Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI

КЕНТЕНЬ ДЮРВАРДЪ,
или
ШОТЛАНДЕЦЪ ПРИ ДВОРЪ ЛЮДОВИКА XI.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ

Сира Вальтера Скотта.

ПЕРЕВОДЪ
А. И. Писарева.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

МОСКВА.
Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года.
У Содержателя А. Похорскаго.

Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Маія 5 дня. Сію рукопись разсматривалъ Адьюнкъ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Противоположность.

Конецъ пятьнадцатаго столѣтія приготовилъ въ послѣдствіи времени рядъ произшествій, возвысившихъ Францію на ту высокую степень могущества, на которой съ тѣхъ поръ она содѣлалась главнымъ предметомъ зависти Европейскихъ народовъ.— До сего, дѣло шло только о существованіи ея въ борьбѣ съ Англичанами, овладѣвшими лучшими ея провинціями», и всѣ усилія Короля, все мужество жителей, казалось, едва избавили ее отъ ига иноплеменнаго; по не ета одна опасность угрожала ей.— Правители, владѣющіе большими Государственными маетностями, и особенно Герцоги Бургундскій и Британскій, умѣли столь облегчить свои феодальныя цѣни, что не боялись подъ самыми пустыми предлогами поднимать мятежное знамя прошивъ повелителя своего, Короля Французскаго.— Во время мира, они самовластно управляли своими провинціями и Герцоги Бургундскіе, владѣющіе кромѣ земли сего имени, богатѣйшею и лучшею частію Фландріи, были столь богаты и могущественны, что не уступали самому Французскому двору ни въ силѣ, ни въ блескѣ.

По примѣру большихъ владѣльцевъ, каждый низшій вассалъ короны присвоивалъ столько независимости, сколько позволяло ему отдаленіе отъ средоточія власти, пространство владѣній и укрѣпленія его феодальнаго жилища; всѣ сіи мѣлкіе тираны, освобожденные отъ власти законовъ, не наказанію предавались всѣмъ крайностямъ жестокости и притѣсненія.— Въ одной Оверни считали болѣе трехъ сотъ сихъ независимыхъ дворянъ, для которыхъ грабежъ, убійство и кровосмѣшеніе были дѣломъ обыкновеннымъ и привычнымъ.

Кромѣ сихъ золь, другой бичь, порожденный долгими войнами Англіи съ Франціею, усугублялъ бѣдствія оси прекрасной страны.— Многочисленныя полчища солдатъ, соединявшихся толпами подъ предводительствомъ начальниковъ, которыхъ они избирали сами изъ огиважнѣйшихъ и счастливѣйшихъ смѣльчаковъ, скопились въ разныхъ частяхъ Франціи, изъ отверженцевъ другихъ земель.— Сіи наемные воины продавали свои услуги тому, кто больше дастъ; если же не находили покупщиковъ, то воевали въ свою пользу, брали башни и замки, въ которыхъ учреждали сборныя мѣста, хватали плѣнниковъ, требуя съ нихъ выкупа, и вынуждали дани съ деревень и отдѣльныхъ домовъ; наконецъ, разбоями всякаго рода оправдывали данныя имъ прозвища стригуновъ или живодеровъ.

Среди бѣдствій и ужасовъ, порождаемыхъ столь жалкимъ положеніемъ дѣлъ общественныхъ, не было предѣловъ расточительности мѣлкихъ дворянъ, которые, желая поверстаться съ большими владѣльцами, проматывали грубою, по великолѣпною роскошью, сокровища исторгнутыя у народа!— Сношенія между обоими полами отличались, романическою и рыцарскою вѣжливостію, которая однакожъ часто превращалась въ вольность.— Еще говорили языкомъ странствующаго рыцарства, и продолжали покоряться его обрядамъ, по странности его уже не услаждались и не замѣнялись невиннымъ чувствомъ любви честной и мужествомъ великодушнымъ. Игры и турниры, увеселенія и частыя празднества при маленькихъ дворахъ, привлекали во Францію каждаго искателя приключеніи, которому было не куда дѣваться и рѣдко не находилъ онъ какого нибудь случая явить тамъ опыты того смѣлаго мужества, того дерзскаго и предприимчиваго духа, которымъ счастливѣйшее отечество его не представляло поприща.

Въ сіе время, какъ бы для спасенія, сего прекраснаго Королевства отъ угрожавшихъ ему бѣдствій всякаго рода, колеблющійся тронъ былъ занятъ Людовикомъ XI, который при всей жестокости своего характера, умѣлъ противустать бѣдствіямъ своего времени, боролся съ ними и нѣсколько ихъ ослабилъ; такъ яды противнаго свойства, но увѣренію старинныхъ врачебныхъ книгъ, противоборствуютъ другъ другу и взаимно уничтожаются.

Имѣя довольно мужества, когда выгоды политическія того требовали, Людовикъ не былъ одаренъ ни малѣйшею искрою романической храбрости и благородной гордости, которая продолжаетъ сражаться для чести, когда польза давно уже достигнута. Спокойный, хитрый, болѣе всего внимающій личнымъ выгодамъ, онъ умѣлъ жертвовать всѣми расчетами самолюбія, всякою страстью, могущею повредить ему.— Особенно стараясь скрывать свои чувства я виды отъ всѣхъ окружающихъ, онъ часто повторялъ, что самъ сжегъ бы свою шапку, если бы подозрѣвалъ, что она знаетъ его тайны.— Никогда и никто не умѣлъ такъ пользоваться чужими слабостями, не предаваясь однакожь слѣпо своимъ собственнымъ, чтобы не дать тѣмъ выгоды надъ собою.

Онъ до того былъ жестокъ и мстителенъ, что наслаждался частыми казнями, имъ повелѣваемыми!— Но какъ чувство жалости никогда не заставляло его щадитъ тѣхъ, кого могъ осудить безопасно; равно никакое желаніе мести не могло принудить его къ преждевременному насилію.— Рѣдко кидался онъ на свою добычу издали и когда она имѣла еще средства уйти; всѣ движенія его были такъ тщательно скрыты, что обыкновенно по успѣху угадывали цѣль его.

Точно также скупость Людовика превращалась въ нѣкотораго рода расточительность, когда ему нужно было задобрить любимца, или Министра враждебнаго Государя, для отклоненія угрожающаго нападенія, или для разорванія союза, противъ него устремленнаго.— Онъ любилъ наслажденія и удовольствія, но ни любовь, ли охота, хотя господствующія въ немъ страсти, никогда не мѣшали ему постоянно заниматься дѣлами общественными и управленіемъ Королевства.— Онъ глубоко зналъ людей и приобрѣлъ ето познаніе, входя лично въ сношеніе съ людьми самаго простаго званія.— Будучи отъ природы гордъ и высокомѣренъ, онъ однакожъ не обращалъ, никакого вниманія на общественныя отличія; и, хотя такіе поступки казались странными въ его время, не боялся ввѣрять важнѣйшія должности людямъ, которыхъ извлекалъ изъ самаго низкаго званія; и столь хорошо умѣлъ выбирать ихъ, что рѣдко ошибался на счетъ ихъ способностей.

Были однакожь несообразности въ характерѣ сего искуснаго Государя, ибо человѣкъ не всегда въ согласіи съ самимъ собою.— Хотя Людовикъ былъ самый обманчивый изъ людей, нѣкоторыя величайшія ошибки въ его жизни произошли отъ слѣпой увѣренности въ чести и прямодушіи другихъ.— Кажется, что сіи ошибки происходили отъ слишкомъ утонченной политики, которая заставляла его притворно показывать чрезмѣрную довѣренность къ тѣмъ, кого хотѣлъ обмануть; ибо въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ онъ былъ подозрителенъ и недовѣрчивъ, не менѣе другихъ тирановъ.

Двѣ черты могутъ дополнить очеркъ изображенія сего Монарха, ужаснаго между буйными современными правителями и котораго можно сравнить съ хозяиномъ посреди звѣрей, управляемыхъ единственно его благоразуміемъ и высокимъ искуствомъ, ибо они разтерзали бы его, если бы онъ не усмирялъ ихъ, разборчиво и хитро надѣляя пищею и побоями,

Первое изъ сихъ отличительныхъ свойствъ Людовика XI было чрезмѣрное суевѣріе, которымъ Провидѣніе часто наказываетъ людей, не повинующихся гласу вѣры. Никогда Людовикъ перемѣною своей Махіавелической системы не старался избавиться отъ совѣсти, укоряющей его въ преступленіяхъ, но искалъ, хотя тщетно, утишить ея угрызеніе суевѣрными обрядами, строгими покаяніями и богатыми милостынями.

Второе, и странно, что оно часто соединено съ первымъ, было стремленіе къ наслажденіямъ низкимъ и къ сокровенному разврату.— Онъ страстно любилъ простое обращеніе; какъ человѣкъ острый, наслаждался шутками и остроуміемъ разговора, хотя и не льзя было ожидать етаго, судя но прочимъ его нравственныхъ свойствамъ.— Онъ даже вмѣшивался въ низкія интриги и въ смѣшныя произшествія, съ легкостію, которая вовсе не отвѣчала его недовѣрчивому и подозрительному праву.— Наконецъ имѣлъ столь сильную наклонность къ разсказамъ о позорныхъ любовныхъ приключеніяхъ, что велѣлъ составишь собраніе оныхъ, очень извѣстное библіоманамъ, для которыхъ хорошее изданіе етаго сочиненія очень дорого и которые одни должны позволять себѣ глядѣть на него.

Благоразуміемъ и силою характера сего Монарха, Провидѣніе, равно употребляющее бурю и тихой дождь для исполненія судебъ своихъ, возвратило великому Французскому народу благодѣянія общественнаго порядка, которыхъ онъ совсѣмъ было лишился при вступленіи, сего Государя на престолъ.

До принятія отцовскаго наслѣдства, Людовикъ показалъ болѣе пороковъ, нежели дарованій.— Первая супруга его, Маргарита Шотландская, сдѣлалась жертвою клеветы при дворѣ мужа, безъ поощреній котораго никто бы ne осмѣлился сказать слова, предосудительнаго сей любезной Государынѣ.— Онъ былъ сынъ неблагодарный и мятежный: то умышлялъ завладѣть особою своего отца, то открыто шелъ войною противъ него.— За первое преступленіе былъ сосланъ въ удѣлъ свой Дофине, гдѣ отличился мудрымъ правленіемъ. Послѣ втораго осужденъ на совершенное изгнаніе и долженъ былъ искать покровительства и почти милости Герцога Бургундскаго и его сына, при дворѣ которыхъ пользовался до самой смерти отца, случившейся въ 1461 году, гостепріимствомъ, за которое въ послѣдствіи заплатилъ имъ довольно худо.

Людовикъ XI, при самомъ началѣ царствованія, былъ почти покоренъ союзомъ, составленнымъ противъ него великими вассалами Франція, подъ предводительствомъ Герцога Бургундскаго, или лучше сказать — сына его Графа Шаролуа.— Они набрали сильное войско, обложили Парижъ и подъ самыми стѣнами столицы вступили въ сраженіе, котораго сомнительный успѣхъ поставилъ Францію на краю гибели.— Часто бываетъ послѣ сихъ битвъ, гдѣ побѣда остается нерѣшенною, что умнѣйшій изъ обоихъ военачальниковъ пользуется если не честью, то настоящими плодами оной.— Людовикъ, показавшій въ битвѣ при Монлери опыты мужества, умѣлъ своимъ благоразуміемъ извлечь столько же пользы изъ сомнительнаго сраженія, какъ бы изъ настоящей побѣды.— Онъ медлилъ, пока разстроился союзъ его враговъ; и такъ искусно посѣялъ недовѣрчивость и зависть между сими великими владѣльцами, что ихъ союзъ общественнаго блага, имѣвшій цѣлію ниспроверженіе Французской Монархіи, или сохраненіе одной тѣни ея, совершенно рушился и никогда послѣ не возставалъ въ такомъ ужасномъ видѣ.

Съ сего времени, Людовикъ, не страшась Англіи, раздираемой междоусобіемъ домовъ Іоркскаго и Ланкастерскаго, занимался въ теченіи многихъ лѣтъ, подобно врачу искусному, но нечувствительному, изцѣленіемъ язвъ тѣла политическаго, или старался, то легкими средствами, то огнемъ и желѣзомъ, остановить въ немъ успѣхи смертоносной заразы.— Не могши совершенно пресѣчь разбои вольныхъ дружинъ и притѣсненія дворянства, ободряемаго ненаказанностію, онъ старался по крайней мѣрѣ положить имъ предѣлы, и мало по малу, вниманіемъ и постоянствомъ увеличилъ съ одной стороны власть Королевскую, а съ другой уменьшилъ могущество тѣхъ, которые противоборствовали оной.

Однакожъ Король Французскій все еще былъ окруженъ безпокойствами и опасностями. Хотя члены союза общественнаго блага не были въ согласіи между собою, но все еще существовали; части змѣи могли соединиться и снова быть опасными; но Людовикъ особенно боялся возрастающаго могущества Герцога Бургундскаго, одного изъ сильнѣйшихъ Государей Европейскихъ того времени, ни мало не терявшаго силы невѣрною зависимостію его владѣній отъ Французской короны.

Карлъ, прозванный Неустрашимымъ, или скорѣе Дерзновеннымъ, ибо мужество его было соединено съ безразсудною дерзостію, былъ тогда увѣнчанъ Герцогскою Бургундскою короною и горѣлъ желаніемъ превратить ее въ вѣнецъ Королевскій и независимый. Характеръ сего Герцога былъ во всѣхъ отношеніяхъ совершенно противоположенъ характеру Людовика XI.

Сей былъ тихъ, разсудителенъ, исполненъ хитрости, никогда не продолжалъ дѣла безнадежнаго и не оставлялъ успѣха вѣроятнаго, хотя далекаго.— Духъ Герцога былъ совершенно различный: онъ кидался въ опасности, любя ихъ, и не останавливался трудностію, ибо презиралъ ее.— Людовикъ никогда не жертвовалъ своими выгодами — страстямъ Карлъ, напротивъ, ни какимъ выгодамъ не могъ пожертвовать не только страстями, но даже мгновенными желаніями.— Не смотря на узы родства ихъ соединяющія, не смотря на помощь, оказанную Герцогомъ и отцомъ его Дофину Людовику во время его изгнанія, они взаимно ненавидѣли и презирали другъ друга.— Герцогъ Бургундскій презиралъ обманчивую политику Короля; обвинялъ его въ недостаткѣ мужества, видя, что онъ употребляетъ деньги и переговоры для полученія выгодъ, которыя самъ на его мѣстѣ отнялъ бы вооруженною рукою; и ненавидѣлъ его не только за неблагодарность, которою вознаградилъ онъ его услуги, но и за личныя обиды, отъ него понесенныя.— Онъ не могъ простить ему навѣтовъ, произнесенныхъ на счетъ его еще при жизни отца послами Людовика; а въ особенности покровительства, тайно оказываемаго имъ недовольнымъ въ Гентѣ, Литтихѣ и другихъ большихъ городахъ Фландріи.— Сіи города, гордясь своимъ богатствомъ и желая сохранишь свои преимущества, часто возставали противъ своихъ властителей и всегда находили тайную помощь при дворѣ Людовика, который не пропускалъ случая раздувать мятежи во владѣніяхъ вассала, слиткомъ сильнаго.

Людовикъ съ своей стороны платилъ Герцогу равносильною ненавистью и презрѣніемъ, но скрывалъ свои чувства подъ покровомъ менѣе прозрачнымъ.— Государю столь мудрому не льзл было не презирать того непреодолимаго упорства, которое никогда не отказывалось отъ своихъ предпріятій, какъ бы пагубны ни были слѣдствія постоянства, и той буйной дерзости, которая стремилась на поприще, не размысливъ о препятствіяхъ, тамъ ожидающихъ. Однако Король болѣе ненавидѣлъ, нежели презиралъ Герцога, и ети два чувства усиливались страхомъ, съ ними неразлучнымъ; ибо онъ зналъ, что нападеніе свирѣпаго буйвола, съ которымъ сравнивалъ Герцога, всегда опасно, хотя бы сей звѣрь нападалъ и зажмуривъ глаза. Не одно богатство владѣній дома Бургундскаго, не дисциплина воинственныхъ обитателей сей страны и не многочисленность ихъ были единственными причинами сего страха у онъ происходилъ также и отъ личныхъ качествъ Герцога.— Одаренный мужествомъ, которое доводилъ до дерзости и далѣе, расточительный, роскошный въ содержаніи двора, въ одеждѣ, во всемъ его окружающемъ, вездѣ являющій наслѣдственное великолѣпіе дома Бургундскаго, Карлъ Дерзновенный привлекъ къ себѣ въ службу всѣхъ людей съ разгоряченнымъ умомъ, всѣхъ похожихъ на него характеромъ, а Людовикъ слишкомъ ясно видѣлъ, что могла предпринять и исполнить такая толпа людей рѣшительныхъ, подъ предводительствомъ столь необузданнаго начальника.

Другое обстоятельство усугубляло ненависть Людовика къ вассалу, слишкомъ усилившемуся. Онъ получилъ отъ него одолженія, за которыя никогда не хотѣлъ заплатить, и часто былъ принужденъ терпѣть порывы бѣшенства и грубости, предосудительныя Королевскому сапу, а самъ не могъ иначе называть его, какъ своимъ любезнѣйшимъ братомъ Бургундскимъ.

Повѣствованіе наше начинается въ 1468 году, когда ненависть усилилась между сими Государями болѣе, нежели когда нибудъ, хотя между ими было, по тогдашнему обычаю, обманчивое и невѣрное примиреніе.— Можетъ быть подумаютъ, что званіе лица которое мы прежде всѣхъ выводимъ на сцену, не требовало размышленій о взаимныхъ сношеніяхъ двухъ великихъ правителей, но страсти большихъ людей, ихъ ссоры и примиренія дѣйствуютъ на судьбу всего, ихъ окружающаго, и читатели увидятъ въ продолженіи повѣсти, что сія предварительная глаза была необходима для истолкованія приключеній человѣка, о которомъ станемъ говорить.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Путешественникъ.

Въ прелестное лѣтнее утро, когда солнце не успѣло еще вооружиться палящими лучами своими и роса еще освѣжала и наполняла благоуханіемъ атмосферу, молодой человѣкъ, идущій отъ Сѣверо-Востока, пришелъ къ броду рѣчки, или большаго ручья, впадающаго въ Шеръ, близь Королевскаго замка Плесси, коего многочисленныя черныя башни вдали возвышались надъ обширнымъ лѣсомъ, его окружающимъ.— Ети лѣса заключали въ себѣ благородную охоту, или Королевской звѣринецъ обнесенный тыномъ, который на Латинскомъ языкѣ среднихъ вѣковъ назывался Плексиціумъ (Plexitium), отъ чего названіе Плесси было дано столь многимъ деревнямъ во Франціи.— Для отличія отъ прочихъ, замокъ и деревня, о которыхъ идетъ рѣчь, назывались Плесси-ле-Туръ.— Они стояли почти въ двухъ миляхъ къ Югу отъ прекраснаго города, столицы древней Турени, которой богатыя пажити прозваны были садомъ Франціи.

На берегу, противоположномъ тому, къ которому подходилъ путешественникъ, два человѣка, по видимому занятые важнымъ разговоромъ, казалось по временамъ наблюдали его движенія; ибо, стоя гораздо выше, они могли увидѣть его издали.

Молодому путешественнику было отъ девятнадцати до двадцати лѣтъ.— Его черты и наружность располагали въ его пользу, но показывали, что онъ чужеземецъ.— Сѣрое, очень короткое платье и исподница на немъ были скорѣе Фламандскаго, чѣмъ Французскаго покроя, а по щегольской голубой шапочкѣ, осѣненной вѣткой терновника и орлинымъ перомъ, можно было узнать въ немъ Шотландца.— Одежда его была опрятна и надѣта съ заботливостію молодаго человѣка, знающаго цѣну прилитой своей наружности.— На спинѣ несъ онъ котомку, въ которой по видимому лежалъ пссь небольшой скарбъ его; лѣвая рука была покрыта рукавицею, служащею для соколиной охоты, хотя у него и не было птицы; а въ правой держалъ онъ охотничью рогатину.— Къ лѣвому плечу прикрѣпленъ былъ шитой шарфъ, на которомъ висѣла алая бархатная сумка, похожая на сумки сокольничихъ, куда клалась нища соколу и все нужное для етой любимой охоты.— Шлрфъ былъ перекрещенъ другою перевязью, на которой висѣлъ охотничій ножъ.— Вмѣсто сапогъ тогдашняго времени, ноги его покрыты были полусапожками изъ полу-выдѣланной замши.

Хотя станъ его не достигъ еще полнаго образованія, онъ былъ высокъ, статенъ и по легкости походки его видно было, что въ путешествіи пѣшкомъ находилъ болѣе удовольствія, чѣмъ усталости.— Бѣлое лицо его немного посмуглѣло, или отъ вліянія солнечныхъ тучей чужой земли, или отъ постояннаго пребыванія дома на открытомъ воздухѣ.

Черты его, хотя несовершенно правильныя, были приятны и исполнены добродушія.— Легкая улыбка, видно происходящая отъ счастливой безпечности молодости, открывала иногда зубы хорошо расположенные и бѣлые какъ слоновая кость; между тѣмъ какъ блестящіе и веселые голубые глаза его устремлялись на каждый предметъ съ выраженіемъ довольства, веселой откровенности и доброй рѣшимости!

Принимая поклоны малаго числа странниковъ, попадавшихся на дорогѣ въ ето смутное время, онъ отвѣчалъ на нихъ смотря по достоинству.— Военный бродяга, полу-солдатъ, полу-разбойникъ, мѣрилъ молодаго человѣка глазами, какъ бы расчитывая соразмѣрность добычи съ рѣшительнымъ сопротивленіемъ; но скоро примѣчалъ во взорахъ молодаго странника увѣренность, которая такъ перетягивала вѣсы на послѣднюю сторону, что онъ оставлялъ свое преступное намѣреніе и говорилъ ему съ досадою; здорово, товарищъ!— Молодой Шотландецъ отвѣчалъ на ето привѣтствіе голосомъ столь же воинственнымъ, но менѣе грубымъ.— Пилигримъ и нищій монахъ отвѣчали отеческимъ благословеніемъ его почтительному поклону; а черноглазая, молодая крестьянка, пройдя нѣсколько шаговъ, оборачивалась поглядѣть на него и они улыбаясь взаимно привѣтствовали другъ друга.— Однимъ словомъ, въ немъ было нѣчто, естественно влекущее вниманіе и точно онъ манилъ къ себѣ открытою неустрашимостію, веселымъ правомъ, остроумнымъ взглядомъ и приятною наружностію; Все въ немъ показывало также молодаго человѣка, вошедшаго въ свѣтъ совсѣмъ не страшась опасностей, разсыпанныхъ по всѣмъ путямъ и однакожь неимѣющаго къ борьбѣ съ препятствіями другаго оружія, кромѣ живаго ума и природнаго мужества: а надо замѣтить, что такіе характеры скорѣе привлекаютъ привязанность молодости и радушное участіе старости и опытности.

Молодой человѣкъ, нами описанный, давно уже былъ примѣченъ двумя особами, гуляющими вдоль рѣки, на противномъ берегу которой стоялъ звѣринецъ и замокъ; но, какъ онъ сталъ сбѣгать съ крутаго берега съ легкостію лани, бѣгущей къ ручью для утоленія жажды, младшій изъ двухъ сказалъ другому:

— Ето нашъ молодецъ: ето Цыганъ; онъ погибъ, если вздумаетъ перейти черезъ рѣку: вода прибыла и нѣтъ броду.

— Пусть онъ самъ сдѣлаетъ ето открытіе, кумъ, отвѣчалъ старшій, можетъ быть еще сбережетъ веревку и обличитъ во лжи пословицу.

— Я узнаю его только по голубой шапкѣ, продолжалъ первой, а лица разглядѣть не могу: изволите слышать! онъ кричитъ намъ, глубока ли рѣка.

— Пускай попробуетъ, сказалъ второй», что въ свѣтѣ лучше опытности!

Между тѣмъ молодой человѣкъ видя, что его никакими знаками не отклоняли отъ его намѣренія и принимая молчаніе Людей, которыхъ спрашивалъ, за увѣреніе въ безопасности, вошелъ въ ручей безъ раздумья и промѣшкавъ только время, нужное для снятія полусапожокъ.— Въ тужь минуту старшій изъ двухъ незнакомцевъ закричалъ ему, чтобъ онъ остерегался, и оборотись къ своему товарищу:

— Богъ меня убей, кумъ, сказалъ онъ ему въ пол-голоса, если ты опять но ошибся: ето не нашъ болтливый Цыганъ.

Но ето замѣчаніе было уже слишкомъ поздно для молодаго человѣка: или онъ не слыхалъ его, или не могъ уже имъ воспользоваться потому, что потерялъ дно, смерть была бы неизбѣжна для всякаго другаго менѣе проворнаго и привычнаго къ плаванію, ибо ручей былъ тогда равно быстръ и глубокъ.

— Клянусь Богомъ! вскричалъ тотъ же человѣкъ, етотъ молодецъ заслуживаетъ вниманіе.— Бѣги, кумъ, и для поправленія своей ошибки помоги ему если можешь: ето твоего поля ягода; и если старыя поговорки не лгутъ, то ему не тонуть въ водѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, молодой человѣкъ плылъ такъ сильно и разсѣкалъ воду съ такою ловкостію, что, не смотря на стремленіе потока, присталъ къ другому берегу почти напрямки отъ того мѣста, съ котораго отправился.

Въ ето время, младшій изъ двухъ незнакомцевъ прибѣжалъ на берегъ, чтобы помочь пловцу; а другой, идучи за нимъ тихими шагами, говорилъ про себя:.— Право! онъ уже выплылъ; схватилъ рогатину; если я не потороплюсь, то побьетъ кума за первое доброе дѣло, въ которомъ я поймалъ его.

Онъ имѣлъ причину полагать, что тѣмъ дѣло кончится; ибо храбрый Шотландецъ приступая къ Самаритянину, который пришелъ помочь ему, съ сердцемъ кричалъ на него: — Неучтивая собака! для чего ты не отвѣчалъ, когда я спросилъ глубока рѣка, или нѣтъ?— Пусть чортъ меня возьметъ если я не выучу тебя впередъ, какъ вѣжливо должно обходиться съ заѣзжими.

Говоря такимъ образомъ, онъ размахивалъ своей дубинкой, на подобіе крыльевъ вѣтряной мѣльницы.— Противникъ его, видя такія угрозы, схватился за саблю; ибо онъ былъ изъ числа людей, расположенныхъ но Исакомъ случаѣ болѣе дѣйство нить, чѣмъ говоришь. Но товарищи его, болѣе разсудительный, подойди въ ето время, приказалъ ему успокоиться, и обратясь къ молодому человѣку, упрекалъ его въ неосторожности и поспѣшности, за то что кинулся въ разлившуюся рѣку; также въ несправедливой запальчивости — за нападеніе на человѣка, который пришелъ къ нему на помощь.

Слыша такія укоризны отъ человѣка преклонныхъ лѣтъ и почтеннаго вида, молодой Шотландецъ тотчасъ опустилъ дубинку и отвѣчалъ, что ему не хотѣлось бы быть несправедливу пропитъ нихъ; но по всему казалось, что они нарочно подвергли жизнь его опасности, не сказавъ ни слова ему въ осторожность, что не было прилично ни честнымъ людямъ, ни хорошимъ Христіанамъ, а еще менѣе почтеннымъ гражданамъ, какими онъ почиталъ ихъ.

— Любезный сынъ, сказалъ старшій, по наружности и по выговору видно, что ты чужеземецъ, такъ должно бы подумать, что тебѣ легче говорить на нашемъ языкѣ, нежели намъ понимать твои слова.

— Ну, такъ и быть, батюшка, отвѣчалъ молодой человѣкъ, я мало забочусь объ этой банѣ и прощаю тебѣ твое участіе въ ней; только научите, гдѣ могу я просушить свое платье, у меня нѣтъ другаго, такъ надобно стараться держать ето въ чистотѣ.

— За кого ты насъ принимаешь, любезный сынокъ? спросилъ тотъ же человѣкъ вмѣсто отвѣта на его вопросъ.

— Разумѣется, за добрыхъ гражданъ, отвѣчалъ Шотландецъ, или слушайте: ты господинъ честной, кажется мнѣ торгуешь серебромъ, или хлѣбомъ; а твой товарищь очень похожъ на мясника, или гуртовщика.

— Ты чудесно отгадалъ наши промыслы, отвѣчалъ, улыбаясь, незнакомецъ.— Совершенная правда, что я торгую серебромъ сколько могу, а ремесло кума моего нѣсколько сходно съ ремесломъ мясника.— Мы по, стараемся оказать тебѣ услугу, но прежде надо мнѣ знать, кто ты и куда идешь; въ наше время по дорогамъ пропасть пѣшихъ и верховыхъ, у которыхъ нечестное на умѣ и вовсе нѣтъ страха Божія.

Молодой человѣкъ бросилъ быстрой и проницательной взглядъ на говорящаго и на молчаливаго его товарища, какъ бы желая видѣть, стоятъ ли они довѣренности, которой требуютъ, и вотъ слѣдствіе его наблюденій.

Старшій изъ двухъ и болѣе замѣчательный по своей одеждѣ и ухваткамъ, походилъ на купца того времени. Его кафтанъ, исподнее и верхнее платье были изъ одинакой матеріи темнаго цвѣта и такъ вытерты, что лукавый умъ молодаго Шотландца тотчасъ заключилъ, что онъ долженъ быть очень богатъ, или очень бѣденъ; и охотнѣе вѣрилось первому предположенію. Его платье было очень узко и коротко, въ противность обычаю дворянства, или гражданъ высшаго сословія, которые носили платья весьма широкія и до половины ноги.

Выраженіе лица его было вмѣстѣ и привѣтливо и отвратительно; однакожъ его рѣзкія черты, увядшія щеки и впалые глаза выражали нѣкоторое лукавство и веселость, отвѣчающія характеру молодаго странника. Но съ другой стороны, въ его густыхъ черныхъ бровяхъ было что-то повелительное и угрюмое.— Можетъ быть ето впечатлѣніе усиливалось мѣховою шапкою, съ низкой тульей, покрывавшею весь лобъ и вмѣстѣ съ бровями надвинутою на глаза, но молодой странникъ не легко могъ согласить взглядъ етаго незнакомца съ прочею его наружностію, вовсе не отличною.— Въ особенности шапка, на которой знатные люди всегда носили золотыя или серебряныя украшенія, на немъ была украшена только свинцовою дощечкой, съ изображеніемъ Божіей Матери, какое бѣднѣйшіе богомольцы приносятъ изъ Лоретты.

Товарищъ его былъ крѣпкаго сложенія, росту средняго и годами десятью моложе.— Онъ глядѣлъ изъ подлобья и звѣрски улыбался и то только было какъ бы отвѣтомъ на нѣкоторые тайные знаки другаго незнакомца.— Онъ былъ вооруженъ саблей и кинжаломъ, и Шотландецъ примѣтилъ подъ гладкой одеждой его гибкую кольчугу, какія часто носили, въ сіи смутныя времена, люди даже не занимающіеся войною, но по званію своему обязанные къ частымъ путешествіямъ ето и утвердило молодаго человѣка во мнѣніи, что онъ долженъ быть мясникъ, гуртовщикъ, или человѣкъ, занятой какимъ нибудь сходнымъ промысломъ.

Шотландцу нужно было мгновеніе для стихъ замѣчаній, на описаніе которыхъ мы употребили нѣсколько времени; и послѣ короткаго молчанія, онъ отвѣчалъ съ маленькимъ поклономъ.— Не знаю съ кѣмъ имѣю честь говорить, но мнѣ все равно если узнаютъ, что я Шотландецъ, пришелъ искать счастія во Франціи, или въ другомъ мѣстѣ, по обычаю моихъ земляковъ.

— Клянусь Пасхою {Paques Dieu!— Привычное восклицаніе етаго дѣйствующаго лица.}! вскричалъ старшій, что ето славной обычай.— Ты, кажется, малой доброй и въ тѣхъ лѣтахъ, въ которыхъ успѣваютъ и въ мущинахъ и, въ женщинахъ. Ну, послушай же: я купецъ и мнѣ нуженъ молодой человѣкъ помогать по торговлѣ. Но полагаю, что ты слишкомъ высоко рожденъ, чтобъ заниматься низкими торговыми дѣлами.

— Доброй Господинъ, если ты дѣлаешь мнѣ ето предложеніе не шутя, въ чемъ я нѣсколько сомнѣваюсь, то я долженъ поблагодарить тебя; но не думаю, чтобъ я могъ быть тебѣ очень полезенъ въ торговлѣ.

— О! я увѣренъ, что ты лучше умѣешь владѣть лукомъ, нежели сводить торговые счеты и саблей искуснѣе дѣйствуешь, нежели перомъ; не правда ли?

— Я горный житель, стало быть стрѣлокъ, говоря по нашему. Но я жилъ въ монастырѣ и тамъ добрые отцы выучили меня читать, писать и даже считать.

— Клянусь Пасхою! великолѣпное воспитаніе! Да ты, дружокъ, настоящее чудо.

— Смѣйся сколько тебѣ угодно, доброй Господинъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, не очень довольный шутками новаго знакомца; а я думаю, что мнѣ лучше идти пообсушишься, чѣмъ здѣсь отвѣчать на ваши распросы, между тѣмъ, какъ вода льетъ съ моего платья.

— Клянусь Пасхою! вскричалъ тотъ же незнакомецъ, засмѣявшись еще громче, пословица никогда не солжетъ: гордъ какъ Шотландецъ. Полно, молодой человѣкъ, ты родомъ изъ такой земли, которую я уважаю: у меня прежде были торговыя дѣла съ Шотландіею. Тамъ много бѣдныхъ и честныхъ людей.— Если хочешь идти за нами до деревни, я дамъ тебѣ рюмку горячаго вина и хорошій завтракъ, въ вознагражденіе за ету баню.— Но на кой чортъ у тебя на рукѣ охотничья рукавица? Развѣ не знаешь, что въ Королевскомъ звѣринцѣ не позволяется травить птицъ?

— Я узналъ ето въ Бургундіи отъ негодяя Герцогскаго лѣсничаго.— Подлѣ Пероины, только что я спустилъ на цаплю сокола, принесеннаго мною изъ Шотландіи и которымъ я надѣялся обратить на себя вниманіе, какъ мошенникъ взнизалъ его на стрѣлу.

— Ну, а ты чтожъ сдѣлалъ?

— Я его побилъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ, размахивая дубинкой; побилъ столько, сколько Христіанинъ можетъ побить единовѣрца, потому что мнѣ не хотѣлось взять смерть его на душу.

— Знаешь ли, что если бы ты попался въ руки Герцогу Бургундскому, онъ бы велѣлъ тебя повѣсить, какъ каштанъ.

— Да, мнѣ сказывали, что онъ на ето также скоръ, какъ и Французской Король; но какъ дѣло было близь Пероины, то я перескочилъ за границу и насмѣялся надъ нимъ.— Не будь онъ такой строптивой, можетъ быть я опредѣлился бы къ нему въ войско.

— Ему должно будетъ жалѣть о потерѣ такого рыцаря, если перемиріе кончится!

Сказавши ето, незнакомецъ быстро взглянулъ на своего товарища, тотъ отвѣчалъ ему одною изъ тѣхъ звѣрскихъ улыбокъ, которыя мгновенно оживляли его лицо, какъ молнія, промелькнувшая по зимнему небу.

Молодой Шотландецъ поглядѣлъ на нихъ поочереди, и надвинулъ шапку на правой глазъ, какъ человѣкъ, не желающій быть ни чьею игрушкой.— Господа, сказалъ онъ имъ съ твердостію, а особенно ты, которой постарѣ, стало долженъ бы быть и по умнѣе, кажется мнѣ придется научить васъ, что надо мною смѣяться и глупо и неосторожно. Мнѣ ни чуть не нравится ваше обращеніе.— Я умѣю сносить шутки, стерплю выговоръ отъ человѣка постарѣ себя и даже поблагодарю его, если бранилъ за дѣло; но не люблю, чтобъ со мною обращались, какъ съ ребенкомъ, когда я довольно выросъ, чтобы путемъ проучить васъ, если вы меня выведите изъ терпѣнія.

Тотъ, къ кому онъ особенно относился, казалось задыхался отъ смѣху, слушая его. Товарищъ его опять добирался до рукояти своей сабли, какъ молодой человѣкъ вдругъ отвѣсилъ ему такой тяжелой ударъ дубинкой по кисти, что чушь не сдѣлалъ его калекой; ето произшествіе только умножило веселость другаго.

— Ей! ей! храбрый Шотландецъ! вскричалъ онъ однакожъ; изъ любви къ твоей родинѣ!— А ты, кумъ, не гляди такъ грозно.— Клянусь Пасхою! въ торговлѣ нужна справедливость и за баню очень можно заплатить такимъ ловкимъ и проворнымъ ударомъ по рукѣ.— Послушай, дружокъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ молодому человѣку съ важнымъ видомъ, которой невольно внушилъ ему почтеніе: полно буянить; со мною ето средство было бы не выгодно, а ты видишь что куму и етаго довольно.— Какъ тебя зовутъ?

— Когда меня спрашиваютъ учтиво, то я могу отвѣчать также, и готовъ оказывать тебѣ почтеніе должное твоимъ лѣтамъ, если ты не выведешь меня изъ терпѣнія своими насмѣшками. Меня зовутъ Кентень Дюрвардъ.

— Дюрвардъ! А ето прозвище дворянское?

— За пятнадцать колѣнъ.— Потому то я и не желаю заниматься другимъ ремесломъ, кромѣ военной службы.

— Настоящій Шотландецъ! за ето поручусь: много крови, много гордости. И очень мало денегъ.— Ну, кумъ, ступай впередъ и вели намъ приготовить завтракъ въ шелковичной рощѣ; кажется етотъ молодецъ постарается около кушанья, какъ голодная мышь около хозяйскаго сыру.— Что же касается до Цыгана, то послушай.

Онъ шепнулъ ему нѣсколько словъ на ухо; товарищъ отвѣчалъ только мрачною улыбкою и пошелъ довольно скоро.

— Ну, сказалъ первый молодому Дюрварду, теперь мы пойдемъ вмѣстѣ; а, проходя лѣсомъ, можемъ отслушать обѣдню въ часовнѣ Св. Губерта; не подобаетъ заниматься нуждами тѣлесными, не помысливъ сперва о душевныхъ.

Дюрвардъ, какъ хорошій Католикъ, не могъ противиться етому предложенію, хотя ему вѣроятно хотѣлось прежде всего высушишь на себѣ платье и закусить чего-нибудь.— Скоро они пошсрлли изъ виду своего спутника; по ндучи по его слѣдамъ, вошли въ лѣсъ, состоящій изъ большихъ деревьевъ, перемѣшанныхъ съ кустарниками и прорѣзанный длинными просѣками, по которымъ гуляли стада ланей; ихъ спокойствіе показывало, что онѣ понимали безопасность етаго звѣринца.

— Ты спрашивалъ хорошо ли я стрѣляю, сказалъ молодой Шотландецъ дай мнѣ лукъ и пару стрѣлъ, и поздравляю тебя съ дичью.

— Что ты, молодой человѣкъ?— Побойся Бога, побереги себя.— Мой кумъ не спускаетъ глазъ съ етѣхъ ланей; ему поручено смотрѣть за ними, а онъ неусыпный сторожъ.

— Онъ больше похожъ на мясника, нежели на веселаго лѣсничаго.— Я не могу повѣрить, чтобы человѣкъ съ такою гнусною рожей зналъ благородныя правила охоты.

— Ахъ! другъ мой, у кума лицо не казистое съ перваго взгляду; а никто изъ тѣхъ, съ которыми онъ имѣлъ дѣло, не ходилъ на него жаловаться.

Кентень Дюрвардъ замѣтилъ какое-то странное и неприятное выраженіе въ выговорѣ етѣхъ послѣднихъ словъ и взглянувши вдругъ на своего спутника, увидѣлъ въ его лицѣ, въ улыбкѣ сжимавшей его губы и въ морганіи черныхъ и быстрыхъ глазъ его нѣчто, оправдывающее ето впечатлѣніе.

— Мнѣ поговаривали о ворахъ, разбойникахъ и грабителяхъ, подумалъ онъ; развѣ не можетъ случиться, что передовой негодяи — убійца, а этому поручено привести къ нему добычу въ удобное мѣсто!— Буду остерегаться и они отъ меня ничего не получатъ, кромѣ добрыхъ Шотландскихъ побоевъ.

Во время етѣхъ размышленій, они пришли къ прогалинѣ, въ которой большія деревья стояли дальше другъ отъ друга.— Земля, очищенная отъ кустарниковъ, была покрыта ковромъ богатѣйшей зелени, которая, будучи защищена большими деревьями отъ палящаго зноя солнечнаго, казалась свѣжѣе и лучше, нежели въ другихъ мѣстахъ Франціи. Лѣсъ, въ етомъ уединеніи, состоялъ особенно изъ березъ и огромныхъ вязовъ, которые возвышались подобно лиственнымъ горамъ.— Посреди сихъ надменныхъ чадъ земли, на самомъ открытомъ мѣстѣ, видна была смиренная часовня, подлѣ которой протекалъ ручеекъ. Архитектура ея была простая и даже грубая. Въ нѣсколькихъ шагахъ видна была хижинка для пустынника или священника, посвятившаго себя служенію олтаря въ этомъ уединеніи.— Надъ дверью была впадина, къкоторой стояло маленькое изображеніе Св. Губерта съ рогомъ за плечами и двумя борзыми собаками у ногъ.— Положеніе етой часовни посреди звѣринца, наполненнаго дичью, естественно подало мысль посвятить ее угоднику, покровителю ловцовъ.

Старикъ, въ сопровожденіи молодаго Дюрaварда, направилъ путь свой къ сему зданію освященному вѣрою при ихъ приближеніи, священникъ въ церковномъ облаченіи вышелъ изъ кельи и пошелъ къ часовнѣ.— Дюрвардъ низко поклонился ему, изъ уваженія къ священному сану; но товарищъ его простеръ далѣе набожность и палъ на одно колѣно для принятія благословенія отъ служителя церкви.— Онъ пошелъ за нимъ въ часовню тихими шагами, съ видомъ, выражающимъ сокрушеніе и непритворное смиреніе.

Внутреннее убранство часовни напоминало занятія угодника.— Богатѣйшія дани животныхъ, добываемыя охотою въ разныхъ земляхъ, служили обоями около олтаря и по всей церкви. По стѣнамъ висѣли рога, луки, колчаны, перемѣшанные съ головами оленей, волковъ и другихъ звѣрей; однимъ словомъ, всѣ украшенія носили печать охоты.— Самая обѣдня отвѣчала имъ краткостію своею; ее называли охотничьею и служили для дворянъ и вельможъ, желающихъ поскорѣе предаться любимой своей забавѣ.— Въ продолженіе сей краткой церемоніи, товарищъ Дюрварда казалось вперилъ въ нее все свое вниманіе; между тѣмъ какъ молодой Шотландецъ, не будучи слишкомъ занятъ назидательными мыслями, раскаявался внутренно въ оскорбительныхъ подозрѣніяхъ своихъ на счетъ человѣка, который казался такимъ смиреннымъ и набожнымъ. Не только онъ теперь не почиталъ его товарищемъ и сообщниковъ разбойниковъ, по почти готовъ былъ признать за праведника.

По окончаніи обѣдни, они вышли вмѣстѣ изъ часовни, и незнакомецъ сказалъ Дюрварду: — Мы теперь не далеко отъ деревни и ты безъ зазрѣнія совѣсти можешь разговѣться. Ступай за мною.

Поворотивъ на право и взойдя на тропинку, постепенно восходящую, онъ велѣлъ своему спутнику не сходить съ тропинки и стараться какъ можно идти по самой срединѣ.

Дюрвардъ спросилъ для чего етѣ предосторожности.

— Для того, что мы не далеко отъ двора, молодой человѣкъ^, а, клянусь Пасхою! по етой землѣ не ходятъ, какъ по вашимъ мохнатымъ горамъ.— Кромѣ тропинки, по которой мы идемъ, каждый шагъ земли опасенъ и почти не проходимъ отъ капкановъ и западней, вооруженныхъ острыми косами, которыя срѣзываютъ члены безразсуднаго странника, какъ пила садовника отсѣкаетъ гнилую вѣтку. Желѣзныя спицы проткнутъ тебѣ ноги, а неравно попадешь въ такой глубокой ровъ, что вѣкъ не выкарабкаешься.— Ты теперь въ Королевскихъ владѣніяхъ и мы тотчасъ увидимъ Фасаду замка.

— Если бы я былъ Королемъ Французскимъ, то не заботился бы столько о помѣщеніи вокругъ своего жилища капкановъ и западней, Вмѣсто того, я старался бы управлять такъ хорошо, что никто бы не смѣлъ приблизиться ко мнѣ съ дурными намѣреніями; а кто бы пришелъ съ чувствами мирными и дружелюбными, тому бы я очень былъ радъ и желалъ бы побольше такихъ гостей.

Спутникъ Шотландца озрѣлся торопливо и сказалъ ему: — Молчи, чужеземецъ, молчи! я забылъ сказать тебѣ, что листья на етѣхъ деревьяхъ имѣютъ уши и переносятъ въ кабинетъ Короля все, ими слышанное.

— Мнѣ нужды нѣтъ, отвѣчалъ Кентень Дюрвардъ; у меня во рту Шотландской языкъ, который не побоится сказать, что я думаю, въ глаза самому Королю Людовику, дай Богъ ему здоровье!— Что же касается до ушей, о которыхъ ты говоришь, если я увижу ихъ на людской головъ, то срублю своимъ ножемъ…

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Замокъ.

Разговаривай такимъ образомъ, Дюрвардъ и новый знакомецъ его поравнялись съ фасадомъ замка Плесси-де-Туръ, который и въ етѣ опасныя времена, когда люди высокаго званія принуждены были жить въ укрѣпленныхъ мѣстахъ, отличался излишними предосторожностями, принятыми для затрудненія доступа къ нему.

Отъ самой опушки лѣса, у которой молодой Шотландецъ съ своимъ товарищемъ остановился для разсматриванія етаго Королевскаго жилища, возвышалась весьма отлогая открытая площадка, на которой не видно было ни дерева, ни куста, кромѣ огромнаго дуба, полу-изсохшаго отъ старости.— По правиламъ укрѣпленія, принятымъ во всѣхъ вѣкахъ, етотъ промежутокъ оставленъ былъ открытымъ, чтобы неприятель не могъ подойти къ стѣнамъ тайно, не бывъ примѣченъ съ высотъ замка, стоящаго въ концѣ етой площадки.

Его окружали гири наружныхъ вала, снабженные зубцами и по мѣстамъ башенками, особливо на всѣхъ углахъ. Вторая стѣна возвышалась надъ первою и была построена такъ, что могла командовать ею, когда бы она досталась неприятелю, тоже было и съ третьей стѣной, служащей внутренней оградой.— Около наружной стѣны (объ етомъ Французъ сказалъ своему спутнику; ибо, стоя ниже основаній, они не могли етаго видѣть) вырытъ былъ ровъ около двадцати футовъ глубины, въ которой вода накоплялась посредствомъ отводнаго канала, проведеннаго изъ Шера, или одной изъ побочныхъ рѣкъ его. Другой ровъ окружалъ вторую стѣну; третій защищалъ послѣднюю и всѣ три были величины необыкновенной. Берега етаго троннаго рва. были покрыты желѣзными палиссадами, исполняющими назначеніе новыхъ рогатокъ; ибо каждый желѣзный колъ оканчивался спицами весьма острыми и направленными въ разныя стороны, такъ, что не льзя было пуститься на приступъ, не подвергаясь вѣрной смерти.

Въ пространствѣ, заключенномъ третьею стѣною, возвышался замокъ, составленный изъ построенныхъ въ разныя времена зданій, изъ коихъ древнѣйшимъ была башня, почернѣвшая отъ лѣтъ, подобная Еѳіопскому исполину неизмѣримаго роста; не имѣя другихъ окошекъ, кромѣ бойницъ, пробитыхъ кой-гдѣ для защиты крѣпости, она рождала въ душѣ зрителя чувство неприятное, производимое въ насъ видомъ слѣпаго.

Прочія зданія, казалось, не были приятнѣе для жителей, ибо всѣ окна обращены были на внутренній дворъ, такъ что внѣшность обѣщала скорѣе темницу, нежели дворецъ.— Царствующій Король еще усилилъ ето впечатлѣніе подобію большей части людей подозрительныхъ, не желая показать своей подозрительности, онъ велѣлъ построить новыя укрѣпленія такимъ образомъ, чтобы ихъ не льзя было отличить отъ старыхъ. Для сего употребили кирпичъ и камень самаго темнаго цвѣта и перемѣшали известку съ сажею, такъ что всѣ зданія носили единообразный отпечатокъ древности.

Эта грозная крѣпость имѣла одинъ только входъ, покрайней мѣрѣ Дюрвардъ примѣтилъ только одинъ на всей, видимой имъ фасадъ. Онъ устроенъ былъ между двумя крѣпкими башнями, обыкновенными стражами воротъ и защищенъ, по обыкновенію, желѣзною рогаткою и подъемнымъ мостомъ. Рогатка была опущена, мостъ поднятъ. Такія же башни возвышались у второй и третей ограды; но не на одной линіи съ башнями первой, ибо не льзя было идти прямо изъ порошъ въ вороша; но войдя въ первыя, должно было пройти шаговъ пятьдесятъ между стѣнами до вторыхъ; и еслибъ ето было неприятельское войско, то его можно было со всѣхъ сторонъ разгромить стрѣлами. Равно, пройдя вторыя ворота, должно было опять своротить съ прямой линіи, чтобы достигнуть третьихъ; такъ что, для входа на дворъ, посреди котораго возвышались строенія, надобно было пройти два узкихъ и опасныхъ прохода, подвергаясь съ боковъ залпамъ артиллеріи, и овладѣть тремя воротами, отлично защищаемыми.

Родясь въ странѣ равно угнетаемой войною внѣшнею и внутренними раздорами; въ странѣ, которой неровная и гористая поверхность, усѣянная скалами и потоками, представляетъ столько мѣстоположеній, удивительно укрѣпленныхъ,— молодой Дюрвардъ довольно зналъ различныя средства, коими люди, въ семъ еще нѣсколько варварскомъ вѣкѣ, старались защищать свои жилища, но онъ искренно признался своему товарищу, что не почиталъ во власти искуства сдѣлать такъ много тамъ, гдѣ природа такъ мало сдѣлала; ибо замокъ стоялъ на незначущей возвышенности, къ которой велъ едва примѣтный всходъ, отъ мѣста гдѣ остановился Кентень.

Его удивленіе умножилось, когда товарищъ сказалъ ему, что кромѣ витой тропинки, по которой они шли, вся окружность замка, paвно и часть лѣса, ими пройденная, была усѣяна западнями, капканами, рвами и засадами всякаго рода, грозящими смертію тому, кто рѣшился бы идти безъ провожавшаго; на стѣнахъ были желѣзныя бутки, называемыя ласточкиными гнездами, изъ которыхъ часовые, постоянно смѣняемые, могли стрѣлять почти безъ промаха по всякому, кто бы осмѣлился подойти, не зная лозунга, перемѣняемаго ежедневно, стрѣлки Королевской гвардіи денно и нощно исполняли ету должность, за что и получали отъ Короля Людовика прибыль и честь, большое жалованье и богатую одежду.

— Ну, теперь, молодой человѣкъ, прибавилъ онъ, скажи мнѣ, видалъ ли ты когда такой крѣпкой замокъ и думаешь ли, чтобъ нашлись смѣльчаки, могущіе взять его приступомъ?

Дюрвардъ долго не сводилъ глазъ съ крѣпости; видъ оной до того занималъ его, что онъ забылъ, что на немъ платье было вымочено. Но при етомъ вопросѣ, глаза его засверкали и лицо разгорѣлось, какъ у человѣка предприимчиваго, обдумывающаго смѣлый подвигъ.

— Ето мѣсто очень крѣпкое и хорошо защищаемое, отвѣчать онъ; но для храбрыхъ нѣтъ невозможнаго.

— А знаешь ли ты на своей родинѣ такихъ, которые успѣли бы въ етомъ? спросилъ старикъ нѣсколько презрительно.

— Не смѣю ручаться; но у насъ есть тысячи такихъ людей, которые, за правое дѣло, не отказались бы отъ такого предприятія.

— Право! вѣрно ты и себя тутъ же считаешь?

— Прежде опасности хвалиться не годится; но мой батюшка свершилъ подвигъ довольно смѣлый, а я, благодаря Бога, законный сынъ.

— Ну, ты бы нашелъ молодцовъ по себѣ и даже земляковъ; вѣдь на стѣнѣ поставлены часовыми стрѣлки Шотландской гвардіи Короля Людовика: триста дворянъ изъ лучшихъ домовъ вашей земли.

— Когда такъ, то будь я Королемъ Людовикомъ, я ввѣрился бы этимъ тремъ стамъ Шотландскимъ дворянамъ; сломавши стѣны, засыпалъ бы ими рвы; созвалъ бы къ себѣ Перовъ и Рыцарей, и жилъ бы прямо по Королевски, заставляя ломать копья на турнирахъ, давая днемъ праздники моимъ дворянамъ, танцуя ночь на пролетъ съ ихъ женами и столько же опасаясь враговъ, какъ мухъ.

Товарищь его опять улыбнулся; и сказавъ, что они слишкомъ подошли къ замку поворотилъ опять въ лѣсъ по дорогѣ, которая была шире и торнѣе прежней тропинки.

— Ето, сказалъ онъ ему, дорога къ деревнѣ Плесси; ты, какъ чужеземецъ, можешь найти въ ней приютъ хорошій и дешевой. Около двухъ миль подалѣ стоитъ прекрасный городъ Туръ, давшій свое имя етой богатой и роскошной провинціи. Но въ деревнѣ Плесси, или, Плесси-дю-Паркъ, такъ называемой но близости ея къ Королевскому замку и зверинцу, найдешь ты ночлегъ гораздо ближайшій и столь же гостеприимный.

— Благодарю за наставленіе, добрый Господинъ; но я не долго здѣсь пробуду и если панду въ деревнѣ Плесси, или Плеси-дю-Паркъ, кусокъ мяса и что-нибудь получше воды для питья, то мои дѣла тамъ скоро кончатся.

— Я думалъ, что тебѣ нужно повидаться въ окрестностяхъ съ какимъ-нибудь приятелемъ.

— Правда, съ роднымъ братомъ моей матушки; когда онъ не покидалъ еще горъ Ангуса, то былъ лучшій изъ нашихъ молодцовъ.

— А какъ зовутъ его?— Я его отыщу, потому что тебѣ неловко идти въ замокъ; пожалуй, еще примутъ тебя за шпіона.

— Меня за шпіона! Клянусь рукою отца моего, что кто осмѣлится дать мнѣ ето названіе, тотъ отвѣдаетъ, холодна ли сталь моего кинжала! Что касается до имени моего дяди, то мнѣ не за чѣмъ таишь его.— Его зовутъ Леслей: ето имя благородное и почтенное.

— Я и не сомнѣваюсь; но такъ зовутъ трехъ человѣкъ въ Шотландской гвардіи.

— Дядя мой Людвигъ Леслей.

— Но изъ стихъ трехъ двухъ зовутъ Людвигами.

— Мой родственникъ прозывался Людвигъ Порубленный; у насъ въ Шотландіи такъ много однофамильцовъ, что сели не имѣютъ помѣстья но которому можно бы отличаться, то носятъ какое нибудь прозвище.

— Не военное ли прозваніе?— Теперь я вижу, что ты говоришь объ Леслеѣ, котораго мы назвали Рубцомъ, по рубцу на лицѣ его. Малой доброй и хорошій солдатъ. Я хочу доставить тебѣ свиданіе съ нимъ; въ ихъ дружинѣ обязанности строгія и они рѣдко выходятъ изъ замка, развѣ когда провожаютъ Короля.— Ну, молодой человѣкъ, отвѣчай на мой вопросъ. Бьюсь объ закладъ, что тебѣ хотѣлось бы служить вмѣстѣ съ дядей въ Шотландской гвардіи.— Если ето твое намѣреніе, то оно немного смѣло, тѣмъ болѣе, что ты очень молодъ и что нужно нѣсколько лѣтъ опытности, для исполненія высокихъ обязанностей, къ которомъ ты готовишься.

— Можетъ статься, что я имѣлъ подобное желаніе; но со всѣмъ тѣмъ оно прошло.

— Что ты хочешь сказать, молодой человѣкъ? Можно ли такъ легко отзываться о должности, которой добиваются благороднѣйшіе изъ твоихъ соотечественниковъ?

— Я ихъ поздравляю.— Правду сказать, мнѣ бы точно хотѣлось опредѣлишься въ службу къ Королю Людовику, но не смотря на прекрасную одежду и хорошее жалованье, мнѣ вольный воздухъ приятнѣе етѣхъ желѣзныхъ клѣтокъ, развѣшанныхъ по стѣнамъ; етѣхъ, по вашему, ласточкиныхъ гнѣздъ.— Притомъ же, признаюсь, я но охотникъ до замка, около котораго ростутъ дубы съ такими желудями.

— Я угадываю, что ты хочешь сказать; но объяснись.

— Пожалуй. Взгляни на етотъ толстый дубъ, стоящій въ нѣсколькихъ летахъ стрѣлы отъ замка: видишь ли, что на вѣтви етаго дерева повѣшенъ человѣкъ въ сѣромъ кафтанѣ, похожемъ на мой?

— Истинная правда! Клянусь Пасхою! то ли дѣло у кого глаза молоды! Я то же примѣчалъ что-то, да все думалъ, что ето воронъ усѣлся на вѣткѣ. Впрочемъ, молодой человѣкъ, ето зрѣлище не новое; когда осень смѣнитъ лѣто и съ наступленіемъ длинныхъ мѣсячныхъ ночей дороги сдѣлаются опаснѣе, ты на етомъ же дубу увидишь по десятку и по два такихъ желудей.— Да что нужды? каждый служитъ пугаломъ для мошенниковъ; и за каждаго негодяя, привѣшеннаго такимъ образомъ, честный человѣкъ можетъ быть увѣренъ, что во Франціи стало меньше грабителемъ, измѣнникомъ, разбойникомъ, или утѣснителемъ.— Ты долженъ видѣть въ етомъ, молодой человѣкъ, доказательства правосудія нашего Государя.

— Можетъ статься; но если бы я былъ Королемъ на мѣсто Людовика, то велѣлъ бы вѣшать ихъ подалѣ отъ своего дворца.— Въ моей землѣ вѣшаютъ мертвыхъ вороновъ тамъ, гдѣ притонъ живымъ, но не въ садахъ же и не на голубятняхъ.— Вонь етаго тѣла… я какъ будто издали слышу ее.

— Доброй молодой человѣкъ, если ты поживешь довольно, чтобы сдѣлаться честнымъ и вѣрнымъ слугой нашему Государю, то узнаешь, что нѣтъ благоуханія приятнѣе запаха отъ мертваго измѣнника.

— Не желаю долго жить за тѣмъ, чтобъ лишиться обонянія и зрѣнія. Покажи мнѣ живаго измѣнника — моя рука и мой мечь готовы, а мертваго ненависть моя пережить не можетъ. Но, кажется, мы подходимъ къ деревнѣ; надѣюсь доказать тебѣ, что ни да вишня я баня, ни видъ етой гадости не отняли у меня охоты завтракать.— И такъ, приятель, въ гостинницу; да не льзя ли найти кратчайшую дорогу?— Однако, на минуту; прежде чѣмъ приму твое угощеніе, скажи мнѣ свое имя?

— Меня зовутъ дядя Петръ. Я не торгую титлами; я человѣкъ простой, и мнѣ моего имѣнія достанетъ на прожитокъ. А имя свое я тебѣ сказалъ.

— Дядя Петръ, хорошо! сказалъ Кентень,— я радъ, что счастливый случай насъ познакомилъ мнѣ нужно нѣсколько словъ добраго совѣта, я умѣю быть за ето благодарнымъ.

Во время етихъ разговоровъ, колокольня и большое деревянное распятіе, возвышающееся надъ деревьями, заставили ихъ замѣтить, что они у самаго входа въ деревню;

Но дядя Петръ, своротивъ съ дорожки, которая выходила на большую, сказалъ, что гостинница, въ которую онъ хотѣлъ проводить его, не много въ сторонѣ и что туда принимаютъ только отборныхъ путешественниковъ.

— Если ты подъ етимъ разумѣешь тѣхъ, у которыхъ кошелекъ набитъ по туже, сказалъ молодой Шотландецъ, то я не изъ ихъ числа; и не люблю имѣть дѣло съ вашими живодерами ни на большой дорогѣ, ни въ твоей гостиницѣ.

— Клянусь Пасхою! да вы Шотландцы народъ осторожной!— Англичанинъ прямехонько бросится въ харчевню, выпьетъ и съѣстъ все, что найдетъ лучшаго, и тогда только вспомнитъ о платѣ, когда набьешь брюхо.— Но ты забываешь, братъ Кентень, что я долженъ тебѣ завтракомъ за баню, въ которую ты попалъ по моей ошибкѣ, ето наказаніе за вину мою передъ тобою.

— Въ самомъ дѣлѣ, я и забылъ объ банѣ, объ винѣ и объ наказаніи, платье-то на мнѣ отъ ходьбы почти высохло. Однако, я не прочь отъ твоего обязательнаго предложенія, потому что вчера пообѣдалъ слегка и вовсе не ужиналъ.— Ты мнѣ кажешься почтеннымъ гражданиномъ,⁴ такъ почему же не принять твоей учтивости.

Французъ улыбнулся про себя; ибо ясно видѣлъ, что хотя молодой спутникъ его по всѣмъ признакамъ почти умиралъ съ голоду, но съ трудомъ рѣшался позавтракать на счетъ незнакомца и старался унять свою гордость мыслію, что принимающій столь малое одолженіе оказывалъ столько же снисхожденія, какъ и предлагающій оное.

Между тѣмъ они вошли на узенькую, осѣненную прекрасными вязами, дорожку, въ концѣ которой большія ворота показали имъ входъ въ трактиръ, побольше обыкновенныхъ, и опредѣленный для постоя дворянамъ и придворнымъ, у которыхъ были дѣла въ сосѣдственномъ замкѣ, гдѣ Людовикъ XI рѣдко удѣлялъ кому комнату, развѣ по необходимости.— Щитъ съ изображеніемъ лилій украшалъ главныя двери большаго неправильнаго строенія; но, ни на дворѣ, ни въ домѣ, не было замѣтно той дѣятельности и поспѣшности, которыми служители подобныхъ заведеній тогда показывали множество своихъ постояльцевъ и занятій: казалось, что мрачность и нелюдимость Королевскаго замка, стоящаго по сосѣдству, сообщили часть холодной и задумчивой его важности — дому, назначенному быть храмомъ веселій, удовольствія и объяденія.

Дядя Петръ, не кликнувъ никого и даже не подходя къ главному входу, отперъ задвижку маленькой двери и вошелъ передъ своимъ спутникомъ въ большую залу. Въ каминѣ сверкало пламя связки дровъ; подлѣ него все было приготовлено для хорошаго завтрака.

— Кумъ не забылъ ничего, сказалъ Французъ Дюрварду; ты озябъ — вотъ огонь; ты проголодался — дадутъ завтракать;

Дядя Петръ свиснулъ: вошелъ трактирщикъ и почтительнымъ поклономъ отвѣчалъ на его — здорово; но ни чуть не показалъ болтливости, отличающей Французскихъ трактирщиковъ всѣхъ вѣковъ.

— Одинъ человѣкъ долженъ былъ придти заказать завтракъ; исполнилъ ли онъ ето? спросилъ дядя Петръ.

Трактирщикъ отвѣчалъ только низкимъ наклоненіемъ головы; и принося различныя кушанья, составляющія завтракъ и ставя ихъ на столъ, онъ не сказалъ ни слова имъ въ похвалу.— Однако жь читатели увидятъ въ слѣдующей главѣ, что завтракъ былъ достоинъ тѣхъ похвалъ, которыми Французскіе трактирщики привыкли осыпать плоды своего мастерства.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Завтракъ.

Мы оставили молодаго нашего чужестранца бъ положеніи, которое было приятнѣе всѣхъ приключеніи, случившихся съ нимъ бъ землѣ древнихъ Галловъ.— Какъ уже мы замѣтили въ концѣ предъидущей главы, завтракъ былъ удивительный. Былъ Перигордскій пирогъ, съ которымъ гастрономъ пожелалъ бы жить и умереть, забывъ родныхъ, родину и всѣ общественныя обязанности, подобно Гомеровымъ лотофагамъ. Великолѣпная корка его возвышалась какъ стѣны обширной столицы, возвѣщающія сокровища, ими защищаемыя. Еще было кушанье съ тою легкою приправою чесноку, которую любятъ Гасконцы и которая не противна Шотландцамъ; сверхъ того, сочный окорокъ, принадлежавшій нѣкогда благородному вепрю, въ ближнемъ Монришаровскомъ лѣсу.— Хлѣбъ былъ равно бѣлъ и вкусенъ и имѣлъ видъ небольшихъ шариковъ: корка его была такъ соблазнительна, что одна съ водою могла бы показаться лакомствомъ. Но кромѣ воды было чѣмъ размачивать ее; на столѣ стояла кожаная фляга, содержащая около двухъ пинтъ лучшаго Бонскаго вина.

Такое раздолье возбудило бы, какъ говорится, аппетитъ и въ мертвомъ.— Какое же дѣйствіе должно оно было произвести на молодаго человѣка лѣтъ двадцати, который уже два дня (надобно же сказать правду!) жилъ почти одними полузрѣлыми плодами, случайно ему попадавшимися и довольно умѣренною порціею ячменнаго хлѣба.— Онъ сперва кинулся на кушанье съ чеснокомъ и блюдо скоро опустѣло. Потомъ напалъ на пышный пирогъ, прорѣзалъ его до основанія и не одинъ разъ принимался за дѣло, поливая его изрѣдка виномъ, къ крайнему удивленію трактирщика и къ величайшему удовольствію дяди Петра.

Етотъ особенно, вѣрно видя, что сдѣлалъ лучшее дѣло, нежели думалъ, казалось восхищался аппетитомъ молодого- Шотландца; наконецъ примѣтивъ, что его дѣятельность ослабѣваетъ, онъ захотѣлъ снова ее возбудишь, приказавъ подать вареныхъ плодовъ, пряженцовъ и прочихъ лакомствъ, изобрѣтенныхъ для продолженія стола. На лицѣ его примѣтна была веселость, похожая на благосклонность и совершенно отличная обыкновеннаго выраженія лица его, холоднаго, строгаго и насмѣшливаго.— Люди пожилые всегда съ какимъ-то удовольствіемъ смотрятъ на забавы и упражненія молодости, если умъ ихъ не выведенъ изъ естественнаго своего положенія тайнымъ чувствомъ зависти, или безразсуднымъ соревнованіемъ.

Кентень Дюрнардъ съ своей стороны, хотя занятъ былъ столь приятно, но все не могъ не замѣтить, что черты человѣка, столь хорошо ею угощавшаго, которыя сперва показались ему такъ отвратительны, много выигрывали, если взглянуть на нихъ при содѣйствій нѣсколькихъ рюмокъ Бонскаго вина; и онъ приятельски пѣнялъ дядѣ Петру за насмѣшки надъ опоимъ аппетитомъ и за то, что самъ ничего не ѣлъ.

— Я пощусь, отвѣчалъ дядя Петръ, и до полудни ничего не беру въ ротъ, кромѣ нѣсколькихъ конфектъ и стакана воды. Потомъ, оборотясь къ трактирщику, прибавилъ: Скажи той дѣвушкѣ, чтобы принесла.

Ну! продолжалъ дядя Петръ по выходѣ трактирщика, сдержалъ ли я слово на счетъ обѣщаннаго завтрака?

— Я не встрѣчалъ лучшаго, отвѣчалъ Шотландецъ, съ тѣхъ поръ какъ оставилъ Гленъ-Улакинъ.

— Гленъ что такое! вскричалъ дядя Петръ; не хочешь ли ты призвать чорта, произнося такія слова?

— Гленъ-Улакинъ, доброй господинъ, то есть долина комаровъ. Такъ называется древнее наше владѣніе.— Вы приобрѣли право надъ нимъ смѣяться, если вамъ угодно.

— Я ни чуть не хочу оскорблять тебя, мой другъ; а хотѣлъ сказать, что если тебѣ нравится нынѣшній столъ, то у стрѣлковъ Шотландской гвардіи ежедневно бываетъ такой же, и даже лучше.

— Не мудрено.— Если они всю ночь заперты въ ласточкиныхъ гнѣздахъ, то поутру должны чувствовать жестокій аппетитъ.

— И у нихъ есть вдоволь, чѣмъ унять его; имъ не нужно, какъ Бургундцамъ, ходить съ голой спиной, чтобъ желудокъ былъ полонъ.— Они одѣты, какъ Графы, а пируютъ, какъ Аббаты.

— Радуюсь за- нихъ.

— Такъ за чѣмъ же- не служить съ ними, молодой человѣкъ? Я увѣренъ, что дядя твой могъ бы помѣстить тебя въ дружину при первой выбыли; да сказать ли тебѣ потихоньку, я самъ имѣю нѣсколько власти и могу быть тебѣ полезенъ: надѣюсь, что ты также хорошо ѣздишь верьхомъ, какъ стрѣляешь изъ лука?

— Всѣ, носившіе имя Дюрвардовъ, никогда не уступали въ искуствѣ ѣздить верьхомъ ни кому изъ тѣхъ, которые становились въ стремя кованымъ башмакомъ; и право я не знаю, почему бы мнѣ не принять обязательнаго вашего предложенія. Пища и одежда вещи необходимыя; да вотъ изволите видѣть, наша братья думаетъ объ чести, объ повышеніи, о славныхъ воинскихъ подвигахъ. Вашъ Король Людовикъ — будь надъ нимъ благодать Божія, какъ надъ другомъ и союзникомъ Шотландіи; но онъ вѣкъ сидитъ въ етомъ замкѣ, или переходитъ изъ одной крѣпости въ другую. Онъ приобрѣтаетъ города и провинціи политическими посольствами, а не остріемъ меча.— А я, такъ держусь мнѣнія Дугласовъ, которые всегда были въ полѣ, потому что имъ пѣніе жаворонка болѣе нравилось, чѣмъ пискъ мышей.

— Молодой человѣкъ, не суди такъ дерзско дѣла Государей. Людовикъ старается сберегать кровь своихъ подданныхъ, а на свою не скупъ. Онъ доказалъ свою храбрость при Моплери»

— Да, но етому лѣтъ двѣнадцать, если не больше. А мнѣ хотѣлось бы служитъ такому Государю, который бы сохранялъ честь свою въ одинакомъ блескѣ со щитомъ своимъ и который бы всегда былъ первый посреди сѣчи.

— Чтожь ты не остался въ Бриссолѣ съ Герцогомъ Бургундскимъ?— Онъ бы тебѣ ежедневно доставлялъ случай ломать себѣ ребра, а чтобы дѣло было вѣрнѣе, то самъ бы взялся переломать ихъ тебѣ; особливо, если бъ узналъ, что ты побилъ одного изъ его лѣсничихъ.

— Правда. Моя несчастная звѣзда загородила мнѣ ету дорогу,

— Да развѣ мало начальниковъ, которые не побоятся чорта и у которыхъ молодой вертопрахъ всегда найдетъ службу?— Напримѣръ, что ты думаешь о Вильгельмѣ Ла Маркскомъ?

— Что такое?— Длинно-бородой человѣкъ, вепрь Арденскихъ лѣсовъ! Чтобъ я сталь служить начальнику грабителей и убійцъ; разбойнику, которой пожалуй убьетъ крестьянина», чтобъ завладѣть его кафстаномъ; которой губитъ священниковъ и богомольцевъ, какъ бы Рыцарей, или военныхъ людей!— Я положилъ бы вѣчное пятно на щитѣ моего отца.

— Ну чтожь! молодой головорѣзъ, сели вепрь тебѣ не нравится, почему бы не идти къ молодому Герцогу Гельдернскому?

— Я скорѣй пойду къ чорту!— Сказать ли вамъ кой-что на ушко: ета ноша слишкомъ тяжела для земли; адъ ужь открытъ для него.— Говорятъ, что онъ держитъ отца своего въ тюрмѣ и что даже рѣшился поднять руку на него. Можете ли вы повѣрить етому?

Дядя Петръ какъ будто смѣшался, видя чистосердечный ужасъ, съ которымъ молодой Шотландецъ говорилъ о неблагодарности сыновней, и отвѣчалъ ему:

— Если Герцогъ побилъ своего отца, то ручаюсь, что этотъ отецъ не разъ бивалъ его: такъ ето небольшая уплата.

— Мнѣ удивительно слышать ето отъ тебя, сказалъ молодой Шотландецъ, вспыхнувъ отъ негодованія.— Такой сѣдой головѣ, какъ твоя, должно бы умѣть лучше выбирать предметы для шутокъ.— Если старый Герцогъ билъ своего сына въ ребячествѣ, то видно мало билъ. Лучше бы онъ уморилъ его подъ розгами, чѣмъ оставилъ живаго, къ стыду всего христіанства.

— Если такъ, то видя какъ ты разбираешь характеры Государей и Вождей, я думаю всего лучше тебѣ самому сдѣлаться начальникомъ; гдѣ жь такой мудрецъ найдетъ себѣ достойнаго повелителя?

— Ты смѣешься надо мною, дядя Петръ, и можетъ быть за дѣло. Но ты не назвалъ мнѣ вождя, исполненнаго храбрости, у котораго подъ начальствомъ славное войско, и которому съ честью можно служить.

— Не понимаю, о комъ ты говорить.

— Ну объ томъ, который, какъ гробница Магометова (да будетъ проклятъ лжепророкъ!) виситъ между двумя магнитами; кого не льзя назвать ни Французомъ, ни Бургундцемъ, по который умѣетъ держать ихъ въ равновѣсіи и заставляетъ обоихъ владѣтелей, не смотря на ихъ могущество, бояться себя.

— А все не смѣкну кто бы ето былъ, повторилъ дядя Петръ съ задумчивымъ видомъ.

— Да кому же быть, кромѣ благороднаго Людовика Люксембургскаго, Графа Сен-Поля, Великаго Конетабля Франціи? Онъ держится съ маленькимъ своимъ войскомъ, поднявъ голову наравнѣ съ Королемъ Людовикомъ и Герцогомъ Карломъ и качаясь между ими, какъ ребенокъ, стоящій посреди доски, которой края поперемѣнно подымаются и опускаются двумя его товарищами.

— И етотъ ребенокъ можетъ упасть больнѣе всѣхъ троихъ. Но послушай, мой другъ, ты грабежъ считаешь преступленіемъ: знаешь ли, что твой премудрый Графъ Сен-Поль первый показалъ примѣръ выжигать селенія въ военное время; и что до постыдныхъ опустошеній, имъ совершенныхъ, обѣ стороны щадили открытыя села и города, которые не сопротивлялись.

— По чести, если ето правда, то я подумаю, что ни одинъ изъ стихъ великихъ людей ни лучше другаго; и что выбирать одного изъ нихъ все равно, что выбирать дерево, на которомъ бы тебя повѣсили.— Но стоить Графъ Сен-Поль, стогнъ Конетабль, нашелъ средство завладѣть городомъ, названнымъ но имени моего покровителя, Св. Кентеня. (Тутъ молодой Шотландецъ перекрестился.) — А мнѣ сдается, что еслибъ я былъ тамъ, то мой покровитель призрѣлъ бы меня; по теперь видно онъ забылъ Кентеня Дюрварда, своего духовнаго сына, что покинулъ его на день безъ пищи, а на другой оставилъ гостеприимству чужеземца, купленному баней въ славной рѣкѣ Шерѣ, или въ одной изъ рѣкъ, въ нее впадающихъ.

— Не ропщи на угодниковъ, дружокъ, сказалъ дядя Петръ. Св. Хуліанъ вѣрный покровитель странниковъ, и можетъ случиться, что блаженный Св. Кентень сдѣлалъ для тебя больше и лучше, нежели ты думаешь.

При сихъ словахъ, дверь отворилась и молодая дѣвушка, на взглядъ лѣтъ пятнадцати, принесла подносъ, покрытый камчатною салфеткою, на которомъ стояла банка тѣхъ сушеныхъ сливъ, которыми городъ Туръ всегда славился. На немъ стоялъ также кубокъ, отлично отчеканенный, этимъ искусствомь золотые мастера въ городѣ тогда славились передъ прочими городами Франціи, не выключая самой столицы. Наружность етаго кубка была столь красива, что Дюр варду не пришло въ голову взглянуть серебряный онъ, или просто оловянный, какъ стаканъ, стоящій передъ нимъ на столѣ, и который но блеску можно было почесть сдѣланнымъ изъ драгоцѣннѣйшаго металла.

Но видъ молодой дѣвушки, держащей подносъ, привлекъ вниманіе Дюрварда болѣе, нежели то, что было на подносѣ.

Онъ скоро замѣтилъ, что многочисленныя длинныя косы прекрасныхъ черныхъ волосъ, которые подобно молодымъ Шотландкамъ она носила безо всякаго украшенія, кромѣ плющеваго вѣнка, осѣняли лицо ея природнымъ покрываломъ; по правильнымъ чертамъ, чорнымъ глазамъ и задумчивому виду, ее можно было бы принять за грустную Мельпомену; но легкій румянецъ на щекахъ и улыбка на губахъ и во взглядѣ, заставляли думать, что веселость не была чужда столь обворожительному лицу, хотя и не составляла обыкновеннаго его выраженія.— Кентеню также показалось, что горестныя обстоятельства придавали наружности столь молодой и прекрасной дѣвушки видъ важности, обыкновенно чуждый красотѣ на зарѣ юныхъ лѣтъ; а какъ воображеніе молодаго человѣка скоро выводитъ заключеніе изъ самыхъ легкихъ началъ, то ему вздумалось заключить изъ послѣдующаго, что судьба етой прелестной незнакомки покрыта тайною и безмолвіемъ.

— Что ето Значитъ, Жакелина? сказалъ дядя Петръ при ея входѣ. Я кажется приказалъ Перстѣ принесть мнѣ все нужное.— Клянусь Пасхою! Развѣ она считаетъ себя слишкомъ важною дамою, что не хочетъ мнѣ служить?

— Матушка нездорова, отвѣчала Жакелина скоро и почтительно, она не выходитъ изъ комнаты.

— Надѣюсь, что она тамъ одна! вскричалъ дядя Петръ съ важностію, я старой воробей, и меня не обманутъ выдуманною болѣзнію.

При сихъ словахъ Жакелина поблѣднѣла и даже зашаталась», ибо должно признаться, что голосъ и взглядъ дяди Петра, всегда грубые, насмѣшливые и неприятные, становились грозными и ужасными, когда выражали гнѣвъ, или подозрѣніе.

Привязанность къ прекрасному полу тотчасъ пробудилась въ душѣ молодаго нашего Горца, и онъ подошелъ къ Жакелинѣ, чтобы облегчить ее отъ ноши; она отдала ему подносъ съ видомъ задумчивымъ, бросивъ на сердитаго старика робкой и безпокойной взглядъ. Не въ природѣ было противиться выраженію стихъ нѣжныхъ глазъ, которые, казалось, умоляли о сожалѣніи», и дядя Петръ сказалъ ей, безъ неудовольствія, съ кротостію какую только могло выразить его лицо: — Я не браню тебя Жакелина; ты еще слишкомъ молода, чтобъ быть, чѣмъ къ несчастно будешь со временемъ…. обманчивою и коварною, какъ и весь твой вѣтреный полъ,— никто не достигъ зрѣлыхъ лѣтъ,

— Я не имѣвъ случая узнать васъ всѣхъ, и потъ Шотландской воинъ, который дно же тебѣ скажетъ.

Жакелина бросила мгновенно взглядъ на молодаго чужеземца, какъ бы повинуясь дядѣ Петру но ein отъ взглядъ, не смотря на быстроту свою, показался Дюрварду воззваніемъ къ его великодушію. Съ поспѣшностію молодаго человѣка и съ романическимъ почтеніемъ къ прекрасному полу, которое внушено ему было воспитаніемъ, онъ тотчасъ отвѣчалъ, что броситъ перчатку поединка противнику равнаго съ нимъ званія и лѣтъ, который осмѣлится сказать, что черты, подобныя тѣмъ, которыя онъ видитъ, могутъ не быть оживлены чистѣйшею душою.

Щеки молодой дѣвушки покрылись смертельною блѣдностію и она бросила торопливой взглядъ на дядю Петра, въ которомъ выходка молодаго Шотландца казалось произвела только улыбку презрѣнія, а не одобренія. Кентень, у коего вторая мысль обыкновенно поправляла первую, постыдился етѣхъ словъ, которыя могли почесться хвастовствомъ передъ старцемъ, миролюбивымъ по самому званію своему; и добровольно подвергаясь наказанію равно справедливому и соразмѣрному своей винѣ, онъ рѣшился терпѣливо переносить заслуженныя насмѣшки.— Онъ подалъ дядѣ Петру подносъ, краснѣя и съ замѣшательствомъ, которое тщетно старался скрывать.

