Любовь и долг

Любовь и долг.

(1831.)

 

 

 

I.

Пирушка на походе.

 

 

«Дымная хата душна и темна;

Други, я хату весельем украшу!

Веселье надежный товарищ вина, —

Напеньте-ж до края походную чашу!

И кубок наш первый — за здравьe Царя,

За славу Его лучезарного трона! —

Падут перед мощным и сушь, и моря

И солнцем над миром возстанет корона.

Да будет наш кубок пророком добра!

Ура!»

 

Так пели усачи лихие,

Ведя в рассказах и вине

Часы досуга золотые;

Они мечтали о войне;

Среди прилива дум мятежных,

У них кипела в сердце кровь;

Их волновала не любовь,

Не поцелуй красавиц нежных:

Предмет восторгов был поход.

Неложным дружеством богаты,

Друзья сошлись под кровлю хаты

Забыть тяжелый переход.

Вдруг двери настежь — и в беседу

Явился Ташкин.

 

Один из офицеров.

 

Как впопад,

Гроза-наездник! Ну-ка, брат, —

За славу Русских, за победу

Ширококрайная полна;

Благословясь, валяй до дна!

Да не споткнись, наездник — разом!….

Теперь садись, а мы нальём.

 

Ташкин.

 

Друзья! к вам прибыл я послом.

Не обижать прошу отказом —

И славно вечер проведем.

Нас всех зовет на имянины

Моя хозяйка. — Полек тьма

И нет, как на смех, ни мужчины! —

Я восхищен, я без-ума!….

Марш все за мною! — Недалёко….

Ну что ж вы стали? — веселись!….

Смотри, Аркадий, берегись

Моей хозяйки светлоокой!

В ней все, что может обольстить:

Плеча и грудь — резца Кановы;

Глаза — не знаю с чем сравнить!….

Да, вот, увидишь. — Что ж?

 

Все.

 

Готовы?

 

 

Побед и шалостей сыны

Увлечены, обольщены —

Тот красотой воздушной стана,

Тот негой трепетных грудей,

Тот ножкой, тот огнем очей.

И вот, готов поезд огромный;

Теснятся в сани; месяц полный

Сребрит мерцающую даль;

Скрипит в зубах ретивых сталь,

С ноздрей клубятся пару волны.

Расселись; крикнули: «поди!» —

И всех как будто не бывало;

Лишь дымно вдоль дороги стало,

Да след остался позади.

 

 

II.

Аркадий.

 

Еще Аркадий в колыбели

Лишился близких; и над ним

Часы веселья не летели

Своим полетом золотым.

Рука родная не ласкала

Его невинной красоты;

И жизнь не в пору показала

Ему весь ужас наготы.

Красой — соперник Аполлона,

Душой — поэт, умом — мудрец,

Он в область светского закона

Вступил неволей наконец —

И стал врагом неправды в-яве:

Ценил заслуги — но не род,

И не кадил фальшивой славе,

И с гордым был отважно горд;

Не ползал он благоговея

Пред волей знатного глупца;

Ему был чужд язык льстеца

На пире сильного злодея.

 

Борьбою с жизнью угнетен,

Страдал Аркадий. В шуме света

Уже приметно вянул он….

Он был судьбою отчужден

Любви; он страстного привета

Робел; он с трепетом бежал

Красавиц Невских по несчастью,

Он был богат — он это знал —

И потому не доверял

Ни их любви, ни их участью.

 

Но только грустный слух дошел,

Что Польша буйная возстала, —

Его душа затрепетала,

Как сном покинутый орел;

Исчезло облако печали

С его прелестного лица;

Глаза звездами засверкали

При виде сабли и свинца.

Раздутой знати спесь, обеды

Он пренебрег, он их забыл,

И всей душою полюбил

Свои военные беседы,

Где, в душном облаке сигар,

Кипит звездяный ток Поэта

И где гремят стихи куплета —

Под-звук нестроенных гитар,

Где всех единое желанье:

Поход.

 

И вот уже давно

В Литву и Польшу внесено

Вино, и шум, и ликованье.

А, между-тем, молва гремит,

Что Русь, громившая край мира,

Уже над Вислою стоит

И жаждет битвы словно пира.

 

 

III.

Мария.

 

Взгляни на деву, — как она

Весной семнадцатой прекрасна!

Но как заветная весна

Для пылкой девушки опасна!

Вдруг все не мило станет ей,

Что было в детстве так прелестно;

Ей как-то грустен соловей;

Неловко сердцу; груди тесно;

Лицо горит; в минуты сна

Она трепещет, обмирает

И, пробужденная, она

Какой-то призрак обнимает, —

И долго в небе томных глаз

Слезинка блещет как алмаз,

Ее недужного томленья

Не могут высказать уста;

Ей кажется — душа пуста,

Душа желает наслажденья….

Какого ж, где и как искать? —

Она не может рассказать.

 

В свободной резвости — не зная,

Что к этой гибельной весне

Близка, Мария молодая

Цвела спокойно в тишине,

Хранимая отцом и братом.

Но в Польше бунт — и вот они

Ведут с открытом поле дни,

И препоясаны булатом.

Чернее вранова крыла

Сбиралась туча над Варшавой:

Парил с Литвы Орел Двуглавый.

Яд заразительного зла

По Польше тек; и кто по-воле

Не шел под знамя мятежа,

Того влекли в оковах в поле,

И тот под лезвием ножа

Давал преступную присягу:

Сокровищ, жизни не щадить,

И без победы не вложить

Однажды вынутую шпагу.

У всех, как будто от чумы,

Перетуманились умы;

Все сказкам верят, словно дети;

Полнеют войско и казна;

Полны вельмож коварных сети.

И даже слабая жена,

С ножом в руке, увлечена

Волнами бурного потока.

Весь край застигнула гроза….

 

Покинута на волю рока —

И попечения Ксёндза,

Мария грустно дни проводит.

Отец духовный к ней приходит

Своей молитвой услаждать

Печали жизненной дороги;

Он к ней приходит помогать

Сбирать условные налоги

И в дань отчизне отсылать.

 

 

IV.

Бал.

 

Вблизи дороги, панский дом

Блестит как зарево огнем;

Ряды саней теснятся к плошкам,

Подъезд растворен для гостей,

Рой любопытных жен, детей,

Прильнул к сияющим окошкам.

Играет вальс военный хор, —

Любезник Ташкин вce уладил.

Да вот и он стрелой на двор!

Встряхнул тупей, усы разгладил,

И перед Полькой молодой

Явился с ветренной толпой;

Своих друзей рекомендует,

Прося любить…. И, тут же, с ней

Он первый лихо вальсирует.

Смешался шумный круг гостей, —

И вскоре все, во след корнету,

Пустились вихрем по паркету!

 

Прелестны Польки; но, меж них,

Мария резвая, порхая, —

Казалась светлой девой рая

Между подруг своих земных:

Ее слова звучат как лира,

Она легка как аромат,

Свежа как май; глаза горят

Огнем лазоревым эфира;

Алее розы молодой

Ее уста — в них страсть и нега;

Ея плеча, белее снега,

Ласкает локон золотой.

