Элегия (Сошел седой туман на сонные долины…)

Элегия.

 

 

 

Сошел седой туман на сонные долины;

Земля оделася ночною пеленой;

Лить легкий ветерок, качая древ вершины,

Да эхо чуткое — беседуют со мной!

Смотрю-ль в безбрежну даль, пространство из­меряя,

На воды-ль мрачные простру усталый взор:

Везде спокойствие!… Лишь я один, страдая,

Брожу, задумчивый…один, с давнишних пор!

Какою красотой наделена природа,

И как окрест меня прелестны все места!

Сквозь сумрак, в тишине, от голубого свода

Пал лунный луч на медь церковного креста…

И крест, залог любви, страданий и спасенья,

Смиреньем на главе церковной водружен,

Сияет в высоте обетом примиренья

Меж небом и землей— смотря на небосклон;

Пустынный Божий храм, оградой обнесенный,

Еще безмолвствует до утренней зари;

Сон за оградою; лишь по траве,— смоченной

Росою вечера— скользят нетопыри!

На право, дикий лес, вравне с крестом цер­ковным

Простер верхи дерев и землю в мрак одел;

Налево, в темну даль растлались скатом ровным

Долины пестрые; а там— земли предел—

На рубеже земли, за каменной стеною,

Раскинулась река прозрачной полосой,

Да дремлет бор сырой над сонною волною,

Да сонною волной кропится бор сырой!…

Подальше, за рекой, является селенье,

Уступами сходя с гористых берегов;

Еще подалее— опальное строенье —

Обитель иноков, для мира мертвецов:

Им отчуждение от шумных наслаждений

Заранее дало спокойствие в удел;

О! щастлив, щастлив тот, кто в мраке заблуждений,

За мир болезненный, в мир будущий прозрел;

Сложил с себя сует тяжелые оковы

И мира прелестям без злобы изменил;

Кто, ветхий к дням земли, и к вечности готовый,

В одежде тления к нетленью воспарил!

А я… Но вот заря восток озолотила;

Румяный свет ее растлался по полям,

Уж ночи тишину забота дня сменила;

Проснулся темный лес; порхая по ветвям.

Запели соловьи, пробуждены зарею;

Проснулися цветы, измятые росой;

Проснулся бор сырой над бдящею волною,

И бдящею волной кропится бор сырой!

Проснулся Божий храм, молитвой оглашенный;

К молитве созванный, проснулся монастырь;

Запел в селе петух, будильник неизменный,

И скрылся под травой гость ночи, нетопырь;

Заныл пастуший рог, сзывая к водопою

И к яствам полевым дремавшие стада;

Да полет селянин над тучною грядою,

Где зелень выслала та тучная гряда. —

И ночь туманная, и ясный день, веселой,

И утро светлое, и вечер полевой,

Прекрасны… Но, увы! в моей тоске тяжелой,

Так мрачны для меня, как полог гробовой!…

Весь мир покоится, как лягут ночи тени:

Мне нет спокойствия— скитаюсь средь долин!

Весь мир в заботах дня, как день раскинет сети:

Мне нет забот других — одна, как сам один…

Одна… скорее в гроб, на вечное мученье,

Быть может злейшее… но, ведомое-ль нам?

А жизнь, казненная печатью отверженья!…

А жизнь… что может быть ужасней?…

Небесам,

Безбрежно голубым, лучами дня златимым,

Мы шлем еще мечту о лучшем бытия;

Земле, самим гробам, для нас необходимым,

Даем надежду мы: во гробе тлен— не я;

А здесь, в сем мире зла, меж небом и землею,

Где, бедный, заживо к надеждам погребен—

Куда, к кому с моей прибегну я мольбою?…

Все небо и земля!… Мне душно!… я стеснен!…

И что ж?… В толпе людей искать ли развлеченья?

Но нет уж в их толпе того, кого любил!…

Могилы?… холодны: не жди откликновенья:

Откликнется ли тот, кто все проговорил?..

Забуду-ль милую, быв развлечен друзьями?

Иль кинусь в бурный свет, для наслажденья жить?

Или рассею скорбь тяжелыми трудами?

Или с молитвою век Богу посвятить?…

Но для друзей иных во мне нет сердца боле!

Для наслаждения нет чувства: спит оно!

Рассеять скорбь трудом, увы! не в нашей воле!

А право иноков лишь только тем дано,

Кто не был отчужден от мира злым обетом;

Кто образа любви на сердце не носил;

В связях со светом сим невинен перед све­том,

И жизни и земли проклятьем не тягчил;

Кто, без причин иных, с одною верой к Богу,

Без обаяния точащих грудь страстей,

Спокойно крест неся в далекую дорогу,

Жизнь Богу отдает за братий— за людей,

Без ненависти к ним и без презренья к миру!…

Так мне ли жребий сей назначен был судьбой?

И я-ль приединю мою молитву к клиру,

Внимаемому там, надзвездным Судией?…

О, нет! спокойствие не суждено мне было,

Ни в небе, ни в земле, ни на земле, ни где!…

О, сердце бедное! люби-ж, что ты любило!…

Люби и мучься ввек, где-б ни было… везде!…

Спокоен мир земной в туманном лоне ночи;

Заботлив, радостен под светлой ризой дня;

А я… увы! от слез мои померкли очи!…

Все мирно, весело… и все не для меня!…

 

 

Н. Ставелов.

Осьмнадцатая часть Литературных Прибавлений

к Русскому Инвалиду, или вторая на 1835 год