— Ты молодой безумецъ, сказалъ ему дядя Петръ; и ты женщинъ знаешь не лучше чѣмъ Государей, которыхъ сердца Господь Богъ, прибавилъ онъ набожно перекрестившись, держитъ въ своей десницѣ.

— А ктожь держитъ сердца женщинъ? спросилъ Кентень, рѣшившись не поддаваться повелительному виду етаго необыкновеннаго человѣка, котораго гордое и безпечное обращеніе имѣло на него вліяніе, нѣсколько обидное ему самому»

— Думаю, что объ етомъ надобно спросить у кого нибудь другаго, отвѣчалъ дядя Петръ очень хладнокровію.

Однакожь ета новая неудача не совсѣмъ смѣшала Кентень Дюрварда.— Ужь конечно, подумалъ онъ, какъ бы сытенъ и хорошъ ни былъ завтракъ, я изъ етакихъ пустяковъ не сталъ бы потакать етому Турскому мѣщанину. Собакъ и соколовъ прикармливаютъ; человѣка же можно привязать только дружбою, да послугою. Но етотъ мѣщанинъ, право, необыкновенный человѣкъ; а ето обворожительное явленіе, которое скоро исчезнетъ, ето совершенное созданіе не можетъ принадлежать столь низкому званію, не можетъ даже зависѣть отъ етаго богатаго мѣщанина, хотя онъ и показываетъ надъ нею нѣкоторую власть, какъ и надъ всѣмъ, что случайно попадетъ въ малый кругъ его. Удивительно какую важность ети Фламандцы и Французы придаютъ богатству,— гораздо больше, чѣмъ оно стоитъ у право, я думаю, что этотъ старый купецъ относитъ къ своимъ деньгамъ улаженіе, которое я оказываю его лѣтамъ. Я, Шотландскій дворянинъ, древняго рода и отличнаго происхожденія, а онъ — Турскій купецъ!

Вотъ мысли, которыя, быстро слѣдовали другъ за другомъ въ умѣ молодаго Дюрварда, между тѣмъ какъ дядя Петръ говорилъ Жакелинѣ, съ улыбкою поглаживая прекрасныя волосы ея.— Етотъ молодой человѣкъ будетъ служитъ мнѣ, Жакелина; ты можетъ идти. Я скажу твоей безпечной матери, что она напрасно выпускаетъ тебя безъ нужды на показъ.

— Ей только хотѣлось услужить вамъ, отвѣчала молодая дѣвушка: надѣюсь, что вы не будете недовольны вашею родственницей* потому что…

— Клянусь Пасхою! вскричалъ дядя Петръ, прерывая ее съ живостію, по безъ, грубости, не хочешь ли ты споришь со мною, или осталась здѣсь поглядѣть на етаго молодца? Поди отсюда; онъ дворянинъ и, мнѣ довольно его для прислуги.

Жакелина вышла; столь быстрый уходъ такъ занялъ Дюрварда, что прервалъ нить его размышленій, и онъ машинально повиновался, когда дядя Петръ, небрежно кинувшись въ большія кресла, сказалъ ему голосомъ человѣка, привыкшаго повелѣвать:

— Поставь етотъ подносъ передо мною.

Купецъ наморщилъ брови такъ, что почти задвинулъ ими быстрые глаза свои, которые однакожъ изрѣдка проглядывали мгновеннымъ и блестящимъ лучемъ, подобно солнцу, которое скрываясь въ черной тучѣ, по временамъ сіяетъ изъ-за оной.

— Не правда ли, что ето прелестное созданіе? спросилъ дядя Петръ у Кентеня поднявъ голову и пристально взглянувъ на него; дѣвушка прелюбезная, хотя и служанка въ гостинницѣ? Ей хорошо бы сидѣть за столомъ честнаго мѣщанина; да худо воспитана, низкаго рода.

Часто бываетъ, что слово, сказанное случайно, разрушаетъ великолѣпные воздушные замки; и тогда строитель не слишкомъ благодаренъ тому, кто сказалъ ето пагубное слово, хотя бы онъ и не думалъ вредить. Кентень смѣшался и готовъ былъ, самъ не зная за что, разсердиться на етаго старика, который увѣдомилъ его, что ето обворожительное созданіе было ни больше, ни меньше того, что показывали его занятія,— служанка въ трактирѣ; правда что служанка высшаго разряда (она вѣроятно была племянница, или родственница трактирщика), по все таки служанка, обязанная поддѣлываться ж» нраву всѣхъ постояльцевъ, которымъ должна была прислуживать, и особенно ко нраву дяди Петра, у котораго по видимому было довольно причудъ и довольно богатства, чтобы требовать исполненія оныхъ.

Еще ему приходило на мысль, что надобно растолковать старику различіе между ихъ званіями и объяснить ему, что никакое богатство не можетъ поравнять его съ Дюрвардомъ изъ Гленъ-Улакина. Однако жь, когда онъ-взглядывалъ на дядю Петра, готовясь сказать ему объ этомъ нѣсколько словъ, то находилъ въ его лицѣ, не смотря на потупленные глаза, на худощавыя черты-и простое платье, нѣчто мѣшавшее ему объявить преимущество, которое думалъ онъ имѣть надъ купцомъ. Напротивъ, чѣмъ чаще и пристальнѣе онъ глядѣлъ на него, тѣмъ болѣе любопытствовалъ узнать, что ето за человѣкъ и какого званія; онъ внутренно воображалъ его однимъ изъ первыхъ сановниковъ, или по крайней мѣрѣ., синдиковъ Турскихъ; словомъ, принималъ его за человѣка, приученнаго какимъ бы то ни было образомъ, требовать и получать почтеніе.

Между тѣмъ, дядя Петръ, казалось, снова предался размышленіямъ, по окончаніи которыхъ набожно перекрестился и съѣлъ нѣсколько сливъ и одинъ бисквитъ. Потомъ знакомъ приказалъ Кентеню подать себѣ кубокъ, о которомъ мы уже говорили; но когда тотъ сталъ подавать ему, онъ спросилъ прежде, чѣмъ дотронулся до кубка: — Кажется ты сказывалъ, что ты дворянинъ?

— Конечно дворянинъ, отвѣчалъ Шотландецъ, если для етаго достаточно пятнадцати поколѣній. Я ужь сказалъ тебѣ; да не безпокойся, дядя Петръ: меня всегда учили, что младшій долженъ служить старшему.

— Прекрасное правило, отвѣчалъ купецъ, принимая изъ рукъ кубокъ и наливъ въ него воды изъ кувшина, который казался того же металла,— и по видимому ни мало не заботясь о приличіяхъ.

— Чортъ возьми непринужденность и свободное обращеніе етаго мѣщанина! подумалъ молодой человѣкъ. Онъ заставляетъ благороднаго Шотландца служить себѣ съ столь же малою вѣжливостію, съ какою бы я потребовалъ того же отъ крестьянина изъ Глен-Нелы.

Между тѣмъ дядя Петръ, опорожнивъ кубокъ, сказалъ своему товарищу:— По вкусу, съ какимъ ты пилъ Бонское вино, я думаю тебѣ не очень хочется отвѣчать мнѣ моимъ напиткомъ. Но у меня есть снадобье, которое можетъ простую воду превратить въ лучшее вино.

Говоря-такимъ образомъ, онъ вынулъ изъ-за пазухи большой кошелекъ изъ кожи морской выдры и насыпалъ маленькихъ серебряныхъ монетъ до половины кубка, который былъ не слишкомъ широкъ.

— Ты долженъ больше благодарить покровителя своего Св. Кентеня и Св. Іуіана, нежели думаешь, молодой человѣкъ,— сказалъ дядя Петръ, и совѣтую тебѣ во имя ихъ раздать нѣсколько милостыни. Останься въ етой харчевнѣ, пока увидишь родственника своего Рубца, котораго нынче вечеромъ смѣнятъ съ караула. Я постараюсь увѣдомишь его, что можетъ здѣсь найти тебя, потому что у меня есть дѣло въ замкѣ.

Кентень Дюрвардъ раззѣвалъ ротъ, чтобы отказаться отъ подарка, предлагаемаго ему тороватостью новаго знакомца, но дядя Петръ, содвинувъ густыя брови, приосанясь и принявъ видъ важнѣе прежняго, сказалъ ему повелительнымъ голосомъ: — Безъ отговорокъ, молодой человѣкъ; дѣлай, что тебѣ велятъ.

При сихъ словахъ, онъ вышелъ изъ комнаты, запретивъ знакомъ Кентеню слѣдовать за собою.

Молодой Шотландецъ остолбенѣлъ и не зналъ, что подумать обо всемъ, съ нимъ случившемся. Первымъ его движеніемъ, если не самымъ благороднымъ, то самымъ естественнымъ, было взглянуть на кубокъ, до половины наполненный серебряными деньгами, которыхъ можетъ быть и четвертой доли онъ съ роду не имѣлъ въ своемъ распоряженіи. Но честь позволяла ли дворянину принять подарокъ етаго богатаго простолюдина? Вопросъ былъ затруднителенъ; ибо, хотя онъ и славно позавтракалъ, но все ему было не съ чѣмъ возвратиться въ Дижонъ, если бы захотѣлъ опредѣлиться въ службу къ Герцогу Бургундскому, подвергаясь всему его гнѣву, или идти въ Сен-Кентень, если бы предпочелъ Конетабля Сен-Поля, потому что онъ рѣшился предложить свои услуги одному изъ-этихъ двухъ владѣтелей, если не Французскому Королю. Наконецъ онъ придумалъ умнѣе всего, чтобы могло придти ему въ голову при тогдашнихъ обстоятельствахъ: послушать совѣтовъ своего дяди. Въ ожиданіи, положилъ онъ деньги въ свой бархатной мѣшокъ и кликнулъ трактирщика, чтобы велѣть прибрать серебряный кубокъ, а между тѣмъ разспросить его объ етомъ тороватомъ купцѣ, который умѣлъ говорить такимъ повелительнымъ голосомъ.

Трактирщикъ пришелъ тотчасъ; и хотя не былъ слишкомъ откровененъ, все молчалъ менѣе прежняго. Онъ рѣшительно отказался взять серебряной кубокъ, говоря, что не имѣетъ на ето никакого права; кубокъ принадлежалъ дядѣ Петру, который подарилъ его тому, кого угощалъ завтракомъ.— Правда, были и у него четыре серебряныя стопы, доставшіяся ему отъ блаженной памяти покойной бабушки; но онѣ также были похожи на этотъ прекрасной чеканены и сосудъ, какъ рѣпа на персикъ.— Ето одинъ изъ славныхъ Турецкихъ кубковъ, работы Мартына Доминика, который могъ состязаться въ искуствѣ со всѣми Парижскими мастерами.

— А что ето за дядя Петръ, спросилъ Кентень, который дѣлаетъ такіе прекрасные подарки чужеземцамъ?

— Кто такой дядя Петръ? повторилъ трактирщикъ, медленно выпуская ети слова изо рта.

— Ну да, сказалъ Дюрвардъ живо и повелительно. Кто такой этотъ дядя Петръ, который выказываетъ себя такимъ тороватымъ? И кто этотъ мясникъ что ли, котораго онъ послалъ впередъ заказать завтракъ?

— Право, сударь, что касается до дяди Петра, то не худо было бы вамъ самимъ у него спросить а тотъ, что приходилъ заказывать завтракъ, избави насъ Богъ короче съ нимъ познакомиться!

— Тутъ есть что-нибудь таинственное! Этотъ дядя Петръ сказалъ мнѣ, что онъ купецъ.

— Если онъ вамъ ето сказалъ, видно что правда.

— А какою торговлею онъ занимается?

— О! прекраснѣйшею торговлею. Между прочимъ завелъ онъ здѣсь етѣ шелковичныя издѣлія, которыя могутъ поспорить съ тѣми богатыми матеріями, что Венеціанцы вывозятъ изъ Индіи, или Китая. Вы дорогой видѣли, сколько насажено тутовыхъ деревьевъ: ето все іго приказанію дяди Петра, для разведенія шелковичныхъ червей.

— Ну, любезный другъ, а кто ета молодая дѣвушка, которая приносила подносъ?

— Ето моя постоялица, съ нею живетъ опекунша, постарѣ; я думаю, какая-нибудь тетка, или родственница.

— Развѣ у васъ въ обыкновеніи заставлять постояльцевъ служить гостямъ?— Я замѣтилъ, что дядя Петръ не хотѣлъ ничего взять изъ твоихъ рукъ, или изъ рукъ твоего мальчика.

— Богачи имѣютъ свои прихоти, потому, что могутъ платить за нихъ. Дядя Петръ не въ первый разъ умѣлъ заставить дворянъ себѣ прислуживать.

Молодой Шотландецъ нѣсколько обидѣлся стамъ замѣчаніемъ; но, скрывая свою досаду, спросилъ: можно ли занять у него комнату на сутки, а можетъ быть и болѣе.

— Разумѣется, на сколько вамъ будетъ угодно.

— А живучи, подъ одной кровлей съ етими дамами, могу ли я отдашь имъ свое почтеніе?

— Право не знаю. Онѣ не выходятъ сами и къ себѣ никого не принимаютъ.

— Выключая дяди Петра, не правда ли?

— Мнѣ не позволено говорить ни о какомъ исключеніи, отвѣчалъ трактирщикъ съ почтительною твердостію.

Кентень думалъ о себѣ слишкомъ много, въ сравненіи съ возможностію поддержать ето высокое мнѣніе. Обидясь нѣсколько отвѣтомъ трактирщика, онъ рѣшился воспользоваться обычаемъ того времени.

— Отнеси этимъ дамамъ, сказалъ онъ, бутылку сладкаго вина; засвидѣтельствуй имъ глубочайшее мое почтеніе и скажи, что Кентень Дюрвардъ, изъ дома Гленъ-Улакина, благородный Шотландскій воинъ, живущій теперь вмѣстѣ съ ними въ этой гостинницѣ, проситъ позволенія лично имъ откланяться.

Трактирщикъ вышелъ, воротился почти въ то же мгновеніе и сказалъ, что дамы благодарятъ Шотландскаго воина, не смѣютъ принять его подарка и сожалѣютъ, что по уединенной жизни своей не могутъ принять его самаго.

Кентень закусилъ губы; потомъ, наливъ себѣ вина, котораго не приняли и которое трактирщикъ поставилъ на столъ, сказалъ самъ себѣ:— Клянусь обѣднею! чудная земля. Купцы своимъ обращеніемъ и щедростію похожи на вельможей, и дѣвочки, живущія въ трактирѣ, важничаютъ какъ переодѣтыя Принцессы. Однако жь я опять увижу ету черноглазую красавицу, если самъ чортъ не впутается въ ето дѣло.

Принявши ето мудрое намѣреніе, онъ велѣлъ проводить себя въ назначенную комнату.

Трактирщикъ повелъ его по витой лѣстницѣ въ галлерею, къ которой примыкали многія двери, подобію монастырскимъ кельямъ. Ето сходство не слишкомъ понравилось нашему герою, который съ большою скукою вспоминалъ, какъ рано его стали приучать къ монашеской жизни. Трактирщикъ остановился въ концѣ галлереи, выбралъ ключъ изъ связки, висѣвшей у него на поясѣ, отворилъ дверь и указалъ Дюрварду комнату, устроенную внутри башенки.— Правда, что она была очень узка, а то чиста, въ. сторонѣ отъ прочихъ и снабжена прекрасною постелью и мебелью гораздо превосходнѣе той, которая обыкновенію бываетъ въ трактирахъ; еловомъ, она показалась ему маленькимъ чертогомъ.

— Надѣюсь, сударь, что вамъ понравится ваша комната, сказалъ выходя трактирщикъ. Мой долгъ угождать всѣмъ друзьямъ дяди Петра.

— Счастливо жъ я нырнулъ сего дня по утру! вскричалъ Кентень, окинувъ глазами комнату по уходѣ трактирщика; со мной отроду етаго не бывало. Подлинно счастье рѣкою льспіся.

Сказавъ ето, онъ подошелъ къ окну, освѣщавшему его горницу. Такъ какъ башенка довольно выдалась въ сторону отъ всего строенія, то видѣнъ быль не только прекрасный, довольно большой садъ трактира, но и тутовыя деревья, будто бы разведенныя дядею Петромъ для вскормленія шелковичныхъ червей. А смотря вдоль стѣны, видна было другую башенку, освѣщенную окномъ, расположеннымъ прямо противъ того, у котораго теперь стоялъ нашъ Герой. Человѣку, старѣе Кентеня двадцатью годами, трудно рѣшить отъ чего ета башенка и ето окошко занимали его болѣе, чѣмъ хорошій садъ и прекрасныя тутовыя деревья; ибо, къ сожалѣнію, на башенку, которой окно открыто только для воздуха, но защищено отъ солнца и можетъ бытъ отъ любопытныхъ взоровъ, слишкомъ сорока лѣтніе глаза смотрятъ равнодушно, хотя бы и примѣтили у окна лютню, де половины закрытую легкимъ шелковымъ покрываломъ зеленаго цвѣта. Но въ счастливомъ возрастѣ Дюрварда, такія случайности достаточны для основанія сотни воздушныхъ замковъ, воспоминаніе которыхъ заставляетъ улыбнуться человѣка зрѣлыхъ лѣтъ, если еще онъ иногда со вздохомъ объ нихъ думаетъ.

Такъ, какъ очень вѣроятно, что другъ нашъ Кентень желалъ узнать нѣсколько по болѣе о прекрасной своей сосѣдкѣ, владѣтельницѣ лютни и покрывала, какъ вѣроятно по крайней мѣрѣ, что онъ желалъ узнать, не та ли эта дѣвушка, которая при немъ такъ смиренно прислуживала дядѣ Петру, то можно догадаться, что онъ не высунулся до половины изъ окошка, съ разинутымъ ртомъ и глазами, горящими отъ любопытства. Дюрвардъ умѣлъ искуснѣе ловить птицъ. Тщательно прижавшись къ стѣнѣ, онъ осторожно протянулъ голову и взглянулъ сквозь рѣшетчатый ставень: етѣ старанія доставили ему удовольствіе видѣть прекрасную, бѣлую какъ лилія, ручку, которая взяла висѣвшую лютню; и чрезъ нѣсколько минутъ слухъ его раздѣлилъ награду его ловкости.

Обитательница башенки пропѣла маленькую пѣсенку, совершенно подобную тѣмъ, которыя по мнѣнію нашему пѣвали знатныя дамы рыцарскихъ временъ, между тѣмъ, какъ рыцари и трубадуры слушали ихъ со вздохами. Въ словахъ не было довольно чувства, остроумія и воображенія, чтобы отвлечь вниманіе отъ музыки, а музыка своею ученостію не мѣшала слушать слова. Стихотворецъ и музыкантъ, по видимому были такъ необходимы другъ-другу, что если бы прочли пѣсню безъ музыки, или сыграли одинъ голосъ, то стихи и ноты равно бы потеряли всю цѣну. Можетъ быть мы напрасно сохраняемъ здѣсь пѣсню, которая сочинена была вовсе не для чтенія, но единственно для пѣнія.

 

Мой другъ, пора мнѣ быть съ тобою!

Свѣтило дня сокрылося въ кодахъ»,

Роса блеститъ на шелковыхъ лугахъ;

И вѣтръ возсталъ надъ сонною волною.

Днемъ жаворонокъ пѣлъ;

Настала ночь, онъ полетѣлъ

Къ подругѣ отдохнуть разсвѣта въ ожиданьи;

И вѣтръ, и птицы, и цвѣты,

Всѣ счастья знаютъ часъ…А ты?

А медлишь ты одинъ въ урочный часъ свиданья!

 

Придти спѣшитъ пастушка къ другу:

Давно ее онъ въ рощѣ темной ждетъ;

Младый герой подъ окнами поетъ

Свой сладкій плѣнъ и нѣжную подругу.

Въ лазури горнихъ мѣстъ,

Всѣхъ ярче звѣздъ, всѣхъ краше звѣздъ,

Горитъ звѣзды любви волшебное сіянье;

Чертогъ, обитель нищеты,

Равно подвластны ей…А ты?

Ахъ! медлишь ты одинъ въ урочный часъ свиданья!

 

Чтобы читатель ни подумалъ объ етой простой пѣснѣ, она произвела сильное впечатлѣніе на Кентеня, когда онъ услышалъ ее пропѣтую нѣжнымъ и прилитымъ голосомъ, котораго звуки сливались со вздохами зефира, льющаго въ окно блауханія цвѣтовъ. Пѣвица была видна, но не совсѣмъ, такъ что ее не льзя было узнать; и ето обстоятельство придавало всей сценѣ таинственный видъ, еще болѣе ее украшающій.

При концѣ втораго куплета Дюрвардъ открылся болѣе Нѣмъ прежде, желая лучше разглядѣть сирену, его обворожающую.— Музыка тотчасъ окончилась; затворили окно, задернули занавѣску и тѣмъ прервали наблюденія сосѣда изъ второй башенки.

Кентень былъ очень огорченъ и удивленъ слѣдствіями своей поспѣшности; но утѣшился надеждою, что дѣвушка съ лютней не такъ легко оставить инструментъ, на которомъ такъ хорошо играла, и не будетъ столь жестока, чтобы лишить себя чистаго воздуха и удовольствія отворять окно, съ безжалостнымъ намѣреніемъ одной наслаждаться прелестными звуками своего голоса; можетъ быть и самолюбіе нѣсколько участвовало въ сихъ утѣшительныхъ размышленіяхъ. Если, по догадкамъ его, обитательница ближней башенки была прекрасная черноволосая дѣвушка, то онъ невольно вспоминалъ, что въ другой живетъ молодой воинъ, красивый, статный, исполненный огня и живости; а романы, emu дальновидные наставники юности, научили его, что хотя дѣвицы бываютъ застѣнчивы и осторожны, но совсѣмъ тѣмъ любопытствуютъ узнавать дѣла своихъ сосѣдей и иногда принимаютъ въ нихъ участіе.

Во время сихъ размышленій Кентеня, мальчикъ пришелъ сказать ему, что какой-то военной хочетъ съ нимъ повидаться.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Воинъ.

Военный, ожидавшій Кентеня Дюрварда въ комнатѣ, гдѣ онъ завтракалъ, былъ одинъ изъ тѣхъ, про которыхъ Людовикъ XI давно сказалъ, что они въ своихъ рукахъ держатъ судьбу Франціи, ибо имъ повѣрилъ онъ охраненіе своей особы.

Сія знаменитая дружина, называемая стрѣлками Шотландской гвардіи, была составлена Карломъ VI, по причинамъ, важнѣйшимъ нежели какія обыкновенно полагаются для окруженія престола наемнымъ войскомъ. Раздоры, отторгнувшіе отъ него болѣе половины Королевства и сомнительная вѣрность дворянства, еще защищавшаго его сторону, не позволяли ему ввѣрить охраненіе своей особы собственнымъ подданнымъ. Шотландцы были наслѣдственными врагами Англіи, старинными друзьями и, казалось, природными союзниками Франціи. Они были бѣдны, храбры и вѣрны. Избыточное населеніе ихъ земли, болѣе прочихъ странъ Европы производящей отважныхъ смѣльчаковъ; всегда доставляло кѣмъ дополнять ихъ ряды. Сверхъ сего ихъ требованія на старинное дворянство давали имъ право болѣе всякаго другаго войска приближаться къ особѣ Монарха, а малочисленность не допускала бунтовать и властвовать тамъ, гдѣ они должны были повиноваться

Съ другой стороны, Французскіе Государи считали политическимъ долгомъ снискать привязанность етой отборной дружины, давая имъ почетныя преимущества и значительное жалованье, которое большая часть изъ нихъ издержали съ военною расточительностію, для поддержанія мнимаго своего званія. Каждый изъ нихъ пользовался правами и почестями дворянина; а служба, приближая ихъ къ особѣ Короля, возвышала въ собственныхъ глазахъ и во мнѣніи всѣхъ Французовъ. Они были великолѣпію вооружены, одѣты, снабжены лошадьми и каждый имѣлъ право держать оруженосца, пажа, слугу и двухъ прислужниковъ, изъ которыхъ одинъ назывался ножевщикомъ, по большому ножу, который онъ носилъ, чтобы добивать тѣхъ, которыхъ господинъ его опрокинетъ въ битвѣ. Съ такою свитой, одѣтый соотвѣтственно оной, стрѣлокъ Шотландской гвардіи былъ человѣкомъ важнымъ; а какъ выбылыя мѣста обыкновенно замѣщались тѣми, которые учились службѣ въ званіи пажей, то часто лучшія Шотландскія Фамиліи посылали дѣтей служить подъ надзоромъ приятеля, или родственника, до перваго случая къ повышенію.

Поелику ножевщикъ и товарищъ его были не дворяне и стало не могли надѣяться на такое повышеніе, то ихъ набирали изъ людей низшаго званія; по за хорошее жалованье господа всегда находили между кочующими одноземцами своими людей сильныхъ и храбрыхъ, готовыхъ служишь имъ въ етой должности.

Людвигъ Леслей, или, какъ мы чаще будемъ называть его, Рубецъ, ибо во Франціи его больше знали подъ етимъ именемъ, былъ человѣкъ крѣпкой, футовъ шести росту; черты лица его, и такъ не очень приятныя, казались еще грубѣе отъ огромнаго рубца, который начинаясь отъ верхней части лба, проходилъ мимо праваго глаза черезъ всю щеку и оканчивался подъ самымъ ухомъ. Ета грубая полоса, поперемѣнно красная, пурпуровая, мѣстами почти черпая, всегда составляла отвратительную противоположность съ цвѣтомъ лица его встревоженнаго, или спокойнаго, распаленнаго гнѣвомъ, или обыкновенію загорѣвшаго отъ солнца.

Его платье и оружія были великолѣпныя. На немъ былъ Шотландской токъ, осѣненный перомъ, съ серебрянымъ изображеніемъ Божіей Матери, вмѣсто кокарды. Сіе украшеніе Король даровалъ Шотландской гвардіи, ибо посвятилъ мечи ея служенію Пресвятой Дѣвы. Нашейникъ, нарукавники и поручи у Рубца были изъ лучшей стали съ серебреною насѣчкою», а кольчуга его блистала, какъ утренній иней зимою на кустарникѣ, Начнемъ было верхнее платье бѣлое бархатное, разрѣзанное на бонахъ подобно одеждѣ Герольда, съ вышитыми серебромъ большими крестами спереди и сзади. Набедренники и наколѣнники также были кольчатые, а башмаки обложены сталью. На правомъ боку висѣлъ широкой и острый кинжалъ, называемый тогда воля Божія; на богатой, шитой перевязи повѣшена была большая сабля; но для удобности онъ теперь держалъ въ рукѣ ето тяжелое оружіе, съ которымъ правила службы никогда не позволяли ему разставаться.

Хотя Дюрвардъ, какъ и всѣ молодые Шотландцы того времени, рано свыкся съ оружіемъ и войною, но ему показалось, что онъ сроду не видалъ воина столь грознаго вида и такъ хорошо одѣтаго, какъ тотъ, который обнялъ его въ ету минуту: emo былъ братъ его матери, Людвигъ Лсслей. Однако жь выраженіе лица вовсе не привлекательнаго, чуть было не заставило его отступить, между тѣмъ какъ любезный дядюшка, лаская ему обѣ щеки своими щетинистыми усами, поздравлялъ племянника съ проѣздомъ do Францію, и вмѣстѣ спрашивалъ какія вѣсти приносъ онъ изъ Шотландіи.

— Ничего добраго, любезный дядюшка, отвѣчалъ Дюрвардъ; но я радъ, что вы меня такъ скоро узнали.

— Я узналъ, бы тебя, дружокъ, сказалъ Рубецъ, хотя бы ты мнѣ попался въ пескахъ Бордосскихъ, взмостясь на ходули, какъ цапля. Да садись же, садись; и если ты принесъ мнѣ худыя вѣсти, то намъ вино поможетъ проглотить ихъ. Ей! Фосъ-Мезюръ, добрый хозяинъ! Вина, самаго лучшаго; да мигомъ.

Голосъ Шотландца тогда былъ также знакомъ въ трактирахъ около Плесси, какъ нынче голосъ Швейцарца въ Парижскихъ харчевняхъ; услышавъ его, повиновались тотчасъ и съ поспѣшностію страха. Скоро поставили между ими бутылку шампанскаго. Дядя налилъ себѣ большой стаканъ, а племянникъ только половину, чтобы отвѣчать привѣтствію дяди, извиняясь тѣмъ, что выпилъ уже поутру.

— Ета отговорка пристала бы сестрѣ твоей, племянникъ, сказалъ Рубецъ; бутылки не должно бояться, если хочешь обрости бородою и быть хорошимъ солдатомъ. Да ну же, доставай мнѣ вѣсти Шотландскія; что дѣлается въ Гленъ-Уланинѣ? здорова ли сестра?

— Она скончалась, дядюшка, отвѣчалъ Кентень печально.

— Скончалась, повторилъ дядя, болѣе съ удивленіемъ, нежели съ горестію; кой чортъ! она пятью годами была моложе меня, а я сроду не былъ такъ здоровъ, какъ теперь. Скончалась! быть не можетъ! у меня никогда голова не болѣла, развѣ пропируешь день, другой, третій съ веселою братіею. Такъ бѣдная сестра скончалась! Ну, племянникъ, а твой батюшка женился ли на другой?

Племянникъ еще не успѣлъ отвѣчать ему, но онъ угадалъ отвѣтъ но его удивленію и продолжалъ: — Не женился? я поклялся бы, что Алланъ Дюрвардъ не можешь жить безъ жены. Онъ любилъ порядокъ въ домѣ. Охотникъ былъ до хорошенькаго личика, а впрочемъ держался строгихъ правилъ. Бракъ доставлялъ ему все ето. Вотъ я такъ объ етомъ мало забочусь и не думаю о женитьбѣ, поглядывая на пригожую дѣвушку, гдѣ мнѣ грѣшнику женишься!

— Ахъ! дядюшка, почти за годъ до кончины матушка овдовѣла. Когда Огильвіи напали на Гленъ-Улакинъ, то батюшка, два дядюшки, оба брата, семеро изъ нашихъ родныхъ, минстрель, управитель и еще шесть человѣкъ нашихъ, были побиты защищая замокъ. Въ Гленъ-Улакинѣ не осталось ни одной печи, ниже камня на камнѣ.

— Клянусь крестомъ Св. Андрея! Вотъ что называется совершенное опустошеніе. Точно, ети Огильвіи всегда были опасные сосѣди для Гленъ-Улакина. Плохо, но такова, судьба войны. Судьба войны!… А когда стряслась ета бѣда, племянникъ?

Сдѣлавъ етотъ вопросъ, онъ опорожнилъ большой стаканъ винами торжественно покачалъ головою, услышавъ отъ племянника, что въ день Св. Іуды былъ годъ, какъ все семейство его погибло.

— Видишь! сказалъ Рубецъ, не говорилъ ли я тебѣ, что такова судьба войны? Въ этотъ же самый день я съ двадцатью товарищами взялъ приступомъ замокъ Чорной Скалы, принадлежащій Амальрику Желѣзной Лапѣ, начальнику Вольныхъ-копейщиковъ, о которомъ ты ужь вѣрно слыхалъ. Я убилъ его на порогѣ его дома и досталъ въ этомъ дѣлѣ столько золота, что сдѣлалъ ету славную цѣпь, которая прежде была вдвое длиннѣе. Вотъ кстати вспомнилъ, что мнѣ надобно употребить часть ея на святое дѣло. Андрей! ей! Андрей!

Андрей тотчасъ вошелъ. Онъ былъ ножевщикомъ у Рубца, одѣтъ одинаково съ Господиномъ, только оборонительнаго оружія былъ на немъ одинъ панцырь, грубѣйшей работы, токъ безъ пера и верхнее платье просто суконное, а ne бархатное. Снявъ съ шеи свою золотою цѣпь, Рубецъ оторвалъ зубами дюйма на четыре съ одного конца и отдалъ етотъ кусокъ Андрею.

— Отнеси ето отъ меня отцу Вонифатію. Спроси его о здоровью когда мы съ нимъ съ послѣдній разъ заполночь разстались, онъ былъ не очень здоровъ. Скажи, что у меня братъ, сестра и многіе родственники померли и отправились на тотъ свѣтъ, то прошу его за упокой душъ ихъ помолиться сколько потянетъ спіотъ конецъ золотой цѣпи; а если чего не достанетъ, то пусть въ долгъ повѣритъ. Да послушай; жили они честно, ереси за ними никакой не было, легко можетъ статься, что они ужь выбираются изъ чистилища, такъ видишь ли, въ такомъ случаѣ, я желаю чтобъ онъ ето золото употребилъ на, проклятіе роду Огильвіевъ. Понимаешь?

Андрей отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ голову.

— Только берегись, продолжалъ Рубецъ, чтобъ ни одно-изъ стихъ колецъ не забѣжало въ кабакъ, прежде чѣмъ попадется къ отцу Вонифатію; а если ето съ тобою случится, то я изобью столько ремней надъ твоей спиной, что на ней останется кожи не больше, какъ у меня на зубахъ. Постой, вижу что тебя соблазняетъ ета бутылка вина; пожалуй, выпей на дорогу.

При сихъ словахъ онъ налилъ ему вина, и ножовщикъ, выпивши, отправился для исполненія полученныхъ имъ приказаній.

— Ну теперь, племянникъ, скажи мнѣ, куда же ты дѣвался въ ето несчастіе?

— Я сражался вмѣстѣ съ тѣми, которые были старѣе и сильнѣе меня, пока ихъ всѣхъ одолѣли и былъ тяжело раненъ.

— Вѣрно не тяжелѣ того, какъ я былъ помнится лѣтъ за десять. Взгляни-ка на етотъ рубецъ: никогда сабли Огильвіевъ не врѣзывались такъ глубоко.

— Довольно глубоко врѣзались и онѣ въ етомъ случаѣ, отвѣчалъ съ горестію Кентень Дюрвардъ; по наконецъ утомились убійствомъ и матушка, примѣтивъ во мнѣ остатокъ жизни, упросила помиловать меня. Ученый Абербротокскій монахъ, случившійся въ замкѣ во время нападенія и едва самъ не погибшій въ сѣчѣ, испросилъ позволеніе перевязать мою рану и перенести меня въ безопасное мѣсто; но и то Огильвіи взяли съ матушки и съ него обѣщаніе, что я сдѣлаюсь монахомъ.

— Монахомъ! вскричалъ дядя; клянусь что етаго со мною никогда не бывало. Никому съ ребячества моего и до сихъ поръ и во снѣ не снилось сдѣлать меня монахомъ. А странно,— какъ подумаешь, вѣдь кромѣ чтенія и письма, которымъ я никогда ни могъ выучиться; пѣнія, которое мнѣ также не далось; ихъ платья, которое мнѣ не нравится; да постной пищи, которая не по моему апетиту,— не вижу, чѣмъ бы я въ монахахъ былъ хуже моего дражайшаго отца Вонифатія. Да не знаю почему, мнѣ никто етаго не предлагалъ. Такъ тебѣ, любезный племянникъ, назначено было идти въ монахи! А для чего жь бы ето?

— Для того, чтобы домъ отца моего пресѣкся въ монастырѣ, или во гробѣ.

— Вижу, понимаю; хитрые плуты! да, прехитрые! Однакожь они могли бы и ошибиться въ своихъ расчетахъ. Но продолжай свою исторію.

— Я почти все сказалъ, кромѣ того, что почитая бѣдную матушку какъ бы порукой по себѣ, я одѣлся служкой, сталъ повиноваться монастырскимъ правиламъ и даже выучился читать и писать.

— Читать и писать! вскричалъ дядя; мнѣ не вѣрится: сколько я знаю, ни одинъ Дюрвардъ не умѣлъ написать своего имени, и Леслей то же. По крайней мѣрѣ за одного изъ послѣднихъ я тебѣ ручаюсь, мнѣ также легко писать, какъ летать по воздуху. Но скажи, ради Бога, какъ ето они выучили тебя всему етому?

— Что сперва казалось мнѣ труднымъ, со временемъ сдѣлалось легче. Я очень ослабѣлъ отъ раны и отъ большой потери крови мнѣ хотѣлось угодишь своему избавителю, отцу Петру, я и принялся охотно за дѣло; но добрая матушка моя, протомившись нѣсколько мѣсяцевъ, скончалась; а какъ здоровье мое совершенно понравилось, то я сообщилъ своему благодѣтелю, что не хочу произнести обѣты. Тогда мы рѣшили между собою, что не чувствуя склонности къ монашеской жизни, я стану искать счастія въ свѣтѣ; но дабы не подвергнуть благодѣтеля моего гнѣву Огильвіевъ, нужно было дашь отъѣзду моему видъ побѣга, а для большаго вѣроятія я унесъ Аббатскаго сокола; но получилъ законное позволеніе на отъѣздъ, написанное и подписанное самимъ Аббатомъ, что я готовъ доказать.

— Вотъ ето хорошо! очень хорошо. Король нашъ не посмотритъ на то, что ты укралъ сокола; но онъ видѣть не можетъ монаха, который бросилъ рясу въ крапиву. А я догадываюсь, что богатство твое не тяжело нести?

— Всего нѣсколько серебреныхъ монетъ, дядюшка; отъ васъ скрывать не должно.

— Чортъ возьми! Вотъ ето худо! Но хотя я и не много сберегаю отъ своего жалованья, потому что въ етѣ опасныя времена глупо было бы держать у себя много денегъ, а у меня всегда есть какая-нибудь золотая вещица для прикрасы, напримѣръ цѣпь, потому что въ случаѣ нужды можно отдѣлишь нѣсколько колечекъ. Ты спросишь, племянникъ, какъ могу я доставать такія бездѣлки, прибавилъ Рубецъ, гордо потряхивая своей цѣпью; ихъ не найдешь на каждомъ кустѣ; онѣ не растутъ въ нолѣ, какъ тѣ зерна, изъ которыхъ дѣти дѣлаютъ ожерелья; но ты можешь приобрѣсть ихъ также, какъ я приобрѣлъ ету, въ службѣ добраго Короля Французскаго, въ которой всегда найдешь какое нибудь счастіе, лишь былъ бы умъ, чтобъ искать его. Для етаго стоитъ только не щадить ни жизни, ни боковъ.

— Я слышалъ, отвѣчалъ Кентень, желая хорошенько развѣдать прежде нежели на что-нибудь рѣшится, что Герцогъ Бургундскій живетъ пышнѣе Французскаго Короля и что подъ его знаменами можно добыть болѣе чести; тамъ дерутся не на животъ, а на смерть и видаютъ высокіе подвиги; а Христіаннѣйшій Король побѣждаетъ только языкомъ своихъ посланниковъ,

— Ты говоришь, какъ молодой сумазбродъ, дорогой племянникъ; а право, сдастся, что по приѣздѣ моемъ я былъ не умнѣе тебя. Я не могъ иначе представить себѣ Короля, какъ подъ великолѣпнымъ балдахиномъ, пирующаго съ великими Вассалами своими и Рыцарями, питающагося однимъ пирожнымъ, или впереди войска бросающагося на неприятеля, какъ въ романахъ Карлъ Великій, или Робертъ Брюсъ и Вильямь Валласъ у насъ въ исторіи. Но сказать ли тебѣ на ушко, дружокъ? ето только изображеніе мѣсяца въ ушатѣ: политика, одна политика все дѣлаетъ. Нашъ Король открылъ тайну сражаться чужими саблями и платить своимъ солдатамъ изъ чужаго кошелька. О! до сихъ поръ не было Государя умнѣе подъ порфирою; Однакожъ онъ ея не носитъ и одѣтъ такъ просто, что мнѣ бы даже не пристало.

— Но вы, дядюшка, не отвѣчаете на мое возраженіе. Когда я ужъ долженъ служить въ чужой землѣ, то хотѣлось бы служить тамъ, гдѣ бы блестящій подвигъ, если бы я имѣлъ счастіе совершить его, могъ отличить меня.

— Я тебя понимаю, племянникъ, очень понимаю; да ты еще зеленъ для дѣлъ етаго рода. Герцогъ Бургундскій головорѣзъ, человѣкъ буйный, у него сердце подбито желѣзомъ: лѣзетъ на неприятеля впереди своихъ дворянъ и рыцарей изъ Артуа и Генсгау, чтожь ты думаешь, если бы ты, или даже я были тамъ, опередили бы мы Герцога и все его храброе дворянство? Если бы мы не много поотстали отъ нихъ, то насъ бы отдали въ руки придворному судьѣ, какъ лѣнтяевъ; если бы мы шли съ ними рядомъ, то сказали бы что мы только исполняемъ свою должность и заслуживаемъ жалованье; а случись мнѣ на длину копья опередить другихъ, что и трудно и опасно въ такой сѣчѣ, гдѣ всякой старается изо всѣхъ силъ; ну чтожь! Герцогъ закричалъ бы на своемъ Фламандскомъ нарѣчіи, какъ обыкновенно, когда онъ видитъ хорошій ударъ: А! Гутъ гетрофенъ! доброе копье; лихой Шотландецъ; дать ему флоринъ, чтобъ выпилъ за наше здоровье; но ни чиновъ, ни помѣстьевъ, не видать чужеземцу въ етой службѣ; все достается своимъ землякамъ.

— Да, ради Бога, скажите, кто жь можетъ имѣть на ето больше права, любезный дядюшка?

— Тотъ, кто защищаетъ земляковъ, отвѣчалъ Рубецъ, вытянувшись. Вотъ что говоритъ Король Людовикъ: — Доброй мужичокъ мой, занимайся своей сохой, заступомъ, бороной, косой, всѣмъ что нужно для пашни; вотъ храбрый Шотландецъ, который будетъ за тебя драться, а тебѣ стоитъ только платить ему. А вы, свѣтлѣйшій Герцогъ, сіятельный Графъ, высокомощный Маркизъ, удержите кипящее свое мужество до тѣхъ поръ, когда понадобится, а то оно легко сбивается съ дороги и можетъ повредить вамъ самимъ; вотъ мои вольныя дружины, і^рл Французская гвардія, вотъ пуще всего мои Шотландскіе стрѣлки и храбрый мой Людвигъ-Рубецъ: они будутъ драться также хорошо, если не лучше васъ и отцовъ вашихъ, которые необразованною храбростію потеряла сраженія при Креси и Азинкурѣ.— Ну что, развѣ не видишь въ которомъ изъ двухъ Государствъ случайный воинъ долженъ больше значишь и достигнуть высшихъ почестей?

— Кажется, что я васъ понимаю, любезный дядюшка, но, по мнѣ, тамъ нѣтъ чести въ виду, гдѣ не видно опасности. Извините, но я думаю что ето жизнь лѣнтяя и празднолюбца, стеречь старика, которому никто не намѣренъ вредить, и просиживать лѣтніе дни и зимнія ночи на стѣнахъ, запершись въ желѣзную клѣтку, для отвращенія побѣговъ. Дядюшка! дядюшка! ето значитъ сидѣть за насѣстѣ, подобно соколу, котораго никогда не берутъ на травлю.

— Клянусь Св. Мартыномъ Турскимъ! молодой человѣкъ съ огнемъ; въ немъ видна кровь Леслеевъ. Ето точно я, съ прибавкой сумасшествія. Выслушай меня, племянникъ: да здравствуетъ Король Французскій! почти нѣтъ дня, чтобъ онъ не давалъ кому изъ нашихъ порученія, которое можетъ принести честь и поживу. Не думай, чтобы самые храбрые и опасные подвиги только и совершались при дневномъ свѣтѣ. Я могъ бы тебѣ разсказать и исколько воинскихъ подвиговъ, какъ то: о замкахъ, взятыхъ приступомъ, о плѣнникахъ и прочемъ подобномъ, за что нѣкто, я ire скажу имени, терпѣлъ больше опасностей и получилъ больше награжденій, чѣмъ ктошгбудь изъ бѣшеныхъ прислужниковъ бѣшенаго Бургундскаго Герцога. А пока ты станъ работаешь, что нужды, что его Величеству угодно быть поодаль и въ сторонѣ? Тѣмъ съ большею свободою ума можетъ онъ оцѣнишь и достойно наградить смѣльчаковъ, имъ употребляемыхъ. Онъ лучше судитъ о ихъ опасностяхъ и подвигахъ, нежели когда бы лично въ нихъ участвовалъ. О! ето Государь, исполненный политики и мудрости!

Кентень помолчалъ немного, потомъ сказалъ ему, понизивъ голосъ, по выразительно:— Добрый отецъ Петръ часто говаривалъ, что можетъ быть много опасностей въ дѣлѣ, приносящемъ немного славы. Я не имѣю нужды говорить вамъ, любезный дядюшка, что почитаю всѣ етѣ порученія честными.

— За кого ты меня принимаешь, дражайшій племянникъ? вскричалъ Рубецъ нѣсколько сурово. Правда, что я не воспитывался въ монастырѣ, не умѣю ни читать, ни писать; но я братъ твоей матери, честный Леслей. Развѣ ты думаешь, что я стану тебя подбивать къ чему-нибудь недостойному тебя? Лучшій Рыцарь во всей Франціи, самъ Дюмескленъ, если бъ былъ еще живъ, за честь бы почелъ поставить мои подвиги въ число своихъ.

— Я ни чуть въ етомъ не сомнѣваюсь, дядюшка; несчастная судьба оставила мнѣ васъ однихъ въ наставники. Но правда ли, какъ говорятъ, будто у Короля здѣсь, въ замкѣ Плесси, самый бѣдный дворъ?— За нимъ нѣтъ ни дворянъ, ни придворныхъ; около чего не видно большихъ владѣльцевъ и коронныхъ сановниковъ: нѣкоторыя, почти уединенныя увеселенія, которыя раздѣляютъ только домашніе его чиновники; тайные совѣты, въ которыхъ участвуютъ только люди низкаго произхожденія; дворянство и чины въ отдаленіи; люди, исторгнутые изъ толпы народной въ милости у Короля; все ето кажется неправильнымъ и ничуть ни похоже на поступки отца его, благороднаго Карла, который вырвалъ изъ когтей Англійскаго льва большую половину Французскаго Королевства.

— Ты говоришь, какъ безмозглый ребенокъ; подобно дитяти, ты производишь тѣ же звуки, играя на другой струпѣ. Слушай со вниманіемъ: Если Король употребляетъ Оливье-Лань, своего цырюльника, на то, что Оливье можетъ сдѣлать лучше всякаго Пера въ Королевствѣ, не явная ли выгода Королевству? Если онъ приказываетъ могучему своему главному придворному судьѣ Тристану взять подъ стражу такого, или такого мятежнаго мѣщанина; избавишь себя отъ такого, или такого неспокойнаго дворянина, дѣло сдѣлано и объ немъ и не думаютъ; а попробуй-ка онъ поручишь то же Герцогу, или Перу Франціи, пожалуй тотъ еще пошлетъ къ нему дерзское посольство. Точно также, если Королю угодно будетъ поручить Людвигу-Рубцу, не имѣющему другого званія, дѣло которое онъ исполнитъ, вмѣсто того, чтобъ поручать его великому Конетаблю, которой можетъ измѣнить,— не означаетъ ли ето мудрость? Наконецъ, не такого ли характера Государь нуженъ случайнымъ воинамъ, которые должны идти туда, гдѣ ихъ заслуги больше оцѣнены и уважены? да, да, молодой человѣкъ, говорятъ тебѣ, что Людовикъ умѣетъ выбирать повѣренныхъ, узнавать ихъ способности и какъ говорится, класть на каждаго ношу по плечамъ.— Онъ не похожъ на Кастильскаго Короля, которой умиралъ отъ жажды потому, что за нимъ не было виночерпія и не кому было подашь кубокъ. Но я слышу колоколъ Св. Мартына мнѣ пора въ замокъ. Прощай, будь веселъ, а завтра въ восемь часовъ приди къ подъемному мосту и спроси меня у часоваго. Старайся не сворачивать съ прямой, битой дороги, потому, что за ето можешь лишиться какого-нибудь члена, а вѣрно его тебѣ будетъ жаль. Ты увидишь Короля и научишься самъ судить объ немъ. Прощай!

При сихъ словахъ Рубецъ ушелъ такъ поспѣшно, что забылъ заплатить за вино; люди одинакаго съ нимъ характера бываютъ подвержены етой забывчивости, а трактирщикъ не захотѣлъ постараться о его исправленіи, конечно изъ уваженія къ длинному перу его и огромной саблѣ.

Можно бы подумать, что Дюрвардъ, оставшись одинъ, пойдетъ въ свою башенку, въ надеждѣ опять услышать волшебные звуки, доставившіе ему поутру столь сладкія мечтанія: но emo приключеніе было главою романа, а разговоръ съ дядей открылъ ему страницу настоящей исторіи жизни. Содержаніе его было не слишкомъ приятно; размышленія и воспоминанія, имъ возбужденныя, должны были отдалить всякія другія мысли, особливо нѣжныя и веселыя.

Онъ рѣшился побродить уединенно по берегу быстраго Шера, спросивъ сперва у трактирщика, по какой дорогѣ можно идти, не опасаясь непріятной остановки отъ капкановъ и западней. Тамъ онъ постарался успокоить встревоженный умъ свой и размыслить на что рѣшиться; ибо разговоръ съ дядей еще оставилъ въ немъ на етотъ счетъ нѣкоторое недоумѣніе.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Цыгане.

Воспитаніе, полученное Кентенемъ Дюрвардомъ, не могло посѣять въ сердцѣ его кроткихъ чувствъ, или слиткомъ чистыхъ правилъ нравственности. Его научили, подобно всему семейству, считать охоту единственною, приличною ему, забавою; войну, единственнымъ важнымъ занятіемъ; имъ сказали, что главный долгъ ихъ въ жизни былъ — терпѣть съ твердостію и стараться воздать сторицею своимъ феодальнымъ врагамъ, которые наконецъ почти истребили ихъ родъ: однакожь съ стою наслѣдною враждою соединенъ былъ какой-то грубой духъ рыцарства и даже вѣжливости, уменьшающій ея суровость; такъ, что мщеніе, одно правосудіе имъ извѣстное, производилось съ нѣкоторымъ человѣколюбіемъ и великодушіемъ. Съ другой стороны, наставленія добраго старика монаха, которымъ Дюрвардъ, во время бѣдствія и долгой болѣзни, внималъ можетъ быть съ большею пользою, чѣмъ въ дни счастія и здоровья, поселили въ немъ еще справедливѣйшія понятія о должностяхъ человѣка: потному то молодой Кентень, въ сравненіи съ общимъ невѣжествомъ того времени, съ предразсудками полученными имъ въ пользу военнаго званія и съ образомъ своего воспитанія, могъ лучше другихъ судить о нравственныхъ обязанностяхъ своего положенія въ свѣтѣ.

Съ замѣшательствомъ и недоумѣніемъ размышлялъ онъ о свиданіи съ дядею. Онъ питалъ великія надежды, ибо, хотя въ то время не знали письменныхъ сношеній, но иногда пилигримъ, предприимчивый купецъ, увѣчный воинъ, произносили имя Леслея въ Гленъ-Улокинѣ и единогласно выхваляли неукротимое его мужество и удачное исполненіе данныхъ отъ Государя порученій. Воображеніе молодаго Кентеня докончило етотъ очеркъ но своему: слыша о подвигахъ своего дяди, которые вѣроятно ни чего не теряли въ разсказѣ, онъ представлялъ себѣ етаго смѣльчака похожимъ на бойцевъ и странствующихъ рыцарей, воспѣтыхъ минстрелями и приобрѣтающихъ вѣнцы и Царскихъ дочерей остріемъ меча и копья. Теперь онъ принужденъ былъ поставить его гораздо ниже на рыцарской лѣстницѣ; однакожь, будучи ослѣпленъ уваженіемъ къ родственникамъ и къ людямъ по старѣе себя, подкрѣпляясь давнишними предубѣжденіями въ его пользу, не имѣя опытности и обожая памяти своей матери, онъ не вѣрно видѣлъ характеръ единственнаго брата ея, наемнаго солдата, какихъ было много, не хуже и не лучше большей части людей того же званія, которые присутствіемъ своимъ еще умножали бѣдствія, раздиравшія Францію.

Не находя удовольствія въ жестокости, Рубецъ, по привычкѣ, былъ очень равнодушенъ къ жизни и страданіямъ людей. Погруженный въ глубочайшее невѣжество, жадный къ добычѣ, неразборчивый въ средствахъ добыть, онъ расточалъ плоды ея для удовлетворенія страстей своихъ. Привычка внимать изключительно споимъ нуждамъ и выгодамъ, сдѣлала его величайшимъ егоистомъ въ мірѣ, и читатели могли замѣтить, что онъ рѣдко могъ углубиться въ какой-нибудь предметъ, не разбирая чѣмъ онъ можетъ тутъ поживитъся, или не присвоивая его, хотя къ етому побуждали его не чувства почерпнутыя иль золотаго правила, несовершенно отличный инстинктъ. Должно присовокупить еще, что тѣсный кругъ его обязанностей и удовольствій мало по малу стѣснилъ и его мысли, желанія и надежды и нѣсколько утолилъ ту пылкую жажду чести, то стремленіе отличиться оружіемъ, которыя прежде ето одушевляли.

Словомъ, Рубецъ былъ солдатъ дѣятельный, суровый, себялюбивый, недальняго ума, неутомимый и смѣлый въ исполненіи своихъ обязанностей, но незнающій почти ничего болѣе, кромѣ суевѣрныхъ обрядовъ набожности, отъ которой иногда отступалъ, осушая нѣсколько бутылокъ. Если бы умъ его имѣлъ обширнѣйшій объемъ, онъ вѣрно былъ бы возведенъ на какую-нибудь важную степень; ибо Король, лично знающій каждаго солдата своей гвардіи, питалъ большую довѣренность къ храбрости и вѣрности Рубца. При томъ же у Шотландца достало здраваго разсудка и хитрости на то, чтобы понять нравъ етаго Государя и найти средства польстить ему; но дарованія его были слишкомъ ограничены для занятія возвышеннѣйшей степени; и хотя Людовикъ часто жаловалъ Рубца улыбкою или нѣкоторыми милостями, Рубецъ все остался простымъ стрѣлкомъ Шотландской гвардіи.

Не опредѣливъ совершенно характера своего дяди, Кентень былъ однако жь пораженъ равнодушіемъ, съ которымъ узналъ онъ о истребленіи всего семейства своего зятя и также удивился, что столь близкой родственникъ не вызвался помочь ему своимъ кошелькомъ, когда безъ щедрости дяди Петра, онъ самъ былъ бы принужденъ просить его объ этомъ. Онъ однако жь былъ несправедливъ къ своему дядѣ, полагая, что скупость была причиною етаго невниманія къ его нуждѣ. Такъ, какъ Рубецъ въ ето время самъ не нуждался въ деньгахъ, то ему не пришло въ голову, что племяннику онѣ могутъ быть нужны, иначе, считая столь близкаго родственника частію себя самаго, онъ вѣрно бы сдѣлалъ для живаго племянника, что хотѣлъ сдѣлать для душъ сестры своей и другихъ умершихъ родственниковъ. Но, чтобы ни было причиною етой безпечности, все она не нравилась Дюрварду, и нѣсколько разъ онъ раскаивался, что, до ссоры съ лѣсничимъ, не вошелъ въ службу къ Герцогу Бургундскому.

— Чтобы со мною ни случилось, думалъ онъ, все я могъ бы утѣшиться мыслію, что на черный день у меня есть дядя и другъ; а теперь я его увидѣлъ и къ несчастію нашелъ болѣе помощи въ чужомъ купцѣ, чѣмъ въ братѣ моей матери, въ одноземцѣ и въ благородномъ всадникѣ. Можно подумать, что сабельный ударъ, испортившій его лицо, вышибъ изъ него всю Шотландскую кровь.

Дюрвардъ досадовалъ, что не успѣлъ поговорить съ Рубцомъ о дядѣ Петрѣ, дабы развѣдать по вѣрнѣе, объ этомъ таинственномъ человѣкѣ; но дядя такъ быстро закидалъ его вопросами, и колоколъ Св. Мартына Турскаго такъ внезапно прервалъ ихъ совѣщаніе, что ему было нѣкогда и подумать объ этомъ. Онъ помнилъ, что этотъ старикъ казался грубымъ, угрюмымъ и охотникомъ отпускать насмѣшки; но за то былъ щедръ и тороватъ, а такой посторонній, подумалъ онъ, лучше нечувствительнаго родственника.

— Что говоритъ наша старая Шотландская пословица? подумалъ онъ еще. Доброй чужой лучше дурнаго своего. Я отыщу етаго человѣка: оно не мудрено, если онъ такъ богатъ, какъ увѣряетъ мой хозяинъ. По крайней мѣрѣ онъ добрыми совѣтами научитъ что мнѣ должно дѣлать; а если онъ, подобно многимъ купцамъ, путешествуетъ по чужимъ краямъ, то въ его службѣ можно добиться такихъ же приключеній, какъ и въ гвардіи Короля Людовика.

Между тѣмъ, какъ ета мысль представлялась Кентеню, тпанный голосъ, прямо изъ глубины сердца, а тамъ.многое происходитъ отъ насъ тайно, или мы во многомъ, не хотимъ себѣ признаться, шепталъ ему, что можетъ быть обитательница башенки, Госпожа лютни и. покрывала, будетъ спутницею въ предполагаемомъ путешествіи.

Размышляя такимъ образомъ, молодой Шотландецъ встрѣтился съ двумя людьми важнаго вида, вѣроятно жителями города Тура. Снявъ шапку съ уваженіемъ, которымъ молодой человѣкъ, обязанъ къ старшимъ, онъ просилъ ихъ указать ему домъ дяди Петра.

— Чей домъ, сынъ мой? сказалъ одинъ изъ прохожихъ.

— Дяди Петра, отвѣчалъ Дюрвардъ, того богатаго купца, который развелъ е тѣ шелковичныя деревья.

— Молодой человѣкъ, сказалъ тотъ, который былъ къ нему поближе, раненько же ты принялся за глупое ремесло.

— И тебѣ должно бы лучше разбирать къ кому относишься съ етими вздорами, прибавилъ другой.— Шутамъ, чужеземнымъ бродягамъ, не пристало такъ говорить съ Турскимъ синдикомъ.

Кентень такъ удивился, что люди пристойнаго вида могли оскорбляться столь простымъ и учтивымъ вопросомъ, что не могъ разсердиться за грубость отвѣта. Онъ нѣсколько времени стоялъ неподвижно и смотря на нихъ; а тѣ удалялись удвоивъ шаги и изрѣдка оглядываясь на него, какъ бы желая какъ можно скорѣе уйти.

Онъ обратился съ тѣмъ же вопросомъ къ виноградинкамъ, которые, вмѣсто отвѣта, спросили говоритъ ли онъ о Петрѣ школьномъ учителѣ, или о Петрѣ плотникѣ, или о Петрѣ сторожѣ, или о пол-дюжинѣ другихъ Петровъ. Но какъ извѣстія, данныя объ нихъ, не были согласны съ тѣмъ Петромъ,.котораго онъ искалъ, то крестьяне назвали его грубіаномъ, желавшимъ посмѣяться надъ ними, и даже, казалось, хотѣли изъ своихъ рукъ отплатить ему за насмѣшки; но старшій, по видимому имѣвшій какую-то власть надъ ними, уговорилъ ихъ не доходить до насилія.

— Развѣ не видите по его выговору и шапкѣ, сказалъ онъ имъ, что ето одинъ изъ тѣхъ чужеземныхъ фигляровъ, которыхъ иные называютъ чернокнижниками, или колдунами, а другіе скоморохами? А кто знаетъ какія штуки они могутъ сыграть съ нами. Я слышалъ, что одинъ заплатилъ ліаръ бѣдняку, чтобъ вдоволь поѣсть у него винограду, да и съѣлъ больше возу, не разстегивая ни одной пуговки на кафтанѣ. Такъ пусть его идетъ спокойно своею дорогою, мы пойдемъ своею. А ты, дружокъ, чтобъ не вышло чего хуже, ступай куда шелъ, ради Бога, Пресвятой Богородицы и Св. Мартына Турскаго, и не приставай къ намъ съ своимъ дядей Петромъ; намъ кажется, что у тебя ето можетъ быть самъ чортъ подъ другимъ именемъ.

Молодой Шотландецъ, видя себя слабѣе ихъ, разсудилъ что ему лучше всего было, не отвѣчая ничего, продолжать свой путь. Но крестьяне, сперва удалившіеся отъ него съ нѣкоторымъ ужасомъ, внушеннымъ предполагаемыми въ немъ дарованіями къ колдовству и пожиранію винограда, отойдя нѣсколько ободрились; остановились, закричали во все горло, осыпали его проклятіями и кончили тѣмъ, что пустили въ него градъ каменьевъ, хотя издалека не могли ни достать, ни ранить предмета своего гнѣва. Продолжая свой путь, Кентень и самъ подумалъ, что на него дѣйствуетъ какое нибудь волшебство, или что изо всей Франціи Турскіе крестьяне самые глупые, необразованные и негостеприимные. А что случилось съ нимъ черезъ нѣсколько, минутъ, подтвердило его въ етомъ мнѣніи.

На берегу величественной и быстрой рѣки, о которой мы не разъ уже говорили, было небольшое возвышеніе; и прямо прошивъ своей дороги, Дюрвардъ примѣтилъ два или три большія каштановыя дерева, которыя счастливымъ положеніемъ своимъ составляли замѣтную купу. Въ нѣсколькихъ шагахъ три, или четыре крестьянина, стояли неподвижно, поднявъ глаза, и казалось смотрѣли на вѣтви ближайшаго къ нимъ дерева. Размышленія молодыхъ людей рѣдко бываютъ довольно глубоки, чтобы не уступить малѣйшему побужденію любопытства столь же легко, какъ случайно пущенный изъ руки камень прорѣзываетъ поверхность свѣтлаго пруда. Кентень прибавилъ шагу и поспѣлъ на холмъ вовремя, чтобъ, видѣть ужасное зрѣлище, привлекавшее взоры крестьянъ. Ето былъ просто человѣкъ, повѣшенный на одной изъ вѣтвей каштановаго дерева и издыхающій въ послѣднихъ судорогахъ.

— Что вы не отрѣжете веревки! вскричалъ Дюрвардъ, столь же готовый помогать чужому несчастно, какъ и мстить за свою честь, когда считалъ ее оскорбленною.

Одинъ изъ крестьянъ, блѣдный какъ смерть, посмотрѣлъ на чего глазами, не выражающими ни чего кромѣ страха и показалъ пальцемъ на корѣ дерева насѣчку, имѣющую грубое сходство съ лиліею. Не понимая значенія етаго символа и мало заботясь о томъ, Кентень съ ловкостію бабра взлѣзъ на дерево, вынулъ изъ кармана оружіе неразлучное съ горцемъ и охотникомъ, вѣрный ножъ свой, и закричавъ стоящимъ внизу, чтобы приняли тѣло на руки, перерѣзалъ веревку, когда не прошло еще минуты съ тѣхъ поръ, какъ онъ увидѣлъ ету сцену.

Но зрители плохр помогли его человѣколюбію. Не только они не пособили Дюрварду, но по видимому испугались его смѣлости и единодушно побѣжали, какъ бы страшась даже присутствіемъ своимъ выдать себя за его сообщниковъ.

Тѣло, не будучи ни кѣмъ поддержано, тяжко рухнулось на землю, и Кентень быстро слѣзши съ дерева увидѣлъ съ неудовольствіемъ, что въ немъ погасла уже послѣдняя искра жизни. Однакожъ онъ не оставилъ сострадательнаго своего намѣренія безъ новыхъ усилій. Развязавши роковой узелъ, сжимающій шею етаго несчастнаго, онъ разстегнулъ на немъ кафтанъ, вспрыснулъ ему лицо водою и употребилъ всѣ средства, служащія для оживленія мнимоумершихъ.

Пока онъ предавался заботамъ, внушеннымъ ему человѣколюбіемъ, вкругъ него раздались дикіе вопли на языкѣ, для него непонятномъ; и едва успѣлъ онъ замѣтить, что былъ окруженъ мущинами и женщинами страннаго и чужеземнаго вида, какъ его грубо схватили за обѣ руки и приставили ножъ къ горлу.

— Блѣдный рабъ Евлиса! вскричалъ одинъ изъ толпы; или хочешь ограбить убитаго тобою? Но ты намъ попался и поплатишься съ нами.

Не успѣлъ онъ кончить сіи слова, какъ ножи отвсюду засверкали около Кентеня и свирѣпыя разъяренныя созданія, окружающія его, казались волками, готовыми устремиться на добычу.

Однакожъ его мужество и присутствіе духа разогнало опасность.— Что ето значитъ, господа? вскричалъ онъ. Если ето тѣло одного изъ вашихъ друзей, то я единственно изъ состраданія перерѣзалъ веревку, на которой онъ висѣлъ; вамъ лучше бы стараться оживить его, чѣмъ нападать на невиннаго чужеземца, который хотѣлъ только спасти его, еслибъ ето было возможно.

Между тѣмъ женщины уже овладѣли тѣломъ покойнаго; онѣ прибѣгнули къ тѣмъ же усиліямъ, которыя употребилъ Дюрвардъ, чтобы пробудить въ немъ духъ жизни: но, не видя никакого успѣха, оставили безплодныя свои покушенія. Тогда вся толпа предалась изъявленію горести, принятому на Востокѣ: женщины испускали горестные вопли и терзали свои длинные черные волосы, а мущины раздирали на себѣ платья и посыпали головы прахомъ. Этотъ обрядъ горести такъ занялъ ихъ, что они перестали обращать вниманіе на Дюрварда, котораго невинность была имъ доказана перерѣзанною веревкою. Конечно благоразумнѣе всего было оставить ету дикую толпу горевать на свободѣ; но привыкнувъ презирать опасности, онъ во всей силѣ чувствовалъ любопытство молодости.

Мущины и женщины, составляющія ету странную толпу, были въ чалмахъ, или токахъ, болѣе сходныхъ съ Кентеневою шапкою, нежели съ тогдашними французскими шляпами. У большой части мущинъ были черныя курчавыя бороды и цвѣтъ лица у всѣхъ почти столь же черный, какъ у Африканцевъ. У одного или двухъ по видимому главныхъ, были маленькія серебрянныя украшенія на шеѣ, или въ ушахъ, и яркожелтыя, или блѣдно-зеленыя перевязи; но руки и ноги у нихъ были голыя и вся шайка казалась крайне бѣдною и нечистой Дюрвардъ не примѣтилъ у нихъ другаго оружія, кромѣ длинныхъ ножей, которыми они недавно ему угрожали и маленькой Мавританской сабли, то есть съ вогнутымъ лезвіемъ; она была на молодомъ человѣкѣ, который казался весьма дѣятельнымъ, превосходилъ всѣхъ прочихъ безразсуднымъ изъявленіемъ горести, и часто хватаясь за рукоять своей сабли, какъ бы угрожалъ мщеніемъ. Эта толпа въ безпорядкѣ, предающаяся своимъ жалобамъ, такъ отлична была отъ всѣхъ существъ, видѣнныхъ дотолѣ Кентенемъ, что онъ готовъ былъ принять ихъ за шайку Сарацынъ, етѣхъ невѣрныхъ собакъ, вѣчныхъ противниковъ храбрыхъ рыцарей и Христіанскихъ Государей, по всѣхъ романахъ, которые онъ читалъ, или о которыхъ слышалъ; и хотѣлъ уже удалиться отъ столь опаснаго сосѣдства, какъ вдругъ послышался топотъ скачущихъ лошадей и въ тужь минуту отрядъ Французскихъ солдатъ напалъ на стихъ мнимыхъ Сарацынъ, которые взяли было на плеча тѣло своего товарища.

Ето внезапное появленіе перемѣнило мощныя жалобы друзей покойника въ нестройные крики ужаса. Тотчасъ тѣло было брошено на землю и окружавшіе его показали столько же ловкости, какъ и быстроты, проходя подъ брюхо лошадей, для избѣжанія копій, устремленныхъ противъ нихъ самихъ, между тѣмъ, какъ враги кричали: — Не надо щадить этихъ проклятыхъ идолопоклонниковъ; держи ихъ, бей, сажай на цѣпь какъ дикихъ звѣрей; коли ихъ копьями какъ волковъ.

Ети крики сопровождались соотвѣтственными насильственными дѣйствіями, но бѣглецы были такъ проворны, а мѣсто, покрытое кустарникомъ и валежникомъ, такъ невыгодно конницѣ, что они почти всѣ успѣли уйти, кромѣ двухъ, которые попались въ плѣнъ. Одинъ быль молодой человѣкъ, вооруженный саблею и онъ сдался не безъ сопротивленія. Въ то же время солдаты схватили Кентеня и связали ему руки веревкою, не смотря на его увѣренія; по быстротѣ, съ которою все ето сдѣлали, видно было, что ети люди не новички въ полицейскихъ упражненіяхъ.

Бросивъ безпокойной взглядъ на начальника етихъ всадниковъ, отъ котораго ожидалъ себѣ свободы, Кентень не зналъ должно ли бояться, или радоваться, узнавши въ немъ угрюмаго и молчаливаго товарища дяди Петра. Правда, что въ какомъ бы преступленіи ни были обвиняемы ети чужеземцы, но самому происшествію утра этотъ чиновникъ долженъ былъ знать, что Дюрвардъ не имѣлъ съ ними ни какой связи^, но трудно было рѣшишь, будетъ ли ему етотъ свирѣпый человѣкъ благосклоннымъ судьею, или свидѣтелемъ, готовымъ отдать ему справедливость; и Кентень не зналъ уменьшитъ ли онъ опасность своего положенія, относясь прямо къ нему.

Ему не дали время рѣшиться на что нибудь.

— Труазетель, Петитандре, сказалъ чиновникъ суроваго вида двумъ изъ своихъ спутниковъ, етѣ деревья здѣсь очень кстати. Я научу этихъ изувѣровъ, этихъ воровъ, этихъ колдуновъ, шутить надъ правосудіемъ Короля, поразившимъ проклятое ихъ отродье. Слѣзайте съ лошади, дѣти мои, и принимайтесь за дѣло.

Труазетель и Петитандре тотчасъ спѣшились, и Кентень примѣтилъ, что у каждаго на лукѣ сѣдла и въ торокахъ были пуки веревокъ, а какъ они поспѣшно стали разматывать ихъ, то онъ увидѣлъ, что на концахъ заранѣе приготовлены были петли, дабы можно было ими воспользоваться при первой надобности. Кровь застыла въ жилахъ его, когда они взяли гири веревки и хотѣли одну примѣрить ему на шею. Громко кликнулъ онъ чиновника., напомнилъ ему о ихъ встрѣчѣ, примолвилъ о правахъ вольнаго Шотландца въ землѣ союзной и дружественной, и объявилъ, что вовсе не знаетъ людей, съ которыми его захватили, и преступленій, въ которыхъ могутъ обвинять ихъ.

Чиновникъ, къ которому относился Дюрвардъ, едва удостоилъ его взглядомъ во время етѣхъ словъ и казалось оставилъ безъ вниманія его притязанія къ знакомству съ собою. Онъ только обратился къ нѣсколькимъ крестьянамъ, прибѣжавшимъ изъ любопытства, или чтобъ быть свидѣтелями противъ плѣнниковъ, и спросилъ ихъ грубымъ голосомъ: — Етотъ молодой негодяй былъ ли вмѣстѣ съ етими бродягами?

— Да, господинъ придворный судья, отвѣчалъ одинъ изъ мужиковъ. Онъ-то и пришелъ первый и осмѣлился перерѣзать веревку, на которой висѣлъ мошенникъ, осужденный правосудіемъ Короля и достойный того: мы все cпno ему говорили.

— Я поклянусь Богомъ и Св. Мартыномъ Турскимъ, сказалъ другой, что видѣлъ его бъ. шайкѣ, когда они приходили грабить нашу мызу.

— Но, батюшка, сказалъ одинъ ребенокъ, тотъ, о которомъ ты говоришь, былъ лицомъ черепъ, а етотъ молодой человѣкъ бѣлъ; у того были короткіе и курчавые полосы, а у етаго длинные и прекрасные.

— Правда, дитятко, отвѣчалъ мужикъ, да на томъ и кафтанъ-то былъ зеленый, а на этомъ сѣрый. Но Господину придворному судьѣ извѣстно что ети негодяи могутъ перемѣнять цвѣтъ лица также легко, какъ платья, и я стою въ томъ, что ето тотъ же самой.

— Довольно того, отвѣчалъ чиновникъ, что вы видѣли, какъ онъ остановилъ ходъ Королевскаго правосудія, перерѣзавъ веревку преступника, осужденнаго и казненнаго. Труазетель, Петитандре, исполняйте свою должность.

— На минуту, сударь, покричалъ Дюрвардъ въ смертельномъ страхѣ, выслушайте меня. Не губите невиннаго; подумайте, что мои земляки на етомъ свѣтѣ и небесное правосудіе на томъ, потребуютъ отъ васъ отчета въ моей крови.

— Я отдамъ отчетъ въ моихъ дѣлахъ на этомъ и на томъ свѣтѣ, отвѣчалъ судья и рукою сдѣлалъ знакъ исполнителямъ. Тогда съ улыбкою утоленнаго мщенія онъ пальцемъ коснулся правой руки, которую носилъ на повязкѣ, вѣроятно въ слѣдствіе удара, полученнаго имъ по утру отъ Дюрварда.

— Извергъ! мстительная душа! вскричалъ Кентень, увѣренный етимъ тѣлодвиженіемъ, что жажда мщенія была единственною причиною строгости етаго человѣка и что отъ него нечего ожидать пощады.

— Страхъ смерти заставляетъ бредить етого бѣднаго молодого человѣка, сказалъ судья, Труазетель, отпусти ему нѣсколько утѣшительныхъ словъ до отправленія, ты на ето мастеръ. Дай ему минуту наслушаться душеспасительныхъ твоихъ совѣтовъ, но въ слѣдующую минуту чтобъ нее было кончено. Мнѣ должно продолжать обходъ. Солдаты, за мной!

Судья уѣхалъ въ сопровожденіи своей свиты, изъ которой оставилъ только двухъ, или трехъ человѣкъ на помощь исполнителямъ. Несчастный молодой человѣкъ бросилъ на него взоръ, помраченный отчаяніемъ, и подумалъ, что съ его лошадью исчезла вся возможность къ спасенію. Озираясь отчаянно вокругъ себя, онъ и въ ету даже минуту удивился стоическому равнодушію своихъ товарищей въ несчастій. Сперва они показывали большой страхъ и всячески старались убѣжать, но теперь, будучи крѣпко связаны и по видимому обрѣчены на смерть неизбѣжную, они ожидали, ея хладнокровно. Можетъ быть страхъ близкой смерти и придавалъ смуглымъ щекамъ ихъ оттѣнокъ пожелтѣе, но не искажалъ черты ихъ судорогами и не уменьшалъ упорной надменности ихъ глазъ. Они походили на лисицъ, которыя, истощивъ всѣ хитрости и всѣ искусныя покушенія, чтобы обмануть собакъ, умираютъ съ мужествомъ мрачнымъ и молчаливымъ, котораго по замѣтно ни въ волкахъ, ни въ медвѣдяхъ, гораздо опаснѣйшихъ для охотника.

Ихъ твердость не поколебалась отъ приближенія исполнителей, которые принялись за дѣло еще съ большею поспѣшностію, чѣмъ приказалъ имъ начальникъ: ето происходило конечно отъ привычки, которая заставляла ихъ находить нѣкоторое удовольствіе въ исполненіи ужасныхъ своихъ обязанностей. Мы на минуту остановимся для описанія ихъ портретовъ, ибо въ иныхъ случаяхъ особа палача бываетъ очень важного.

Видъ и ухватки стихъ двухъ служителей были очень различны. Людовикъ обыкновенно называлъ ихъ Демокритомъ и Гераклитомъ; а начальникъ ихъ главный придворный судья — Иваномъ Горюномъ и Иваномъ Весельчакомъ.

Труазетель былъ человѣкъ высокой, сухой, худощавой и дурной собою. Онъ имѣлъ совершенно особенный важный видъ и носилъ на шеѣ большія чотки, которыя обыкновенно съ набожностію предлагалъ тѣмъ, кто попадался ему въ руки. Безпрестанно повторялъ два, или три Латинскихъ текста о ничтожествъ и суетѣ людской жизни; и если бы такое соединеніе должностей было возможно, онъ послужилъ бы вмѣстѣ за палача и за духовника при тюрмѣ.

Напротивъ, Петитандре былъ человѣкъ небольшаго роста, дѣятельный, съ веселымъ лицомъ и выполняющій свою обязанность, какъ бы забавнѣйшее занятіе въ свѣтѣ. Казалось, онъ чувствовалъ нѣжную привязанность къ своимъ жертвамъ и всегда говорилъ съ ними въ ласковыхъ и привѣтливыхъ выраженіяхъ, называя любезными кумовьями, честными господами, красными дѣвушками, добрыми старичками, смотря по возрасту и полу. Между тѣмъ, какъ Труазетель старался внушать имъ философическія и нравственныя мысли о будущности, Петитандре рѣдко пропускалъ случай отпустить имъ одну или двѣ шуточки, чтобы они разстались съ жизнью, какъ съ вещью смѣшною, презрѣнною и нестоющею ни малѣйшаго сожалѣнія.

Не знаю какъ и почему, но вѣрно что оба ети добрые люди, не смотря на отличныя и разнообразныя дарованія свои, весьма рѣдкія у людей ихъ званія, были всѣми нетерпимы болѣе прочихъ тварей етаго рода, прежде и послѣ нихъ бывшихъ^, оставалось одно только сомнѣніе: кого болѣе боялись и ненавидѣли — важнаго и чувствительнаго Труазетеля, или забавнаго и живаго Петитандре? Вѣрно то, что въ етѣхъ? двухъ отношеніяхъ они брали преимущество надъ всѣми палачами во Франціи, за изключеніемъ можетъ быть Тристана Пустынника, знаменитаго главнаго придворнаго судьи, или повелителя его Людовика XI. Не должно думать, чтобъ етѣ размышленія теперь занимали Кентеня Дюрварда. Жизнь, смерть, время и вѣчность вмѣстѣ представлялись его взорамъ: ужасная картина, заставляющая трепетать слабость человѣческой природы, даже когда бы гордость и старалась поддержать ее. Онъ возносился къ Богу отцовъ своихъ; и въ ето время, маленькая развалившаяся часовня, гдѣ положены были остатки всего его семейства, отъ котораго онъ одинъ уцѣлѣлъ, представилась его воображенію.

— Наши феодальные враги, подумалъ онъ, не лишили погребенія въ нашемъ владѣніи; а я долженъ быть пищею воронь и вороновъ въ чужой сторонѣ, какъ измѣнникъ отлученный отъ церкви.

Эта мысль исторгла у него нѣсколько слезъ. Труазетель, тихонько ударивъ его но плечу, поздравилъ съ такимъ счастливымъ расположеніемъ передъ смертію, и воскликнувъ чувствительнымъ голосомъ: beati qui in domino moriuntur, прибавилъ, что душѣ хорошо разставаться съ плачущимъ тѣломъ. Петитандре, потрепавъ его по другому плечу, сказалъ: — Смѣлѣй, любезный сынокъ; если надобно тебѣ поплясать, то веселѣй открывай балъ — инструменты настроены. И тотчасъ тряхнулъ веревкою, чтобы выставить всю остроту своей шутки. По какъ молодой человѣкъ въ отчаяніи поглядывалъ то на одного, то на другаго, они выразили яснѣе свои мысли, толкая его къ роковому дереву и совѣтуя ободришься, ибо все въ минуту кончится.

Въ етомъ ужасномъ положеніи молодой человѣкъ бросилъ вокругъ себя изступленный взоръ: — Услышитъ ли меня здѣсь хоть одинъ истинный Христіанинъ, вскричалъ онъ, который бы сказалъ Людвигу Леслею, стрѣлку Шотландской гвардіи, прозванному здѣсь Рубцомъ, что его племянникъ погибаетъ отъ недостойнаго убійства.

Етѣ слова пришлись къ стати; ибо стрѣлокъ Шотландской гвардіи, случайно проходя мимо, былъ привлеченъ приготовленіями казни, и остановился сам-третей, или сам-четверть поглядѣть, что будетъ.

— Подумайте о томъ, что вы дѣлаете! вскричалъ онъ исполнителямъ; вѣдь, если молодецъ точно Шотландецъ, я не допущу не справедливо убить его.

— Боже сохрани, господинъ всадникъ, отвѣчалъ Труазетель; но мы должны исполнить полученныя приказанія. И дернулъ Дюрварда за руку, чтобы подкинуть впередъ.

— Чѣмъ короче пѣсня, тѣмъ лучше, прибавилъ Петитандре, дергая его за другую.