И для нее, гуслист бивачный,

Невлюбчивый гусар-Поэт,

Глотая жадно дым табачный,

Слагает ухарский куплет….

 

Но что Аркадий одинокой

Бежит из храма красоты?

Зачем лица его черты

Хранят следы тоски глубокой?

С живым участием Поэт

Спросил: «Ты чем-то недоволен?

Ты побледнел…. или ты болен?»

Но он сказал, вздохнувши «Нет!» —

И встретил светлый взор привета….

Привстал — и вспыхнул как пожар:

Марию мчал тогда гусар,

Едва касаяся паркета.

Аркадий к ней, товарищ вслед….

«Ну, друг, — шепнул ему Поэт —

Теперь не жди с тобой веселья!

Припомни ты мои слова, —

С любви кружится голова

Не хуже всякого похмелья….»

— Но, полно!….

«Так, моя душа!

А впрочем, я с тобой согласен,

Что этот вздох твой не напрасен —

Она как ангел хороша….»

—Амврозия, или Комета? —

Вскричал корнет вблизи Поэта,

Ведя двух дам перед собой.

Проснись, Аркадий! — чтó с тобой?

Взгляни, — как житель светлый рая,

С румянцем алым на щеках,

С огнем томительным в очах,

Стоит Мария молодая,

Стоит и с нетерпеньем ждет —

Кого Аркадий изберет.

«Амврозия!» сказал мечтатель,

И обхватил роскошный стан;

Казалось, целый океан

Блаженства дал ему Создатель!

Лицом касаяся кудрей,

Забылся он, от страсти тая,

И божество души своей

На третьем туре оставляя,

Благодарит не поклонясь;

Она — в ответ ему — присела,

Не подымая милых глаз,

И вся приметно покраснела.

Счастливцу шепчет молодежь:

«Ты залетел в чертоги Феи!

Сбирай желанные трофеи,

Ты их со славой соберешь.

Блаженство пей из уст прекрасной,

Как с нами часто, в час ненастный,

Клико из полной чаши пьешь!

Смелей, послушайся совета!….

Поэт, вмешавшись в круг друзей,

Спросил Аркадья: «Что хмельней —

Амврозия, или Комета?»

 

Тогда в шумящий круг гостей

Вошел Поляк красивый, стройный;

Мария вспыхнула. — Он к ней

Идет, с улыбкой беспокойной;

Он ей приветствие сказал,

И, всех окинув злобным взором,

Вдруг чтó-то быстро прошептал,

С приметным сердцем и укором.

Казалось, он не признавал

Приличий светского закона: —

Он все собранье миновал,

С надменным видом, без поклона,

И скрылся в дальний кабинет.

Судя по виду — без сомненья —

Он образован, знает свет.

К чему ж в нем должного почтенья

К победоносцам Русским нет?

К чему с Марией он так волен? —

И им Аркадий не доволен.

Змея сомнений и тревог

Смутила быстро мир сердечный….

Уж где любовь, — там ревность вечно,

И каждый шаг к вражде предлог.

Вспылав душой самолюбивой,

Аркадий мрачный, молчаливый,

Врагу внезапному вослед,

Прокрался тигром в кабинет.

«Ты слишком смел!» сказал он грозно,

«Один в кругу своих врагов

Еще ты буйствовать готов!

Не трепещи, теперь уж поздно,

Судьба твоя не далека:

Собьет гордыню гром Полночный….»

И, в тот же миг, рукою мощной

Он поднял с места Поляка.

 

Поляк.

 

Пан капитан, не слишком вольно! —

Я смою кровью свой позор….

 

Аркадий.

 

Кто ты?

 

Поляк.

 

Гардовский. Я майор —

И я надеюся….

 

Аркадий.

 

Довольно!

(Явились Ташкин и Поэт.)

«Поутру завтра же, чуть-свет! —

Вот отзыв мой без предисловья.

Друзья, окончите условья!….»

 

Задорный Ташкин, злой как бес,

Пустился в тонкости дуэли….

Уста майора побледнели;

Он согласился — и исчез.

 

Меж-тем, уж зала опустела,

Уже нечаянным гостям

Настало время — по домам;

Мария с трепетом глядела —

Когда Аркадий подойдет

Сказать прости; но он остался;

Он ночь у друга проведет,

Он с ней «до утра» распрощался;

И как был взор красноречив,

Смутивший очи голубые!

Как был привет ее стыдлив!

Как бились перси молодые!

Как был медлителен поклон,

Неловки, странны все движенья,

Слова несвязны — как сквозь сон!….

Известно всем, кто был влюблён,

Что в миг тяжелый объясненья

Не нужно пламенных речей, —

На это есть язык очей.

 

 

V.

Гардовский.

 

«Садись, Конрад, и будь возницей,

А хлопец пусть идет домой.

Мы полетим с тобою птицей

И перемолвимся с тобой;

Мне здесь не время мешкать доле!»

Гардовский молвить лишь успел,

Как бич проворный засвистел,

И вот уж кони мчатся в поле.

Вдали сверкает огоньком

Отцев Марии старый дом;

И вот его невидно боле….

 

Гардовский.

 

Конрад, потише! — снег глубок,

Над головой нависли ели,

Наш путь знаком и не далек….

Будь мне слугой — и я у цели!

Дай возжи мне! садись со мной!

Нам тесно, — сядь мне на колени!

Тебе не нужно уверений,

Что я люблю тебя душой.

Я горд….. я зол….. но для тебя ли?

И вот — уже восмьнадцать лет —

Одну лишь дружбу и привет

Во мне глаза твои встречали.

Делить по-братски мой покой

Привык ты с юности со мной;

Ты был всегда моей заботой!

Но почему? мой друг, не знай —

И с прежней детскою охотой

В забавах верных утопай….

Верь, зла тебя я не желаю!

И ты утешь меня! — Рука

Твоя неслыханно метка;

Горжуся я — когда внимаю

Что ты, преследуя волков,

Рассыпал страх в глуши лесов

Еще незнаемый от-века;

Ты мне зверей приносишь в дар, —

Попробуй, верен ли удар

Твоей винтовки в человека!

Не содрогайся! — Он злодей,

Изчадье ада, враг святыне,

Он кровожадней всех зверей,

Тобою виданных доныне.

 

Конрад.

 

Кто ж он?

 

Гардовский.

 

Наш Ксёндз. Я для него

Прошу удара твоего.

 

Конрад.

 

Ты силен, Пан, в твоей я воле….

В пучину зол, в пучину бед —

Готов с тобой! Могу и боле….

Но быть убийцею — нет, нет!

 

Гардовский.

 

Так, я предугадал ответ

Души младенчески-прекрасной!

Но слушай, ряд злодейств ужасный

Раскрыть я должен пред тобой:

Он будет тайной между нами….

Ты помнишь, прошлою весной,

Как под кровавыми бичами

Несчастный умирал старик? —

Он тайный нож мне в грудь направил;

Но дерзкий замысел оставил.

А хитрый Ксёндз, как духовник,

Давно-минувшее проник;

Он знал: моя ужасна злоба! —

И предал жертву! Кто ж теперь

В крови дымящегося гроба

Открыл довременную дверь?

