Гребенцов?

Он их понял, он их узнал,

Он по ударам распознал:

Лезгинов, Кистов и Чеченцов;

И свирепей в кровавый бой

Он вдался с малою толпой…

И сабли пагубным размахом,

Он путь кровавый очищал,

И с пеплом сакль и с легким прахом

Он кровь горячую мешал…

 

IX.

Но кто, покинув поле битвы,

Покрытый бронею стальной,

В минуту плача и молитвы,

К Казачке крадется младой?..

Его чело в крови и прахе,

Ужасен блеск его очей…

Он не беглец!.. Не в низком страхе

Покинул пиршество мечей…

Нет, нет! он боя не страшится!

Смотри: на ветхом чекмене,

Стекая с сабли, кровь дымится—

Все было страшно в Уздене…

Его безмолвие ночное,

Его свирепый, мутный взгляд,

Его воинственный наряд,

Его оружие стальное—

Не радость сердца говорят!..

Младого Горца дух угрюмый

Не добрые волнуют думы…

Он занят страшною мечтой!

Он дико, горько улыбался,

Он нерешим, он колебался—

Как камни под его пятой…

 

Тол пенный был!.. Она узнала!

Он к ней пришел издалека!

И замерла ее рука,

Едва коснувшись покрывала!

Куда, куда укрыться ей

От пагубной, нежданной встречи?

Угас огонь ее очей,

И страх сковал моленья речи!

Стоит недвижима, нема,

Без чувств, без жизни, без ума!..

 

Пади покров на месть Лезгина!

О, не тревожь, Поэта сон,

Младой Казачки смертный стон!..

Исчезни с глаз убийств картина!

Пройди, кровавая мечта!

Ты тяготишь мое дыханье,

Приводишь душу в содроганье,

Ты дикой вольности черта!..

Кинжалом, кровью пишет зверство

Законы, мщенья и честей;

Их возглашает изуверство—

В угодность воли и страстей!..

 

В оцепененьи, одинокий,

В руке затиснув меч широкий,

Лезгин рассеянно глядит

На труп Казачки холодевший…

И дикий взор, освирепевший,

Мученья смертные следит,

Струится кровь по светлой стали.

Чело бледнее полотна,

Уста проклятья лепетали;

Как ночь— душа в нем холодна!..

Он равнодушен к воплям боя;

Не зрит, не внемлет ничему,

И, холодея ко всему,

Он ищет горького покоя!..

И на челе своей сестры

Он ловит милые черты…

 

Ты путь свершила свой, Замира!.

Сбылась кровавая судьба!

Увял цветок— услада мира,

Страстей покорная раба!..

Дитя, любимое природы!

Ты отдала ужасный долг!

Угас души твоей восторг—

Исчезла тень твоей свободы!..

Все перешло своей чредой:

Мелькнула детская беспечность,

Прошла любовь— и бесконечность

Отверзлась с шумом пред тобой!..

Сбылись, сбылись отца проклятья!

Угас огонь твоих очей;

Простерла смерть к тебе объятья

В виду сверкающих мечей…

 

Но лик ее еще прекрасен!

В лице невинна и тиха…

Угасший взор покоен, ясен;

Как будто ласкам жениха,

Она с участьем тайным внемлет.

Как будто негой утомясь,

Как будто счастьем пресытясь—

Она небрежно, сладко дремлет

На лоне мира, тишины:

В ней страсти все погашены!..

 

А он— убийца кровожадный,

Безумный раб своих страстей!

Стоит немой и безотрадный,

Как зверь, над грудою костей…

Уже в нем крови глас раздался…

И над трепещущей главой,

Как гром далекий отозвался,

И, с звоном стали роковой,

В душе ожесточенной слился…

И к трупу хладному, челом,

В порыве горести глухом,

Уздень в раздумьи наклонился…

Страстей взволнованных гроза,

Душой покорною играет

И, проступая, замирает

В очах раскаянья слеза…

 

X.