Но Кентень услышалъ голосъ надежды и собравъ всѣ силы, вдругъ вырвался у двухъ своихъ губителей и побѣжалъ къ стрѣлку, еще съ завязанными руками; — Помоги мнѣ землякъ, сказалъ онъ ему по Шотландски, помоги изъ любви къ Шотландіи и къ Св. Андрею; я невиненъ; я твой одноземецъ; помоги мнѣ, ради всѣхъ своихъ надеждъ въ день страшнаго суда!

— Клянусь Св. Андреемъ! Они достанутъ тебя не иначе, какъ чрезъ трупъ мой, отвѣчалъ стрѣлокъ, обнажая саблю.

— Разрѣжь на мнѣ веревки, землякъ, вскричалъ Кстиснь, и я самъ сколько нибудь за себя постою.

Сабля стрѣлка въ одну минуту опростала ему руки, и освобожденный плѣнникъ, бросясь внезапно на одного изъ стражей главнаго придворнаго судьи, вырвалъ у него аллебарду.

— Теперь, вскричалъ онъ, подойдите, если смѣете!

Исполнители перешепнулись между собою.

— Бѣги за главнымъ судьею, сказалъ Труазетель, а я удержу ихъ здѣсь, если можно. Солдаты стражи главнаго придворнаго судьи, къ ружью!

Петитандре сѣлъ верьхомъ и пустился во весь опоръ, между тѣмъ какъ солдаты, послушные приказанію Труазетеля, такъ поспѣшно построились въ боевой порядокъ, что выпустили двухъ другихъ плѣнниковъ; Можетъ быть, они и не очень старались уберечь ихъ; ибо съ нѣкотораго времени были пресыщены кровію подобныхъ жертвъ; и какъ другіе дикіе звѣри, убійствами отвратились отъ убійствъ. Но они оправдались тѣмъ, что думали непосредственно защищать Труазетеля отъ опасности; ибо зависть часто производила открытыя ссоры между стрѣлками Шотландской гвардіи и солдатами полицейской стражи.

— Мы пожалуй, если вамъ угодно, можемъ поколотить етихъ двухъ Шотландскихъ гордецовъ, сказалъ одинъ солдатъ Труазетелю.

Но осторожный Труазетель сдѣлалъ ему знакъ стоять смирно, и очень учтиво сказалъ Шотландскому стрѣлку:

— Государь мой, вы наносите важное оскорбленіе главному придворному суды., осмѣливаясь такимъ образомъ останавливать ходъ Королевскаго правосудія, котораго исполненіе ему по должности и по законамъ ввѣрено, вы дѣлаете несправедливость противъ меня, отнимая преступника, законно мнѣ принадлежащаго; наконецъ вы оказываете не слишкомъ разборчивое милосердіе и етому молодому человѣку: вѣдь онъ можетъ еще разъ пятьдесятъ подвергнуться висѣлицѣ, а ужь не будетъ въ такомъ счастливомъ расположеніи, въ какомъ былъ до вашего неумѣстнаго предстательства.

— Если молодой землякъ мой, отвѣчалъ улыбаясь стрѣлокъ, думаетъ что я повредилъ ему, то безъ дальнихъ споровъ я возвращу его въ твой руки.

— Нѣтъ! ради Бога, нѣтъ! покричалъ Кентень; лучше сруби мнѣ голову своей саблей. Такая смерть будетъ приличнѣе моему роду, чѣмъ умереть отъ етаго негодяя.

— Видишь, какую хулу произноситъ, сказалъ исполнитель закона. Увы! вотъ какъ лучшія наши намѣренія скоро исчезаютъ! За минуту онъ превосходно былъ расположенъ къ хорошему концу, а теперь начинаетъ презирать власти!

— Да растолкуй мнѣ, что сдѣлалъ етотъ молодецъ, спросилъ стрѣлокъ?

— Онъ осмѣлился, отвѣчалъ Труазетель, перерѣзать веревку, на которой привѣшенъ былъ: преступникъ къ вѣтвямъ етаго дерева, хотя я на корѣ своеручно вырѣзалъ лиліи.

— Что ето значитъ, молодой человѣкъ? сказалъ стрѣлокъ. За чѣмъ ты ето спроказилъ?

— Клянусь покровительствомъ, котораго отъ тебя ожидаю, что скажу всю правду, какъ на исповѣди, отвѣчалъ Дюрвардъ. Я увидѣлъ человѣка, висящаго на етомъ деревѣ, въ смертельныхъ судорогахъ, и просто изъ состраданія отрѣзалъ веревку. Я не думалъ ни объ лиліяхъ, ни объ гвоздикахъ и также мало хотѣлъ оскорбить Короля Французскаго, какъ и святаго отца нашего Папу.

— Да чортъ ли тебѣ велѣлъ трогать етаго повѣшеннаго? возразилъ стрѣлокъ. Поди-ка за етой честной особой и ты увидишь ихъ на каждомъ деревѣ, какъ виноградныя кисти. Ты въ етой землѣ не останешься безъ дѣла, если пойдешь прибирать за палачемъ. Впрочемъ, я не покину земляка, если могу спасти его. Послушай, честной господинъ палачъ, ты видишь, что ето просто ошибка. Тебѣ должно бы хоть немножко сжалиться надъ такимъ молодымъ странникомъ. Онъ въ нашей землѣ не привыкъ видѣть такихъ дѣятельныхъ служителей правосудія, каковъ ты и твой начальникъ.

— Ето вамъ очень можетъ пригодиться, Господинъ стрѣлокъ, отвѣчалъ Петитандре, который только что воротился. Держись смѣло, Труазетель! вотъ ѣдетъ Придворный судья! Увидимъ, понравится ли ему, что у насъ некончанную работу вырываютъ изъ рукъ.

— А вотъ очень къ стати подоспѣло нѣсколько моихъ товарищей.

Въ самомъ дѣлѣ, между тѣмъ, какъ Тристанъ Пустынникъ съ своею свитой всходилъ съ одной стороны на маленькой холмъ, на которомъ происходилъ етомъ споръ, четверо или пятеро стрѣлковъ взбирались съ другой и самъ Рубецъ былъ въ числѣ ихъ.

Людвигъ Леслеи въ етомъ случаѣ вовсе не показалъ къ племяннику того равнодушія, за которое етотъ внутренно обвинялъ его; ибо, едва увидѣлъ своего товарища и Дюрварда въ оборонительномъ положеніи, какъ вскричалъ: — Спасибо, Куннингамъ! Господа товарищи, прошу вашей помощи. Ето Шотландской дворянинъ, мой племянникъ. Линдезей, Гутри, Тири, сабли вонъ! руби!

Все предвѣщало отчаянное сраженіе между обѣими сторонами и неравенство было не такъ велико, чтобы преимущество оружія не представляло Шотландскимъ всадникамъ возможности къ побѣдѣ. Но придворный судья или не бывъ увѣренъ въ успѣхѣ, или предвидя за ето гнѣвъ Короля, сдѣлалъ знакъ своимъ удержаться отъ насилія; и спросилъ Рубца, который стоялъ впереди, какъ начальникъ противной стороны, за чѣмъ онъ, будучи всадникомъ Королевской гвардіи, противится казни преступника?

— Съ этимъ-то я и не согласенъ, отвѣчалъ Рубецъ. Клянусь Св. Мартыномъ! есть таки разница между казнію преступника и убіеніемъ роднаго моего Племянника.

— Твой племянникъ можетъ проступиться, какъ и всякой другой,возразилъ придворной судья; а во Франціи каждый чужеземецъ подлежитъ нашимъ законамъ.

— Такъ! отвѣчалъ Рубецъ; но у насъ, Шотландскихъ стрѣлковъ, есть свои привиллегіи. Не правда ли, товарищи?

— Точно! точно! вскричали всѣ стрѣлки; наши привиллегіи! наши привиллегіи! Да здравствуетъ Король Людовикъ! да здравствуетъ храбрый Рубецъ! да здравствуетъ Шотландская гвардія! Смерть нарушителямъ нашихъ привиллегій!

— Образумьтесь, господа, сказалъ Тристанъ; вспомните санъ мой.

— Не тебѣ образумить насъ! вскричалъ Куннингамъ; на ето у насъ свои начальники; мы подвергаемся суду Короля, или нашего Капитана, за отсутствіемъ великаго Конетабля.

— И никто не будетъ вѣшать насъ, прибавилъ Линдсей, кромѣ Санди Вильсона, стараго палача нашей дружины.— Мы обидѣли бы Санди, уступивъ другимъ права его, сказалъ Рубецъ; а Санди не уступитъ въ честности никому изъ тѣхъ кто когда либо затягивалъ петлю на веревкѣ. Если бъ я самъ удостоился висѣлицы, то кромѣ его никто не сжалъ бы на мнѣ галстука.

— Да выслушайте, сказалъ придворный судья; етотъ молодой негодяй не изъ вашихъ, стало не имѣетъ права на то, что вы называете своими привиллегіями.

— Что мы называемъ своими привилегіями! вскричалъ Куннинигамъ. Кто смѣетъ ихъ оспоривать?

— Мы не позволимъ разбирать ихъ, закричали всѣ стрѣлки.

— Вы, господа, съ ума сходите, сказалъ Тристанъ. Никто не оспориваетъ вашихъ привиллегіи; но етотъ молодой человѣкъ не изъ вашихъ.

— Онъ мой племянникъ, сказалъ Рубецъ съ торжествующимъ видомъ.

— Но онъ не стрѣлокъ гвардіи, мнѣ кажется, сказалъ Тристанъ.

Стрѣлки въ недоумѣніи по смотрѣли другъ на-друга.

— Смѣлѣй, братъ, сказалъ тихо Куннингамъ Рубцу; скажи, что онъ записанъ къ намъ въ дружину.

— Клянусь Св. Мартыномъ! ты, братъ, дѣло говоришь, отвѣчалъ Людвигъ; и возвысивъ голосъ, побожился, что еще по утру принялъ племянника въ число людей своей свиты.

Ето объявленіе послужило рѣшительнымъ доказательствомъ.

— Хорошо, господа, сказалъ придворный судья, который зналъ, что Король очень боялся, чтобы сѣмена неудовольствія не появились въ его гвардіи; вы, какъ говорите, знаете свои привиллегіи; мой долгъ убѣгать всякой распри съ Королевскими тѣлохранителями, а не искать ее. Я доложу объ етомъ дѣлѣ Королю и онъ самъ изволить рѣшить. Но должно вамъ сказать, что поступая такимъ образомъ, я показываю, можетъ быть, болѣе умѣренности, чѣмъ позволяетъ моя должность.

При сихъ словахъ онъ повелъ свою дружину, между тѣмъ какъ стрѣлки, оставшись на мѣстѣ, собрали на скоро совѣтъ о томъ, что имъ должно дѣлать.

— Прежде всего надобно, сказалъ одинъ изъ нихъ, увѣдомишь нашего Капитана, Лорда Кравффрда, обо всемъ случившемся и вписать имя этаго молодаго человѣка въ списокъ.

— Но, Господа, почтенные друзья, избавители мои, сказалъ Кентень въ нерѣшимости, я еще не размыслилъ хорошенько: должно ли мнѣ, или нѣтъ записаться къ вамъ.

— Пожалуй! сказалъ ему дядя, размышляй хочешь ли быть повѣшенъ, или нѣтъ:, повѣрь, что какъ ты мнѣ ни племянникъ, я все не вижу другаго средства спасши тебя отъ висѣлицы.

Ето было доказательство неоспоримое и Кентень принужденъ былъ тотчасъ принять предложеніе, которое во всякомъ другомъ случаѣ показалось бы ему не очень принятымъ. Но избавившись такъ недавно отъ веревки, которая въ полномъ смысли была у него на шеѣ, онъ вѣроятно бы согласился и на выборъ гораздо худшій.

— Ему надобно идти за нами въ казарму, сказалъ Куннингамъ; пока етѣ борзыя собаки въ полѣ, ему нѣтъ безопасности ни гдѣ, кромѣ нашего владѣнія.

— Не льзя ли мнѣ переночевать въ трактирѣ, гдѣ я сего дня по утру завтракалъ, дражайшій дядюшка? спросилъ Кентень, думая, можетъ быть, подобно многимъ новобранцамъ, что и ночь провести на свободѣ большая выгода.

— Можно, дражайшій племянникъ, отвѣчалъ дядя насмѣшливо, если хочешь доставить намъ удовольствіе вытащить тебя изъ какого-нибудь канала, или пруда, или даже рукава Луары, зашитымъ въ мѣшкѣ, для большей удобности плавать. Придворный судья, отъѣзжая поглядѣлъ на насъ съ улыбкою, продолжалъ онъ, оборотясь къ Куннингаму, а ето знакъ, что у него на умѣ какія-нибудь затѣи, которыхъ должно остерегаться.

— Мнѣ мало нужды до его затѣй, возразилъ Куннингамъ: высоко его стрѣламъ доставать такихъ птицъ, какъ мы. Но я совѣтую тебѣ пересказать все дѣло етому пострѣлу Оливье Лани, который всегда былъ съ руки Шотландской гвардіи. Онъ увидится съ старикомъ Людовикомъ прежде чѣмъ Тристанъ, потому что завтра поутру долженъ брить его.

— Хорошо, отвѣчалъ Рубецъ, да ты знаешь, что къ Оливье не льзя сунуться съ пустыми руками, а я голъ, какъ береза зимою.

— Мы всѣ можемъ сказать тоже, возразилъ Куннингамъ; да Оливье не откажется взять на етотъ разъ Шотландское наше слово. Мы можемъ сообща сдѣлать ему хорошій подарокъ при первомъ жалованьи; а сели онъ будетъ у насъ въ части, то и жалованье раздадутъ скорѣе.

— Такъ пойдемъ же теперь въ замокъ, сказалъ Рубецъ. Дорогой племянникъ разскажетъ намъ, какъ онъ ухитрился попасть въ лапы придворнаго судьи, чтобы мы могли приготовиться, какъ доложить Лорду Кравффору и Оливье.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Приемъ въ службу.

Служителю одного стрѣлка велѣли спѣшиться, отдали лошадь его Кентеню Дюрварду, который, въ сопровожденіи воинственныхъ согражданъ своихъ поѣхалъ довольно скоро къ замку Плесси, готовясь, хотя противъ воли, сдѣлаться жителемъ етой мрачной крѣпости, которой наружность такъ изумила его поутру.

Отвѣчая на многочисленные вопросы своего дяди, онъ разсказалъ ему подробно приключеніе, подвергнувшее его такой опасности. Хотя онъ въ своемъ повѣствованіи не находилъ ничего забавнаго, оно однакожъ было принято его спутниками съ большимъ хохотомъ.

— Предурная шутка, сказалъ дядя; чортъ ли угораздилъ етаго молодаго сумазброда отцѣплять тѣло проклятаго изувѣра, Жида, Мавра, или идолопоклонника. Пусть бы ужь онъ поссорился съ судейской стражей за хорошенькую дѣвушку, какъ Михаилъ Моффатъ, сказалъ Куннингамъ, оно все были бы поумнѣе.

— А я думаю мы должны, сказалъ Линдезей, для чести своей стараться, чтобы Тристанъ и его служители не смѣшивали впередъ нашихъ Шотландскихъ токовъ съ чалмами стихъ кочующихъ грабителей. Если у нихъ зрѣніе слишкомъ слабо, чтобы замѣтить ету разницу, то надобно имъ разтолковать ее руками. Но я увѣренъ, что Тристанъ нарочно ошибается, чтобы только вѣшать добрыхъ Шотландцевъ, которые приходятъ повидаться съ родными.

— Могу ли я, дядюшка, спросить васъ, сказалъ Дюрвардъ, что ето за люди, о которыхъ выговорите?

— Конечно можешь, племянничекъ, отвѣчалъ Людвигъ, но я не знаю кто бы могъ отвѣчать тебѣ на ето. Вѣрно ужъ не я, хотя знаю столько же, сколько и другіе. Съ годъ или года съ два назадъ они появились здѣсь, какъ туча саранчи.

— Точно, сказалъ Линдезей, и Яковъ Простакъ (такъ называемъ мы здѣшнихъ крестьянъ), ты, молодецъ, со временемъ выучишься говорить по нашему, честный Яковъ Простакъ мало бы заботился узнать какимъ вѣтромъ нанесло ету саранчу, еслибъ могъ надѣяться, что какой-нибудь другой вѣтеръ унесетъ ее.

— Стало они дѣлаютъ много вреда? спросилъ Кентень.

— Вреда! отвѣчалъ перекрестившись Куннингамъ; да знаешь ли, что они идолопоклонинки, или Жиды, или по крайней мѣрѣ Магометане; крадутъ все, что попадетъ подъ руку, поютъ пѣсни и гадаютъ.

— И увѣряютъ, что изъ ихъ женщинъ есть прехорошенькія негодяйки, прибавилъ Гутри; да Куннингамъ ето лучше всѣхъ знаетъ.

— Что такое! вскричалъ Куннингамъ; надѣюсь, что ты не хочешь оскорбить меня?

— И въ мысляхъ не имѣлъ, отвѣчалъ Гутри.

— Я пошлюсь на всѣхъ товарищей, возразилъ Куннингамъ. Не сказалъ ли ты, что у меня, Шотландскаго дворянина, приверженнаго къ Св. Церкви, есть любезная между етѣми невѣрными собаками.

— Полно, полно, сказалъ Рубецъ, онъ просто пошутилъ. Между товарищами не должно ссориться.

— Ну, такъ не должно и шутить ета къ проворчалъ Куннингамъ, какъ бы говоря съ самимъ собою.

— Кромѣ Франціи, спросилъ Линдезей, есть ли еще гдѣ такіе бродяги?

— Есть, клянусь честью, отвѣчалъ Рубецъ; ихъ шайки появились въ Германіи, Испаніи и Англіи. Но благодаря покровительству Св. Андрея, Шотландія еще не заражена ими.

— Шотландія, сказалъ Куннингамъ, слишкомъ холодна для саранчи и слишкомъ бѣдна для воровъ.

— А можетъ быть, прибавилъ Гутри, горцы не хотятъ терпѣть воровъ кромѣ себя.

— Не худо, вскричалъ Рубецъ, замѣтить вамъ всѣмъ, что я родился на горахъ Ангуса, и что у мои я есть добрые родственники на горахъ Гленъ-Нелы, такъ я ne позволю дурно говоришь о горцахъ.

— Такъ ты споришь, продолжалъ Гутри, что они не сходятъ въ долины захватывать стада?

— Захватывать стада не значитъ воровать, отвѣчалъ Рубецъ, и я докажу ето тебѣ когда угодно и гдѣ угодно.

— Ну вотъ, товарищи, сказалъ Куннингамъ, теперь кто ссорится? Полноте; етому молодому человѣку не надо видѣть такихъ глупыхъ споровъ между нами. Вотъ мы ужь подъѣхали къ замку; если хотите пообѣдать со мною, то мы разопьемъ по братски боченокъ вина, за здоровье Шотландіи, горъ и долинъ.

— Дѣло! дѣло! вскричалъ Рубецъ, а я поставлю вамъ другой боченокъ; мы потопимъ въ немъ наши споры и выпьемъ за здоровье племянника при вступленіи его въ нашу дружину.

По ихъ приближеніи къ замку, отперли калитку и опустили подъемный мостъ. Они вошли по одиначкѣ; по когда подъѣхалъ Кентень, то часовые поставили копья крестъ на крестъ и велѣли ему остановишься, между тѣмъ, какъ со стѣны по немъ прицѣлились изъ луковъ и пищалей: ета строгая предосторожность была соблюдена, хотя молодой чужеземецъ приѣхалъ и вмѣстѣ съ гарнизонными, солдатами, изъ (которыхъ были выбраны и самые часовые.

Рубецъ, нарочно оставшійся съ племянникомъ, объяснилъ все дѣло, и наконецъ, послѣ продолжительныхъ переговоровъ, молодаго человѣка повели подъ крѣпкимъ карауломъ въ комнаты Лорда Кравфорда.

Этотъ Вельможа былъ послѣднимъ остаткомъ храбрыхъ Лордовъ и Рыцарей Шотландскихъ, вѣрныхъ служителей Карла VII, въ кровопролитныхъ войнахъ, которыя рѣшили независимость Французскаго престола и изгнаніе Англичанъ.

Въ молодости своей онъ сражался подлѣ Дугласа и Бухана; служилъ подъ знаменами Іонны д’Аркъ; и былъ, можетъ быть, послѣднимъ изъ тѣхъ Шотландскихъ рыцарей, которые такъ добровольно защищали лилію отъ давнишнихъ враговъ ея Англичанъ.

Перемѣны, случившіяся въ Шотландскомъ Королевствѣ и можетъ быть привычка къ нравамъ и климату Франціи со всѣмъ истребили въ старомъ Баронѣ мысль о возвращеніи въ отечество; тѣмъ болѣе, что важная степень, занимаемая имъ при дворѣ Людовика и открытый и честный характеръ доставили ему большое уваженіе отъ Короля. Этотъ Государь, хотя вообще не очень расположенъ былъ вѣрить чести и добродѣтели, признавалъ ихъ однако жь въ Лордѣ Кравфордѣ и тѣмъ болѣе слушался его, что старый воинъ никогда не пользовался своимъ вліяніемъ, кромѣ вещей, прямо относящихся къ своей должности.

Рубецъ и Куннингамъ вошли за Дюрвардомъ и его карауломъ въ комнату своего Капитана, котораго почтенный видъ и уваженіе, оказываемое ему этими надменными воинами, сильно подѣйствовали на молодаго Шотландца.

Лордъ Кравфордъ былъ высокаго роста, хотя похудѣлъ отъ лѣтъ, но все еще сохранялъ силу молодости, если не гибкость ея и въ походѣ могъ снести тягость вооруженія на равнѣ съ младшими изъ своихъ подчиненныхъ. Черты его были грубы, цвѣтъ смуглый, лицо изрыто рубцами», хотя онъ вблизи видалъ смерть на тридцати сраженіяхъ, но въ «Глазахъ его скорѣе выражалось веселое презрѣніе опасности, чѣмъ жестокое мужество наемнаго воина. Высокой станъ его тогда укутанъ былъ просторнымъ халатомъ, стянутымъ поясомъ изъ буйволовой кожи, за которой заткнутъ былъ кинжалъ съ богатою рукоятью. На шеѣ у него висѣла цѣпь и кдейнодъ Ордена Св. Михаила; онъ сидѣлъ въ креслахъ, обитыхъ замшею; и надѣвъ на носъ очку, тогда только что изобрѣтенныя, занимался чтеніемъ толстой рукописи, подъ заглавіемъ: Розовой кустъ войны; Людовикъ собралъ ето руководство къ гражданской и военной политикѣ для Дофина, сына своего, и желалъ знать объ немъ мнѣніе стараго и опытнаго воина.

Лордъ Кравффрдъ съ нѣкоторою досадою положилъ книгу при етомъ неожиданномъ посѣщеніи и спросилъ на своемъ народномъ нарѣчіи, коего чорта имъ надобно.

Рубецъ, почтительнѣе можетъ быть нежели бы самому Людовику, разсказалъ ему подробно обстоятельства своего племянника и униженно просилъ покровительства. Лордъ Кравфордъ выслушалъ его съ большимъ вниманіемъ; разсмѣялся поспѣшности, съ которою молодой человѣкъ перерѣзалъ веревку; но покачалъ головою, узнавши о ссорѣ, произшедшей за ето между Шотландскими стрѣлками и служителями главнаго судьи.

— Неужьли вѣчно вы будете приносить ко мнѣ запутанныя нитки, вскричалъ онъ? Долго ли мнѣ твердить, а особливо вамъ двумъ, Людвигъ Леслей и Архій Куннингамъ, что чужестранной солдатъ долженъ скромно и бережливо обращаться съ туземцами, если не хочетъ, чтобъ за нимъ гонялись всѣ городскія собаки? Впрочемъ, если вамъ непремѣнно должно съ кѣмъ нибудь ссориться, то лучше ужь съ етимъ мошенникомъ судьею, чѣмъ съ другимъ, и я тебя, Людвигъ, меньше осуждаю за ету шалость, чѣмъ за прочія твои шашни; тебѣ прилично и должно было вступиться за молодаго своего родственника; да и онъ не долженъ быть жертвою своей простоты: такъ возьми же съ этой полки списокъ нашей дружины и подай его мнѣ. Мы впишемъ туда его имя, чтобы онъ могъ воспользоваться нашими привилегіями.

— Если ваша милость позволитъ, сказалъ Дюрвардъ, то я…

— Онъ видно съ ума сошелъ? вскричалъ дядя. Какъ ты смѣешь говорить съ его милостію, пока онъ тебя но спроситъ?

— Постой, Людвигъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ; послушаемъ, что хочетъ намъ сказать етотъ молодецъ.

— Одно слово, Милордъ, отвѣчалъ Кентень. Я сего дня поутру сказалъ дядюшкѣ, что не очень рѣшаюсь вступить въ ету дружину. Теперь объявляю, что совершенно рѣшился, съ тѣхъ поръ, какъ увидѣлъ благороднаго и почтеннаго ея предводителя^, и что горжусь служить подъ такимъ опытнымъ начальникомъ.

— Хорошо, дружокъ, сказалъ старый Лордъ, на котораго эта похвала подѣйствовала; мы таки имѣемъ кой-какую опытность, и по милости Божіей воспользовались ею, повинуясь и повелѣвая. Ты принятъ, Кентень Дюрвардъ, въ почтенную дружину стрѣлковъ Шотландской гвардіи, оруженосцемъ твоего дяди. Надѣюсь, что ты пойдешь далеко, ибо, если все происходящее отъ хорошаго рода должно быть храбро, то и ты, какъ потомокъ честной фамиліи, долженъ быть хорошимъ воиномъ. Людвигъ, ты будешь смотрѣть, чтобы твой родственникъ прилѣжно занимался военнымъ ученіемъ, потому что намъ скоро придется ломать копья.

— Клянусь рукоятью моей сабли, что я радъ етому, Милордъ! Этотъ миръ пожалуй всѣхъ насъ превратитъ въ трусовъ. Я самъ не чувствую прежняго жара, когда сижу въ заперти въ етомъ проклятомъ терему.

— Ну! птичка прощебетала мнѣ на ухо, что старое знамя скоро разовьется въ чистомъ, полѣ.

— Я за ето, Милордъ, выпью лишній стаканъ нынче вечеромъ.

— Ты готовъ выпить за все на свѣтѣ, Людвигъ; но я боюсь, чтобы ты когда нибудь не выпилъ чего горькаго своей работы.

Леслей, немного смѣшавшись, отвѣчалъ, что онъ ужь нѣсколько дней не пилъ черезъ чуръ; но что его милости извѣстенъ обычай дружины пить за здоровье новаго товарища и праздновать его принятіе.

— Правда, сказалъ старый военачальникъ; я и забылъ. Я пришлю вамъ нѣсколько кружекъ вина, чтобы помочь веселиться; но прошу все кончить къ закату солнца. Да послушайте: смотрите, чтобъ хорошенько выбрали караульныхъ на ету ночь. И чтобъ ни одинъ изъ нихъ не пировалъ съ вами.

— Приказаніе Вашей Милости будетъ въ точности исполнено, отвѣчалъ Людвигъ, и мы не забудемъ выпить за ваше здоровье.

— Можетъ статься, сказалъ Лордъ Кравфордъ, что я и самъ зайду на часокъ, единственно чтобъ взглянуть все ли въ порядкѣ.

— Тогда, Милордъ, праздникъ будетъ полный, сказалъ Людвигъ. И всѣ трое, очень довольные слѣдствіемъ свиданія, пошли готовиться къ военной пирушкѣ, на которую Леслей пригласилъ человѣкъ двадцать товарищей, привыкшихъ вообще обѣдать за однимъ столомъ.

Солдатской праздникъ обыкновенно дѣлается наскоро и на немъ требуютъ только, чтобъ было что поѣсть и попить. Но въ етомъ случаѣ Рубецъ постарался достать вина лучше обыкновеннаго: — Ибо, сказалъ онъ товарищамъ, изъ гостей всѣхъ надежнѣе старый Лордъ; онъ проповѣдуетъ намъ о воздержаніи; однакожъ выпивъ за Королевскимъ столомъ столько вина, сколько позволяетъ благопристойность, онъ никогда не пропуститъ удобнаго случая провести вечеръ въ бесѣдѣ съ доброй кружкой вина: тамъ мы должны приготовишься слушать старые разсказы о сраженіяхъ при Вернёльѣ и Боже.

Наскоро прибрали готическую комнату, въ которой они обыкновенно обѣдали; конюховъ послали наломать тростнику для постилки пола, и вмѣсто обоевъ развернули надъ столомъ и по стѣнамъ знамена, съ которымъ Шотландская гвардія ходила въ сраженіе и которыя отбила у неприятелей.

Потомъ позаботились доставить Дюрварду платье и вооруженіе, приличныя новому его званію, чтобы онъ во всѣхъ отношеніяхъ казался имѣющимъ право на высокія привиллегіи дружины, въ силу коихъ и съ помощію своихъ земляковъ, онъ смѣло могъ презирать власть и гнѣвъ главнаго судьи, хотя извѣстно было, что первая столь же ужасна, сколь непримиримъ второй.

Столъ былъ чрезвычайно веселъ и гости совершенно предались удовольствію, которое чувствовали, принимая въ свою дружину новаго выходца изъ дорогой родины. Они пѣли старыя Шотландскія пѣсни, разсказывали старыя повѣсти о Шотландскихъ герояхъ, вспоминали подвиги отцовъ своихъ, называли мѣста, бывшія свидѣтелями оныхъ. Словомъ, богатыя долины Туренскія, казалось, на ету минуту превратились въ безлюдныя и гористыя мѣста Каледоніи.

Между тѣмъ какъ восторгъ ихъ доходилъ до высочайшей степени и каждый старался сказать что нибудь, чтобы сдѣлать еще драгоцѣннѣе воспоминаніе о Шотландіи, новыя силы придалъ имъ приходъ Лорда Кранфорда, который, по предсказанію Рубца, сидѣлъ за Королевскимъ столомъ какъ на иголкахъ, пока нашелъ случай вырваться изъ за него, чтобы раздѣлить пирушку земляковъ. Ему оставлены были почетныя кресла въ большемъ мѣстѣ; ибо, по нравамъ итого вѣка и составу дружины, хотя начальникъ ея не имѣлъ надъ собою никого, кромѣ Короля и великаго Конетабля; но какъ всѣ солдаты были дворяне, то Капитанъ ихъ могъ безъ нарушенія приличіи сидѣть за однимъ столомъ съ ними и когда ему было угодно раздѣлять ихъ веселость, не унижая своего сана.

Однакожь на етотъ разъ, Лордъ Кравфордъ не захотѣлъ сѣсть въ почетное мѣсто, ему назначенное; и посовѣтовавъ гостямъ веселиться, взглянулъ на нихъ съ видомъ, показывающимъ, что онъ раздѣляетъ ихъ удовольствіе.

— Не тронь его, сказалъ тихо Куннингамъ Линдезею, который поднесъ рюмку вина ихъ благородному начальнику; не надо погонять чужихъ воловъ, если хозяинъ не хочетъ: онъ и самъ ето дѣлаетъ.

Правду сказать, старый Лордъ, улыбнувшись, прежде покачалъ головою и поставилъ рюмку на столъ, не отвѣдавъ изъ нея. Чрезъ минуту онъ дотронулся до нея губами, какъ бы нечаянно; и тотчасъ вспомнилъ къ счастію, что было бы не къ добру, если бы онъ не выпилъ за здоровье добраго молодца, который вступилъ въ его дружину. Онъ сдѣлалъ объ етомъ предложеніе; и можно угадать, что оно было принято съ радостными восклицаніями. Потомъ онъ увѣдомилъ ихъ, что сказалъ Оливье о случившемся поутру; — а, какъ брадобрѣи, прибавилъ онъ, не большой охотникъ до главнаго головорѣза, то вмѣстѣ со мною и выпросилъ у Короля приказъ главному судьѣ оставить всякія преслѣдованія прошивъ Кентеня Дюрварда, какого бы рода онѣ ни были и во всякомъ случаѣ уважать привиллегіи Шотландской гвардіи.

Етѣ слова произвели новой восторгъ; снова наполнились рюмки такъ, что вино сверкало по краямъ; единогласно выпили за здоровье благороднаго Лорда Кравфорда, неустрашимаго защитника правъ и преимуществъ своихъ согражданъ. Учтивость добраго старика Лорда не позволяла ему отказаться отвѣчать храбрымъ воинамъ, служащимъ подъ его начальствомъ и онъ опустился въ большія кресла, для него приготовленныя; потомъ, подозвавъ къ себѣ Кентеня Дюрварда, сдѣлалъ ему объ Шотландіи и объ тамошнихъ лучшихъ фамиліяхъ множество вопросовъ, на которые нашъ молодой человѣкъ по большей части не могъ отвѣчать.

Въ продолженіе етаго допроса, достойный начальникъ по временамъ между прочимъ наливалъ и осушалъ свой стаканъ, говоря, что всякой Шотландской дворянинъ не долженъ портить бесѣды, по прибавляя, что молодые люди, подобные Кентеню, должны съ осторожностію предаваться удовольствіямъ стола, чтобы не впасть въ излишество. Онъ сказалъ на етотъ счетъ много прекраснаго и наконецъ языкъ его, выхваляя умѣренность, сдѣлался неповоротливѣе прежняго. Какъ между тѣмъ воинской жаръ бесѣды возрасталъ съ числомъ пустыхъ бутылокъ, то Куннингамъ предложилъ выпить за скорѣйшее развитіе, орифламмы (Королевское Французское знамя).

— И пусть хорошій вѣтеръ съ Бургундской стороны взвѣетъ ее, прибавилъ Линдезей.

— Я пью ето здоровье со всею пылкостью, оставшеюся въ моемъ изношенномъ тѣлѣ, дѣти! вскричалъ Лордъ Кравфордъ; и хоть старъ, надѣюсь видѣть еще, какъ развивается ето знамя. Послушайте, товарищи, продолжалъ онъ сдѣлавшись отъ вина откровеннѣе, вы всѣ вѣрные слуги Французскаго Королевства, такъ что мнѣ скрывать отъ васъ, что здѣсь есть посланникъ отъ Карла, Герцога Бургундскаго, съ порученіемъ не очень дружественнымъ.

— Я видѣлъ лошадей и спутниковъ Графа Кренкера, въ трактирѣ подлѣ шелковичной рощи, сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ. Увѣряютъ, будто Король не пуститъ его въ замокъ.

— Да внушитъ небо Королю хорошенько отвѣчать на ето посольство! вскричалъ Гутри! Но въ чемъ состоятъ жалобы Герцога Бургундскаго?

— Во многихъ притязаніяхъ на счетъ границъ, отвѣчалъ Лордъ Кравфорду, но особенно въ томъ, что Король принялъ подъ свое покровительство даму изъ его земли, молодую Графиню, которая бѣжала изъ Дижона отъ того, что Герцогъ, ея опекунъ, хотѣлъ выдать ее за любимца своего, Кампо-Бассо.

— А она одна сюда приѣхала, Милордъ? спросилъ Линдезей.

— Нѣтъ, не совсѣмъ. Съ нею приѣхала старая Графиня, ея родственница, которая уступила на етотъ Счетъ просьбамъ своей племянницы.

— А Король, сказалъ Куннингамъ, какъ феодальный Государь Герцога, войдетъ ли въ посредничество между имъ и етой дѣвушкой, на которую Карлъ имѣетъ такія же права, какія бы въ случаѣ его смерти Людовикъ имѣлъ на наслѣдницу Бургундіи?

— Король, по обыкновенію, рѣшится по правиламъ своей политики; а вы знаете, что онъ не принялъ етѣхъ дамъ открыто; онъ ихъ не поручилъ покровительству старшей своей дочери, ни Принцессы Іоанны; такъ, что безо всякаго сомнѣнія рѣшится, смотря по обстоятельствамъ. Онъ нашъ Государь; но можно сказать, не бывъ измѣнникомъ, что онъ въ состояніи продать и выкупить всѣхъ Христіанскихъ Государей.

— Но Герцога Бургундскаго нелегко провести, возразилъ Гутри.

— Конечно такъ; и потому-то вѣроятно, что у нихъ даромъ не обойдется.

— Такъ чтожь, Милордъ! дай Богъ, чтобъ ето случилось! вскричалъ Рубецъ. Мнѣ предсказали лѣтъ десять, или кажется двадцать назадъ, что я сдѣлаю женитьбой, счастье нашего рода. Кто знаетъ, что будетъ, если мы сразимся за честь, любовь и женщинъ, какъ bо» старыхъ романахъ.

— Ты смѣешь говорить о любви и женщинахъ съ такимъ прорѣзомъ на лицѣ! сказалъ Гушри.

— Да лучше ни кого не любить, чѣмъ любить идолопоклонку, Цыганку, возразилъ Рубецъ.

— Перестаньте, товарищи! вскричалъ Лордъ Кравфордъ, вы должны сражаться не иначе, какъ благороднымъ оружіемъ: насмѣшка не шутка. Живите всѣ дружно. Что до Графини, такъ она слишкомъ богата, чтобы достаться бѣдному Шотландскому Лорду, а то я и самъ бы сталъ ея домогаться, не смотря на мои восемьдесятъ лѣтъ, или почти столько. Но чтобы ни было, я пью за ея здоровье, говорятъ, что она свѣтило красоты.

— Мнѣ сдается, сказалъ другой стрѣлокъ, что я видѣлъ се сего дня поутру, стоя на часахъ у послѣдней рогатки; но она больше походила на потайной фонарь, чѣмъ на свѣтило, потому что ихъ съ подругой привезли въ замокъ въ хорошо закрытыхъ носилкахъ.

— Стыдись, Арно! сказалъ Лордъ Кравфордъ: солдатъ никогда не долженъ говорить о томъ, что увидитъ стоя на часахъ. Впрочемъ, прибавилъ онъ помолчавъ минуту, ибо любопытство превозмогло любовь къ воинскому порядку, которому онъ сей часъ училъ, почему ты думаешь, что Графиня Изабелла Кру а была въ однѣхъ изъ етѣхъ носилокъ?

— Ничего не знаю, Милордъ, отвѣчалъ Арно, кромѣ того, что мой ножевщикъ, проводя лошадей по дорогѣ къ деревнѣ, встрѣтилъ Догена проводника, который отвозилъ носилки въ трактиръ, ибо онѣ принадлежатъ хозяину харчевни въ шелковичной рощи, то есть подъ вывѣскою лилій, хотѣлъ я сказать.— Вотъ Догенъ и спросилъ Сондерса Стида, не хочетъ ли онъ выпить съ нимъ стаканъ вина, потому что они знакомы и разумѣется Сондерсъ былъ на emo очень готовъ.

— Разумѣется, разумѣется, вскричалъ старый, Лордъ, перебивая его; и я желалъ бы, чтобъ ето у васъ вывелось, Господа. Ваши оруженосцы, ваши ножевщики, слишкомъ ужь охотно пьютъ вило съ первымъ встрѣчнымъ. Ето вещь опасная въ военное время и должна быть прекращена. Но твоя исторія очень длинна, Андреи Арно; надо пересѣчь ее стаканомъ вина.. Ну! за здоровье Графини Изабеллы Круа, и дай Богъ ей найти лучшаго мужа, чѣмъ Кампо-Бассо, который подлый Италіянскій мошенникъ. Ну, Андрей Арно, такъ что же говорилъ проводникъ твоему ножевщику?

— Онъ, Милордъ, сказалъ ему за тайну, что двѣ дамы, которыхъ отвезъ въ замокъ въ закрытыхъ носилкахъ, были знатныя особы, жившія нѣсколько дней у его хозяина и не видавшіяся ни съ кѣмъ; что Король нѣсколько разъ тайно былъ у нихъ и оказывалъ имъ великія почести. Онъ думалъ, что онѣ скрылись въ замокъ, боясь Графа Кревкера, посланника Бургундскаго Герцога, котораго приѣздъ возвѣщенъ былъ передовымъ.

— Право, Андрей, точно ли такъ? сказалъ Гутри. Въ такомъ случаѣ я побожусь, что слышалъ, какъ Графиня пѣла, играя на лютнѣ какъ я проходилъ внутренній дворъ, идучи сюда. Звуки выходили изъ большихъ оконъ Дофиновой башни и думаю, что никто еще не слыхивалъ такой мелодіи въ замкѣ Плесси-дю-Паркъ. Я, право, думалъ, что ето была музыка волшебницы Мелюзины. Я стоялъ тамъ, хотя зналъ, что обѣдъ поданъ и что вы всѣ выходите изъ терпѣнія. Я стоялъ тамъ, какъ….

— Какъ оселъ, Джонъ Гутри, сказалъ ему Капитанъ; длинной носъ твой обнюхивалъ ужинъ, длинныя уши слушали музыку, а твой короткой умъ не умѣлъ рѣшить что предпочесть. Послушайте! не звонятъ ли въ соборѣ къ вечернѣ? Вѣрно еще не время. Старый дуракъ пономарь зазвонилъ часомъ ранѣе.

— Клянусь честью, сказалъ Кунинигамѣ; колоколъ слишкомъ вѣрно показываетъ часы; вотъ ужь и солнце садится на западѣ.

— Право! сказалъ Лордъ Кравфордъ: неужьли точно? Ну, друзья, не надо выходить изъ. предѣловъ.— Тише ѣдешь, далѣ будешь.— На мѣлкомъ огнѣ лучше варится кушанье!— Гуляй, не загуливайся: славная пословица! И такъ еще по стакану въ честь старой Шотландіи, а потомъ каждый думай объ должности.

Осушивъ прощальный кубокъ, собесѣдники разстались. Старый Баронъ съ важнымъ видомъ взялъ за руку Рубца,будто желая дать ему нѣкоторыя наставленія на счетъ племянника, но въ самомъ дѣлѣ, можетъ быть, чтобы величественная походка его не показалась подчиненнымъ менѣе твердою, чѣмъ прилично его сану. Такъ прошелъ онъ съ важностію оба двора, отдѣляющіе его покой отъ залы, въ которой дана была пирушка; и прощаясь съ Людвигомъ, посовѣтовалъ ему торжественнымъ голосомъ человѣка, осушившаго нѣсколько бутылокъ, рачительно смотрѣть за поведеніемъ племянника, особливо въ отношеніи къ пригожимъ дѣвушкамъ и хорошему вину.

Между тѣмъ ни одно слово,сказанное о прекрасной Графинѣ Изабеллѣ, не было пропущено молодымъ Дюрвардомъ, который, будучи отведенъ въ маленькой кабинетъ, гдѣ должно ему было жить съ дядинымъ пажемъ, сдѣлалъ новое и смиренное жилище свое сценою высокихъ и важныхъ размышленій.

Читатель легко представитъ, что молодой оруженосецъ долженъ былъ основать нарядной романъ на предположеніи, что жительница башенки, чью пѣсню онъ слушалъ съ такимъ вниманіемъ и хорошенькая дѣвушка, служившая дядѣ Петру въ трактирѣ, соединялись въ одно съ знатною и богатою Графиней, избѣгающей преслѣдованій ненавистнаго любовника, любимца жестокаго опекуна, употребляющаго во зло свою феодальную власть. Въ видѣніи Кентеня было мѣсто и дядѣ Петру, которой казалось имѣлъ такую власть даже и надъ грознымъ, чиновникомъ, изъ чьихъ рукъ онъ вырвался съ такимъ трудомъ.

Наконецъ мечтанія Кентеня, не возмущаемыя молодымъ Вильгельмомъ Гарперомъ, жильцомъ его кельи, были прерваны возвращеніемъ дяди. Рубецъ велѣлъ ему ложиться спать, чтобы встать завтра поранѣ идти за нимъ въ прихожую Короля, гдѣ ему съ пятью товарищами доставалось быть караульными.

 

ГЛАВА ОСЬМАЯ.
Посланникъ.

Если бы лѣнь могла задержать Дюрварда, то шумъ, начавшійся въ гвардейскихъ казармахъ, послѣ перваго звона къ заутрени, конечно согналъ бы ету Сирену съ его постели; но правильная жизнь отцовскаго замка и монастыря Абербротокскаго научила его вставать съ зарею, и онъ весело одѣлся при звукѣ трубъ и стукѣ оружія, возвѣщающихъ о смѣнѣ часовыхъ, изъ которыхъ одни возвращались въ казарму, простоявши всю ночь въ караулѣ; другіе выходили для занятія утренняго своего поста; а нѣкоторые, и въ томъ числѣ его дядя, готовились на службу при самой особѣ Короля.

Кентенъ, съ полнымъ удовольствіемъ, какое чувствуетъ молодой человѣкъ въ подобномъ случаѣ, надѣлъ великолѣпную свою одежду и прекрасное вооруженіе, принадлежащее къ новому его званію. Дядя, посмотрѣвъ внимательно все ли на немъ, что нужно, не могъ скрыть приятнаго движенія, видя, что ето новое платье придавало ему еще выгоднѣйшую наружность, чѣмъ прежде.

— Если ты также вѣренъ и храбръ, какъ хорошъ собою, сказалъ онъ ему, то у меня будетъ одинъ изъ лучшихъ оруженосцевъ во всей гвардіи, а ето непремѣнно сдѣлаетъ честь фамиліи твоей матери. Слѣдуй за мною въ приѳмную залу Короля и старайся идти подлѣ меня.

Сказавъ сіи слова, онъ взялъ большой и тяжелой бердышь, превосходно украшенный насѣчкою и приказавши племяннику взять такое же оружіе, только поменьше, сошелъ съ нимъ на внутренній дворъ, гдѣ товарищи ихъ, которые должны были идти въ караулъ внутреннихъ покоевъ, стояли уже подъ ружьемъ; оруженосцы же, стоя за своими господами, составляли вторую шеренгу. Видно было также нѣсколько стременныхъ, держащихъ борзыхъ копей и лихихъ собакъ, на которыхъ Кентень глядѣлъ съ такимъ удовольствіемъ и вниманіемъ, что дядя нисколько разъ принужденъ былъ напоминать ему, что ети животныя тутъ не для его забавы, но для увеселенія Короля, страстно любившаго охоту. Ето удовольствіе принадлежало къ малому числу тѣхъ, которыя Людовикъ позволялъ себѣ даже и въ тѣ часы, когда бы политика должна была занимать его совсѣмъ другимъ; и Онъ такъ былъ жаденъ на дичь въ своихъ Королевскихъ лѣсахъ, что частехоько говорили, что меньше опасности убить человѣка, чѣмъ оленя.

По знаку, данному Рубцомъ, который въ етомъ случаѣ исправлялъ офицерскую должность, гвардейцы тронулись съ мѣста; и посвятивъ нѣсколько времени на лозунги и сигналы, которыхъ цѣль была только показать съ какою строгою точностію исполняли они свои обязанности, вошли въ приемную залу, куда Короля поминутно ожидали.

Какъ ни новы были для Кентена картины великолѣпія, но то, что онъ теперь увидѣлъ, не совсѣмъ отвѣчало понятію, которое себѣ составилъ о роскоши двора. Правда, нѣкоторые чиновники Королевскаго дома были богато одѣты, гвардейцы хорошо вооружены и прислуга всякаго рода; но онъ не видалъ никого изъ старыхъ совѣтниковъ Королевства, или государственныхъ сановниковъ; не слыхалъ ни одного имени, напоминающаго рыцарскія мысли; не примѣтилъ военачальниковъ, которые въ зрѣломъ возрастѣ составляли силу Франціи; ни молодыхъ вельможъ, благородныхъ искателей славы, которыми гордилось отечество. Зависть, осторожность и глубокая и хитрая политика Короля отдалили отъ его престола етотъ отборный кругъ; составлявшіе оный не иначе были призываемы ко двору, какъ въ случаяхъ, гдѣ етикетъ необходимо того требовалъ: они являлись противъ воли и весело удалялись, какъ звѣри въ баснѣ приближались и удалялись отъ львинаго логовища.

Немногія особы, но видимому исправлявшія должности совѣтниковъ, были неприятной наружности и хотя ихъ физіономія иногда выражала смѣтливость, но ухватки показывали, что они призваны въ кругъ, къ которому не были приготовлены ни воспитаніемъ, ни привычками. Однакожъ двое показались ему благороднѣе и отличнѣе прочихъ, а должность его дяди въ ето время была не такъ хлопотлива, чтобы не льзя было узнать отъ него имена тѣхъ, кого онъ такъ замѣтилъ.

Дюрвардъ зналъ уже и читатели также знаютъ Лорда Кравфорда, который былъ одѣтъ въ богатое свое одѣяніе и держалъ въ рукѣ серебряный начальнической жезлъ. Между прочими отличными особами, всѣхъ замѣчательнѣе былъ Графъ Дюнуа, сынъ знаменитаго Дюну а, извѣстнаго подъ именемъ Побочнаго Орлеанскаго, который, сражаясь подъ знаменами Іоанны д’Аркъ, много способствовалъ освобожденію Франціи отъ ига Англичанъ. Сынъ его совершенно поддерживалъ честь такого происхожденія; и не смотря на родство свое съ Королевской фамиліей и наслѣдственную привязанность къ себѣ народа и дворянъ, Дюнуа во всѣхъ случаяхъ показалъ столь прямой и открытый характеръ, что казалось даже избѣжалъ подозрѣній недовѣрчиваго Людовика, который съ удовольствіемъ видалъ его близь себя и часто призывалъ къ совѣту. Хотя его считали искуснымъ во всѣхъ благородныхъ упражненіяхъ и но тогдашнему совершеннымъ Рыцаремъ, однакожъ ему не доставало многаго, чтобъ быть образцомъ Героя Романа. Онъ былъ небольшаго роста, хотя крѣпка- то сложенія, ноги его были немного скривлены внутрь: ето служило болѣе для удобства всаднику, чѣмъ для украшенія пѣшему. Плеча имѣлъ широкія, волосы черные, цвѣтъ лица смуглый, руки жилистыя и замѣчательныя своей длиною; черты его были неправильны до безобразія: однакожъ Графъ Дюнуа имѣлъ благородный и важный видъ, но которому съ перваго взгляда можно было узнать въ немъ человѣка знатной породы и неустрашимаго воина. Привычка поднимать голову придавала смѣлости его осанкѣ; походка была гордая и величественная; и суровость его физіономіи возвышалась быстрымъ взглядомъ орла и львиными бровями. На немъ было охотничьи платье, болѣе богатое, чѣмъ щеголеватое, и во многихъ случаяхъ исполнялъ онъ должность главнаго Егер-мейстера, хотя кажется и не носилъ сего званія»

Какъ бы ища подпоры въ рукѣ родственника своего Дюнуа, тихо и задумчиво шелъ Людовикъ, Герцогъ Орлеанскій, первый Принцъ крови, которому гвардія отдавала воинскія почести по етому званію. Будучи предметомъ подозрѣній Людовика, который за нимъ рачительно присматривалъ, етотъ Принцъ, наслѣдникъ престола, если бы Король умеръ безъ дѣтей мужескаго пола, никогда не могъ удалиться отъ двора, а оставаясь при немъ, не пользовался никакою властію, не исправлялъ никакой должности. Уныніе, естественно напечатлѣнное палицѣ его етимъ униженіемъ и почти неволею, въ ето время усилилось извѣстностію, что Король предпринялъ противъ него одинъ изъ жесточайшихъ и несправедливѣйшихъ поступковъ, которые тиранъ можетъ себѣ позволить, принуждая его жениться на Принцессѣ Іоаннѣ, младшей своей дочери, съ которою былъ онъ обрученъ еще въ ребячествѣ и безобразіе которой заставляло его думать, что безъ крайней жестокости нельзя принудить къ исполненію такого обязательства.

Наружность етаго несчастнаго Принца tic имѣла въ себѣ ничего отличнаго», но онъ былъ нраву тихаго, кроткаго и привѣтливаго, что можно было примѣтить даже и сквозь чрезмѣрную задумчивость, покрывающую въ ето время лице его. Кейтень замѣтилъ, что Герцогъ рачительно старался не глядѣть на гвардейцевъ, отвѣчая на ихъ привѣтствіе и потуплялъ глаза въ землю, какъ бы страшась, чтобы зависть Короля не перетолковала етаго обыкновеннаго знака учтивости желаніемъ сдѣлать себѣ приверженцевъ между ими.

Совсѣмъ отлично велъ себя гордый Кардиналъ Іоаннъ Ла-Балю, бывшій тогда любимымъ Министромъ Людовика и своимъ возвышеніемъ и характеромъ столько же похожій на Вольсея, сколько позволяло различіе между хитрою политикою Людовика и буйнымъ упорствомъ Генриха VIII, Короля Англійскаго. Первый возвысилъ своего Министра, изъ самаго низкаго состоянія къ званію, или по крайней мѣрь къ жалованью Великаго Милостыне-дателя Франціи, осыпалъ его бенефисами и доставилъ ему Кардинальскую скуфью», и хотя подозрительность не допускала его дать честолюбивому Ла-Балю довѣренность и неограниченную власть, которыми Генрихъ одарилъ Вольсея, однакожъ онъ болѣе слушался его, чѣмъ прочихъ совѣтниковъ своихъ.

Отъ етаго произошло, что Кардиналъ не избѣжалъ общаго заблужденія людей, изъ низшаго званія вдругъ возвышенныхъ къ власти. Вѣроятно ослѣпленный скоростію своего возвышенія, онъ твердо былъ увѣренъ, что можетъ судить о всѣхъ дѣлахъ, даже самыхъ далекихъ отъ его сана и познаній. Будучи высокаго роста, но неловокъ въ ухваткахъ, онъ показывалъ принужденную учтивость и удивленіе къ прекрасному полу, хотя обращеніе его обличало всю нелѣпость его притязаній, а духовный санъ выказывалъ совершенную неприличность оныхъ. Какой-то льстецъ, нѣтъ нужды какого пола, увѣрилъ его въ несчастную минуту, что двѣ толстыя, мясистыя ноги, полученныя имъ въ наслѣдство отъ отца, Лиможскаго портнаго, представляли, удивительныя округлости, и онъ такъ былъ убѣжденъ въ етомъ, что всегда поднималъ одну сторону своего Кардинальскаго платья, чтобы твердыя подпоры тѣла его не укрылись отъ взоровъ. Въ богатой одеждѣ, принадлежащей сану своему, величественнымъ шагомъ проходилъ онъ ету великолѣпную комнату, наклоняясь по временамъ дабы разсмотрѣть вооруженіе караульныхъ всадниковъ и дѣлая имъ нѣкоторые вопросы повелительнымъ голосомъ. Онъ даже взялъ на себя попѣнять инымъ за безпорядки, по его мнѣнію, противъ дисциплины въ такихъ выраженіяхъ, на которыя ети храбрые воины не смѣли отвѣчать, хотя очевидно слушали его съ досадою и презрѣніемъ.

— Знаетъ ли Король, спросилъ Дюнуа у Кардинала, что посланникъ Герцога Бургундскаго требуетъ аудіенціи не медленно?

— Знаетъ, отвѣчалъ Кардиналъ, и вотъ, кажется, всезнай Оливье Лань, который извѣститъ насъ о волѣ Короля.

При сихъ словахъ, человѣкъ очень замѣчательный, раздѣлявшій милость Людовика съ гордымъ Кардиналомъ, вышелъ изъ внутреннихъ покоевъ и вошелъ въ приемную залу, но безъ того самодовольства, которое отличало Кардинала, надутаго своею знатностію. Онъ быль маленькаго роста, блѣденъ и худощавъ; на его черномъ шелковомъ кафтанѣ и исподницѣ, безъ верхняго платья и мантіи, не видно было ничего, чтобы могло украсить очень обыкновенную наружность. Онъ несъ серебрянную лахань; а салфетка, лежащая на рукѣ его, показывала должность, исправляемую имъ при дворѣ. Глаза его были живы и проницательны, хотя онъ старался истребить въ нихъ ето выраженіе, потупляясь безпрестанно въ землю; идучи, подобно кошкѣ, тихо и робко, онъ казалось прокрадывался по комнатѣ. Но хотя скромность можетъ скрывать достоинства, все она не скроетъ силы при дворѣ; и все стараніе непримѣтно пройти приѳмную залу было тщетно со стороны человѣка, о которомъ знали, что онъ владѣетъ Королевскимъ ухомъ; таковъ былъ славный Королевскій камердинеръ-цирюльникъ, Оливье Лань, называемый иногда дурнымъ, а иногда чортомъ, за неразборчивое пронырство, съ которымъ содѣйствовалъ онъ исполненію плановъ изворотливой политики своего Государя.

Оливье сказалъ съ живостію нѣсколько словъ Графу Дюнуа, который тотчасъ вышелъ изъ приѳмной залы, между тѣмъ какъ брадобрѣй спокойно возвращался въ комнату, изъ которой вышелъ. Каждый поспѣшно давалъ ему дорогу, а онъ на ету учтивость отвѣчалъ самыми низкими поклонами. Однакожъ, пошептавъ на ухо двумъ, или тремъ человѣкамъ, онъ сдѣлалъ ихъ предметомъ зависти прочихъ придворныхъ; и въ то же время пробормотавъ нѣсколько словъ о должностяхъ своего званія, исчезъ, не внимая ни ихъ отвѣтамъ, ни нѣмымъ просьбамъ желавшихъ также привлечь его вниманіе. Людвигъ Леслей въ етотъ день удостоился попасть въ малое число тѣхъ, кого Оливье мимоходомъ почтилъ словцомъ: брадобрѣй увѣрилъ, что дѣло его счастливо конечно.

Немного спустя, новое доказательство подтвердило ему ету приятную вѣсть, ибо Тристанъ-Пустынникъ, главный судья дома Королевскаго, войдя въ комнату, тотчасъ приближился къ Рубцу. Богатая одежда етаго чиновника дѣлала еще замѣтнѣе его обыкновенное лицо и угрюмую физіономію, и привѣтствіе его «отмѣнно походило на ревѣ медвѣдя. Однакожъ нѣсколько словъ, сказанныхъ имъ Рубцу, казались приятнѣе голоса, которымъ были произнесены. Онъ пожалѣлъ о вчерашней ошибкѣ и сказалъ, что она произошла только отъ того, что племянникъ Рубца не носилъ платья своей дружины и не увѣдомлялъ ихъ о своемъ принятіи въ оную: вотъ единственная причина ошибки, въ которой онъ передъ нимъ извиняется.

Людвигъ приличнымъ образомъ отвѣчалъ на ето привѣтствіе; и по отходѣ Тристана сказалъ племяннику, что они имѣли честь сдѣлать себѣ смертельнаго врага изъ етаго чиновника! Но, прибавилъ онъ, солдатъ, исполняющій свою должность, можетъ смѣяться надъ главнымъ судьею.

Кентень согласился съ мнѣніемъ дяди; ибо Тристанъ, отходя, бросилъ на нихъ гнѣвный взглядъ подобный тому, какой медвѣдь бросаетъ на ловца, ранившаго его копьемъ. Правда, что и при меньшей досадѣ, мрачный взглядъ его выражалъ злонамѣренность, приводящую въ трепетъ; и онъ вселялъ еще большій ужасъ въ молодаго Шотландца, которому чудилась еще на плечахъ его губительная рука двухъ подчиненныхъ етаго начальника.

Между тѣмъ, какъ мы уже сказали, Оливье прокрался черезъ приемную залу; всѣ и даже знатнѣйшія особы, посторонились, чтобъ дать ему дорогу, осыпая его непомѣрными учтивостями, которыя но видимому оскорбляли его скромность. Онъ возвратился во внутренніе покои, которыхъ створчатыя двери чрезъ минуту отворились для Короля Людовика.

Кентень, какъ и всѣ, поднялъ глаза на Монарха и такъ затрепеталъ, что почти уронилъ свое оружіе, узнавши во Французскомъ Королѣ того купца, торгующаго шелкомъ, хпого дядю Петра, съ которымъ наканунѣ встрѣтился по утру. Нѣкоторыя догадки о званіи етаго человѣка нѣсколько разъ представлялись уму его; но и смѣлѣйшія изъ нихъ были далеки отъ того, что онъ видѣлъ въ самомъ дѣлѣ.

Строгой взглядъ дяди, недовольнаго такимъ забвеніемъ порядка службы, привелъ его въ себя; но Кентень немало удивился, когда Король, котораго проницательные глаза тотчасъ его примѣтили, подошелъ прямо къ нему, не обращая никакого вниманія на прочихъ и заговорилъ съ нимъ.

— И такъ, молодой человѣкъ, сказалъ онъ ему, до меня дошло, что въ первой день по прибытіи въ Турень ты успѣлъ надѣлать шуму; но я тебя прощаю, зная, что въ етомъ виноватъ старый сумасбродъ купецъ, который вздумалъ, что твою Каледонскую кровь съ утра нужно разогрѣть Бонскимъ виномъ. Если мнѣ удастся отыскать его, то покажу надъ нимъ примѣръ въ науку тѣмъ, которые развращаютъ нашихъ гвардейцевъ. Рубецъ, продолжалъ онъ обращаясь къ Леслею, твой родственникъ малой хорошій, хотя немного вспыльчивъ. Мы любимъ такіе характеры и располагаемъ оказывать болѣе чѣмъ когда нибудь милостей храбрымъ людямъ, насъ окружающимъ. Не забудь записать годъ, мѣсяцъ, число, часъ и минуту его рожденія и сообщить ein о Оливье Лани.

Рубецъ поклонился почти въ землю и Опять вытянулся, желая тѣмъ показать поспѣшность, съ которою готовъ онъ сражаться для пользы или защиты Короля.

Между тѣмъ первое изумленіе Кентеня поутихло и онъ, разсматривая со вниманіемъ физіономію Короля, удивился, что его черты и ухватки казались совершенію отличными отъ вчерашнихъ. Наружность его не перемѣнилась, ибо Людовикъ, всегда презиравшій всякіе наряды, былъ въ старомъ темносинемъ охотничьемъ платьѣ, не лучше своего вчерашняго мѣщанскаго одѣянія. Онъ держалъ въ рукѣ большія четки чернаго дерева, присланныя отъ самаго Султана съ увѣреніемъ, что онѣ принадлежали Кофтскому пустыннику горы Ливана, знаменитому своею святостію. Тулья новой шапки его была обшита по крайней мѣрѣ двѣнадцатью свинцовыми небольшими изображеніями святыхъ. Но глаза его, въ которыхъ, по первому впечатлѣнію ихъ на Дюрварда, блистало одно корыстолюбіе, теперь, какъ принадлежащіе столь сильному Государю, отличались проницательнымъ и величественнымъ взглядомъ; а морщины на лбу, которыя приписывалъ онъ продолжительнымъ размышленіямъ о низкихъ расчетахъ торговли, теперь казались ему изрытыми глубокою думою о судьбѣ народовъ.

Вскорѣ по прибытіи Короля, вошли въ комнату Принцессы и дамы ихъ свиты. Старшая, вышедшая послѣ за Петра Бурбонскаго, мало относится къ нашему повѣствованію. Она была высокаго роста и довольно хороша собою, отличалась краснорѣчіемъ, дарованіями и большою частію смѣтливости отца, который былъ къ ней исполненъ довѣренности и любилъ ее столько, сколько способенъ былъ любить.

Меньшая сестра ея, несчастная Іоанна, невѣста Герцога Орлеанскаго, робко шла подлѣ сестры, зная, что вовсе не имѣетъ тѣхъ наружныхъ даровъ, которыхъ женщины столько желаютъ и любятъ даже, чтобъ на нихъ налыгали. Она была блѣдна, худа и болѣзненнаго цвѣта въ лицѣ. Станъ ея примѣтно покривился на одинъ бокъ, а походка была такъ неровна, что се можно было почесть хромою. Хорошіе зубы, глаза обыкновенно выражающіе задумчивость, кротость и смиреніе, длинные бѣлокурые волосы — вотъ все, чѣмъ даже лесть могла бы замѣнить безобразіе ея наружности. Къ дополненію изображенія, легко можно было замѣтить, по небрежности Принцессы о своемъ убранствѣ и по робости движеній ея, что она чувствовала свои недостатки (обстоятельство столь же невыгодное, какъ и рѣдкое); и что не смѣла никакими искуственными способами стараться о исправленіи природной дурноты, или искать другихъ средствъ нравиться.

Король, не любившій ея, тотчасъ подошелъ къ ней.

— Что ето, дочь моя! вскричалъ онъ, вѣчно презрѣніе къ свѣту? Сего дня поутру ты одѣлась на охоту, или въ монастырѣ? говори же, отвѣчай.

— Какъ угодно вамъ, Государь, сказала Принцесса такимъ слабымъ голосомъ, что едва можно было разслушать.

— Да, конечно, возразилъ Король, ты хочешь увѣрить меня, что желала бы оставить дворъ и отказаться отъ свѣта и суетъ его. Какъ Іоанна! развѣ хочешь заставить подумать, что мы, старшій сынъ Св. церкви, отказали бы небу въ нашей дочери? Да сохранитъ насъ Божія Матерь и Св. Мартынъ отвергнуть жертву, еслибъ она была достойна олтаря и еслибъ ето было настоящее твое назначеніе.

Сказавъ ето, Король набожно перекрестился и Кентень сравнилъ его съ хитрымъ вассаломъ, унижающимъ достоинство вещи, которую желаетъ оставить себѣ, чтобы найти предлогъ не отдаваться своему владѣтелю.— Какъ смѣетъ онъ такъ лицемѣрить передъ небомъ, подумалъ Дюрвардъ, и обманывать Бога и угодниковъ, одинаково съ людьми, которые не смѣютъ вблизи разсматривать его совѣсть!

Но, посвятивъ мысленно ето мгновеніе молитвѣ, Людовикъ продолжалъ:— Нѣтъ, Іоанна, мы съ однимъ человѣкомъ лучше знаемъ тайныя твои мысли: не правда ли, любезный братецъ Орлеанскій? Да подойди же и посади на лошадь ету Весталку, которая совершенно предана тебѣ.

Герцогъ Орлеанскій затрепеталъ отъ словъ Короля и поспѣшилъ ему повиноваться, но съ такимъ замѣшательствомъ и торопливостію, что Людовикъ вскричалъ: — Потише, любезный братецъ, потише! Твоя любовь бросилась опрометью. Взгляни хорошенько. Вотъ какъ скорость любовника бросаетъ его вкось! Развѣ ты хочешь взять руку Айны, вмѣсто сестры ея? или я самъ долженъ вамъ, сударь, подать руку Іоанны?

Несчастный Принцъ поднялъ глаза и задрожалъ, какъ ребенокъ, принужденный дотронуться до того, къ чему чувствуетъ врожденное отвращеніе. Потомъ, сдѣлавъ усиліе, взялъ у Принцессы руку, которой она ему не подала и не отказала. Въ ихъ положеніи, видя руку Королевской дочери, покрытою холоднымъ потомъ и чуть касающеюся до дрожащей руки его, видя потупленные глаза ихъ, трудно было бы сказать, кто изъ сихъ двухъ существъ былъ точно несчастнѣе, Герцогъ ли прикованный къ предмету своего отвращенія узами, которыхъ не смѣлъ расторгнуть, или несчастная дѣвушка, слишкомъ ясно видящая, что она нетерпима тѣмъ, чью любовь охотно бы купила.

— Теперь, на коней, Милостивые Государи и Государыни, сказалъ Король; мы сами беремся вести старшую дочь нашу; и благословеніе Божіе и Св. Губерта да пошлютъ намъ нынѣшнимъ утромъ счастливое поле.

— Боюсь, Государь, сказалъ входя Графъ Дюнуа, чтобы судьба не опредѣлила мнѣ остановить нашу охоту. Посланникъ Герцога Бургундскаго у воротъ замка и требуетъ аудіенціи.

— Требуетъ, Дюнуа! вскричалъ Король. Развѣ ты не сказалъ ему, какъ я приказывалъ тебѣ съ Оливье, что намъ недосугъ принять его сего дня; что завтра праздникъ Св. Мартына, а мы въ етотъ день, съ помощію Божіей, не займемся ни какимъ житейскимъ помышленіемъ; что на другой день мы поѣдемъ въ Амбуазъ; но что по приѣздѣ своемъ не преминемъ дать ему аудіенцію, какъ только прочія дѣла наши позволятъ?

— А все ето сказалъ, Государь, отвѣчалъ Дюнуа…. однакожъ…

— Клянусь Пасхою! вскричалъ Король; что ето, Дюнуа, такъ останавливается у тебя въ горлѣ? Видно етотъ Бургундецъ наговорилъ тебѣ такихъ вещей, которыя трудно проглотить.

— Если бы мой долгъ, ваши приказанія, Государь, и санъ посланника не удержали меня, то ему самому пришлось бы глотать ихъ; клянусь, что мнѣ болѣе хотѣлось вколотишь ему опять слова его въ ротъ, чѣмъ повторять ихъ Вашему Величеству.

— Клянусь Богомъ, Дюнуа, странно, что ты, нетерпѣливѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, съ такимъ трудомъ проищешь этотъ же порокъ въ нашемъ гордомъ и неукротимомъ братцѣ, Карлѣ Бургундскомъ. Ну, а вотъ я, такъ же мало забочусь объ етѣхъ неучтивыхъ посольствахъ, какъ башни етаго замка о свистѣ сѣверо-восточнаго вѣтра, который Бургундскій гость, равно какъ и этотъ хвастунъ посланникъ.

— Узнайте же, Государь, что Графъ Кревкеръ остался у воротъ замка въ сопровожденіи своихъ трубачей и воиновъ. Онъ говоритъ, что, какъ Ваше Величество изволите отказывать въ аудіенціи, которой Государь его приказалъ просить но дѣламъ величайшей важности, то онъ останется тамъ до полуночи и въ какое время бы Ваше Величество ни выѣхали, за дѣломъ, для прогулки, или для богомолья, онъ явится предъ васъ, будетъ говорить и развѣ одна сила ему помѣшаетъ.

— Онъ съ ума сошелъ, сказалъ Король очень хладнокровно. Или этотъ Фламандскій головорѣзъ думаетъ, что для здравомыслящаго человѣка приличное наказаніе просидѣть сутки въ стѣнахъ замка, когда должно заниматься всѣми государственными дѣлами? Ети нетерпѣливые буяны думаютъ, что всѣ похожи на нихъ. Велите, замереть собакъ и посмотрѣть за ними», мы, любезный Дюнуа, вмѣсто охоты соберемъ нынче совѣтъ.

— Ваше Величество этимъ не избавитесь отъ Графа Кревкера, отвѣчалъ Дюнуа, ему приказано, если не получитъ требуемой аудіенціи, прибить свою рукавицу къ палисадамъ, окружающимъ замокъ, въ знакъ вызова на смерть отъ своего Государя и того, что онъ отрекается отъ вѣрности и подданства Франціи и тотчасъ объявляетъ вамъ войну.

— Право! сказалъ Людовикъ, не показывая ни малѣйшей перемѣны въ голосѣ, но нахмуривъ густыя брови такъ, что онѣ почти закрыли ему глаза; такъ вотъ до чего дѣло дошло? Нашъ старинный вассалъ заговорилъ Господиномъ? Любезный братецъ такъ неучтиво съ нами обходится? Ну чтожь, Дюнуа, надобно развернуть орифламму и кричать: Монжуа Сен-Дени!

— Въ доброй часъ! Да будетъ и Аминь! вскричалъ воинственный Дюнуа; гвардейцы же, бывшіе въ залѣ, не могши противиться тому же побужденію, зашевелились; отъ етаго произошелъ стукъ оружіи, продолжавшійся одно мгновеніе, но довольно внятный. Король съ гордостію и удовольствіемъ посмотрѣлъ вокругъ себя, и въ ету только минуту мыслями и видомъ былъ похожъ на храбраго отца своего.

Однакожъ мгновенный восторгъ утишили многія политическіе расчеты, отъ которыхъ разрывъ съ Бургундіею тогда особенно казался опаснымъ. Едуардъ XV, «Государь храбрый и побѣдоносный, лично сражавшійся- въ тридцати сраженіяхъ, сидѣлъ тогда на престолѣ Англійскомъ; онъ былъ братомъ Герцогини Бургундской и можно было полагать, что только ожидалъ разрыла между зятемъ своимъ и Людовикомъ, чтобы черезъ Кале, какъ черезъ ворота всегда отверстыя ввести во Францію войска, торжествовавшія въ междоусобныхъ браняхъ, и чтобы истребить память внутреннихъ раздоровъ любимою войною Англичанъ съ Франціей. Къ етой мысли присоединялась и другая о колеблющейся вѣрности Герцога Брстапскаго, не говоря уже о прочихъ сильныхъ поводахъ къ размышленію.

Помолчавъ нѣсколько минутъ, Людовикъ опять заговорилъ, и хотя тѣмъ же, голосомъ, но совсѣмъ въ другомъ духѣ.— но сохрани Богъ, сказалъ онъ, чтобы какая-нибудь причина, кромѣ крайней необходимости, могла принудишь насъ, насъ Христіаннѣйшаго Короля, къ пролитію Христіанской крови, если мы, не нанося безчестія себѣ, можемъ избѣжать етаго бѣдствія. Безопасность подданныхъ намъ ближе оскорбленія, которое могутъ причинить нашему сапу грубыя слова худо наученнаго посланника, который, можетъ быть, и преступилъ что было ему приказано. Пусть представятъ намъ посланника Герцога Бургундскаго.

— Что лучше мира! сказалъ Кардиналъ Ла-Балю.

— Ето правда, прибавилъ Король, и Вашему Преосвященству извѣстно также, что смиряющійся вознесется.

Кардиналъ произнесъ Аминь, на который немногіе отвѣчали; ибо даже блѣдныя щеки Герцога Орлеанскаго вспыхнули негодованіемъ, а Рубецъ такъ предался своему, что тяжко опустилъ на полъ конецъ своего бердыша; етотъ знакъ нетерпѣнія навлекъ ему строгой выговоръ отъ Кардинала съ наставленіемъ, какъ должно держать оружіе при Государѣ. Самаго Короля всеобщее молчаніе, казалось, привело въ замѣшательство.

— Ты задумался, Дюнуа, сказалъ онъ; тебѣ не нравится, что я уступаю етому заносчивому посланнику?

— Ни мало, Государь, сказалъ Дюнуа; я не мѣшаюсь въ дѣла, которыя выше моего понятія: мнѣ хотѣлось только попросить милости у Вашего Величества.

— Милости, Дюнуа! повторилъ Король; ты рѣдко просишь и можешь надѣяться на мое благоволеніе.

— Такъ мнѣ хотѣлось бы, Государь, сказалъ Дюнуа съ откровенностію воина, чтобы Ваше Величество изволили послать меня въ Евре для надзора надъ духовенствомъ.

— Ето было бы въ самомъ дѣлѣ выше твоего понятія, возразилъ Король улыбаясь.

— Государь, сказалъ Графъ, я столько же способенъ къ етому, какъ и господинъ Епископъ Евре, или господинъ Кардиналъ, если ему приличнѣе послѣднее названіе, учить ружью солдатъ гвардіи Вашего Величества.

Король опять улыбнулся; и наклонясь на ухо къ Дюнуа, сказалъ ему тихо и таинственно : — Можетъ придти время, въ которое мы съ тобой заведемъ добрый порядокъ между Кардиналами; а теперь мы терпимъ етаго, какъ добренькаго Епископа, который много забралъ себѣ въ голову. Ахъ, Дюнуа! Римъ налагаетъ на насъ ето бремя и многія другія; да потерпи, братъ, и давай мѣшать карты, пока выдетъ намъ хорошая вздача.

Звукъ трубъ, раздавшійся на дворѣ, возвѣстилъ прибытіе Бургундскаго вельможи. Всѣ, бывшіе въ приемной залѣ, поспѣшили разсѣсться по старшинству на мѣста; Король же и дочери его одни остались посреди собранія.

Графъ Кревкеръ, воинъ неустрашимый и знаменитый, вошелъ тогда въ комнату; и въ противность обычаю союзныхъ посланниковъ въ полномъ вооруженіи, только съ открытой головою. На немъ были великолѣпныя Миланскія латы, изъ лучшей стали, съ золотою насѣчкою и отдѣлкою въ фантастическомъ вкусѣ, называемомъ арабескомъ. На шеѣ и на шлифованномъ панцырѣ его висѣлъ орденъ его Государя, орденъ Золотаго Руна, одинъ изъ почетнѣйшихъ Рыцарскихъ орденовъ, бывшихъ тогда во всемъ Христіанствѣ. Великолѣпно одѣтый пажъ шелъ за нимъ съ шлемомъ, а передъ нимъ Герольдъ съ вѣрительными грамотами, которыя подалъ Королю, ставъ на одно колѣно; между тѣмъ, какъ посланникъ остановился въ нѣсколькихъ шагахъ, будто желая дать время налюбоваться своимъ благороднымъ видомъ, величественною осанкою и спокойною надменностію лица своего и ухватокъ, остатокъ его свиты стоялъ въ прихожей, или на дворѣ.

— Подойдите, Графъ Кревкеръ, сказалъ Людовикъ, взглянувъ мелькомъ на его вѣрительныя грамоты; намъ не нужно грамотъ отъ нашего брата, ни для принятія столь знаменитаго воина, ни для увѣренія въ томъ уваженіи, которымъ вы такъ справедливо пользуетесь отъ своего Государя. Надѣемся, что прекрасная супруга ваша, которой кровь не совсѣмъ чужда крови нашихъ предковъ, находится въ добромъ здоровьи. Если бъ вы, господинъ Графъ, явились къ намъ держа се за руку, то мы подумали бы, что вы въ етомъ случаѣ надѣли полное вооруженіе, въ противность обыкновенію, чтобы защищать превосходство ея прелестей противъ всѣхъ влюбленныхъ Рыцарей во Франціи; а иначе мы не понимаемъ причины этому всеоружію.

— Государь, отвѣчалъ посланникъ, Графъ Кревкеръ долженъ сожалѣть о своемъ несчастій и просить извиненія, что не можетъ въ етомъ случаѣ отвѣчать Вашему Величеству съ должнымъ подобострастіемъ на милостивыя рѣчи, которыми удостоили вы почтишь меня. Но хотя вы услышите голосъ только Филиппа Кревкера Кордеса, однакожъ слова имъ произносимыя, происходятъ отъ милостиваго его Государя и повелителя, Герцога Бургундскаго.

— А какія слова Кревкеръ долженъ произносить именемъ Герцога Бургундскаго? спросилъ Людовикъ, принявъ важный видъ, приличный случаю. Но погодите! вспомните, что здѣсь Филиппъ Кревкеръ Кордесъ говоритъ съ тѣмъ, кого называетъ Государемъ своего Государя.

Кревкеръ поклонился и продолжалъ:

— Король Франція, высокомощный Герцогъ Бургундскій еще разъ посылаетъ вамъ письменное объявленіе касательно обидъ и притѣсненій, учиненныхъ на границѣ гарнизонами и чиновниками Вашего Величества; и прежде всего я обязанъ спросить: намѣрены ли Ваше Величество загладить сіи оскорбленія?

Слегка бросивъ взглядъ на записку, которую Герольдъ подалъ ему, стоя на колѣняхъ, король отвѣчалъ: — Етѣ жалобы давно уже разсмотрѣны нашимъ совѣтомъ. Изъ упоминаемыхъ произшествій, однѣ были только мщеніемъ за обиды, нанесенныя моимъ подданнымъ, другія ничѣмъ не доказаны; а за многія гарнизоны и чиновники Герцога сами отмстили. Однакожъ если найдутся такія, которыхъ нельзя отнести ни къ одному изъ сихъ трехъ разрядовъ, то въ качествѣ Христіанскаго Государя, мы не отказываемся дать удовлетвореніе за обиды, на которыя нашъ сосѣдъ могъ бы пожаловаться, хотя онѣ произошли не только безъ нашего попущенія, но и въ противность точнымъ повелѣніямъ нашимъ.

— Я донесу объ отвѣтѣ Вашего Величества Всемилостивѣйшему моему Государю, отвѣчалъ посланникъ; но да будетъ позволено мнѣ замѣтить, что, поелику онъ ни въ чемъ не разнится съ отговорками, которыми уже отвѣчали на справедливыя жалобы наши, то и не думаю, чтобы былъ достаточенъ для возстановленія мира и дружества между Фракціею и Бургундіею.

— Что Богу угодно, то и будетъ, сказалъ Король. Не страхъ оружія вашего Государя, но единственно любовь къ миру, внушила мнѣ столь умѣренный отвѣтъ на оскорбительные его упреки. Но продолжайте исполнять свое порученіе.

— Второе требованіе моего Государя, продолжалъ посланникъ, состоитъ въ томъ, чтобы Ваше Величество прекратили тайныя сношенія подъ рукою съ городами его Гентомъ, Литтихомъ и Мехельномъ. Онъ проситъ Ваше величество отозвать тайныхъ агентовъ, которые разсѣкаютъ неудовольствіе между добрыми его Фламандскими гражданами, и изгнать изъ владѣній вашихъ, или предать въ руки ихъ законнаго Государя для должнаго наказанія, измѣнниковъ, которые, оставивъ позорище своихъ происковъ, слишкомъ легко нашли убѣжище въ Парижѣ, Орлеанѣ, Турѣ и другихъ французскихъ городахъ.