Конрад! — вглядися в отдаленье…..

Там — на кладбище…. в стороне….

Встает?…. И гробовое пенье!….

Или послышалося мне?

Иль прах мечта одушевила?

Проедем мимо поскорей, —

Вот старца бедного могила….

Смотри — кровавый пар над ней….

Конрад, хлещи же лошадей! —

Ну вот она уж и за нами.

Какими страшными мечтами

С рассвета жизнь моя полна!

Вот повесть юности одна:

Я знал Шляхтянку, — перл прекрасный

Из всей Литовской стороны;

Она уже пылала страстно

Любовью девственной весны.

И я следил за девой милой;

И я, душой привыкнув к ней,

Решился — волей, или силой,

Владеть невинной. Что верней

Ксёндза — для цели преступленья! —

Открылся я — препятствий нет:

Мечтаний девственных предмет,

Пройдя все муки униженья,

За святотатство обвинен;

Он клеветою неотступной

В темницу, в цепи заключен

И брошен в ссылку, как преступный.

О нем нет слуха. А она,

Отрады жизни лишена,

Моих сетей не избежала….

Но грусть ей сильно сердце жгла,

Ее приметно разрушала

И быстро, быстро в гроб свела. —

А кары нет за преступленье!

Еще ли нужно продолжать? —

Судьба тебя зовет на мщенье:

Она твоя, несчастный, мать….»

И кровь вскипела молодая —

И хлынула огнем в глаза.

Слетела клятва роковая; —

Свершился приговор Ксёндза.

 

Гардовский.

 

Вот и преступная обитель;

Но не настал злодея час!

Остановись на-время, мститель, —

Он нужен мне в последний раз.

Оставь коней, иди со мною!

Как веет адом с этих мест!….

Конрад! Конрад!… Вот холм и крест —

Молись над грешною землёю:

Родимой кости под тобою!….»

 

Гардовский, прянув меж кустов,

Нарушил мертвый сон гробов,

Мечтам противиться не в силе:

«Конрад! она бежит за мной….

Конрад, держи ее в могиле!….»

И замер голос громовой.

 

 

VI.

Ксендз.

 

Какую летопись ведет

Ученый Ксёндз во мраке ночи?

Зачем его сверкают очи,

Когда рука перо берет

И строки длинные выводит?

Он то спокоен, то угрюм,

И, мнится, напряженный ум

В стране мечты невольно бродит,

Гонясь за мыслью золотой,

Как иногда любовник страстный

В толпе блестящей и прекрасной

Подруги ищет молодой….

Но Ксёндз встает и начал слово:

«Так, несколько еще минут —

И кончен мой отважный труд;

Еще строка — и все готово!

Заутро проповедь свою

Я в сейм Варшавский отсылаю;

Ее с восторгом примут — знаю,

И в том заклятие даю.

Кто может выставить так смело:

Святыней буйственное дело,

Необходимость — защищать

От благодетелей Варшаву

И за позорящую славу

Имущество и жизнь отдать?

О! нужно сильный дар витии

И обладать моим умом,

Чтобы представить черным злом

Благодеяния России.

Меня успех блестящий ждет;

Явлюсь в костёле пред народ,

Рыдая буду проповедать, —

И юность пылкая пойдет

В бою мечи свои изведать!

Польются милости рекой

В мою смиренную обитель!

А я, Предвечного служитель,

И средь врагов найду покой….

Стучится кто-то! знать за мною,

Для отпущения души;

Уйдешь до дому, мир с тобою, —

Накладно в ночь сбирать гроши:

Не та пора теперь настала!….»

Вдруг дверь шатнулась, затрещала;

Казалось, адскою рукой

Был вырван ввинченный пробой;

И кто ж? Гардовский, — дыбом волос,

Страшней явленья мертвеца,

Глаза потухли, нет лица,

Дрожат колена, замер голос….

Ксёндзу на сердце пал мороз….

И он, чуть-внятно, произнес:

«Скажи — зачем, мой сын, явился?

Ты помешал моей мольбе;

Иль ты с пути во мраке сбился?

К кому ты шел?….»

 

Гардовский.

 

К тебе, к тебе….

 

Ксендз.

 

Скажи. — Я твой в минуту нужды;

Мой долг помочь беде твоей! —

Дела благие мне не чужды….

 

Гардовский.

 

К чему притворство? — ты злодей,

Каких злодеев в мире мало! — —

И мы условимся с тобой:

Мешок дукатов будет твой

И треть именья — вот начало.

Послушай, Ксендз, не откажись —

Тебя назначил я убийцей….

Не содрогайся, не страшись,

Ты был и будешь кровопийцей….

Без предисловий, муж святой! —

Чтоб торг окончить между нами,

Припомним дружески с тобой

Шляхтянку…. старца под бичами….

Молчи ж! — С восходом дня, дуэль:

Я должен буду с Русским драться.

Иди убей его! — Вот цель

Моих исканий. Отказаться

Не смей! И помни, если я

Врагом смертельно ранен буду,

То — при кончине бытия —

Тебя конечно не забуду!….

Ты мой! Служи ж, как начал, мне! —

Иди до Панны; выжди в поле

Пока уснут; и в тишине….

Ну что ж? — Одним убийством боле,

А для тебя не все ль равно!»

 

И слово страшное дано,

И взят кинжал для пораженья.

Гардовский радостно вздохнул,

Злодея обнял и шепнул:

«Смотри ж! — мешок и треть именья!…»

 

 

VII.

Неудача.

 

Темнела полночь. Все молчало,

Давно вкушало все покой,

Лишь сердце девы молодой

В груди стесненной трепетало.

Еще не ведала она —

Тоской, иль радостью полна;

Ее мечтанья были новы;

Постель казалась горяча;

Она с лилейного плеча

Сорвала жаркие покровы,

Желая сердцем отдохнуть,

Полночный долг отдать природе, —

И восхитительная грудь

Затрепетала на свободе,

И под прозрачной пеленой

Обрисовалась прелесть стана

И прелесть ножки молодой;

Так в тонком облаке тумана

В часы мечтания видна

Небес скиталица — луна.

Вдруг кто-то стукнул…. Мыслит дева,

В порыве гордости и гнева:

«Он смел!» — Но влажные глаза

Встречают хитрого Ксёндза.

Мария светлую лампаду

Хватает трепетной рукой

И долго держит пред собой,

И все еще не верит взгляду.

 

Мария.

 

Пан Ксёндз, зачем? Давно уж ночь!….

 

Ксендз.

 

Да будет мир с тобою, дочь,

И сила горней благодати!

К чему ж бледнеешь ты, как тень,

И жмешься трепетно к кровати!

Твоя душа ясна, как день,

Чиста, как ангел златокрылый.

Отринь девический свой стыд:

Души, хранимой высшей силой,

Твоя краса не возмутит, —

Я чужд земного искушенья!

Ты не стесняй одеждой грудь,

Свободней будет ей вздохнуть

В минуту грозного волненья….

 

Мария.

 

Меня объемлет тайный страх….