Стихает бой…Победу славя

Казак преследует врагов…

По скату скал и берегов,

Побег в смятении направя,

Бегутвраждебные толпы,

Кляня причуды злой судьбы! (8)

Смолкает шумная долина,

Редеет дальний блеск мечей…

Но кто свирепый, без речей—

Стремглав несется на Лезгина?..

Меч окровавленный звенит,

В полете воздух рассекая;

И смерть злодею обрекая,

На пир кровавый он летит…

То был Казачки муж и мститель,

То был отчизны искупитель,

То был врагов и бич и страх—

Гребенский мстительный Казак…

Они друг друга распознали…

Мгновенно сабли засверкали—

Был первый натиск Казака…

Летит удар… на саблю сабля—

От треска пошатнулась сакля,

И взвился гул за облака…

Удар сильней… со звоном, треском

В обломках сабли их падут…

И с гибельным кинжалов блеском

Они на смертный бой идут…

Сошлись…

Со всех сторон рыдая,

Сходились дети, старики;

Вокруг толпились казаки,

Конца их битвы ожидая…

И взоры всех издалека

Следят движенья Казака…

Его удары метки, быстры;

Скользит предательская сталь;

С кольчуг струями брызжут искры,

Звенит убийственный кинжал…

Во взоре взор, рука с рукою…

В очах их— кровь, в сердцах их— ад..

Удары сыплются, как град,

С высот низринутый грозою…

По броне льется кровь рекой,

Уста от гнева цепенеют,

И, под насильственной рукой,

Их мышцы, замирая, млеют.

Они бестрепетны, равны

Стоят, друг друга поражают—

Так две противные волны

Сошедшись, небу угрожают;

Но их мгновенен, краток бой;

Раздвинув море пред собой,

Они друг друга поглощают

И миг взаимных их побед

Протяжным шумом море скажет,

И пенистый, шипящий след

Их место гибели укажет!..

 

Но, обессиленный борьбой,

Казак колеблется, слабеет,

Толпа пугливая робеет—

И воплем вызывает бой…

Он возгорелся!.. Медля, вьется

Над битвой нерешимый час,

И по волнам Шадгира льется

Свирепых восклицаний глас…

Лезгин кипит, Лезгин заносит

Кинжал над выей Казака;

Дрожит усталая рука—

И гибельный удар относит…

Подобно огненной струе,

Блеснув по светлой чешуе,

Кинжал глубоко в броню впился—

И на груди остановился…

Как громом двинутый утес,

Казак вздрогнул, поколебался;

Шатаясь, к хищнику прижался—

И гибельный удар занес…

Кинжал мелькнул— в одно мгновенье

Подземный гул загрохотал,

И злого хищника паденье

С победным воплем сочетал!..

К ногам своей несчастной жертвы,

Со стоном, слившимся в горах,

Он пал в мучениях на прах.

И, изнуренный, полумертвый,

Томяся раной роковой,

Склонился юною главой

Казак на труп врага отчизны…

Их кровь слилась в один ручей..

И выражал язык очей

Врагу немые укоризны!..

Но смолк и сей последний глас,

И замер стон его прощальный,

И, как светильник погребальный,

Казак бестрепетный угас…

И любопытною толпою

Аул их трупы окружал;

И каждый с горем и тоскою

Супругов мертвых лобызал! (9)

Свершились горькие лобзанья!

Рыдают жены, старики;

И, с томным видом состраданья,

На трупы смотрят казаки!..

 

 

 

 

ЭПИЛОГ.

 

I.

С восходом дня, толпой печальной

Среди дымившихся жилищ,

Над прахом милых пепелищ

Аул сходился. Стон прощальный

Пустынный ветер развевал;

И глухо заступ погребальный

Сырую землю разрывал.

 

Один старик, тоской убитый,

Убогим рубищем прикрытый,

Оцепеневшею рукой

Держа дитя полунагое,

Стоял над шумною рекой,

Вторя стенание глухое.

Пред ним два трупа на земле.