— Скажите Герцогу Бургундскому, отвѣчалъ Король, что я не знаю тайныхъ сношеній, въ которыхъ онъ несправедливо укоряетъ меня; что мои Французы часто сносятся съ добрыми городами Фландріи по дѣламъ торговымъ., выгоднымъ для обѣихъ странъ, и что равно противно было бы моимъ пользамъ и выгодамъ Герцога прорвать ето; наконецъ, что по той же причинѣ многіе Фламандцы живутъ у меня въ Королевствѣ и пользуются покровительствомъ моихъ законовъ; но что я не знаю ни одного, который бы скрывался здѣсь за мятежъ, или измѣну противъ Герцога. Продолжайте. Вы слышали мой отвѣтъ.

— Съ такимъ же прискорбіемъ, Государь, какъ и предыдущій, ибо онъ ни довольно прямъ, ни довольно ясенъ, чтобы Герцогъ, мой Государъ, захотѣлъ принять его вмѣсто удовлетворенія за продолжительные тайные происки, которые совершенно дознаны, хотя Ваше Величество теперь изволите и отвергать ихъ. По я продолжаю исполненіе даннаго мнѣ порученія. — Сверхъ сего Герцогъ Бургундскій проситъ Короля Французскаго безъ отлагательства отослать, въ. его владѣнія», подъ крѣпкимъ и вѣрнымъ карауломъ, Изабеллу Графиню Круа и ея родственницу и попечительницу, Графиню Амелину, изъ той же фамиліи, ибо рѣченная Графиня Изабелла, будучи- по нашимъ законамъ и по отдачѣ владѣній своихъ въ помѣстье, подъ опекою рѣченнаго Герцога. Бургундскаго, бѣжала изъ подъ его вѣдомства, избавляясь тѣмъ должнаго и бдительнаго его надзора; она живетъ здѣсь подъ тайнымъ покровительствомъ Короля Французскаго, который поощряетъ ее къ возмущенію прошивъ Герцога, ея опекуна и природнаго властелина, въ противность законамъ Божескимъ и человѣческимъ, которые всегда были признаваемы просвѣщенною Европою. Я умолкаю опять, Государь, въ ожиданіи вашего отвѣта.

— Хорошо, Графъ Кревкеръ, сказалъ Людовикъ небрежно, хорошо, что вы съ утра начали свое посольство, ибо, если хотите требовать отъ меня отчета въ каждомъ вассалѣ, котораго буйныя страсти вашего Государя могли принудить къ побѣгу изъ его владѣній, то солнце сядетъ прежде, чѣмъ вы кончите ихъ роспись. Кто можетъ утверждать, что етѣ дамы въ моемъ Королевствѣ? А допустивъ и ето, кто смѣетъ говорить, что я способствовалъ ихъ побѣгу, или взялъ ихъ подъ свое покровительство.

— Государь, позвольте доложить Вашему Величеству, что у меня былъ на ето свидѣтель,— свидѣтель, видѣвшій етѣхъ бѣглыхъ дамъ въ трактирѣ лилій, по близости отъ замка — свидѣтель говорю я, видѣвшій Ваше Величество съ ними, хотя въ неприличномъ для Васъ одѣяніи Турскаго мѣщанина; наконецъ свидѣтель, получившій отъ нихъ, въ высокомъ присутствіи Вашемъ, Государь, порученія и письма къ ихъ друзьямъ во Фландрію; и сообщившій тѣ и другія Герцогу Бургундскому.

— Представьте етаго свидѣтеля, Графъ; сведите меня лицемъ къ лицу съ человѣкомъ смѣющимъ подтверждать столь явную неправду.

— Вы торжествуете, Государь, зная, что етаго свидѣтеля нѣтъ ужь на свѣтѣ. Когда онъ былъ живъ, то назывался Заметъ Мограби нъ я принадлежалъ къ числу этихъ негодныхъ Цыганъ. Я слышалъ, что вчера онъ былъ казненъ прислужниками Вашего главнаго судьи, конечно для того, чтобы не могъ теперь подтвердить истину всего, сказаннаго имъ Герцогу Бургундскому при всемъ совѣтѣ и при мнѣ, Филиппѣ Кревкерѣ Кордесѣ.

— Клянусь Богородицей, вскричалъ Король, етѣ обвиненія такъ вздорны и я такъ далекъ былъ отъ всего, могущаго дать имъ поводъ, что… какъ честный Король, готовъ скорѣе смѣяться, чѣмъ сердиться за нихъ. Мой придворный судья казнитъ разбойниковъ и бродягъ и ето его долгъ; можетъ ли вѣнецъ мой оскорбиться всѣмъ, что ети разбойники и бродяги могли сказать буйному братцу нашему Бургундскому и премудрымъ его совѣтникамъ! Прошу васъ сказать нашему любезному братцу, что если онъ любитъ ихъ сообщество, то пусть держитъ ихъ въ своемъ владѣніи; а здѣсь имъ не чего взять кромѣ набольшаго отпущенія грѣховъ и доброй веревки.

— Мой Государь не имѣетъ нужды въ такихъ подданныхъ, отвѣчалъ Графъ не такъ почтительно, какъ прежде; благородный Герцогъ не привыкъ разспрашивать вѣдьмъ, Цыганъ и другихъ бродягъ о судьбѣ своихъ союзниковъ и сосѣдей.

— Довольно и даже слишкомъ терпѣли мы, вскричалъ Король перерывая; и какъ единственная цѣль твоего посланія, состоитъ, кажется, въ нанесеніи намъ оскорбленіи, то мы пошлемъ кого-нибудь отъ себя къ Герцогу Бургундскому, будучи увѣрены, что обходясь съ нами такимъ образомъ, ты преступилъ свои порученія, какія бы онѣ ни были.

— Напротивъ, отвѣчалъ Кревкеръ, я еще не совсѣмъ ихъ исполнилъ. Слушайте, Людовикъ Валуа, Король Французскій; слушайте, предстоящіе дворяне», слушайте, вѣрные и честные Французы всякаго званія; а ты, Туазонъ-доръ, продолжалъ онъ обратясь къ Герольду, повторяй за мною слѣдующее объявленіе: — Я, Филлипъ Кревкеръ Кордесъ, Графъ Имперіи и Рыцарь почетнаго ордена золотаго Руна, именемъ высокомощнаго Государя и Принца Карла, Божіею милостію Герцога Бургундскаго и Лотарингскаго, Брабантскаго, Лнибургекаго, Люксембургскаго и Гельдернскаго; Графа Фландріи и Артуа; Пфальцъ-Графа Генегу, Голландіи, Зеландіи, Намура и Цутфена; повелителя Фрисландіи, Салина и Мехельна, объявляю вамъ, Людовикъ, Король Французскій, что поелику вы отказались вознаградить обиды, оскорбленія и притѣсненія, причиненныя и нанесенныя вами, или съ вашею помощію, наущеніемъ и поощреніемъ, вышерѣченному моему Герцогу и любезнымъ его подданнымъ, то онъ устами моими отрекается отъ вѣрности и покорства коронѣ вашей; объявляетъ васъ неправеднымъ и безчестнымъ и вызываетъ на бой, какъ Государя и какъ человѣка.— Вотъ мой залогъ въ доказательство сказаннаго мною.

При сихъ словахъ, онъ снялъ рукавицу съ правой руки и бросилъ ее на полъ приемной залы.

До сей послѣдней дерзости глубокое молчаніе царствовало въ комнатѣ; но едва раздался звукъ упавшей рукавицы и восклицаніе Герольда: да здравствуетъ Бургундія, какъ послѣдовало всеобщее волненіе. Пока Дюнуа, Герцогъ Орлеанскій, старый Лордъ Кравфордъ и еще одинъ, или двое, имѣющіе на то право по своему званію, спорили кому поднять рукавицу, въ залѣ гремѣли восклицанія: — Бейте его! Рубите его! Пусть погибнетъ! Или онъ пришелъ въ самомъ дворцѣ оскорблять Короля Французскаго?

Но Король укротилъ шумъ, вскричавъ громовымъ голосомъ, который покрылъ всѣ прочіе и унялъ всѣхъ: — Молчите, Господа, никто не смѣй тронуть ни посланника, ни залога его! А вы, Господинъ Графъ, скажите: изъ чего составлена жизнь ваша и чѣмъ упрочена, что вы отваживаете ее въ такую опасную игру? Развѣ Герцогъ вашъ созданъ, изъ металла, отличнаго отъ другихъ владѣтелей, что такъ необычайно отмщаетъ за мнимыя обиды?

— Да, конечно, отвѣчалъ неустрашимый Графъ Кревкеръ, онъ созданъ изъ отличнаго металла, изъ металла благороднѣйшаго, нежели прочіе Европейскіе владѣтели; ибо, когда никто не смѣлъ призрѣть васъ самихъ, Король Людовикъ, изгнанныхъ изъ Франціи, преслѣдуемыхъ грознымъ мщеніемъ вашего родителя и всѣми силами Королевства, васъ принялъ и обласкалъ какъ брата благородный Государь мой, которому вы такъ дурно заплатили за его великодушіе. Прощайте, Государь посольство мое исполнено.

При сихъ словахъ, Графъ вышелъ изъ комнаты, не прощаясь иначе.

— Ступайте за нимъ, ступайте за нимъ, вскричалъ Король! поднимите рукавицу и ступайте за нимъ.— Я не тебѣ говорю, Дюнуа; не тебѣ, Лордъ Кравфордъ: ты, кажется, немного устарѣлъ для такого жаркаго дѣла, ни тебѣ, братецъ Орлеанскій: ты для етаго слишкомъ молодъ. Господинъ Кардиналъ, Господинъ Епископъ Евре, святому сану вашему подобаетъ водворять миръ между Государями) поднимите ету рукавицу и растолкуйте Графу Кревкеру, какъ тяжко согрѣшилъ онъ, оскорбивъ великаго Государя въ собственныхъ его чертогахъ и принуждая его подвергать свое Королевство и владѣніе своего сосѣда всѣмъ бѣдствіямъ войны!

Услыша ето личное призваніе, Кардиналъ Ла-Балю поднялъ рукавицу съ такою же осторожностію, съ какою берутъ въ руки змѣю; столь сильно было его отвращеніе къ сему знаку войны, и тотчасъ вышелъ изъ Королевской комнаты въ слѣдъ за посланникомъ.

Людовикъ молча посматривалъ на кругъ своихъ придворныхъ, которыхъ большая часть, за изключеніемъ названныхъ нами, была составлена изъ людей низкаго происхожденія, обязанныхъ высокимъ званіемъ при дворѣ не мужеству, не воинскимъ подвигамъ, но дарованіямъ совсѣмъ другаго рода. Они смотрѣли другъ на друга съ лицами покрытыми блѣдностію, и примѣтно было, что сцена, которой были свидѣтелями, неприятно подѣйствовала на нихъ. Людовикъ окинулъ ихъ презрительнымъ взглядомъ и громко сказалъ: — Хотя Графъ Кревкеръ заносчивъ и дерзокъ, должно признаться, что Герцогъ Бургундскій имѣетъ въ немъ самаго смѣлаго посланника. Желалъ бы знать, гдѣ могу я найти столь же вѣрнаго исполнителя для отправленія моего отвѣта.

— Государь, вы несправедливы къ Французскому дворянству своему, сказалъ Дюнуа. Всякой изъ насъ возьмется отнесть Герцогу Бургундскому вызовъ на остріѣ меча.

— И вы столько же несправедливы, Государь, сказалъ старый Кравфордъ, къ Шотландскимъ дворянамъ, которые имѣютъ месть служить вамъ. Ни я, и ни одинъ изъ служащихъ подо мною, будучи приличнаго званія, не отказался бы потребовать у етаго гордаго посланника отчета въ его поступкахъ. Моя рука еще довольно сильна, чтобы наказать его, если Вашему Величеству угодно мнѣ ето позволить.

— Но Вашему Величеству, продолжалъ Дюнуа, не угодно употреблять насъ ни на какую службу, могущую принести честь вамъ, намъ и Франціи.

— Скажи лучше, Дюнуа, отвѣчалъ Король, что я не поддаюсь той дерзской неустрашимости, которая, для пустой чести странствующаго Рыцаря, погубила бы васъ самихъ, престолъ и Францію. Каждый изъ васъ знаетъ, какъ дорогъ теперь часъ мира, столь нужнаго для исцѣленій язвъ страны опустошенной, однакожь каждый изъ васъ готовъ подраться за первую сказку кочующей Цыганки, или странствующей дѣвицы, которой честь едва ли больше стоитъ. Но вотъ Ла-Балю, и мы надѣемся, что онъ принесъ намъ мирныя вѣсти. Ну что! Господинъ Кардиналъ, возвратили ль вы Графу разсудокъ и хладнокровіе?

— Государь, отвѣчалъ Ла-Балю, обязанность моя была трудна. Я спросилъ у етаго надменнаго Графа, какъ осмѣлился онъ сдѣлать Вашему Величеству дерзской упрекъ, которымъ кончилась его аудіенція; я сказалъ, что ету дерзость должно было приписать не Государю его, а ему самому; что она предавала его во власть Вашему Величеству, и подвергала наказанію, какое угодно вамъ будетъ назначить.

— Вы хорошо говорили, сказалъ Король; чтожь онъ отвѣчалъ?

— Графъ, продолжалъ Кардиналъ, въ ету минуту ставилъ ногу въ стремя и садился верхомъ; услышавъ мое замѣчаніе, онъ повернулъ голову, не перемѣняя положенія. Если бы я былъ за пятьдесятъ миль, сказалъ онъ, и узналъ бы, что Король Французскій сдѣлалъ вопросъ, оскорбительный для моего Государя, тотчасъ бы поворотилъ лошадь и облегчилъ бы свое сердце такимъ же отвѣтомъ, какой вы ужь слышали.

— Я говорилъ вамъ, Господа, сказалъ Король, озираясь вокругъ себя, но не показывая ни гнѣва, ни даже волненія, что Герцогъ, нашъ братецъ, имѣетъ въ Филиппѣ Кревкерѣ достойнаго слугу, какой когда-либо стоялъ по правую руку Государя. Но уговорили ль вы его остаться?

— Только на двадцать четыре часа, отвѣчалъ Кардиналъ, и взять покамѣстъ обратно свой вызовный залогъ. Онъ остановился въ трактирѣ лилій.

— Позаботьтесь, чтобъ его угощали благородно и на нашъ счетъ, сказалъ Король, такой слуга алмазъ въ вѣнцѣ Государя. Двадцать четыре часа, продолжалъ онъ тихо, какъ бы разговаривая съ самимъ собою и открывъ глаза, будто желая проникнуть въ будущее; двадцать четыре часа! короткой срокъ! Однакожъ и двадцать четыре часа хорошо и искусно употребленные, могутъ стоить цѣлаго года въ рукахъ человѣка лѣниваго, или несмышленнаго. Отправимтесь, Господа, на охоту въ лѣсъ! Братецъ Орлеанской, оставь свою скромность, хоть она и пристала къ тебѣ, и не безпокойся, что Іоанна смотритъ такъ степенно. Луара перестанетъ принимать воды III едва прежде, чѣмъ ты любить ее, прибавилъ онъ, между тѣмъ какъ несчастный Принцъ тихими шагами слѣдовалъ за своей невѣстой. Ну, Господа, принимайтесь за рогатины: Аллегръ, мой стременной, подмѣтилъ вепря, отъ котораго достанется и людямъ и собакамъ. Дюнуа, дай-ка мнѣ свою рогатину и возми мою: эта слишкомъ тяжела для меня; а ты за ето сроду не жаловался на свое копье!— На коней, Господа! на коней!

И весь дворъ отправился на охоту.

Конецъ первой части.

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

МОСКВА.
Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года.
У Содержателя А. Похорскаго.

Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Іюля 26 дня. Сію рукопись разсматривалъ Екстра Ординарный Профессоръ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Травля Вепря.

Не смотря на глубокое знаніе характера своего Государя, Кардиналъ однакожъ сдѣлалъ въ етомъ случаѣ большую политическую ошибку. Тщеславіе заставило его думать, что уговоривъ Графа Кревкера остаться въ Турѣ, онъ успѣлъ болѣе, чѣмъ всякой другой посредникъ, котораго употребилъ бы Король. Зная какъ важно было для Людовика избѣжать войны съ Герцогомъ Бургундскимъ, онъ не могъ скрыть, сколь высоко цѣнилъ свою услугу и потому приблизился къ Королевской особѣ болѣе обыкновеннаго, стараясь обратить разговоръ на произшествіе того утра.

Ето означало недостатокъ смѣтливости во многихъ отношеніяхъ. Людовикъ былъ особенно остороженъ и скрытенъ съ тѣми, которые хотѣли похвалиться услугою, или вывѣдать его тайны.

Между тѣмъ Кардиналъ, очень довольный собою и предаваясь тогдашнему своему расположенію, что случается и съ людьми самыми благоразумными, продолжалъ ѣхать по правую сторону Короля, и при всякой возможности начиналъ говорить о Кревкерѣ и его посольствѣ. Можешь быть этотъ предметъ тогда болѣе всего занималъ Французскаго Короля, и совсѣмъ тѣмъ ему именно всего менѣе хотѣлось говорить объ немъ. Наконецъ Людовикъ, слушавшій его со вниманіемъ, хотя и не отвѣчалъ, чтобы не продолжать разговора, сдѣлалъ знакъ Дюнуа, ѣхавшему вблизи, поравняться съ нимъ по лѣвую сторону.

— Мы выѣхали сюда погулять и позабавишься, сказалъ онъ ему, по этотъ преподобный отецъ хочетъ открыть засѣданіе Государственнаго совѣта.

— Надѣюсь, что Ваше Величество уволите меня отъ етаго засѣданія, отвѣчалъ Дюнуа; я рожденъ сражаться за Францію; мое сердце и рука къ ея услугамъ, но голова моя не годится для совѣта.

— А Кардинальская голова нарочно сотворена для етаго, возразилъ Король. Онъ исповѣдывалъ Кревкера у воротъ замка и разсказалъ намъ всю его исповѣдь. Не сказали ли вы мнѣ все? прибавилъ онъ, ударивъ на послѣднее слово и бросивъ на Кардинала проницательный взглядъ, который вылетѣлъ изъ подъ густыхъ черныхъ бровей его, какъ блеститъ лезвіе кинжала, исторгнутаго изъ ложенъ.

Кардиналъ затрепеталъ, стараясь отвѣчать на шутку Короля, и сказалъ, что хотя санъ его возлагаетъ обязанность хранить въ тайнѣ показанія всѣхъ своихъ духовныхъ дѣтей, однакожь дуновеніе Его Величества можетъ сокрушить даже и священную печать исповѣди.

— А какъ, продолжалъ Король, Кардиналъ расположенъ открывать намъ чужія тайны, то разумѣется ожидаетъ, что и мы будетъ съ нимъ столько же откровенны; и въ залогъ етой взаимности очень благоразумно желаетъ узнать: точно ли двѣ Графини Круа находятся въ нашихъ владѣніяхъ. Жаль, что мы не можемъ удовлетворить его любопытства, не зная сами навѣрное въ какомъ мѣстѣ нашего Королевства могли укрыться странствующія красавицы, переодѣтыя Принцессы, утѣшенныя Графини; ибо по милости Божіей, наши владѣнія такъ обширны, что мы не легко можемъ отвѣчать на весьма скромные вопросы его Преосвященства; но, положимъ, что етѣ дамы у насъ, чтобы ты, Дюнуа, отвѣчалъ на рѣшительное требованіе нашего Бургундскаго братца?

— Я скажу мое мнѣніе, Государь, когда Вашему Величеству угодно будетъ увѣдомить меня: мира, или воины вы желаете, отвѣчалъ Дюнуа съ откровенностію, происходящею отъ характера искренняго и неустрашимаго, который иногда очень нравился Королю; ибо Людовикъ, подобно всѣмъ пронырливымъ людямъ, столько же хотѣлъ видѣть сердце другихъ, сколько желалъ скрыть собственныя движенія.

— Клянусь Св. Мартыномъ Турскимъ, Дюнуа, что съ такою же радостію сказалъ бы ето тебѣ, съ какою бы ты узналъ отъ меня; но я и самъ еще не знаю навѣрное. Впрочемъ, положимъ, что я рѣшился бы на войну, то куда бы мнѣ дѣвать ету молодую, прекрасную и богатую наслѣдницу, еслибъ она точно была въ моихъ владѣніяхъ?

— Ваше Величество пожаловали бы ее въ замужство кому-нибудь изъ вѣрныхъ слугъ своихъ, который имѣлъ бы сердце чѣмъ любить ее, и руки чѣмъ защищать.

— На примѣръ тебѣ бы, Дюнуа! Клянусь Пасхою! Я не думала, чтобы при всей твоей откровенности ты быль такой политикъ,

— Я совсѣмъ не политикъ, Государь. Клянусь, что иду прямо къ дѣлу и сажусь на лошадь, только что се осѣдлаютъ. Ваше Величество должны доставить Орлеанскому дому хоть одно счастливое супружество.

— И доставлю, Графъ, клянусь Пасхою, что доставлю. Развѣ ты не видишь етой прекрасной четы?

Сказавъ ето, Людовикъ указалъ ему на.несчастнаго Герцога Орлеанскаго и Принцессу Іоанну, которые, не смѣя ни отстать отъ Короля, ни разъѣхаться при немъ, ѣхали рядомъ, хотя лошади ихъ были шагахъ въ двухъ, или въ трехъ, другъ отъ друга) стыдливость съ одной стороны, отвращеніе съ другой, не позволяли имъ уменьшитъ ето разстояніе, а страхъ отнималъ у обоихъ смѣлость увеличить его.

Дюнуа взглянулъ по направленію Королевской руки; и какъ положеніе несчастнаго родственника и невѣсты его напоминало ему двухъ сосворенныхъ собакъ, которыя однакожъ бѣгутъ поодаль другъ отъ друга, сколько позволяетъ имъ длина своры, ихъ соединяющей, то онъ невольно покачалъ головою, не смѣя иначе отвѣчать лицемѣрному тирану.

Казалось, Людовикъ угадалъ его мысли — ето будетъ мирная и спокойная чета, сказалъ онъ; не думаемъ, чтобы дѣти надѣлали имъ много хлопотъ; да не всегда же хорошо и имѣть-то ихъ.

Можетъ быть воспоминаніе о неблагодарности своей къ отцу заставило Короля помолчать съ минуту послѣ стихъ словъ и перемѣнило почти въ выраженіе раскаянія насмѣшливую улыбку, остановившуюся на губахъ его; но черезъ минуту онъ продолжалъ говорить въ другомъ духѣ.

— Признаться, любезный Дюну а, не смотря и а мое уваженіе къ таинству брака, сказалъ онъ перекрестясь, чѣмъ видѣть въ государствѣ раздоры, какъ въ Англіи, отъ соперничества законныхъ наслѣдниковъ короны, я лучше бы желалъ, чтобъ изъ Орлеанскаго дома выходили подобію тебѣ и отцу твоему храбрые воины, въ которыхъ течетъ Королевская кровь, не давая однакожъ имъ никакихъ правъ. У льва не должно бы родиться болѣе одного львенка.

Дюнуа вздохнулъ и замолчалъ, зная что противорѣчіемъ столь властолюбивому Государю онъ могъ только повредить своему родственнику, а не услужить ему. Однакожъ не утерпѣлъ, чтобъ не сказать немного спустя:

— Вашему Величеству угодно было намѣкнуть о рожденіи отца моего; и я долженъ согласишься, что оставя слабость его родителей, лучше и счастливѣе было ему родиться отъ любви беззаконной, чѣмъ отъ брачной ненависти.

— Ты предерзской негодяй, Дюнуа, сказалъ Король, что съ такимъ неуваженіемъ говоришь объ етомъ священномъ узлѣ!— Да убирайся къ чорту съ етимъ разговоромъ; вепрь поднялся. Спускайте собакъ, во имя Св. Губерта. Гей! Гей!

И Королевскій рогъ наполнилъ лѣса веселыми звуками, между тѣмъ какъ онъ слѣдовалъ за охотой въ сопровожденіи двухъ, или трехъ гвардейцевъ, въ томъ числѣ и нашего Кентеня Дюрварда; и тутъ надобно кстати замѣтить, что даже предаваясь съ горячностію любимому увеселенію, Король, вѣрный своему насмѣшливому характеру, нашелъ средство позабавиться еще и помучить Кардинала Ла-Балю.

Мы уже сказали, что этотъ Государственный чиновникъ имѣлъ слабость почитать ceбя, не смотря на низкое происхожденіе и ограниченное воспитаніе, способнымъ къ ролѣ совершеннаго придворнаго и волокиты. Правда, что онъ не выходилъ на ристалище подобно Беккету, не набиралъ войска подобно Вольсею; по волокитство, котораго ети великіе люди не совсѣмъ чуждались, было его любимымъ упражненіемъ и онъ также показывалъ страсть къ воинственнымъ забавамъ охоты. Однакожь, не смотря на то, что онъ могъ успѣвать въ нѣкоторыхъ женщинахъ, коимъ власть его, богатство и вліяніе въ управленіи Государства казались достаточною замѣною недостатковъ со стороны обращенія и ухватокъ,— славныя лошади, которыхъ онъ покупалъ очень дорого, совсѣмъ не чувствовали чести возить Кардинала и оказывали ему не болѣе уваженія, какъ бы и отцу его Лиможскому портному, съ которымъ онъ могъ поспорить въ искуствѣ верховой ѣзды. Король зналъ ето и нарочно то погоняя, то удерживая свою лошадь, етимъ средствомъ наконецъ довелъ лошадь Кардинала который все ѣхалъ подлѣ него, до яснаго непослушанія всаднику. По всему было видно, что они скоро разстанутся. Между тѣмъ, какъ лошадь неискуснаго Кардинала ржала, брыкала и становилась на дыбы, Король, находившій удовольствіе мучить его, дѣлалъ ему разные вопросы о важныхъ дѣлахъ, и давалъ замѣтить, что хочетъ воспользоваться этимъ случаемъ для открытія ему тѣхъ тайнъ Государственныхъ, которыя не задолго предъ тѣмъ Кардиналъ, казалось, такъ любопытствовалъ узнать.

Трудно представить положеніе неприятнѣе состоянія совѣтника, принужденнаго слушать слова своего Государя и отвѣчать ему, между тѣмъ какъ всякой прыжокъ лошади, которою онъ не можетъ болѣе управлять, заставляетъ его перемѣнять мѣсто и подвергаетъ большей опасности. Фіолетовая одежда его развѣвалась во всѣ стороны и только глубина сѣдла предохраняла его отъ паденія. Дюнуа не скрывалъ своего смѣха, а Король по своему внутренно наслаждался успѣхомъ своего лукавства, не смѣясь вслухъ. Онъ самыми дружескими выраженіями упрекалъ своего Министра въ чрезмѣрной страсти къ охотѣ, которая не позволяла ему удѣлить нѣсколько минутъ дѣламъ.— Но я не хочу долѣе мѣшать вашему удовольствію, продолжалъ онъ, обращаясь къ Кардиналу, бывшему тогда въ самыхъ худыхъ обстоятельствахъ, и пустилъ свою лошадь во весь опоръ.

Прежде чѣмъ Ла-Балю успѣлъ сказать слово въ отвѣтъ, или въ извиненіе, лошадь его, закусивъ удила, пустилась скакать, и скоро обогнала Короля и Дюнуа, которые ѣхали потише, наслаждаясь несчастіемъ придворнаго Kaрдинала.

Если кого изъ нашихъ читателей когда побудь несла также лошадь, что и съ нами бывало, то онъ тотчасъ получитъ понятіе какъ трудно, опасно и смѣшно такое положеніе. Етѣ четыре ноги лошади, которыя вовсе не повинуются всаднику, а иногда и самому животному, и бѣгутъ такъ быстро, что кажется заднія хотятъ догнать переднихъ; етѣ двѣ ноги всадника, которыя тогда желалъ бы твердо поставишь на зеленую трапу и которыя умножаютъ опасность, болтаясь на бокахъ лошади; руки, бросившія повода и схватившіяся за гриву; тѣло, которое вмѣсто того, чтобы но наставленію стараго Ангело, сидѣть твердо и прямо по направленію центра тяжести, или наклонишься впередъ подобно Невмаркетскому жокею, лежитъ на шеѣ у лошади, имѣя столько же возможности избѣжать паденія, какъ мѣшокъ съ хлѣбомъ: все дѣлаетъ ету картину довольно смѣшною для зрителей, хотя у представляющаго се совсѣмъ не смѣхъ на умѣ. Но прибавьте къ сшому какую-нибудь особенность въ одеждѣ, или ухваткахъ несчастнаго всадника, богатый мундиръ, духовное одѣяніе; представьте ету сцену на ристаніи, въ процессіи, въ какомъ нибудь общественномъ собраніи: если несчастная жертва не хочетъ быть предметомъ неистощимаго смѣха, то должна стараться, падая, переломать себѣ руки, или ноги, или, что было бы еще дѣйствительнѣе, убиться до смерти; ибо дешевлѣ нельзя купить настоящаго сожалѣнія. Въ етомъ случаѣ короткая одежда Кардинала, ибо онъ снялъ свою рясу передъ выѣздомъ изъ замка, его красные чулки, шляпа того же цвѣта, обшитая длинными тссьмами и смущенный видъ, заставляли еще болѣе смѣяться его неловкости въ верховой ѣздѣ.

Лошадь, чувствуя себя совершенно свободною, пустилась скокомъ, или лучше сказать летомъ по длинной просѣкѣ и повстрѣчалась съ стаею, преслѣдующею вепря; она опрокидываетъ двухъ, или трехъ псарей, которые не ожидали нападенія съ тылу; топчетъ нѣсколькихъ собакъ и спутываетъ охоту; наконецъ, устрашенная криками и угрозами охотниковъ, уноситъ испуганнаго Кардинала далѣе ужаснаго звѣря, который бѣжалъ во всю прыть, съ бѣшенствомъ и пѣною покрытыми клыками.

Ла-Балю, видя себя столь близко къ вепрю, испустилъ страшный крикъ для призванія помощи. Етотъ крикъ, а можетъ быть и видъ грознаго звѣря такъ подѣйствовалъ на бѣшеную лошадь, что она сдѣлала быстрый скачокъ въ сторону, отъ чего Кардиналъ повалился всею своею тяжестію; ибо давно уже держался въ сѣдлѣ только наклоненіемъ впередъ, происшедшимъ отъ быстраго бѣга лошади. Ето окончаніе Кардинальской охоты случилось такъ близко отъ вепря, что если бы звѣрь въ ету минуту не былъ слишкомъ занятъ собственными дѣлами, то ето сосѣдство могло бы обратиться во вредъ Кардиналу, что, говорятъ, и было съ Фавилой, Королемъ Визиготфовъ въ Испаніи. Однакожъ, онъ отдѣлался однимъ страхомъ; поспѣшилъ сползти съ дороги собакъ и охотниковъ и вся охота пронеслась мимо его, а никто не предложилъ ему помощи; ибо охотники того времени не болѣе нынѣшнихъ сожалѣли о такихъ приключеніяхъ.

Король, проѣзжая, сказалъ Дюнуа: — Теперь его Преосвященство довольно понизился. Онъ плохой охотникъ, не смотря на охоту свою ловить тайны. Да, кажется, нашла коса на камень.

Кардиналъ не слыхалъ етѣхъ словъ; но понялъ смыслъ ихъ но презрительному взгляду, ихъ сопровождавшему. Говорятъ, что чортъ соблазняетъ насъ въ случаяхъ, сходныхъ съ ужасною досадой, которую насмѣшливый видъ Короля причинилъ Кардиналу. Мгновенный страхъ его прошелъ отъ увѣренности, что онъ не ушибся, падая; но оскорбленная гордость и мщеніе противъ Людовика несравненно долѣе на него дѣйствовали.

По проѣздѣ всей охоты, всадникъ, казавшійся болѣе зрителемъ, чѣмъ участникомъ етаго увеселенія, подъѣхалъ съ двумя провожатыми и очень удивился, видя Кардинала пѣшкомъ, одного, безъ лошади и въ разстройствѣ, которое явно показывало что съ нимъ случилось. Спѣшиться, привѣтливо предложить руку помощи, приказать одному изъ людей своихъ уступишь Кардиналу смирную и покойную лошадь, изъявишь свое удивленіе, что обряды Французскаго двора позволили предоставишь опасностямъ охоты важнѣйшаго изъ людей Государственныхъ: таковы были услуги и утѣшенія, оказанныя при етой странной встрѣчѣ несчастному Кардиналу Графомъ Кревкеромъ, ибо ето былъ самъ Бургундскій посланникъ.

Онъ нашелъ Ла-Балю въ счастливую минуту и въ удобномъ расположеніи, дабы поставитъ его вѣрности нѣкоторыя изъ тѣхъ сѣтей, которыхъ, какъ извѣстно, Министръ, по преступной слабости своей, не умѣлъ избѣгнуть. Еще поутру между ими произошло нѣчто такое, о чемъ Кардиналъ не смѣлъ донести своему Государю, но что недовѣрчивый Людовикъ уже угадывалъ; Ла-Балю съ удовольствіемъ слушалъ увѣренія Графа въ безпредѣльномъ уваженіи Герцога Бургундскаго къ его особѣ и дарованіямъ; его соблазняли разсказы Кревкера о щедрости своего Государя и богатыхъ бенефисахъ, которыми располагалъ онъ во Фландріи. Совсѣмъ тѣмъ только досада за произшествія, нами описанныя, и оскорбленное тщеславіе рѣшили его въ несчастную минуту доказать, что нѣтъ врага опаснѣе оскорбленнаго друга и повѣреннаго.

Въ етомъ случаѣ, онъ поспѣшно просилъ Кревкера разстаться, чтобы ихъ не примѣтили вмѣстѣ; но вечеромъ назначилъ ему свиданіе въ аббатствѣ Св. Мартына Typскаго, послѣ вечерни, какъ бы желая увѣрить Бургундца, что Государь его получилъ выгоду, на которую едва смѣлъ надѣяться.

Между тѣмъ Людовикъ, не смотря на превосходство своей политики, часто предававшійся своимъ склонностямъ и страстямъ, съ горячностію продолжалъ травлю вепря,.которая дошла до самой занимательной минуты: двухлѣтній вепрь перебѣжалъ слѣдъ звѣря, по которому гоняли; собаки сбились на этотъ новый слѣдъ и только двѣ, или три пары старыхъ, наметанныхъ собакъ, остались на прежнемъ слѣду; словомъ всѣ охотники ошиблись. Король съ тайнымъ удовольствіемъ увидѣлъ, что и Дюнуа послѣдовалъ за прочими, и заранѣе насладился мыслію побѣдить совершеннаго охотника; а ето искусство тогда цѣнилось почти наравнѣ съ военнымъ.

Людовикъ сидѣлъ на хорошей лошади и очень близко слѣдовалъ за собаками, не потерявшими настоящихъ слѣдовъ; и когда, на болотистомъ мѣстѣ, вепрь оборотился для послѣдняго сопротивленія врагамъ своимъ, Король очутился одинъ подлѣ разъяреннаго звѣря.

Людовикъ показалъ всю неустрашимость и все искуство опытнаго охотника; ибо, не заботясь объ опасности, устремился на вепря, который отбивался отъ собакъ, въ бѣшенствѣ изрыгая пѣну, и поразилъ его рогатиной. Но лошадь его подъѣхала робко и ударъ не могъ быть довольно вѣрнымъ, чтобы убить звѣря, или обезсилить его. Никакія усилія не могли принудить испуганнаго коня къ вторичному набѣгу; такъ что Король, спѣшившись, пошелъ одинъ на вепря, держа въ рукѣ короткую, прямую, остроконечную и хорошо наточенную шпагу, обыкновенно употребляемую охотниками въ подобныхъ случаяхъ. Разъяренный звѣрь оставилъ собакъ, чтобы броситься на новаго врага; а Король между тѣмъ остановился и направилъ свою шпагу въ горло вепрю, или въ грудь, подъ лопатку; ибо въ послѣднемъ случаѣ тяжесть и стремленіе звѣря только ускорили бы его убіеніе. Но несчастно отъ сырости земли Королевская нога поскользнулась въ ту минуту, когда онъ хотѣлъ сдѣлать ето искусное и опасное движеніе; остріе шпаги проскользнуло по щетинѣ, покрывающей плечо звѣря, не ранило его, и Людовикъ упалъ на землю. Однакожь ето паденіе было для него счастливо; ибо вепрь, намѣтившійся клыкомъ ему въ лядвею, также промахнулся и только изорвалъ полу охотничьяго платья. Сперва было онъ съ горяча пронесся мимо, но вскорѣ воротился и напалъ на встающаго Короля; жизнь Людовика была подвержена величайшей опасности, если бы Кентень Дюрвардъ, отставшій по медленности своей лошади, но узнавшій и ѣхавшій за Королевскимъ рогомъ, не подоспѣлъ въ ето рѣшительное мгновеніе и не прикололъ рогатиною звѣря.

Король, вставшій между тѣмъ, поспѣшилъ на помощь уже къ Дюрварду и докололъ вепря, вонзивъ ему шпагу въ горло. Не сказавъ еще ни слова Кентеню, онъ смѣрилъ длину убитаго звѣря не только по числу шаговъ, но считая и ступни; обтеръ потъ, текущій но лицу и кровь на рукахъ, снялъ охотничью шапку, повѣсилъ ее на кустъ и набожно помолился свинцовымъ образамъ, ее покрывающимъ. Потомъ, взглянувъ на Дюрварда, сказалъ ему: — Ты ли ето, молодой Шотландецъ? Ты славно началъ свою охоту и дядя Петръ долженъ тебѣ такимъ же хорошимъ завтракомъ, какой онъ задалъ тебѣ у лилій. Да что жъ ты не говоришь? Или потерялъ всю пылкость и весь огонь при дворѣ, гдѣ другіе приобрѣтаютъ ихъ.

Молодой Кентень, самый хитрый и ловкій изъ Шотландцевъ, былъ слишкомъ остороженъ, чтобы воспользоваться опасною свободою, которою ему но видимому давали. Онъ отвѣчалъ коротко, но въ избранныхъ выраженіяхъ, что осмѣливается говорить съ Его Величествомъ единственно, чтобъ испросить прощеніе грубой смѣлости, съ которою онъ обращался, не зная еще высокаго его сана.

— Хорошо, хорошо! сказалъ Король, прощаю смѣлости за твою неустрашимость и лукавство. Меня удивило, какъ ты почти совершенно угадалъ званіе кума моего Тристана. Я слышалъ, что послѣ онъ чуть не угостилъ тебя по своему. Совѣтую тебѣ его остерегаться: онъ злой человѣкъ и торгуетъ жестковатыми запястьями и тѣсными ожерельями. Подсади меня на лошадь. Ты мнѣ нравишься и я хочу оказать тебѣ милости. Не надѣйся ни на кого, кромѣ меня, даже на дядю, или на Лорда Кравфорда; и не говори никому о помощи, которую ты такъ кстати оказалъ мнѣ въ сраженіи съ етимъ вепремъ; кто хвастается помощію, оказанною Королю въ такой крайности, тотъ долженъ быть увѣренъ, что удовольствіе похвастать будетъ единственною его наградою.

Король затрубилъ въ рогъ и етотъ зовъ привлекъ вскорѣ къ нему Дюну а и многихъ другихъ охотниковъ, отъ которыхъ онъ принялъ поздравленія съ убіеніемъ благороднаго звѣря, не стыдясь присвоить себѣ въ етомъ дѣлѣ болѣе славы, нежели слѣдовало; ибо онъ сказалъ о помощи молодаго Дюрнарда также слегка, какъ стрѣлокъ, хвастающій множествомъ дичи, принесенной имъ въ ектажѣ, говоритъ о помощи лѣсничаго, который подбиралъ ее. Потомъ приказалъ онъ Дюнуа отослать вепря монахамъ Св. Мартына Турскаго, для лакомства по праздникамъ и чтобъ они не забыли Короля въ молитвахъ своихъ.

— А кто видѣлъ его Преосвященство Кардинала? спросилъ Людовикъ. Кажется, не прилично оставить его пѣшаго въ лѣсу: ето былъ бы недостатокъ учтивости.

— Позвольте доложишь Вашему Величеству, сказалъ Дюрвардъ, видя общее молчаніе, что я видѣлъ, какъ его Преосвященство выѣзжалъ изъ лѣсу, на лошади, которую ему дали.

— Небо печется о слугахъ своихъ, сказалъ Король. Ну, Господа, поѣдемте; мы сего дня не станемъ болѣе охотиться. Ей, оруженосецъ, продолжалъ онъ, обратясь къ Кентеню; подай мнѣ охотничій ножъ: я уронилъ его подлѣ вепря. Ступай впередъ, Дюнуа; я тотчасъ васъ догоню.

Такимъ образомъ Людовикъ, котораго самыя маловажныя по видимому движенія часто были разочтены, какъ воинскія хитрости, доставилъ себѣ случай поговорить наединѣ съ Дюрвардомъ.

— Храбрый мой Шотландецъ, сказалъ онъ ему, я вижу, что ты глазастъ. Можешь ли сказать мнѣ, кто далъ лошадь Кардиналу? Вѣрно какой нибудь посторонній; потому что мои придворные, видя что я проѣхалъ мимо его не останавливаясь, вѣрно не позаботились оказать ему ету услугу.

— Я только одну минуту видѣлъ тѣхъ, которые оказали ету услугу его Преосвященству, Государь, отвѣчалъ Кентень; меня по несчастію лошадь сбила и я спѣшилъ на свое мѣсто; но думаю, что ето былъ посланникъ Бургундскій съ своими.

— А! сказалъ Людовикъ, очень хорошо; ну чтожь! пожалуй, Король Французскій можетъ таки поспорить съ ними.

Въ етотъ день не случилось болѣе ни чего примѣчательнаго и Король съ своею свитой возвратился въ замокъ.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Часовой.

Только что Кентень вошелъ въ свою комнатку для нѣкоторыхъ необходимыхъ перемѣнъ въ нарядѣ, какъ достойный дядя его пришелъ требовать извѣстій о случившемся на охотѣ.

Молодой человѣкъ, невольно думая, что рука Людвига вѣроятно лучше его разсудка, постарался въ отвѣтѣ своемъ предоставить Королю всю честь побѣды, которую по видимому онъ хотѣлъ совершенно присвоить. Рубецъ отвѣчалъ ему, что онъ въ такомъ случаѣ поступилъ бы гораздо лучше; и присоединилъ, хотя слегка, нѣсколько упрековъ за медленность, съ которою поспѣлъ онъ на помощь къ Королю, когда жизнь его подвергалась опасности. У молодаго человѣка достало благоразумія, чтобы оправдываться только тѣмъ, что по правиламъ охоты не годится бить звѣря, на которамо напалъ другой охотникъ, если сей послѣдній не требуетъ помощи. Только, что Кешгіспь успѣлъ кончишь етотъ споръ, какъ и увидѣлъ всю пользу своей скромности. Кто-то постучался тихонько въ дверь, се отворили и Оливье Лань, или дурной, или чортъ, ибо его равно знали подъ стими тремя названіями, вошелъ въ комнату.

Мы уже описали наружность етаго человѣка искуснаго, но безъ правилъ. Походку и ухвашки его можно было очень хорошо примѣнить къ домашней кошкѣ, которая лежа будто во снѣ, или проходя комнату медленными, робкими и тихими шагами, все стережетъ норку какой-нибудь несчастной мыши, и довѣрчиво потираясь около тѣхъ, отъ кого желаетъ себѣ ласки, черезъ минуту кидается на свою добычу, или царапаетъ даже того, къ кому ласкалась.

Оливье вошелъ, согнувшись, съ покорнымъ и скромнымъ видомъ и такъ учтиво поклонился Рубцу, что всякой свидѣтель етой встрѣчи подумалъ бы, что онъ пришелъ просить милости у Шотландскаго стрѣлка. Онъ сказалъ Леслею привѣтствіе на счетъ отличнаго поведенія его племянника на охотѣ; я прибавилъ, что оно заслужило особенное вниманіе Короля. При сихъ словахъ остановился и потупилъ глаза, изрѣдка украдкой подымая ихъ на Кентеня; Рубецъ же отвѣчалъ, что Король очень несчастливъ, что былъ въ ету минуту съ его племянникомъ, а не съ нимъ, ибо онъ несомнѣнно проткнулъ бы вепря насквозь рогатиною, а но всему видно, что Кентень оставилъ все дѣло на попеченіе его Величества: — Но, продолжалъ онъ, ето будетъ наукой Королю на остальное время его жизни и выучитъ сажать такихъ молодцовъ, какъ я, на лучшихъ лошадей. Гдѣ жь моей огромной Фламандской лошади было поспѣть за Нормандскимъ рысакомъ Его Величества? А я, кажется, не жалѣя вспахалъ ей бока шпорами, Ето дурное распоряженіе, Г. Оливье, и вамъ бы должно объ етомъ доложить Его Величеству.

Г. Оливье отвѣчалъ на ето замѣчаніе неустранимаго стрѣлка только однимъ изъ тѣхъ медленныхъ и двусмысленныхъ взглядовъ, которые, при легкомъ движеніи головы въ одну, а руки въ другую сторону, можно почесть или знакомъ согласія, или просьбою не говорить болѣе объ этомъ предметѣ. Потомъ онъ бросилъ на молодаго оруженосца взглядъ поживѣе, попроницательнѣе и сказалъ ему съ улыбкою, которую трудно было разгадать: — И такъ, молодой человѣкъ, видно въ Шотландіи заведено оставлять Государей въ опасности, безъ помощи при случаяхъ, подобныхъ утреннему?

— У насъ заведеніе, отвѣчалъ Кентень, рѣшившійся не пояснять болѣе етаго предмета, не мѣшаться не кстати въ благородныя забавы нашихъ Государей, когда они могутъ обойтись и безъ нашей помощи. По нашему Государь на охотѣ долженъ подвергаться тому же, чему и другіе, и за тѣмъ только и ѣдетъ на охоту: чтобы въ ней было безъ усталости и опасности!

— Послушайте етаго молодаго сумазброда! сказалъ дядя; онъ свое несетъ. У него на все готовъ отвѣтъ и всему найдетъ причину Не знаю, откуда поймалъ онъ етотъ даръ; я съ роду не зналъ причины ни одному своему поступку; только развѣ ѣмъ отъ голода, сзываю дружину и тому подобное.

— А смѣю спросить, почтенный Господинъ, сказалъ Королевскій цырюльникъ, поднявъ на него до половины глаза, по какой причинѣ сзываете вы свою дружину?

— По приказанію Капитана, отвѣчалъ Рубецъ. Клянусь, что не знаю другой причины. Еслибъ онъ то же велѣлъ Тири, или Куннингаму, то и они должны бы были повиноваться.

— Ето прямо военная причина, сказалъ Оливье. Но, Господинъ Леслей, вѣрно вамъ приятно будетъ слышать, что Его Величество такъ далекъ отъ малѣйшаго неудовольствія за поведеніе вашего племянника нынѣшнимъ утромъ, что сего дня же избралъ его для исполненія одного порученія.

— Избралъ его! вскричалъ Рубецъ съ величайшимъ удивленіемъ; меня избралъ хотите вы сказать.

— Я хочу сказать именно то, что говорю, возразилъ брадобрѣй очень кротко, но рѣшительно. Король имѣетъ нѣчто приказать вашему племяннику.

— Какъ! вскричалъ Рубецъ, почему, отъ чего? на какой причинѣ Его Величество избралъ ребенка, а не меня?

— Я не могу, Господинъ Леслей, сказать вамъ причины лучше той, которую вы сами сей, часъ мнѣ говорили: таковъ приказъ Его Величества. По если смѣю сообщить вамъ мою догадку, то можетъ быть порученіе Его Величества приличнѣе молодому человѣку, каковъ вашъ племянникъ, чѣмъ опытному воину, подобному вамъ. По етому, молодой человѣкъ, приготовьте свое оружіе и ступайте за мною. Возьмите пищаль, потому что вамъ надобно стоять на часахъ.

— На часахъ! повторилъ дядя. Точно ли. вы увѣрены, что не ошибаетесь, Г. Оливье? Внутренніе караулы всегда повѣрялись только тѣмъ, которые подобно мнѣ выслужили двѣнадцать лѣтъ въ почетной нашей дружинѣ.

— Я совершенно увѣренъ въ приказаніи Его Величества, отвѣчалъ Оливье; и не долженъ болѣе мѣшкать исполненіемъ онаго. Сдѣлайте милость, помогите своему племяннику приготовиться на службу.

Рубецъ, не будучи завистливъ, поспѣшно помогъ Кентеню одѣться и вооружиться; и вмѣстѣ далъ ему нѣсколько наставленій какъ вести себя подъ ружьемъ, перерывая изрѣдка уроки свои междометіями, означающими его удивленіе, что столь счастливый случай такъ скоро представился такому молодому человѣку.

— Етаго никогда не видано въ Шотландской гвардіи, сказалъ онъ; етаго не бывало даже и со мною. Но вѣрно онъ будетъ караулить павлиновъ и Индѣйскихъ попугаевъ, которыхъ Венеціанской посланникъ недавно подарилъ Королю. Иначе быть не можетъ; а какъ такая должность прилична только безбородому молодому человѣку, прибавилъ онъ расправляя усы, то я радъ, что выборъ Его Величества палъ на дражайшаго моего племянника.

Будучи одаренъ живымъ и тонкимъ умомъ и пылкимъ воображеніемъ, Кентень цѣнилъ гораздо болѣе полученное приказаніе, и сердце его забилось радостью при мысли объ отличіи, обѣщающемъ быстрое возвышеніе Онъ рѣшился рачительно подстерегать слова и даже тѣлодвиженія своего проводника, ибо полагалъ, что по крайней мѣрѣ въ иныхъ случаяхъ должно толковать ихъ въ противное, какъ, говорятъ, отгадчики толкуютъ сны. Онъ былъ очень доволенъ своею скромностію на счетъ произшествій того утра, и рѣшился очень благоразумно по своимъ лѣтамъ удерживать мысли въ своемъ сердцѣ и совсѣмъ не давать; воли языку, пока будетъ дышать воздухомъ етаго уединеннаго и таинственнаго двора.

Нарядъ его скоро кончился и съ пищалью на плечѣ онъ вышелъ изъ казармы за Оливье Ланью; ибо Шотландская гвардія давно уже носила огнестрѣльное оружіе вмѣсто лука, котораго етотъ народъ никогда не любилъ.

Дядя долго слѣдовалъ за нимъ глазами, съ видомъ, означающимъ вмѣстѣ удивленіе и любопытство, и хотя ни зависть, ни подлыя чувства отъ нея происходящія не участвовали въ его размышленіяхъ, ему казалось, что отличіе, оказанное племяннику съ перваго дня службы, немного оскорбляло собственное его достоинство; а ета мысль немного уменьшала удовольствіе, причиненное ему этимъ произшествіемъ.

Онъ важно покачалъ головою, отворилъ шкапъ, вынулъ изъ него большую флягу стараго вина, поболталъ ее, чтобъ увѣриться не убываетъ ли въ ней напитокъ, налилъ большой стаканъ, выпилъ его однимъ духомъ и сѣлъ, прислонясь спиною, въ большія дубовыя кресла. Тутъ, вторично покачавъ головою, онъ видно нашелъ такое облегченіе въ етомъ движеніи, похожемъ на каменныхъ кошекъ, которыми играютъ дѣти, что продолжалъ его, пока не впалъ въ нѣкоторое усыпленіе, продолжавшееся до обыкновеннаго призыва къ обѣду.

Оставя дядю свободно предаваться высокимъ своимъ размышленіямъ, Кентень Дюрвардъ послѣдовалъ за путеводителемъ своимъ, Оливье Ланью, который не проходя ни одного двора, повелъ его ходами, то крытыми, то открытыми, лѣстницами, галлереями, коридорами, которые всѣ сообщались между собою потаенными дверьми, помѣщенными тамъ, гдѣ всего менѣе можно было предполагать ихъ. Оттуда ввелъ онъ его въ большую и обширную галлерею, украшенную обоями, которые отличались болѣе ветхостію, чѣмъ красотою и нѣсколькими картинами, написанными въ томъ жесткомъ и холодномъ стилѣ, который отличалъ искуства передѣ внезапнымъ ихъ возрожденіемъ во всемъ блескѣ. Въ нихъ хотѣли представишь рыцарей Карла Великаго, которые такъ замѣчательны въ романической Исторіи Франціи; а какъ знаменитый Роландъ, по исполинскому стану своему былъ виднѣе прочихъ, то комната и называлась галлереею Роланда.

— Вы останетесь здѣсь на часахъ, сказалъ Оливье тихо, какъ бы опасаясь, чтобы окружавшіе его Государи и воины не приняли на себя суроваго и гнѣвнаго вида, если юнъ возвыситъ голосъ; или боясь пробудить отголоски, уснувшіе въ рѣзныхъ сводахъ и готическихъ украшеніяхъ етой обширной и мрачной комнаты.

— Какой приказъ мнѣ будетъ? Какой мой лозунгъ? спросилъ Дюрвардъ, говоря также тихо, какъ и Оливье.

— Заряжена ли пищаль ваша? спросилъ цырюльникъ, не отвѣчая на его вопросы.

— Ето минутное дѣло, отвѣчалъ Кентень; и зарядивъ свое оружіе, зажегъ фитиль у огня, почти погасшаго въ такомъ огромномъ каминѣ, что его можно было принять за кабинетъ, или готическую часовню, принадлежащую къ етой галлереѣ.

Между тѣмъ, Оливье сказалъ ему, что онъ еще не знаетъ одного изъ важнѣйшихъ преимуществъ своей дружины — принимать поколѣнія прямо отъ Короля, или Великаго Конетабля, безъ посредства Офицеровъ.— Вы поставлены здѣсь, молодой человѣкъ, прибавилъ онъ, по собственному приказанію Его Величества, и скоро узнаете для чего сюда призваны. Покамѣстъ будьте на часахъ въ етой галлереѣ. Вы можете прохаживаться, или стоять на одномъ мѣстѣ, какъ вамъ угодно; по не должны ни садиться, ни покидать на минуту ваше оружіе. Вамъ не позволяется ни свистать, ни пѣть, но можете, по желанію, нашептывать церковныя молитвы, или даже напѣвать пристойныя пѣсни, только про себя. Прощайте и внимательно присматривайте за всѣмъ.

— Присматривать за всѣмъ! подумалъ молодой воинъ, между тѣмъ, какъ проводникъ его удалялся потихоньку, обыкновеннымъ своимъ скромнымъ шагомъ и потомъ исчезъ въ боковую дверь, прикрытую обоями. Да за кѣмъ же, за чѣмъ я долженъ присматривать? Кажется, здѣсь нѣтъ неприятелей и сражаться не съ кѣмъ, кромѣ крысъ и летучихъ мышей; развѣ ети мрачныя и древнія изображенія оживутъ и вздумаютъ мѣшать мнѣ караулить. Нужды нѣтъ, видно ето моя должность — и надобно ее исполнить.

Принявъ такимъ образомъ твердое рѣшеніе исполнить свою должность во всей строгости, онъ попробовалъ сократить время, напѣвая про себя нѣкоторые гимны, выученные имъ въ монастырѣ, въ которомъ нашелъ убѣжище по смерти отца своего; ето заставило его подумать, что кромѣ перемѣны монашескаго платья на теперешнее прекрасное воинское одѣяніе, его прогулка въ галлереѣ Французскаго Королевскаго замка была очень похожа на тѣ, которыя наскучили ему въ монашескомъ уединеніи Абербротокскомъ.

Вскорѣ, какъ бы желая увѣришься, что принадлежитъ уже не монастырю, а свѣту, онъ началъ нѣтъ очень тихо, дабы не преступишь даннаго позволенія, нѣкоторыя древнія баллады, перенятыя имъ отъ стараго домашняго игрока на арфѣ: каковы разбитіе Датчанъ при Аберлемно и Форресѣ; убіеніе Короля Дуффуса въ Форфсрѣ и другіе леи, относящіеся къ Исторіи его отечества, и особенно къ преданіямъ роднаго околодка. Такимъ образомъ провелъ онъ довольно времени и уже въ третьемъ часу по полудни аппетитъ Кентеня напомнилъ ему, что если добрые отцы Абербротокскіе строго требовали его присутствія въ церкви, въ часы молебствія, то съ такого же точностію извѣщали его о времени трапезы, а здѣсь, подумалъ онъ, въ Королевскомъ замкѣ, пробывъ утро на охотѣ, я стою три или четыре часа въ караулѣ и кажется никому не придетъ въ голову, что мнѣ очень естественно захочется обѣдать.

Однакожь гармоническіе звуки имѣютъ въ себѣ нѣчто волшебное, могущее укротить нетерпѣніе, которое чувствовалъ Кентень въ ету минуту. На двухъ противоположныхъ концахъ галлереи, были двѣ большія двери, украшенныя тяжелыми архитравами, и вѣроятію служащія входами въ ряды покоевъ, соединяемыхъ галлереею. Между тѣмъ какъ герой нашъ уединенно прохаживался между сими дверьми, предѣлами его караула, его поразили внезапные звуки прелестнѣйшей музыки, которые, по крайней мѣрѣ въ его воображеніи, казалось происходили отъ той же лютни и того же голоса, которые наканунѣ восхитили его. Всѣ мечтанія прошедшаго дня, коихъ воспоминаніе ослабилось весьма важными, случившимися съ нимъ послѣ произшествіями, представились уму его живѣе, чѣмъ когда нибудь; и какъ бы приросппни къ мѣсту, съ котораго слухъ его могъ удобнѣе упиваться этими прелестными звуками, съ пищалью на плечѣ, съ полуразинутымъ ртомъ, весь погруженный во вниманіе, онъ походилъ болѣе на изваяннаго часоваго, нежели на живое существо, и всѣ мысли его заняты были только желаніемъ ловить каждый звукъ, на лету.

Ети прелестные звуки раздавались не безпрерывно. Они ослабѣвали, замедлялись, вовсе умолкали, и по временамъ возобновлялись послѣ неопредѣленнаго молчанія. Но кромѣ того что музыка, подобно красотѣ, часто еще становится очаровательнѣе, или по крайней мѣрь занимательнѣе для воображенія, не вдругъ открывая свои прелести и оставляя мыслямъ стараніе наполнять, пустоту, Кентень, въ промежутки своего восторга, могъ еще предаваться мечтаніямъ. Сличая разсказы товарищей своего дяди и сцену въ приѳмной залѣ, онъ не могъ болѣе сомнѣваться, что сирена, такъ очаровавшая слухъ его, была не дочь, или родственница трактирщика, какъ онъ осмѣлился предполагать, но несчастная переодѣтая Графиня, за которую Государи и воины готовы были приняться за оружіе и ломать копья. Множество страшныхъ мыслей, приличныхъ предприимчивому и романическому юношѣ въ етомъ романическомъ и предприимчивомъ вѣкѣ, сокрыли отъ глазъ его настоящую сцену, на которой онъ дѣйствовалъ, и замѣнили ее своими созданіями; но все внезапно исчезло, когда онъ почувствовалъ, что чья-то рука вдругъ схватила его оружіе; и въ то же время грубой голосъ крикнулъ ему на ухо: — Клянусь Пасхою! ты, кажется, господинъ оруженосецъ, спишь на часахъ!

То былъ однобразный, но повелительный и насмѣшливый голосъ дяди Петра; и Кентень, вдругъ опомнившись, постыдился и испугался столь сильнаго забвенія, что даже не видалъ какъ Король, вѣроятно вошедши безъ шуму потаенною дверью и прокравшись вдоль стѣны, или за обоими, подошелъ къ нему такъ близко, что даже схватилъ его оружіе.

При етой внезапности, первымъ движеніемъ его было освободишь свою пищаль сильнымъ порывомъ, который заставилъ Короля отступить на нѣсколько шаговъ. Потомъ его устрашила мысль, что уступивъ етому точно врожденному побужденію храбраго человѣка противиться всякому покушенію лишить себя оружія, онъ борьбою съ Королемъ усугубилъ неудовольствіе Людовика за неисправный караулъ его. Полный етою мыслію, онъ взялъ свою пищаль, почти не зная самъ что дѣлаетъ; прижалъ ее къ плечу и сталъ неподвижно передъ Государемъ, котораго долженъ былъ считать смертельно оскорбленнымъ.

Людовикъ, котораго тиранскія склонности происходили болѣе отъ завистливой и подозрительной политики, нежели отъ врожденнаго звѣрства и жестокаго нрава, былъ однакожъ съ избыткомъ одаренъ тою насмѣшливою строгостью, которая сдѣлала бы его самовластнымъ въ разговорѣ, еслибъ онъ родился частнымъ человѣкомъ; и онъ всегда какъ будто наслаждался замѣшательствомъ, которое могъ причинить въ подобныхъ случаяхъ. Однакожъ онъ не захотѣлъ продолжать торжества своего, ибо сказалъ только Дюрварду:— Услуга, оказанная намъ тобою сего дня поутру, слишкомъ достаточно извиняетъ нерадѣніе въ такомъ молодомъ солдатѣ. Обѣдалъ ли ты?

Кентень, вмѣсто такого привѣтствія, ожидавшій, что его отправятъ къ придворному судьѣ, смиренно отвѣчалъ, что нѣтъ.

— Бѣдняжка, сказалъ Людовикъ кротче обыкновеннаго, голодъ усыпилъ его. Я знаю, что голодъ твой подобенъ волку, продолжалъ онъ, и избавлю тебя отъ етаго звѣря, какъ ты избавилъ меня отъ другаго. Ты былъ скроменъ на етотъ счетъ и я благодаренъ тебѣ. Можешь ли пробыть еще часъ безъ пищи?

— Двадцать четыре часа, Государь, отвѣчалъ Дюрвардъ, или я не настоящій Шотландецъ.

— Я не желалъ бы за другое Королевство, возразилъ Людовикъ, быть тѣмъ пирогомъ, который попадется тебѣ послѣ такого пощенія. Но теперь дѣло не о твоемъ обѣдѣ, а о моемъ. Я сего дня угощаю столомъ, совсѣмъ за просто, Кардинала Ла-Балю и етаго Бургундскаго посланника, етаго Графа Кревкера, такъ… можетъ случиться, что… чорту пропасть работы, когда враги собираются но дружески.

Онъ остановился и помолчалъ съ видомъ пасмурнымъ и задумчивымъ.

Какъ по видимому Король не былъ расположенъ говорить болѣе, то Кентень осмѣлился наконецъ спросить, какая должность возлагается на него въ етомъ случаѣ?

— Стоять на караулѣ у буфета съ заряженною пищалью, отвѣчалъ Король; и, если увидишь какую измѣну, стрѣлять по измѣнникѣ.

— Измѣну, Государь! вскричалъ Дюрвардъ, въ замкѣ, столь крѣпко охраняемомъ!

— Ты почитаешь ето невозможнымъ, сказалъ Король, не оскорбляясь по видимому его искренностію; но Исторія наша доказала, что измѣна можетъ пройти въ скважину, просверленую буравомъ. Стражи предупредятъ измѣну? Молодой безумецъ! Sed quis custodiat ipsos custodes? Кто охранитъ меня отъ измѣны стихъ же стражей?

— Шотландская честь, Государь, смѣло отвѣчалъ Кентень.

— Твоя правда. Этотъ отвѣтъ мнѣ нравится; онъ справедливъ, сказалъ Людовикъ весело, Шотландская честь никогда не измѣнялась и потому-то я вѣрю ей. Но измѣна… И принявъ опять свой пасмурный видъ, онъ сталъ ходить по комнатѣ неровными шагами, продолжая говорить.— Она садится съ нами за пиры; она сверкаетъ въ кубкахъ нашихъ; она скрывается въ бородѣ нашихъ совѣтниковъ; она беретъ на себя улыбку нашихъ придворныхъ и лукавую веселость шутовъ: она, болѣе всего, прячется въ дружескомъ взорѣ примиреннаго врага. Людовикъ Орлеанскій ввѣрился Іоанну Бургундскому и былъ убитъ въ Барбетской улицѣ Іоаннъ Бургундскій ввѣрился приверженцамъ Орлеанскаго дома; его убили на мосту Монтероскомъ. Я никому не ввѣрюсь, никому. Слушай, я стану присматривать за етимъ дерзскимъ Бургундцемъ, за етимъ Кардиналомъ, котораго не считаю слишкомъ вѣрнымъ подданнымъ. Если скажу: Шотландецъ,, впередъ! стрѣляй въ Кревкера, убей его на мѣстѣ.

— Ето долгъ мой, сказалъ Кентень, если жизнь Вашего Величества въ опасности

— Разумѣется, продолжалъ Король, я иначе и не требую. Какую пользу получу я смертію грубаго воина? Если бъ ето былъ Конетабль Сенъ-Поль… Онъ опять остановился, какъ бы опасаясь сказать лишнее слово, и потомъ прибавилъ, улыбаясь: — Шуринъ нашъ Іаковъ Шотландскій, Дюрвардъ, вашъ Король закололъ Дугласа, угощая его въ Королевскомъ замкѣ своемъ Скирлингѣ.

— Стирлингѣ, Государь, отвѣчалъ Кентень, и отъ етаго поступка было не много пользы.

— Развѣ вы называете етотъ замокъ Стирлингомъ? сказалъ Король, не желая показать вниманія къ тому, что прибавилъ Кентень. Ну, положимъ — Стирлингъ; до имени дѣла нѣтъ. Впрочемъ, я етимъ людямъ вовсе не желаю зла: мнѣ отъ того не будетъ никакой выгоды. но они могутъ имѣть на меня не столь невинныя намѣренія и въ такомъ случаѣ я надѣюсь на гивою пищаль.

— Я мигомъ исполню по знаку, Государь; но…

— Ты колеблешься! Говори! я позволяю. Подобные тебѣ иногда могутъ дать полезный совѣтъ.

— Я только осмѣлюсь доложить: мнѣ удивительно, что Ваше Величество, имѣя причину остерегаться етаго Бургундца, допускаете его такъ близко къ своей особѣ, такъ за просто.

— Будь спокоенъ, братъ оруженосецъ, иныя опасности исчезаютъ если ихъ презираешь, и становятся вѣрными и неизбѣжными, когда показываешь, что ихъ боишься. Если я пойду смѣло къ собакѣ, которая рычитъ, приласкаю ее, то можно побиться объ закладъ десятью противъ одного, что усмирю; но если дамъ замѣтишь ей, что боюсь, то она кинется на меня и укуситъ. Признаюсь тебѣ чистосердечно, Кентень: мнѣ нужно необходимо отослать етаго человѣка къ его Государю безъ досады на меня; и я рѣшаюсь нѣсколько подвергнуть себя опасности, ибо никогда не боялся жертвовать жизнію для блага Королевства. Ступай за мною.

Людовикъ провелъ молодаго оруженосца, къ которому казалось почувствовалъ особенную привязанность, въ потаенную дверь, и сказалъ ему, указывая на нее: — Кто хочетъ успѣть при дворѣ, долженъ знать тайныя двери и лѣстницы, даже западни и канканы Королевскихъ чертоговъ, также хорошо, какъ и главные входы и растворчатыя двери.

Прошедъ длинный лабиринтъ переходовъ и коридоровъ, Король вошелъ въ небольшую залу со сводами, гдѣ столъ былъ накрытъ для обѣда на три прибора. Убранство было такъ просто, что его можно бы почесть неприличнымъ. Большой, но подвижной и очень легкой буфетъ, уставленный золотою и серебряною посудою, одинъ напоминалъ дворецъ Короля. Людовикъ назначилъ Дюрварду стоять за етимъ букетомъ, который совершенно скрывалъ его; и увѣрившись наблюденіями изъ разныхъ частей залы, что его ни откуда не льзя примѣтить, далъ ему послѣднія наставленія: — Помни слова, Шотландецъ, впередъ! лишь я окажу ихъ, опрокинь буфетъ, не заботясь о кубкахъ и стаканахъ, и стрѣляй повѣрнѣе въ Кревкеръ. Если промахнешься, нападай на него саблею. Мы съ Оливье раздѣлаемся съ Кардиналомъ.

При сихъ словахъ онъ свистнулъ и по етому знаку явился Оливье, бывшій вмѣстѣ и первымъ камердинеромъ и цырюльникомъ Королевскимъ и правившій при семъ Государѣ всѣ должности, относящіяся лично къ его особѣ Онъ вошелъ въ сопровожденіи двухъ стариковъ, которые одни прислуживали за столомъ. Едва Король сѣлъ, какъ ввели обоихъ гостей, и Кентень, хотя невидимо отъ нихъ, стоялъ такъ, что не тотъ пропустишь никакой подробности етаго свиданія.

Король принялъ ихъ съ ласкою, которую Дюрварду весьма трудно было согласить съ полученными приказаніями и съ причиною своего помѣщенія на часы за етимъ буфетомъ, съ оружіемъ, готовымъ нанести смерть. Не только Король казался далекимъ отъ всякаго страха, но даже можно было подумать, что два человѣка, которыхъ удостоилъ онъ мѣста за своимъ, столомъ, по справедливости пользовались безпредѣльною его довѣренностію и что именно имъ хотѣлъ онъ доказать все свое уваженіе. Обращеніе его было самое важное и вмѣстѣ привѣтливое. Хотя все окружающее и даже одежда его показывала менѣе роскоши, чѣмъ при торжествахъ самыхъ мѣлкихъ владѣтелей, однакожь слова его и поступки, обличали мощнаго Государя въ минуту благоволенія. Кентень начиналъ уже думать, что прежній разговоръ съ Людовикомъ привидѣлся ему во снѣ; или что почтеніе и покорность Кардинала и чистосердечный, открытый и прямодушный видъ храбраго Бургундца совершенно разсѣяли подозрѣнія Короля.

Но между тѣмъ, какъ гости повинуясь приказанію Его Величества, садились на мѣста, назначенныя имъ за столомъ его, Король бросилъ на нихъ взглядъ, быстротою подобный молніи, и потомъ взглянулъ на буфетъ, за которымъ стоялъ Кентень. Ето сдѣлалось мигомъ; но взоръ етотъ былъ наполненъ такимъ выраженіемъ ненависти и недовѣрчивости къ обоимъ гостямъ, онъ показался Дюрварду такимъ точнымъ приказаніемъ рачительно наблюдать и скорѣе исполнять данныя повелѣнія, что Шотландецъ вовсе пересталъ сомнѣваться въ непремѣнности опасеній и намѣреній Людовика. И потому его болѣе чѣмъ когда побудь удивила густая завѣса, которою Государь сей умѣлъ прикрывать самую недовѣрчивость свою.

Забывъ по видимому совершенно слова, сказанныя ему Кревкеромъ при всемъ, дворѣ, Король заговорилъ съ нимъ о временахъ минувшихъ, о произшествіяхъ, случившихся во время собственнаго изгнанія его въ Бургундію, и разспросилъ его о всѣхъ дворянахъ, которыхъ тогда зналъ, какъ бы считая ето время счастливѣйшимъ въ своей жизни и будто сохраняя нѣжнѣйшія чувства благодарности и дружбы ко всѣмъ тѣмъ, которые способствовали услажденію его изгнанія.

— Если бъ посланникъ былъ отъ другаго, народа, сказалъ онъ, я принялъ бы его пышнѣе и великолѣпнѣе; но старинному другу, который обѣдывалъ за моимъ столомъ въ Іенаппскомъ замкѣ, я хотѣлъ показаться такимъ, какимъ люблю быть, старымъ Людовикомъ Валуа, столь же простымъ и радушнымъ, какъ и всѣ Парижскіе зѣваки.Однакожъ, Господинъ Графъ, столъ велѣлъ изготовить получше обыкновеннаго; я вѣдь помню вашу Бургундскую пословицу: хорошая ѣда лучше красиваго платья, такъ и обѣдъ просилъ сдѣлать хорошій. Что до вина, вы знаете, что въ етомъ Франція давно спорится съ Бургундіею; да мы уладимъ дѣло такъ, что обѣ стороны будутъ довольны. А выпью ваше здоровье Бургундскимъ виномъ, а вы будете отвѣчать Шампанскимъ. Оливье, дай мнѣ бокалъ Оксеррскаго. Тутъ онъ весело затянулъ очень извѣстную тогда, пѣсню:

 

Оксеррское вино

Королевское питье.

 

— Господинъ Графъ, продолжалъ онъ, я пью здоровье нашего добраго и любезнаго братца благороднаго Герцога Бургундскаго. Оливье, налей въ етотъ золотой кубокъ Реймскаго вина и подай-Графу на колѣнахъ:, онъ представляетъ здѣсь нашего любезнѣйшаго братца. Г. Кардиналъ, мы сами наполнимъ вашъ кубокъ.

— Онъ черезъ край полонъ, Государь, сказалъ Кардиналъ, съ подлымъ видомъ любимца, говорящаго съ милостивымъ властелиномъ.

— Мы знаемъ, что ваше Преосвященство можете держать его твердою рукою, отвѣчалъ Король. Но какую сторону, держите вы въ важномъ спорь нашемъ? Хотите Силлерійскаго, или Оксеррскаго? Франція, или Бургундія?

— Я останусь неутральнымъ, Государь отвѣчалъ Кардиналъ, и налью себѣ кубокъ Оверньйскаго вина.

— Неутралитетъ опасное положеніе, возразилъ Король. Но, видя что Кардиналъ не много покраснѣлъ, онъ перемѣнилъ разговоръ и продолжалъ:— Вы предпочитаете Оверньнское вино потому, что его нельзя пить съ водою. Ну чтожь, Господинъ Графъ, вы колеблетесь опорожнить свой кубокъ; надѣюсь, что въ немъ не найдете неприятности народной.

— Я желалъ бы, Государь, отвѣчалъ Графъ Кревкеръ, чтобы всѣ народныя распри могли кончишься также приятно, какъ соперничество нашихъ виноградниковъ.

— Со временемъ, Господинъ Графъ, со временемъ, сказалъ Король; тутъ надобно времени не болѣе, какъ вамъ выпить ето Шампанское; а какъ вы его выкушали, то сдѣлайте мнѣ одолженіе, положите етотъ кубокъ за пазуху и оставьте его у себя залогомъ нашего уваженія. Я не подарилъ.бы его первому встрѣчному. Онъ принадлежалъ бичу Франціи, Генриху V, Королю Англійскому. Его отбили при взятіи Руана, когда выгнали стихъ островитянъ изъ Нормандіи соединенными силами Бургундіи и Франціи. Ему не льзя найти владѣльца лучше благороднаго и храбраго Бургундца, который знаетъ, что только согласіе между етими двумя народами можетъ сохранить свободу твердой земли отъ ига Англичанъ.

Графъ отвѣчалъ прилично обстоятельствамъ; и Людовикъ непринужденно предался той насмѣшливой веселости, которая иногда озаряла.отъ природы пасмурный правъ его. Управляя, какъ и слѣдовало, разговоромъ, онъ дѣлалъ замѣчанія всегда тонкія и насмѣшливыя, часто остроумныя, но по видимому рѣдко происходящія отъ добраго сердца; а разсказы, которые онъ примѣшивалъ къ нимъ, болѣе отличались веселостію, нежели разборчивостью. Но ни одно слово, ни одинъ слогъ, ни одинъ звукъ, необличали положенія человѣка, который, страшась быть убитымъ, спряталъ у себя въ комнатѣ воина, вооруженнаго заряженною пищалью, для предупрежденія, или ускоренія етаго злодѣйства.

Графъ Кревкеръ искренно раздѣлялъ веселость Короля, между тѣмъ какъ, одаренный болѣе гибкимъ правомъ, Кардиналъ хохоталъ каждой шуткѣ и пересаливалъ всякую двусмысленность, вырвавшуюся у Короля, ни чуть не оскорбляясь выраженіями, отъ которыхъ молодой Шотландецъ краснѣлъ, даже спрятанный. Часа черезъ полтора встали изъ за стола, и Король, учтиво разпростясь съ своими гостями, далъ имъ почувствовать, что желаетъ остаться одинъ.

Какъ только ушли они, а за ними и Оливье, онъ кликнулъ Кентеня, говоря что можно показаться, но такимъ слабымъ голосомъ, что молодой воинъ едва могъ повѣрить, чтобъ ето былъ тотъ самый человѣкъ, который своими шутками оживлялъ веселость пирушки. Подходя, онъ увидѣлъ и въ лицѣ Короля такую же перемѣну. Огонь принужденной живости погасъ въ глазахъ его, улыбка исчезла и всѣ черты показывали усталость, какую чувствуетъ славный актеръ, истощивъ силы свои надъ ролью, въ которой хотѣлъ заслужишь всеобщія рукоплесканія.

— Тебя еще не смѣнили съ караула, сказалъ Людовикъ Дюрварду, но съѣшь чего-нибудь: на столѣ есть изъ чего выбирать. Послѣ ужь я скажу, что тебѣ осталось дѣлать; а то извѣстно, что у голоднаго брюха нѣтъ уха.

Онъ опять сѣлъ въ кресла, склонился головою на руку и замолчалъ.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Роландова Галлерея.

Хотя Людовикъ XI болѣе всѣхъ Европейскихъ Государей дорожилъ своею властію, онъ однакожъ умѣлъ довольствоваться сущностію ея, и хотя зналъ и иногда строго требовалъ должнаго сану своему, но вообще не обращалъ вниманія на все, принадлежащее единственно къ наружнымъ почестямъ.

Непринужденность, съ которою приглашалъ онъ подданныхъ къ столу своему, или даже иногда садился за ихъ столъ, приобрѣла бы сильнѣйшую любовь народа Государю; одаренному лучшими качествами; и даже, не смотря на слишкомъ извѣстный характеръ его, простота въ обращеніи извиняла многіе пороки его въ глазахъ того разряда подданныхъ, которой не былъ непосредственно подверженъ ихъ послѣдствіямъ. Среднее состояніе, возвысившееся при семъ искусномъ Государѣ на новую степень богатства и важности, уважало его, хотя не любя; и только cъ помощію етаго состоянія могъ онъ противустать ненависти дворянъ, обвинявшихъ его въ униженіи чести Французской короны и въ помраченіи ихъ блестящихъ преимуществъ тѣмъ презрѣніемъ къ етикету, который правился гражданамъ низшаго сословія.

Съ терпѣніемъ, которое многіе другіе владѣтели почли бы унизительнымъ, можетъ бытъ даже и нѣсколько забавляясь имъ, Французской Король дождался, пока простой солдатъ его гвардіи утолилъ отличный аппетитъ свой. Однакожъ можно догадаться, что Кентень былъ довольно благоразуменъ и остороженъ, чтобы подвергать терпѣніе Короля слишкомъ продолжительному испытанію, и, точно, онъ нѣсколько разъ хотѣлъ окончитъ свой обѣдъ, по Людовикъ не позволялъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ ему, я по глазамъ вижу, что ты еще въ духѣ. Впередъ, съ помощію Божіею и Св. Діонисія! продолжай нападеніе. Я тебѣ сказываю, что хорошій обѣдъ и обѣдня (глушь онъ перекрестился) никогда не вредятъ дѣламъ Христіанина. Выпей рюмку вина, только остерегайся бутылки: етотъ порокъ у твоихъ земляковъ общій съ Англичанами, которые, безъ етой глупости, наилучшіе воины. Ну, поскорѣй умой руки, не забудь помолишься Богу и ступай за мною.

Дюрвардъ повиновался и пройдя корридорами, не тѣми, которыми шелъ прежде, по также составляющими родъ лабиринта, очутился опять въ Роландовой галлереѣ.

— Помни твердо, сказалъ ему Король повелительнымъ голосомъ, что ты никогда не сходилъ съ етаго мѣста и чтобъ у тебя не было другаго отвѣта на вопросы дяди и товарищей. Послушай, чтобъ ты лучше помнилъ ето приказаніе, даю тебѣ ету золотую цѣпь. (И накинулъ ему на руку цѣпь большой цѣны.) Если я самъ не ряжусь, то люди, которыхъ отличаю своею довѣренностію, всегда могутъ поверстаться нарядами съ кѣмъ бы то ни было. Но если етой цѣпи не достаточно связать слишкомъ неугомонный языкъ, то у кума моего Пустынника есть ожерелье на шею, которое всегда навѣрное лѣчить. Теперь слушай со вниманіемъ, что я скажу тебѣ. Кромѣ меня и Оливье, ни одинъ мущина не долженъ входить сюда нынѣшнимъ вечеромъ, а придутъ дамы, можетъ быть съ одного конца галлереи, можетъ быть съ другаго, а станется, что и съ обоихъ. Ты можешь отвѣчать имъ, если заговорятъ съ тобою; но, стоя на караулѣ, ты долженъ отвѣчать коротко и самъ не заговаривать съ ними и не стараться продолжать разговоръ. Только старайся вслушаться въ то, что онѣ скажутъ. Я могу располагать твоими ушами, какъ и рукой твоей: я купилъ твое тѣло и душу, стало ты затвердишь все, что подслушаешь изъ ихъ разговора, перескажешь мнѣ, а потомъ забудешь. Однакожь, какъ я теперь подумалъ, тебѣ лучше сказаться недавнымъ выходцемъ изъ Шотландіи, прямо пришедшимъ, съ горъ и еще не очень свѣдущимъ въ Христіаннѣйшемъ языкѣ нашемъ. Точно: едакъ если онѣ и заговорятъ, съ тобою, ты ни будешь отвѣчать. Ето избавитъ тебя отъ всякаго затрудненія и тѣмъ свободнѣе станутъ онѣ говорить при тебѣ. Ты хорошо понялъ меня; прощай, будь остороженъ и найдешь себѣ друга.