Скажи скорей, не мучь напрасно!

 

Ксендз.

 

Я видел женщину в цепях,

Я зрел мучения злосчастной:

Увы! она была рабой,

Родясь для скиптра и короны,

И испускала вопль и стоны

Под иноземною пятой,

К ней страшные ходили гости

С пилой, клещами и бичем,

Терзали плоть, пилили кости

И жгли медлительным огнем:

Им чужды плач и укоризна!

Уж многих членов лишена

Она была….

 

Мария.

 

Но кто ж она?

 

Ксендз.

 

Твоя злосчастная отчизна!»

В глазах коварного Ксёндза

Сверкнула яркая слеза….

И засвирепствовал ужасно

Искусно пролитый им яд;

Страданья девы видя ясно,

Преступный Ксёндз был злобно рад.

Сраженная ударом сильным,

Она, не плача, но стеня,

Сказала голосом могильным:

«Обрадуй, воскреси меня, —

Скажи — что веришь ты надежде,

Мечтам единственным моим,

Что будет край родной, как прежде,

Широк, могуч, непобедим,

Что вновь в подсолнечной заблещет

Его венчанная глава —

И горделивая Москва

Пред ним, как прежде, затрепещет!

Иль призрак счастия пропал —

И Польша сирота у света?»

Заплакал Ксёндз — и без ответа

Ей подал блещущий кинжал.

 

Ксендз.

 

Сам Бог, смиренной голубице,

Тебе вверяет эту сталь:

Возстань, — и будь подобна львице,

Когда тебе отчизны жаль!

О, если каждая десница

Жены, иль девы молодой,

Сразит врага, — поверь, с весной

Взойдет желанная денница!

В твоем жилище Русский спит:

Теперь ты знаешь цель кинжала….

Уже-ль рука твоя дрожит?

Ты вся, дитя, затрепетала?

Тебя страшит святой призыв!!

Как он могуч и справедлив,

Как будет месть полна, примерна!

Явись, как древле Иудифь

С главой явилась Олоферна!

…………………………………

…………………………………

Или, — со мной надежный яд:

Не опоздай с заздравной чашей!»

 

Мария.

 

Служитель веры!…. устыдись,

Склони к земле скорее очи!

В тебе ль те помыслы зажглись? —

Они чернее полуночи.

Безщадно сонных убивать,

Давать за трапезой отравы!….

Ты ль это мог мне предлагать? —

Нет, ты не хочешь Польской славы:

Ей чужды гнусные дела.

Конечно — я была бы львица,

Когда б совет твой приняла.

Какой успех в деяньи зла!

Поляк боец — но не убийца!

И я клянуся в этот миг,

Клянусь пред всемогущим Богом,

И устою в обете строгом,

Что я пойду в ряды моих

Родных Поляков, сильных смелых,

Труды я с ними разделю

И песни строев их веселых:

Я докажу, что я люблю

Отчизну милую, святую.

Но, мой учитель! дай ответ,

Тебя я строго испытую,

Скажи мне: Тот ли Бог, иль нет,

Меня к убийству посылает,

Который извергам прощает,

Который научил меня

Во всем его величье видеть, —

В восходе, в захожденьи дня

И злых врагов не ненавидеть?

Тебе стал в тягость свет огня….

Молчишь?…. Так знай, что если б даже

Ты сам хотел убийцей быть, —

Тебе к нему не доступить:

Я буду у него на страже. …

О, как унизил ты себя! ,

Кольнул ты сердце страшным жалом.

Беги, беги с своим кинжалом, —

Смотреть мне страшно на тебя!….

 

 

VIII.

Неожиданность.

 

Готов свинец; протерто дуло;

Мелькнул с востока слабый свет —

И сердце храброе сгрустнуло.

На снаряженный пистолет

Аркадий брося взор угрюмый,

Смутился временно душой

И быстро к деве молодой

Перелетел прощальной думой:

Он ясно видит, как она,

В объятьях утреннего сна,

С полуотверстыми устами,

Лежит, томления полна,

И как роскошными грудями

Колеблет складки полотна;

Она вся жар и упоенье!….

Но для кого цветок блестит?….

И в пылком сердце подозренье

Смолой клокочущей кипит.

Аркадий мыслит: «День проглянет —

И может-быть меня не станет!

А дева — праздником любви

Начнет кровавую разлуку,

Прижмет к устам горячим руку

Омытую в моей крови,

Упав, как в рай, в его объятья,

Меня безумным назовет,

И надо мной произнесет,

С улыбкой радости, проклятья….

Тогда…. тогда в могильной мгле

Раздастся хохот адской злости

И поворотятся в земле

Мои поруганные кости….»

Вдруг конский топот под окном : —

Гонец Гардовского с письмом.

И Ташкин вслух прочел посланье:

«Я болен, не имею сил

«Явиться к месту….»

 

Ташкин.

 

Очень мил!

Но, я не думал…. Вот созданье —

Царю и чести изменил!

Уж это слишком…. Гей! (Входят слуги) Скорее

Донца! Верхами все со мной!

Посмотрим — кто кого хитрее!

Прощай, Аркадий, — рад душой.

 

 

Хитрости.

 

Трещит в камине огонёк.

Гардовский с сердцем бросил книгу

И, быстро дернув за звонок,

Велел призвать к себе Людвигу.

Сквозя в прозрачном полотне,

Сильфида резвая явилась

И, при сверкающем огне,

К пану суровому склонилась

С преступной негой на плечо.

 

Гардовский.

 

Привстань, Людвига, — горячо…

Объятья прочь!…. Целуй нежнее….

Нет жизни девственной в устах!

Нет прежней молнии в очах, —

Они час-от-часу тусклее….

Камин потух: подай огня,

Раздуй — чтоб треснул он от жару!

Спой что-нибудь; возьми гитару;

Садись тесней возле меня, —

Мне что-то холодно ужасно….

Поди, налей стакан вина.

Людвига! что ты так бледна?

Неправда ль, страшно здесь? Напрасно

Боишься ты…. Моя любовь

Тебе защита…. Будь со мною….

(Людвига подает вино.)

Прочь, прочь, Людвига! чорт с тобою! —

Ты подаешь его мне кровь….»

 

Так до рассвета бушевала

Возникшей совести гроза;

Душа преступная алкала

Беседы хитрого Ксёндза….

И вот он входит. …

 

Ксендз. (принеся Распятие, разные священные вещи

и сосуд с лекарственным питьем.)

 

Обманула

Надежда, — враг твой не убит:

Моя рука не досягнула.

Но будь спокоен, — не грозит

Беда; мы оба не в потере!

Конрад письмом предупредит,

Что ты не будешь на барьере,

Что злой недуг тому виной….

Пускай придут — твой друг с тобой:

Мой сан и вид вещей священных

Смирит насильство дерзновенных;

Болезни одр обманет взгляд….

Там кто-то скачет! Вот Конрад! —

Ну что?

 

Конрад.

 

Озлились, словно волки,

И мигом налетят на нас.

У них не длинны были толки;

Седлать коней был дан приказ….

И вот летит поезд нежданный….

 

Гардовский.