Их кудри ветром перевиты,

Могильный хлад на их челе,

И в поцелуй уста их слиты;

И непробудный сон летал

Над их увядшими главами;

И ангел смерти сочетал

Их невозвратными годами…

Мятежных дум коснулся мир,

Угомонилися их страсти,

Замолкла честь— их душ кумир,

И месть распалася на части;

И безмятежны их сердца,

Как в сладкий час любви свиданья;

Им горя нет, им нет страданья—

Им сон могильный без конца.

 

II.

Уж над могилою готовой,

В печали искренней, суровой

Собрался плачущий аул;

Уж трупы в землю опускали,

От вопля бездны застонали,

И пробудился дальний гул.

 

Главу уныло наклонивши,

Старик с малюткою сидел—

И на могилу он глядел,

Лицо руками заслонивши;

Не плакал он; тоска в тиши

В нем слез источник осушила,

И дряхлой, страждущей души

Остаток силы сокрушила.

И ветр порывистый играл

Его густыми сединами;

И стон мятежный замирал—

Как говор бури над волнами;

И тяжело старик грустил;

И старика, с тоской участья,

Народ безмолвно обступил:—

Так, укрываясь от ненастья,

Вокруг низринутой скалы

Садятся хищные орлы.

 

Широкий заступ в глине тонет,

Падет на трупы хладный прах;

Подземный гул протяжно стонет,

И с воплем носится в горах.

И холм высокий над могилой

На память грозную возник; (10)

И на курган, рукою хилой,

Три камня положил старик; (11)

И, содрогаяся, невнятно,

Обет кровавой баранты

Пролепетал он троекратно

Над головою сироты.

Как хищный вран на голос брани

Ему народ рукоплескал,

И, воздевая к небу длани,

Обет кровавый довершал…

И стал курган горой великой!

И умиление слегка

Души коснулось старика,

Заслыша отклик мести дикой…

И мщенья лютого напев,

Ему обычный, сердце тешит,

И грубый слух ласкает, нежит—

Как сибарита песни дев.

 

III.

«Ко мне, друзья, сыны отчизны!»

Вонзая в землю свой кинжал,

Старик отрывисто вскричал:

«Врагам сосуд кровавой тризны!

Клянитесь вечною враждой

К Лезгинам, Кистам и Чеченцам!

Да будет с ними каждый бой

Желаньем пламенным Гребенцам!

Их гибель— будет наш обет,

Всегдашним боем— наши встречи,

Звук стали— радушные речи,

Укор, проклятья— наш привет!

И со враждой их вероломство

Пусть сыну сын передает;

И им на пагубу— потомство

Мечи в кинжалы раскует!..»

 

Аул растроганный, суровый,

Всегда на бой, на месть готовый,

В восторге диком зашумел…

Кинжалы ярко заблистали,

По камням звон раздался стали,

И глас проклятий загремел…

Свершен завет отмщенья вечный!

Неугасимая вражда

Запала в кровь их навсегда—

И бой воздвигнут бесконечный!..

 

IV.

С тех пор стал Северный Кавказ

Обширным поприщем раздора;

С тех пор ударил страшный час

Убийств и лютого позора!

Цветущих стран отрекся мир;

Везде злодейство ликовало;

Рекою крови тек Шадгир—

И человечество стонало!..

Исчезли нивы и стада;

Повсюду бедность водворилась,

И диким племенам сроднилась

Отцов наследие— вражда!

И стало гибельным законом:

Измена— силе, кровь— за кровь!

Погибли дружба и любовь—

И Ангел отлетел со стоном!

Неутолимая война

На грудах трупов ликовала,

И в прах забвения свевала

Сильнейших Горцев племена…

Погибла слава Лезгистаиа

Свершилась Кистии судьба… (12)

Как прах долин, как ткань тумана,

Их имя разнесла борьба!..

Гордясь победами и славой,

Казак в боях изнемогал;

И с горем бремя он познал

Войны наследственной, кровавой.

Не раз враги, огонь и меч

В аул далекий проникали;

Не раз пожары, вопли сечь

Орлов на трупы их скликали;

Всегда из бед вставал бедой,

На горе хищнику, соседу;

И, с обновленною враждой,

Казак стремился на победу!..