Едва окончивъ слова сіи, Король исчезъ за обоями, оставя Кентеня разсуждать на свободѣ о всемъ видѣнномъ и слышанномъ. Молодой Шотландецъ былъ въ одномъ изъ тѣхъ положеній, въ которыхъ приятнѣй смотрѣть впередъ, чѣмъ назадъ, ибо мысль, что его ставили, какъ охотника поджидающаго оленя изъ за куста, для убіенія благороднаго Графа Кревкера, была ничуть не пріятна. Правда, что мѣры, принятыя Королемъ въ етомъ случаѣ, казались совершенно оборонительными и предостерегательными, но почему знать, что скоро не дадутъ ему приказаній дѣйствовать и наступательно?— Ето было бы весьма неприятно, ибо по характеру своего Государя онъ не могъ сомнѣваться въ своей погибели, въ случаѣ неповиновенія, а честь говорила ему, что такое повиновеніе постыдно и преступно. Онъ отвратилъ мысли свои отъ етаго предмета и воспользовался премудрымъ утѣшеніемъ, которое молодые люди столь часто принимаютъ при видѣ предстоящихъ опасностей; подумалъ, что будетъ еще время размыслить о томъ, что должно дѣлать, когда придетъ случай и что довольно и ежедневныхъ неприятностей.

Кентеь, тѣмъ легче остановился на етой мысли, что послѣднія Королевскія слова подали ему приятнѣйшій поводъ къ размышленію, чѣмъ собственное его положеніе.

Пѣвица съ лютнею вѣрно была одна изъ дамъ, за которыми ему должно примѣчать, и онъ твердо рѣшился въ точности исполнять часть данныхъ ему порученій и слушать съ величайшимъ вниманіемъ каждое слово ея, дабы увѣриться равняется ли волшебство ея разговора съ очаровательнымъ пѣніемъ. Но съ такимъ же чистосердечіемъ поклялся онъ внутренно пересказать Королю изо всего слышаннаго только то, что могло внушить Людовику чувства, благопріятныя той особь, въ которой принималъ столько участія.

Однакожь не льзя было опасаться, что онъ опять заснетъ на часахъ. Каждое дуновеніе вѣтра, которое, проходя въ открытое окно, шевелило старыя обои, казалось возвѣщало ему приближеніе ожидаемаго предмета. Словомъ, онъ чувствовалъ то таинственное безпокойство, то неизъяснимое нетерпѣніе, которыя всегда неразлучны съ любовью, а часто даже не мало способствуютъ и возбужденію оной.

Наконецъ дверь отворилась и заскрипѣла, ворочаясь на петляхъ; ибо двери въ пятнадцатомъ вѣкѣ не были такъ скромны, какъ наши. Но увы! ета дверь была не съ того конца галлереи, откуда слышались звуки лютни. Показалась женщина. За нею шли еще двѣ, которымъ она сдѣлала знакъ не слѣдовать за собою и вошла одна въ галлерею. По неровной походкѣ, еще болѣе замѣтной въ обширной комнатѣ, Кентень узналъ Принцессу Іоанну; и ставши въ почтительное положеніе, необходимое въ теперешней своей должности, отдалъ ей честь. Она отвѣчала на ету учтивость приятною уклонкою и тогда ему представился случай разглядѣть ее лучше, нежели по утру.

Черты етой несчастной Принцессы ничуть не могли вознаградить недостатковъ ея стана и походки. Правда, что въ лицѣ ея, хотя лишенномъ красоты, не было ничего собственно неприятнаго и можно было замѣтишь выраженіе кротости, грусти и терпѣнія въ большихъ голубыхъ глазахъ ея, обыкновенно потупленныхъ въ землю. Нo, кромѣ природной блѣдности, желтый цвѣтъ лица означалъ всегдашнее нездоровье; и хотя зубы ея были бѣлы и хорошо расположены, но закрыты тонкими и синеватыми губами; волосы Принцесса имѣла свѣтлые и очень страннаго отлива, подходящаго къ голубому, а ея горнишная, конечно считая украшеніемъ множество косичекъ около блѣднаго лица, наплела ихъ такъ много, что не только не скрыла, но еще увеличила этотъ недостатокъ и придала лицу Госпожи своей выраженіе не живаго существа. Наконецъ для дополненія картины, Іоанна выбрала шелковую блѣднозеленую симарру, которая совершенно дѣлала ее похожею на привидѣніе.

Между тѣмъ, какъ Кентень слѣдовалъ за нею глазами, съ любопытствомъ и вмѣстѣ сожалѣніемъ, ибо каждый взглядъ, каждое движеніе Принцессы казалось требовали етаго послѣдняго чувства, открылась другая дверь на противоположномъ концѣ галлереи и двѣ дамы вошли въ комнату.

Одна изъ нихъ была молодая дѣвушка, приносившая плоды, по приказанію Людовика, во время достопамятнаго завтрака Кентеня въ трактирѣ Лилій, облеченная тогда всею таинственною важностію, принадлежащею Госпожѣ покрывала и лютни, и по крайней мѣрѣ, какъ думалъ Дюрвардъ, благородной наслѣдницѣ богатаго Графства, красота ея подѣйствовала на него вдесятеро сильнѣй чѣмъ когда онъ видѣлъ въ ней только дичь простаго трактирщика, служащую старому, богатому и причудливому купцу. Теперь онъ не понималъ какое странное волшебство могло скрыть отъ него настоящій санъ ея. Однакожъ, ея одежда была почти столь же проста, какъ и въ первый разъ, ибо состояла изъ траурнаго платья безо всякаго украшенія^— на головѣ было только флеровое покрывало, откинутое назадъ, такъ что лицо было открыто; и не потому что Кентень зналъ уже ея происхожденіе, его поразила ловкость ея стана, важность осанки, которыхъ онъ прежде не замѣтилъ, и благородный видъ, придающій цѣны правильнымъ чертамъ, живому румянцу и глазамъ, исполненнымъ огня.

Если бы даже смерть угрожала ему, Кентень все бы отдалъ ей и ея подругѣ воинскія почести, оказанныя имъ Принцессѣ. Онѣ приняли ето, какъ женщины, привыкшія къ почтенію своихъ приближенныхъ и отвѣчали обыкновеннымъ привѣтствіемъ; но Кентеню показалось (можетъ быть мечта молодости) что младшая немного покраснѣла, потупила глаза и нѣсколько смѣшалась, отвѣчая на его учтивость. Ето могло произойти единственно отъ воспоминанія о дерзскомъ чужеземцѣ, жившемъ съ нею по сосѣдству въ башенкѣ трактира Лилій, но неужьли ето означало неудовольствіе? Не возможно было рѣшить етотъ вопросъ.

Подруга молодой Графини, одѣтая подобно ей очень просто и въ глубокой трауръ, была уже въ тѣхъ лѣтахъ, когда женщины болѣе всего дорожатъ славою красоты, начинающей увядать. Остатокъ ея прелестей еще довольно показывалъ, какова была прежняя власть ихъ; и по ея обращенію видно было, что она помнитъ о старыхъ своихъ побѣдахъ и не совсѣмъ теряетъ надежду вновь побѣдить. Она была высокаго роста, приятнаго, хотя нѣсколько гордаго вида, и отвѣчая на привѣтствіе Кентеня благосклонною улыбкою, почти въ ту же минуту сказала что-то на ухо молодой подругѣ своей, которая оборотилась къ караульному воину, какъ бы для повѣрки сдѣланнаго замѣчанія, на которое и отвѣчала не поднимая глазъ. Кентень невольно подумалъ, Что замѣчаніе молодой дѣвушки было не совсѣмъ невыгодно, и его, не знаю почему, радовала мысль, что она не хотѣла повѣрить его своими глазами. Можетъ быть онъ полагалъ, что между ими началась уже какая-то тайная симпатія, придающая важность малѣйшей бездѣлкѣ.

Ето размышленіе было мгновенно, ибо вскорѣ встрѣча Принцессы съ двумя чужестраниками привлекла все его вниманіе. Увидя входъ ихъ, она, вѣроятно зная, что ей ходьба не пристала, остановилась въ ожиданіи; а какъ нѣсколько смѣшалась принимая и отдавая поклонъ, то старшая изъ двухъ дамъ поклонилась съ видомъ, показывающимъ, что думаетъ болѣе сдѣлать чести, нежели получить.

— Радуюсь, сударыня, сказала она ей съ благосклонною и ободрительною улыбкою, что наконецъ намъ позволено пользоваться бесѣдою такой почтенной особы нашего пола, какъ вы мнѣ кажетесь. Должно сказать, что мы съ племянницей до сихъ поръ не можемъ похвалиться гостеприимствомъ Короля Людовика. Не дергай меня, племянница, за рукавъ; я увѣрена, что вижу въ глазахъ етой молодой дамы сожалѣніе о нашемъ положеніи Съ приѣзда нашего, сударыня, съ нами обращались не иначе, какъ съ плѣнницами, и послѣ тысячи приглашеній отдашься покровительству Франціи, Христіаннѣйшій Король не выбралъ намъ пристанища лучше негоднаго трактира, а потомъ уголка етаго ветхаго замка, комнаты, изъ которой намъ не позволяется выходишь прежде захожденія солнца, какъ будто мы летучія мыши, или совы, которыхъ присутствіе днемъ считается за дурное предвѣщаніе.

— Я сожалѣю, сказала Принцесса, приведенная еще въ большее замѣшательство оборотомъ разговора, что мы до сихъ поръ не могли сдѣлать достойнаго васъ приема. Смѣю надѣяться, что племянница ваша гораздо довольнѣе.

— Очень довольна, болѣе чѣмъ могу выразить, вскричала молодая Графиня: я искала только безопаснаго убѣжища и нашла уединенное и тайное. Мы скромно жили и въ первомъ нашемъ пристанищѣ, но въ этомъ

— Въ замкѣ наше заключеніе еще тѣснѣе, и ето въ глазахъ моихъ придаетъ еще болѣе цѣны покровительству, которымъ Король удостоиваетъ несчастныхъ странницъ.

— Перестань, племяница, сказала тетка; ты говоришь, не подумавши. Признаемся по совѣсти, потому, что наконецъ встрѣтились наединѣ съ особой нашего пола. Я говорю наединѣ потому, что етотъ молодой воинъ не что иное, какъ прекрасная статуя: у него, кажется, и ноги неподвижны; притомъ же я узнала, что онъ не болѣе владѣетъ и языкомъ своимъ, по крайней мѣрѣ на счетъ порядочнаго разговора. И такъ когда ета дама одна можетъ насъ слышать, я скажу, что всего болѣе пеняю себѣ за ето путешествіе во Францію. А ожидала великолѣпнаго приема, турнировъ, каруселей, пиршествъ; а мы нашли одно заключеніе и безвѣстность. Лучшій изъ собесѣдниковъ, доставленныхъ намъ Королемъ, былъ кочующій цыганъ, котораго онъ присовѣтовалъ намъ употребить на сношенія съ Фламандскими своими друзьями. Можетъ быть политикѣ его вздумалось держатъ насъ здѣсь въ заперши цѣлую жизнь, чтобы завладѣть нашими помѣстьями, при истребленіи древняго дома Круа. Герцогъ Бургундскій былъ не такъ жестокъ: онъ предлагалъ племянницѣ, хотя дурнаго, но все таки мужа.

— Я монастырь предпочла бы дурному мужу, сказала Принцесса, на силу найдя случай вымолвить слово.

— По крайней мѣрѣ должно бы желать свободы въ выборѣ, возразила говорливая чужестранка; видитъ Богъ, что я говорю ето о племянницѣ; а сама давно уже перестала думать о перемѣнѣ состоянія. Вы улыбаетесь, сударыня; но ето сущая правда; а все не оправданіе Королю, который своимъ обращеніемъ и наружностію болѣе похожъ на стараго Мишо, Гентскаго мѣновщика, чѣмъ «на преемника Карла Великаго.

— Вспомните, сударыня, сказала Принцесса, что вы говорите объ отцѣ моемъ.

— О вашемъ отцѣ! повторила Бургундская гостья съ величайшимъ удивленіемъ.

— О моемъ отцѣ, сказала Принцесса съ важностію, я Іоанна. Но не боитесь ничего, сударыня, продолжала она съ обыкновенною своею кротостію, вы не имѣли намѣренія меня обидѣть и я не обижаюсь. Пользуйтесь, для облегченія изгнанія вашего и вашей племянницы, моею помощію. Она, къ сожалѣнію, очень маловажна, но предлагается вамъ отъ чистаго сердца.

Съ низкимъ поклономъ и покорнымъ видомъ Графиня Амелина Круа (такъ называлась старшая чужестранка) приняла обязательное предложеніе Принцессы. Она долго жила при дворахъ; привыкла ко всѣмъ ихъ обрядамъ и крѣпко держалась правила тогдашнихъ придворныхъ, которые, хотя ежедневно въ разговорахъ своихъ осуждали пороки и слабости своихъ властителей, и жаловались на ихъ невниманіе, однакожь не позволяли себѣ ни слова предосудительнаго въ присутствіи Короля, или его семейства. И потому она очень досадовала на свою ошибку, что съ дочерью Людовика говорила въ противность всѣмъ приличіямъ; и вѣрно стала бы очень долго извиняться, если бы Принцесса не остановила и не успокоила ея, сказавъ съ кротостію, которая однакожь въ устахъ Королевской дочери имѣла всю силу приказанія, что не нужно дальнѣйшихъ извиненій, или объясненій.

Тогда Принцесса Іоанна съ видомъ важности, который очень присталъ ей, взяла кресла и пригласила двухъ чужестранокъ сѣсть подлѣ себя; младшая исполнила ето съ непринужденною почтительною застѣнчивостію, а старшая напротивъ, съ такимъ чрезмѣрнымъ уваженіемъ и подобострастіемъ, что можно бъ было усомниться въ истинѣ ея чувствъ. Онѣ стали разговаривать, но такъ тихо, что Кентень не могъ слышать. Онъ замѣтилъ только, что Принцесса по видимому оказывала большее вниманіе младшей и занимательнѣйшей изъ двухъ дамъ; и что, несмотря на многорѣчіе Графини Амелины, ея непомѣрныя привѣтствія дѣйствовали на Іоанну слабѣе короткихъ и скромныхъ отвѣтовъ молодой, ея подруги.

Не прошло четверти часа отъ начала етаго разговора, какъ вдругъ отворилась дверь въ концѣ галлереи и вошелъ человѣкъ, закутанный плащомъ. Кентень, вспомнивъ повелѣнія Короля и рѣшившись не подвергаться вторично упрекамъ въ несмотрѣніи, тотчасъ подошелъ къ нему; и ставъ между имъ и тремя дамами, приказалъ немедленно удалиться.

— По какому повелѣнію? спросилъ незнакомецъ съ удивленіемъ и презрительно.

— По собственному повелѣнію Короля, отвѣчалъ съ твердостію Кентень; и я поставленъ здѣсь исполнять его.

— Оно не относится къ Людовику Орлеанскому, сказалъ Герцогъ, сбрасывая плащь.

Молодой человѣкъ не много поколебался: — Какъ исполнить полученныя приказанія на первомъ Принцѣ крови, которой, по общимъ слухамъ, скоро долженъ породниться съ Королемъ.

— Я слишкомъ уважаю волю Вашего Высочества, сказалъ Кетмень, чтобы смѣть ей противиться; но надѣюсь на свидѣтельство Ваше, что я исполнялъ мою должность, пока Вашему Высочеству угодно было мнѣ позволить.

— Хорошо, хорошо, молодой человѣкъ, отвѣчалъ Герцогъ; на тебѣ ни кто не взыщетъ; и приближаясь къ Принцессѣ, привѣтствовалъ ее съ тою натянутою учтивостію, съ которою всегда къ ней обращался.

Онъ сказалъ ей, что обѣдалъ съ Дюнуа; и узнавъ, что есть гости въ Ролландовой галлереѣ, осмѣлился придти къ ней туда.

Легкой румянецъ, показавшійся на щекахъ Іоанны и на минуту придавшій ей тѣнь красоты, доказалъ, что покой гость былъ ей очень приятенъ. Она представила его двумъ Графинямъ, которыя приняли съ уваженіемъ, приличнымъ высокому сану; а Принцесса, указавъ на стулъ, пригласила его участвовать въ разговорѣ.

Герцогъ вѣжливо отвѣчалъ, что не можетъ принять стула въ такомъ обществѣ; и снявъ съ креселъ подушку, положилъ ее къ ногамъ молодой Графини и усѣлся такъ, что не забывая Принцессы, могъ удѣлять большую часть своего вниманія прекрасной ея сосѣдкѣ.

Сначала, казалось, такое размѣщеніе болѣе понравилось Принцессѣ, чѣмъ оскорбило ее. Она даже но видимому поощряла Герцога говоришь учтивости прекрасной чужеземкѣ, и считала ихъ происходящими отъ желанія угодить ей самой, привѣтствуя молодую дѣвушку, ввѣренную ея покровительству. Но хотя Герцогъ Орлеанскій привыкъ во всемъ покоряться власти Людовика, когда былъ у него на глазахъ, однакожъ, будучи одаренъ возвышеннымъ духомъ, слѣдовалъ собственнымъ движеніямъ, когда избавлялся отъ етѣхъ оковъ, а какъ санъ его позволялъ ему не наблюдая обыкновеннаго церемоніала, обращаться на короткой ногѣ, то похвалы его красотѣ Графини Изабеллы сдѣлались столь выразительными и онъ такъ расточалъ ихъ, можетъ быть отъ того, что выпилъ вина болѣе обыкновеннаго (ибо Дюнуа, съ которымъ Принцъ обѣдалъ, ни чуть не былъ врагомъ Бахуса), что наконецъ заговорилъ страстнымъ голосомъ и казалось почти забылъ о присутствіи Принцессы.

Его учтивости были приятны только одной изъ трехъ дамъ, составлявшихъ общество; ибо Графиня Амелина видѣла уже за ранѣ союзъ съ первымъ Принцемъ крови; и надо признаться, что происхожденіе, красота и значительныя владѣнія ея племянницы скрыли бы невозможность етаго произшествія отъ всякаго мечтателя, который въ расчетахъ своихъ забылъ бы объ видахъ Людовика XI. Молодая Графиня Изабелла слушала учтивости Герцога съ замѣшательствомъ и не хотя и по временамъ бросала на Принцессу умоляющіе взоры, какъ бы призывая ее къ себѣ на помощь. Но оскорбленная чувствительность и врожденная застѣнчивость Іоанны препятствовали ей стараться сдѣлать разговоръ болѣе общимъ; и наконецъ, за изключеніемъ нѣкоторыхъ вѣжливыхъ восклицаній Графини Амелины, онъ почти поддерживался однимъ Герцогомъ, хотя на счетъ Изабеллы, которой прелести все были предметомъ его неистощимаго краснорѣчія.

Мы не должны забывать, что былъ еще свидѣтель, часовой, на котораго никто не обращалъ вниманія, и который видѣлъ, что прелестныя мечты его исчезаютъ, какъ воскъ отъ солнечныхъ лучей, по мѣрѣ возрастающаго жара въ рѣчахъ Герцога. Наконецъ Графиня Изабелла Круа рѣшилась сдѣлать усиліе, чтобы вдругъ прервать разговоръ, тѣмъ болѣе ей несносный, что поступки Герцога очевидно огорчали Принцессу.

И потому, обратясь къ Іоаннѣ, она скромно, но съ довольною твердостію сказала ей, что проситъ, какъ первой милости и перваго знака покровительства, чтобы она постаралась увѣрить Герцога Орлеанскаго, что хотя дамы Бургундскія и уступаютъ въ умѣ и красотѣ Француженкамъ, однакожъ не такъ глупы, чтобы не любить другаго разговора, кромѣ вздорныхъ учтивостей.

— Мнѣ больно, сударыня, сказалъ Герцогъ прежде чѣмъ Принцесса успѣла отвѣчать, что вы вмѣстѣ смѣетесь надъ красотой? Бургундскихъ дамъ и надъ искренностію Французскихъ Рыцарей. Если мы безразсудны и скоры въ изъявленіи нашего восторга, ето происходитъ отъ того, что любимъ также, какъ и сражаемся, не подчиняя сердецъ своихъ холоднымъ разсужденіямъ; и также скоро покоряемся красотѣ, какъ побѣждаемъ храбрыхъ.

— Красота нашихъ соотечественницъ, отвѣчала молодая Графинія съ гордостію, которой дотолѣ и не осмѣливалась еще показывать, презираетъ такую побѣду, а храбрость нашихъ Рыцарей не уступитъ ея.

— Уважаю вашу любовь къ отечеству, Графиня, отвѣчалъ Герцогъ, и не стану оспоривать послѣдней части вашего возраженія, пока Бургундскій Рыцарь не предстанетъ защищать его съ копьемъ въ рукахъ. Но, что касается до несправедливости вашей къ красотѣ Бургундскихъ дамъ, то я сошлюсь на васъ же самихъ. Взгляните сюда, продолжалъ онъ, показывая на большое зеркало, подаренное Королю Венеціанскою Республикою, ибо тогда ето былъ предметъ роскоши равно рѣдкой и дорогой, и скажите, какое сердце можетъ устоять противъ прелестей, которыя тамъ видны.

Принцесса, убитая совершеннымъ о себѣ забвеніемъ будущаго супруга, упала на щитокъ своего стула со вздохомъ, который вызвалъ Герцога изъ страны мечтаній и принудилъ Графиню. Амелину спросить не дурно ли ей.

— Я вдругъ почувствовала сильную головную боль, отвѣчала Принцесса; по чувствую, что она проходитъ.

Возрастающая блѣдность опровергала слова ея; и Графиня Амелина, боясь, чтобы съ нею не сдѣлалось обморока, поспѣшила призвать на помощь.

Герцогъ, кусая губы и проклиная безразсудность; которая не позволяла ему крѣпче держашь языкъ свои, побѣжалъ за горничными Принцессы, бывшими въ ближней комнатѣ. Онѣ тотчасъ прибѣжали и пока расточали госпожѣ своей всѣ пособія, приличныя подобному случаю, онъ какъ вѣжливый Рыцарь, не могъ не поддержать ея и не раздѣлишь попеченіи о ней. Его голосъ, сдѣлавшійся почти нѣжнымъ отъ сожалѣнія и отъ раскаянія, болѣе всего помогъ привести се въ чувство; и въ тужь минуту Король вошелъ въ галлерею.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ.
Хитрецъ.

Войдя въ галлерею, Людовикъ сморщила густыя брови свои но обыкновенію и быстро озрѣлся вокругъ себя. Глаза его сдѣлались такъ малы, живы и проницательны, мто походили на глаза змѣи, видимой изъ за куста, подъ которымъ сокрыты ея изгибы.

Когда этотъ быстрый и проницательный взглядъ показалъ Королю причину смятенія въ комнатѣ, онъ сперва обратился къ Герцогу Орлеанскому.

— Ты здѣсь, любезный братецъ! покричалъ онъ; и обращаясь къ Кситсто, сказалъ ему строгимъ голосомъ: — Такъ-то ты исполняешь мои повелѣнія?

— Простите, Государь, етаго молода то человѣка, онъ исполнилъ спою обязанность; но, какъ я узналъ, что Принцесса здѣсь…

— То ничто не могло помѣшать тебѣ придти съ нею повидаться, продолжалъ Король, котораго ужасное лицемѣрстве упорствовало представлять Герцога раздѣляющимъ страсть, которая существовала только въ сердцѣ несчастной его дочери — Такъ-то ты подговариваешь моихъ караульныхъ? Но чего нельзя извинить страстному Рыцарю, живущему одною любовью.

Герцогъ Орлеанскій поднялъ голову, какъ бы желая отвѣтомъ своимъ исправишь мнѣніе Короля о семъ предметѣ, цо врожденное уваженіе его къ Людовику, или скорѣе страхъ, въ которомъ былъ воспитанъ, оковали языкъ его.

— А Іоаннѣ сдѣлалось дурно? сказалъ Король. Не огорчайся, Людовикъ, ето скоро пройдетъ. Подай ей руку и проводи въ ея комнаты, а я поведу етѣхъ дамъ въ ихъ покои.

Етотъ совѣтъ былъ похожъ на приказаніе и Герцогъ вышелъ съ Принцессой изъ галлереи, а Король между тѣмъ снявъ правую перчатку, учтиво проводилъ Изабеллу и ея родственницу въ ихъ покои. Онъ низко поклонился, когда онѣ вышли, постоялъ съ минуту у двери по ихъ выходѣ; притворилъ се очень хладнокровно, повернулъ огромной ключь, вынулъ его изъ замка и засунулъ за поясъ, что придало ему болѣе чѣмъ когда либо сходство съ старымъ скрягою, который не можетъ быть спокойнымъ, если у него нѣтъ ключа отъ его сундука.

Тихими шагами, съ видомъ задумчивымъ и потупленными глазами, Людовикъ подошелъ къ Дюрварду, который, ожидая и себѣ неудовольствіе Короля, не слишкомъ покойно смотрѣлъ на его приближеніе.

— Ты виноватъ, сказалъ Король, поднявъ глаза и устремивъ ихъ на Кентеня, когда подошелъ къ нему на два, или на три шага; ты поступилъ дурно и достоинъ смерти. Ни слова въ оправданіе. Какое тебѣ дѣло до Герцоговъ и Принцессъ? Ты ничему не долженъ былъ внимать, кромѣ моихъ приказаній.

— Но, Государь, что же мнѣ было дѣлать? спросилъ молодой воинъ.

— Что тебѣ было дѣлать, когда сбили тебя съ караула? отвѣчалъ Король презрительно; на что же у тебя на плечѣ ето оружіе? Ты долженъ былъ приставить ето къ груди высокомѣрнаго мятежника, и положить его на мѣстѣ, если бъ онъ тотчасъ не ушелъ. Ступай; ета дверь проведетъ тебя въ ближнюю комнату; тамъ есть лѣстница, ты по ней сойдешь на внутренній дворъ, гдѣ найдешь Оливье Лань; пришли его ко мнѣ, а самъ возвратись въ казармы. Если ты сколько нибудь дорожишь жизнію, то вспомни, что языкъ твой не долженъ быть такъ дѣятеленъ, какъ сего дня медленны были руки.

Радуясь, что такъ дешево отдѣлался, но ужасаясь холодной жестокости, которой по видимому Король требовалъ отъ него въ исполненіи обязанностей, Дюрвардъ исполнилъ приказанія Людовика и кликнулъ Оливье Лань. Хитрый цырюльникъ поклонился, вздохнулъ, улыбнулся, пожелалъ молодому человѣку покойной ночи, гораздо ласковѣе обыкновеннаго и они разстались: Кентень пошелъ въ казармы, а Оливье къ Королю.

Когда цырюльникъ-временщикъ вошелъ въ Роландову галлерею, то увидѣлъ Короля задумчиво сидящаго на стулѣ, съ котораго сошла дочь его. Совершенно зная характеръ своего властелина, онъ, по обыкновенію, пробрался безъ шума, пока набрелъ на зрительный лучь Короля; тутъ скромно отодвинулся и ожидалъ приказанія говорить, или слушать. Первыя слова Людовика означали досаду.

— Ну вотъ! Оливье, прекрасные твои замыслы погибаютъ, какъ таетъ снѣгъ отъ южнаго вѣтра. Дай Богъ, чтобъ они не похожи были на тѣ глыбы, о которыхъ столько разсказываютъ Швейцарскіе крестьяне, и не обрушились намъ на головы!

— Я съ сожалѣніемъ узналъ, Государь, что не все идетъ хорошо, отвѣчалъ Оливье.

— Не все идетъ хорошо! вскричалъ Король вставая и расхаживая по галлереѣ большими шагами; все идетъ дурно, почти какъ не льзя хуже; и вотъ плоды: твоихъ романическихъ совѣтовъ. Пристало ли мнѣ быть покровителемъ гонимыхъ красавицъ? Говорятъ тебѣ, что Бургундецъ хочетъ поспать и готовъ сдружиться съ Англичаниномъ. Едуарду теперь дома нечего дѣлать и онъ напуститъ на насъ тысячи людей етими и проклятыми Калейскими воротами. Порознь я могъ бы ихъ побить, или приласкать, но вмѣстѣ, вмѣстѣ!… Къ томужь неудовольствіе и измѣна етаго изверга Сенноля! Твоя вина, Оливье: ты посовѣтовалъ мнѣ принять этихъ двухъ женщинъ и поручить етому проклятому Цыгану ихъ письма къ вассаламъ.

— Вамъ извѣстно, Государь, что побудило меня. Владѣнія Графини на границѣ Франціи съ Бургундіею. Замокъ ея почти неприступенъ, и она имѣетъ такія права на сосѣднія помѣстья, что съ хорошею поддержкою, онѣ надѣлали бы хлопотъ Бургундцу. Должно бы только выдать ее за человѣка, преданнаго Франціи.

— Согласенъ, Оливье, что ето сильная приманка, и если бъ мы могли скрыть, что она здѣсь, то можно бы найти этой богатой наслѣдницѣ такого мужа. Но проклятой Цыганъ! Какъ могъ ты мнѣ присовѣтовать поручить етой невѣрной собакѣ дѣло, требующее вѣрности?

— Прошу Ваше Величество припомнить, что Вы сами изволили слишкомъ ему ввѣриться, гораздо болѣе, нежели мнѣ хотѣлось. Онъ вѣрно бы доставилъ письмо Графини къ ея родственнику, предписывающее не сдавать замка и обѣщающее скорой помощи; по Вашему Величеству угодно было испытать его знаніе будущности и для того ввѣрить тайны, которыя стоили измѣны.

— Я стыжусь, Оливье, право стыжусь. Однакожъ говорятъ, что ети идолопоклонники потомки мудрыхъ Халдеевъ, которые постигли таинства звѣздочетства въ долинахъ Сенаарскихъ.

Очень зная, что Король, не смотря на всю свою проницательность и смѣтливость, тѣмъ болѣе готовъ былъ предаться обманамъ гадателей и астрологовъ и всей етой шайки мнимыхъ адептовъ, что самъ хвастался нѣкоторыми познаніями въ тайныхъ паукахъ, Оливье не посмѣлъ болѣе говорить объ етомъ и только замѣтилъ, что Цыганъ худо угадалъ собственную свою участь, иначе онъ ни за что бы не воротился въ Туръ, гдѣ нашелъ заслуженную висѣлицу.

— Часто бываетъ, отвѣчалъ Людовикъ очень важно, что люди, одаренные предвѣденіемъ, не могутъ провидѣть того, что лично до нихъ касается.

— Съ позволенія Вашего Величества, все равно если бы сказали, что человѣкъ, держащій свѣчу, видитъ при свѣтѣ ея всѣ предметы, и не можетъ разглядѣть руки своей.

— Свѣтъ, показывающій ему чужія лица, не можетъ показать собственнаго лица и етотъ примѣрь всего лучше доказываетъ мои слова. Да теперь не объ этомъ дѣло. Цыганъ получилъ должное награжденіе, оставимъ его въ покоѣ. Но ети дамы? Не только Бургундецъ грозитъ намъ войною за данное имъ убѣжище, по присутствіе ихъ, кажется, можетъ помѣщать мнѣ въ семейныхъ видахъ. Герцогъ Орлеанскій по простотѣ своей, увидѣлъ ету дѣвушку, и я предсказываю, что ето свиданіе уменьшитъ его покорности на счетъ брака съ Іоанною.

— Ваше Величество можете отослать Графинъ Круа къ Герцогу Бургундскому и тѣмъ купить миръ. Иные могутъ подумать, что ето значитъ пожертвовать честью короны; по когда необходимость требуетъ такой жертвы…

— Еслибъ такая жертва могла принести пользу, Оливье, то я не сталъ бы колебаться. А старая щука; приобрѣлъ опытность и не попадусь на удочку, если на ней нѣтъ другой приманки, кромѣ чести. Но всякаго безчестія хуже то, что отославъ етѣхъ дамъ къ Бургундцу, мы лишимся выгодной надежды, которая заставила насъ дать имъ убѣжище. Больно подумать, что надо отказаться отъ водворенія нашего друга и врага Герцогу Бургундскому въ самой срединѣ его владѣній; въ такой близости къ недовольнымъ Фламандскимъ городамъ. Нѣтъ, Оливье, мы не можемъ отказаться отъ выгодъ, которыя по видимому обѣщаетъ наше намѣреніе выдать ету молодую Графшпо за какого нибудь приверженца нашего дома.

— Ваше Величество, сказалъ Оливье, подумавъ нѣсколько, могли бы отдать руку ея другу, достойному довѣренности, который взялъ бы на себя всю отвѣтственность и тайно служилъ вамъ; а вы могли бы явно отвергать его.

— А гдѣ найдешь такого друга? Если я выдамъ ее за одного изъ нашихъ мятежныхъ и неукротимыхъ дворянъ, то сдѣлаю его совсѣмъ независимымъ. А сколько лѣтъ моя политика старалась избѣгать етаго? Правда, Дюнуа… да, ему, ему одному я могу ввѣриться. Онъ станетъ сражаться за корону Франціи, въ какомъ бы положеніи ни была она. Однакожь богатство и почести мѣняютъ людей: нѣтъ, я не ввѣрюсь даже и Дюнуа.

— Ваше Величество можете найти другаго: можете выдать ее, сказалъ Оливье гораздо подобострастнѣе и.вкрадчивѣе, чѣмъ обыкновенно говаривалъ съ Королемъ, который позволялъ ему обращаться очень свободно,— за человѣка, совершенно зависящаго отъ вашихъ милостей и благоволенія, и который, не могъ бы жить безъ Вашего покровительства, какъ безъ воздуха и солнца; за человѣка, болѣе отличающагося головою, нежели силою руки; за человѣка…

— За чѣловѣка такого, каковъ ты, не правда ли? Ха! ха! ха! Нѣтъ, Оливье, клянусь честью, эта стрѣла пущена слишкомъ на обумъ. Какъ! потому, что я жалую тебя своею довѣренностію и въ награду позволяю иногда гладенько подстригать моихъ подданныхъ, ты считаешь себя «правѣ искать руки такой красавицы и званія первокласнаго Графа! Ты, низкаго званія, невоспитанный, чей умъ годенъ только на хитрости; чье мужество очень сомнительно?

— Ваше Величество приписываете мнѣ дерзость, въ которой я, Государь, не виненъ.

— Очень радъ, и когда ты отвергаешь такое сумазбродное мечтаніе, я лучше начинаю думать о твоемъ благоразуміи; однако жь, кажется, слова твои близко подходили къ етой струнѣ. И о возвратимся къ нашему разговору: я не смѣю выдашь ету прекрасную Графиню ни за одного изъ моихъ подданныхъ^, не смѣю отослать ее въ Бургундію^, не смѣю отправить ни въ Англію, ни въ Германію, потому что вѣроятно она тамъ достанется человѣку, болѣе готовому соединиться съ Бургундіею, нежели съ Франціею; болѣе расположенному усмирить честныхъ мятежниковъ въ Гентѣ и Литтихѣ, нежели достаточно помочь имъ, чтобы дать порядочное занятіе храбрости Карла дерзновеннаго, не принуждая его выходить изъ его владѣній.. Они такъ было созрѣли для бунта! Особенно Литтихцы! Съ доброю поджогою и помощію, они одни надѣлали бы хлопотъ любезному братцу болѣе, чѣмъ на годъ. А съ поддержкой мужественнаго Графа Круа! Нѣтъ Оливье, твой планъ обѣщаетъ столько выгодъ, что отъ него не льзя отказаться безъ новыхъ усилій; поройся въ плодовитой головѣ своей; неужьли ничего не можешь придумать?

Оливье помолчалъ довольно долго и отвѣчалъ наконецъ; — Не льзя ли сладить сватьбу Изабеллы Круа съ молодымъ Адольфомъ, Герцогомъ Гельдернскимъ?

— Какъ! вскричалъ Король съ удивленіемъ, принести въ жертву такое прелестное созданіе бѣшеному, негодяю, который изгонялъ, отравлялъ ядомъ и часто грозился убишь роднаго отца? Нѣтъ, Оливье, нѣтъ! ето было бы слиткомъ жестоко и даже отъ насъ съ тобою; хотя мы идемъ твердымъ шагомъ къ прекрасной цѣли нашей, къ спокойствію и счастію Франціи и мало заботимся о средствахъ достигнуть ея. Къ тому же Адольфъ слишкомъ отдаленъ отъ насъ, но терпимъ жителями Гепта и Литтиха. Нѣтъ, не надо мнѣ твоего Герцога Гельдернскаго, придумай другаго мужа Графинѣ.

— Мое воображеніе истощилось, Государь; оно не представляетъ мнѣ никого, кто могъ бы, женясь на Изабеллѣ Круа, отвѣчать видамъ Вашего Величества. Вы требуете столько различныхъ качества»! Быть другомъ Вашего Величества, врагомъ Бургундіи; имѣть довольно политики, чтобы приманить къ себѣ Гентъ и Литтихъ; довольно мужества для защиты малаго владѣнія своего отъ Герцога Карла; быть высокаго рода, ибо Ваше Величество настоятельно того требуете; и сверхъ всего, быть хорошаго и добраго нрава.

— Я не слишкомъ хлопочу о его нравѣ, Оливье, то есть не очень; но кажется, мужъ Изабеллы Круа не долженъ быть и нетерпимъ всѣми, какъ Адольфъ Гельдерискій. Напримѣръ, когда мнѣ самому должно припекать кого нибудь, то Вильгельмъ Ла-Маркъ чѣмъ не женихъ?

— Клянусь, Государь, грѣхъ сказать, что вы требуете большаго нравственнаго совершенства въ счастливомъ супругѣ молодой Графини, если Вепрь Арденскій кажется намъ достойнымъ ея. Ла-Маркъ! Всѣмъ извѣстно, что ето величайшій разбойникъ, кровожаднѣйшій убійца изо всѣхъ пограничныхъ; онъ отлученъ Папою отъ церкви за тысячи преступленій.

— Мы выпросимъ ему прощеніе, другъ Оливье; Папа милосердъ.

— Онъ почти изгнанникъ: Гетенсбургскій Сеймъ наложивъ на него опалу.

— Для насъ сложить, другъ Оливье; Сеймъ сговорчивъ.

— Положимъ даже, что онъ благороднаго происхожденія, за то ухватками, лицомъ, сердцемъ — Фламандскій мясникъ; Графиня никогда не пойдетъ за него.

— Если не ошибаюсь, Оливье, то по его манеру волочиться мудрено будетъ отказать ему.

— А точно очень ошибался, Государь, обвиняя Ваше Величество въ излишней разборчивости. Преступленія Адольфа — добродѣтели въ сравненіи съ злодѣяніями Вильгельма Ла-Марка; да и гдѣ онъ встрѣтится съ нарѣченною невѣстою? Вашему Величеству извѣстно, что онъ не смѣетъ показаться изъ своего Арденскаго лѣса.

— Вотъ объ етомъ-то и надобно подумать. Прежде всего, должно увѣдомить обѣихъ дамъ, потихоньку, что оставаясь долѣе при дворѣ нашемъ, онѣ могутъ прич чинить разрывъ между Франціею и Бургундіею, и что, не желая предать ихъ въ руки любезнаго братца, мы хотѣли бы, чтобъ, онѣ тайно оставили наши владѣнія.

— Онѣ попросятъ отослать себя въ Англію и воротятся оттуда съ круглолицымъ и черноволосымъ заморскимъ Лордомъ, въ сопровожденіи трехъ тысячъ стрѣлковъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! Разумѣется, мы-не осмѣлимся до того оскорбить нашего любезнаго братца Бургундскаго, чтобы позволить имъ ѣхать въ Англію: ето былъ бы такой же вѣрный поводъ къ войнѣ, какъ и держать ихъ здѣсь. Нѣтъ! нѣтъ! однѣмъ попеченіемъ церкви могу ввѣрить я молодую Графиню. А только могу смотрѣть сквозь пальцы на отъѣздъ Графинь Амелины и Изабеллы, переодѣтыхъ и подъ прикрытіемъ небольшаго отряда отправляющихся просить убѣжища у Епископа Литтихскаго, который на время поручитъ охраненіе прекрасной Графини какому нибудь монастырю.

— А если этотъ монастырь защититъ се отъ Вильгельма Ла-Маркскаго, когда онъ узнаетъ благосклонное расположеніе Вашего Величества, то я крѣпко ошибаюсь на счетъ его.

— Правда, что благодаря денежному пособію, которое я ему тайно доставляю, Ла-Маркъ набралъ добрую дружину солдатъ, которые не уступаютъ никакимъ грабителямъ въ разборчивости, и, съ помощію ихъ онъ держится въ лѣсахъ и даже становится опасенъ Герцогу Бургундскому и Епископу Литтихскому. Ему не достаетъ только владѣньеца, гдѣ бы можно было провозгласить себя властелиномъ и думаю, что видя такой прекрасной случай приобрѣсть все ето законнымъ бракомъ, онъ съумѣетъ и безъ усильныхъ требованіи моихъ схватить его. Тогда у Герцога Бургундскаго будетъ въ боку заноза, которой ни какой врачъ не вынетъ въ наше время. Когда Вепрь Арденской, уже осужденный Карломъ, укрѣпится приобрѣтеніемъ земель, замковъ и помѣстьевъ этой красавицы, когда, можетъ быть недовольные Литшинхцы рѣшатся избрать его начальникомъ и предводителемъ; пусть тогда Герцогъ помышляетъ о войнѣ съ Франціею, когда ему угодно; или лучше пусть благодаритъ Бога если Франція не объявитъ ему войны. Ну, Оливье, каковъ тебѣ кажется мой планъ?

— Безподобный, Государь! кромѣ приговора, предающаго ету бѣдняжку Вепрю Арденскому. Право, еслибъ Тристанъ Пустынникъ, придворный судья, былъ поласковѣе, то скорѣе годился бы ей въ мужья.

— А сей насъ ты предлагалъ цырюльника Оливье. Но другъ Оливье и кумъ Тристанъ хотя безцѣнные въ совѣтѣ и въ исполненіи, вовсе не годятся въ Графы. Развѣ не знаешь, что граждане Фландріи уважаютъ породу въ другихъ именно потому, что сами лишены етаго преимущества. Бунтующая чернь всегда ищетъ начальника изъ Аристократовъ. Посмотри-ка въ Англіи: Кедъ, или Кадъ, какъ вы его кличете? старался привлечь къ себѣ толпу, налыгая на себя родство съ Мортимерами. Въ жилахъ Вильгельма течетъ кровь Принцевъ Нассавскихъ. Теперь подумаемъ объ дѣлѣ. Мнѣ должно склонить Графинь Круа на тайный, и скорый отъѣздъ подъ вѣрнымъ прикрытіемъ. Ето сдѣлать легко. Стоить только намекнуть имъ, что дѣлать больше нечего, если не хотятъ быть выданы Бургундцу. Тебѣ должно найти средство увѣдомить Вильгельма Ла-Марка о ихъ движеніяхъ, а онъ ужь пусть выбираетъ время и мѣсто, приличное сватьбѣ. У меня есть на примѣтѣ имъ провожатый.

— Могу ли я спросить у Вашего Величества, кому изволите ввѣрить столь важное порученіе?

— Разумѣется, чужеземцу; человѣку, не имѣющему во Франціи ни родныхъ, ни какихъ выгодъ, могущихъ помѣшать исполненію моихъ приказаній и слишкомъ малознающему мѣста и жителей, чтобы угадать мои намѣренія болѣе, нежели мнѣ хочется открыть. Словомъ, я хочу возложить ето порученіе на молодаго Шотландца, который послалъ тебя сюда.

Оливье помолчалъ нѣсколько минутъ, какъ бы сомнѣваясь въ благоразуміи такого выбора.

— Ваше Величество, сказалъ онъ наконецъ, рѣдко изволите такъ скоро ввѣряться чужеземцу.

— Я имѣю свои причины, отвѣчалъ Король. Ты знаешь мою вѣру къ Св. Іуліану,— и перекрестился при сихъ словахъ.— Я молился ему въ передъ-послѣднюю ночь и униженно просилъ умножишь мою стражу однимъ изъ тѣхъ храбрыхъ чужеземцевъ, которые скитаются по свѣту и столь нужны, дабы держать все Королевство наше въ слѣпой покорности, обѣщая, за ето, ихъ принять, сохранить и наградить во имя его.

— А Св. Іуліанъ, сказалъ Оливье, прислалъ Вашему Величеству етаго долгоногаго Шотландца въ отвѣть на ваши молитвы?

Хотя цирюльникъ зналъ набожность Короля и потому сдѣлалъ етотъ вопросъ очень скромно и осторожно, однакожь Людовикъ все понялъ насмѣшку и бросилъ на Оливье сердитый взглядъ.

— Бездѣльникъ! вскричалъ онъ, подѣломъ тебя назвали чортомъ, когда смѣешь такъ шутить надъ твоимъ Государемъ и угодниками. Клянусь тебѣ, что еслибъ ты маѣ не былъ нуженъ, то я велѣлъ бы повѣсить тебя на старомъ дубу противъ замка, въ примѣръ кощунамъ. Узнай, негодной изувѣръ, что не успѣлъ я сомкнуть глаза, какъ мнѣ явился Св. Іуліанъ, держа за руку молодаго человѣка, котораго представилъ мнѣ, говоря, что ему суждено избѣжать меча, воды и веревки; что онъ принесетъ счастіе своимъ сообщникамъ и успѣетъ во всѣхъ своихъ предпріятіяхъ. Я пошелъ гулять на другой день поутру, и встрѣтился съ этимъ молодымъ Шотландцемъ. Дома, онъ избѣжалъ меча при избіеніи всего своего семейства;, а здѣсь, въ однѣ сутки, двойное; чудо спасло его отъ воды и висѣлицы. Я тебѣ намѣкалъ уже, что въ нѣкоторомъ случаѣ онъ оказалъ мнѣ?.важную услугу. И потому я принимаю его, какъ посланнаго Св. Іуліаномъ помогать мнѣ въ самыхъ, трудныхъ, опасныхъ и даже отчаянныхъ предпріятіяхъ..

Тутъ Король снялъ шапку и отыскавъ; между свинцовыми образами, покрывающими тулью, изображеніе Св. Іуліана, поставилъ шапку на столъ, и ставъ на колѣни, что часто дѣлалъ будучи тревожимъ страхомъ, или надеждою, а можетъ быть и раскаяніемъ, проговорилъ тихо, съ самымъ набожнымъ видомъ: Sancte Iuliane, adsis procibus nostris. Ora, ora pro nobis.

Въ ето время, любимецъ смотрѣлъ на него съ насмѣшливымъ и презрительнымъ видомъ, котораго почти не старался скрывать. Этотъ человѣкъ между прочимъ отличался тѣмъ, что во всѣхъ сношеніяхъ съ повелителемъ своимъ отбрасывалъ принужденное смиреніе, примѣтное въ обращеніи его съ другими; и если еще сохранялъ нѣкоторое сходство съ кошкою, то напоминалъ время, когда она становится бдительнѣе, живѣе и готова броситься при первой надобности. Перемѣна эта конечно происходила отъ того, что Оливье очень зналъ, что глубокое лицемѣріе Людовика насквозь видитъ лицемѣріе другихъ.

— Стало черты етаго молодаго человѣка, если смѣю спросить, сказалъ, Оливье, сходны съ чертами незнакомца, котораго вы видѣли во снѣ?

— Очень сходны, какъ не льзя сходнѣе, отвѣчалъ Король, который, по обычаю большей части суевѣровъ, позволялъ часто воображенію обманывать себя. Къ тому жь я велѣлъ Галеотти Мартивало вычислишь его гороскопъ и узналъ навѣрное, столько но его наукѣ, какъ и по собственнымъ наблюденіямъ, что во многихъ отношеніяхъ судьба етаго молодаго человѣка, лишеннаго друзей, подчинена однѣмъ созвѣздіямъ съ моею судьбою.

Хотя Оливье могъ различно думать о причинахъ, коими Король такъ смѣло объяснялъ Свое предубѣжденіе въ пользу неопытнаго молодаго человѣка, однакожъ не осмѣлился на дальнѣйшія возраженія, очень зная, что Людовикъ, во время изгнанія своего прилѣжно занимавшійся мнимой наукой Астрологіи, не расположенъ слушать насмѣшекъ, клонящихся къ униженію своихъ познаній. И потому онъ отвѣчалъ только, что надѣется, что молодой человѣкъ вѣрно выполнитъ столь трудное порученіе.

— Мы возьмемъ свои мѣры, чтобъ ему и не льзя было поступить иначе, сказалъ Людовикъ. Онъ узнаетъ только, что долженъ проводишь двухъ Графинь до мѣстопребыванія Епископа Литтихскаго. Онъ не болѣе ихъ самихъ будетъ знать о вѣроятномъ участіи Вильгельма Ла-Маркскаго. Одному провожатому откроемъ ету тайну; и потому Тристанъ, или ты, должны найти мнѣ способнаго къ нашему намѣренію.

— Но въ такомъ случаѣ, сказалъ Оливье, и судя no его виду и породѣ, вѣроятно молодой человѣкъ бросится за оружіе, при нападеніи Вепря Арденскаго на етѣхъ дамъ, а легко станется, что онъ тутъ не такъ счастливо отдѣлается, какъ нынче поутру.

— Если онъ погибнетъ, сказалъ Людовикъ равнодушно, то Св. Іуліанъ мнѣ пришлетъ другаго на его мѣсто. Все равно, что посланный будетъ убитъ по исполненіи своего посланія, или что стклянка разобьется, когда выпьютъ вино. Но должно ускорить отъ ѣздъ етѣхъ дамъ, а послѣ увѣрить Графа Кревкера, что ето случилось безъ нашего участія, ибо мы хотѣли возвратить ихъ въ руки любезнаго братца; да внезапный побѣгъ помѣшалъ намъ.

— Можетъ быть Графъ слишкомъ проницателенъ, а Государь его слишкомъ предубѣжденъ противъ Вашего Величества, чтобы повѣрить этому,

— Боже мой! Такая недовѣрчивость не Христіанское дѣло! Но должно чтобъ они намъ повѣрили, Оливье. Мы въ обращеніи съ любёзнымъ братцемъ своимъ Бургундскимъ, покажемъ такую полную и безпредѣльную довѣренность, что если онъ во всѣхъ отношеніяхъ не повѣритъ нашей искренности, то долженъ быть хуже идолопоклонника. Я такъ увѣренъ, что могу заставить Карла думать обо мнѣ какъ захочу; что, еслибъ нужно было для истребленія его недовѣрчивости, то я поѣхалъ бы, безоружный, верхомъ, къ его шатру, только съ тобою съ однимъ, другъ Оливье.

— А я, Государь, хотя владѣю сталью не иначе, какъ въ видѣ бритвы, скорѣй бы рѣшился напасть на отрядъ Швейцарцевъ, вооруженныхъ копьями, чѣмъ сопровождать Ваше Величество въ такомъ дружескомъ посѣщеніи Карла Бургундскаго., когда онъ имѣетъ столько причинъ знать навѣрное, что-въ сердцѣ Вашего Величества питается вражда къ нему.

— Ты глупъ, Оливье, не смотря на всѣ твои притязанія къ мудрости, и не знаешь, что глубокая политика, иногда должна надѣвать личину чрезмѣрной простоты, равно какъ мужество часто скрывается подъ наружностію робости. Если бы обстоятельства потребовали, я вѣрно бы исполнилъ, что сказалъ тебѣ; ибо угодники благословляютъ начинанія наши, а небесныя созвѣздія въ теченіи своемъ образуютъ совокупленія, благоприятныя этому намѣренію.

Сими словами Людовикъ XI предувѣдомилъ о необыкновенномъ предприятія, которое въ послѣдствіи исполнилъ, въ надеждѣ обмануть своего противника, и которое едва не погубило его самаго.

Разставшись съ своимъ совѣтникомъ, онъ пошелъ въ комнаты Графинь Круа. Ему не многихъ усилій стоило уговорить ихъ оставить Французскій дворъ, когда сказалъ имъ, что можетъ быть онѣ при немъ не найдутъ вѣрной защиты противъ Герцога Бургундскаго; достаточно было бы на ето одного позволенія его; но ему не такъ легко было рѣшить ихъ избрать Литтихъ убѣжищемъ себѣ. Онѣ просили и умоляли его отослать ихъ въ Бретань, или Кале, гдѣ подъ покровительствомъ Герцога Брстанскаго, или Короля Англійскаго, имъ бы можно было жить безопасно, пока Герцогъ Бургундскій будетъ къ нимъ милостивѣе. Но ни одно изъ етѣхъ убѣжищъ не отвѣчало намѣреніямъ Людовика, и наконецъ ему удалось склонить ихъ на то, что способствовало его плану.

Не льзя было усомниться въ томъ, что Епископъ Литтихскій имѣлъ власть защищать ихъ, ибо церковный санъ давалъ ему возможность противиться всѣмъ Христіанскимъ Государямъ; а съ другой стороны, хотя силы его; какъ владѣтеля свѣтскаго, были не важны, все могли защищать его и покровительствуемыхъ имъ отъ всякаго внезапнаго нападенія. Трудность состояла въ безопасномъ достиженіи небольшихъ владѣніи Епископа:, по Людовикъ обѣщалъ помочь етому, разгласивъ, что Графини Круа ночью скрылись изъ Тура, страшась быть выданными Бургундскому посланнику и бѣжали въ Бретань. Онъ обѣщалъ также дать имъ небольшое прикрытіе, на вѣрность котораго онѣ могли положиться и повелѣнія къ начальникамъ городовъ и крѣпостей, которыя онѣ должны были проѣзжать, всѣми возможными средствами помогать и покровительствовать ихъ путешествію.

Графиня Круа, хотя внутренно были недовольны неучтивостію и недостаткомъ великодушія, съ которыми Людовикъ отказывалъ имъ въ обѣщанномъ пристанищѣ, однакожь такъ были далеки отъ всякаго сопротивленія етому скорому отъѣзду, что предупредили его желанія, прося позволенія ѣхать въ ету же ночь. Графинѣ Амелинѣ уже наскучилъ дворъ, гдѣ не было праздниковъ, на которыхъ можно бы ей блеснуть, ни придворныхъ, которые могли бы восхищаться ею; а Графнил Изабелла по всѣму видѣнному успѣла заключить, что при сильнѣйшемъ требованіи, Людовикъ не только изгналъ бы ихъ изъ своего двора, но даже не поколебался бы выдашь раздраженному повелителю, Герцогу Бургундскому. Рѣшимость ихъ тѣмъ болѣе принесла удовольствія Королю, что онъ желалъ сохранить миръ съ Карломъ и боялся, чтобы присутствіе Изабеллы не воспрепятствовало исполненію его любимаго плана — выдать Іоанну за Герцога Орлеанскаго.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Астрологъ.

Казалось, быстрый потокъ безпрестанно приносилъ новыя занятія и приключенія нашему молодому Шотландцу, ибо скоро его потребовали въ комнаты Лорда Кравфорда, гдѣ, къ величайшему удивленію, онъ нашелъ опять Короля. Первыя слова Государя на щетъ доказательства довѣренности, которымъ хотѣлъ почтить его, заставили его бояться, что опять дѣло въ засадѣ, похожей на приключеніе его съ Графомъ Кревкеромъ, а можетъ быть въ какомъ-нибудь подвигѣ, еще болѣе противномъ его вкусу. Онъ не только успокоился, но пришелъ въ восторгъ, узнавъ, что Король избралъ его начальникомъ трехъ воиновъ и проводника, съ которыми долженъ онъ слѣдовать-за Графинями Круа до двора ихъ родственника, Епископа Литтихскаго, со всею возможною безопасностію, спокойствіемъ и тайною. Людовикъ вручилъ емуписьменныя наставленія о мѣстахъ роздыховъ, которыя были по большей части деревни и монастыри нѣсколько отдаленные отъ городовъ; въ путевыхъ наставленіяхъ означены также были нужныя предосторожности, особливо на Бургундской границѣ. Наконецъ его научили представлять дворецкаго двухъ знатныхъ Англичанокъ. Ему приказано было разглашать, что етѣ благородныя островитянки были на поклоненіи Св. Мартыну Турскому и ѣдутъ за тѣмъ же во святой городъ Кельнъ.

Хотя Кентень не могъ отдать себѣ совершеннаго отчета въ причинахъ своего волненія, однакожь сердце его забилось радостію при одной мысли, что будетъ такъ близко отъ красавицы, видѣнной имъ въ башенкѣ и въ званіи, дающемъ право на ея довѣренность, ибо его разторопности и мужеству должно было ввѣриться стараніе о ея охраненіи. Онъ несомнѣнно полагалъ счастливо проводить ее до цѣли путешествія: молодость рѣдко думаетъ объ опасностяхъ; а особенно Дюрвардъ, дышавшій съ ребячества воздухомъ свободы, неустрашимый и самонадѣянный, только съ презрѣніемъ вспоминалъ объ нихъ.

Ему хотѣлось поскорѣе избавиться отъ принужденія, налагаемаго присутствіемъ Короля, дабы свободно предаться тайной радости, возбужденной въ немъ такою вѣстью, приводящею его въ восторгъ, который по неволѣ должно было умѣрять въ такомъ обществѣ; но Людовикъ тѣмъ еще не удовольствовался. Етому подозрительному Монарху еще нужно было спроситься совѣтника, совершенно отличнаго отъ Оливье и котораго познанія считали происходящими отъ свѣтилъ и высшихъ духовъ; равно какъ, судя по плодамъ совѣтовъ Оливье, вообще полагали, что имъ руководствовалъ самъ діаволъ.

И такъ Людовикъ приказалъ нетерпѣливому Кентешо слѣдовать за собою и повелъ его въ башню, отдѣленную отъ замка Плесси, въ которой довольно просторно и пышно помѣщенъ былъ славный Астрологъ, стихотворецъ и философъ, Галлеотти Марти, или Марцій, или Мартивалль, родомъ изъ Нарни въ Италіи, сочинитель извѣстнаго трактата О вещахъ, неизвѣстныхъ большей части людей, предметъ удивленія своего вѣка и похвалъ Павла Джова. Онъ долго жилъ при дворѣ Матѳея Корвина, Короля Венгерскаго; по Людовикъ почти обманомъ привлекъ его къ себѣ, не желая чтобы Венгерской Король пользовался совѣтами и бесѣдой мудреца, котораго почитали столь искуснымъ въ истолкованіи опредѣленій судьбы.

Мартивалль не походилъ на тѣхъ блѣдныхъ отшельниковъ, преподающихъ тайныя науки, которыхъ лице увядаетъ, глаза слабѣютъ отъ ночныхъ бдѣній надъ плавильнымъ горшкомъ и плоть умерщвляется безпрестаннымъ наблюденіемъ полярной медвѣдицы. Онъ предавался всѣмъ свѣтскимъ удовольствіямъ и когда еще не былъ слишкомъ толстъ, отличался искуствомъ въ Фехтованіи и во всѣхъ упражненіяхъ воинскихъ и гимнастическихъ; такъ, что Янъ Панноши оставилъ Латинскую епиграмму на сраженіе Галеонини съ противникомъ, прославившимся въ етомъ искуствѣ, однакожь совершенно уступившимъ Астрологу честь побѣды.

Комнаты етаго воинственнаго и придворнаго мудреца были убраны гораздо великолѣпнѣе прочихъ покоевъ, видѣнныхъ Кентенемъ въ Королевскомъ дворцѣ. Красивыя и рѣзныя панели его библіотеки и богатыя обои ручались за топкій вкусъ Италіанскаго ученаго. Изъ библіотеки была дверь въ спальню, а другая въ башенку, служившую ему обсерваторіею. Большой дубовый столъ, стоящій посреди комнаты, былъ покрытъ прекраснымъ Турецкимъ ковромъ, составлявшимъ часть добычи, взятой въ шатрѣ одного Паши, послѣ большаго Яицкаго сраженія;, въ которомъ Астрологъ сражался подлѣ Матѳея Корвина, сего храбраго защитника Вѣры. На столѣ было множество математическихъ и астрологическихъ снарядовъ, равно превосходныхъ веществомъ и отдѣлкою. Серебряная астролябія была подарена ему Нѣмецкимъ Императорамъ; а градштокъ чернаго дерева, великолѣпно обдѣланный и украшенный золотомъ, былъ присланъ въ знакъ уваженія отъ Папы.

Множество другихъ различныхъ вещей лежало на столѣ, или висѣло по стѣнамъ; между прочимъ два полныя вооруженія, одно кольчатое, другое стальное, и оба, величиною своею, показывали что принадлежатъ Галеотти Мартиваллю, одаренному почти исполинскимъ ростомъ; Гишпанскій мечь, Шотландская сабля, Турецкая шашка, луки, колчаны и другія оружія; разнаго рода музыкальныя орудія; серебряное распятіе, древній погребальный сосудъ, множество маленькихъ бронзовыхъ пенатовъ, поклоняемыхъ язычниками и большее количество другихъ рѣдкостей, которыя трудно описать и изъ коихъ многія по суевѣрнымъ понятіямъ того вѣка должны были служишь волшебной наукѣ.

Библіотека етаго чуднаго человѣка представляла не менѣе разноообразное смѣшеніе. Въ ней древнія рукописи классиковъ были перемѣшаны съ огромными твореньями Богослововъ или трудолюбивыхъ ученыхъ, занимавшихся химическими науками и старавшихся открыть ученикамъ своимъ сокровеннѣйшія таинства природы, посредствомъ Герметической Философіи. Было нѣсколько рукописей восточными буквами; а смыслъ, или безсмыслица, другихъ были сокрыты подъ завѣсою гіероглифическаго и кабалистическаго письма.

Вся комната и различныя украшенія представляли глазамъ картину нарочно обдуманную для произведенія впечатлѣнія, которое при видѣ наружности и ухватокъ самаго Астролога, еще сильнѣе дѣйствовало на воображеніе. Сидя въ большихъ креслахъ, онъ съ любопытствомъ разсматривалъ обращенъ вновь изобрѣтеннаго искуства книгопечатанія, тиснутый во Франкфуртѣ.

Галеотти Мартивалль былъ высокаго роста, и не смотря на толщину свою, важнаго вида. Онъ прошелъ уже средній возрастъ жизни и привычка съ молоду къ тѣ, леснымъ упражненіямъ, отъ которыхъ онъ не совсѣмъ еще отсталъ, не могла остановитъ врожденнаго расположенія къ толщинѣ, увеличившагося отъ сидячей жизни, посвященной ученію и отъ наклонности къ хорошему столу. Не смотря на рѣзкія черты, видъ его былъ благороденъ и величественъ и Сантонъ могъ бы позавидовать длинной, черной бородѣ его, упадающей на грудь. На немъ былъ халатъ изъ лучшаго Генуезскаго бархата, съ широкими рукавами, золотыми застежками, опушенный горностаемъ и стянутый поясомъ изъ пергамина, на которомъ были изображены красною краскою двѣнадцать знаковъ зодіака. Онъ всталъ и привѣтствовалъ Короля, но съ видомъ человѣка, который не боится присутствія столь высокой особы и сохраняетъ важность, присвоенную въ то время учеными.

— Ты занятъ, отецъ мой, сказалъ ему Король и кажется занятъ етимъ новымъ способомъ размножать рукописи посредствомъ машины. Неужьли вещи столь ремесленныя, столь земныя, могутъ быть предметомъ размышленій для человѣка, предъ которымъ твердь отверзаетъ небесную книгу свою?

— Братъ мои, отвѣчалъ Мартиваллъ, ибо итакъ житель сей кельи долженъ называть Короля Французскаго, когда онъ посѣщаешь его какъ ученикъ, повѣрь, что размышляя о послѣдствіяхъ етаго изобрѣтенія, я читаю въ немъ также вѣрно, какъ и въ совокупленіи свѣтилъ небесныхъ, предвѣщаніе перемѣнъ удивительныхъ и чрезвычайныхъ. Когда подумаю, какъ медленно и ограниченно до селѣ источникъ знаній напоялъ насъ водами своими; съ какими трудностями пьютъ изъ него и самые жаждущіе; какъ мало заботятся о немъ тѣ, которые заняты только своими выгодами; какъ часто нападенія варваровъ угрожаютъ ему опасностію совратиться съ пути и изсякнуть; то могу ли безъ удивленія взирать на судьбу грядущихъ поколѣній, на которыхъ снидутъ познанія подобно первому и второму дождю, безостановочно и не оскудѣвая, неся обиліе, однѣмъ странамъ, потопляя другія, измѣняя всѣ виды общественной жизни; учреждая и разрушая вѣроисповѣданія, возвышая и низвергая царства…

— На минуту, Галеотти! вскричалъ Людовикъ, всѣ ети перемѣны случатся ли въ наше время?

— Нѣтъ, братъ мой, отвѣчалъ Мартивалль, ето изобрѣтеніе можно сравнить съ деревцомъ: оно только что посажено, но въ грядущихъ поколѣніяхъ принесетъ плодъ пагубный, по драгоцѣнный подобно Едемскому, то есть познаніе добра и зла.

— Пусть будущее заботится о будущемъ, сказалъ Людовикъ, помолчавъ немного; мы живемъ въ настоящемъ вѣкѣ и ему одному принадлежатъ попеченія наши. На каждый день довольно и насущнаго зла. Скажи, кончилъ ли ты гороскопъ, который я просилъ тебя вычислить и о которомъ ты уже нѣчто говорилъ мнѣ? Я привелъ сюда того человѣка, дабы ты могъ употребить тутъ хиромантію, или какую другую науку. Дѣло къ спѣху.

Мудрецъ всталъ; и подойдя къ молодому человѣку, устремилъ на него большіе черные, исполненные живости глаза, какъ бы внутренно занимаясь разборомъ всѣхъ очертаній лица его. Кентень, покраснѣвъ и смѣшавшись отъ столь серьезнаго разсмотрѣнія человѣка съ такимъ почтеннымъ и важнымъ видомъ, потупилъ глаза и только громогласное приказаніе Астролога заставило его поднять ихъ.

— Не бойся; подними глаза и протяни руку.

Осмотрѣвъ правую Дюрвардову руку по всѣмъ обрядамъ тайной науки своей, Мартивалль отвелъ Короля на нѣсколько шаговъ.

— Вѣнчанный братъ мой, сказалъ онъ ему, физіономія етаго молодаго человѣка и черты, напечатлѣнныя на рукѣ его, чудеснымъ образомъ подтверждаютъ мною тебѣ сказанное; успѣхи твои въ нашей высокой наукѣ, позволяютъ тебѣ самому сдѣлать по гороскопу его такое же заключеніе. Все предвѣщаетъ, что этотъ молодой человѣкъ будетъ храбръ и счастливъ.

— И вѣренъ? сказалъ Король; ибо вѣрность не всегда неразлучна съ храбростію и счастіемъ.

— И вѣренъ, отвѣчалъ Астрологъ; ибо у него въ глазахъ и во взорахъ мужественная твердость) а линія жизни пряма и глубока; ето означаетъ, что вѣрою и правдою будетъ служить своимъ благотворителямъ, или довѣрителямъ; однакожъ…

— Что однакожъ? спросилъ Король. Ну! отецъ Галеотти, что жъ ты не продолжаешь.

— Уши властителей подобны устамъ разслабленнаго больнаго, которыя не терпятъ горечи лѣкарствъ, нужныхъ для ихъ исцѣленія.

— Мои уши и уста не знаютъ етой разборчивости. Я могу выслушать всякой хорошій совѣтъ и проглотить всякое спасительное лѣкарство, не заботясь о жесткости перваго и о горечи втораго. Я съ ребячества не избалована излишнимъ снисхожденіемъ; молодость моя протекла въ изгнаніи и страданіи. Уши мои привыкли слушать самые жесткіе совѣты и не оскорбляться ими.

— Итакъ я вамъ скажу яснѣе, Государь, что если въ предполагаемомъ вами препорученіи найдется что нибудь… что нибудь такое… словомъ что нибудь, могущее устрашить пугливую совѣсть, то вы не должны давать его этому молодому человѣку, по крайней мѣрѣ пока нѣсколько лѣтъ, проведенныхъ въ вашей службѣ, не сдѣлаютъ его столь же мало разборчивымъ, какъ другіе.

— Такъ только ето колебался ты сказать мнѣ, добрый мой Галеотти? Развѣ ты боялся оскорбить меня етѣми словами? Ты вѣрно очень чувствуешь, что въ моихъ обстоятельствахъ не льзя безпрестанно слѣдовать отвлеченнымъ законамъ нравственности. Но небо милосердо; церковь неистощима во благости, а заступленіе угодниковъ неослабно и безпрестанно.

При сихъ словахъ онъ снялъ шапку, поставилъ ее на столъ и ставъ на колѣни передъ свинцовыми образами, сказалъ: Sancte Huberte, Sancte Iuliane, Sancte Martine, Sancta Rosalia, Sancti quotquot’ adsstis, orate pro me peccatore! Ударивъ себя къ грудь, онъ всталъ, надѣлъ опять шапку, и сказалъ, обращаясь къ Астрологу: — Будь увѣренъ, добрый отецъ мой, что если бъ въ предполагаемомъ нами посланіи было что похожее на намекнутое тобою, то мы не поручили бы исполненія онаго етому молодому человѣку, и онъ даже не зналъ бы объ етой части нашихъ намѣреній.

— Ты поступишь очень благоразумно, царственный братъ мой. Можно также опасаться кой чего отъ пылкости етаго молодаго человѣка; ето порокъ врожденный всѣмъ многокровнымъ. Но, по правиламъ нашей науки, ето не можетъ быть перевѣсомъ прочихъ качествъ, усмотрѣнныхъ мною изъ его гороскопа и другихъ наблюденій.

— Будетъ ли полночь благопріятнымъ часомъ для начатія етаго опаснаго путешествія?— Вотъ, взгляни въ свои дневныя таблицы. Видишь положеніе лупы относительно къ Сатурну и управленіе Юпитера. Мнѣ кажется при всемъ уваженіи къ превосходнымъ знаніямъ твоимъ, что ето предвѣщаетъ успѣхъ для отправляющаго посланнаго въ етотъ часъ.

— Такъ, отвѣчалъ Астрологъ, подумавъ нѣсколько; ето совокупленіе обѣщаетъ успѣхъ отправляющему посланнаго; но думаю, что волненіе Сатурна угрожаетъ опасностію и бѣдствіями отъѣзжающимъ; изъ чего и заключаю, что путешествіе можетъ быть опасно и даже гибельно для предпринимающихъ его въ етотъ часъ. Невыгодное совокупленіе предвѣщаетъ насиліе и плѣненіе.

— Насиліе и плѣненіе отправляющимся, сказалъ Король, но успѣхъ отправляющему. Не толи говоришь ты, ученый отецъ?

— Именно, отвѣчалъ Мартивалль.

Людовикъ не возразилъ ничего на ето предвѣщаніе, которое Астрологъ вѣроятно сказалъ на обумъ, видя что предметъ гаданія скрываетъ какое нибудь опасное предприятіе. Онъ даже не далъ замѣтишь, сколь согласно оно съ его видами, которые, какъ извѣстно читателю, состояли въ томъ, чтобы предать Графиню Изабеллу Круа Вильгельму Ла-Марку, вождю, отличающемуся буйнымъ своимъ характеромъ и звѣрскимъ мужествомъ.

Тутъ Король вынулъ изъ кармана бумагу а не отдавая еще ея Мартиваллю, сказалъ ему тономъ похвальнаго слова:

— Ученый Галеотти, но удивись, что имѣя въ тебѣ оракулъ, сокровище, знаніемъ превышающее всѣхъ живущихъ въ наше время, не исключая даже и великаго Нострадамуса, я часто желаю пользоваться твоею наукою въ моихъ недоумѣніяхъ и затрудненіяхъ.

— Государь, отвѣчалъ философъ, когда вы предложили мнѣ промѣнять Венгерской дворъ на Французскій, я повиновался, рѣшившись всѣ мои познанія употреблять въ пользу, вѣнчаннаго моего покровителя.

— Довольно, добрый мой Мартивалль, сказалъ Король: теперь слушай же со вниманіемъ мой вопросъ. Тутъ онъ развернулъ бумагу, которую держалъ въ рукѣ, и прочелъ слѣдующее:— Человѣкъ, вовлеченный въ важный споръ, который по видимому долженъ рѣшиться законами, или оружіемъ, желаетъ найти средство устроить ето дѣло личнымъ свиданіемъ съ своимъ соперникомъ. Онъ спрашиваетъ, какой день будетъ благоприятенъ исполненію его намѣреній; какого успѣха можно ожидать отъ етаго переговора; и будетъ ли противникъ его отвѣчать на^: етотъ знакъ довѣренности съ благодарностію и чистосердечіемъ, или употребитъ во зло выгоды, которыя можетъ представить ему такое свиданіе?

— Ето вопросъ важной, отвѣчалъ Мартивалль, когда Король окончилъ свое чтеніе. Мнѣ нужно для него начертишь планетный бѣгъ и предаться совершенно глубокимъ размышленіямъ.

— Потрудись, добрый отецъ и учитель мой, отвѣчалъ Король, и увидишь, что значитъ одолжить Короля Французскаго. Мы рѣшились, если позволятъ созвѣздія, а слабыя познанія наши заставляютъ думать, что онѣ одобрятъ предприятіе наше, рѣшились отважиться на одцо дѣло собственною нашею особою, для отвращенія етѣхъ богопротивныхъ браней.

— Да помогутъ угодники богоугоднымъ начинаніямъ Вашего Величества, сказалъ Астрологъ, и да сохранятъ священную особу твою!

— Благодарю, ученый отецъ, отвѣчалъ Людовикъ; покамѣстъ, вотъ тебѣ на приумноженіе драгоцѣнной твоей библіотеки.

Въ то же время онъ подсунулъ подъ одну книгу маленькой кошелекъ съ золотомъ; ибо, наблюдая бережливость и въ суевѣріи, полагалъ, что довольно платитъ за услуги Астролога назначеннымъ ему жалованьемъ, и имѣетъ право, даже въ самыхъ важныхъ случаяхъ, пользоваться его дарованіями за самую умѣренную цѣну.

Заплативъ такимъ образомъ, говоря по приказному, за труды своему стряпчему, Людовикъ обратился къ Дюрварду и сказалъ ему:— Ступай за мною, храбрый мой Шотландецъ, ступай за мною, какъ избранный судьбою и Государемъ для совершенія важнаго дѣла. Постарайся приготовить все, что бы ты могъ поставить ногу въ стремя только что колоколъ Св. Мартына ударитъ полночь. Минуту раньше и минуту позже, ты потеряешь выгодное стояніе созвѣздій, радующихся на твое посланіе.

При сихъ словахъ Король вышелъ, въ сопровожденіи молодаго своего стража; и не успѣли они удалиться, какъ Астрологъ предался чувствамъ вовсе отличнымъ отъ тѣхъ, которыя, казалось, одушевляли его въ присутствіи Короля.

— Негодный скряга! вскричалъ онъ, сжимая кошелекъ въ рукѣ; ибо, не зная мѣры своимъ расходамъ, онъ всегда нуждался въ деньгахъ. Гнусный и скупой сумазбродъ! жена корабельщика больше бы дала мнѣ, чтобъ узнать счастливо ли съѣздитъ мужъ ея. Ему хоть не много понять изящныя науки! да, когда визгливая лисица и воющій волкъ сдѣлаются музыкантами. Ему разбирать преславные гербы небесные! да, когда слѣпой кротъ будетъ имѣть рысьи глаза. Post tot promissa! Расточивъ мнѣ столько обѣщаній, чтобы сманить отъ щедраго-Матѳея, гдѣ Гуинъ и Турокъ, Христіане и невѣрные, владыки Сѣвера и Ханы Татарскіе въ запуски дарили меня! Не думаетъ ли онъ, что я стану долго жить въ етомъ старомъ замкѣ, какъ снигирь въ клѣткѣ, который поетъ по свисту его? Клянусь, что нѣтъ! Aut inveniam viam, aut faciam. Найду, или выдумаю средство. Кардиналъ Ла-Баліо прозорливъ и щедръ; онъ увидитъ вопросъ, заданный мнѣ Королемъ, и Его Преосвященство будетъ виноватъ, если звѣзды дадутъ отвѣтъ неприятный Людовику.

Онъ взялъ опять отвергаемый имъ кошелекъ и снова взвѣсилъ его на рукѣ.— Можетъ статься, сказалъ онъ, что въ этомъ негодномъ кошелькѣ спрятана какая-нибудь жемчужина, или драгоцѣнность! я слыхалъ, что онъ бываетъ щедръ до расточительности, когда ему вздумается, или польза того потребуетъ.

Онъ высыпалъ кошелекъ на столъ, нашелъ въ немъ ни болѣе, ни менѣе десяти золотыхъ монетъ и вскричалъ съ новымъ негодованіемъ:

— Или думаетъ онъ, что за такое ничтожное награжденіе, я насыщу его плодами той небесной науки, которой учился у Истраговскаго Армянскаго настоятеля, сорокъ лѣтъ не взиравшаго на солнце; у Грека Дубравія, который, говорятъ, посѣщалъ шейка Ева-Али въ пещерѣ его, посреди пустынь Ѳиваиды? Нѣтъ, клянусь небомъ! презирающій науку погибнетъ отъ невѣжества своего. Десять золотыхъ монетъ! Мнѣ почти стыдно предложить ету сумму Туанетѣ на ленты.

Сказавъ ето, разъяренный мудрецъ все таки положилъ презираемое золото въ большую суму, носимую имъ на поясѣ, и которую Туанета и другія особы, помогающія безразсуднымъ издержкамъ его, умѣли обыкновенно опорожнять скорѣе, нежели Астрологъ нашъ, при всей своей учености, находилъ средства наполнять ее.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Путешествіе.

Избѣгая разговора съ кѣмъ бы то ни было, ибо получилъ такое приказаніе, Дюрвардъ немедленно надѣлъ прекрасныя латы, но безъ украшеній; нарукавники и набедренники, а на голову хорошій стальной шлемъ безъ забрала; равно прекрасное верхнее платье, изъ хорошо выдѣланной замши, вышитое по всѣмъ швамъ и приличное управителю дворянскаго дома.

Оружіе и платье принесъ къ нему въ комнату Оливье, который съ обыкновеннымъ своимъ равнодушіемъ и вкрадчивою улыбкою, увѣдомилъ его, что дядѣ приказано идти въ караулъ, чтобы онъ не могъ разспрашивать о причинѣ всѣхъ етѣхъ таинственныхъ приготовленій.

— За васъ извинятся передъ вашимъ родственникомъ, сказалъ Оливье, улыбнувшись еще; а когда, любезный сынъ, вы возвратитесь цѣлы и невредимы, исполнивъ такое принятое порученіе, то я не сомнѣваюсь, чтобъ васъ не нашли достойнымъ повышенія, которое избавитъ васъ отчета въ своихъ поступкахъ передъ кѣмъ бы-то ни было и поставитъ главою людей, которые вамъ обязаны будутъ отчетомъ.

Вотъ что говорилъ Оливье чортъ, вѣроятно соображая въ умѣ своемъ возможности, заставляющія полагать, что бѣдный молодой человѣкъ, которому онъ во время разговора дружески пожималъ руку, непремѣнно найдетъ смерть или плѣненіе въ данномъ ему порученіи.

За нѣсколько минутъ до полуночи, Кентень, въ силу полученныхъ наставленій, пошелъ на второй дворъ и остановился у Дофиновой башни, которая, какъ извѣстію читателямъ, была назначена для временнаго жительства Графинь Круа. Онъ нашелъ на этомъ сборномъ мѣстѣ людей и лошадей свиты, двухъ лошаковъ, уже навьюченныхъ пожитками, трехъ лошадей, назначенныхъ (двумъ Графинямъ и вѣрной горничной; наконецъ для себя славнаго боевого коня, котораго сѣдло, убранное сталью, сверкало при блѣдномъ свѣтѣ луны. Ни съ той, ни съ другой стороны не было никакой переклички. Люди сидѣли верхами неподвижно, какъ статуи, и Кентень при тускломъ сіяніи ночнаго свѣтила съ удовольствіемъ замѣтилъ, что они были хорошо вооружены и держали въ рукахъ длинныя копья. Ихъ было только трое; но одинъ изъ нихъ сказалъ шопотомъ Кентеню, съ весьма замѣтнымъ Гасконскимъ выговоромъ, что проводникъ съѣдется съ ними за Туромъ.

Во все ето время, свѣтъ мелькалъ въ разныхъ окнахъ башни, точно будто дамы спѣшили готовиться къ отъѣзду. Наконецъ отворилась дверка и вышли три женщины, въ сопровожденіи мущины, укутаннаго плащомъ. Онѣ молча сѣли на приготовленныхъ себѣ коней; а спутникъ пошелъ впередъ, сказалъ пропускное слово и размѣнялся условными знаками съ бдительными стражами, мимо которыхъ они поперемѣнно проходили. Наконецъ достигли послѣдней изъ сихъ грозныхъ заставъ; тутъ человѣкъ, служившій дотолѣ провожатымъ, остановился и тихо сказалъ обѣимъ Графинямъ нѣсколько словъ съ привѣтливымъ и услужливымъ видомъ.