 

Я скроюсь….

 

Ксендз.

 

Нет! — ложись, пиши

Хоть завещание души

Идущей в край обетованный….

(Гардовский принимает вид страждущего больного.)

Так!…. Хорошо! — пройдет гроза….

(Гардовский пишет):

«По смерти все мое именье

«Да будет собственность Ксёндза!….

«Гардовский.»

(Бросает перо. Когда Гардовский подписывает фамилию, Ксёндз всыпает в лекарство яд. Слышен топот.)

 

Гардовский. (Ксендзу.)

 

Изверг, за спасенье —

Все, что имею, все твое!

 

Конрад.

 

Они идут. . . . . .

 

Ксендз, (Гардовскому.)

 

Я кончу дело….

(Особо.)

И сам ты мой, — и все мое! —

Осталось бросить в землю тело.

(Входит Ташкин. Конрад поддерживает голову Гардовского; Ксёндз приближается к нему, поднося лекарство.)

Врачуй с молитвой свой недуг!

Будь тверд и веруй в исцеленье, —

И вера укрепит твой дух,

И дух найдет в мольбе спасенье….

 

Ташкин, (Гардовскому.)

 

Свершай молитву без тревог,

Я не нарушу покаянья.

Но помни, покарает Бог

Обман: не избежишь свиданья!….

Почтенный Ксёндз! — ужасен ад:

Его не протекают муки….

Коня! (Уходит.)

 

Ксендз, (озираясь).

 

Ушел?…. (Бросает Сосуд.)

Мне сводит руки….

В них яд проникнул…. нет, не яд!

Клянусь, не яд!…. Чтó ж за уловку?….

Прощай, я болен весь…. (Уходит).

 

Гардовский.

 

Конрад!

Куда?

 

Конрад.

Попробовать винтовку.

«Не верю, — это был обман,

Людей и церкви оскорбленье.

Как на такое преступленье

Решились — Ксёндз и низкий Пан?

Ужель коварством беспримерным

Не возмутились их сердца?»

Так думал Ташкин, шагом верным

Пустя сквозь темный лес Донца.

Вдруг громкий выстрел; слышны крики

И вскоре судорожный стон;

Потом раздался хохот дикий,

И снова мир со всех сторон….

Лишь ворон, смерти страж крылатый,

Почуя близкий пир костей,

Затрепетал в глуши ветвей,

Взвился и, каркнувши трикраты,

Низвергся молнии быстрей!

 

 

Х. Объяснение.

 

В раздумьи тяжком о былом,

Сидела, молча, под окном

Голубоокая Мария.

Скатилось солнце за леса —

И над закатом небеса

Оделись в ризы парчевые;

В поля вечерний сумрак пал;

Дневная стихнула тревога

И мир усталый задремал,

Как в колыбели, в длани Бога.

Слился с поляной серый путь,

Куда умчался гость мгновенный;

Тоска легла свинцом на грудь

Прелестной деве; неизменной

Мечтой о нем душа полна,

И сердце сведалось с мученьем.

Мария смотрит с изумленьем….

И вскоре вздрогнула она: —

К крыльцу, как будто от погони,

Примчались взмыленные кони….

«Он…. Он!….»

И трепет, и восторг —

Открыли ясно сердца муки.

Любовник пламенный у ног;

Уж он лобзает жадно руки;

Уж деву жмет к груди своей.

С каким он жаром шепчет ей:

«Мария ты моя! еще ли

Творец сулить мне будет рай? —

Уж я достигнул райской доли.

Всемилосердый Боже, дай

Перенести порыв блаженства!

Как сильно кровь во мне кипит,

Когда сам ангел совершенства

С любовью в очи мне глядит!

Мария! преклони колена

Дай руку —и молись со мной.

 

Мария.

 

Благодарю Творца — ты мой!

 

Аркадий.

 

Твой, твой до гроба, без измены.

Мария, светел Божий мир!

Я проклинал судьбу напрасно:

Она дала душе кумир, —

Дала тебя, мой друг прекрасный!

Забыл я муки прежних дней;

Забыто горе, козни света!

И, мнится, жизнь в груди моей

Твоею жизнию согрета!

Казалось, поцелуй с тобой

Нас слил в одно существованье!

Мне будет волею святой

Твое малейшее желанье.

Я без родителей скучал,

Благословляю их потерю!

Тогда б, прелестный друг, не верю,

Чтоб сердца я не разделял

Между тобой и между ними;

Тогда б любовь я оскорбил,

Быть-может, чувствами святыми.

Теперь весь твой; и ни на час

Не разлучусь с тобой мечтами.

Пусть пеленает счастье нас

Своими пышными цветами!

Пусть будет целый век — восторг

И цепь небесных наслаждений;

Пускай суровый смерти Гений

Меня найдет у этих ног

И с тою ж клятвой, с тем же жаром

И с тем же пламенем в очах!

И пусть косы его размах

Сражает нас одним ударом,

Чтоб в жизни ни тебе, ни мне

Не ведать слёз, не знать разлуки.

Да свяжет клятва наши руки —

И я блаженствую вполне!

 

Мария.

 

Как ты постиг, как разгадал,

Чего душа моя желала!

Как смело ты пересказал

Все то, что робко я б сказала!

Аркадий! сердцем я твоя;

Но я руке назначу цену:

Сними свой меч — и вот взамену

Тебе на век рука моя.

Забудь вражду — Поляки правы;

Не возставай противу них!

И мне не надо лучшей славы, —

Когда, в объятиях своих,

Хоть одного обезоружу

Останься здесь, молю, будь мой!

Ты не поедешь — ты больной —

И я тебя не обнаружу….

 

Аркадий.

 

Ты посягнуть на честь могла?

Уж лучше б жизни ты просила —

И руку мне взамен дала!

В пылу безумства ты забыла —

Что Русский сердцем и душой

Теперь беседует с тобой,

Что он за блага всей вселенной,

И даже за любовь твою

Не выдаст родину свою,

Не прогневит Царя изменной!

Но тщетно речи расточать

Перед дитятью — пред тобою!

Я пренебрег твоей рукою, —

Теперь ты можешь продолжать.

 

Мария.

 

Так! я дитя; но в детской груди

Любовь к отечеству кипит,

И про меня не скажут люди:

«Она лишь землю тяготит!»

Ты овладел, к несчастью, мною;

Но враг отечества — мой враг,

Ему я жертвую тобою!

Поверь, мне ни один Поляк

Не может сделать укоризны: —

Все, все, что только я могла,

Давно уж в жертву принесла

Для славы Польши, для отчизны.

Я принесла на жертву ей:

Роскошные дары полей,

Стада, подвалы вековые

И ожерелья дорогие!

И мной в Варшаву, наконец,

Отослан не один ларец

Исполненный сребра и злата!

Я в жертву принесла войне:

Покой души, отца и брата.

И если б нужно было мне

Самой с пухового дивана

Переселиться на коня, —

Кто б удержал тогда меня?

Пример мне — дева Орлеана. —

Явлюся средь родного стана —

И кто не бросится за мной,

Когда на битву, с Поляками,

Рожденная владеть иглой

Пойдет с оружьем пред рядами?