И непреклонный, буйный дух

В огне набегов закалился;

Страстей высоких блеск потух,

И призрак чести удалился…

Успех мгновенный— ада клич!

Со всех сторон Казак теснимый,

Увидел час неотразимый

И мести неизбежный бич…

И с родиной Казак простился!

И с гор мертвящей полосой

На степь безлюдную спустился—

Как мгла туманов пред грозой;

Пожары, кровь знаменовали

Гребенцов гибельный побег;

И реки горные на брег,

Во след им, трупы вымывали.

И над заветною чертой,

За Тереком неугомонным,

Стал в ужас Горцам непреклонным

Казак гнетущею пятой.

В степях заброшенных, широких,

В виду врагов своих жестоких

Он вновь станицы основал; (15)

И в буйствах мести неусыпной,

Кровавой, лютой, ненасытной

Он безотчетно утопал.

 

V.

Мелькали дни, мелькали годы—

И век незримо пробежал;

В степях привольных— сын свободы—

Казак крепился и мужал.

И свыкся он с отчизной новой!

И шумный Терек полюбил;

И о стране отцов суровой

Он скоро память истребил.

Одно неясное преданье,

Переходя из уст в уста,

Как ранней юности мечтанье,

Им рисовало те места

Картиной смешанной, неясной:

Громадой гор однообразной,

Бесплодной, хладною страной,

Покрытой снегом, недоступной,

Притоном вольницы преступной—

Безжизненной, как мрак ночной…

 

К степям привыкши с малолетства,

В кругу подобных Казаков,

Единоверцов— земляков; (14)

Гребенцы, колыбель их детства,

На всей поверхности земной

Считали лучшею страной.

И власть страны гостеприимной

Свободы их не отняла;

И с безопасностью взаимной

Их дружба связана была.

 

Не зная нужд Гребенец вольный,

Страж неусыпный, добровольный

Далеких Русских рубежей,

Оплот от буйств и грабежей,

Еще любя набеги, славу,

За Терек шумный налетал,

Творил кровавую расправу—

И щедро казни раздавал.

 

VI.

И стал Казак грозой Чеченцов,

И в ужас дальним племенам;

И с трепетом дела Гребенцов

Передавал отец сынам;

И в увеличенном рассказе

Промчались вести на Кавказе:

Об их наездниках лихих,

Об их конях неутомимых,

Об их степях необозримых,

Об их оружьях дорогих,

О встречах с ними, о пожарах,

О неизбежных их ударах,

Об их набегах, быстроте,

Богатствах, силе, красоте…

И каждый Горец пеший, конный,

Старик, иль всадник непреклонный

Боялся встречи Казака—

Как суевер ночных видений;

И для Кавказских поколений

Стал Терек— страшная река!

И на степях, дотоле праздных,

Ввиду громад разнообразных,

Пирамидальных, синих гор,

Где человечеству в позор,

Законам кротким в посмеянье

Всегда гнездилось злодеянье,

И разливало смерть и мрак:

Там стал внезапный искупитель,

Невинной крови грозный мститель,

Гребенский строевой Казак; (15)

Как черный вран, как призрак брани,

Он при вратах Кавказских гор,

Блюдет степей заветных грани

И кровью моет их позор.

 

VII.

Степей свобода и приволье,

Пример соседа— земляка,

Во всем избыток и раздолье

Смягчили Горца— Казака,

И он понял закона святость

И благодетельность властей;

И сыну дикому страстей

Долг гражданина стал не в тягость.

И сладость мира он познал!

И, под закон склоняя выю,

Великодушную Россию

Своею матерью назвал…

И верен был он долгу сына!

И добровольно сочетал

Копье, винтовку и кинжал

С доспехом мирным гражданина!

Неумолимый на войне,

Он мстил сугубо за набеги;

Как земледелец в тишине—

Он предавался ласкам неги.