— Да хранитъ васъ Небо, Государь! сказалъ голосъ, отъ котораго забилось сердце у Дюрварда, и да проститъ васъ, если виды ваши не такъ безкорыстны, какъ слова! Быть подъ покровительствомъ добраго Епископа Литтихскаго, вотъ все, чего я теперь желаю.

Тотъ, кому она сказала ето, прошепталъ отвѣтъ, котораго нельзя было разслушать и возвратился въ замокъ, но Кентень узналъ въ немъ самаго Короля, котораго конечно желаніе совершенно увѣриться въ отъѣздѣ двухъ дамъ принудило почтить его своимъ присутствіемъ, чтобы онѣ какъ нибудь не поколебались, или чтобъ стражи замка не сдѣлали какого непредвидѣннаго препятствія.

Пока отрядъ былъ близко отъ замка, то принужденъ былъ ѣхать очень осторожно, чтобы избѣжать западней и капкановъ, разставленныхъ по дорогѣ. Но казалось, у Гасконца была путеводная пить въ етомъ лабиринтѣ, пагубномъ для чужеземцовъ. Проѣхавъ съ четверть часа они очутились внѣ предѣловъ Плесси-Ле-Паркъ, и не подалеку отъ города Тура.

Луна, совершенно освобожденная отъ облаковъ, изъ за которыхъ до тѣхъ поръ выглядывала только изрѣдка, теперь проливала океанъ свѣта на великолѣпнѣйшую картину. Пышная Луара катила величественныя воды свои посреди богатѣйшей равнины Франціи, въ берегахъ, украшенныхъ башнями и терассами, виноградинками и шелковичными деревьями. Древняя столица Турени возвышала башни, защищающія ея ворота и ограду, осребряемую сіяніемъ луны; а во внутренности оной видны были верхи огромнаго зданія, сооруженнаго въ пятомъ вѣкѣ усердіемъ Епископа Перпетуа и которое содѣлалось лучшимъ храмомъ во всей Франціи посредствомъ многочисленныхъ украшеній, прибавленныхъ, къ нему набожностію Карла Великаго и его преемниковъ. Равно видны были башни церкви Св. Галіена, и мрачный и грозный замокъ, какъ слышно, бывшій древлѣ жилищемъ Императора Валентиніана.

Хотя обстоятельства, въ которыхъ находился Кентень Дюрвардъ, должны были завладѣть всѣми его мыслями, все онъ не могъ безъ восторга смотрѣть на зрѣлище, которое природа и искуство, казалось, старались украсить всею пышностію своею. Удивленіе его увеличивалось еще отъ сравненія съ тѣми горами, которыхъ величественнѣйшіе-виды всегда носятъ отпечатокъ безплодности. Его наблюденія были прерваны голосомъ Графини Амелины, поднявшимся по крайней мѣрѣ на октаву выше тѣхъ, приятныхъ звуковъ, которыми она прощалась съ Королемъ. Ей хотѣлось говоришь съ начальникомъ маленькаго отряда. Кентень, толкнувъ лошадь, почтительно подъѣхалъ къ двумъ дамамъ и Графиня Амелина сдѣлала ему слѣдующій допросъ:

— Какъ васъ зовутъ? Какое ваше званіе? Кентень отвѣчалъ на оба вопроса.

— Совершенно ли знаете вы дорогу?

Онъ отвѣчалъ, что не можетъ увѣрять, онъ слишкомъ хорошо ее знаетъ, но получилъ подробныя наставленія, и при первомъ роздыхѣ долженъ найти проводника, который можетъ во всѣхъ отношеніяхъ управлять дальнѣйшимъ ихъ шествіемъ. До тѣхъ, поръ мѣсто его займетъ всадникъ, недавно къ нимъ подъѣхавшій и дополнившій отрядъ.

— А почему выбрали васъ для такого порученія? Мнѣ сказывали, что вы тотъ caмый молодой человѣкъ, который стоялъ вчера на часахъ въ галлереѣ, гдѣ мы нашли Французскую Принцессу. Вы, кажется, слишкомъ молоды, слишкомъ неопытны дли исполненія такого порученія. Къ тому жъ вы не Французъ; у васъ иностранный выговоръ.

— Мой долгъ исполнять по велѣнія Короля, сударыня, а не разбирать ихъ причины.

— Дворянинъ ли вы?

— Могу увѣришь въ етомъ смѣло, сударыня;— А не васъ ли, спросила Графиня Изабелла съ застѣнчивымъ видомъ, встрѣтила: я съ Королемъ въ трактирѣ Лилій?.

Понизивъ голосъ можетъ быть также отъ застѣнчивости, Кентень отвѣчалъ утвердитеньно.

— Въ такомъ случаѣ, любезная тетушка, сказала она Графинѣ Амелинѣ, намъ нечего бояться подъ охраненіемъ етаго Господина: онъ не похожъ на человѣка, которому благоразумно можно ввѣритъ исполненіе измѣны и жестокости надъ двумя беззащитными женщинами.

— Клянусь честью, сударыня, вскричалъ Дюрвардъ, славою нашего дома и прахомъ предковъ, что не желалъ бы ниже за Францію съ Шотландіей быть измѣнникомъ и жестокимъ противъ васъ.

— Вы хорошо говорите, молодой человѣкъ! сказала Графиня Амелина; но мы прислушались къ сладкимъ рѣчамъ Короля Людовика и повѣренныхъ его. Вотъ такъ-то онъ уговорилъ насъ искать убѣжища во Франціи, когда бы мы могли съ меньшею опасностію, чѣмъ теперь, найти его у Епископа Литтихскаго; прибѣгнуть къ покровительству Вѣнцеслава Германскаго, или Едуарда Англійскаго. И что же вышло изъ Королевскихъ обѣщаній? Что насъ прятали недостойно, постыдно, подобно запрещеннымъ товарамъ, подъ именами простонародными, въ негодномъ трактирѣ, а ты знаешь, Марѳа, продолжала она, обращаясь къ своей горничной, что мы всегда одѣвались подъ балдахиномъ и на возвышеніи съ тремя ступенями; а здѣсь принуждены были одѣваться на полу комнаты, какъ будто молочницы.

Марѳа подтвердила горестную истину сказаннаго своею Госпожею.

— Я желала бы, чтобъ мы не имѣли другихъ поводовъ жаловаться, сказала Изабелла, я охотно бы обошлась безо всѣхъ признаковъ величія.

— Да не безъ общества же, племянница: ето невозможно.

— Я обошлась бы безъ всего, любезная тетушка, отвѣчала она голосомъ, который дошелъ до сердца молодаго ея провожатаго, точно безо всего, лишь бы найти вѣрное и честное убѣжище. Я не желаю, Богъ видитъ, что никогда не желала быть причиною войны между Франціею и отечествомъ моимъ Бургундіею. Мнѣ было бы очень больно, еслибъ за меня погибъ хоть одинъ человѣкъ. Я просила только позволенія удалиться въ монастырь въ Мармутье, или другомъ какомъ мѣстѣ.

— Ты говоришь, какъ совершенная сумасшедшая, любезная племянница, а не такъ, какъ дочь благороднаго брата моего. Хорошо, что есть еще сердце, въ которомъ сохранилась нѣсколько гордость благороднаго дома Круа. Чѣмъ бы отличалась знатная дама отъ загорѣвшей молочницы, какъ не тѣмъ, что за одну ломаютъ копья, а за другую — орѣховыя вѣтви. Говорятъ тебѣ, что когда я была въ цвѣтѣ молодости, не много постарѣе теперешняго твоего возраста, то въ честь мою былъ славный Гафлингемской турниръ. Защитниковъ было четверо, а нападающихъ до двенадцати. Онъ стоилъ жизни двумъ Рыцарямъ и переломлены спина, плечо, три ноги и двѣ руки, не говоря уже о множествѣ прочихъ ранъ и ушибовъ, которыхъ Герольды счесть не могли. Вотъ какъ всегда были уважаемые дамы нашего дома. Ахъ! еслибъ въ тебѣ была хоть половина великаго духа благородныхъ твоихъ предковъ, ты нашла бы средство при какомъ ни будь дворѣ, гдѣ еще любовь къ дамамъ и слава оружія въ чести, учредить турниръ, въ которомъ наградою была бы рука твоя, подобно твоей прабабкѣ, блаженной памяти, бывшей наградою на славномъ Страсбургскомъ турнирѣ; ты етимъ приобрѣла бы лучшаго Рыцаря во всей Европѣ для поддержанія правъ дома Круа противъ утѣсненія Бургундіи и политики Франціи.

— Но, любезная тетушка, старая кормилица мнѣ сказывала, что хотя Рейн-Графъ и былъ лучшимъ Рыцаремъ на славномъ Страсбургскомъ турнирѣ и хотя етимъ приобрѣлъ руку почтенной прабабки моей, блаженной памяти, однакожь етотъ бракъ былъ не очень счастливъ потому, что онъ имѣлъ привычку часто бранить ее и даже иногда бивалъ.

— А. для чего же нѣтъ? вскричала Графиня Амелина въ романическомъ восторгѣ своемъ отъ Рыцарства; почему етѣмъ побѣдоноснымъ рукамъ, привыкшимъ колоть и рубить въ чистомъ полѣ, не сохранять своей дѣятельности дома? Я въ тысячу разъ лучше желаю, чтобъ меня по два раза на день билъ благородный Рыцарь, котораго рука была бы также страшна другимъ, какъ и мнѣ самой, нежели имѣть мужемъ робкаго, который не смѣлъ бы поднять руки ни на жену и ни на кого.

— Я пожелала бы вамъ всякаго блага съ такимъ буйнымъ супругомъ, любезная тетушка, но вѣрно бы не стала завидовать; ибо, если правда, что можно изуродовать кого нибудь на турнирѣ, то въ дамской гостиной совсѣмъ другое дѣло.

— Но можно выдши за знаменитаго Рыцаря, не подвергаясь непремѣнно побоямъ; хотя и правда, что блаженной памяти предокъ нашъ Рейнграфъ Готфридъ, былъ нѣсколько крутаго права и слишкомъ любилъ рейнвейнъ. Совершенный Рыцарь — агнецъ съ дамами и левъ по среди копій. Былъ Теобальдъ Монтиньи, дай Богъ ему царство небесное! самый кроткій человѣкъ и никогда не осмѣлился поднять руку на жену свою; такъ, что на турнирѣ побивалъ всѣхъ враговъ, а дома позволялъ прекрасной неприятельницѣ бить себя. Какъ быть! самъ виноватъ. Онъ былъ однимъ изъ защитниковъ на Гафлингемскомъ турнирѣ и сражался-такъ хорошо, что если бъ угодно было Богу и твоему дѣду, то онъ могъ бы найти супругу, которая лучше бы отвѣчала его кротости.

Графиня Изабелла, имѣя нѣсколько причину бояться етаго славнаго Гафлингемскаго турнира, ибо «» тетка ея всегда говорила очень плодовито объ етомъ предметѣ, окончила разговоръ, и Кентень, съ вѣжливостію благовоспитаннаго молодаго человѣка, боясь обезпокоить ихъ своимъ присутствіемъ, поѣхалъ впередъ и поравнялся съ провожатымъ, какъ бы желая разспросить его о дорогѣ.

Между тѣмъ обѣ дамы ѣхали молча, или говорили о вещахъ, не заслуживающихъ повѣствованія. Наконецъ стало разсвѣтать и какъ онѣ уже нѣсколько часовъ были на конѣ, то Дюрвардъ, боясь утомить ихъ, нетерпѣливо хотѣлъ доѣхать до перваго роздыха.

— Я черезъ полчаса покажу вамъ его, отвѣчалъ провожатый.

— И тогда ввѣришь насъ другому проводнику? спросилъ Кентень.

— Именно. Мои путешествія всегда короткія и по прямой линіи. Между тѣмъ какъ вы, Господинъ стрѣлокъ, и многіе другіе описываете дугу наподобіе лука, я всегда держусь прямой хорды, или натянутой веревки.

Луна давно уже скатилась за горизонтъ и заря начинала заниматься на востокѣ и отражалась зеркальными водами небольшаго озера, по берегу котораго ѣхали наши путешественники. Ето озеро стояло посреди большой равнины, на коей видны были разбросанныя деревья и кустарники, по столь рѣдкія, что уже можно было хорошо различать предметы. Кентень взглянулъ на своего спутника и подъ сѣнью надвинутой огромной шляпы съ большими полями, узналъ шутливыя черты того Петитандре, чьи пальцы, не задолго предъ тѣмъ, за одно съ мрачнымъ товарищемъ его Труазетелемъ, такъ дѣятельно работали около его шеи.

Привыкши въ Шотландіи смотрѣть на палача съ ужасомъ, близкимъ къ суевѣрію, Кентень уступилъ отвращенію, нѣсколько смѣшанному съ боязнію и еще увеличенному воспоминаніемъ о приключеніи, въ которомъ онъ подвергался такой опасности, поворотилъ на право голову своей лошади и пришпоривъ ее, отъѣхалъ на семь, или восемь футовъ отъ ненавистнаго своего спутника.

— Ere! вскричалъ Петитандре, молодецъ не забылъ меня. Ну чтожь, товарищъ! надѣюсь, ты на меня не сердишься? Въ нашей землѣ всякой долженъ кормиться своими трудами. Ничуть не стыдно побывать у меня въ рукахъ, потому что я чистенько прицѣпляю къ дереву живые плоды; и сверхъ того я, по милости Божіей, презабавный весельчакъ. Ха! ха! ха! Можно бы пересказать тебѣ множество штукъ, надѣланныхъ мною подъ самою висѣлицею, да такихъ забавныхъ что я принуждёнъ былъ поскорѣе оканчивать свою работу, чтобы мои колодники не померли со смѣху, а ето нанесло бы стыдъ моимъ занятіямъ.

Сказавъ ето, онъ тронулъ повода своей лошади, чтобы сблизить разстояніе между собою и Шотландцемъ, и продолжалъ: — Полно, Господинъ стрѣлокъ, намъ не за что дуться другъ на Друга; я, право, исполняю свою должность весело и безъ злобы и особенно люблю тѣхъ, кому накину веревку на шею, чтобы пожаловать ихъ кавалерами ордена Св. Патибуларія: такъ честной отецъ Ваконельдіабло, капелланъ придворнаго судьи, называетъ покровителя палачей.

— Прочь, негодной, сказалъ Кентень служителю правосудія, видя, что онъ хочетъ приблизиться къ нему; прочь, чтобъ мнѣ не вздумалось доказать тебѣ разницу между человѣкомъ съ честью и презрѣннѣйшею тварью въ обществѣ.

— Тише! тише! сказалъ Петитандре; видишь, какой бойкой! Добро бы ты говорилъ о честномъ человѣкѣ, оно могло бы походить на правду, а что касается до людей съ честью, то я ежедневно тружусь надъ ними также близко, какъ потрудился было и надъ тобою. Да, Богъ съ тобой, и оставайся одинъ, если хочешь. Я далъ бы тебѣ сткляночку Оверньйскаго вина запить нашу ссору; но ты презираешь мою учтивость, такъ дуйся, сколько душѣ угодно. Я никогда не ссорюсь съ моими приятелями, съ моими плясунчиками, товарищами въ забавахъ, любезными братцами, какъ Яковъ мясникъ называетъ своихъ барашковъ; словомъ съ тѣми, у кого на лбу, какъ у вашей милости, написано крупными литерами: П. Е. Т. Л. Я. О, нѣтъ! пусть они обращаются со мною какъ угодно, я все готовъ въ приличное время услужить имъ; и ты самъ увидишь; если опять попадешься ко мнѣ въ руки, что Петитандре знаетъ; какъ прощаютъ обиды.

Сказавъ ето и дополнивъ слова свои насмѣшливымъ взглядомъ на Кентеня, онъ толкнулъ свою лошадь, переѣхалъ на другую сторону дороги и оставилъ Кентеня глотать свои шуточки, сколько позволяла ему Шотландская гордость.

Кентень почувствовалъ сильное желаніе изломать на немъ древко своего копья, но укротилъ гнѣвъ свой, подумавъ, что ссориться съ такимъ человѣкомъ постыдно вездѣ и всегда, а теперь такое забвеніе должности могло имѣть опаснѣйшія послѣдствія. И потому, не отвѣчая ничего на неумѣстныя насмѣшки Петитандре, онъ только внутренно молилъ Бога, чтобы дамы не слыхала ихъ; ибо ето подало бы имъ невыгодное мнѣніе о молодомъ человѣкѣ, подверженномъ онымъ.

Не долго могъ онъ предаваться етѣмъ размышленіямъ; онѣ прерваны были пронзительными криками обѣихъ дамъ.

— Посмотрите! посмотрите на задъ! Ради Бога, сберегите насъ и себя! За нами погоня! Кентень поспѣшно оглянулся и въ самомъ дѣлѣ ему, показалось, что два вооруженные всадника ихъ преслѣдуютъ; и поскорости ѣзды своей скоро должны настигнуть.— Ето вѣрно стражи придворнаго судьи, объѣзжаютъ дозоромъ по лѣсу. Посмотри, сказалъ онъ Петитандре, узнаешь ли ты ихъ?

Петитандре повиновался и посмотрѣвъ отвѣчалъ ему съ веселымъ видомъ: — Ети всадники ни вамъ, ни мнѣ не товарищи; они не изъ Королевской стражи и также не принадлежатъ къ стражѣ главнаго судьи; ибо на нихъ, кажется, шлемы съ опущенными забралами и нашей пики. Пострѣлъ побери ети нашейники! изо всего вооруженія я ихъ особенно не терплю; мнѣ часто случалось биться часъ, разстегивая ихъ.

— Милостивыя Государыни, сказалъ Кентень, не обращая вниманія на слова Петитандре, извольте ѣхать впередъ, но не такъ скоро, чтобъ можно было принять ето за побѣгъ, однакожь, чтобъ вамъ можно было воспользоваться моими стараніями остановить этихъ двухъ всадниковъ, насъ преслѣдующихъ.

Графиня Изабелла взглянула на Кентеня и пошептала на ухо теткѣ, которая сказала Кентеню:

— Мы почтили насъ своею довѣренностію, Господинъ стрѣлокъ, и лучше подвергнемся всему, что можетъ съ нами случишься подлѣ васъ, чѣмъ ѣхать впередъ съ этимъ человѣкомъ, котораго лице, кажется, не предвѣщаетъ добра.

— Какъ вамъ угодно, Милостивыя Государыни, отвѣчалъ молодой Шотландецъ, правду сказать, ихъ только двое и хотя по вооруженію кажутся Рыцарями, но все они узнаютъ, если имѣютъ какое дурное намѣреніе, какъ Шотландецъ исполняетъ свою должность въ присутствіи такихъ особъ какъ вы и для защиты вашей. Кто изъ васъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ тремъ подчиненнымъ своимъ, хочетъ вмѣстѣ со мною помѣриться копьями съ этими всадниками?

У двоихъ, повидимому, не достало рѣшимости, но третій, Бертрандъ Гюіотъ поклялся, что еслибъ они были Рыцарями круглаго стола Короля Артура, онъ и тогда сразился бы съ ними за честь Гасконіи.

Во время сего разговора, два Рыцаря, ибо они по наружности не могли быть низшаго званія, подъѣхали къ задней стражѣ маленькаго отряда, составляемой изъ Кентеня и храбраго Гасконца; на обоихъ были прекрасныя стальныя вооруженія, отличной шлифовки, но, безъ девизовъ, по которымъ бы можно было ихъ узнать.

Одинъ изъ нихъ, подъѣзжая, закричалъ Кентеню: — Прочь, Господинъ оруженосецъ: мы приѣхали смѣнить тебя съ должности, превышающей твое званіе. Наши попеченія будутъ етѣмъ дамамъ приятнѣе твоихъ; ибо при тебѣ онѣ только что плѣнницы.

— Въ отвѣтъ на требованіе ваше, Милостивый Государь, возразилъ Дюрвардъ, я скажу прежде всего, что исполняю должность, возложенную на меня моимъ Государемъ; а наконецъ, что етѣ дамы желаютъ остаться подъ моимъ охраненіемъ, хотя я и точно етаго не достоинъ.

— Какъ, негодной, вскричалъ одинъ изъ всадниковъ, ты, нищій бродяга, смѣешь оказывать сопротивленіе двумъ Рыцарямъ.

— Именно сопротивленіе, отвѣчалъ Дюрвардъ: я точно хочу сопротивляться вашему неучтивому и беззаконному нападенію; а если есть какое различіе между нашими званіями, то нечестный поступокъ вашъ уничтожаетъ его. Обнажайте жь мечи, или, если хотите сражаться на копьяхъ, то разъѣзжайтесь.

Рыцари сдѣлали оборотъ и отъѣхали шаговъ на двѣсти. Кентень, взглянувъ на двухъ Графинь, наклонился на сѣдлѣ, какъ бы прося ихъ помогать ему своими молитвами; и между тѣмъ, какъ онѣ махали платками, въ знакъ ободренія, два другіе поборника отъѣхали достаточно для нападенія.

Поощри въ Гасконца къ храброму сопротивленію, Кентень пустилъ свою лошадь въ галопъ и четверо всадниковъ сшиблись посрединѣ пространства, ихъ раздѣлявшаго. Сшибка была пагубна бѣдному Гасконцу; ибо: противникъ его направилъ копье прямо въ лицо, незащищаемое забраломъ, копье попало въ глазъ, прошло до черепа и повергло его мертвымъ на мѣстѣ.

Съ другой стороны, Дюрвардъ, имѣющій ту же невыгоду и видя, что противникъ нападаетъ на него тѣмъ же самымъ образомъ, сдѣлалъ такое удачное движеніе на сѣдлѣ, что неприятельское копье прошло ему надъ правымъ плечомъ и слегка оцарапало щеку; а онъ, ударивъ противника прямо въ грудь, вышибъ его изъ сѣдла. Кентень скочилъ съ лошади, чтобы разстегнуть шлемъ поверженнаго; по другой Рыцарь, который еще не раззѣвалъ рта, видя неудачу своего товарища, спѣшился еще скорѣе и ставши передъ другомъ своимъ, лишеннымъ чувствъ, сказалъ Дюрварду: — Молодой смѣльчакъ, ради Бога и Св. Мартына, садись на лошадь и убирайся съ твоимъ женскимъ обозомъ. Чортъ возьми, онѣ ужъ и то надѣлали зла нынѣшнимъ утромъ.

— Съ позволенія вашего, господинъ Рыцарь, отвѣчалъ Кентень, недовольный гордымъ голосомъ, которымъ ему совѣтовали, я сперва погляжу съ кѣмъ имѣлъ дѣло, а послѣ узнаю, пню долженъ отвѣчать мнѣ за смерть моего товарища.

— Ты прежде умрешь, чѣмъ узнаешь и разскажешь ето, вскричалъ Рыцарь; еще повторяю, ступай съ Богомъ. Если мы сдѣлали глупость, что помѣшали вашему путешествію, то довольно наказаны; ибо зло, тобою сдѣланное, не льзя поправить ни твоею смертію, ни истребленіемъ всѣхъ твоихъ товарищей. А! вскричалъ онъ, видя, что Дюрвардъ обнажилъ мечь, если хочешь, пожалуй. Защищайся.

Въ то же время онъ поподчивалъ молодаго Шотландца такимъ полновѣснымъ ударомъ по головѣ, что Кентень, хотя рожденный въ странѣ, гдѣ дрались не мертвыми руками, только въ Романахъ читывалъ о такомъ сильномъ ударѣ меча. Онъ налетѣлъ съ силой и быстротою молніи, отшибъ ефесъ сабли, которую Дюрвардъ поднялъ для защищенія, разрубилъ шлемъ до самыхъ волосъ, но не пошелъ далѣе. Однакожь молодой воинъ, оглушенный силою удара, упалъ на одно колѣно, и на минуту былъ во власти своего противника, еслибъ ему захотѣлось удвоить; но или щадя его молодость, или удивляясь мужеству, или даже повинуясь великодушію, которое не позволяло ему нападать на врага беззащитнаго, Рыцарь не захотѣлъ воспользоваться стою выгодою. Между тѣмъ Кентень, опомнившись, проворно вскочилъ и напалъ на противника съ стремительностію человѣка, рѣшившагося побѣдишь, или погибнуть, и съ хладнокровіемъ, необходимымъ для того, кто хочетъ воспользоваться всѣми своими средствами. Рѣшившись не подвергаться впередъ такимъ ужаснымъ ударамъ, онъ воспользовался превосходнѣйшимъ проворствомъ, которое умножалось отъ сравнительной легкости его вооруженія, дабы утомить неприятеля, нападая со всѣхъ сторонъ такъ внезапно и быстро, что тотъ, покрытый тяжелымъ вооруженіемъ, не могъ долго защищаться безъ крайней усталости.

Напрасно етотъ великодушный противникъ кричалъ Кентеню, что имъ больше не за что сражаться и что жаль будетъ его ранить. Повинуясь только желанію омыть стыдъ перваго своего пораженія, Дюрпардъ продолжалъ нападать на него съ быстротою молніи, угрожая то лезвіемъ, то остріемъ сабли, и внимательно примѣчая за всѣми движеніями врага, столь ужаснымъ образомъ уже доказавшаго ему превосходную силу руки своей, такъ что былъ готовъ отпрыгнуть назадъ, или въ сторону при каждомъ ударѣ тяжелаго неприятельскаго меча.

— Видно самъ чортъ набилъ въ етаго молодаго сумазброда гордости и упрямства, сказалъ Рыцарь: стало тебя ничѣмъ не льзя успокоить, кромѣ хорошаго тумака въ голову. И перемѣнивъ образъ сраженія, онъ началъ обороняться, довольствуясь отбивать удары, которые Кентень не переставалъ наносить ему, по видимому не стараясь возвращать ихъ, но выжидая минуты, когда молодой воинъ, уставши, оступившись, или оплошавши, дастъ ему случай кончитъ сраженіе однимъ ударомъ. Вѣроятно ета хитрая политика удалась бы ему, но судьба опредѣлила иначе.

Они еще бились съ равнымъ бѣшенствомъ, какъ прискакавшій во всю прыть отрядъ верьховыхъ закричалъ имъ: — Перестаньте! перестаньте! именемъ Короля!— Оба противника отступили въ одно и то же время, и Кентень съ удивленіемъ увидѣлъ своего Капитана, Лорда Кравфорда, начальникомъ отряда, прервавшаго сраженіе. Онъ узналъ также Тристана Пустынника съ двумя, или тремя его служителями. Всѣхъ же верьховыхъ было человѣкъ двадцать.

 

ГЛАВА ПЯТЬНАДЦАТАЯ.
Провожатый.

Приѣздъ Лорда Кравфорда и его отряда окончилъ вдругъ сраженіе, описанное въ предъидущей главѣ.— Рыцарь, поднявъ забрало, отдалъ саблю старому Лорду и сказалъ ему.— Кравфордъ, я сдаюсь, но выслушай, я скажу на ухо. Ради Бога, спаси Герцога Орлеанскаго.

— Что! Какъ! Герцога Орлеанскаго! вскричалъ начальникъ Шотландской стражи; видно шутъ самъ чортъ вмѣшался; ето погубитъ его во мнѣніи Короля, на всегда погубить.

— Не разспрашивай меня, отвѣчалъ Дюнуа, ибо онъ былъ дѣйствующимъ въ етомъ произшествіи; я виноватъ и виноватъ одинъ. Видишь, въ немъ примѣтенъ знакъ жизни. Мнѣ хотѣлось только похитить ету молодую Графиню, завладѣть ея рукою и помѣстьями; и Посмотри, что изъ етаго вышло. Отгони своихъ негодяевъ, чтобъ его ни-кто не могъ узнать.

При сихъ словахъ онъ поднялъ забрало на шлемъ Герцога Орлеанскаго, и вспрыснулъ ему лицо водою изъ ближняго озера.

Между тѣмъ Дюрвардъ такъ быстро переходившій отъ одного приключенія къ другому, стоялъ неподвижно отъ удивленія. Блѣдныя черты перваго противника удостовѣрили его, что онъ вышибъ изъ сѣдла перваго Принца крови и съ знаменитымъ Дюнуа, съ лучшимъ воиномъ во всемъ Королевствѣ, помѣрился мечемъ; ети два воинскіе подвига сами по себѣ были очень почетны; но понравятся ли они Королю: ето былъ другой вопросъ. Герцогъ пришелъ въ себя, сѣлъ, собравъ силы и внимательно слушалъ разговоръ Дюнуа съ Кравфордомъ; первый утверждалъ, что не нужно произносить имя Герцога Орлеанскаго въ этомъ дѣлѣ, ибо онъ готовъ взять все порицаніе на себя и объявляетъ, что Герцогъ только изъ дружбы за нимъ, послѣдовалъ.

Лордъ Кравфордъ слушалъ его, потупивъ глаза въ землю, вздыхалъ и по временамъ качалъ головою.— Ты знаешь, Дюнуа, сказалъ онъ наконецъ, взглянувъ на него, что изъ любви къ отцу твоему и даже къ тебѣ, я желалъ бы тебѣ услужишь..»

— Я вовсе не прошу о себѣ! вскричалъ Дюнуа; я отдалъ тебѣ свою саблю; я твой плѣнникъ; чего еще надобно? Но прошу за етаго благороднаго Принца, единственную надежду Франціи, если Богу угодно прекратить жизнь Дофина; онъ проѣхалъ сюда только по моей просьбѣ, желая содѣйствовать моему счастію; самъ Король нѣсколько обнадежилъ меня.

— Дюнуа, отвѣчалъ Кравфордъ, еслибы другой, а не ты говорилъ мнѣ, что ты вовлекъ благороднаго Принца въ такое ужасное положеніе, для личныхъ видовъ твоихъ, я назвалъ бы его прямо лжецомъ; и хотя ты самъ теперь увѣряешь меня въ етомъ, я сомнѣваюсь въ истинѣ и твоихъ словъ.

— Благородный Кравфордъ, сказалъ Герцогъ Орлеанскій, опомнившись совершенно, по сходству характера вашего съ Дюнуа, вы не можете не отдать ему справедливости. Я напротивъ завлекъ его сюда по неволѣ для безразсуднаго намѣренія, наскоро обдуманнаго и наудачу исполненнаго. Смотрите всѣ на меня, продолжалъ онъ вставая, и обращаясь къ воинамъ; я Людовикъ Орлеанскій и готовъ принять наказаніе за свою безразсудность. Надѣюсь, что по всей справедливости я одинъ понесу весь гнѣвъ Короля. Но, какъ Французскій Принцъ никому не долженъ отдавать своего оружія, даже и вамъ, храбрый Кравфордъ то прощай, вѣрный мечь мой.

При сихъ словахъ онъ вынулъ мечь и бросилъ его въ озеро. Мечь блеснулъ въ воздухѣ молнійною браздою, съ шумомъ упалъ въ воду и исчезъ. Свидѣтели етаго произшествія пребывали въ удивленіи и нерѣшимости изъ уваженія къ сану и характеру виновнаго; но съ другой стороны чувствовали, соображая виды Короля на него, что етотъ проступокъ обратится въ погибель ему.

Дюнуа, первый началъ говорить, какъ другъ, оскорбленный недостаткомъ довѣренности.

— Стало Вашему Высочеству угодно въ одно утро лишаться милости Короля, бросить въ воду лучшій мечь свои и презришь дружбу Дюнуа!

— Любезный братъ! отвѣчалъ Герцогъ, какъ могъ ты подумать, что я презираю твою дружбу, когда говорю правду для твоей безопасности и собственной чести?

— А что вамъ за нужда до моей безопасности? возразилъ Дюнуа отрывисто; мнѣ хотѣлось бы узнать ето, любезный братецъ. Скажите ради Бога, какая надобность вамъ заботиться о томъ, что я хочу быть повѣшенъ, удавленъ, брошенъ въ Луару, заколовъ кинжаломъ, замученъ на колесѣ, запертъ въ желѣзную клѣтку, зарытъ живой въ ровъ замка, или наказанъ иначе, какъ угодно будетъ Королю Людовику повелѣть о своемъ вѣрноподданномъ? Вы напрасно мнѣ мигаете и указываете на Тристана Пустынника, я не хуже васъ вижу етаго негодяя. Но я дешевлѣ бы отъ него отдѣлался.— Повѣрьте, что остался бы живъ. А что касается до вашей чести, то, право, думаю, ей бы хотѣлось, чтобъ вы не принимались за дѣло нынѣшнимъ утромъ, или даже вовсе не показывались. Вотъ молодой Шотландецъ, только что пришедшій съ горъ, вышибъ изъ сѣдла Ваше Высочество.

— Полно, полно, вскричалъ Лордъ Кравфордъ, тутъ стыдиться нечего: не въ первый разъ доброе копье переломлено молодымъ Шотландцемъ. Я радъ, что онъ хорошо отправилъ свою должность.

— Я не спорю объ этомъ, возразилъ Дюнуа; однакожъ, если бы вы подъѣхали немного позже, то у васъ въ дружинѣ могло бы быть убылое мѣсто.

— Да, да, сказалъ Лордъ Кравфордъ; я узнаю твою руку на этомъ разбитомъ шлемѣ. Снять его съ етаго молодца и дать ему одну изъ нашихъ шапокъ, подбитыхъ сталью, она закроетъ черепъ лучше нежели клочки етаго головнаго наряда. Теперь, Дюнуа, я долженъ просить тебя и Герцога Орлеанскаго сѣсть на лошадь и слѣдовать за мною; ибо мнѣ приказано проводить васъ въ жилище, вовсе не похожее на то, которое я желалъ бы вамъ назначить.

— Не льзя ли мнѣ сказать слово етѣмъ дамамъ, Лордъ Кравфордъ? спросилъ Герцогъ Орлеанскій.

— Ни полслова, отвѣчалъ Лордъ Кравфордъ, я слишкомъ привязанъ къ Вашему Высочеству,— чтобы позволить Вамъ такую неосторожность. Молодой человѣкъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Кентеню, ты исполнилъ свою должность; ступай и исполни ввѣренное тебѣ порученіе.

— Съ позволенія Вашего, Милордъ, сказалъ Тристанъ, съ обыкновенною своею грубостію, ему должно искать другаго проводника. Мнѣ не льзя обойтись безъ Петитандре въ такое время, когда вѣроятно ему будетъ работа.

— Ему стоитъ только все ѣхать по етой тропинкѣ, сказалъ Петитандре, выдвигаясь впередъ, она приведетъ его къ мѣсту, гдѣ найдетъ провожатаго. Я за тысячу червонныхъ не хотѣлъ бы сегодня отстать отъ своего начальника. Мнѣ случалось вѣшать не одного оруженосца и Рыцаря; богатые старшины, бургомистры, даже Графы и Маркизы перебывали у меня въ рукахъ; но… гмъ! Онъ взглянулъ на Герцога, какъ бы показывая, что оставленный имъ пробѣлъ должно наполнить новымъ званіемъ, и продолжалъ:— О! Петитандре, о тебѣ упоминается въ лѣтописяхъ.

— И вы позволяете своимъ негодяямъ говоришь такъ грубо въ присутствіи члена Королевской Фамиліи? спросилъ, нахмуривъ брови, Лордъ Кравфордъ у Тристана.

— Чтожь Вы сами не накажете его? отвѣчалъ грубо Тристанъ.

— Потому что здѣсь одна твоя рука не замарается, наказывая его, возразилъ Лордъ Кравфордъ.

— Когда такъ, Милордъ, сказалъ придворный судья, занимайтесь своими подчиненными, а я ужь буду отвѣчать за моихъ.

Казалось, Лордъ Кравфордъ хотѣлъ отвѣчать ему сердито; на, какъ бы обдумавъ хорошенько, обратился къ нему спиною и попросилъ Герцога Орлеанскаго и Дюнуа, которые сѣли на лошадей, слѣдовать за собою; потомъ сдѣлавъ прощальный знакъ двумъ дамамъ, сказалъ Кентеню: — Да хранитъ тебя небо, сынъ мой; ты храбро началъ свою службу, хотя и въ несчастномъ дѣлѣ. Тутъ онъ поѣхалъ, но Дюрвардъ слышалъ, что Дюнуа спросилъ его въ полголоса: — Ты везешь насъ въ Плесси?

— Нѣтъ, несчастный и безразсудный другъ мой, отвѣчалъ Лордъ Кравфордъ со вздохомъ: мы ѣдемъ въ Лотъ.

Лотъ! Имя сіе, ужаснѣйшее самаго Плесси, раздалось въ ушахъ молодаго Шотландца, какъ звонъ по усопшемъ. Онъ слыхалъ объ немъ, какъ объ мѣстѣ, опредѣленномъ на тѣ тайныя жестокости, которыми даже Людовикъ стыдился осквернять всегдашнее свое жилище. Въ семъ вертепѣ ужаса были темницы, изрытыя подъ темницами, и часто неизвѣстныя самимъ сторожамъ; живыя гробницы, гдѣ заключенные не могли ожидать ничего, кромѣ хлѣба, воды и тлетворнаго воздуха. Въ етомъ грозномъ замкѣ были еще ужасныя темницы, называемыя клѣтками, въ которыхъ несчастный заключенный не могъ ни стать, ни лечь: изобрѣтеніе ихъ приписывали Кардиналу Ла-Балю. И потому не удивительно, что имя сего жилища ужасовъ и сознаніе, что онъ самъ нѣсколько способствовалъ отправишь туда двѣ славныя жертвы, поразили Кентеня такою печалію, что онъ ѣхалъ нѣсколько времени, опустивъ голову, потупивъ глаза и предаваясь горестнымъ размышленіямъ.

Какъ онъ готовился снова вести маленькой отрядъ свой показанною тропинкою, Графиня Амелина нашла случай сказать ему: — Можно бы подумать, Господинъ оруженосецъ, что вы сожалѣете о побѣдѣ, одержанной вами за насъ?

Етотъ вопросъ былъ сдѣланъ почти съ насмѣшкою; но у Кентеня достало разборчивости, чтобъ отвѣчать на него чистосердечно и просто.

— Я не могу сожалѣть ни о какой услугѣ, оказанной вамъ, по если бы не охраненіе вашей безопасности, то я скорѣй желалъ бы пасть подъ ударами такого отличнаго воина, какъ Дюнуа, чѣмъ быть причиною заточенія етаго славнаго Рыцаря и несчастнаго родственника его, Герцога Орлеанскаго, въ ужасныя Лотскія темницы.

— Такъ ето былъ Герцогъ Орлеанской? вскричала она, обращаясь къ племянницѣ; я такъ и думала, хотя издали смотрѣла сраженіе. Видишь, племянница, что могло бы случиться, если бы этотъ хитрый и скупой Король позволилъ намъ показаться при дворѣ! Первой Принцъ крови; и храбрый Дюнуа, котораго имя извѣстно наравнѣ съ геройскимъ именемъ отца его! етотъ молодой человѣкъ мужественно исполнилъ свою должность, но почти жаль, что онъ не погибъ съ честно; ибо его неумѣстное мужество лишило насъ такихъ знаменитыхъ освободителей.

Графиня Изабелла отвѣчала почти съ неудовольствіемъ и съ твердостію, которой Дюрвардъ еще не замѣчалъ въ ней.

— Если бы, сказала она, я не знала, что вы шутите, то назвала бы ваши слова не благодарностію къ храброму нашему защитнику. Когда бы ети Рыцари успѣли въ дерзскомъ намѣреніи и даже разбили отрядъ нашъ, то не очевидно ли, что по приѣздѣ Королевской гвардіи, мы раздѣлили бы ихъ заточеніе? А съ своей стороны, лью слезы о храбромъ молодомъ человѣкѣ, погибшемъ для защиты нашей и скоро устрою молебствія о успокоеніи души его; а оставшагося въ живыхъ, продолжала она съ большою застѣнчивостію, прошу принять мою искреннюю благодарность.

Кентень оборотился къ ней для изъявленія хотя части своихъ чувству увидя кровь на щекѣ его, она вскричала съ сожалѣніемъ:— Пресвятая Богородица! онъ раненъ! кровь его течетъ! Сойдите съ лошади: надобно перевязать вашу рану.

Напрасно Кетнень утверждалъ, что рана его легка, онъ долженъ былъ спѣшиться, сѣсть на дерновое возвышеніе, снять шлемъ; а Графини Круа, которыя по древнему обычаю, не совсѣмъ еще вышедшему изъ моды, хвалились нѣкоторымъ знаніемъ врачебнаго искуства, обмыли рану, обтерли кровь и перевязали платкомъ Графини Изабеллы, для предохраненія отъ вліянія воздуха.

Въ наше время, влюбленные рѣдко получаютъ раны за красавицъ, и красавицы съ своей стороны никогда не берутся лѣчить ихъ: стало оба избѣгаютъ опасности. Всѣ догадаются, что я разумѣю опасностію для мущины, но можетъ быть для молодой дѣвушки опаснѣе лѣчить рану, подобную Кентеневой, вовсе не смертельной, чѣмъ нашему Шотландцу подвергать себя для ея защиты.

Мы уже сказали, что наружность Кетненя Дюрварда была самая привлекательная. Когда онъ разстегнулъ шлемъ свой, то прекрасные густые локоны осѣнили лицо, на которомъ изображеніе молодости и веселости было украшено румянцемъ, происходящимъ отъ скромности и удовольствія. А когда молодая Графиня принуждена была держать платокъ на его ранѣ, между тѣмъ какъ тетка искала какой нибудь примочки, то она почувствовала какое-то замѣшательство, сожалѣніе къ раненому и сильнѣйшую благодарность за его услуги, и все ето въ глазахъ ея вовсе не отняло цѣны у приятной наружности молодаго воина. Словомъ, казалось, судьба нарочно назначила этотъ случай, чтобы дополнитъ таинственную связь, которую мѣлкими и по видимому нечаянными обстоятельствами, начала между двумя существами, хотя весьма различными саномъ и богатствомъ, однакожь очень сходными молодостію, красотою и отъ природы нѣжными и романическими склонностями.

И потому не удивительно, что мысль о Графинѣ Изабеллѣ, уже знакомая воображенію Кентеня, съ етой минуты совершенію овладѣла- его сердцемъ; и что молодая Графиня съ своей стороны, если чувства ея, которыхъ она почти сама не понимала, были не столь рѣшительны, начала думать о молодомъ своемъ защитникѣ, которому оказала болѣе участія, чѣмъ кому либо изъ знатныхъ дворянъ, которые въ теченіи двухъ лѣтъ докучали ей своею страстію. Болѣе всего, когда она думала о Кампо-Басео, недостойномъ любимцѣ Герцога Карла, о его лицемѣрной наружности, низкомъ и подломъ умѣ, кривой шеѣ и косыхъ глазахъ, то изображеніе его казалось ей отвратительнѣе прежняго, и она клялась, что никакое притѣсненіе никогда не принудитъ ея къ такому ненавистному браку.

Съ другой стороны, потому ли что Графиня Амелина знала толкъ въ красотѣ мущинъ и столько же восхищалась ею, какъ и за пятнадцать лѣтъ; ибо ей было уже по крайней мѣрѣ тридцать пять, если вѣришь лѣтописямъ етаго знаменито и о дома, или потому что раскаявалась въ томъ, что прежде не отдавала справедливости молодому своему хранителю и плохо цѣнила заслуги его; только она замѣтно сдѣлалась къ нему благосклоннѣе.

— Племянница моя, сказала она, дала вамъ платокъ на перевязку раны; а я дамъ вамъ другой для награжденія вашей храбрости и для поощренія васъ на пути Рыцарства.

Сказавъ ето, она подала ему платокъ, богато вышитой серебромъ и голубымъ шелкомъ; и указавъ на чепракъ своей лошади и на перья, украшающія свою шляпу, замѣтила ему, что вездѣ были шѣ же самые цвѣты.

Обычаи того времени непремѣнно предписывалъ, какъ принимать такую милость, и Кентень покорился ему, обвязавъ платокъ около руки. Однакожь онъ исполнилъ етотъ долгъ благодарности не такъ ловко и учтиво, какъ можетъ быть поступилъ бы во всякомъ другомъ случаѣ и при другихъ свидѣтеляхъ; хотя даръ, полученный такимъ образомъ отъ дамы, вообще носили такъ изъ одной вѣжливости, онъ скорѣе согласился бы украсить свою руку платочкомъ, которымъ была перевязана легкая рана, нанесенная ему копьемъ Герцога Орлеанскаго.

Они снова пустились въ путь; Кентень ѣхалъ подлѣ дамъ, которыя какъ бы молча приняли его въ свое общество. Однакожь онъ не говорилъ, ибо сердце его исполнено было того внутренняго, ощущенія блаженства, которое молчитъ, боясь обнаружиться. Графиня Изабелла говорила еще менѣе, такъ что тетка одна поддерживала весь разговоръ, и казалось не хотѣла окончить его; ибо, для открытія, по словамъ ея, Дюрварду правилъ и обрядовъ Рыцарства, она сдѣлала ему подробное и самое полное описаніе всего, случившагося на Гафлингемскомъ турнирѣ, гдѣ сама раздавала награды побѣдителямъ.

Мало заботясь, мнѣ больно признаться, объ описаніи етаго великолѣпнаго турнира и гербахъ разныхъ Фламандскихъ и Нѣмецкихъ Рыцарей, которыхъ Графиня Амелина описывала съ безжалостною точностію, Кентень сталъ опасаться, не проѣхали ль они мѣсто, гдѣ должны были найти провожатаго; ето былъ весьма важный случай и могъ навлечь самыя пагубныя слѣдствія.

Между тѣмъ, какъ онъ колебался дослать ли назадъ одного изъ спутниковъ, чтобы во всемъ увѣриться, послышался звукъ рога, и взглянувъ въ ту сторону, откуда оный происходилъ, онъ увидѣлъ всадника, скачущаго къ нимъ во весь опоръ. Малый ростъ, длинная грива, дикій и почти неукротимый видъ лошади, живо напомнили Дюрварду породу маленькихъ горныхъ лошадей въ его землѣ; но ета была гораздо лучше сложена и будучи повидимому такъ же неутомима, имѣла болѣе быстроты въ движеніяхъ. Особливо голова, которая у Шотландской лошади часто нестройна и крупна, была мала и хороню прилажена къ шеѣ; губы животнаго были твердыя, глаза огненные и ноздри хорошо открытыя.

Всадникъ былъ на видъ еще страннѣе лошади, хотя и она вовсе не похожа была на Французскихъ лошадей. Онъ опирался ногами на широкія стремена, похожія на лопату и такъ высоко подтянутыя, что колѣни его были почти наравнѣ съ лукою сѣдла, что однакожъ не мѣшало ему править лошадью очень искусно. На головѣ у него была маленькая красная чалма, прикрѣпленная серебреною застежкою, съ измятымъ перомъ. Тюникъ на немъ былъ зеленый, украшенный потемнѣвшимъ старымъ золотымъ галуномъ и похожій покроемъ на одежду Естрадіотовъ; ето было войско, набираемое тогда Венеціанцами въ провинціяхъ, лежащихъ на восточномъ берегу ихъ залива. Широкія, нѣкогда бѣлыя, шировары стягивались подъ колѣнкою, а черныя ноги его были бы голы, еслибъ не обвивались множествомъ перевязокъ, на которыхъ держались сандаліи. У него не было шпоръ, ибо довольно было острыхъ краевъ стременъ для понужденія лошади. Этотъ чудный всадникъ былъ подпоясанъ алымъ поясомъ, на которомъ съ правой стороны висѣлъ кинжалъ, а съ лѣвой короткая Арабская сабля;- Дурная перевязь черезъ плечо поддерживала рогъ, возвѣстившій его прибытіе. Лицо его было смугло и загорѣло отъ солнца, борода рѣдкая, глаза черные и проницательные, ротъ и носъ изрядные и вообще черты его можно бы назвать довольно хорошими, если бы черные волосы, въ безпорядкѣ висящіе на головѣ, худощавость и звѣрской видъ не показывали болѣе дикаго, чѣмъ образованнаго человѣка.

— Опять Цыганъ, сказали дамы одна другой^, неужьли Король Еще ввѣряется етимъ негодяямъ?

— Я разспрошу етаго человѣка, если вамъ угодно, сказалъ Кентень, и сколько можно увѣрюсь въ его вѣрности.

Кентень, также какъ и Графини Круа, узналъ но платью и ухваткамъ етаго человѣка одного изъ тѣхъ бродягъ, съ которыми его чуть было не смѣшали, благодаря скорости и усердію Труазетеля и Петитандре; стало ему очень естественно было бояться довѣриться такому негодяю.

— Насъ ли ты искалъ здѣсь? спросилъ онъ прежде, всего.

Чужеземецъ отвѣчалъ утвердительнымъ знакомъ.

— Зачѣмъ?

— Чтобы проводить во дворецъ Литтихскаго….

— Епископа, хочешь ты сказать?

Еще утвердительный знакъ чужеземца.

— Чѣмъ докажешь, что мы должны тебѣ вѣрить?

— Ничѣмъ, кромѣ двухъ стиховъ старой пѣсни:

 

Пажъ зарѣзалъ вепря,

А похвасталъ Господинъ.

 

— Доказательство хорошо; ступай впередъ, молодецъ; я тотчасъ больше поговорю съ тобою.

Тутъ возвратясь къ дамамъ, онъ сказалъ имъ: — Я увѣрился, что ето провожатый, котораго намъ должно было ожидать, ибо онъ сказалъ мнѣ лозунгъ, котораго, думаю, кромѣ Короля и меня ни кто познаетъ. Но я поговорю съ нимъ поболѣе и постараюсь увидѣть до какой степени можно ему ввѣриться.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Бродяга.

Пока Кентень, въ короткомъ разговорѣ своемъ съ двумя Графинями, увѣрялъ ихъ, что новый чудный спутникъ точно провожатый, котораго Король долженъ былъ имъ прислать, онъ замѣтилъ, ибо наблюдалъ движенія пришельца съ такою же быстротою, съ какою тотъ осматривалъ. Маленькой отрядъ ихъ онъ замѣтилъ, что етотъ человѣкъ не только часто на нихъ оглядывался, но съ ловкостію болѣе приличною обезьянѣ, нежели человѣку, сгибался почти въ кольцо на сѣдлѣ и такимъ образомъ оборачиваясь къ нимъ головою, пристально смотрѣлъ за всѣми.

Недовольный етой уловкой, Кентень подъѣхалъ къ Цыгану и увидя, что онъ опять выпрямился, сказалъ ему: — Кажется, дружокъ, ты слѣпо ведешь насъ, ибо чаще посматриваешь на хвостъ лошади, чѣмъ на уши.

— А еслибъ я и точно былъ слѣпъ, отвѣчалъ Цыганъ, все могъ бы провожать васъ по всѣмъ провинціямъ Франціи, или сосѣднихъ земель.

— Однакожъ ты не Французъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ провожатый.

— Отъ кудажъ ты родомъ?

— Ни отъ куда.

— Какъ ни отъ куда?

— Да, я не принадлежу ни къ какой странѣ. Я Цыганъ, Богемецъ, Египтянинъ, все, чѣмъ угодно Европейцамъ называть насъ, на разныхъ языкахъ своихъ; но не имѣю отечества.

— Христіанинъ ли ты?

Цыганъ сдѣлалъ отрицательный знакъ.

— Собака, сказалъ Кентень, стало ты покланяешься Магомету?

— Нѣтъ, отвѣчалъ провожатый равнодушно и отрывисто, повидимому не оскорбляясь словами Дюрварда и не удивляясь имъ.

Такъ ты идолопоклонникъ? Однимъ словомъ, что же ты?

— Я не имѣю никакой вѣры.

Кентень затрепеталъ отъ удивленія; ибо, хотя слыхалъ, что есть Сарацыны и идолопоклонники, по никогда не могъ вообразить, чтобъ были люди, не исповѣдующіе никакой вѣры. Однакожъ удивленіе не помѣшало ему спросить у провожатаго, гдѣ онъ живетъ обыкновенно.

— Вездѣ, гдѣ бываю, отвѣчалъ Цыганъ; у меня нѣтъ постояннаго жилища.

— Какъ же сохраняешь ты свое имѣніе?

— Я ничего не имѣю, кромѣ етаго платья и лошади.

— Платье на тебѣ нарядное, а лошадь славная. Чѣмъ же ты живешь?

— Ѣмъ, когда голоденъ; пью въ жажду, и не имѣю никакихъ способовъ къ жизни, кромѣ тѣхъ, съ которыми случаи столкнетъ меня.

— Чьимъ законамъ ты повинуешься?

— Ни чьимъ и никому иначе, какъ по своей волѣ.

— Но кто твой начальникъ? Кто повелѣваетъ тобою?

— Отецъ нашего поколѣнія, если захочу ему повиноваться, а господина у меня нѣтъ.

— Такъ ты лишенъ всего, соединяющаго прочихъ людей. Не имѣешь ни законовъ, ни начальника, ни постоянныхъ средствъ къ пропитанію, ни дома, ни жилища. У тебя (да у мило сердится къ тебѣ Создатель!) нѣтъ отечества; и ты (да просвятитъ тебя небо!) не признаешь Бога: что же остается-тебѣ, лишенному вѣры, правленія и всякаго домашняго благополучія?

— Свобода. Я не слушаюсь и не уважаю никого. Иду куда хочу, живу какъ могу и умираю, когда надобно,

— Но тебя могутъ осудить и казнить въ одну минуту, по первому повелѣнію судьи.— Какъ быть! Я умру не много прежде!— Но ты можешь также быть заключенъ въ темницу; и тогда гдѣ же твоя свобода, которою такъ гордишься?

— Въ моихъ мысляхъ, которыхъ никакія цѣпи связать не могутъ; а твои, даже когда и тлѣло свободно, связаны узами вашихъ мечтаній о любви къ мѣсту и грезъ Гражданской политики. Мой умъ свободенъ и тогда, какъ тѣло сковано; твой въ цѣпяхъ и при тѣлесной свободѣ.

— Но свобода ума не уменьшаетъ тяжести оковъ, которыми могутъ обременить твое тѣло.

— Ето зло можно терпѣть нѣсколько времени; если же наконецъ не панду средства уйти, или товарищи не освободятъ меня, я все могу умереть; а смерть есть совершеннѣйшая свобода.

— Тутъ оба замолчали на нѣсколько минутъ. Дюрвардъ опять продолжалъ свои вопросы, не смотря на презрѣніе свое къ столь отвратительному человѣку.

— Племя твое скитается, сказалъ онъ ему, родъ вашъ неизвѣстенъ Европейскимъ народамъ. Отъ куда онъ?

— Етаго я тебѣ не могу сказать, отвѣчалъ Цыганъ.

— Когда избавитъ онъ ето Королевство отъ своего присутствія и возвратится въ страну, изъ которой вышелъ?

— Когда кончится срокъ его странствованія.

— Не потомки ли вы тѣхъ колѣнъ Израиля, которыя отведены были въ плѣненіе за большую рѣку Евфратъ? спросилъ Кетнень, не забывшій чему учился въ Абербротокѣ.

— Мы тогда сохранили бы ихъ вѣру; исполняли бы ихъ обряды.

— А какъ зовутъ тебя?

— Настоящее имя мое извѣстно только моихъ братьямъ. Люди, не живущіе подъ шатрами нашими, называютъ меня Гайраддиномъ Мограбиномъ, то есть Ганраддинъ Африканскій Мавръ.

— Ты говоришь слишкомъ хорошо для человѣка, жившаго- всегда въ твоей презрѣнной: ордѣ.

— Я нѣсколько отвѣдалъ Европейскихъ знаній. Во время моего ребячества, людоловы напали на наше поколѣніе. Стрѣла прошибла голову моей матери и она умерла. Я укутанъ былъ въ покрывало, висѣвшее у ней на плечахъ и взятъ неприятелями. Священникъ выпросилъ меня у стражей: и года два, или три, училъ западнымъ наукамъ.

— Какъ же ты съ нимъ разстался?

— Я обокралъ его, отвѣчалъ Гайраддинъ очень спокойно. Онъ подмѣтилъ меня и побилъ. Я вонзилъ въ него ножъ, убѣжалъ въ лѣсъ и присталъ къ своимъ.

— Негодный! вскричалъ Кентень; какъ осмѣлился ты зарѣзать своего благодѣтеля?

— А на что мнѣ были его благодѣянія! Молодой Цыганъ не дворная собака, привыкшая лизать руку хозяина и ползать подъ его ударами изъ куска хлѣба. Онъ похожъ на волченка, посаженнаго на цѣпь, рветъ ее при первомъ случаѣ, растерзываетъ хозяина и возвращается въ свои лѣса.

Помолчавъ еще, молодой Шотландецъ, стараясь болѣе постигнуть характеръ и намѣренія такого подозрительнаго провожатаго, спросилъ Гайраддина:— Правда ли, что народъ его, хотя погруженный въ глубочайшее невѣжество, хвастаетъ познаніемъ будущаго, въ которомъ отказано мудрецамъ и философамъ просвѣщеннѣйшаго общества.

— Мы утверждаемъ ето, отвѣчалъ Гайраддинъ, и не даромъ.

— Но какъ этотъ даръ могъ быть удѣленъ такому презрѣнному племени?

— А я почему знаю? Я тогда стану отвѣчать тебѣ на етотъ вопросъ, когда ты мнѣ растолкуешь, отъ чего собака находитъ слѣдъ человѣка, а человѣкъ, благороднѣйшее животное, не можетъ идти слѣдомъ собаки. Ета власть, которая кажется тебѣ столь чудесною, врожденная нашему племени. По чертамъ лица и линіямъ руки мы можемъ предсказать будущую судьбу человѣка также легко, какъ по весеннему цвѣту дерева ты можешь сказать какіе плоды принесетъ оно въ свое время.

— Я сомнѣваюсь въ твоихъ познаніяхъ и требую доказательства.

— Не требуй, господинъ оруженосецъ. Къ какой бы вѣрѣ ты ни принадлежалъ, я могу сказать тебѣ, что Богиня, которой покланяешься, здѣсь.

— Молчи, вскричалъ Кентень внѣ себя отъ удивленія, ты жизнью будешь отвѣчать за каждое лишнее слово, кромѣ отвѣтовъ на мои вопросы. Можешь ли ты быть вѣрнымъ?

— Могу… все, что могутъ люди.

— Но захочешь ли ты быть такимъ?

— Еслибъ я поклялся, ты не больше бы мнѣ повѣрилъ, отвѣчалъ Гайраддинъ съ насмѣшливою улыбкою.

— Знаешь ли, что жизнь твоя въ моихъ рукахъ?

— Рази, и увидишь, боюсь ли я смерти.

— Могутъ ли деньги сдѣлать тебя вѣрнымъ?

— Нѣтъ, если я безъ нихъ невѣренъ.

— Чѣмъ же можно въ тебѣ увѣриться?

— Добрыми поступками.

— Клянусь хорошо обходиться съ тобою, если будешь вѣрно служить намъ во время путешествія.

— Не клянись. Не трать напрасно такого драгоцѣннаго товара. Я уже преданъ тебѣ.

— Какъ! вскричалъ Дюрвардъ еще съ большимъ удивленіемъ.

— Вспомни каштановыя деревья на берегу Шера. Жертва, которую ты хотѣлъ спасти, былъ Заметъ Мограбинъ, мой братъ.

— Однакожъ я вижу связь между тобою и людьми, умертвившими твоего брата; ибо одинъ изъ нихъ сказалъ мнѣ, что я найду тебя здѣсь; и вѣрно онъ же поручилъ тебѣ провожать етѣхъ дамъ.

— Что дѣлать? отвѣчалъ Гайраддинъ мрачно: ети люди обращаются съ нами, какъ собака пастуха съ баранами. Защищаетъ ихъ нѣсколько времени, водитъ куда хочетъ и наконецъ провожаетъ на бойню.

Кентеню послѣ удалось увѣришься, что Цыганъ не солгалъ въ этомъ случаѣ, и что стража придворнаго судьи, поставленная унимать кочующія толпы, которыя наводняли Королевство, имѣла съ ними тайныя сношенія, удерживалась на время отъ исполненія своей должности, а всегда кончала тѣмъ, что отправляла союзниковъ своихъ на висѣлицу. Этотъ родъ политическаго сношенія между ворами и служителями полиціи существовалъ по всѣмъ странамъ, для взаимной пользы обоихъ промысловъ и вовсе не чуждъ нашего отечества {Вальтеръ Скоттъ говоритъ о Шотландіи.}.

Дюрвардъ, разставшись съ проводникомъ, присоединился къ своему отряду, недовольный характеромъ Гайраддина и ничуть не довѣряя личнымъ его увѣреніямъ въ благодарности. Тогда онъ захотѣлъ узнать двухъ остальныхъ своихъ подчиненныхъ и къ сожалѣнію увидѣлъ, что они были глупы и столь же мало способны помогать ему своими совѣтами, сколь мало показали готовности содѣйствовать ему оружіемъ.

— Ну чтожь! Тѣмъ лучше, подумалъ Кейтель, возвышаясь мыслями надъ всѣми препятствіями, неразлучными съ его положеніемъ: мнѣ одному ета любезная дѣвушка будетъ всѣмъ обязана. Кажется, я безъ лишняго хвастовства могу надѣяться на свою руку и голову. Я видѣлъ отеческій домъ, пожираемый пламенемъ, видѣлъ отца и братьевъ умерщвленными посреди дымящихся развалинъ и не отступилъ на палецъ; сражался до послѣдней минуты. Теперь я двумя годами постарѣе и меня поощряетъ къ храбрости лучшее побужденіе сердца человѣческаго.

Рѣшившись вести себя сообразно этому намѣренію, Кентень показалъ такое вниманіе и дѣятельность во всю дорогу, какъ будто умножался, чтобы всюду поспѣть. Его любимое и чаще всего имъ занимаемое мѣсто было, разумѣется, подлѣ Графинь, которыя, отдавая справедливость его стараніямъ о своей безопасности, начинали разговаривать съ нимъ на короткой и дружеской ногѣ и казалось находили большое удовольствіе въ простосердечныхъ и остроумныхъ его разговорахъ. Но онъ никогда не допускалъ, чтобы прелестное ето обращеніе могло хотя немного помѣшать ему въ рачительномъ исполненіи должности.

Часто ѣхалъ онъ подлѣ Графинь, описывая жительницамъ плоской земли горы Грампіанскія и въ особенности красоты Гленъ-Улакина; столь же часто подъѣзжалъ онъ къ Гайраддину, разспрашивалъ его о дорогѣ и мѣстахъ роздыха и рачительно старался помнить его отвѣты, чтобы другими вопросами открыть, не умышляетъ ли онъ какой измѣны. Наконецъ, переходя къ задней стражѣ, онъ старался привязать къ себѣ двухъ спутниковъ своихъ привѣтными рѣчами, подарками и посуломъ другихъ наградъ по исполненіи порученія.

Такъ ѣхали они болѣе недѣли безлюдными «колодками и побочными тропинками для избѣжанія большихъ городовъ. Съ ними не случилось ничего примѣчательнаго, кромѣ нѣсколькихъ встрѣчъ съ кочующими толпами Цыганъ, которые ихъ не трогали, видя въ провожатомъ своего земляка; съ отставшими солдатами, а можетъ быть и разбойниками, которые не смѣли нападать на людей, столь хорошо вооруженныхъ, или съ полицейскими разъѣздами. Король, употреблявшій мечь и огонь для исцѣленія и закрытія язвъ общественныхъ, высылалъ ету стражу на истребленіе нестройныхъ полчищъ, грабившихъ Францію. Онѣ безъ затрудненія пропускали странниковъ и ихъ прикрытіе, въ силу пропуска, который самъ Король для етато далъ Дюрварду.

Вообще останавливались въ монастыряхъ, обязанныхъ по учрежденію своему принимать молельщиковъ; а извѣстно, что настоящая цѣлъ путешествія двухъ Графинь была сокрыта подъ спитъ предлогомъ. Даже не должно было докучать пилигримамъ разспросами о ихъ санѣ и званіи, ибо многіе знатные люди желали оставаться неизвѣстными во время исполненія какого-нибудь обѣта. По приѣздѣ, Графини Круа обыкновенно уходили въ свою комнату подъ видомъ усталости; а Кентень, исполняя должность дворецкаго, старался о доставленіи имъ всего нужнаго, съ дѣятельностію, избавляющею ихъ отъ всякихъ хлопотъ и съ поспѣшностію, которая умножала чувства привязанности и благодарности тѣхъ, о комъ онъ такъ заботился.

Всѣ Цыгане слыли идолопоклонниками, бродягами, людьми занятыми тайными науками и потому вездѣ стоило большаго труда испросить проводнику, принадлежащему къ етой шайкѣ, пропускъ даже въ наружныя зданія, находящіяся на переднемъ монастырскомъ дворѣ, гдѣ останавливались путешественники, ибо его присутствіемъ не хотѣли осквернять столь святыя мѣста. ето приводило въ большое замѣшательство Кентеня Дюрварда, ибо съ одной стороны онъ считалъ необходимымъ не озлоблять человѣка, знавшаго тайну ихъ путешествія, а съ другой непремѣнно хотѣлъ рачительно за нимъ присматривать, хотя изподтишка, чтобы по возможности не позволять ему ни съ кѣмъ сообщенія. А ето было бы невозможно, если бы Гайраддинъ останавливался не въ самыхъ монастыряхъ. Ему даже казалось, что Гайраддинъ добивался быть выгнаннымъ, ибо вмѣсто того, чтобы оставаться спокойно въ отведенномъ ему уголкѣ, онъ старался заговаривать съ бѣльцами и молодыми братьями: его штуки и пѣсни очень ихъ забавляли и ни чуть не нравились старшимъ монахамъ, такъ, что часто Дюрварду должно было употреблять всю власть свою надъ Цыганомъ и даже прибѣгать къ угрозамъ, для умѣренія слишкомъ вольной его веселости, и всячески упрашивать начальниковъ не выгонять ету невѣрную собаку. Однакожь ему удавалось искусно извинять неблагочиніе своего провожатаго, говоря, что можетъ быть пребываніе въ священныхъ мѣстахъ, а пуще всего сообщество набожныхъ людей, внушатъ ему лучшія правила и заставятъ пристойнѣе вести себя.

Не смотря на ето, въ десятый, или двенадцатый день ихъ путешествія, по вступленіи во Фландрію по близости отъ Намура, всѣ старанія Дюрварда не могли остановить слѣдствій соблазна, произведеннаго невѣрнымъ его провожатымъ. Мѣстомъ дѣйствія былъ Францисканскій монастырь, въ которомъ настоятель былъ самыхъ строгихъ правилъ. Послѣ долгой нерѣшимости, которую Дюрварду очень трудно было побѣдить, какъ въ такомъ случаѣ и должно было ожидать, онъ выпросилъ наконецъ негодному Цыгану пристанище въ отдѣленномъ зданіи, гдѣ жилъ бѣлецъ, исправляющій должность садовника. Обь дамы, но обыкновенію, удалились въ свою комнату, а настоятель, имѣвшій нѣкоторыхъ родственниковъ въ Шотландіи и кромѣ того любившій поговорить о своей землѣ, пригласилъ Кентеня, котораго наружность и поведеніе ему понравились, къ себѣ въ келью на закуску.

Дюрвардъ, видя что настоятель человѣкъ умный, воспользовался етимъ случаемъ, чтобы постараться узнать о положеніи дѣлъ въ Литтихскомъ владѣніи; ибо все, слышанное имъ въ послѣдніе дни, заставляло его опасаться несчастнаго окончанія путешествію двухъ Графинь и сомнѣваться въ дѣятельномъ покровительствѣ Епископа, если бы онѣ и приѣхали къ нему. Отвѣты настоятеля на его вопросы были не слишкомъ утѣшительны.

— Литтихскіе жители, сказалъ онъ ему, богатые мѣщане, которые, какъ древле Іиуй, отолстѣли и позабыли Бога. Они возгордились сердцемъ отъ своего богатства и преимуществъ. Многократно ссорились съ Герцогомъ Бургундскимъ, верховнымъ своимъ повелителемъ, за налоги, которыхъ онъ съ нихъ требовалъ, и льготы, на которыя они предъявляютъ права свои. Ети ссоры часто превращались въ явные мятежи, и Герцогъ, человѣкъ пылкій и неукротимый въ гнѣвѣ своемъ поклялся, что при первомъ оскорбленіи, ему нанесенномъ, возобновитъ надъ Литтихомъ запустѣніе Вавилонское и паденіе Тирское, и дастъ ужасный примѣръ и урокъ всей Фландріи.

— А по всему мною слышанному, сказалъ Кентень, онъ способенъ исполнить ету клятву, такъ что Литтихцы вѣрно побоятся доставить ему случай.

— Должно бы на ето надѣяться, отвѣчалъ настоятель, и ето здѣсь ежедневная молитва всѣхъ добрыхъ людей, которымъ не хотѣлось бы, чтобы человѣческая кровь пролива я асъ, какъ вода ключевая; и чтобы Христіане гибли безъ покаянія, не успѣвъ примириться съ Небомъ. И потому добрый Епископъ денно и нощно старается о сохраненіи мира, какъ должно служителю олтаря. Но… Тутъ почтенный настоятель, глубоко вздохнулъ и не докончилъ рѣчи.

Дюрвардъ очень скромно замѣтилъ, какъ важно для провожаемыхъ имъ дамъ собрать точнѣйшія свѣденія о внутреннемъ положеніи страны, и прибавилъ, что поясненіе етаго. предмета будетъ со стороны преподобнаго отца подвигомъ Христіанскаго милосердія.

— Я не охотно говорю объ етомъ предметѣ, отвѣчалъ настоятель, ибо слова, произнесенныя даже въ углу противъ сильныхъ земли, могутъ найти крылатаго гонца, готоваго отнести все имъ въ слухъ. Врочемъ, чтобы по малой возможности моей услужить тебѣ, добрый молодой человѣкъ и етѣмъ богобоязливымъ госпожамъ, совершающимъ святое путешествіе, я стану говорить откровенно.

Тутъ онъ озрѣлся осторожно и продолжалъ тихо, какъ бы опасаясь, чтобы его не подслушали.

— Литтихцовъ тайно поощряютъ къ частымъ мятежамъ слуги Веліаловы, которые увѣряютъ, надѣюсь ложно, что посланы нашимъ Христіаннѣйшимъ Королемъ, который конечно слишкомъ достоинъ етаго названія, смущать сосѣднюю землю. Дѣло въ томъ однакожг; что имя его всегда въ устахъ разсѣвающихъ неудовольствіе и распаляющихъ умы Липтіихцевъ. Кромѣ того есть въ окружности благородный владѣтель, знаменитый во брани, но истинный камень соблазна въ другомъ отношеніи. Соблазнъ и камень преткновенія между Бургундіею и Фландріею. Имя его Вильгельмъ Ла-Маркъ.

— Прозванный Вильгельмомъ Длиннобородымъ, сказалъ Кентень, или Вепремъ Арденскимъ?

— И не напрасно дано ему ето прозваніе, сынъ мой; ибо онъ подобенъ вепрю дубравному, попирающему встрѣчныхъ ногами и клыками терзающему ихъ. Онъ собралъ себѣ шайку болѣе чѣмъ изъ тысячи человѣкъ, похожихъ на него, то есть презирающихъ всякую власть гражданскую и духовную; съ помощію ихъ онъ держится независимо отъ Герцога Бургундскаго и удовлетворяетъ своимъ и ихъ надобностямъ грабительствами и насиліями, которыми угнетаетъ безъ различія мірянъ и духовенство, и налагаетъ руку на помазанныхъ господнихъ, вопреки заповѣдямъ священнаго писанія. Даже и скудную обитель нашу обложилъ данью серебра и золота для выкупа жизни нашей и нашихъ братій; на ето требованіе мы отвѣчали прошеніемъ, писаннымъ по Латынѣ, въ которомъ изъясняемъ невозможность нашу удовлетворить его. Не смотря на ето, Вильгельмъ Длиннобородый, столь же мало знающій науки словесныя, какъ и правила человѣколюбія, съ насмѣшкою отвѣчалъ намъ: если не заплатите, то выжгу обитель вашу.

— Вамъ не трудно было, отецъ мои, понять етотъ отвѣтъ.

— Увы! сынъ мой, страхъ и необходимость искусные толкователи. Мы принуждены были превратить въ слитки свои серебряные сосуды, для утоленія жадности вождя немилосердаго. Да воздастъ ему Небо седмерицею! Да погибнетъ нечестивый! Аминь! Аминь! Проклятіе злодѣю!

— Меня удивляетъ, что Герцогъ Бургундскій, при всей крѣпости и силѣ своей, не загоняетъ етаго вепря за такія явныя опустошенія.

— Увы! сынъ мой, Герцогъ теперь въ Пероннѣ, собираетъ своихъ сотниковъ и тысячниковъ на войну съ Франціею, и чрезъ посланную Небомъ распрю между двумя великими Государями, страна сія остается добычею низшихъ притѣснителей. Но напрасно Герцогъ не заботится о изцѣленіи стой внутренней заразы, ибо еще недавно етотъ Вильгельмъ Ла-Маркъ имѣлъ открытыя сношенія съ Руслеромъ и Павильономъ, начальниками недовольныхъ въ Литтихѣ, и должно опасаться, чтобъ онъ скоро не подбилъ ихъ на какую нибудь крайность.

— Но развѣ Епископъ Литтихскій не имѣетъ довольно власти для покоренія етаго безпокойнаго мятежника? Вашъ отвѣтъ на етотъ вопросъ, преподобный отецъ, очень важенъ для меня.

— Епископъ, сынъ мой, владѣетъ мечемъ Святаго Петра, равно какъ и его ключами. Онъ облеченъ властію свѣтскаго Государя и пользуется могущественнымъ покровительствомъ дома Бургундскаго, какъ въ качествѣ церковнослужителя властію духовною: и поддерживаетъ сугубый етотъ санъ достаточнымъ количествомъ добрыхъ воиновъ и оруженосцевъ. Етотъ Вильгельмъ Ла-Маркскій воспитанъ въ его домѣ и осыпанъ его благодѣяніями. Но даже при дворѣ Епископа далъ волю жестокому и кровожадному своему праву и прогнанъ за умерщвленіе одного изъ важнѣйшихъ Епископскихъ служителей. Изгнанный изъ Литтиха съ запрещеніемъ являться на глаза доброму Епископу, онъ съ тѣхъ поръ сталъ постояннымъ и непримиримымъ врагомъ его; и теперь, мнѣ больно вымолвить, препоясалъ чресла свои и облекся на него бронею мести.

— И такъ вы считаете положеніе етаго почтеннаго Епископа опаснымъ? спросилъ Кентень съ безпокойствомъ.

— Увы! сынъ мой, отвѣчалъ добрый Францисканецъ, есть ли кто нибудь, или что нибудь, въ семъ бренномъ мірѣ, чегобъ не должно полагать въ опасности? Но сохрани

Боже, чтобъ я сказалъ, что почтенный Епископъ находится въ неизбѣжной опасности. У него довольно денегъ, вѣрные совѣтники, храброе войско; и сверхъ того проѣхавшій вчера здѣсь гонецъ сказывалъ намъ, что Герцогъ, по просьбѣ Епископа, послалъ ему ето воиновъ. Этой дружины съ людьми, принадлежащими къ каждому копейщику, достаточно для сопротивленія Вильгельму Ла-Марку, котораго имя да погибнетъ съ шумомъ. Аминь!

Разговоръ ихъ былъ прерванъ ключаремъ, который едва внятнымъ отъ гнѣва голосомъ обвинялъ Цыгана въ ужаснѣйшихъ неистовствахъ противъ молодыхъ братій. Онъ пѣлъ имъ разныя пѣсни, въ которыхъ упоминалось только о суетѣ мірской и нечистыхъ наслажденіяхъ, а пуще всего занимался ворожбою и предсказывалъ имъ неприличныя вещи.

Настоятель молча выслушалъ етѣ обвиненія, какъ бы онѣмѣвъ отъ ужаса при повѣствованіи такихъ великихъ преступленій. Когда ключарь окончилъ свой разсказъ, онъ вышелъ на монастырскій дворъ и приказалъ бѣльцамъ, подъ опасеніемъ духовнаго наказанія за неповиновеніе, вооружиться бичами и метлами и прогнать нечестиваго изъ священной ограды.

Етотъ приговоръ тотчасъ былъ исполненъ въ присутствіи Дгорварда, который хотя и не доволенъ былъ етимъ приключеніемъ, однакожь не заступился за Гайраддина, предвидя, что заступленіе его будетъ недѣйствительно.

Однакожь наказаніе виновнаго надѣлало, не смотря на увѣщанія настоятеля, болѣе смѣха, чѣмъ страха. Цыганъ бѣгалъ по двору во всѣ стороны, посреди криковъ своихъ преслѣдователей и unма ударовъ, изъ коихъ одни не доставали его, ибо даны были людьми, не желавшими достать; другихъ избѣгалъ онъ проворствомъ; и мужественно и смиренно терпѣлъ малое число тѣхъ, которые ложились ему на сипну и на плеча. Безпорядокъ былъ тѣмъ смѣшнѣе и шумнѣе, что Гайраддина гоняли сквозь строй воины неопытные, которые часто, вмѣсто виновнаго, поражали другъ друга. Наконецъ настоятель, желая кончить ету сцену, болѣе соблазнительную, чѣмъ поучительную, приказалъ отворить вороша, и Цыганъ, бросясь съ быстротою молніи въ этотъ выходъ, воспользовался луннымъ свѣтомъ, чтобы проститься съ монастыремъ.

Въ ето время подозрѣніе, нѣсколько разъ приходившее на мысль Дюрварду, представилось ему съ новою силою. Въ етотъ же самый день Гайраддинъ обѣщалъ ему вести себя въ монастыряхъ пристойнѣе и скромнѣе прежняго. Однакожъ не только не исполнилъ своего обѣщанія, по еще велъ себя дерзче и развратнѣе, чѣмъ когда либо. И такъ вѣроятно онъ ето сдѣлалъ не безъ намѣренія; не смотря на пороки свои, Цыганъ точно имѣлъ здравый разсудокъ и когда хотѣлъ умѣлъ управлять собою. Не хотѣлось ли ему повидаться съ своими земляками, или съ кѣмъ другимъ; а какъ днемъ етому препятствовалъ надзоръ Кентеня, то не употребилъ ли онъ етой хитрости, чтобы ночью быть выпишу изъ монастыря?

Едва ето подозрѣніе пришло на мысль Дюрварду, опъ, всегда быстрый въ своихъ движеніяхъ, рѣшился слѣдовать за битымъ Цыганомъ и какъ можно скрытнѣе развѣдать, что съ нимъ будетъ. И потому лишь Цыганъ переступилъ за ворота монастырскія, Кентень очень коротко объяснилъ настоятелю необходимость не терять изъ вида своего провожатаго и стрѣлою полетѣлъ за нимъ.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Подстереженный шпіонъ.

По выходѣ изъ монастыря, Дюрвардъ примѣтилъ при лунномъ свѣтѣ поспѣшное удаленіе Цыгана, бѣгущаго черезъ деревню съ быстротою собаки, чующей арапникъ; а потомъ увидѣлъ, что онъ немного подалѣ своротилъ на лугъ.

— Товарищъ мой бѣжитъ скоро, сказалъ Кентень самъ себѣ, но ему надобно бѣжать еще скорѣе, чтобъ уйти отъ быстрѣйшихъ ногъ, когда-либо топтавшихъ траву Гленъ-Улакина.

Снявъ по счастію епанчу и вооруженіе, горный Шотландецъ могъ показать быстроту, которой не было равной въ его землѣ, и которая, не смотря на ускоренный бѣгъ Цыгана, должна была скоро соединить ихъ.

Однакожъ не того хотѣлось Кентеню; ибо онъ желалъ болѣе открыть его намѣренія, чѣмъ помѣшать имъ. Его болѣе утвердило въ стой мысли то, что Цыганъ продолжалъ бѣжать съ равномѣрною скоростію, даже когда прошло первое стремленіе его побѣга; по етому казалось, что предметъ его не просто означаетъ человѣка, прогнаннаго почти въ полночь, нечаянно, изъ хорошаго убѣжища и который бы естественно долженъ только искать другаго. Кентень послѣдовалъ за нимъ, не бывъ примѣченъ, ибо Цыганъ ни разу не оглянулся; но пройдя лугъ, остановился у ручья, котораго берега обросли ольхами и ветлами, и затрубилъ въ рогъ; однакожь осторожно и не. усиливая звука. Свистъ, раздавшійся невдалекѣ, тотчасъ отвѣчалъ ему.

— Ето свиданіе, подумалъ Кентень; но какъ подойти и подслушать, что будетъ? Шумъ шаговъ моихъ и вѣтвей, которыя надобно будетъ разводить, измѣнитъ мнѣ, если не остерегусь. Однакожь, клянусь Св. Андреемъ, что я ихъ подкараулю, какъ серпъ Гленъ-Ислы. Я докажу имъ, что не даромъ учился охотѣ. Они сошлись; двое, мнѣ не выгодно, если меня примѣтятъ и если у нихъ неприязненное въ головѣ, чего по всему должно опасаться, остережемся, чтобы Графиня Изабелла не лишилась бѣднаго друга своего. Что я говорю? Онъ бы не стоилъ етаго названія, если бы не былъ готовъ сразиться за нее съ дюжиной такихъ негодяевъ. Помѣрившись мечемъ съ Дюнуа, съ лучшимъ Рыцаремъ во всей Франціи, долженъ ли я бояться толпы стихъ бродягъ? Полно! Осторожность и мужество; и съ помощію Бога и Св. Андрея, они увидятъ, что я сильнѣе и хитрѣе ихъ.

