Роман моего отца

Роман моего отца.

Стихотворная повесть.

 

 

К  читателям.

 

Отец и дед и прадед мой

Имели слабость за собой

Под кровом Муз, вдали от света,

В уединеньи кабинета,

Подчас беседовать с мечтой.

Они бумаге поверяли

Проказы юных, пылких лет

И повесть жизни одевали

В свой родословный переплет.

Живя в стенах негарной хаты,

Как все поэты в мире сем,

Они и добрые Пенаты

Бывали рифмами богаты,

А больше, кажется, ничем.

Стихи невыгодное средство

К тому, чтоб сделать капитал—

И все покойников наследство:

Резной, серебряной покал,

Пять книг, да с нектаром подвал.

Пять книг и пыльных и огромных

В них тьма и прозы и стихов,

В них много чувств и острых слов,

Смешных надежд и вздохов томных!

Там много разных перемен.

И для тоски и для отрады

Мелькают: стансы и баллады,

И омонимы и шарады,

Посланья к бабушке N. N.

И анекдоты тех времен! —

 

Я рад был этому наследству,

Я рад, к чему мне здесь скрывать?

Подвала близкому соседству

И комнате, где мог мечтать.

Любил хозяйство я сначала—

И эта склонность зрелых лет

Весьма естественна. Бывало

Начну хозяйничать с подвала,

А там и к Музам в кабинет!

В тумане чувств от испарений,

В пыли заветной старины,

Глотал я нектар вдохновений—

И в час безмолвной тишины,

Над мной парил отцовский гений!

Мне было сладко вспоминать

О милых прадедах и дедах

Читая повесть их, мечтать

О шумных праздничных обедах

И дымных рыцарских беседах.

Все это мило! Я люблю

Тревожить в книгах пыль родную

Прочту одну— возьму другую,

Её читаю и не сплю.

Старик, отец мой, умирая,

Мне со слезами подал их,

И так примолвил, отдавая:

«Вот повесть прадедов твоих!

«Они писали на досуге

«Я к ним прибавил и свою—

« Люблю читать— их и мою.

«Прочтя порой, поплачь о друге!»—

Он отошел— туда, в святой

Приют для странников за гробом,

Где радость чистая, покой

И тихая беседа с Богом!…

 

Для вас с наследственных преданий

Завесу таинства сорву,

И из листов бытописаний

Начну последнюю славу.

 

 

 

Глава I.

 

 

«Андрей! готова-ль Стрекоза (*)?

Да раскури мне трубку—живо!

Ну, что ты выпучил глаза?

Вертись проворней— где огниво? . .»

И вот Андрей, денщик лихой,

Летит за трубкою стрелой.

Стучит огниво под руками,

И уж послушный трут  горит,

Из трубки дым клубясь летит

И пробираясь меж усами,

Лицо геройское коптит!

 

Так удалой Корнет гусарский,

И без гроша и без забот,

Сбирался выступить в поход.

В его нежирном чемодане,

Забытом роскошью, лежат:

Персидский шелковый халат,

На случай купленный заране,

Кой-что белья, да в уголку

Четыре фунта табаку.

В надежде сладкого свиданья

С любезным дядюшкой в Москве,

Он истощил свои старанья

Очистить место в кошельке.

Он ждал, чтоб к пиковой Данае

Спустился Феб в златом дожде;

Но друг сказал ему вздыхая,

Что дамы ветрены везде!

Надежда! кто тебе не верил?

Кто не был жертвою твоей?

Чей взор той бездны не измерил,

Куда ввергаешь ты людей?

За чем над слабою душою

Ты ложным призраком паришь?

За чем с обманчивой мечтою

Так сладко сердцу говоришь?

 

В минуты первых размышлений

Отец мой неспокоен был;

Но скоро утешитель — гений

Его с судьбою примирил.

Беспечной, пылкою душою,

Отдав себя во власть судьбы,

И с нетерпеньем и с мечтою

Оп ждал призывный глас трубы;

Он ждал тот  миг, когда знамены

Военный вихорь разовьет,

И конь его перенесет

На шумный пир сынов Беллоны.

В часы фантазии златой

Ему мечта изобразила

Всю прелесть жизни боевой

И путь, проложенный войной,

Лучами славы озарила.

 

В тот  день заботливый Андрей,

Еще пред утренней зарей,

Проснувшись в полночь до рассвета,

Страх недоволен был собой:

Он встретил луч дневного света

С больной, туманной головой.

Качаясь, с барского мундира

Рукою сонной пыль сметал,

И пополам с грехом, ругал:

Поход, войну, заботы мира

И полкового командира!