И полюбил свои поля

Гребенец пламенный, свободный;

И труд роскошная земля

Вознаграждала благородный… (16)

 

VIII.

На шумных Терекских водах,

Красой полуденной денницы,

В обширных нивах и садах

Цветут богатые станицы;

И проложил туда уж путь

Луч просвещенья— слава трона;

И греет непреклонных грудь

Свет благодетельный закона…

И дикий край— вертеп злодейств,

Как обновленный мир— прекрасен;

И посреди степных семейств

Усталый странник безопасен;

Лишь изумление слегка

Его скует при первом взгляде,

Когда увидит Казака

В его воинственном наряде:

В косматой шапке, в чекмене,

С блестящей саблею крутою,

С ножом Турецким на ремне,

С бичем за плугом иль сохою:

На все он смотрит, все следит

И, молча, землю бороздит. (17)

Суровый, грубый, неприветный,

Он недоверчиво глядит,

Привет отрывисто летит—

И взоры ищут меч заветный…

Вблизи его надежный конь,

Всегда оседланный, пасется,

Невдалеке горит огонь

И дым кругами, лентой вьется

В воздушном море голубом:

И на копье пред ним шатром

Чернеет бурка— от погоды

Его единственный приют…

И страх невольный в душу льют

Доспехи жизни и свободы

Степного гостя— Казака.

И странник в муке подозренья,

Спешит до ближнего селенья:

Так налетев издалека

На одинокого стрелка,

Несется в страхе голубица,

И, озираясь, смутно ждет:

Вот, вот приложится убийца—

И пуля крылья подсечет…

Напрасный трепет: враг суровый,

Ужасный дикостью чела,

Своею пулею свинцовой

Лишь метит в горного орла.

 

Но на пороге сакли ратной,

Покоясь в неге благодатной,

В кругу досужных стариков,

Малюток резвых, говорливых,

Незримых жен и дев стыдливых, (18)

Он видит счастье казаков;

Он видит быт их изобильный,

Он видит нравов чистоту,

Гостеприимство, простоту

И взор признательный, умильный,

Спокойный, светлый, как заря,

Благословляющий Царя…

И странник, полный умиленья,

B сей возникающей стране,

Святую цель узрев вполне,

Властей, законов, просвещенья—

Благословит того душой,

Кто, чуждый тяжких обольщений

Не громкий славою пустой,

Но благодетельный был гений

От Бога вверенной стране!..

Кто лавры сеял в тишине,

Кто был всегда отцом народа,

Кто тайну счастья разгадал—

И подданных своих свободу

С верховной властью сочетал;

И он пройдет, среди хвалений,

В ряды грядущих поколений,

Из рода в род, из века в век—

Как Бог, как Царь, как человек.

 

IX.

Когда же гром полночный грянет

Вражда подвигнет племена,

И на Кавказ пятою станет

Кровопролитная война;

Когда полки, как стаи вранов,

На Терек шумный налетят,

Знамена грозно зашумят

На гибель хищников— тиранов:

Тогда с винтовкой роковой

Снимает меч свой боевой,

И прах с доспехов отрясает,

И под знамена выступает

Казак войны кровавой сын—

Дотоле мирный гражданин,

И ждет он мановенья длани

России Белого Царя.

Он рек— и пышет пламя брани,

И блещет ужасов заря…

И пред линейными полками—

Как бурный вихорь пред грозой,

В горах летает с казаками

Станиц Гребенских Наказной.

Леса, потоки, бездны, скалы

Ему пути не преградят;

Лишь ярким пламенем горят

Неотразимые кинжалы,

И далеко пылает след

Любимца гибельных побед,

И в краткий час отдохновений,

Над пеплом тлеющих селений,

В виду напуганных врагов,

Толпы пируют казаков.

С доспехов пыльных кровь смывают,

Вином усталость запивают,

И стаи новых, злейших дум

Сердца суровые волнуют,

И страсти дикие бушуют,

Обуревая ратных ум.

 

X.

Таков Гребенец в бранном поле!

Таков Кистинцев бич и страх:

По доброй воле и неволе

Всем племенам заклятый враг!