Рѣшившись и пользуясь хитростію, къ которой привыкъ въ лѣсной охотѣ, онъ вошелъ въ ручей, котораго воды, мѣняя глубину, то едва покрывали ему ступни, то доходили до колѣна и такимъ образомъ пошелъ тихо, закрытый древесными вѣтвями, сплетенными сводомъ надъ его головою; шумъ шаговъ его сливался съ журчаніемъ воды: (такъ часто мы сами прежде подкрадывались къ гнѣзду чуткаго ворона). Такъ непримѣченный, подошелъ онъ довольно близко, чтобы слышать голоса двухъ людей, за которыми хотѣлъ наблюдать; но не различалъ словъ. Случившись въ ету минуту подъ величественной плакучей ивой, которой вѣтви падали на самую поверхность воды, онъ схватился за одну изъ крѣпчайшихъ и собравъ всю свою ловкость, силу и проворство поднялся безъ шуму на самую вершину дерева и сѣлъ на развилинѣ главныхъ вѣтвей, не боясь быть примѣченнымъ.

Тутъ онъ увидѣлъ, что Гайраддинъ говорилъ съ однимъ изъ своихъ земляковъ^, но къ крайнему своему неудовольствію увѣрился въ тоже время, что онъ не понимаетъ вовсе ихъ языка. Они много смѣялись; а какъ Гайраддинъ показалъ видъ будто хочетъ убѣжать, а послѣ потеръ себѣ плеча, то онъ и заключилъ, что предметомъ повѣствованія были побои, полученныя Цыганомъ до побѣга изъ монастыря.

Вдругъ въ нѣкоторомъ разстояніи послышался еще свистъ. Гайраддинъ отвѣчалъ на него, затрубивъ въ рогъ, какъ по своемъ прибытіи, и нѣсколько минутъ спустя на сцену явилось новое лицо. Ето былъ человѣкъ высокой, крѣпкой, видомъ солдатъ и котораго могучіе члены составляли разительную противоположность съ низкимъ станомъ и худощавостію двухъ Цыганъ. Широкая перевязь, черезъ плечо, поддерживала большую саблю. Его исподница, покрытая прорѣзами, изъ которыхъ высовывались шелковыя и тафтяныя разноцвѣтныя прошвы, по крайней мѣрѣ пятью стами застежками изъ лентъ была прикрѣплена къ узкому камзолу изъ буйволовой кожи, на правомъ рукавѣ котораго видна была серебреная бляха, съ изображеніемъ кабаньей головы, что означало начальника, у коего онъ служилъ. Изъ подъ весьма маленькой и надѣтой на одно ухо шапки видны были густыя курчавые волосы, осѣняющіе его широкое лицо и сливающіеся съ бородою такой же ширины и почти четырехъ дюймовъ длины. Въ рукѣ держалъ онъ длинное копье и весь нарядъ его показывалъ одного изъ тѣхъ Нѣмецкихъ смѣльчаковъ, извѣстныхъ подъ именемъ ландскнехтовъ, которые тогда составляли важную часть пѣхоты. Ети наемники были воины жестокіе, помышлявшіе только о грабежѣ; между ними ходила вздорная сказка, что одного копейщика не пустили на небо, за его пороки, и не приняли въ адъ за мятежной, сварливой и непокорный правъ: и потому они вели себя, какъ люди, не помышляющіе о небѣ и не боящіеся ада.

— Доннеръ ундъ блитцъ! вскричалъ онъ подходя; за чѣмъ ты заставилъ меня потерять три ночи, ожидая тебя?

— Я не могъ прежде видѣться съ тобою, мейнъ геръ, отвѣчалъ Гайраддинъ съ покорностію. Молодой Шотландецъ, у котораго глаза быстры, какъ у рыси, примѣчаетъ за малѣйшими моими движеніями. Онъ уже меня подозрѣваетъ, а сели подозрѣнія его оправдаются, то я погибшій человѣкъ и онъ опять повезетъ етѣхъ женщинъ во Францію.

— Васъ генкеръ! сказалъ копейщикъ; насъ трое, завтра нападемъ на нихъ, отнимемъ женщинъ, да и только. Ты сказывалъ мнѣ, что оба стража трусы, такъ вы съ товарищемъ займитесь ими; а я, деръ Тейфель! примусь за рысьи глаза.

— Ето тебѣ будешь не такъ-то легко, сказалъ Цыганъ; кромѣ того, что драка не наше дѣло, етотъ молодецъ потягался съ лучшимъ Французскимъ Рыцаремъ и вышелъ съ честью. Я своими глазами видѣлъ, что онъ плотно прижалъ Дюнуа.

— Гавелъ ундъ штурмветтеръ! вскричалъ Нѣмецъ; ты говоришь ето отъ трусости.

— Я не трусливѣе тебя, меинъ геръ; но еще повторяю, что драться не мое дѣло. Если ты останешься въ засадѣ на условленномъ мѣстѣ, то хорошо; если жь нѣтъ, то я безопасно провожу ихъ во дворецъ Епископа; и Вильгельмъ Ла-Маркъ легко можетъ ихъ тамъ отыскать, если онъ вполовину такъ силенъ, какъ хвастался за недѣлю.

Поцъ таузендъ! Мы также сильны и еще сильнѣе. Но слышно, что Бургундецъ прислалъ ето копейщиковъ; такъ видишь ли, по пяти человѣкъ на копье выходитъ ровно пять сотъ; а въ такомъ случаѣ, деръ Тейфель! они гораздо скорѣе захотятъ искать насъ, нежели мы находить ихъ, потому что у Епископа доброе войско, да, войско доброе.

— Такъ оставайтесь при засадѣ у креста трехъ волхвовъ, или отказывайтесь отъ своего намѣренія.

— Отказаться отъ намѣренія! отказаться увезти богатую наслѣдницу въ жены нашему благородному начальнику! Деръ Тейфель! Я скорѣй полѣзу на приступъ въ адъ! Мейне зееле! Мы всѣ скоро сдѣлаемся Принцами и Герцогами; будемъ имѣть хорошій погребъ, кучу Французскихъ денегъ, а можетъ быть въ придачу и молоденькихъ красавицъ, когда Бородачу будетъ ихъ довольно.

— Стало засада у креста Трехъ волхвовъ остается въ своей силѣ?

— Мейнъ готъ, разумѣется. Поклянемся ихъ привезти туда, и какъ онѣ слѣзутъ съ лошадей и станутъ на колѣни передъ крестомъ, что всѣ дѣлаютъ, кромѣ такихъ поганыхъ язычниковъ, каковъ ты, мы нападемъ на нихъ и женщины наши.

— Очень хорошо, но я обѣщалъ взять ето дѣло на себя не иначе, какъ съ условіемъ, чтобъ не трогали ни одного волоска на головѣ етаго молодаго человѣка. Если ты въ этомъ поклянешься мнѣ тремя волхвами, что въ Кельнѣ, я поклянусь тебѣ семью спящими вѣрно помогать во всемъ прочемъ. А если ты не исполнишь своей клятвы, то заранѣе сказываю, что семь Спящихъ будутъ будить тебя семь ночей, съ ряду, а на восьмую удушатъ и пожрутъ.

— Но, доннеръ ундъ гагель! отъ чего ты такъ безпокоишься о жизни етаго молодаго человѣка? Онъ не твоей крови, не твоего народа.

— Что тебѣ за нужда, честный Генрихъ? Иной любитъ рѣзать людей, а другой спасать ихъ шею. И такъ, поклянись мнѣ, что ето не будетъ стоить ему ни жизни, ни малѣйшей раны, или я клянусь блестящими Альдебараномъ, что дѣло не пойдетъ далѣе. Клянись мнѣ тремя Волхвами Кельнскими, ибо я знаю что ты не дорожить прочими клятвами.

— Ты, право, забавенъ! сказалъ Нѣмецъ. Ну изволь! я клянусь….

— Постой, вскричалъ Гайраддинъ; на право кругомъ, храбрый копейщикъ, лицемъ къ Востоку, чтобы три Волхва тебя услышали.

Воинъ поклялся, какъ было приказано, и потомъ сказалъ, что будетъ въ засадѣ и что мѣсто самое приличное, ибо только въ пяти миляхъ отъ того, гдѣ они тогда были.

— Но, продолжалъ онъ, чтобы дѣло было вѣрнѣе, мнѣ кажется не худо поставить нѣсколько молодцовъ въ лѣво отъ трактира, чтобы напасть на нихъ, если вздумаютъ тамъ ѣхать.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Цыганъ, подумавъ немного; видъ стихъ солдатъ можетъ встревожить Намурской гарнизонъ и тогда будетъ сомнительное сраженіе, вмѣсто вѣрнаго успѣха. При томъ же они поѣдутъ правымъ берегомъ Мааса, ибо я могу вести ихъ какъ захочется, а этотъ горный Шотландецъ, не смотря на свою недовѣрчивость, во всемъ слушается меня и ни разу не спрашивалъ ни кого о дорогѣ, по которой должно ѣхать. Правда, что я данъ ему вѣрнымъ другомъ, человѣкомъ въ которомъ ни кто не сомнѣвался, не узнавъ его нѣсколько.

— Теперь, другъ Гайраддинъ, сказалъ копейщикъ, я хочу предложишь тебѣ маленькой вопросъ. А не понимаю, какъ вы съ братомъ хвалитесь своимъ колдовствомъ, звѣздочетствомъ, а онъ не угадалъ, что будетъ повѣшенъ. Не странно ли ето?

— Я скажу тебѣ, Генрихъ, возразилъ Цыганъ, что еслибъ я зналъ, что у брата достанетъ глупости пересказывать Герцогу Бургундскому тайны Короля Людовика, то предсказалъ бы смерть его также вѣрно, какъ хорошую погоду въ Іюлѣ. У Людовика есть руки и уши при Бургундскомъ дворѣ, а Герцогъ имѣетъ нѣсколькихъ совѣтниковъ, для которыхъ звукъ Французскаго золота также приятенъ, какъ для тебя запахъ бутылки. Но прощай и непремѣнно будь на условленномъ мѣстѣ. Мнѣ на разсвѣтѣ должно ожидать моего Шотландца на летъ стрѣлы отъ монастыря, иначе онъ будетъ подозрѣвать меня въ отлучкѣ, не выгодной для ихъ путешествія.

— Не льзя жъ тебѣ уйти, не выпивъ со мною на дорогу, сказалъ Нѣмецъ. О! да я и забылъ, что ты глупъ и пьешь одну воду какъ низкой поклонникъ Магомета и Термаганта.

— Ты самъ просто рабъ вина и бутылки, сказалъ Цыганъ. Я удивляюсь, что жаждущіе крови ввѣряютъ тебѣ исполненіе насильствѣ, придуманныхъ умнѣйшими головами. Кто хочетъ знать чужія мысли, или скрывать свои, тотъ не долженъ пить вина. Но: къ чему учить тебя, вѣчно жаждущаго, подобно пескамъ Аравійскимъ. Прощай, возьми съ собой товарища моего Туиско; если увидятъ, что онъ бродитъ около монастыря, то могутъ получить подозрѣнія.

Тутъ знаменитые союзники разстались, поклявшись снова не пропускать свиданія, назначеннаго у Креста трехъ волхвовъ.

Дюрвардъ провожалъ ихъ глазами, пока, ушли изъ вида, потомъ слѣзъ съ дерева. Сердце его билось при мысли, какъ близка была прекрасная Графиня сдѣлаться жертвою такого измѣнническаго заговора, котораго можетъ быть еще и нельзя, избѣгнуть.— Чтобъ, возвращаясь въ монастырь, не встрѣтиться съ Гайраддиномъ, онъ сдѣлалъ большой обходъ, подвергаясь дурнымъ переправамъ.

Дорогой, онъ внимательно разсуждалъ, что дѣлать. Слыша признаніе Гайраддина въ измѣнѣ, онъ тотчасъ было рѣшился убить его по окончаніи совѣщанія и по достаточномъ отдаленіи, товарищей; послышавъ попеченія его о спасеніи своей жизни, почувствовалъ что ему тяжело будетъ наказать измѣнника, какъ слѣдовало за такое предательство. И потому рѣшился щадить жизнь его и даже если возможно имѣть его по прежнему провожатымъ, но совсѣмъ предосторожностями, нужными для безопасности прекрасной Графини, которой поклялся посвятить жизнь свою.

Но что должно было дѣлать? Графини не могли удалиться ни въ Бургундію, изъ которой принуждены были бѣжать; ни во Францію, откуда были почти высланы. Буйство Герцога Карла, въ первой землѣ, едва ли было для нихъ опаснѣе, чѣмъ холодная и тиранская политика Короля въ другой. Размысливъ хорошенько, Дюрвардъ не могъ, придумать ничего лучше, какъ избѣжать засады, избравъ путемъ лѣвой берегъ Мааса, для проѣзда въ Литтихъ, гдѣ Графини, по первому своему начертанію останутся подъ покровительствомъ добродѣтельнаго Епископа. Не льзя было сомнѣваться, что етотъ служитель церкви захочетъ имъ покровительствовать, а если получилъ въ помощь ето воиновъ, то и будетъ имѣть возможность. Во всякомъ случаѣ, если опасности, которымъ подвергали его нападенія Вильгельма Ла-Маркскаго и мятежи города Литтиха, сдѣлаются неминуемыми, то онъ всегда можетъ отослать несчастныхъ Графинь въ Германію, подъ приличнымъ прикрытіемъ.

Наконецъ, ибо какой человѣкъ оканчивалъ размышленіе, не обратившись на самаго себя? Кентень подумалъ, что Король Людовикъ хладнокровно осуждая его на смерть, или плѣненіе, освободилъ отъ всякой обязанности въ отношеніи къ Французскому престолу и онъ твердо рѣшился болѣе не служить ему. Вѣрно Епископъ Литтихской нуждался въ воинахъ; а покровительствомъ прекрасныхъ Графинь, которыя теперь, а особливо Графния Амелина, обращались съ нимъ очень коротко, онъ могъ получить отъ него какое нибудь начальство, или даже порученіе проводишь Графинь Круа въ мѣсто безопаснѣйшее, чѣмъ Литтихъ и его окрестности. Наконецъ, онѣ собирались, хотя какъ бы въ шутку, вооружить вассаловъ Графини Изабеллы, что дѣлали многіе владѣльцы въ ети смутныя времена, и укрѣпить замокъ ея, чтобы онъ могъ противостать всякому нападенію; онѣ шутя спрашивали его, хочетъ ли онъ быть ихъ сенешалемъ и занимать ето опасное мѣсто; а какъ онъ принялъ предложеніе съ усердіемъ и поспѣшностію, то позволили ему поцѣловать ихъ руки въ знакъ опредѣленія къ стой почетной и довѣренной должности. Ему показалось даже, что прелестная рука Графини Изабеллы дрожала, когда уста его прижимались къ ней крѣпче и долѣе, чѣмъ позволяло обыкновеніе, и что въ глазахъ и на лицѣ ея примѣтно было нѣкоторое замѣшательство, когда она приняла свою руку. Чего не могло выдти изъ етаго? и какой храбрый человѣкъ, въ лѣта Кентеневы, не подчинилъ бы нѣсколько своего рѣшенія такимъ размышленіямъ?

Рѣшивши ето, ему надобно было размыслить о томъ, какъ поступить съ невѣрнымъ Цыганомъ. Онъ отвергъ первую мысль свою убить его въ томъ же лѣсу, но взять другаго проводника и отпустить его значило бы послать предателя въ лагерь къ Вильгельму Ла-Маркскому съ извѣстіемъ о ихъ путешествіи. Онъ думалъ было ввѣришься настоятелю и просить его о задержаніи Цыгана, пока они успѣютъ доѣхать до Литтиха, по размысливъ, не посмѣлъ сдѣлать такого предложенія человѣку, котораго старость необходимо сдѣлала робкимъ, и который, почитая безопасность монастыря важнѣйшею своею обязанностію, трепеталъ при одномъ имени вепря Арденскаго.

Наконецъ онъ выбралъ планъ, на который тѣмъ болѣе могъ надѣяться, что исполненіе зависѣло только отъ него; а себя чувствовалъ онъ способнымъ на все для успѣха своего-дѣла. Съ сердцемъ, исполненнымъ смѣлости и твердости, хотя и не обманывая себя на щетъ опасностей своего положенія, Кентень могъ сравниться съ человѣкомъ, несущимъ ношу, которой онъ чувствуетъ всю тягость, не полагая однакожъ ея выше силъ обоихъ, етотъ планъ уже былъ готовъ въ умѣ его, когда онъ подошелъ къ монастырю.

Онъ тихо постучался въ ворота, братъ, поставленный настоятелямъ ждать его, отперъ и сказавъ, что вся братія должна пробыть до свѣта въ церкви, умоляя Бога о прощеніи различныхъ соблазновъ, случившихся прошедшимъ вечеромъ въ обители, предложилъ Кентеню участвовать въ ихъ богоугодныхъ занятіяхъ; но платье молодаго Шотландца было такъ вымочено, что онъ долгомъ почелъ отказаться отъ етаго предложенія и просилъ позволенія сѣсть въ кухнѣ у огня, чтобы просушить платье до отъѣзда. При томъ же ему хотѣлось, чтобы Цыганъ при свиданіи не примѣтилъ въ немъ ничего, могущаго подать подозрѣніе о его ночномъ походѣ.

Почтенный братъ не только согласился на его просьбу, но и самъ захотѣлъ съ нимъ бесѣдовать; чему Кентень обрадовался тѣмъ болѣе, что хотѣлъ развѣдать нѣсколько о двухъ дорогахъ, о которыхъ узналъ изъ разговора Цыгана съ копейщикомъ.

Монахъ, часто посылаемый по дѣламъ внѣ монастыря, лучше всей братіи могъ отвѣчать на вопросы Кентеня объ етомъ предметѣ, но прибавилъ, что какъ добрыя молельщицы, дамы, которыхъ онъ провожалъ, должны ѣхать правымъ берегомъ Мааса для поклоненія Кресту трехъ Волхвовъ поставленному на мѣстѣ гдѣ Святыя мощи Гаспара, Мельхіора и Бальтазара останавливались во время пренесенія своего въ Кельнъ и творили многія чудеса..

Кентень отвѣчалъ ему, что етѣ набожныя дамы рѣшились съ, величайшею точностію посѣщать всѣ святыя мѣста своего путешествія и вѣрно поклонятся Кресту, трехъ Волхвовъ, ѣдучи въ Кельнъ или возвращаясь оттуда, но слышали что опасно ѣхать правымъ берегомъ Мааса, ибо по немъ, разъѣзжаютъ воины жестокаго Вильгельма Ла-Марка.

— Избави Богъ, вскричалъ братъ Францискъ, если вепрь Арденскій опять заложилъ свою берлогу такъ близко отъ насъ! Впрочемъ, если ето и правда, то рѣка Маасъ довольно широка и можетъ служишь порядочною стѣною между имъ и нами.

— Но она не будетъ стѣною между етѣми дамами и тѣмъ бродягою, отвѣчалъ Кентень, если мы, переѣхавъ ее, отправимся правымъ берегомъ.

— Небо защититъ преданныхъ ему, молодой человѣкъ, возразилъ монахъ.

Не смотря на послѣднее замѣчаніе, Кетнень рѣшился по возможности не подвергать опасности Графинь Круа. Однакожъ далъ обѣтъ самъ сходить на поклоненіе тремъ Волхвамъ въ Кельнъ, если ети угодники позволятъ ему счастливо проводить своихъ дамъ до мѣста.

Чтобы придать этому обѣту какъ можно болѣе торжественности, онъ попросилъ брата Франциска проводить себя въ одну изъ боковыхъ часовенъ монастыря, и тамъ, преклонивъ колѣна съ искреннимъ благоговѣніемъ, подтвердилъ клятву, мысленно имъ произнесенную. Голоса монаховъ, пѣвшихъ на крылосѣ, торжественное время, въ которое совершалъ онъ етотъ священный обрядъ, слабое мерцаніе, разливаемое одною лампадою въ етомъ небольшомъ готическомъ зданіи, все способствовало-привести Дюрварда въ то положеніе, когда душа скорѣе всего признаетъ слабость человѣческую и ищетъ той помощи и того сверхъестественнаго покровительства, которое всѣ вѣры обѣщаютъ только раскаянію о прошедшемъ и твердой рѣшимости на исправленіе въ. будущемъ. Моленія Кентеня были искреннія и потому не смѣемъ думать, чтобъ онѣ могли быть отвергнуты-единымъ, истиннымъ Богомъ, взирающимъ на сокровеннѣйшее помышленій нашихъ.

Поручивъ себя, а вмѣстѣ и несчастныхъ спутницъ своихъ покровительству угодниковъ и заступленію Промысла, Кентень посвятилъ остатокъ ночи отдохновенію; теплота и искренность его благочестія показались доброму брату весьма назидательными.

Конецъ второй части.

 

 

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

МОСКВА.
Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года.
У Содержателя А. Похорскаго.

Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Августа 16 дня. Сію рукопись разсматривалъ Екстра-Ординарный Профессоръ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

 

ГЛАВА ОСЬМНАДЦАТАЯ.
Хиромантія.

Едва стало свѣтать, Дюрвардъ, вышедъ изъ своей келейки, разбудилъ спящихъ конюшихъ и съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ когда либо, позаботился о всѣхъ приготовленіяхъ къ отъѣзду. Онъ самъ осмотрѣлъ въ хорошемъ ли состояніи узды, удила и вся сбруя лошадей; повѣрилъ исправно ли онѣ подкованы, чтобы не случилось чего нибудь неважнаго по себѣ, по могущаго замедлить шествіе странниковъ. Также велѣлъ при себѣ дать лошадямъ овса, дабы увѣриться, что онѣ могутъ въ случаѣ необходимости выдержать хорошій, или даже принужденный переѣздъ.

Возвратясь въ свою комнату, онъ вооружился съ особеннымъ стараніемъ и препоясалъ мечь, какъ человѣкъ, предвидящій близкую опасность и твердо рѣшившійся презирать се.

Етѣ великодушныя чувства придали ему гордую осанку и важный видъ, котораго Графини Круа еще въ немъ не замѣчали, хотя съ удовольствіемъ и участіемъ видѣли приятность и простосердечіе въ его рѣчахъ и обращеніи, и соединеніе природнаго ума съ простотою воспитанія. Онъ сказалъ имъ, что должно ѣхать ранѣе обыкновеннаго и потому онѣ позавтракавши оставили монастырь, изъявивъ благодарность свою за полученное гостеприимство приношеніями олтарю, болѣе приличными ихъ настоящему, нежели подложному званію. Ета щедрость не возбудила однакожъ никакого подозрѣнія: ихъ почитали за Англичанокъ, а ети островитяне еще и въ то время славились богатствомъ.

Настоятель благословилъ ихъ, когда онѣ садились на коней и поздравилъ Кентеня съ отсутствіемъ окаяннаго проводника его.— Ибо, присовокупилъ этотъ почтенный человѣкъ, лучше, споткнуться въ пути, чѣмъ быть поддержану рукою вора, или разбойника.

Дюрвардъ не совсѣмъ былъ согласенъ съ етимъ мнѣніемъ; хотя онъ зналъ, что Цыганъ опасенъ, но считалъ возможнымъ воспользоваться его услугами и въ тоже время, зная его предательскія намѣренія, помѣшать имъ. Но его безпокойство объ этомъ не долго продолжалось, ибо маленькой отрядъ не успѣлъ отъѣхать трехъ сотъ шаговъ отъ деревни, какъ онъ увидѣлъ Гайраддина, по обыкновенію сидящаго на своей лошадкѣ. Дорога шла берегомъ того самаго ручья, у котораго Кентень подслушалъ таинственное совѣщаніе прошедшей ночи; и вскорѣ по проѣздѣ Цыгана они поравнялись съ ивою, которая доставила Кентеню способъ невидимо узнать разговоръ коварнаго проводника съ копейщикомъ.

Воспоминанія; возбужденныя етимъ мѣстомъ въ умѣ Кентеня, заставили его грубо заговорить съ Цыганомъ, которому до тѣхъ поръ онъ почти не сказалъ ни слова.

— Гдѣ ты почесалъ нынче, окаянный бездѣльникъ?

— Ты можешь ето легко отгадать, взглянувши на мое платье; отвѣчалъ Гайраддинъ, указывая на свое одѣяніе, еще покрытое сѣномъ.

— Стогъ сѣна, возразилъ Дюрвардъ, постель весьма приличная Астрологу и даже слишкомъ хорошая для идолопоклонника, дерзнувшаго оскорблять Святую Вѣру нашу и ея служителей.

— Мой Клепперъ былъ ею довольнѣе, нежели я, сказалъ Гайраддинъ поглаживая шею своей лошади; она дала ему и приютъ и пищу. Старики и его прогнали за ворота, какъ будто опасаясь и лошади умнаго человѣка. Къ счастію Клепперъ знаетъ мой свистъ и ходитъ за мною, какъ собака, иначе мы никакъ бы не свидѣлись, да и ты могъ бы также посвистывать въ ожиданіи провожатаго.

— Я тебѣ не разъ совѣтовалъ, сказалъ Кентень, бросивъ на него строгой взглядъ, удерживать дерзской языкъ, когда находишься къ обществѣ честныхъ людей, чего, я думаю, до сихъ поръ съ тобой и не случалось; и клянусь, что еслибъ я полагалъ, что ты такой же невѣрной проводникъ, какъ окаянный богохульникъ, то мой Шотландскій кн ткалъ немедленно бы познакомился съ изувѣрскимъ сердцемъ твоимъ; хотя бы я этимъ и унизилъ себя на степень мясника, который рѣжетъ свиней.

Не потупляя глазъ отъ проницательнаго взора Кентеня и ни мало не перемѣняя насмѣшливаго равнодушія, съ которымъ всегда говорилъ, Цыганъ отвѣчалъ: — Вепрь близкой родня свиньѣ, а многіе находятъ почести, удовольствіе и поживу, убивая его.

Удивленный увѣренностію и смѣлостію етаго человѣка, и опасаясь, что ему извѣстно кое что о его жизни и чувствахъ, о которыхъ не желалъ съ нимъ бесѣдовать, Кентень внезапно прервалъ разговоръ, въ коемъ не получилъ никакой выгоды надъ Moграбиномъ и возвратился къ обыкновенному своему мѣсту, подлѣ двухъ дамъ.

Мы уже замѣтили, что между ими началась какая-то короткость. Графиня Амелина, совершенно увѣрившись въ благородствѣ его происхожденія, обращалась съ нимъ, какъ съ равнымъ и любимцемъ; и хотя племянница, ея не такъ ясно показывала свое уваженіе къ нему, однакожь не смотря на ея скромность и застѣнчивость, Кентень былъ почти увѣренъ, что его бесѣда и разговоры ей нѣсколько приятны.

Ничто такъ не возбуждаетъ веселости: въ молодыхъ людяхъ, какъ увѣренность, что она нравится. И потому Кентень во все путешествіе пользовался всѣми своими средствами для развеселенія прекрасной Графини, то забавными разговорами, то напѣвая ей пѣсни своей родины на своемъ языкѣ, иногда разсказывая преданія отечественныя; усилія его переводить ихъ на Французскій языкъ, котораго не зналъ еще совершенно, часто давали поводъ къ маленькимъ ошибкамъ, которыя были забавнѣе самаго повѣствованія. Но въ ето утро предавшись безпокойнымъ мыслямъ своимъ, онъ ѣхалъ подлѣ Графинь Круа, не стараясь но обыкновенію развеселить ихъ и его молчаніе показалось; имъ страннымъ.

— Нашъ молодой воинъ видѣлъ волка, сказала Графиня Амелина, намекая на старинное повѣрье, и ета встрѣча лишила его языка.

— Справедливѣе было бы сказать, что я ослѣдилъ лисицу, подумалъ Кентень про себя.

— Не больны ли вы; господинъ Кентень, спросила Графиня Изабелла съ участіемъ, которое невольно заставило ее покраснѣть; ибо она чувствовала, что зашла далѣе, чѣмъ позволяло разстояніе, ихъ отдѣляющее.

— Онъ провелъ ночь за столомъ съ добрыми братіями, сказала Графиня Амелина. Шотландцы похожи на Нѣмцевъ, которые такъ истощаютъ свою веселость надъ Рейнвейномъ, что вечеромъ являются въ танцы съ нетвердыми ногами; а на завтра поутру въ общество дамъ съ больною головою.

— Я не заслуживаю такихъ упрековъ, Милостивыя Государыни, отвѣчалъ Дюрвардъ. Добрые братіи почти всю ночь провели въ церкви; а я едва выпилъ рюмку ихъ худшаго вина.

— Можетъ быть ета умѣренность и лишила его веселости. Полноте, Господинъ Кентень, утѣшьтесь; если мы когда нибудь вмѣстѣ будемъ въ древнемъ замкѣ моемъ Бракемонѣ, то хотя бы мнѣ самой должно быть вашимъ Шенкомъ, я все поднесла бы вамъ сама рюмку отличнаго вина, гораздо лучше славнаго Гохгенмскаго, или Іоганнисборгскаго.

— Стаканъ воды изъ вашихъ рукъ… сказалъ Кентень; но не могъ докончить, и Изабелла продолжала говорить, какъ будто совсѣмъ не примѣчая нѣжности, съ которою произнесъ онъ притяжательное мѣстонмѣніе.

— Ето вино, сказала она, поставлено въ погреба Бракемонскіе прадѣдомъ моимъ Рейн-Графомъ Готфридомъ.

— Который получилъ руку ея прабабки, сказала перебивая Графиня Амелина, за то, что велъ себя мужественнѣе всѣхъ сыновъ Рыцарства, на большомъ Страсбургскомъ турнирѣ, гдѣ десять Рыцарей лишились жизни на поприщѣ. Но ето время прошло. Нынче никто уже не хочетъ подвергаться опасностямъ для обрѣтенія чести, или защищенія красоты.

Она сказала ето также, какъ увядающая красавица нашего времени жалуется на недостатокъ учтивости своего вѣка. Кентень отвѣчалъ, что не пропалъ еще духъ Рыцарства, который она по видимому почитаетъ угаснувшимъ, и что еслибъ онъ исчезъ съ лица всей земли, то отыскался бы еще въ сердцѣ Шотландскихъ дворянъ.

— Слышите! вскричала Графиня Амелина; онъ хочетъ насъ увѣрить, что въ холодной и безплодной землѣ его сохраняется еще етотъ благородный пламень, угасшій во Франціи и въ Германіи! Бѣдный молодой человѣкъ похожъ на горныхъ Швейцарцевъ, которые не знаютъ ни чего лучше ужасной земли своей: онъ скоро заговоритъ намъ о Шотландскихъ виноградникахъ и масличныхъ деревьяхъ.

— Нѣтъ, сударыня, отвѣчалъ Дюрвардъ; о винѣ и маслѣ нашихъ горъ я могу сказать только, что нашъ мечь умѣетъ братъ съ богатыхъ сосѣдей дани етѣми роскошными произведеніями. Но что касается до безпорочной вѣрности-и безупречной чести Шотландіи, я принужденъ теперь испытать нашу къ нимъ довѣренность; хотя смиренный искатель ея ничего болѣе не можешь дать намъ залогомъ вашей безопасности.

— Вы говорите таинственно, сказала Графиня Амелина, стало знаете, что намъ нынче угрожаешь какая-нибудь опасность.

— Я съ часъ уже видѣла ето по его глазамъ! вскричала Изабелла, всплеснувъ руками. Пресвятая Богородица! Что будетъ съ нами?

— Только то, что вы захотите, сказалъ Кентень; по крайней мѣрѣ я такъ надѣюсь. Но я принужденъ спросить васъ, Милостивыя Государыни, можете ли вы мнѣ ввѣриться?

— Вамъ ввѣриться! отвѣчала Графиня Амелина; безъ сомнѣнія. Но къ чему стоить вопросъ? и какъ велика должна быть ета довѣренность?

— А я, сказала Изабелла, даю намъ ее сполна и безъ ограниченія; и если вы, Кентень, можете обмануть насъ; то я подумаю, что на небѣ только есть искренность.

— Милостивая государыня, отвѣчалъ Кентень внѣ себя отъ удовольствія, вы только отдаете мнѣ справедливость. Я намѣренъ перемѣнить путь и ѣхать до Литтиха правымъ берегомъ Мааса, не переѣзжая его въ Намурѣ. Ето будетъ отступленіе отъ приказаній, данныхъ мнѣ Королемъ Людовикомъ, и отъ наставленіи, полученныхъ нашимъ проводникомъ. Но мнѣ сказывали въ монастырь, изъ котораго мы выѣхали, что видѣли бродягъ на правомъ берегу стой рѣки и что Герцогъ Бургундскій выслалъ войска для усмиренія ихъ. Ети два обстоятельства заставляютъ меня бояться за вашу безопасность. Даете ли вы мнѣ позволеніе перемѣнить путь нашъ?

— Мое полное и совершенное позволеніе, отвѣчала Графина Изабелла.

— Я думаю также какъ ты, племянница, сказала ей тетка, что молодой человѣкъ имѣетъ хорошія намѣренія; но подумай, что мы поступимъ въ противность наставленіямъ, полученнымъ отъ Короля Людовика и которыя онъ такъ часто и утвердительно повторялъ намъ.

— А что намъ заботиться о его наставленіяхъ? сказала Изабелла. Благодаря Бога, я не подданная его. Я ввѣрилась его покровительству, а онъ употребилъ во зло довѣренность, на которую самъ вызывалъ меня. Я не хотѣла бы ни на минуту оскорбить етаго молодаго человѣка, колеблясь между его словомъ и наставленіями Людовика.

— Да наградитъ васъ небо за ваши слова! вскричалъ Дюрвардъ съ восторгомъ. Если бы я не оправдалъ довѣренности, которой вы меня удостоиваете, то мнѣ было бы слишкомъ легкою казнію — на семъ свѣтѣ быть разорвану бѣшеными лошадьми, а на томъ терпѣть вѣчныя муки.

Тутъ онъ пришпорилъ лошадь и поѣхалъ къ Цыгану. Характеръ етаго достойнаго человѣка казался совершенно страдательнымъ. Брань и угрозы не дѣлали на него никакого впечатлѣнія, и если онъ не прощалъ ихъ, то по крайней мѣрѣ казалось, забывалъ. Дюрвардъ началъ съ нимъ разговаривать и проводникъ отвѣчалъ такъ спокойно, какъ будто между ими не было никакой неприятности во все утро.

— Собака, подумалъ молодой Шотландецъ, не лаетъ теперь, потому что хочетъ разомъ со мною разчесться, схвативъ за горло, когда можно будетъ сдѣлать ето безъ наказанія; но мы увидимъ не льзя ли поразить измѣнника собственнымъ его оружіемъ.— Ну, честный Гайраддинъ, съ тѣхъ поря, какъ мы вмѣстѣ путешествуемъ, ты еще не показывалъ намъ обращика своего дара въ Хиромантіи; однакожь видно очень любишь имъ хвастать, потому что непременно выказываешь свою науку въ каждомъ монастырѣ, гдѣ мы останавливаемся, подвергаясь опасности ночевать подъ стогомъ сѣна.

— Ты никогда меня испросилъ объ етомъ, отвѣчалъ Цыганъ; ты похожь на прочихъ людей: довольствуешься насмѣшками надъ таинствами, которыхъ не можешь понять.

— Такъ докажи же мнѣ, свои незнанія; сказалъ Кентень; и снявъ рукавицу, подалъ ему руку.

Гайраддинъ осмотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ всѣ линіи, я равно и возвышенія при началѣ пальцовъ, которымъ тогда приписывали такую же связь съ характеромъ, привычками и счастіемъ людей, какую предполагаютъ нынче въ неравностяхъ черепа.

— Erna рука, сказалъ онъ послѣ, повѣствуетъ о понесенныхъ трудахъ, о претерпѣнныхъ опасностяхъ. Я вижу, что она рано познакомилась съ рукоятью сабли, но не всегда была чужда и застежекъ часовника.

— Ты могъ узнать кой-что о приключеніяхъ прошедшей моей жизни, скажи мнѣ лучше о будущемъ.

— Ета линія, идущая отъ Венерина бугра, не прерываясь внезапно, не сопровождая линію жизни, возвѣщаетъ мнѣ, что женитьба доставитъ тебя блестящее состояніе, и что любовь, увѣнчанная успѣхомъ, поверстаетъ тебя съ вельможами и богачами свѣта.

— Вы всѣмъ расточаете етѣ обѣщанія: ето тайна вашего искуства.

— Предсказанное мною также вѣрно, какъ и то, что тебѣ скоро будешь угрожать величайшая опасность; ибо я вижу ето по той блестящей, кровоцвѣтной линіи, которая пересѣкаетъ линію жизни и предвѣщаетъ сабельный ударъ, или какое другое насиліе; и ты избавишься отъ него только приверженностію вѣрнаго друга.

— Не твоею;ли? вскричалъ Дюрвардъ, негодуя, что хиромантикъ хочешь воспользоваться его легковѣріемъ и прославиться предсказаніемъ послѣдствій собственной измѣны.

— Моя наука не показываетъ мнѣ ничего, касающагося до меня, отвѣчалъ Цыганъ.

— Стало, возразилъ Кентену, угадчики моей земли искуснѣе вашихъ, которые такъ хвастаютъ своими знаніями; ибо наши умѣютъ предвидѣть опасности, угрожающія имъ самимъ. Я въ своихъ горахъ получилъ нѣсколько даръ второвидѣнія и докажу тебѣ ето, за твой обращикъ хиромантіи. Гайраддинъ, мнѣ угрожаетъ опасность на правомъ берегу Мааса и для избѣжанія ея я поѣду въ Литтихъ лѣвымъ берегомъ.

Цыганъ выслушалъ его съ видомъ спокойнымъ, который въ тогдашнихъ обстоятельствахъ показался Дюрварду непонятнымъ.

— Если ты исполнить ето намѣреніе, отвѣчалъ Цыганъ, то опасность отъ тебя перейдетъ ко мнѣ.

— Кажется, ты сей часъ говорилъ мнѣ, что искуство твое не можетъ открыть ничего, могущаго касаться до тебя?

— Не такъ, какъ оно открыло мнѣ, что касается до тебя; но не будучи большимъ колдуномъ, а зная только Людовика Валуа, можно предсказать, что онъ велитъ повѣсишь проводника за то, что тебѣ угодно! было своротить съ предписанной дороги.

— Лишь бы мы счастливо и безопасно достигли цѣли нашего путешествія; то насъ не льзя упрекать за небольшое отступленіе отъ показанной линіи.

— Разумѣется; если ты увѣренъ, что Королю хочется, чтобы ваше путешествіе кончилось, какъ онъ тебѣ сказалъ.

— А можно ли хотѣть ему, чтобъ оно иначе кончилось? Какая причина заставляетъ тебя подозрѣвать, что онъ имѣлъ виды различные съ тѣми, которые самъ изъявлялъ мнѣ?

— Просто потому, что всѣмъ знающимъ Христіаннѣйшаго Короля, извѣстно, что у него именно болѣе на умѣ то предприятіе, о которомъ онъ менѣе говоритъ. Когда онъ отправляетъ дюжину посланниковъ, то я предаю шею мою веревкѣ годомъ ранѣе положеннаго, если у одиннадцати нѣтъ на днѣ чернилицы чего-нибудь, кромѣ написаннаго перомъ на ихъ вѣрительныхъ грамотахъ.

— А совсѣмъ не забочусь о твоихъ постыдныхъ подозрѣніяхъ. Долгъ мой ясенъ и точенъ: проводить етѣхъ дамъ безопасно въ Литтихъ. Я надѣюсь лучше успѣть въ етомъ, своротивъ немного съ предписанной дорога к беру на себя исполненіе. И такъ мы поѣдемъ лѣвымъ берегомъ Мааса. Притомъ же ето самая прямая дорога въ Литтихъ: переѣзжая рѣку, мы только потеряемъ время и утомимся безо всякой пользы. Для чего бы намъ дѣлать ето?

— Только для того, что всѣ молельщики, ѣдущіе въ Кельнъ, всегда переѣзжаютъ Маасъ, не достигая еще Литтиха; а какъ етѣ дамы желаютъ прослыть богомолками, то предлагаемая тобою дорога покажетъ, что онѣ не то, за что- выдаютъ себя.

— Если намъ сдѣлаютъ какія замѣчанія на этотъ счетъ, то мы скажемъ, что страхъ Герцога Гельдернскаго, Вильгельма Ла-Марка, живодеровъ и копейщиковъ, опустошающихъ правой берегъ, рѣшилъ насъ не слѣдовать обыкновенному пути и ѣхать лѣвымъ берегомъ.

— Какъ хочешь, а мнѣ все равно провожать васъ правымъ или лѣвымъ. Твое дѣло будетъ оправдаться передъ Королемъ.

Кентеня довольно удивила скорость, съ которою Гайраддинъ соглашался на ету перемѣну дороги, или по крайней мѣрѣ малое его сопротивленіе; но онъ все етому обрадовался; ибо имѣлъ нужду въ проводникѣ и боялся, чтобы Цыганъ, видя неудачу своей измѣны, не рѣшился на какую нибудь крайность. При томъ же разлука съ нимъ была вѣрнѣйшимъ средствомъ навлечь на себя Вильгельма Ла-Марка, съ которымъ, онъ имѣлъ сношенія, оставляя же его вожатымъ отряда, онъ надѣялся строгимъ, присмотромъ помѣшать его тайнымъ свиданіямъ съ кѣмъ бы то ни было.

И такъ отказавшись совершенно отъ прежняго пути, они поѣхали лѣвымъ берегомъ Мааса и шли такъ поспѣшно, что имъ посчастливилось на завтра довольно рано достигнуть цѣли своего путешествія. Они нашли Епископа Литтихскаго живущимъ, по словамъ его для поправленія здоровья, но можетъ быть для избѣжанія всякой опасности отъ многочисленной и буйной городской черни, въ прекрасномъ замкѣ своемъ Шопвальдѣ, почти на милю ѣзды отъ Литтиха.

Приближаясь къ этому замку, они встрѣтили Епископа, торжественно возвращающагося изъ ближняго города, гдѣ онъ служилъ обѣдню. За нимъ шла многочисленная свита гражданскихъ и церковныхъ сановниковъ. Ето шествіе представляло благородное и прекрасное зрѣлище на зеленѣющихъ берегахъ Мааса; оно поворотило на право и сокрылось въ большомъ готическомъ преддверіи, служащемъ входомъ въ Епископскій замокъ.

Но приблизившись нѣсколько, наши путешественники увидѣли, что все окружающее показывало внутренній страхъ и безпокойства, что составляло разительную противоположность съ пышнымъ шествіемъ, котораго они были свидѣтелями. У воротъ и нѣкоторыхъ переднихъ притоновъ поставлены были караулы Епископской стражи; воинственная наружность етаго церковнаго двора показывала, что почтенный служитель олтаря боится нѣкоторыхъ опасностей, принуждающихъ его окружить себя всѣми предосторожностями оборонительной войны.

Кентень объявилъ о приѣздѣ Графинь Круа и ихъ ввели въ большую залу, гдѣ дружески принялъ самъ Епископъ съ небольшимъ дворомъ своимъ. Онъ не допустилъ ихъ къ рукѣ своей, по поцѣловалъ въ щеку, какъ учтивый владѣтель, принимающій съ удовольствіемъ прекрасныхъ женщинъ и вмѣстѣ, какъ пастырь питающій святую привязанность къ духовному стаду своему.

Людовикъ Бурбонскій, Епископъ Литтихскій, былъ въ самомъ дѣлѣ одаренъ превосходнымъ сердцемъ. Можешь быть частная жизнь его и не всегда была образцомъ той строгой нравственности, которой духовенство должно подавать примѣръ; но онъ всегда достойно поддерживалъ простосердечіе и честь Бурбонскаго дома, отъ котораго происходилъ.

Въ послѣдствіи времени и старѣясь лѣтами онъ велъ жизнь, болѣе приличную служителю церкви; и сосѣдніе владѣтели любили его, какъ святителя благороднаго, великодушнаго и щедраго; хотя онъ мало отличался твердостію права и держалъ бразды правленія съ безпечностію, которая не только не усмиряла мятежныхъ покушеній богатыхъ и буйныхъ его подданныхъ, но казалось еще поощряла ихъ.

Епископъ былъ такъ тѣсно связанъ съ Герцогомъ Бургундскимъ, что сей Государь почиталъ себя какъ бы причастнымъ свѣтскому управленію Литтихскаго владѣнія и платилъ за снисхожденіе Епископа къ требованіямъ, которыя можно бы оспоривать, заступаясь за него во всякомъ случаѣ съ врожденнымъ ему пылкимъ и буйнымъ рвеніемъ. Онъ часто говаривалъ, что почитаетъ Литтихъ своею собственностію, а Епископа братомъ (первая жена Герцога была сестра его); и что враги Людовика-Бурбонскаго будутъ имѣть дѣло съ Карломъ Бургундскимъ; ета угроза, по праву и могуществу Герцога испугала бы всѣхъ, кромѣ богатыхъ и недовольныхъ Гражданъ Литтихскихъ, у которыхъ по старой пословицѣ было денегъ много, толку мало.

Епископъ, какъ мы уже сказали, увѣрилъ Графинь Круа, что употребитъ въ ихъ пользу всю силу, которою пользовался у Бургундскаго двора; и тѣмъ болѣе надѣялся успѣть въ етомъ, что по нѣкоторымъ недавнимъ открытіямъ, Кампо Бассо уже не въ прежней милости у своего Государя. Онъ также обѣщалъ имъ все свое покровительство; но вздохомъ, сопровождавшимъ ето обѣщаніе, онъ какъ будто признавался, что власть его сомнительнѣе, нежели приличія позволяли ему объявлять.

— Во всякомъ случаѣ, любезныя дочери, продолжалъ онъ съ видомъ, въ которомъ, какъ и въ первомъ приемѣ его, замѣтна была смѣсь духовнаго смиренія и вѣжливости, наслѣдственной въ домѣ Бурбоновъ; сохрани Боже, чтобъ я когда нибудь предалъ невинную овцу ненасытнымъ волкамъ и благородныхъ дамъ притѣсненію изувѣровъ. Я человѣкъ мирный, хотя обитель моя и оглашается звуками оружія; но будьте увѣрены, что стану радѣть о вашей безопасности, какъ о своей собственной; и если положеніе дѣлъ здѣсь испортится, хотя я надѣюсь, что, съ помощію Пресвятой Богородицы, умы успокоятся, а не воспламенятся еще болѣе, то я постараюсь безопасно препроводить васъ въ Германію; ибо даже воля брата и покровителя нашего, Карла Бургундскаго, не можетъ заставить насъ вами располагать противно вашимъ желаніямъ. Мы не можемъ исполнить просьбы вашей, касательно помѣщенія въ монастырь; ибо, увы! таково вліяніе сыновъ Веліала на жителей города Литтиха, что мы не знаемъ убѣжища, на которое бы власть паша простиралась внѣ стѣнъ етаго замка и вдали отъ защиты нашихъ воиновъ. Но я радъ видѣть васъ здѣсь и свита ваша будетъ принята почетно, а особливо етотъ молодой человѣкъ, котораго вы препоручили нашей благосклонности и которому мы даемъ наше благословеніе,

Кентень принялъ на колѣнахъ благословеніе Епископа.

— Что касается до васъ, продолжалъ добрый пастырь, то вы будете жить здѣсь съ сестрой моей Изабеллой, Трирской Каноницей, со всякою пристойностію, даже въ домѣ обожателя прекраснаго пола, каковъ Епископъ Литтихскій.

Кончивъ ето привѣтствіе, онъ вѣжливо проводилъ дамъ въ покои сестры своей, а правителю дома его, который, получивъ санъ діакона, былъ ни духовнымъ, ни свѣтскимъ, поручено было угощать Кентеня. Остатокъ свиты Графинь Круа ввѣренъ былъ попеченіямъ низшихъ служителей.

При всѣхъ сихъ распоряженіяхъ Кентень замѣтилъ что присутствіе Цыгана, служившее соблазномъ всѣмъ тамошнимъ монастырямъ, не было поводомъ ни къ какому возраженію въ домѣ етаго богатаго и можетъ быть свѣтскаго пастыря.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
Городъ.

Разлученный съ Графинею Изабеллою, которой глаза въ теченіи нѣсколькихъ дней были его полярною звѣздою, Кентень почувствовалъ въ сердцѣ странную пустоту и ледяной холодъ, котораго еще не ощущалъ среди всѣхъ превратностей, которымъ подвергался въ продолженіе своей жизни. Разумѣется окончаніе короткихъ сношеній, нуждою между ими возникшихъ, было необходимымъ слѣдствіемъ приѣзда въ постоянное жилище, ибо подъ какимъ предлогомъ могла бы она, сели бы даже и хотѣла, безъ нарушенія приличій держать при себѣ такого молодаго оруженосца, какъ Дюрвардъ?

Но какъ ни необходима казалась эта разлука, все она причинила большую горесть Кентеню и гордость его оскорбилась, что съ нимъ обращаются, какъ съ обыкновеннымъ проводникомъ, или съ отряднымъ воиномъ, окончившимъ свое порученіе. Онъ даже уронилъ одну, или двѣ слезы, на развалины воздушныхъ замковъ, созданныхъ его воображеніемъ г-о время путешествія, слишкомъ занимательнаго. Сперва ему не удалось стараніе избавиться отъ етаго унынія. И такъ, предавшись мыслямъ, которыхъ не могъ истребить, онъ сѣлъ въ углубленіи одного изъ оконъ, освѣщавшихъ большія готическія сѣни Шонвальда и сталъ разсуждать о жестокости Фортуны, отказавшей ему въ сапѣ и богатствѣ, нужныхъ для исполненія его желаніи. Однакожь ето скоро прошло и онъ почти возвратился къ настоящему своему характеру, какъ вдругъ случайно увидѣлъ старую романтическую поему, недавно отпечатанную въ Страсбургѣ и лежащую на окнѣ; заглавіе оной показывало:

 

Какъ низкой званіемъ, оруженосецъ бѣдной,

Любовью связанъ былъ съ Венгерской Королевной.

 

Пробѣгая готическія начертанія, имѣвшія такое близкое отношеніе къ собственному его положенію, Дюрвардъ почувствовалъ, что его треплютъ по плечу; и тотчасъ взглянувши, узналъ Цыгана.

Гайраддинъ, котораго видъ всегда былъ ему неприятенъ, сдѣлался ненавистенъ съ открытія его измѣны; и онъ грубо спросилъ, какъ смѣлъ онъ трогать Христіанина и дворянина.

— Просто, отвѣчалъ прежній его провожатый, мнѣ хотѣлось увѣриться, не лишился ли Христіанинъ и дворянинъ осязанія, какъ зрѣнія и слуха. Пять минутъ уже стою подлѣ тебя и говорю съ тобою, а ты сидишь, вытараща глаза на этотъ жолтый пергаминъ, какъ будто въ немъ заключено волшебство, могущее превратить тебя въ статую, и даже въ половину имѣвшее свое дѣйствіе.

— Ну! что тебѣ надобно? Сказывай и ступай.

— Мнѣ надобно то, что и всѣмъ и чѣмъ ни кто не довольствуется — должное; десять золотыхъ кронъ за то, что провожалъ етѣхъ дамъ отъ Тура до сихъ поръ.

— Какъ смѣешь ты требовать отъ меня другаго награжденія, кромѣ пощады презрѣнной твоей жизни? Ты знаешь, что хотѣлъ предать ихъ дорогою.

— Да не предалъ; а если бы предалъ, то потребовалъ бы награды не отъ тебя и не отъ нихъ, а отъ того, кто воспользовался бы ихъ переѣздомъ на правый берегъ Мааса. Кому я служилъ, тѣ и должны платить мнѣ.

— Да погибнетъ награда твоя и съ тобою, измѣнникъ! вскричалъ Дюрвардъ, отсчитывая требуемыя деньги; ибо какъ управитель, получилъ все нужное на путевыя издержки. Ступай къ Вепрю Арденскому, или къ чорту, но не кажись мнѣ, если не хочешь, чтобъ я отправилъ тебя въ адъ ранѣе, нежели тебя туда ожидаютъ.

— Къ Вепрю Арденскому! повторилъ Цыганъ, показывая болѣе удивленія, чѣмъ обыкновенно; такъ не темная догадка, не неосновательное подозрѣніе заставили тебя настаивать о перемѣнѣ дороги? Неужьли точно въ другихъ земляхъ есть гадательная наука, вѣрнѣе познаній нашего кочующаго племени? Ива, подъ которою мы разговаривали, не могла пересказать. Да нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, какъ же я глупъ. Теперь все знаю, понялъ: я видѣлъ, какъ ты, проѣзжая мимо стой ивы, на берегу ручья, около полумили отъ монастыря, смотрѣлъ на нее; ива не могла говорить, но вѣтви ея могли скрывать подслушивающаго насъ. Съ етѣхъ поръ, стану совѣщаться въ открытомъ полѣ; подлѣ меня не будетъ даже репейника, могущаго скрыть Шотландца. Ха! ха! Шотландецъ побилъ Цыгана его же оружіемъ! Но узнай, Кентень Дюрвардъ, что ты помѣшалъ моимъ намѣреніямъ въ противность собственной твоей пользѣ. Да, счастье, продсказанное мною по линіямъ твоей руки, сбылось бы безъ твоего упрямства.

— Клянусь, что безстыдство твое невольно заставляетъ меня смѣяться! Чѣмъ и какъ успѣхъ низкой твоей измѣны могъ быть мнѣ полезенъ? Я знаю, что ты выторговалъ безопасность моей жизни, хотя достойные твои союзники легко забыли бы ето условіе, когда бы у насъ дошло до драки; но къ чему бы мнѣ послужило подлое твое коварство, кромѣ смерти, или плѣна: ето тайна, превышающая человѣческое понятіе.

— Такъ не стоитъ и думать объ этомъ, ибо моя благодарность еще готовить тебѣ нечаянность. Если бъ ты удержалъ мое награжденіе, то я счелъ бы, что мы квиты и предалъ, бы тебя совѣтамъ твоего неразумія; но въ теперешнемъ положеніи дѣлъ, я все еще твой должникъ за произшествіе на берегахъ Шера.

— Кажется, я довольно взялъ уплаты ругательствами и проклятіями.

— Бранное слово и доброе слово — просто вѣтеръ и не дѣлаютъ перевѣса. Еслибъ случайно ты вмѣсто угрозъ ударилъ меня….

— Я очень могу приняться за этотъ родъ уплаты, если ты долѣе будешь приставать ко мнѣ.

— Не совѣтую, ибо такая уплата отъ неосторожности руки можетъ превзойти долгъ и по несчастію перетянуть вѣсы на тебя, чего я ни скрывать, ни прощать левъ силахъ. Теперь маѣ должно съ тобою. разстаться, только не на долго. Я иду прощаться съ Графинями Круа.

— Ты! вскричалъ Кентень, съ величайшимъ удивленіемъ; ты будешь допущенъ къ етѣмъ дамамъ! въ этомъ замкѣ, гдѣ онѣ живутъ почти отшельницами? подъ покровительствомъ благородной Каноницы, сестры Епископа!… Невозможно!…

— Однакожь Марфа ожидаетъ меня, чтобы проводить къ нимъ, возразилъ Цыганъ съ насмѣшливою улыбкою; и я долженъ просить извиненія, что такъ внезапно тебя оставляю.

При сихъ словахъ онъ отошелъ нѣсколько шаговъ; но вдругъ оборотившись опять подошелъ къ Кентеню и сказалъ ему съ торжественною важностію: — Я знаю твои надежды: онѣ смѣлы, но не тщетны, если подкрѣпятся моею помощію. Знаю твои опасенія: онѣ должны придать тебѣ осторожности, а не робости. Нѣтъ женщины, которой бы не льзя было прельстить. Титло Графа одно названіе и можетъ приличествовать Кентеню равно, какъ Герцогство — Карлу, а Королевство — Людовику.

Гайраддинъ ушелъ прежде, чѣмъ Дюрвардъ успѣлъ отвѣчать ему. Кентень тотчасъ за нимъ послѣдовалъ; но, какъ Цыганъ лучше Шотландца зналъ внутреннее расположеніе замка, то онъ воспользовался стою выгодою и пропалъ изъ глазъ его, сбѣжавъ потаенною лѣстницею. Однакожь Дюрвардъ продолжалъ его преслѣдовать, хотя почти не зналъ за чѣмъ хочетъ настигнуть. Лѣстница оканчивалась дверью въ садъ; онъ вошелъ въ него и увидѣлъ Цыгана, бѣгущаго по излучистымъ дорожкамъ.

Этотъ садъ прилегалъ съ двухъ сторонъ къ частямъ замка, который наружностью равно походилъ на крѣпость и на церковное зданіе; двѣ другія стороны были окружены высокою, укрѣпленною стѣною. Проходя другою дорожкой къ части строенія, гдѣ была маленькая дверь подъ сводомъ, обвитымъ плющомъ, Гайраддинъ оборотился къ Дюрварду и какъ бы торжествуя сдѣлалъ ему рукою прощальный знакъ. Въ самомъ дѣлѣ Кентень увидѣлъ, что Марфа отворила дверь и ввела; какъ должно было думать, презрѣннаго Цыгана въ покои Графинь Круа. Онъ закусилъ губы отъ негодованія и раскаявался, что не открылъ двумъ дамамъ всей гнусности характера Гайраддинова и заговора, который онъ умышлялъ противъ ихъ безопасности. Высокомѣрный видъ, съ которымъ Цыганъ обѣщался подкрѣплять его надежды, усугублялъ его гнѣвъ и омерзѣніе, ему казалось даже, что рука Графини Изабеллы осквернится, если онъ можетъ получить ее чрезъ такое покровительство.

— Но все ето одинъ обманъ, подумалъ онъ, хитрость скомороха. Онъ добился доступа къ етимъ дамамъ подъ какимъ нибудь ложнымъ предлогомъ и съ дурными намѣреніями. Хорошо, что я узналъ, гдѣ ихъ покои. Постараюсь увидѣться съ Марфѳю и потребую свиданія съ ея прекрасными Госпожами, чтобъ хотя предостеречь ихъ. Больно, что я принужденъ употреблять косвенныя средства и выжидать времени, когда ета тварь принята прямо и безостановочно. Однакожъ онѣ увидятъ, что я хотя и лишенъ ихъ присутствія, по все главнымъ предметомъ своей бдительности считаю безопасность Изабеллы.

Пока етѣ размышленія занимали молодаго любовника, старый служитель Епископскаго дома, войдя въ садъ тою же дверью, которою вошелъ и Дюрвардъ, приблизился къ нему и очень учтиво увѣдомилъ, что етотъ садъ не публичной, но исключительно предоставленъ Енископу и почетнѣйшимъ гостямъ его.

Только по двукратномъ повтореніи етаго совѣта Кентень понялъ его, и вдругъ проснувшись отъ мечтаній своихъ поклонился ему и вышелъ изъ сада; а чиновникъ слѣдомъ за нимъ, разсыпаясь извиненіями, что необходимость требовала отъ него исполненія обязанности. Онъ даже по видимому такъ боялся оскорбить молодаго чужестранца, что предложилъ ему сопутствовать, дабы нѣсколько разсѣять его скуку. Кентень внутренно проклиная его услужливую учтивость, выдумалъ лучшее средство избавиться сказавъ, что желаетъ осмотрѣть ближній городъ и пошелъ такъ скоро, что старикъ не захотѣлъ провожать его далѣе подъемнаго моста. Черезъ нѣсколько минутъ Кентень очутился въ стѣнахъ Литтиха, который тогда былъ однимъ изъ богатѣйшихъ городовъ во Фландріи, стало и въ цѣломъ свѣтѣ.

Задумчивость, особливо любовная не такъ глубоко вкореняется, по крайней мѣрѣ въ мущинахъ, какъ страждущіе ею ентузіасты стараются увѣрять себя. Она уступаетъ сильнымъ и внезапнымъ впечатлѣніямъ, произведеннымъ на чувства явленіями, которыя порождаютъ новыя мысли и шумнымъ зрѣлищемъ люднаго города. Чрезъ нѣсколько минутъ разные предметы, быстро смѣняющіеся на Литтихскихъ улицахъ, овладѣли вниманіемъ Кентеня такъ сильно, какъ будто не было въ мірѣ ни Цыгана, ни Графини Изабеллы.

Темныя и узкія, но величественныя высотою домовъ улицы; магазины и лавки, представляющія роскошное собраніе драгоцѣннѣйшихъ товаровъ и богатѣйшихъ вооруженій; толпа запятыхъ гражданъ всѣхъ сословій, идущихъ взадъ и впередъ, съ дѣльнымъ и важнымъ видомъ; огромныя телѣги, навьюченныя сукнами, саржами, оружіями, гвоздями и всякими мѣлочными желѣзными товарами; другія — всѣми предметами роскоши и нужды, необходимыми для потребленія богатаго, многолюднаго города, или даже вымѣненными для вывоза, всѣ сіи предметы вмѣстѣ составляли движущуюся картину дѣятельности, богатства и великолѣпія, которая приковывала вниманіе и о которой Кентень до сихъ поръ не имѣлъ понятія. Онъ также удивлялся различнымъ каналамъ, открытымъ для сообщенія съ Маасомъ и которые, пересѣкая городъ въ различныхъ направленіяхъ, облегчали повсемѣстную торговлю водяными перевозами. Наконецъ онъ отслушалъ обѣдню въ древней и почтенной церкви Св. Ламберта, построенной, какъ сказываютъ, въ восьмомъ вѣкѣ.

Но выходѣ изъ сего зданія, посвященнаго божественному служенію, Кентень началъ примѣчать, что разсматривая все окружающее съ любопытствомъ, котораго не старался удерживать, онъ самъ сдѣлался предметомъ вниманія толпы добрыхъ Гражданъ, которые по видимому разсматривали его при выходѣ изъ церкви и между которыми вскорѣ начался глухой шумъ, родъ шопота, переходящаго отъ одного къ другому. Число любопытныхъ продолжало прибывать ежеминутно и глаза всѣхъ приходящихъ устремлялись на него съ участіемъ и любопытствомъ, въ которомъ даже замѣтно было нѣкоторое уваженіе.

Наконецъ онъ сдѣлался средоточіемъ многочисленнаго сборища, которое однакожъ, разступаясь, давало ему дорогу; но составлявшіе оное, все слѣдуя за нимъ, старались не слишкомъ тѣснить его и не мѣшать его ходу. Однакожь ето положеніе было затруднительно для Дюрварда; и онъ не могъ долѣе терпѣть его, не сдѣлавъ нѣкоторыхъ усилій избавиться отъ онаго, или по крайней мѣрѣ узнать ему причину.

Осмотрѣвъ во кругъ себя и примѣтивъ человѣка почтенной наружности, котораго но бархатному платью и золотой цѣпи припалъ за одного изъ важнѣйшихъ гражданъ, а можетъ быть и городскихъ чиновниковъ, онъ спросилъ его: — Развѣ во мнѣ видятъ нѣчто особенное, могущее привлечь до такой необычайной степени общее вниманіе, или у Литтихцевъ обычаи толпиться около чужеземцевъ, случайно завлеченныхъ въ ихъ городъ?

— Разумѣется нѣтъ, Милостивый Государь, отвѣчалъ Гражданинъ: у Литтихскихъ Гражданъ не достало бы ни любопытства, ни свободнаго времени для введенія такого обычая; и въ вашей наружности и одеждѣ все должно быть отлично принято здѣшнимъ городомъ и наши жители все рады видѣть и желаютъ почтить.

— Я сроду не слыхалъ такой учтивости, Милостивый Государь; поклянусь Крестомъ Св. Андрея, что не понимаю, что вы хотите сказать.

— Ета клятва и вашъ выговоръ, Милостивый Государь, доказываютъ мнѣ, что мы не ошиблись въ нашихъ догадкахъ.

— Клянусь покровителемъ моимъ Св. Кентенемъ, что менѣе прежняго понимаю васъ.

— Еще лучше, сказалъ Гражданинъ съ видомъ политика и улыбкою соумышленія, но все очень учтиво. Конечно намъ не пристало показывать будто видимъ, что вамъ угодно скрывать- но для чего клясться Св. Кентенемъ, если не хотите, чтобъ я придалъ етѣмъ словамъ нѣкоторый смыслъ? Мы знаемъ, что добрый Графъ Сен-Поль теперь въ городѣ етаго имени и поддерживаетъ нашу сторону.

— Ей Богу, вскричалъ Кентень, тутъ есть какая нибудь ошибка. Я не знаю Графа Сен-Поля.

— О! мы вамъ не дѣлаемъ вопросовъ, почтенный Господинъ; однакожъ выслушайте; слово на ушко: меня зовутъ Павильономъ.

— А мнѣ какое дѣло, Господинъ Павильонъ?

— О! никакого. Только ето кажется должно васъ удостовѣрить, что на меня можно положиться; а вотъ товарищъ мой Руслеръ.

Подошелъ Руслеръ. Ето былъ сановникъ упитанный, толстымъ брюхомъ своимъ заставляющій толпу раздаваться, какъ таранъ пробиваетъ стѣны городскія. Онъ приблизился къ Павильону съ таинственнымъ видомъ и сказалъ ему упорнымъ голосомъ: — Вы забываете, любезный товарищъ, что здѣсь мѣсто слишкомъ публично. Этотъ Господинъ сдѣлаетъ милость завернетъ къ вамъ или ко мнѣ, на стаканъ Рейнвейна съ сахаромъ; и тогда болѣе скажетъ намъ о достойномъ нашемъ другѣ, добромъ союзникѣ, котораго мы любимъ со всею честностію Фламандскихъ сердецъ.

— Мнѣ совершенно нечего вамъ сказывать, вскричалъ Дюрвардъ съ нетерпѣніемъ; я не стану нить Рейнвейна; и только прошу васъ какъ людей почтенныхъ, которые должны имѣть нѣкоторую власть, разогнать праздную толпу, меня окружающую, и позволить чужеземцу выдти изъ вашего города также спокойно, какъ вошелъ въ него.

— Ну! Милостивый Государь, сказалъ Руслеръ, если вы такъ упорствуете въ своемъ инкогнито, даже и съ нами, людьми довѣренными, позвольте просто спросишь, для чего жь вы надѣли отличительный знакъ вашего сословія, если хотѣли оставаться неизвѣстнымъ въ Литтихѣ?

— О какомъ знакѣ, о какомъ сословіи вы говорите? вскричалъ Кентень. Вы на видъ люди степенные, почтенные граждане; по клянусь душею, сошли съ ума, или меня хотите свести.

— Саперментъ! вскричалъ Павильонъ; этотъ молодой человѣкъ выведетъ изъ терпѣнія Св. Ламберта! Кто когда либо носилъ шапку съ крестомъ Св. Андрея и лиліями, кромѣ стрѣлковъ Шотландской гвардіи Короля Людовика XI?

— Положимъ даже, что я и стрѣлокъ етой гвардіи, чтожь удивительнаго, что на мнѣ шапка нашей дружины? сказалъ Кентень съ нетерпѣніемъ.

— Признался! признался! вскричали вмѣстѣ Руслеръ и Павильонъ, обращаясь къ толпѣ съ торжествующимъ видомъ, протянувъ и поднявъ руки и съ лицами, на которыхъ блистало удовольствіе. Онъ признаетъ себя стрѣлкомъ гвардіи Людовика, Людовика, хранителя вольностей города Литтиха.

Послѣдовало всеобще волненіе и въ толпѣ послышались крики: — Да здравствуетъ Король Людовикъ! да здравствуетъ Шотландская гвардія! да здравствуетъ храбрый стрѣлокъ! Наши вольности, паши преимущества, или. смерть! Налоги долой! Да здравствуетъ мужественный Вепрь Арденскій! Долой Карла Бургундскаго! Гибель Бурбону и его Епископству!

Едва етотъ шумъ утихалъ съ одной стороны, какъ начинался съ другой, перемѣжаясь подобно ропоту валовъ и усиливаясь соединеніемъ тысячи голосовъ, раздающихся со всѣхъ улицъ и площадей. Оглушенный Кентень едва имѣлъ время составить нѣкоторыя догадки и предположить, какъ, ему дѣйствовать.

Онъ забылъ, что когда въ сраженіи съ Герцогомъ Орлеанскимъ и Дюну а, послѣдній

раздробилъ шлемъ его сабельнымъ ударомъ, то одинъ изъ стрѣлковъ, по приказанію Лорда Кравфорда, замѣнилъ его шапкой, подбитой сшалью и составлявшей часть вооруженія Шотландской гвардіи. Появленіе члена стой дружины, какъ извѣстно, всегда окружавшей особу Людовика XI, на улицахъ города, въ которомъ неудовольствія возбуждались происками повѣренныхъ ета то Монарха, Литтихцы очень естественно должны были приписать его рѣшенію открыто за нихъ вступиться. Видъ одного изъ стихъ Стрѣлковъ казался имъ залогомъ скорой и дѣятельной помощи. Нѣкоторые видѣли даже въ етомъ поруку, что вспомогательное войско Людовика входитъ въ ето время въ однѣ изъ городскихъ воротъ, хотя никто не могъ сказать въ которыя.

Кентень тотчасъ увидѣлъ, что невозможно разсѣять столь общепринятаго заблужденія, онъ даже почувствовалъ, что безъ личной опасности не льзя ему стараться вразумишь людей, столь упорныхъ въ своемъ мнѣніи. И потому наскоро рѣшался попременно и при первой возможности — избавиться отъ етой буйной толпы. Между тѣмъ его вели къ Ратушѣ, куда собирались уже почетнѣйшіе жители, дабы узнать новости, которыхъ полагали его возвѣстителемъ и предложить ему великолѣпное угощеніе.

Не смотря на всѣ его представленія, которыя приписывали скромности, онъ былъ окруженъ раздавателями любви народной, которая уже стремила къ нему свое теченіе. Друзья его Бургомистры, бывшіе городскими Синдиками, схватили его подъ руки. Никель Блокъ, глава цѣха мясниковъ, поспѣшно прибѣжавшій изъ бойни, открывалъ шествіе, размахивая большимъ ножемъ, еще обагреннымъ кровію жертвъ, зарѣзанныхъ имъ съ мужествомъ и ловкостію, которыя одна водка можетъ внушишь. За Кентенемъ видѣнъ былъ патріотъ Клаусъ Гаммерлейнъ, высокой, худощавой человѣкъ, едва держащійся на ногахъ отъ пьянства и предсѣдатель цѣха слѣсарей, которыхъ тысяча, одинъ чернѣе другаго, слѣдовали за нимъ. Наконецъ гвоздяники, ткачи, веревочники и ремесленники всякаго рода толпами выходили изо всякой улицы и увеличивали шествіе. Стараться уйти отъ такой толпы, казалось предпріятіемъ отчаяннымъ и безуспѣшнымъ.

Въ семъ смутномъ положеніи Кентень прибѣгнулъ къ Руслеру, схватившему его за Руку и къ Павильону, уцѣпившемуся за другую и ведущимъ его впереди етаго торжеешвеинаго шествія, столь неожиданно имъ причиненнаго. Онъ наскоро увѣдомилъ ихъ, что безъ намѣренія надѣлъ шапку Шотландской Гвардіи, въ слѣдствіе приключенія съ шлемомъ, въ которомъ долженъ былъ путешествовать; пожалѣлъ, что ето обстоятельство и прозорливость, съ которою Литтихцы открыли его званіе и причину приѣзда въ ихъ городъ, сдѣлали ихъ гласными; ибо, если его поведутъ въ Ратушу, то станется, что онъ будетъ принужденъ сообщишь всѣмъ собравшимся сановникамъ такія вещи, которыя Король поручилъ ему хранить въ особенности для ушей любезныхъ сообщниковъ его, Господъ Руслера и Павильона.

Сіи послѣднія слова произвели волшебное дѣйствіе на обоихъ гражданъ, бывшихъ начальниками возмутившихся мѣщанъ и желающихъ, подобно всѣмъ демагогамъ, предоставить себѣ по возможности управленіе всѣми дѣлами. И потому они наскоро положили, что Дюрвардъ выйдетъ теперь изъ города и возвратится въ слѣдующую ночь для особеннаго совѣщанія съ ними въ домѣ Руслера, лежащемъ близь воротъ, что на противъ замка Шонвальда. Кентень рѣшился сказать имъ, что живетъ при дворѣ Епископа, подъ видомъ порученій къ нему отъ Французскаго двора, хотя истинная., цѣль его путешествія относится къ обывателямъ Литтиха, какъ они и отгадали. Ето косвенное сношеніе, сапъ человѣка, на котораго считали его возложеннымъ, такъ соотвѣтствовали характеру Людовика, что не произвели ни сомнѣнія, ни удивленія.

Почти тотчасъ послѣ етаго объясненія толпа подошла къ дому Павильона, вводной изъ первыхъ городскихъ улицъ, но сзади имѣющему сообщеніе съ Маасомъ, посредствомъ сада и большаго кожевеннаго завода; ибо обыватель Патріотъ былъ ремесломъ кожевникъ.

Ни чуть не удивительно, что Павильону хотѣлось принять къ себѣ мнимаго посланнаго Людовика XI, и остановка у его дома ни мало не удивила толпу, которая на противъ почтила мейнъ гера Павильона продолжительными восклицаніями, когда онъ увелъ столь важнаго гостя. Кентень тотчасъ избавился отъ слишкомъ замѣтной шапки своей, надѣлъ другую войлочную и спряталъ свое одѣяніе подъ большимъ плащемъ. Павильонъ вручилъ ему пропускъ, съ которымъ можно было входить въ Литтихъ и выходить и днемъ и ночью, и ввѣрилъ его попеченіямъ своей дочери, хорошенькой веселой Фламандки, которой далъ нужныя наставленія, какъ тайно выпроводишь его изъ Литтиха. Потомъ отправился съ товарищемъ своимъ въ Ратушу, чтобы отдѣлаться отъ друзей своихъ лучшими отговорками, какія могли они придумать, на счетъ удаленія Королевскаго посланнаго. Мы не можемъ, какъ говоритъ слуга въ комедіи, точію вспомнить, что солгали овны стаду; но нѣтъ ничего легче, какъ обмануть чернь, предразсудки которой сдѣлаютъ половину дѣла, прежде чѣмъ лжецъ вымолвитъ одно слово.

Не успѣлъ уйти почтенный гражданинъ, какъ толстая дочь его Трюдхепъ, покраснѣвъ и съ улыбкой, которая очень пристала ея алымъ губкамъ, веселымъ голубымъ глазкамъ и бѣлому личику, провела молодаго чужестранца чрезъ отцовской садъ къ берегу рѣки и показала ему на лодку, которую два сильныхъ Фламандца въ короткихъ панталонахъ, въ мѣховыхъ шапкахъ и кафтанахъ, застегнутыхъ сотнею пуговицъ, пустили такъ скоро, какъ только позволяло имъ Фламандское хладнокровіе.

Какъ прекрасная Трюдхенъ говорила только по Нѣмецки, то Кентень не измѣняя своей любви къ Графинѣ Круа, поблагодарилъ ее поцѣлуемъ, который былъ принятъ съ скромною благодарностію) ибо молодцы, похожіе лицомъ и станомъ на нашего Шотландскаго стрѣлка, не сплошь попадались между Литтихскими обывателями.

Пока лодка, подымаясь по Маасу, проѣзжала городскія укрѣпленія, Кентень успѣлъ обдумать, какъ ему разсказывать о Литтихекомъ своемъ приключеніи, по возвращеніи въ замокъ Шопвальдь. Не желая измѣнять ни чьей довѣренности, хотя и ошибкою приобрѣлъ ее, ни скрывать отъ достойнаго святителя мятежнаго расположенія его столицы, онъ рѣшился употребишь на етотъ счетъ выраженія общія, дабы предостеречь Епископа, не означая по имени ни одной жертвы его мщенію.

Онъ причалилъ около полу-мили отъ замка и даль гульденъ своимъ провожатымъ, которые по видимому были очень довольны его щедростію. Хотя онъ былъ и недалеко отъ Шонвальда, однакожъ пришелъ уже послѣ звонка къ обѣду и со стороны, противоположной главному входу, такъ что былъ бы долженъ запоздать еще болѣе, если бы захотѣлъ обойти кругомъ. И потому пошелъ къ ближнему боку тѣмъ болѣе, что увидѣлъ укрѣпленную стѣну, вѣроятно окружающую садъ, о которомъ мы уже говорили, въ стѣнѣ пробитъ былъ вылазъ подлѣ котораго привязана была лодочка, безъ сомнѣнія служащая для переѣзда черезъ ровъ; онъ понадѣялся, что если станетъ кликать, то кто нибудь подастъ ему ету лодку.

Приближаясь въ стой надеждѣ, онъ увидѣлъ, что вылазъ отворился; изъ замка вышелъ человѣкъ, вскочилъ одинъ въ лодочку, переплылъ на другой берегъ, вышелъ и длиннымъ весломъ оттолкнулъ лодку на средину воды. Кентень узналъ Цыгана; но сей послѣдній избѣжалъ встрѣчи, пошелъ другою дорогою, также къ Литтиху, и скоро исчезъ.

Новый предметъ для размышленія. Не ужьли етотъ кочующій язычникъ пробылъ все ето время съ Графинями Круа? Что могло заставишь ихъ допустить его къ такому продолжительному совѣщанію? Мучимый стою мыслію, Дюрвардъ нашелъ въ ней новый поводъ искать объясненія съ двумя Графинями, дабы увѣдомишь ихъ о измѣнѣ Гайраддина и вмѣстѣ объ опасности покровители ихъ, Епископа Литтихскаго, происходящей отъ мятежнаго духа етаго города.

Онъ остановился на етомъ рѣшеніи, подходя къ главному входу замка; вошелъ и засталъ въ большой залѣ за столомъ духовенство Епископа, главныхъ чиновниковъ его дома и нѣкоторыхъ странниковъ, которые не принадлежа къ дворянству перваго разряда, не могли сидѣть за столомъ Епископа. Однакожъ молодому Шотландцу оставлено было мѣсто въ почетномъ концѣ стола; подлѣ Епископскаго Капеллана, который встрѣтилъ его старою поговоркою ученыхъ: опоздавшему кости. Но вмѣстѣ постарался угостишь его въ противность стой пословицѣ, о которой земляки Кентеневы говорятъ, что ето плохая шутка и что ее трудно разжевать.

Чтобы за поздній приходъ не обвинили его въ незнаніи общежитія, Кетмень описалъ шумъ, произшедшій въ Литтихѣ, когда узнали, что онъ принадлежитъ къ Шотландской гвардіи Людовика XI; и постарался обратить свой разсказъ въ шутку, говоря, что его не безъ труда выручилъ толстый Литтихскій обыватель съ дочерью.

Но общество было слишкомъ занято разсказомъ; чтобы обратишь вниманіе на шутку. Обѣдъ былъ прерванъ во время повѣствованія Кентеня, а по окончаніи онаго воцарилось торжественное молчаніе, которое наконецъ прервалъ управитель, сказавъ со вздохомъ: — Дай Богъ, чтобы пришли сто копейщиковъ изъ Бургундіи!

— За чѣмъ такъ жалѣть о ихъ отсутствіи? спросилъ Кентень. У васъ здѣсь довольно солдатъ, вскормленныхъ на войнѣ; а противники ваши чернь буйнаго города: они побѣгутъ, увидя^— развернутое знамя окруженное храбрыми воинами.

— Вы не знаете Литтихцевъ, отвѣчалъ Капелланъ. Про нихъ можно сказать, что они, даже не исключая жителей Гента, самые непокорные мятежники во всей Европѣ. Герцогъ Бургундскій дважды наказывалъ ихъ за многократныя возмущенія противъ Епископа: дважды онъ ихъ укрощалъ, отнималъ преимущества, забиралъ знамена и налагалъ обязанности, отъ которыхъ вольной Имперской городъ долженъ бы быть свободенъ. Въ послѣдній разъ онъ разгромилъ ихъ близь Сен-Тропа, ето сраженіе стоило жизни почти шести тысячамъ Литтихцевъ, изъ которыхъ одни побиты въ полѣ, другіе потонули въ бѣгствѣ. Чтобы отнять у нихъ способы къ новымъ возмущеніямъ, Герцогъ Карлъ не захотѣлъ входить городскими воротами, отъ которыхъ ему и ключи были принесены; но приказалъ выломать сажень сорокъ стѣны и проломомъ вошелъ въ Литтихъ, какъ завоеватель, съ опущеннымъ забраломъ и поднятымъ копьемъ, впереди всѣхъ своихъ Рыцарей; Литтихцевъ даже увѣрили, что, безъ посредничества Филиппа Добраго, Карлъ, бывшій тогда Граномъ Шаролуа, разграбилъ бы ихъ городъ; однакожь, помня всѣ emu бѣдствія, случившіяся не такъ давно, и едва снабдивъ свои арсеналы, они, при одномъ видѣ шапки стрѣлка, замышляютъ новые безпорядки. Да внушитъ имъ Господь лучшія помышленія! Но между столь буйною чернью и столь неукротимымъ владѣтелемъ трудно обойтись безъ пролитія крови. Я желалъ бы видѣть добраго и милостиваго Епископа на престолѣ, который приносилъ бы менѣе почестей и болѣе безопасности; ибо вмѣсто горностаевъ митра его подбита терніями. Летимъ даю знать вамъ, молодой чужестранецъ, что если дѣла не удерживаютъ васъ въ Шонвальдѣ, то всякой благоразумный человѣкъ долженъ какъ можно скорѣе оставить ето мѣсто. Я думаю, что и дамы ваши того же мнѣнія; ибо отослали ко двору Французскому одного изъ своихъ провожатыхъ съ письмами, въ которыхъ вѣрно объявляютъ о намѣреніи своемъ искать безопаснѣйшее убѣжище.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Записка.