Какая скучная забота

Вставать для глупой суеты,

Тогда, как сладкая дремота

Сзывает сонные мечты —

Когда Морфей, позабывая

Приличный людям этикет,

Уста невольно раскрывая,

Опять в постелю нас зовет.—

Поклонник лени, друг Морфея,

Читатель добрый! пожалей

О трудной должности Андрея

Вставать с румяною зарей!

 

Ему в минуты упражнений

Почти не доставало рук:

Готовь мундир для посещений,

К прогулкам утренним сертук;

Проснется барин— дай умыться;

Потом, неси скорее чай;

Потом, гляди и примечай,

Чтоб , если спросит невзначай,

В минуту с трубкою явиться.

Все это, надобно сказать,

Пресуетливая работа,

С лицом, измоченным от пота,

Все утро бегать, хлопотать,

И подавать и принимать.. . .

Здесь, право, надобно родиться!

А мой Андрей, на этот раз,

За исключением проказ,

Едва ли вовсе не годится.

За то, могу уверить вас,

Он приобрел большие виды

На покровительство Киприды.

Его глаза, лукавый взгляд,

Улыбка, ласковые речи,

Геройский стан, широки плечи,

И ловкость плута и наряд—

Все это помогло Андрею

Свести знакомства par amour.

Он был опасный балагур,

И под прикрытием Морфея,

Не раз сдавалась батарея!. . .

Бывало иногда, Корнет,

— Послушный дружнему призванью,

К своим товарищам уйдет

На вечер, к шумному свиданью………

Андрей в ермолке, у ворот

Проводит вечер без забот.

В его руках бренчит гитара

В его лице довольный вид;

В его романсах мало жара,

Но в них безделье говорит.

Пред ним мелькает торопливо

Толпа приветливых Харит;

Их взор, улыбка, боязливо,

Андрею многое сулит.

И здесь, поклонник Эпикура,

Киприды баловень прямой,

Он ловит жадною душой

Благоволения Амура!. ..

 

Но кончим это. Наш корнет

Уже готов и ждет похода

Дорожный дуломан надет,

Мечтам о славе тьма расхода.

Андрей хлопочет убирать

Остатки роскоши военной

И принадлежность жизни бренной

В походный узел завязать.

Пустеет дымная обитель—

И только мебель по углам,

Немой хлопот хозяйских зритель,

Сквозь пыль является глазам.

И на столах и под столами

Стоит печальными рядами

Бутылок позабытый строй,

С красноречивой пустотой.

Еще вчера— прости веселье!

Вчера здесь был последний пир,

Шумело важное безделье

И Бахус, рыцарей кумир.

В последний раз гусары пили;

В руках их медленно ходили,

За шумным дружеским столом,

Покалы полные с вином.

И долго, долго шум невнятный

Беседу воинов живил,

И полный кубок ароматный

Веселых рыцарей поил!

За полночь гости расходились;

Уже по воздуху клубились.

Пары слетающей росы

И влагой утренней ложились

На их кудрявые усы.

И тут  и там мелькает пара…

Вот скрылись . . . лишь вдали гремит,

Как будто сабля у гусара

С звенящей шпорой говорит!…

 

Давно ли, нега жизни бурной,

Здесь лень беспечная жила

И пылким рыцарем была

На миг забыта— в караульной?

Давно ли ротмистр и корнет

Здесь председать имели право?

Давно-ль решительный валет

Ходил на лево и на право?. . . .

Свершилось! близок час войны!

Гусар! гусар! где эти сны,

Предвестники любви привета?

Они умрут в душе твоей

И не воскреснут для корнета

Во тьме воинственных ночей!

Не вкусишь с нектаром арака,

Мечты в толпе привычных дум;

Её прогонит битвы шум

И вид гусарского бивака.

Там ждет тебя иная страсть,

Иная сила вдохновенья;

Ее неотразима власть:

В громах, средь ужасов сраженья,

В венце двуглавого орла,

Она парит над полем битвы;

Она звучна, как глас молитвы;

Страшна, как ужас  и мила!

Царица света величава

Ее послушная Молва…

Склонилась робкая глава

И ты в мечтах взываешь: слава!

Иди-ж, кровавою стезей—

Девиз твой: месть и низложенье!

Рассыпь его между толпой

Врагов, достойных пораженья…

И вот пробил желанный час,

Труба к походу затрубила,

Окрестность эхом повторила!

Внимай ! внимай! к оружью глас!. . . .

Летят гусары, пыль клубится

Из под копыт лихих коней

И на отважных усачей

В окнах народ глядеть теснится.

Ряды промчались, им во след

Идет последняя колонна,

И слышно с ближнего балкона:

«Простите, господин корнет!»

 

 

Бартдинский

 

(*) Верховая лошадь.

 

 

Десятая часть Литературных Прибавлений к  Русскому Инвалиду, или  вторая на 1833 год