Во век рука его не дрогнет;

Удар судьбы— его удар,

Не стынет в жилах мести жар

И на кинжалах кровь не сохнет;

Усталость сил его чужда,

Все равнодушно переносит;

И закоснелая вражда

Одной лишь мести, крови просит,

И смертный трепет не знаком

В боях с Гребенским Казаком.

 

Вы совершились упованья!

Испить таинственный фиал,

Мелькнул, в цветах очарованья,

Души суровой идеал!

Завеса тихо опустилась—

Затмился рой волшебных дум;

Богиня песен удалилась,

Разочарованный мой ум

Глядит с улыбкою коварной

На песнь богини своенравной

И ценит беглые мечты…

Он не доволен, он трепещет,

Он приговор тяжелый шепчет,

Он, он… он данник суеты!

Пускай он шепчет, негодует,

Я знаю сам… не я виной…

Какой-то дух меня волнует,

Причудливо играя мной;

Ему покорен я невольно,

Он мой верховный господин,

Он правит мною своевольно—

Он дум Поэта властелин!

Но кто сей дивный? я не знаю:

Его веленья— мне закон;

Ему в волшебном сне внимаю—

И самовластный сладок он!

Быть может— сын небес, от века

Душой играя человека,

Незримо сочетался с ней,

Проникнув рубище земное,

Ее отечество родное

В мечтах высоких кажет ей..

Быть может, сжаляся над спящей,

Мечтою светлою, блудящей

Ее он будит… но она,

Ему с участием внимая,

Его призыв не постигая—

Лепечет бред, в дремоте сна;

Быть может!.. Но к чему сомненье?

От солнца свет— от Бога дар!

Зовущий глас души волненье

И отблеск неба дивный жар…

Святой гармонии небесной

До нас достигший перелив,

Пред вечной жизни луч чудесный—

Поэта пламенный порыв.

Он освящен высокой тайной;

Рукой всесильного Творца

Он, благодатью чрезвычайной,

Запечатлен в душе певца…

И тайна тайною пребудет

Неразгадаемой для нас,

Доколе души не пробудит

Грядущий свыше грянуть глас…

 

Иди ж на суд умов холодных,

Высоких, пылких, благородных,

Дитя любимое мечты!

Взгляни на свет блестящий, гордый,

Всегда причудливый, не твердый

Во мненьях пышной суеты;

Порой шепни великим мира

Про славных выходцев Шадгира;

И дикой песнью пробуди

Страстей порывы в их груди!

Найдутся люди— сердца грезы

Безумным бредом назовут,

И дикого Кавказа розы

Под суд и толки подпадут;

Пусть судят их!.. добыча прений,

Кривых и правильных суждений,

Цветы фантазии— стихи,

Поэтов легкие грехи!

Пусть судят их! Им суд не страшен.

Одно молю: о, будь мой сон

Улыбкой девственной украшен,

И вздохом сердца освящён!

И просветлеет, озаренный,

Приветным взором мой напев!

Так в осоке, в тени дерев,

Судьбой в безвестность обреченный,

Яснеет дремлющий ручей,

Луной внезапно осребренный;

И сладко плещет пробужденный

Сияньем трепетных лучей…

Души мечтанья девы ценят!

Им не чужие грезы— сны:

Они для песен рождены;

Им звуки сердца не изменят;

Им песню дикую мою

На суд с собою отдаю!

Судите их, восторгов девы!

Судите, резкие напевы!

Судите, беглые мечты!

Я их пред вами повергаю,

И раболепно ожидаю

Суда любви и красоты.

 

А ты, прекрасное виденье

На юге родины моей,

Чей взор дарил мне наслажденье

И возжигал огонь страстей;

Чей голос арфою небесной

В пустыне юга мне звучал,

И песнью новою, чудесной

Так сильно дух мой возмущал;

Чей образ светлый и покойный

Меня так сладостно томил

И юг безжизненный и знойный

Красами рая оцветил;

Кому я втайне покланялся,

Кому курил я фимиам,

Чей лик любви уподоблялся;

Кому воздвиг я в сердце храм;

Кого я зрел во всем твореньи;

Кому я песни втайне пел;

К кому мой дух в самозабвеньи

С мечтами светлыми летел!