 

Аркадий.

 

Иди к родимым Полякам! —

Мятежный дух поймал их в сети.

Играйте кровью вашей, дети!

Красней за Польшу — вечен срам!

Я б родины твоей пределы

Рекой пылающей обвел,

Чтоб род, в изменах закоснелый,

За эту грань не перешел;

Пусть он, в засаде душной тлея,

Питает буйные мечты,

О крови ближних не жалея;

А вместе с ним — и ты, и ты!….

Бегу, прости, что сердцу мило!

О, злополучное! — оно

Не для одной любви дано —

Оно и честь не позабыло.

 

 

XI.

Корчма.

 

В корчме Жидовской, на столе

Горит двурогая лампада,

И тускло светится в стекле,

Толпы пирующей отрада,

Спасенье от холеры злой —

Настой полынный, спиртовой.

Вокруг него сидят гуляки,

Кто на скамье, кто на полу;

Бока натерли им биваки,

Все рады теплому углу.

Жестянка ходит по столу;

Рахиль нацеживает пиво;

Израиль, сидя в стороне,

Подводит счетик молчаливо,

Черкая мелом по стене.

Но вот шумя встает беседа;

Настойка снова налита;

Высоко чарка поднята;

Вскричали все: «Панам победа! —»

Тут прогремел любимый хор:

Еще Польска не сгинела,

Кеды мы жиемы!

И снова начат разговор.

 

Академик.

 

Прославим мы согласным кликом

Часы свободы золотой —

И налетим, в весельи диком,

На притеснителей толпой!

Уже стекаются, как тучи,

Обиды мстители в ряды;

Как гром, разит их меч могучий!

И Русских трупы — их следы.

Вы все охотно променяли

На славу бранную покой;

Одушевленные войной,

С весельем плуги побросали.

Ружья не стало — косу взяли,

И ею справится Поляк!

Не так ли, наш товарищ милый,

Скажи, Дашкевич?

 

Кракус.

 

Нет, не так!

Меня в солдаты взяли силой.

Мой Пан со мною был суров:

Призвал меня — и, без привета,

Влепил полсотни бизунов,

Потом потребовал ответа;

И я сказал, что я готов!

Велел он клясться мне, проклятый,

Обшил кафтан мой в галуны, —

И я солдат! — Но жаль мне хаты

И молодой своей жены.

 

Академик.

 

Ты черезчур хлебнул настою.

Жаль хаты, да жены — чудак!

(Косионеру.)

А ты? — Ты бредил, чай, войною?

Тебя не гнали плетью к бою,

Не как его, брат?

 

Косионер.

 

Да не так:

Меня связали, как к допросу,

Да пистолет уперли в лоб;

Я думал: лучше в бой, чем в гроб! —

Решился. — Дали в руки косу,

И вот отправили с тобой.

Ты мне твердишь о нашей славе,

А, кажется, совсем не то….

Все вздор; и драться нам на что?

 

Академик.

 

Дай срок, увидишь сам в Варшаве:

Сто Генералов в плен взято!

(Юнкеру.)

А вы, с ружьем, конечно волей?

 

Юнкер.

 

Да; мне соскучилося в Школе

Зевать над грифельной доской;

Меня свободой подстеркнули,

Мечтами сердце разожгли,

И я был рад, что принесли,

На место черствых булок, — пули.

 

Французский волонтер.

 

Еi-donс! по-моему, мятеж

Не что иное, как забава;

Худая ль, добрая ли слава,

Права другие, или те ж —

Мне все равно, не в этом дело!

Меня бездействие томит;

Кричу, покуда кровь бурлит;

Дерусь, пока не надоело.

Мятеж — спектакль на целый свет:

Вельмож, законов перемены,

Примеры мужества, измены,

Интриги, кровь — чего тут нет?

Предвидя случай разгуляться,

От мирной жизни я бежал —

И от-души готов обняться

Хоть с чортом, будь он либерал!

 

Академик, (молодому офицеру.)

 

А вас — отечества спасенье,

Или простое к битве рвенье

Сюда приводит?

 

Офицер.

 

Злой вопрос! —

Мне рок иной был дан судьбою;

Но глас отчизны перенес

Сюда, где дышит все войною.

В изгибы сердца мне проник

Призыв ко славе и свободе.

Возстал упавший дух в народе!

Мой край родной от сна возник,

Чтоб раздробить свои оковы.

Пускай все дышащее в нем

Идет на пир мечей суровый

С косой, кинжалом и ножом,

Со всем, чем смерть нанесть возможно!

Пускай идет — клянусь, не ложно

Свободы светоч нам блеснул:

Наш край до цели досягнул!….

Израиль, (кричит).

Гевалд! Козацы….

 

Академик, (прислушиваясь).

 

Топот с поля….

Друзья — нет плена! Все за мной!

(Израиль, Академик и Французский Волонтер убегают, прочие остаются неподвижными.)

 

Офицер, (становясь на колени.)

 

Я гибну — тягостная доля….

Пречистая! тронись мольбой,

Не дай ругаться сиротой!

Вели, — и сильные, как класы

Пред слабой девою падут!….

(Израиль вбегает — и все, падая на колени, кричат):

Змилуйсь! пардон!

 

Израиль.

 

Не бойтезь, насы!

Прочь з хаты, зараз бензе тут

Наияснейсий пан Гардовский.

 

Мария.

 

Гардовский?….

 

Израиль.

 

Так есть.

 

Мария.

 

Слушай, Жид!

 

Израиль.

 

Не цасу — недосуг цертовский

 

Мария, (показывая на боковые двери).

 

Кто тут?

 

Израиль.

 

Моя Ревекка зпит.

 

Мария.

 

Впусти меня!

 

Израиль.

 

Не мозно.

 

Мария.

 

Плату

Тебе неслыханную дам, —

Впусти!

 

Израиль.

 

Не мозно.

 

Мария.

 

Дай же хату

Особую!

 

Израиль, (хочет уйти).

 

Мне цас к Панам.

 

Мария, (удерживая его).

 

Впусти….

 

Израиль.

 

Не мозно, и не мозно!

 

Мария.

 

Послушай, демон, будет поздно….

Кинжал, иль деньги? — Отвечай!

(Израиль хватается за кошелек.)

Возьми….

(Израиль, взяв кошелек, пересчитывает деньги.)

Ну что ж ты? отворяй! —

И ни полслова!….

 

Израиль, (спрятав кошелек).

 

Мозно, мозно.

(Отворяет Марии двери.)

Замкнизь….

 

Мария, (уходя).

 

До утра ни ногой!….

 

Израиль.

 

Ходзь прензе, хата барзо Ладна.

 

Гардовский, (входит с Конрадом и Вахтмистром; все

с подобострастием удаляются).

 

Конрад, квартира непарадна!

 

Конрад.

 

Уж весь Жидовский род такой:

Живут в болоте, словно черти.

 

Гардовский.

 

Пусть их — не век здесь вековать!

Покоя миг — и вновь искать

Пойдем Марии, либо смерти.

(Вахмистру.)

Вели развьючить лошадей;

Дай всем покой. (Конраду). А ты, скорей

Стели солому. Ляг со мною.

(Вахмистр уходит. Гардовский и Конрад ложатся).

Когда я сердце успокою!….

Минуло много бурных дней,

Как я ищу свиданья с ней….

Напрасно все! И чтó в свиданье? —

Чтоб встретить снова поруганье,

Чтоб муки ада испытать!

Вопрос решен: — она не любит.

Что ж мне осталось? — Буду ждать,

Ребенок, кто кого погубит,

Кому над кем торжествовать!

 

Мария, (в своей комнате).

 

Он что-то шепчет…. он затих….

Творец! надеяться не смея,

Молю — не допусти злодея

Исполнить замыслов своих!….

(Она завертывается в плащ; начинает дремать; потом засыпает.)

 

Ревекка, (пробудясь).

 

Светло и тихо — что за чудо?

А уж давно настала ночь! _

Да где же мать моя? Знать худо —

Ушла, одну покинув дочь!

Не даром снился клад огромный!

Ты, Иозель?…. встань, поди ко мне!

Поляк…. со мной наедине!….

Военный…. Ах какой он скромный!

Дверь заперта!…. Как все понять?

(Отворя двери в корчму.)

Кто тут?

 

Конрад.

 

Жидовочка — вот мило!

(Схватывает ее.)

 

Ревекка.

 

Ай!

 

Конрад, (зажимая ей рот).

 

Тише, глупая, молчать! —

Не бойсь, не поцелую силой….

 

Ревекка.

 

Где мой отец и мать?

 

Конрад.

 

Все спят.

(Целует ее.)

Что за губенки!…. Вот впопад —

Не ожидал такого клада!

Постой, здесь лишняя лампада. (Гасит ее.)

 

Ревекка.

 

Ай, ай! гевалд!….

 

Гардовский, (вскакивая).

 

Кто тут? — Нельзя ль

Потише!

 

Конрад.

 

Вот, на счастье наше,

Влетела птичка — и едва ль

Ея Людвига ваша краше!

Ее пустить на волю жаль:

Резва, как Ласточка средь лета….

 

Гардовский, (подводя Ревекку к лампаде, видит спящую Марию).

 

Кто это спит?

 

Ревекка.

 

Военный, ваш.

 

Гардовский.

 

Твоей постели, до рассвета,

Бессменный и надежный страж?….»

 

Идет Гардовский, чуть ступая;

Уже Марии он достиг;

Взглянул — Жидовка молодая

И целый мир — забыты в миг.

Над слабой жертвой цепенея,

Как ядовитая змея,

Он медлит; замер дух злодея….

Язык лепечет: «Ты моя!

Посмотрим, чтó ответишь мне ты,

И будешь ли горда теперь?

Конрад, подай мне пистолеты;

Заколоти кинжалом дверь !»

 

Конрад подслушал крик испуга;

Потом, сквозь шепот, имена —

Любви, отчаянья и друга….

Его душа тоской полна.

Он онемел — и стал вниманье:

Вот щелкнул два раза курок;

Вопрос; — и мертвое молчанье….

Вот легкий шорох…. вот упрек….

Призыв Творца, моленье, слезы

И крик, прервавший разговор:

«Гардовский, изверг! без угрозы

Стреляй — могила не позор!

Но трепещи небесной кары….»

 

Вахмистр, (вбегая).

 

Беда! Погибли! Где Майор? —

Нас режут Русские гусары….

 

 

XII.

Остроленский бой.

 

Светило полудня, как шар золотой,

В лучах благотворных горит над землёй;

Природа явилась в зеленой порфире,

Из роз благовонных надела венец.

Все жизнию новой красуется в мире!

Безумолку свищет дубравный певец,

Чаруя окрестность мелодией чудной;

Луга засмеялись; сребрится поток;

И резвый, долины жилец, мотылек

Кружится в эфире, как лист изумрудный.

Не улыбнулся он весне,

Поклонник страсти безнадежной!

Забыв объятья дружбы нежной,

Аркадий вянет. На коне

Он день и ночь; в минуту боя,

Стрелой бросается в огонь;

Но рок щадит — и верный конь

Выносит радостно героя;

Воспоминает грустный час:

Как он, в ночном набеге, спас

Предмет любви, предмет мучений….

Но гордо он, без объяснений,

Оставил найденный кумир.

Война и смерть — его стихия.

Он рад, что скоро славный пир

Задаст мятежникам Россия….

С полей бежит ночная мгла;

Дымятся хладные туманы;

Заря полнеба залила;

Светило дня, как щит багряный,

Возстало с пурпурной реки;

Сверкают сабли и штыки;

Пустеют шумные биваки;

Страшнее тучи громовой,

Герои двинулись на бой —

И каждый жаждет смертной драки.

Усталость бросив у костра,

Воскреснул воин перед битвой;

Он, освежа уста молитвой

И криком радостным: ура!

Идет на смерть, не зная страха;

Его могучая рука

Не даст неверного размаха,

Не пострамит в бою штыка!

 

О воин Русский, слава Трона,

Покой отечества и щит!

Твоим могуществом разбит

Кровавый скиптр Наполеона;

Еще младенцем, при Донском,

Ты сбросил рабские оковы;

Весь мир Полтавский слышал гром,

Как ты с божественным Петром

Соседу дал урок суровый.

Твой меч каких не знает стран?

Стамбул, Кавказ и Тагеран

Его ударов трепетали

И, их постигнув наконец,

Рукой завистливой сплетали

Тебе торжественный венец.

 

Отверзся ад. Затрепетала

Земля. Покрылась дымом твердь.

Сраженных стон и стон метала —

И там и здесь. Повсюду медь

Рыгает пламя. Всюду — мертвый….

Чугун и кровь — дорога. Смерть,

Считая тысячами жертвы,

Изнемогает…. Наконец,

На грудах тел она возстала,

Надела из костей венец

И в радости захохотала. —

Таков был миг, когда Герой,

Стократно славою покрытый,

Пошел привычною стопой

Свершить свой подвиг знаменитый.

Герой, кого Наполеон

Познал при Бородинской сече,

Чье имя носится далече….

Теперь явился снова он:

Все тот же в старце дух геройской!

К России верностью горя,

Он смело именем Царя

Одушевляет к битве войско.

И вот уже, как Божий гнев,

Помчались строи за Нарев —

Какая сила сила неземная!

Иль Ангел знамя их понёс?

Нет, — в сонме храбрых раздалось

Ура! и имя Николая.

 

 

XIII.

Ночь после боя.

 

Сердито волны в берег бьют.

Как стадо черных вранов, тучи

По небу серому плывут;

Деревья клонит ветр могучий:

Скрипят свидетели веков,

Вцепясь в зыбучий брег корнями;

Туман над высями холмов

Лежит, как саван над гробами;

Но вскоре ночи бурной мгла

И твердь, и землю залила

И озарилася кострами.

 

Как ненавистен вид людей,

Как оскорбительно участье

Тому, кто затаил несчастье

В груди измученной своей!