Властитель, гений самовластный!

Прими с улыбкою любви:

Цевницы отзыв несогласный—

И песни взором оживи!

Они твои, тобой вдохнуты;

Твое созданье, каждый звук

Летел в сладчайшие минуты

Тобою влитых милых мук!

Как светлый гений— ты мелькала

В виденьях дивных надо мной;

Ты мне восторги навевала

Улыбкой чистою одной…

 

Тебе понятны звуки лиры!

Ты обласкала пришлеца,

Народов диких и Замиры

Душой сурового певца!

С участьем искренним и нежным

Внимала песням ты мятежным;

Их оценила, поняла,

Улыбкой девственной ласкала—

И с непорочных уст слетала

Неподкупимая хвала

На песни светлых вдохновений!

Они твои, мой сладкий гений!

Твоим дыханьем возжены,

Твои— твоими быть должны.

Сверши души моей моленье:

Как чистой дружбы приношенье

Прими мой дар! Его лелей—

Как память нашей дружбы прочной

Как небо чистой, непорочной

В своей душе запечатлей!

 

 

 

КОHЕЦ.

 

ПРИМЕЧАНИЯ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ.

 

1. Еще доныне Гребенские жены сохранили Горский обычай носить покрывала.
2. Барапта— есть вечное, непримиримое мщение за обиды чести и крови.
3. Еще до сих пор сохраняется на Кавказе (между благороднейшими племенами) рыцарское почтение к прекрасному полу. Лезгины в то время были первенствующим благородным племенем.
4. Честь— всегдашний кумир полудиких воинственных народов. Степень просвещения изменяет понятия о чести.
5. Всеобщее поверье в южной России.
6. Одна из сильнейших и ужаснейших клятв на Кавказе.
7. Слово арчак, кроме обыкновенного у нас значения, у Горцев означает седло.
8. Успех набегов всегда зависит от большей или меньшей оплошности неприятеля. Малейшая предусмотрительность со стороны его может уничтожить все корыстолюбивые надежды нападающего, и даже обратить их на его голову. Это на опыте доказано. Сила солому ломит; хитрость города берет.
9. Древний Русский (не смею сказать утвердительно Славянский) обычай.
10. Кажется, что Скифам обязаны могильными курганами. Впрочем они были и у древних Руссов. Думаю также: знатность и заслуги погребенного определяли высоту и обширность кургана.
11. Не знаю, ведется ли еще теперь на Кавказе обыкновение бросать камни на могилу убитого, в знак готовности на гибель и мщение. Это почти одно и то же, что и окунать платок в кровь. Кровь изглаживается — каменные курганы стоят веки.
12. Оба народа утратили весь блеск прежней своей славы. Имя Кистов почти изглажено. Лезгины вытеснены за Аксай.
13. Гребенские Казаки поселились за Тереком, на северном рубеже Чеченской земли.
14. Терекских Казаков, Донских переселенцев.
15. Они вместе с прочими Терекскими Казаками разделены на полки, и на чекменях носят погоны с нумером полка. Костюм их древний Горский.
16. Преобразование Терекских военных поселян — есть дело Николая I. Он первый обратил внимательный взор, первый захотел их видеть, первый, не отнимая их воли, дал им звакон и просвещение. Просвещение Линейных Казаков произведет важные реформы на Кавказе, по их связям с Горцами.
17. Близость Чеченцев не дозволяет Казакам разлучаться с оружием. Они сохранили оружие, покрой одежды и самые обычаи своих праотцев. Самый язык их смешан с Горскими наречиями.
18. Незримых жен…Одни замужние женщины носят покрывала, oни не прячутся, подобно Татаркам, но лица свои всегда хранят под непроницаемым покровом, как сокровеннейшую тайну их сердца. Незамужние ходят без покрывал.