Аркадий мрачен. Ужас боя

Над ним безвредно пролетел;

Кляня любовь и свой удел,

Он чужд восторгов, чужд покоя.

И он, заглохнувшей тропой,

От шумной, радостной беседы

Лихих участников победы .

Уходит молча в лес густой.

Мария мыслями играет —

И сердце крепче жмет тоска!

Но вот страдальца развлекает

Веселый голос казака:

 

К а з а ц к а я   п е с н я.

 

Ветер буйный в очи дует;

Затоплен дождем бивак;

Но без устали гарцует

Русской ухарской казак.

 

О тепле он не хлопочет

И забот с ним в поле нет;

Одного лишь сокол хочет:

Встретить вражеский ведет.

 

И не раз, как коршун дикой,

На врагов он налетал

И своей заветной пикой

Ребра Польские считал!….

 

 

Аркадий быстро, но без цели,

Идет на песню казака

И видит, под наклоном ели,

Приют убогий лесника;

В окошке свет багровый блещет;

Аркадий ближе; слышит он

Предсмертных мук протяжный стон….

Спешит на помощь — и трепещет:

Пред ним, кровава и бледна,

Лежит Мария — грудь открыта,

Но грудь багровая страшна

И в трех местах свинцом пробита.

Кто-ж, преклонясь на бледный лик,

К нему болезненно приник?

Кто говорит: «Ужель забыла

Меня? Я жил лишь для тебя,

Изнемогал, губил себя….

За что ж меня ты не любила!

Узнала б радость ты со мной….

Взгляни еще: перед тобой

Гардовский….»

 

Аркадий.

 

А, приятель!…. Время

Окончить нам давнишний счет!

Ты клялся мстить — и клятвы бремя,

Чай, душу храбрую гнетет!

Не правда ль?….

(Подает Гардовскому пистолеты.)

Вот и пистолеты,

И мы с тобой к лицу лицом.

Бери: — пустой и со свинцом….

Что смотришь? — нет на их приметы.

Эге!…. не стыдно ли дрожать

Пред смертью! — скверная манера!

Прошу без промаха стрелять:

Марии тело — наша мера.

Ну, пан вельможный, час начать.

Стреляй! Левей, ты скверно взялся!

Сюда вот, в сердце!…. Трус! Смотри,

Как я…. Ну!…. Что ж ты зашатался?

Стой прямо! Стой же!….. Раз, два…..три! —»

Гардовский пал. В одно мгновенье

По нем прошел могильный хлад;

Оцепенел потухший взгляд….

Страшна минута разрушенья

Жильца преступного земли!

С какою силой потекли

По нем мученья! Посинели

Уста; раздулися глаза;

От корчей кости заскрипели.

Он застонал : «Убей Ксёндза!….

К чему он здесь?…. Какие гости

Свирепые идут за ним?….

Какой им пир! Что надо им?

Смотри, хохочут все от злости….

Что вам смешно? — ужасный вид!

Зачем шипят так ваши змей?

Ксёндз злобный, прочь свои затеи! —

Твой каждый взгляд меня мертвит….

Прочь!…. прочь!…. Пустите дети ада!….

Помедли, тягостная ночь!….

Твои неистовые чада

Подходят, Ксёндз, гони их прочь!….

Они велят просить прощенья….

Аркадий!…. Страшно…. гаснет свет….

Аркадий! — руку замиренья!….

Скорей!…. Приблизились мученья….

Прости великодушно….

 

Аркадий.

 

Нет! —

Пусть разорвут тебя на части!

Тебя ли, изверг не карать?

В подлунной нет достойно власти

Твои злодейства наказать.

Сам тартар огненное знамя

Тебе на встречу разовьет

И в дар тебе смолу и пламя,

Оскаля зубы, поднесет!….

Прощай Мария! На прощанье

Позволь холодное лобзанье….

(Целует ее.)

 

Мария, (очнувшись.)

 

Аркадий…. ты?… иль это сон?

Нет, сердце мне сказало: он,

Он, радость жизни скоротечной!

Пришел ты видеть мой конец?

Смотри: в груди моей свинец —

Кровавый путь к темнице вечной….

Но рано ль, поздно ль — все должно….

Мой друг! не отвергай моленья —

Ужасно, тягостно оно….

Но я любила, как грешно

Любить, тебя — прерви мученья!….

Один, всего один удар —

Твоя Мария онемеет….

Молю тебя…. но кто посмеет

Принесть любви подобный дар!….»

Аркадий понял глас страданий.

Он бледный лик поцеловал….

Вскричал…. И в судорожной длани

Сверкнул, как молния, кинжал….

Марии нет.

 

Аркадий.

 

Владею мертвой!….

Кто?…. Я? я — слабый смертный — мог

Ее почтить подобной жертвой?

Стыдись, несправедливый рок!

Не трепещу твоей я власти,

И злобы немощной твоей, —

Я победил тебя, злодей!

Ты все возможные напасти,

Ты целый тартар ополчил;

Но тщетно: — я ее убил!….

Гардовский….. Вздор, не съединишься

С чистейшей кровью!…. Ад твой дом.

Иди скорей — да облачишься

Неугасаемым огнём!….

Он страшный труп толкнул ногою,

Рванулся вон…. захохотал….

И в лес, незнаемой тропою,

С безумным воплем убежал.

 

 

Эпилог.

Осень, по взятии Варшавы.

 

 

Возстав от вековечных льдов,

Идет рушительница мира:

Ее венец из облаков,

Седая мгла ее порфира,

Ее глаголы — бури вой,

Ее дыханье — воздух тленья

И за широкою пятой

Везде дорога разрушенья!

Убранства лета до конца

Она сожгла, ярясь от гнева.

Грустна природа без венца,

Как обезславленная дева!

 

Туманы льются над Варшавой

И вдоль обрушенных валов,

Где новой и блестящей славой

Господь венчал своих сынов,

Сынов России православной,

Преступник клятвы где бледнел,

Где наш последний гром взгремел

И успокоил дух Державный.

В дали белеет Надapжин —

Зерно великих вспоминаний:

Любимец Марса, славы сын,

Смиритель гордой Эривани,

Обременя осадой ум,

Явившей Русских перед светом,

Там звал бестрепетных на штурм —

И клич всеобщий был ответом!

Вот и расстрелянный костёл,

Вокруг него валы тройные:

Сюда Полуночный Орёл

Придвинул тучи громовые,

Здесь почва кровью напилась

И потряслась враждой упорной,

Здесь Воля крепкая сдалась,

Ограда жизни своевольной.

Уже замолкнул бранный гром;

Одни следы заметны боя:

Вблизи могильный виден холм;

Вот крест, последний дар героя,

Поставлен дружбою на нем.

Пылающий святым огнем,

Поэт идет к остаткам бренным;

Собрат товарищей былых

Своим мечем окровавленным

Чертит, в слезах, надгробный стих:

«Прощай, Аркадий! Спи спокойно,

Земля везде для всех равна:

На родине твоей достойной

Могила также холодна!

В день судный мзду возьмешь за раны —

Пресветлый Ангел их сочтет.

Прощай, товарищ! — Барабаны

Зовут на родину в поход.»