По выходѣ изъ за стола, Капелланъ, которому казалось понравилась бесѣда Дюрварда, а можетъ быть и желая болѣе развѣдать о случившемся по утру въ Литтихѣ, повелъ его въ комнату, окнами обращенную къ саду, и видя, что молодой спутникъ его безпрестанно туда поглядывалъ, онъ предложилъ ему посмотрѣть любопытныя, растѣнія и заморскія деревья, коими Епископъ украсилъ его.

Кентень отговорился, разсказавъ какъ учтиво его поутру выгнали оттуда:— Правда, сказалъ Капелланъ улыбаясь, что старое постановленіе запрещаетъ входить въ собственный садъ Епископа; по оно учреждено еще въ его молодости; хотя гласно не отмѣнилось, по вовсе не исполняется и только осталось, какъ закоренѣлое суевѣріе,— въ головѣ стараго смотрителя. Когда вамъ угодно, мы войдемъ и посмотримъ — примутъ ли насъ съ тою же учтивостію.

Дюрварду весьма приятна была надежда свободно ходить въ етотъ садъ. Оттуда, какимъ нибудь, счастливымъ случаемъ, подобнымъ тѣмъ, которые уже помогали его страсти, онъ надѣялся имѣть какое нибудь сношеніе съ обожаемымъ предметомъ, или покрайней мѣрѣ видѣть ее въ окно, или съ балкона башенки, какъ въ трактирѣ Лиліи, или Дофиновой башнѣ, замка Плесси.

Занимаясь етѣми мыслями, молодой любовникъ слушалъ очень равнодушно, а можетъ быть и вовсе не слушалъ названія растѣній, травъ и деревьевъ, на которыя почтенный проводникъ старался обратить его вниманіе. Одно растѣніе было драгоцѣнно по своей цѣлебной силѣ; другое еще драгоцѣннѣе, ибо придавало вкуса кушанью; а третье превышало цѣною предыдущія, ибо отличалось только своею рѣдкостію. Однакожь Дюрварду надобно было покрайней мѣрѣ показывать будто слушаетъ етѣ скучныя подробности, что было ни очень легко, и онъ отъ всего сердца проклиналъ услужливаго натуралиста и все растительное царство. Наконецъ послышался звонъ колокола, а какъ онъ призывалъ Капеллана къ церковному служенію, то Кентень и освободился отъ его присутствія.

Однакожь предъ уходомъ Капелланъ очень долго и безполезно извинялся, что принужденъ его оставишь и кончилъ приятнымъ увѣреніемъ, что онъ можетъ гулять по етому саду до ужина, не подвергаясь никакой помѣхѣ.

— Я здѣсь всегда учу мои проповѣди, сказалъ онъ, ибо не боюсь докучливыхъ. Сей часъ иду сказывать одну въ часовню; еслибъ вамъ угодно было сдѣлать мнѣ честь — послушать… Многимъ угодно признавать во мнѣ дарованіе; но слава примадлежитъ достойнымъ.

Кентень извинился ужасною головною болью, для которой открытой воздухъ долженъ быть лучшимъ лѣкарствомъ; и обязательный священникъ наконецъ оставилъ его.

Можно догадаться, что въ пристальномъ осмотрѣ всѣхъ оконъ и отверстій, обращенныхъ въ садъ, онъ внимательнѣе глядѣлъ на ближайшія къ маленькой двери, которою Марѳа ввела Гайраддина въ комнаты Графинь Круа, по его мнѣнію. Но никакой признакъ не подтвердилъ и не опровергъ сказаннаго ему Цыганомъ, а какъ начинало смеркаться, онъ подумалъ, самъ не зная отъ чего, что столь долгая прогулка въ етомъ саду можетъ показаться подозрительною и не понравиться.

Рѣшившись уйти и проходя въ послѣдній разъ подъ окнами, столь для него привлекательными, онъ услышалъ легкій шумъ надъ своей головою, какъ будто кто-то осторожно кашлялъ, чтобы привлечь его вниманіе не примѣтно другимъ. Съ удивленіемъ а радостію поднявъ глаза, онъ увидѣлъ, что растворили окно. Мгновенно показалась женская рука и уронила бумагу, которая упала на розмаринъ, растущій у стѣны. Осторожность, съ какого ета записка была ему доставлена, показывала, что ее надобно прочесть также осторожно и тайно. Садъ, какъ мы уже сказали, съ двухъ сторонъ окруженный строеніями Епископскаго замка, былъ необходимо видѣнъ, но многія окна изъ разныхъ комнатъ; но тамъ былъ родъ грота, который указалъ ему привѣтливый Капелланъ. Въ одно мгновеніе онъ поднялъ записку, спряталъ ее за пазуху и побѣжалъ къ етому убѣжищу. Тамъ развернулъ драгоцѣнную записку, благословляя на. мять добрыхъ Абербротокскихъ монаховъ, давшихъ ему средства прочитать ее.

— Прочтите потихоньку.— Таково было наставленіе первой строки. Остальныя заключали слѣдующее:

— Глаза мои можетъ быть слишкомъ легко поняли, что ваши изъявили мнѣ слишкомъ смѣло. Но неправое утѣшеніе ободряетъ жертву и лучше ввѣриться благодарности одного человѣка, чѣмъ подвергаться преслѣдованію многихъ. Счастіе поставило свой престолъ на крутой скалѣ; но храбрый человѣкъ не страшится на нее взбираться. Если вы рѣшитесь сдѣлать что нибудь для женщины, отважившейся на многое, приходите завтра, въ етотъ садъ во время часовъ, съ голубыми и бѣлыми перьями на шапкѣ. До тѣхъ поръ не ожидайте новыхъ сношеній. Говорятъ, что свѣтила опредѣлили вамъ чреду высокую и внушили благодарность. Прощайте, будьте вѣрны, скоры и рѣшительны и надѣйтесь смѣло на счастіе. Въ запискѣ былъ сверхъ того перстень, украшенный прекраснымъ алмазомъ, на которомъ изображенъ былъ древній гербъ дома Круа.

Въ ету минуту первымъ ощущеніемъ Кентеня былъ совершенный восторгъ. Радость и гордость, казалось, вознесли его къ небесамъ. Онъ твердо рѣшился умереть, или достигнуть цѣли всѣхъ своихъ желаній: о препятствіяхъ же, могущихъ встрѣтишься, думалъ только съ презрѣніемъ.

Не желая, чтобы какой нибудь предметъ могъ, хотя на минуту, отвратить его мысли отъ столь восхитительныхъ мечтаній, онъ поспѣшно вошелъ въ замокъ, отговорился отъ ужина тою же головною болью, къ которой уже прибѣгалъ, зажегъ ночникъ и удалился въ назначенную себѣ комнату, дабы читать и перечитывать драгоцѣнную записку и осыпать поцѣлуями не менѣе драгоцѣнный перстень.

Но такое изступленіе наконецъ должно было ослабѣвать. Неприятная мысль вспала ему на умъ, хотя онъ отвергалъ ее, какъ неблагодарность, какъ хулу. Ему казалось, что столь откровенное признаніе показывало менѣе разборчивости, чѣмъ требовало романическое обожаніе, которое онъ не переставалъ питать къ молодой Графинѣ. Едва ета мысль мелькнула, какъ онъ поспѣшилъ истребишь се, подобно змѣѣ, всползнувшей ему на ложе.

Ему ли, столь осчастливленному, для кого прекрасная и молодая Графиня удостоила сойти съ высоты своей, ему ли было осуждать се за знакъ благоволенія, безъ коего онъ не смѣлъ бы поднять на нее глаза; ея санъ и родъ, въ настоящемъ положеніи, не избавляли ли ея отъ повиновенія общему правилу, которое предписываетъ всѣмъ женщинамъ молчать, пока не заговоритъ любовникъ? Къ симъ доказательствамъ, которыми онъ смѣло себя оспоривалъ, дѣлая изъ нихъ непреодолимые силлогизмы, тщеславіе его можетъ быть присоединило другое, которое онъ принималъ уже не такъ открыто: что достоинство любимаго предмета можетъ дать женщинѣ право немного отступить отъ общихъ правилъ и что даже есть этому примѣры въ преданіяхъ. Оруженосецъ стихотворнаго романа, котораго онъ прочелъ нѣсколько страницъ, былъ подобно ему бѣдный, дворянинъ, безъ помѣстьевъ и доходовъ, однакожъ великодушная Принцеса Венгерская не постыдилась доказать ему любовь свою яснѣе, чѣмъ въ полученной запискѣ.

 

Приди, о другъ, любимый мною!

Приди съ богатою казною

Три поцѣлуя получить.

 

И потомъ, въ той же справедливой повѣсти говоритъ Венгерскій Король:

 

Самъ видѣлъ многихъ я пажей —

Женившись дѣлались Царями.

 

Такъ, что наконецъ Кентень очень, великодушію рѣшилъ, что никакъ нельзя осуждать поступка, обѣщающаго ему счастіе.

Ето сомнѣніе было замѣнено другимъ, тягостнѣйшимъ. Сколько Дюрвардъ могъ судить, измѣнникъ Гайраддинъ пробылъ въ комнатѣ двухъ дамъ около четырехъ часовъ; и разбирая хорошенько двусмысленность, съ которою онъ хвасталъ своею властію надъ судьбою Кентеня, въ самомъ близкомъ ош*ношеніи къ его сердцу, Герой нашъ сталъ опасаться, что все ето произшествіе только слѣдствіе новаго его у мышленія, имѣющаго можетъ быть цѣлію исторгнуть Изабеллу изъ убѣжища, даннаго ей покровительствомъ достойнаго Епископа. Ето дѣло требовало ближайшаго разсмотрѣнія; ибо Дюрвардъ чувствовалъ къ етому негодяю отвращеніе, соразмѣрное неслыханной дерзости, съ которою признался онъ въ своей измѣнѣ; и потому не могъ повѣрить, чтобы счастливое и честное окончаніе увѣнчало дѣло, въ которомъ онъ участвовалъ;

Етѣ различныя мысли, подобно мрачнымъ туманамъ затемняли прелестныя картины, прежде начертанныя его воображеніемъ и во всю ночь сонъ не могъ сомкнуть ему глаза. Въ самыя часы и даже часомъ прежде былъ онъ въ саду и никпіо уже не помѣшалъ ему войти туда и тамъ остаться. Шапку свою украсилъ онъ голубыми и бѣлыми перьями, какихъ могъ достать въ столь короткое время. Часа два никто, казалось, не замѣчалъ его присутствія. На конецъ послышались звуки лютни; черезъ нѣсколько минутъ отворилось окно, надъ тою самою дверью, въ которую Марѳа ввела Гайраддина; во всемъ блескѣ красоты выглянула Изабелла, поклонилась ему благосклонно, по осторожно, покраснѣла, увидя быстрой и выразительный поклонъ его, затворила окно и исчезла.

Дневной свѣтъ не открылъ ему ничего болѣе. Достовѣрность записки казалась довольно доказанною. Оставалось только узнать какія должны быть слѣдствія, а объ етомъ красавица не писала ни слова. Впрочемъ въ виду не было никакой скорой опасности. Графиня л;ила въ укрѣпленномъ замкѣ, подъ покровительствомъ владѣтеля, уважаемаго за его свѣтскую власть и духовный санъ. Ни что повидимому не требовало отъ молодаго и храбраго воина Рыцарскаго обѣта; стоило быть готовымъ къ исполненію поколѣніи Графини Изабеллы въ самую минуту ихъ полученія. Но судьба опредѣлила занять его ранѣе, чѣмъ онъ думалъ, и ето случилось въ четвертую ночь по приѣздѣ ихъ въ Шонвальдъ.

Кентень рѣшился на завтра отослать къ двору Людовика XI послѣдняго изъ двухъ спутниковъ своихъ, съ письмами къ Лорду Кравфорду и къ дядѣ, для извѣщенія ихъ о своемъ отказѣ отъ Французской службы, къ чему измѣна, которой подвергся онъ тайными наставленіями Гайраддина, давала ему поводъ, который честь и благоразуміе должны были одобрить. Онъ легъ, исполненный тѣхъ розовыхъ мыслей, окружающихъ ложе молодаго человѣка, истинно влюбленнаго, и полагающаго, что ему отвѣчаютъ съ тою же искренностію. Сны его сначала отзывались приятными мыслями, занимавшими его на яву; но мало по малу сдѣлались ужаснѣе.

Ему казалось, что онъ гуляетъ съ Графиней Изабеллой по берегу тихихъ водъ прекраснаго озера, похожаго на то, которое составляло главное украшеніе Гленъ-Улакина. Онъ осмѣлился говоришь о любви своей, не помышляя уже ни о какихъ препятствіяхъ. Изабелла краснѣла и улыбалась, слушая его, какъ онъ могъ надѣяться по содержанію записки, которую наяву и во снѣ носилъ на сердцѣ. Но все внезапно перемѣнилось, лѣто въ зиму, тишина въ бурю. Заревѣли вѣтры и возстали волны, какъ будто всѣ духи воздушные и водяные заспорили о владѣніяхъ своихъ. Влажныя горы представляли имъ со всѣхъ сторонъ предѣлы, не позволявшіе идти ни назадъ, ни впередъ; и сила бури, ежеминутно возрастая и приближая ихъ другъ къ другу, отнимала всю надежду на безопасность. Сильное ощущеніе столь неминуемаго бѣдствія, разбудило спящаго.

Съ пробужденіемъ разсѣялись, вымышленныя произшествія она и онъ вспомнилъ настоящее свое положеніе; но шумъ, подобный бурѣ и вѣроятно причинившій сонъ страшный сонъ, еще отзывался въ ушахъ его.

Онъ тотчасъ вскочилъ и съ удивленіемъ прислушивался къ шуму, который превосходилъ ужаснѣйшія вихри, когда либо сходившіе съ горъ Грампіанскихъ. Но менѣе нежели чрезъ минуту увѣрился, что оный происходитъ не отъ боренія стихій, но отъ бѣшенства людей.

Онъ всталъ съ постели и подошелъ къ окну своей комнаты. Оно обращено было въ садъ и съ етой стороны все было спокойно; но отворивъ окно, онъ еще болѣе увѣрился, что на замокъ напали враги многочисленные и рѣшительные, чему крики ихъ служили еще лучшимъ доказательствомъ. Онъ ощупью сталъ искать свое платье и вооруженіе и пока надѣвалъ ихъ такъ скоро, какъ позволяла внезапность и темнота, услышалъ, что стучатся въ дверь. Кентень отвѣчалъ слишкомъ поздно по мнѣнію желавшаго войти, не очень крѣпкая дверь въ минуту была вышибена и Цыганъ Гайраддинъ, котораго легко можно было узнать по его нарѣчію, вошелъ въ комнату. Въ рукѣ у него была небольшая сткляночка, въ которую обмокнулъ спичку. Мгновенное сильное пламя освѣтило всю комнату и онъ зажегъ маленькую лампаду, которую вынулъ изъ за пазухи.

— Судьба твоя, сказалъ онъ выразительно Дюрварду, не привѣтствуя его иначе, зависитъ отъ минутнаго рѣшенія.

— Негодной! вскричалъ Кентень, мы окружены измѣной; а вездѣ, гдѣ она есть, ты вѣрно участвуешь.

— Ты съ ума сошелъ, отвѣчалъ Мограбинъ; если я когда измѣнялъ, такъ вѣчно изъ выгоды. За чѣмъ же я измѣню тебѣ, когда мнѣ выгоднѣе помочь, нежели измѣнить? Внемли на минуту, если можешь, голосу разсудка; иначе смерть и разрушеніе заставятъ тебя внимать. Литтихцы взбунтовались; ими предводительствуетъ Ла-Маркъ съ своею шайкою. Если бъ и были средства сопротивляться, то ихъ остервененіе все бы превозмогло; но нѣтъ почти никакого средства. Если хочешь спасти Графиню и сохранить свои надежды, слѣдуй за мною, именемъ приславшей тебѣ алмазъ, на которомъ изображены три леопарда.

— Укажи мнѣ дорогу! быстро вскричалъ Кентень; при етомъ имени я готовъ отважиться на всѣ опасности.

— По моему распоряженію, сказалъ Цыганъ, мы ничему не подвергнемся, если ты можешь не мѣшаться не въ свое дѣло. Да и какая тебѣ нужда, что Епископъ зарѣжетъ свое стадо, или стадо зарѣжетъ пастыря? Ха! ха! ха! Ступай за мной терпѣливо и осторожно. Забудь о своей храбрости и положись на мое благоразуміе. Я заплатилъ долгъ благодарности и ты женишься на Графинѣ. Ступай за мною.

— Иду, отвѣчалъ Кентень, обнажая мечъ; но если увижу въ тебѣ малѣйшій признакъ измѣны, то голова твоя очутится въ трехъ шагахъ отъ туловища.

Не отвѣчая ничего и видя, что Кентень вооружился, Цыганъ быстро сошелъ съ лѣстницы и разными скрытыми ходами пошелъ въ садъ. Едва одинъ свѣтъ видѣнъ былъ въ стой части зданія, едва слышенъ былъ въ ней малѣйшій шумъ; но оный вдесятеро усилился, когда сошли они въ садъ и Дюрвардъ узналъ даже различные воинскіе крики: Литтихъ! Литтихъ! Вепрь! Вепрь! громко произносимые нападающими; между тѣмъ, какъ защитники замка, внезапно окруженные, отвѣчали слабѣйшими криками: Во имя Пресвятой Богородицы за Государя Епископа!

Но не смотря на воинственный духъ Дюрварда, для него происходящее сраженіе ничего не значило въ сравненіи съ участію Изабеллы Круа, за которую трепеталъ, чтобы она не попалась въ руки жестокому и развратному мятежнику, который старался овладѣть воротами замка. Онъ даже съ меньшимъ отвращеніемъ принялъ помощь Цыгана, какъ отчаянію больной рѣшается принять лѣкарство, предлагаемое емпирикомъ, или шарлатаномъ. Онъ рѣшился слѣдовать совершенно его совѣтамъ, но пронзить ему сердце, или снести голову при первомъ подозрѣніи въ измѣнѣ. Казалось, и самъ Гайраддинъ видѣлъ всю свою опасность, ибо при входѣ въ садъ покинулъ свое хвастовство и насмѣшливость и какъ будто рѣшился вести себя скромно, храбро и дѣятельно.

Приближившись къ двери, ведущей въ покои Графинь, Гайраддинъ кликнулъ потихоньку и тотчасъ явились двѣ женщины, закутанныя съ ногъ до головы длинными черными шелковыми епанчами, которыя тогда носили Фламандки. Кентень подалъ руку одной изъ нихъ, она взяла ее поспѣшно и съ трепетомъ и такъ оперлась, что еслибъ была потяжелѣ, то порядочно бы замедлила ихъ удаленіе. Цыганъ, провожавшій другую даму, пошелъ прямо къ вылазу: близь него во рву была та самая лодочка, на которой за нѣсколько времени Дюрвардъ видѣлъ самаго Гайраддина, выѣзжающаго изъ замка.

Во время короткой ихъ переправы, радостные крики, казалось, возвѣстили торжество насилія и взятіе замка. Они такъ неприятно поразили слухъ Кентеня, что онъ невольно вскричалъ: — Клянусь, если бы вся кровь моя не была навсегда посвящена особамъ, съ которыми я теперь, то полетѣлъ бы на стѣны, сразился бы вѣрно за добраго Епископа и заставилъ бы молчать нѣсколько етихъ негодяевъ, крикомъ своимъ призывающихъ убійство и грабежъ.

Дама, опиравшаяся на его руку, слегка пожала ее, какъ бы напоминая, что она болѣе замка Шонвальда имѣетъ право надѣяться на его помощь; а Цыганъ закричалъ довольно внятно: — Вотъ прямо Европейское сумасшествіе, думать воротиться на сраженіе, когда любовь и Фортуна велятъ бѣжать какъ можно скорѣе! Впередъ! впередъ! не теряйте минуты! У стой ивовой купы насъ ждутъ лошади,

— Я вижу только двухъ, сказалъ Кентень, примѣтившій ихъ при лунномъ свѣтѣ.

— Я не могъ бы достать больше, не возбудивъ подозрѣній, отвѣчалъ Цыганъ. Притомъ намъ больше и не надобно. Вы двое отправитесь на нихъ въ Тонеръ, пока дороги еще безопасны. А Марѳа останется съ женщинами нашего поколѣнія, съ которыми давно знакома. Марѳа наша землячка и осталась только услужить вамъ въ случаѣ надобности.

— Марѳа! вскричала закутанная дама, держащая за руку Дюрварда; такъ ето не моя родственница?

— Ето только Марѳа, отвѣчалъ Гайраддинъ. Простите мнѣ ету маленькую хитрость; я не смѣлъ разомъ похитить двухъ Графинь у Вепря Арденскаго.

— Разбойникъ! вскричалъ Кентень. Но еще есть… еще будетъ время. И возвращусь въ замокъ и спасу Графиню Амелину.

— Амелина, сказала ему подруга его съ замѣшательствомъ, Амелина здѣсь, опершись на вашу руку и благодаритъ васъ за помощь.

— Боже! Какъ! Что ето значитъ? вскричалъ Кентень, освобождая свою руку съ меньшею учтивостію, чѣмъ по волкомъ другомъ случаѣ оказалъ бы женщинѣ самаго низкаго званія. Такъ въ замкѣ осталась Графиня Изабелла? Прощайте! прощайте!

Онъ готовился бѣжать, по Гайраддинъ сказалъ, схвативъ его за руку.— Выслушай меня! Выслушай меня! Ты бѣжишь на смерть! Для какого жъ чорта ты носилъ цвѣты тетки? Въ жизнь мою не повѣрю ни голубому, ни бѣлому. Да подумай, что она почти также богата. У ней есть алмазы, золото, и даже надежды на Графство.

Пока Цыганъ говорилъ отрывистыми изрѣченіями и старался удержать Дюрварда, сей послѣдній взялся за кинжалъ, чтобы избавишься.

— А! если такъ, сказалъ Гайраддинъ, переставая его удерживать, ступай и пусть чортъ, если онъ есть, будетъ твоимъ спутникомъ.

Увидя себя свободнымъ, молодой Шотландецъ побѣжалъ къ замку съ быстротою оленя. Тогда Цыганъ обратился къ Графинѣ, которая упала отъ страха, стыда и замѣшательства.

— Ето ошибка, сказалъ онъ; полно, встаньте и ступайте за мною. Прежде разсвѣта я найду вамъ мужа получше етаго ребенка съ женскимъ личикомъ.

Страсти Графики Амелины были равносильны тщеславію а слабости ея нрава. Подобно многимъ людямъ она порядочно исполняла обыкновенныя обязанности жизни, но въ теперешнихъ обстоятельствахъ могла только предаваться безполезнымъ жалобамъ и называть Гайраддина обманщикомъ, бродягою, разбойникомъ, убійцею.

— Назовите меня просто Цыганомъ, сказалъ Мограбинъ, и вы все скажете однимъ словомъ.

— Чудовище! вскричала разгнѣванная Графиня, ты сказалъ мнѣ, что свѣтила опредѣлили намъ союзъ и научилъ меня писать къ нему… несчастная!

— И точно свѣтила опредѣляли етотъ союзъ, въ случаѣ согласія обѣихъ сторонъ. Развѣ вы думаете, что небесныя созвѣздія женятъ людей по неволѣ? Меня сбили съ толку ваши проклятыя Европейскія нѣжности, глупыя ленточки и цвѣты. А молодцу, кажется, ягненокъ нравится больше овцы. Вотъ и все. Ну, встаньте же и ступайте за мною; разсудите, что я не охотникъ до слезъ и обмороковъ.

— Я шага не ступлю, сказала Графиня рѣшительно.

— А я говорю тебѣ, что ступишь! вскричалъ Гайраддинъ. Клянусь тебѣ всѣмъ, чему люди когда нибудь вѣрили, что ты имѣешь дѣло съ человѣкомъ, который легко можетъ раздѣть тебя, привязать къ дереву и оставить на произволъ судьбы.

— Съ вашего позволенія, сказала Марѳа, прошу не обижать ее. У меня ножъ не хуже твоего и я умѣю имъ владѣть. Она женщина добрая, хотя нѣсколько сумасбродная. А ты, сударыня, встань и ступай за нами. Ошибка сдѣлана; но спасеніе твоей жизни чего нибудь стоитъ. Въ етомъ замкѣ многіе отдали бы все на свѣтѣ, чтобы быть на нашемъ мѣстѣ.

Тутъ отъ замка Шонвальда послышались новые крики, между которыми можно было различить восклицанія побѣды и радости, и вопли отчаянія и ужаса.

— Слушай, сказалъ Гайраддинъ, и радуйся, что не поешь въ этомъ хорѣ. Ввѣрься мнѣ, я обойдусь съ тобою честно, свѣтила сдержатъ свое обѣщаніе и доставятъ тебѣ хорошаго мужа.

Графиня Амелина, изнуренная усталостію и покоренная страхомъ, наконецъ отдалась на руки двумъ проводникамъ своимъ и позволила вести себя, куда имъ угодно. Даже до того простиралось помѣшательство ея разсудка и истощеніе силъ, что достойная чета, которая болѣе тащила ее, нежели вела, свободно могла говорить при ней и она какъ будто не понимала, что слышала.

— Я всегда почитала твое намѣреніе сумасшествіемъ, сказала Марѳа. Хорошо, если бъ ты уладилъ свадьбу между молодежью, тогда мы могли бы надѣяться на ихъ благодарность и получить уголокъ въ ихъ замкѣ. Но какъ могъ ты повѣрить, что такой прекрасной молодецъ хочетъ жениться на етой старой дурѣ.

— Риспа, отвѣчалъ Гайраддинъ, ты носила Европейское имя и жила такъ долго подъ шатрами етаго безразсуднаго народа, что наконецъ поглупѣла съ нимъ вмѣстѣ. Могъ ли я вообразить, что онъ станетъ считать годы при такомъ выгодномъ супружествѣ? А тебѣ извѣстію, что гораздо бы труднѣе склонить на дерзкой поступокъ молодую недотрогу, чѣмъ ету Графиню, которая лежитъ у насъ на рукахъ, какъ мѣшокъ съ шерстью. При томъ же я любилъ етаго молодца и желалъ ему добра. Женивъ на старухѣ, я устроилъ бы его счастіе; а съ молодою навязалъ бы ему на шею Вильгельма Ла-Марка, Бургундію, Францію и всѣхъ, кому выгодно располагать ея рукою. Сверхъ того, имѣніе етой болѣе состоитъ въ золотѣ и каменьяхъ, и ихъ перепали бы и на нашу долю; но тетива лопнула и стрѣла не полетѣла. Полно объ етомъ! Отведемъ ее къ Вильгельму Длиннобородому. Ну, Риспа, смѣлѣе! Блестящій Альдебаранъ еще проливаешь свѣтлое вліяніе свое на сыновъ степи.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Расхищеніе замка.

Хотя Шонвальдскій гарнизонъ и былъ окруженъ и испуганъ внезапно; однакожь онъ нѣсколько времени защищалъ замокъ отъ нападающихъ; но Литтихъ безпрестанно изрыгалъ новыхъ враговъ, которые со всѣхъ сторонъ устремляясь съ остервененіемъ на приступъ, развлекали вниманіе осаждающихъ и лишали ихъ бодрости.

При томъ же можно было замѣтить равнодушіе, если не измѣну, между воинами Епископа; ибо иные кричали, что должно сдаться, а другіе, оставляя мѣста свои, старались уйти изъ замка. Многіе бросались со стѣнъ въ ровъ и которымъ удавалось спасшись вплавь, тѣ охраняли свою безопасность, скидывая все, что могло обличить ихъ служеніе Епископу и потомъ вмѣшивались въ толпы нападающихъ. Нѣкоторые, приверженные къ Епископу, соединились около него въ большой башнѣ, куда онъ удалился другіе же, не ожидая никакой пощади, защищались съ мужествомъ отчаянія въ прочихъ башняхъ и оградахъ.

Наконецъ нападающіе, овладѣвъ дворами и всѣмъ нижнимъ жильемъ етаго обширнаго зданія, занялись преслѣдованіемъ побѣжденныхъ и утоленіемъ своей жажды къ грабежу. Внезапно одинъ человѣкъ, какъ бы искавшій смерти, когда всѣ прочіе хотѣли какимъ нибудь средствомъ ея избѣгнуть, усилился пробиться сквозь ету нестройную и ужасную сцену; воображеніе его терзали опасенія еще ужаснѣйшія страшной истины, ему представлявшейся. Всякой, видя Кентеня въ ету гибельную минуту, принялъ бы за бѣшенаго, въ часы изступленія; а узнавъ причину, его побуждавшую, за образецъ Героевъ Романа.

Приближаясь къ Шонвальду съ той же стороны, съ которой прежде удалялся, онъ встрѣтилъ нѣсколькихъ бѣглецовъ, пробирающихся къ лѣсу; они, разумѣется, старались набѣжать его, почитая врагомъ, ибо онъ шелъ въ противоположномъ направленіи съ ними. Подойдя ближе къ заику, онъ увидѣлъ, что многіе свергались со стѣны въ ровъ, или были свергнуты неприятелями и слышалъ шумъ паденія тѣхъ, которыхъ не могъ видѣть. Мужество его отъ етаго ни чуть не поколебалось. Ему нѣкогда было искать лодку, если бы даже и можно было ею воспользоваться; и напрасно бы покушался онъ достигнуть небольшаго садоваго вылаза, наполненнаго толпою бѣжавшихъ, тѣснимыхъ новыми толпами и падающихъ одинъ за другимъ въ ровъ, чрезъ которой не могли переправиться.

И такъ, избѣгая етаго мѣста, Кентень бросился вплавь близь малыхъ воротъ замка, гдѣ еще висѣлъ подъемный мостъ. Не безъ труда избавился онъ отъ усилій нѣсколькихъ несчастныхъ утопающихъ, которые, желая спасшись, могли бы погубить его.

Достигнувъ другаго берега, онъ ухватился за цѣпь подъемнаго моста, и собравъ всѣ силы, руками и колѣнками выбрался изъ воды и уже добирался до мостовой площадки, какъ вдругъ на него набѣжалъ копейщикъ и замахнувшись окровавленною саблею, приготовился нанесть ему смертельный ударъ.

— Какъ! вскричалъ Кентень повелительнымъ голосомъ, едакъ-то ты помогаешь товарищу? Подавай руку.

Молча и съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, воинъ протянулъ ему руку и помогъ взобраться на площадку. Кентень, не давая времени ему образумишься, тотчасъ закричалъ тѣмъ же голосомъ:— Къ западной башнѣ, если хочешь поживы! Сокровище Епископа въ западной башнѣ.

Сто голосовъ повторили ети слова. Къ западной башнѣ! Сокровище въ западной башнѣ! и всѣ бродяги, ихъ услышавшіе, подобно стаѣ голодныхъ волковъ, побѣжали въ противномъ направленіи отъ того мѣста, куда Кентень рѣшился дойти живой, или мертвой.

Принявъ спокойный видъ, какъ будто принадлежитъ къ числу побѣдителей, а не побѣжденныхъ, онъ пошелъ прямо къ саду, встрѣчая менѣе препятствій, нежели полагалъ. Крикъ — къ западной башнѣ! увлекъ въ ту сторону часть нападающихъ, а звукъ трубъ призывалъ прочихъ для отраженія вылазки, предпринятой въ ету минуту защитниками большой башни, которые, будучи доведены до отчаянія, окружили собою Епископа и старались прочистить себѣ дорогу для выхода изъ замка. И такъ Кентень скорымъ шагомъ и съ біющимся сердцемъ побѣжалъ въ садъ, поручая себя той Высочайшей Волѣ, которая хранила его среди безчисленныхъ опасностей уже угрожавшихъ ему, и рѣшившись успѣть, или погибнуть въ своемъ предпріятіи.

При входѣ въ садъ, на него набѣжали три человѣка, поднявъ копья и восклицая:— Литтихъ! Литтихъ!

Ставъ въ оборонительное положеніе., но не нанося удара, Кентень вскричалъ: — Франція! Франція! другъ Литтиха!

— Да здравствуетъ Франція! вскричали три Литтихца, и пустились своею дорогою.

Тѣже слова защитили его отъ четырехъ, или пяти воиновъ Вильгельма Ла-Марка, бродящихъ по саду и устремившихся на него съ восклицаніемъ: — Вепрь! Вепрь!

Словомъ, Кентень началъ надѣяться, что прослывши посланнымъ Короля Людовика, тайнаго возбудителя мятежныхъ Литтихцевъ и скрытаго покровителя Вильгельма Ла-Марка, онъ можетъ сохранишь себя посреди ужасовъ етой ночи.

Подойдя къ башенкѣ, цѣли своего похода, онъ затрепеталъ, увидя, что дверь, въ которую вышли Графнил Амелина и Марѳа, завалена многими трупами.

Онъ поспѣшно отвалилъ два и собирался сдѣлать то же съ третьимъ, какъ мнимый мертвецъ ухватилъ его заплатье, прося помочь себѣ встать. При такой остановкѣ не во время, Кеитсто очень хотѣлось, не теряя времени въ борьбѣ съ этимъ противникомъ, избавишься отъ него не столь тихими средствами; по мертвый вскричалъ: — Я задыхаюсь подъ тяжестью вооруженія, я Павильонъ, Литтихскій Синдикъ; если ты за насъ, я тебя озолочу; если противъ насъ, защищу, только не дай мнѣ задохнуться, какъ поросенку въ колодѣ.

Посреди етой нестройной сцены убійства, у Дюрварда достало присутствія духа размыслить, что етоимъ сановникъ можетъ помочь ихъ удаленію. И потому, поднявъ его, спросилъ не раненъ ли онъ?

— Нѣтъ, не раненъ, отвѣчалъ Синдикъ; по крайней мѣрѣ, кажется, что нѣтъ; а задохся.

— Сядьте на етотъ камень и отдохните, сказалъ Дюрвардъ; я тотчасъ къ вамъ ворочусь.

— Чью сторону ты держишь? спросилъ гражданинъ, удерживая его.

— Сторону Франціи, отвѣчалъ Кентень, сгибаясь вырваться.

— Ба! Да ето мой молодой стрѣлокъ вскричалъ добрый Синдикъ. Ну, если мнѣ посчастливилось отыскать друга въ ету ужасную ночь; то клянусь, что не разстанусь съ нимъ. Ступай, куда хочешь, я за тобою; а если найду нѣсколькихъ молодцовъ нашего цѣха, то можешь быть и я тебѣ помогу. Но они всѣ разсыпались, какъ горохъ изъ худаго мѣшка. О! что за страшная ночь!

Говоря такимъ образомъ, онъ тащился, опираясь на руку Кентеня, который чувствуя, какъ важно увѣриться въ покровительствѣ такого значущаго человѣка, умѣрилъ шаги, внутренно проклиная остановку, причиняемую его товарищемъ.

По всходѣ на лѣстницу была передняя, въ которой стояли сундуки и чемоданы, по видимому разграбленные, ибо часть поклажи была разбросана по полу. При свѣтѣ лампады, стоящей на камнѣ, видно было тѣло человѣка мертваго, или лишеннаго чувствъ, лежащаго у отверстія камина.

Вырвавшись изъ рукъ Павильона, подобно борзой собакѣ, увлекающей свору, на которой держалъ ее псарь, Дюрвардъ поспѣшно бросился въ другую комнату, потомъ въ третью, бывшую по видимому спальной Графы въ Круа. Тамъ не было никого. Онъ кликнулъ Изабеллу, сперва тихо,) потомъ громче, наконецъ съ крикомъ отчаянія: нѣтъ отвѣта.

Между тѣмъ, какъ онъ ломалъ руки, рвалъ на себѣ волосы и внѣ себя топалъ ногою, слабый свѣтъ, блеснувшій въ скважинѣ наняли, въ темпомъ углу комнаты, заставилъ его подумать, что тутъ есть потаенная дверь, ведущая въ какой-нибудь кабинетъ. Разсмотрѣвъ поближе, увѣрился онъ въ справедливости своей догадки. Попробовалъ отворить, но тщетно. Наконецъ, презирая опасность, устремился изо всей силы въ дверь; усиліе, внушенное надеждою и отчаяніемъ, было такъ успѣшно, что и крѣпчайшій замокъ и петли не устояли бы противъ него.

Такимъ образомъ онъ проложилъ себѣ дорогу въ маленькую образную, гдѣ женщина, полумертвая отъ страха, молилась передъ изображеніемъ Создателя. Новый ужасъ овладѣлъ ею при отбитіи этой двери и она безъ чувствъ упала на полъ. Онъ подбѣжалъ поспѣшно поднялъ ее. О счастіе! Ето та, которую онъ хотѣлъ спасти; ето Графиня Изабелла. Онъ прижалъ се къ своему сердцу, заклиная придти въ себя, предаться надеждѣ; близъ нея былъ человѣкъ, мужествомъ и силою своею могущій защитить ее противъ цѣлаго войска.

— Точно ли ето вы, Дюрвардъ? наконецъ вскричала она, приходя въ себя; стало мнѣ есть еще надежда! Я думала, что всѣ друзья мои покинули меня на произволъ несчастной судьбы, Вы не оставите меня.

— Никогда! никогда! вскричалъ Дюрвардъ; чтобы ни случилось, какія бы опасности ни угрожали: да лишусь я блаженства, обѣщаемаго стамъ святымъ изображеніемъ, если не раздѣлю судьбы вашей до счастливѣйшаго времени!

— Очень чувствительно; очень трогательно, право! сказалъ за ними задыхающійся голосъ; что вижу, любовныя шашни. А ей Богу, бѣдная дѣвочка мнѣ жалка, точно какъ дочь моя, моя Трюдхенъ.

— Вамъ, мейнъ Геръ Павильонъ, не должно ограничишься однимъ сожалѣніемъ, сказалъ Кентень, оборачиваясь къ нему; вы должны помочь мнѣ защитить ету даму. Знайте, что она поручена была моему особенному охраненію вашимъ союзникомъ, Королемъ Французскимъ; и если вы не защитите ее отъ всякаго оскорбленія и насилія, городъ вашъ лишится покровительства Людовика Валуа. Пуще всего надо стараться, чтобъ она не попалась въ руки Вильгельма Ла-Марка.

— Дѣло трудное, отвѣчалъ Павильонъ; ети пострѣлы копейщики чертовски отыскиваютъ хорошенькихъ дѣвушекъ, но я постараюсь. Пойдемте въ другую комнату — я тамъ подумаю. Лѣстница узка и вы можете покараулить съ копьемъ у дверей; а я изъ окна кликну нѣсколькихъ молодцовъ кожевеннаго цѣха: они вѣрны, какъ ножъ у нихъ за поясомъ. Но прежде всего разстегните на мнѣ етѣ застежки. Я не надѣвалъ етаго нагрудника съ Сен-Тронскаго сраженія, а съ тѣхъ поръ во мнѣ прибавилось вѣсу добрыхъ сорокъ Фунтовъ, если вѣрить Фламандскимъ вѣсамъ.

Доброму Синдику стало гораздо легче, когда избавился отъ тяжелаго желѣзнаго вооруженія; ибо надѣвая его, онъ менѣе спрашивался своей силы, чѣмъ усердія къ пользамъ Литтиха. Потомъ узнали, что Павильона почти несъ впередъ его цѣхъ, которымъ онъ предводительствовалъ, что его встащили на стѣны нѣкоторые изъ воиновъ, ходившихъ на приступъ; тамъ онъ невольно слѣдовалъ за приливомъ и отливомъ сражающихся той и другой стороны, не имѣя даже силы вымолвишь слово; и наконецъ, подобію отрубку дерева, извергнутому моремъ на берегъ, свалился при входѣ въ покои Графинь Круа, гдѣ тяжесть вооруженія и двухъ труповъ, упавшихъ на него, вѣрно долго бы его задержали, если бы Дюрвардъ не подоспѣлъ на помощь.

Таже горячность, которая въ политикѣ изъ Германа Павильона дѣлала смутника, патріота неумѣреннаго и мятежнаго, имѣла счастливѣйшія послѣдствія, дѣлая его въ частной жизни человѣкомъ тихимъ и добрымъ, иногда предающимся тщеславію, но всегда исполненнымъ благорасположенія и благонамѣренности. Онъ просилъ Кентеня особенно заботиться о бѣдной хорошенькой Юнгъ-Фрау; а послѣ етаго, совершенно лишняго увѣщанія, высунулся въ окно и закричалъ изо всей мочи: — Литтихъ! Литтихъ! и храбрый цѣхъ кожевниковъ и сыромятниковъ!

Два члена етаго почтеннаго сословія при-бѣжали на етотъ крикъ и на особый свистъ, его сопровождавшій, ибо каждый городской цѣхъ имѣлъ свои особливые сигналы. Къ нимъ присоединились многіе другіе и составили стражу у дверей, подъ окномъ, въ которое выглядывалъ ихъ начальникъ.

Въ замкѣ начинало становиться спокойнѣе. Сопротивленіе кончилось и вожди брали мѣры, для отвращенія общаго грабежа. Большой колоколъ призывалъ къ военному совѣту, звуки его возвѣщали въ Литтихѣ о побѣдѣ мятежниковъ и взятіи замка и всѣ городскіе колокола отвѣчали ему, какъ бы провозглашая славу побѣдителей. Теперь Павильону должно было бы выдти изъ своей засады; но или страшась за тѣхъ, которыхъ принялъ подъ свое покровительство, или не будучи увѣренъ въ собственной безопасности, онъ безпрестанно отправлялъ гонца за гонцомъ къ Поручику своему, Петеркину Гейслеру, съ повелѣніемъ тотчасъ явиться къ нему.

Наконецъ, къ величайшему его удовольствію, пришелъ Петеркинъ; ибо во всѣхъ крайнихъ обстоятельствахъ, военныхъ, политическихъ, или торговыхъ, Павильонъ привыкъ совершенно довѣряться ему. Онъ былъ малой крѣпкой, широколицый, и широкія черныя брови его показывали человѣкѣ несговорчиваго. На немъ было полукафтанье изъ буйволовой кожи; на широкомъ поясѣ висѣлъ ножъ, въ рукѣ была алебарда.

— Петеркинъ, любезный Поручикъ, сказалъ ему начальникъ, вотъ славный день, должно бы оказать — славная ночь: надѣюсь, что на етотъ разъ ты доволенъ.

— Я доволенъ, что вы довольны, отвѣчалъ храбрый Поручикъ; но если вы называете ето побѣдою, то не понимаю, что вамъ за охота праздновать ее, запершись на чердакѣ, когда вы нужны въ совѣтѣ.

— Точно ли ты увѣренъ, что я тамъ нуженъ, Петеркинъ?

— Да, чортъ возьми, очень нужны для поддержанія правъ города Литтиха, которыя никогда еще не бывали въ такой опасности.

— Полно, полно, Петеркинъ, ты вѣчно сердишься и бранишься.

— Я бранюсь! Право нѣтъ; что нравится другимъ и мнѣ нравится. Только не хочу имѣть надъ собою цаплю вмѣсто чурбака, какъ сказано въ баснѣ мейлъ гера Езопа, которую намъ часто читалъ Клеркъ Св. Ламберта.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, Петеркинъ.

— Такъ я вамъ скажу, что стопы. Вепрь кажется, хочетъ заложить свою берлогу въ Шонвальдѣ; а вѣроятно мы найдемъ въ немъ сосѣда не лучше стараго Епископа, а можетъ быть и хуже. Онъ, кажется, думаетъ что мы для него одного завоевали замокъ и только не. можетъ рѣшиться: Принцемъ или Епископомъ ему назваться. Стыдно посмотрѣть, что они надѣлали съ бѣднымъ старикомъ,

— Я не допущу, Петеркинъ! вскричалъ Павильонъ съ важнымъ видомъ; я не любилъ митры, но не желаю зла головѣ, ее носившей. Насъ десятеро противъ одного, Петеркинъ, и мы не должны потерпѣть такихъ злоупотребленій.

— Да, насъ десятеро противъ одного, въ чистомъ полѣ; а въ етомъ замкѣ насъ поровну. Къ томужь мясникъ Никель Блокъ и вся слободская сволочь пристаютъ къ Вильгельму Ла-Марку, какъ за то, что онъ велѣлъ выкатить всѣ пивныя и винныя бочки, такъ и по старой зависти къ намъ, городскимъ сановникамъ, пользующимся всѣми льготами.

— Петеркинъ, сказалъ Павильонъ вставая, мы сей часъ возвратимся въ Литтихъ. А болѣе ни минуты не останусь въ Шонвальдѣ.

— Но мосты подняты; ворота заперты; копейщики стоятъ на караулѣ. Если мы захотимъ пройти силою, то ети мошенники пожалуй путемъ насъ поколотятъ; ихъ промыселъ драться ежедневно, а мы деремся только по большимъ праздникамъ.

— Но для чего заперъ онъ ворота? опросилъ испуганный Синдикъ; за чѣмъ держитъ въ заперши честныхъ людей?

— Право не знаю, хоть убе1 меня вовсе не знаю. Поговариваютъ о Графиняхъ Круа, убѣжавшихъ во время приступа. Эта вѣсть сперва взбѣсила длиннобородаго до безумія; а теперь хмѣль вышибъ у него послѣдній разсудокъ.

Бургомистръ въ отчаяніи взглянулъ на Кентеня и не зналъ на что рѣшиться Дюрвардъ не проронилъ ни олова изъ разговора, который очень его обезпокоилъ; онъ видѣлъ, что послѣдняя надежда исчезнетъ, если не сохранить присутствія духа и не поддержитъ мужества Павильона. И потому въ въ ету минуту вмѣшался въ разговоръ, какъ бы имѣя право на совѣщаніе.

— Меня удивляетъ, Господинъ Павильонъ, сказалъ онъ, что вы колеблетесь въ етомъ случаѣ. Ступайте смѣло къ Вильгельму Ла-Марку и требуйте отъ него пропуска изъ замка себѣ, своему Поручику, оруженосцу и дочери. Онъ не можетъ ни подъ какимъ предлогомъ васъ задержать.

— Мнѣ и моему Поручику, то есть мнѣ и Петеркину, очень хорошо; по кто мой оруженосецъ?

— Я покамѣстъ, отвѣчалъ неустрашимый Шотландецъ.

— Вы! сказалъ удивленный Синдикъ; да развѣ вы не посланный Людовика, Короля Французскаго?

— Точно, но я посланъ къ правителямъ города Литтиха и только въ Литтихѣ переговорю съ ними. Если я открою свое званіе Вильгельму Ла-Марку, то не долженъ ли Суду входить съ нимъ въ переговоры? Вѣроятно даже, что онъ меня здѣсь удержитъ. Нѣтъ, вы должны тайно вывесть меня изъ замка, подъ видомъ вашего оруженосца.

— Ну положимъ, вы мои. оруженосецъ; по вы говорили о моей дочери. Надѣюсь, что Трюдхенъ теперь преспокойно въ Литтихѣ, дома; и право, отъ всего сердца желалъ бы, чтобъ и отецъ ея былъ тамъ же.

— Ета дама будетъ называть насъ отцомъ, пока останется въ этомъ замкѣ.

— И во всю жизнь мою, вскричала Графиня, бросаясь къ ногамъ Снидика и обнимая его колѣна! Не пройдетъ дня, въ который бы я не любила и не почитала васъ, какъ отца; въ который бы не молилась объ васъ, какъ дочь, если вы мнѣ поможете въ етой крайности. О! сжальтесь надо мною! Представьте дочь свою у ногъ чужаго, умоляющую его о жизни и чести. Вообразите ето и не откажите мнѣ въ покровительствѣ, котораго желали бы ей.

— Клянусь честью, Петеркинъ, сказалъ добрый Синдикъ, тронутый стою просьбою; мнѣ кажется, что ета прекрасная дѣвушка нѣсколько напоминаетъ милой взглядъ нашей Трюдхенъ, мнѣ ето показалось съ первой минуты, какъ я се увидѣлъ; а етотъ живой и скорой на совѣтъ молодецъ имѣетъ какое-то сходство съ женихомъ Гертруды. Держу грошь заклада, Петеркинъ, что тутъ есть любовь, и грѣхъ бы не помочь имъ.

— Грѣхъ и стыдъ, сказалъ Петеркинъ утирая глаза полою; ибо, не смотря на буйныя сбои мнѣнія, онъ все былъ добрый и честный Фламандецъ.

— Такъ и быть! Она будетъ моею дочерью, сказалъ Павильонъ; пусть хорошенько закутается въ большую свою чёрную шелковую епанчу; и если не найдется довольно храбрыхъ кожевниковъ, для охраненія дочери своего Синдика, то чтобъ имъ не изъ чего было выдѣлывать кожи! Но погодите, надобно приготовиться на вопросы. Какъ моя дочь очутилась въ стой суматохѣ?

— А какъ половина Литтихскихъ женщинъ шла за нами до замка? спросилъ Петеркинъ; вѣдь онѣ вѣчно тамъ, гдѣ имъ не надо быть. Ваша Юнгъ Фрау Трюдхенъ зашла не много подалѣе другихъ, вотъ и все.

— Славно сказано! вскричалъ Кентень. Ну, мейнъ Геръ Павильонъ, будьте не много смѣлѣе, послѣдуйте доброму совѣту и вы сдѣлаете лучшее дѣло со временъ Карла Великаго. А вы, сударыня, закутайтесь хорошенько этою епанчою (ибо, какъ мы уже сказали, много женскихъ платьевъ были разбросаны по полу); будьте спокойнѣе и чрезъ нѣсколько минутъ получите свободу и безопасность. Ну, мейнъ Геръ, ступайте впередъ.

— Постойте! постойте! сказалъ Павильонъ; у меня неприятныя предчувствія. Етотъ Ла-Маркъ чортъ, истинный Вепрь нравомъ и прозвищемъ. Если ета молодая дама одна изъ тѣхъ Графинь Круа и онъ ее узнаетъ, кто поручится за гнѣвъ его?

— А еслибъ я и точно была ета несчастная! вскричала Изабелла, готовясь опять упасть къ ногамъ его; не ужели вы бы меня оставили въ ету минуту отчаянія? О! для чего я въ самомъ дѣлѣ не дочь ваша, не дочь бѣднѣйшаго обывателя.

— Не такъ-то бѣднаго, сударыня, возразилъ Синдикъ; не слишкомъ бѣднаго; мы платимъ, что занимаемъ.

— Извините, благородный Господинъ, сказала несчастная Графиня.

— И, нѣтъ! отвѣчалъ Павильонъ; я не благородный и не Господинъ; просто Литтихскій обыватель, который за свои векселя платитъ наличными. Но все ето нейдетъ къ дѣлу, и еслибъ вы были Графиня, я все бы взялъ васъ подъ свое покровительство.

— Вы должны защитить ее, хотя бъ она была и Герцогиня, сказалъ Петеркинъ, потому, что дали слово.

— Ты правъ, Петеркинъ, отвѣчалъ Павильонъ, совершенно правъ. Не надо забывать старинной пословицы: слово законъ. Ну, теперь примемся за дѣло. Намъ должно проститься.съ етимъ Вильгельмомъ Ла-Маркомъ; однакожъ при одной мысли, объ етомъ мнѣ дурно. Ахъ! если бъ можно было избѣжать етой церемоніи.

— Когда у васъ есть свой отрядъ, сказалъ Кентень, не лучше ли идти къ воротамъ и пробить себѣ дорогу?

Но Павильонъ и его совѣтникъ единогласно вскричали, что не прилично такъ нападать на войска союзника; и прибавили объ дерзости такого предпріятія нѣсколько размышленій, которыя дали почувствовать Дюрварду, что безразсудно на него отважиться съ такими товарищами. И такъ они рѣшились смѣло идти въ большую залу, гдѣ, какъ слышно было, сидѣлъ за столомъ Вепрь Арденскій, и просить Снндику позволенія выдти изъ замка; казалось не льзя было отвергнуть такой простой просьбы. Однакожь добрый бургомистръ вздыхалъ, поглядывая на своихъ товарищей, и сказалъ вѣрному Петеркину: — Видишь ли каково имѣть слишкомъ нѣжное и чувствительное сердце! Увы! Петеркинъ, чего ужь мнѣ стоили мое мужество и человѣколюбіе! и сколько еще могутъ мнѣ стоить мои добродѣтели, пока Небо выведетъ насъ изъ етаго адскаго замка.

— Проходя дворы, еще покрытые мертвыми и умирающими, Кентень, ведущій Изабеллу посреди етаго ужаснаго зрѣлища, тихо ея утѣшалъ и ободрялъ, напоминая, что безопасность ея зависитъ единственно отъ ея твердости и присутствія духа.

— Я ни за что не отвѣчаю, сказала она, и надѣюсь только на васъ. О! если я избавлюсь ужасовъ стой страшной ночи, то никогда не забуду моего избавителя! Однакожь вы еще можете оказать мнѣ милость и я васъ прошу объ ней, заклинаю честью вашей матери, мужествомъ вашего отца!

— Развѣ вы не знаете, что всякое ваше слово для меня законъ? отвѣчалъ Дюрвардъ.

— Такъ лучше пронзите мнѣ сердце кинжаломъ, сказала она, чѣмъ оставить въ плѣну у етѣхъ чудовищь.

Кентень отвѣчалъ только пожавъ руку прекрасной Графинѣ, которая, казалось, хотѣла также изъявить ему свою благодарность, но испугъ не допустилъ ее. Наконецъ, опершись на руку молодаго своего покровителя, она вошла въ ужасную залу, гдѣ былъ Ла-Маркъ; передъ нею шелъ Павильонъ съ своимъ Поручикомъ, а позади съ дюжину кожевниковъ, составлявшихъ почетную стражу своему Синдику.

До входа ихъ въ ету комнату, шумный хохотъ, смутныя восклицанія и буйныя крики, оттуда исходившіе, казалось, означали болѣе развратную пирушку дьяволовъ, нежели радость людей, успѣвшихъ въ своемъ предприятіи. Твердая рѣшимость, внушенная единственно отчаяніямъ, поддерживала принужденную бодрость Графини Изабеллы; непреодолимое мужество, по видимому возраставшее съ опасностію, одушевляло Дюрварда; а Павильонъ и его Поручикъ, храбрые по неволѣ, похожи были на медвѣдей, привязанныхъ къ столбу и принужденныхъ выдерживать нападеніе, котораго избѣжать не могутъ.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Попойка.

Почти не возможно вообразить странной: и ужасной перемѣны, происшедшей въ большой залѣ замка Шонвальда съ тѣхъ поръ, какъ Кентень тамъ обѣдалъ; ето была картина, представляющая въ самомъ отвратительномъ видѣ всѣ бѣдствія войны; особливо войны, въ которой участвовали жесточайшіе сподвижники, наемные воины варварскаго вѣка; люди, привычкою и ремесломъ сблизившіеся со всѣми ужасами и жестокостями, не имѣющіе искры любви къ отечеству и романическаго духа Рыцарства; ибо тогда первая изъ сихъ добродѣтелей отличала смѣлыхъ поселянъ, сражающихся для защищенія своей земли, а вторая украшала храбрыхъ Рыцарей, пріявшихъ оружіе за честь и красоту.

Вмѣсто бывшей за нѣсколько часовъ спокойной и пристойной трапезы духовныхъ и гражданскихъ сановниковъ, обѣдавшихъ съ такимъ наблюденіемъ приличій, что едва позволили себѣ шутку въ полголоса, и посреди роскошнаго стола наблюдающихъ тишину,— похожую даже на лицемѣріе, ета зала теперь представляла зрѣлище буйнаго разврата, къ которому самъ сатана ничего бы не могъ прибавить.

Въ почетномъ концѣ стола, на тронѣ Епископа, наскоро туда принесенномъ изъ залы совѣта, сидѣлъ грозный Вепрь Арденскій, весьма достойный етаго названія, которымъ онъ гордился, стараясь оправдывать его всѣми возможными средствами. Голова его была открыта, но онъ былъ въ тяжеломъ и блестящемъ вооруженіи своемъ, которое снималъ очень рѣдко. На плечахъ его лежала кожа вепря съ серебряными копытами и клыками. Головная кожа, была обдѣлана такъ, что будучи встянута на шлемъ, или вмѣсто капишона на обнаженную голову, придавала ему видъ страшнаго и грознаго чудовища. Однакожъ лицо, ею осѣняемое, вовсе не имѣло нужды въ сихъ новыхъ ужасахъ и могло

бы довольствоваться обыкновеннымъ своимъ выраженіемъ.

Верхняя часть лица Ла-Маркова, природнымъ образованіемъ своимъ, почти не отвѣчала ег.) нраву; ибо, хотя рѣдко открываемые имъ волосы похожи были на жесткую и грубую щетину, покрывающую его головной уборъ, однакожъ возвышенный и открытый лобъ, полныя и румяныя щеки, большіе свѣтлосѣрые, но быстрые глаза и носъ, согнутый на подобіе орлинаго, означали мужество и нѣкоторое великодушіе. Но все, что было хорошаго въ етѣхъ чертахъ, совершенно истребилось его привычкою къ насилію и жестокости, которыя при его склонности къ излишествамъ и разврату, дали его лицу выраженіе, со всѣмъ отличное отъ того, котораго можно было ожидать. Мускулы въ щекахъ его надулись отъ частнаго изступленія гнѣва, а пьянство и невоздержная жизнь погасили огонь въ его глазахъ и налили ихъ кровію; все ето придавало его наружности отвратительное сходство съ чудовищемъ, съ которымъ ужасный баронъ любилъ себя сравнивать; по по какому-то странному противорѣчію, Ла-Маркъ, желая по всякомъ другомъ отношеніи походить на Вепря, старался длинною и густою бородой скрыть природное безобразіе, доставившее ему ето прозвище, хотя онъ, казалось, имъ сначала гордился. Ето безобразіе заключалось въ огромной нижней челюсти, выдавшейся гораздо дальше верхней и въ большихъ по обѣимъ сторонамъ зубахъ, похожихъ на клыки дикаго звѣря; по сему-то и по его страсти охотишься въ Арденскихъ лѣсахъ, онъ давно уже былъ прозванъ Вепремъ Арденскимъ. Большая, щетинистая и не чесанная борода его не уменьшала ужаса внушаемаго его наружностію и даже не придавала никакой важности грозному выраженію лица его.

Офицеры и солдаты были перемѣшаны за столомъ съ жителями Литтиха, изъ коихъ нѣкоторые принадлежали къ низшему сословію. Между ими отличался мясникъ Никкель Блокъ, сидящій подлѣ Ла-Марка, съ засученными по локоть рукавами, окровавленными руками и большимъ ножемъ, лежащимъ передъ нимъ на столѣ. У большой части воиновъ были въ подражаніе начальнику длинныя и щетинистыя бороды, а заплетенные и подобранные волосы еще усиливали на ихъ лицахъ выраженіе жестокости. Будучи по видимому всѣ пьяны, ибо выпили много вина, празднуя свою побѣду, они представляли зрѣлище равно отвратительное и гадкое. Слова ихъ были такъ наполнены хулами, а пѣсни, пѣтыя не слушая даже одинъ другаго, такъ вольны, что Кентень благодарилъ Бога, что шумъ препятствовалъ его спутницѣ ихъ разслушать.

Намъ осталось замѣтить, что блѣдность и безпокойный видъ большей части Литтихцевъ, раздѣлявшихъ ету ужасную попонку съ воинами Вильгельма Ла-Марка, показывали, что пирушка имъ не нравится, а собесѣдники пугаютъ. Напротивъ нѣкоторые обыватели низшаго сословія, будучи не воспитаны, или имѣя грубѣйшія наклонности, видѣли въ буйствѣ стихъ солдатъ одинъ воинскій жаръ, которому желали подражать и съ которымъ старались поверстаться частыми и большими приемами вина и чернаго пива, безъ стыда предаваясь пороку, всегда господствовавшему во Фландріи.

Устройство пирушки отвѣчало дурному выбору собесѣдниковъ. На столѣ видна была вся серебряная посуда Епископа, даже церковные сосуды, ибо Вепрь Арденскій ничуть не боялся обвиненія въ святотатствѣ; и потому они были перемѣшаны съ глиняными и оловянными кружками и самыми простыми рожками.

Мы упомянемъ еще только объ одномъ ужасномъ обстоятельствѣ и охотно оставимъ воображенію нашихъ читателей довершеніе етаго зрѣлища. Посреди вольности, которую позволяли себѣ солдаты Вильгельма Ла-Марка, копейщикъ, отличившійся мужествомъ и смѣлостію во время приступа къ замку, не заставъ мѣста за столомъ, безразсудно схватилъ большой серебряной стаканъ и унесъ его, говоря, что тѣмъ вознаграждаетъ себя за участіе въ пирушкѣ. Етотъ поступокъ, столъ сообразный съ духомъ его шайки, разсмѣшилъ начальника; но когда другой солдатъ, по видимому не отличавшійся тѣмъ же мужествомъ, позволилъ себѣ ту же вольность, Ла-Маркъ тотчасъ остановилъ шутку, которая скоро похитила бы со стола всѣ драгоцѣнности.

— Клянусь духомъ грома! воскликнулъ онъ, неужели тѣ, которые не смѣли дѣйствовать какъ люди передъ неприятелемъ, осмѣлится обкрадывать товарищей? Какъ! подлый мошенникъ, ты, ждавшій для входа въ замокъ, чтобъ отворили ворота и опустили мосты, между тѣмъ, какъ Конрадъ Горстъ взлѣзъ на стѣну, ты смѣешь невѣжи и чать! Тотчасъ прицѣпить его къ рѣшеткѣ окна: пусть ногами бьетъ кадансъ, а мы выпьемъ за счастливое путешествіе его души въ адъ.

Етотъ приговоръ былъ произнесенъ и исполненъ почти въ одно время и черезъ минуту несчастный издыхалъ въ ужаснѣйшихъ судорогахъ. Трупъ его еще висѣлъ, когда Синдикъ Павильонъ вошелъ въ залу съ своими товарищами, при слабомъ мерцаніи луны онъ ложился на полъ тѣнью, но которой можно было угадать, отъ какого ужаснаго предмета она происходила.

Между тѣмъ, какъ имя Павильона переходило изъ устъ въ уста въ этомъ шумномъ скопищѣ, нашъ Синдикъ старался принять важный и спокойный видъ, приличный его власти и вліянію; но который, но смотря на многократныя увѣщанія Петеркина, весьма трудно было сохранять послѣ всего имъ видѣннаго, и особливо послѣ ужаснаго зрѣлища въ окнѣ; хотя Поручикъ и самъ чувствовалъ нѣкоторое смущеніе, однакожь твердилъ ему на ухо:— Смѣлѣе! смѣлѣе! или мы пропали.

Однакожь Синдикъ поддержалъ свое достоинство, сколько могъ, небольшою рѣчью, въ которой поздравилъ бесѣду съ знаменитою побѣдою, одержанною воинами Вильгельма Ла-Марка и добрыми обывателями Липпппха.

— Да, отвѣчалъ насмѣшливо Ла-Маркъ, мы наконецъ угнали звѣря, какъ говорила шавка гончей собакѣ. Ого! братъ бургомистиръ, да ты пришелъ сюда Марсомъ съ красавицею рядомъ. Кто ета прелесть въ покрывалѣ? Пусть откроется! Нынче ни одна женщина не должна хвалиться, что ея красота ей принадлежитъ.

— Ето дочь моя, благородный вождь, отвѣчалъ Павильонъ, и прошу васъ позволить ей не снимать покрывала. Она дала такой обѣтъ тремъ блаженнымъ Волхвамъ Кельнскимъ.

— Я тотчасъ сниму етотъ обѣтъ, сказалъ Ла-Маркъ; однимъ ударомъ ножа я посвящу себя въ Литтихскіе Епископы, а надѣюсь, что живой Епископъ стоитъ трехъ мертвыхь волхвовъ.

Едва произнесъ онъ етѣ слова, какъ въ бесѣдѣ поднялся довольно замѣтный ропотъ, ибо Литтихцы весьма уважали трехъ Волхвовъ Кельнскихъ, даже нѣкоторые изъ кровожадныхъ воиновъ Вепря Арденскаго, чувствовали къ нимъ почтеніе, котораго никому не оказывали.

— А не оскорбляю покойниковъ, продолжалъ Ла-Маркъ; а только говорю, кто рѣшился быть Епископомъ.— Владѣтель свѣтскій и вмѣстѣ духовный, имѣющій власть связывать и разрѣшать, всего лучше для вашей братьи грѣшниковъ, которымъ никто не захочетъ дать отпущенія. Но подойди, благородный бургомистръ, сядь подлѣ меня; ты увидишь, какъ я умѣю очищать себѣ мѣсто. Привесть ко мнѣ нашего предмѣстника на етомъ святомъ престолѣ.

Въ залѣ зашевелились, чтобы дать дорогу Литтихскому Синдику, но Павильонъ, скромно отказавшись отъ предлагаемаго ему почетнаго мѣста, пошелъ къ нижнему концу стола; спутники его за нимъ по пятамъ, какъ часто бараны идутъ за старымъ окномъ, начальникомъ и вождемъ стада, потому что считаютъ его не много храбрѣе себя.

Подлѣ него сидѣлъ прекрасный молодой человѣкъ, какъ слышно побочный сынъ жестокаго Ла-Марка, и къ которому онъ показывалъ иногда привязанность и даже нѣжность. Его мать, любовница ета то чудовища, была женщина отмѣнной красоты и умерла отъ удара, который онъ нанесъ ей въ припадкѣ пьянства и ревности; и ето преступленіе произвело въ тиранѣ столько раскаянія, сколько могъ онъ чувствовать. Можетъ быть ето обстоятельство и возбудило въ Немъ привязанность къ сыну. Кентень, узнавшій все ето отъ стараго Епископскаго Капеллана, сѣлъ какъ можно ближе къ етому молодому человѣку, рѣшившись избрать его залогомъ, или покровителемъ, если не будетъ другаго средства къ спасенію.

Между тѣмъ, какъ всѣ ожидали послѣдствій приказанія, даннаго тираномъ, одинъ изъ спутниковъ Павильона тихо сказалъ Петеркину:— Нашъ хозяинъ, кажется, говорилъ, что ето его дочь. Быть не можетъ, чтобъ ето была Трюдхенъ. Ета на два дюйма повыше и я изъ подъ покрывала вижу черныя косы. Все бы равно кожу чернаго рода назвать кожей бѣлой шелки.

— Молчи! молчи! сказалъ Петеркинъ, какъ будто спохватившись. Почему ты знаешь, что хозяину не хочется, безъ вѣдома хозяйки, стянуть дичи изъ Епископскаго звѣринца? Ни мнѣ, ни тебѣ, не должно за нимъ присматривать.

— И въ умѣ не было, отвѣчалъ тотъ; только я никогда бы не подумалъ, что въ его лѣта, ему захочется украсть такую дичь. Сапперментъ! Что за хитрая штука! Смотри, какъ она прячется за другихъ, чтобъ ея не видали прислужники Вепря! Но тсъ! тсъ! посмотримъ, что сдѣлаютъ съ бѣднымъ старымъ Епископомъ.

Въ ету минуту буйные солдаты втащили въ залу Епископа Литтихскаго, Людовика Бурбона. Растрепанные его волосы, борода и одежда, показывали уже оскорбленія, имъ претерпѣнныя; и на него надѣли даже нѣкоторыя изъ святительскихъ одѣяній вѣроятно въ насмѣшку его сану и званію. По милости судьбы, какъ показалось Кентеню, Графиня Изабелла, которой чувствительность, при видѣ такой крайности ея покровителя, могла бы измѣнить ея тайнѣ и повредить безопасности, сидѣла такъ, что по могла ни слышать, ни видѣть, что будетъ происходить; и онъ всячески старался заслонять ее, чтобы ей нельзя было ни примѣчать ни чего самой, и быть предметомъ примѣчаній.

За симъ послѣдовала короткая и ужасная сцена. Хотя несчастный святитель во всю жизнь отличался кротостію и добротою, по представъ кровожадному вождю, въ ето рѣшительное мгновеніе облекся всѣмъ благородствомъ и достоинствомъ, приличнымъ его знаменитому роду. Когда гнусныя руки, его влачившія, перестали осквернять его нечистымъ своимъ прикосновеніемъ, онъ явилъ взоръ спокойный и увѣренный, поступь важную и смиренную; видъ его занималъ средину между земнымъ властителемъ и Христіанскимъ мученикомъ. Жестокой Ла-Маркъ былъ внезапно пораженъ геройскою твердостію своего плѣнника и можетъ быть воспоминаніе о благодѣяніяхъ, отъ него полученныхъ, заставило его принять видъ нерѣшительный и потупить глаза. Только опорожнивъ большой стаканъ вина возвратилъ онъ всегдашнее свое высокомѣріе и дерзость. Тогда поднявъ глаза на несчастнаго плѣнника, задыхаясь отъ бѣшенства, скрежеща зубами, протягивая къ нему сжатый кулакъ и стараясь всѣми тѣподвиженіями своими возбудить въ себѣ врожденную жестокость, онъ сказалъ ему:

— Людовикъ Бурбонъ, я предлагалъ тебѣ мою дружбу, ты ее отвергнулъ. Теперь ты дорого бы далъ, чтобы поступать иначе! Ну, Никкель, будь готовъ.

Мясникъ всталъ, схватилъ ножъ и поднявъ жилистую руку, сталъ за тираномъ, готовясь пополнить его повелѣнія.

— Взгляни на етаго человѣка, Людовикъ Бурбонъ! сказалъ Ла-Маркъ, и скажи, что ты можешь теперь предложить мнѣ, чтобы избавиться отъ етой опасной минуты.

Епископъ бросилъ задумчивый, но твердый взоръ на ужаснаго убійцу, который показывалъ совершённую готовность къ исполненію приказаній деспота, и отвѣчалъ, но показывая ни малѣйшаго смущенія.

— Выслушай меня, Вильгельмъ Ла-Маркъ и вы всѣ, добрые люди, если здѣсь кто нибудь достоинъ етаго названія; выслушайте, что могу я предложить етому извергу. Вильгельмъ Ла-Маркъ, ты возбудилъ къ мятежу Имперской городъ; ты приступомъ взялъ дворецъ Килзя Святой Германской Имперіи; ты побилъ его подданныхъ, разхитилъ имущества, оскорбилъ его особу. За всѣ етѣ дѣянія заслужилъ ты Имперскую опалу; заслужилъ скитаться какъ изгнанникъ и бѣглецъ; лишиться твоихъ правъ и владѣній. Ты сдѣлалъ еще хуже; не только нарушилъ законы человѣческіе и заслужилъ мщеніе людей: ты дерзнулъ войти въ домъ Господень, наложить руку на святителя церкви, осквернить святилище Божіе хищеніемъ и убійствомъ, какъ святотатный разбойникъ…

— Кончилъ ли ты? загремѣлъ Ла-Маркъ, прервавъ его и съ бѣшенствомъ топнувъ ногою.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Епископъ, я еще не сказалъ, что могу предложить тебѣ.

— Продолжай же, возразилъ Вепрь Арденскій, и горе сѣдой головѣ твоей, если конецъ проповѣди мнѣ поправится не болѣе начала. При сихъ словахъ онъ прижался къ своему стулу, скрежеща зубами и изрыгая пѣну, подобно звѣрю,— котораго имя и кожу носилъ на себѣ.

— Ботъ твои преступленія, продолжалъ Епископъ съ рѣшимостію спокойною: теперь слушай, что мнѣ, какъ милосердому Государю, какъ Христіанскому святителю, угодно предложить тебѣ. Брось жезлъ начальства, откажись отъ своей власти, освободи плѣнниковъ; возврати награбленную добычу; раздай все имѣніе сиротамъ, которыхъ ты лишилъ отцовъ, вдовамъ у которыхъ отнялъ мужей; покройся вретищемъ, посыпь голову пепломъ, возьми странническій посохъ и ступай въ Римъ на молитву: мы сами испросимъ у Имперской Регенсбургской Палаты прощеніе твоихъ злодѣяній, а у Святѣйшаго отца нашего Папы отпущеніе твоихъ грѣховъ.

Пока Людовикъ Бурбонскій предлагалъ мнѣ условія столь же рѣшительно, какъ будто самъ сидѣлъ на Епископскомъ престолѣ, а умоляющій похититель простертъ быль у ногъ его; тиранъ всталъ медленно, удивленіе, произведенное етою смѣлостію, мало по малу смѣнялось въ немъ бѣшенствомъ. Наконецъ, когда умолкъ Епископъ, онъ бросилъ взглядъ на Никкеля Блока и молча поднялъ палецъ. Злодѣй поразилъ въ то же мгновеніе, какъ бы исправляя ремесло свое на бойнѣ, и зарѣзанный Епископъ, не испустивъ ни одного стенанія, палъ у подножія своего престола.

Литтихцы, не ожидавшіе стой ужасной развязки и напротивъ думавшіе, что ето совѣщаніе кончится дружескими условіями, всѣ сдѣлали движеніе ужаса и подняли крикъ, внушаемый омерзеніемъ и местью. Но грозный голосъ Вильгельма Ла-Марка покрылъ весь этотъ шумъ. Протянувъ къ нимъ сжатый кулакъ, онъ вскричалъ: — Что ето! подлые свиньи Литтихскіе, привыкшіе валяться въ тинѣ Мааса, какъ смѣете вы возставать на Вепря Арденскаго? Ей, сюда, мои вепрята! (такъ онъ и многіе часто называли его воиновъ,) покажите клыки свои етимъ Фламандскимъ поросятамъ.

Всѣ воины его вскочили въ то же мгновеніе; а какъ они были перемѣшаны съ прежними своими союзниками, не ожидавшими нападенія, то каждый вдругъ схватилъ за воротъ Литтихца, своего сосѣда, а правой рукой занесъ на грудъ ему кинжалъ, котораго лезвіе сверкало при свѣтѣ лампадъ и луны. Всѣ руки были подняты, но никто не поражалъ. Изумленіе препятствовало Литтихцамъ сопротивляться; а можетъ быть Ла-Марку хотѣлось только постращать гражданъ, своихъ союзниковъ.

Но все внезапно перемѣнилось, благодаря мужеству Дюрварда, который присутствіемъ духа и рѣшимостію превзошелъ свои лѣта, и въ ето время былъ возбужденъ всѣмъ, могущимъ придать ему новыя силы. Подражая солдатамъ Ла-Марка, онъ бросился на Карла Еберсона, сына ихъ начальника, безъ труда овладѣлъ имъ и приставивъ ему кинжалъ къ горлу, громко вскричалъ:— Если вы играете въ ету игру, то и я умѣю не хуже вашего.

— Полно! полно! вскричалъ Ла-Маркъ; ето тушка, и больше ничего. Развѣ вы думаете, что я захочу сдѣлать малѣйшій вредъ моимъ добрымъ друзьямъ и союзникамъ изъ города Литтиха? Солдаты, положите оружіе и сядьте! Принять этотъ трупъ, причинившій ссору между друзьями, продолжалъ онъ, толкая ногою тѣло Епископа, и потопимъ воспоминаніе объ немъ въ винѣ.

Тотчасъ повиновались; солдаты и Литтихцы посматривали другъ на друга, какъ бы не зная: друзья они, или враги. Кентень Дюрвардъ воспользовался стою минутою:

— Вильгельмъ Ла-Маркъ! вскричалъ, онъ, и вы, обыватели и граждане Литтиха, выслушайте меня; а ты, молодой человѣкъ, сиди смирно, (ибо молодой Карлъ старался вырваться): тебѣ не будетъ никакого вреда, села я опять не услышу какой нибудь замысловатой шуточки.

— Но, именемъ чорта! кто же ты, вскричалъ удивленный Ла-Маркъ; ты, смѣющій при мнѣ брать аманатовъ и предписывать условія мнѣ, привыкшему предписывать ихъ другимъ и не принимать ни отъ кого?

— Я воинъ Людовика, Короля Французскаго, смѣло отвѣчалъ Кентень; я стрѣлокъ его Шотландской гвардіи, что ты можешь видѣть по моему выговору и отчасти по платью. Я присланъ имъ примѣчать, что будетъ и доложить ему; и съ удивленіемъ вижу, что здѣсь поступаютъ болѣе какъ язычники, нежели какъ Христіане; какъ безумцы, нежели какъ люди разсудительные. Войско Карла Бургундскаго немедленно выступитъ противъ тебя; и если хочешь помощи отъ Франціи, то долженъ поступать иначе. Васъ же, граждане Литтиха, приглашаю тотчасъ возвратишься въ городъ; а если кто воспрепятствуешь вамъ идти, я объявляю его недругомъ Государя моего, Христіаннѣйшаго Короля.

Франція и Литтихъ! Франція и Литтихъ! воскликнули кожевники, составляющіе стражу Павильона, и многіе другіе обыватели, въ которыхъ мужество начало оживляться смѣлостію Кентеня; Франція и Литтихъ! да здравствуешь храбрый стрѣлокъ! Мы готовы жить и умереть съ нимъ!

Глаза Вильгельма Ла-Марка сверкали; онъ схватился за кинжалъ, какъ бы желая устремить его прямо въ сердце дерзскому стрѣлку. Но бросивъ взглядъ вокругъ себя, онъ увидѣлъ во взорахъ собственныхъ своихъ воиновъ нѣчто, даже и ему внушившее смиреніе. Многіе изъ и ихъ были Французы и. всѣ знали о тайныхъ вспоможеніяхъ людьми и деньгами, которыя вождь ихъ получалъ изъ етаго Королевства; нѣкоторыхъ даже устрашило богопротивное убійство, недавно совершенное. Имя Карла Бургундскаго, котораго мщеніе должно возбудишься произшествіями стой ночи; неосторожность ссоры съ Литтихцами; страхъ навлечь гнѣвъ Короля Французскаго, всѣ сіи мысли живо дѣйствовали на ихъ умъ, хотя они и не очень имъ тогда владѣли. Словомъ, Ла-Маркъ увидѣлъ, что отваживаясь на новое насиліе, онъ подвергнется опасности лишиться защищенія даже и своей шайки.

И потому изгладивъ морщины на лбу своемъ и укротивъ грозное выраженіе своего взора, онъ объявилъ, что не умышлялъ ничего худаго противъ добрыхъ друзей своихъ Литтихцевъ; что они вольны оставить Шонвальдъ, когда угодно, хотя онъ и надѣялся, что покрайней мѣрѣ пропируютъ съ нимъ ночь, празднуя побѣду. Онъ прибавилъ съ большею противъ обыкновеннаго кротостію, что готовъ снестись съ ними на счетъ раздѣла добычи и мѣръ, необходимыхъ для ихъ взаимной обороны, завтра, или когда имъ за благо разсудится. Что же касается до молода то стрѣлка Шотландской стражи, то ласкаетъ себя надеждою, что онъ сдѣлаетъ ему честь, переночуетъ въ Шонвальдѣ,

Кентень поблагодарилъ, но прибавилъ, что всѣ его движенія должны сообразоваться съ движеніями меинъ гера Павильона, къ которому онъ особенно присланъ; но что непремѣнно будетъ сопутствовать ему въ первомъ посѣщеніи храброму. Вильгельму Ла-Марку.

— Если ваши движенія будутъ сообразны съ моими, сказалъ Павильонъ, то вѣроятно вы оставите Шонвальдъ, не мѣшкая ни минуты; а если возвратитесь не иначе, какъ со мною, то вѣрно васъ не такъ то скоро здѣсь увидятъ.

Честный гражданинъ произнесъ послѣднія слова сквозь зубы, какъ бы страшась громко изъявить чувство, котораго не могъ истребить совершенно.

— Ступайте за мною по пятамъ, храбрые мои кожевники, сказалъ онъ своимъ стражамъ, и выйдемъ какъ можно скорѣе изъ етаго вертепа разбойниковъ.

Большая часть Литтихцевъ, по крайней мѣрѣ тѣ, которые возвышались надъ чернію, раздѣляли на етотъ счетъ мнѣніе Синдика; и они менѣе радовались, входя въ Шонвальдъ побѣдителями, нежели выходя оттуда цѣлы и невредимы. Никто не воспрепятствовалъ ихъ удаленію и можно угадать радость Кентеня, когда онъ увидѣлъ себя внѣ етѣхъ ужасныхъ стѣнъ.

Въ первой разъ послѣ входа ихъ въ залу, бывшую мѣстомъ гнуснаго убійства, Кснніснь рѣшился заговоришь съ молодою Графинею, спросивъ се, какъ она себя чувствуетъ.

— Хорошо, хорошо, отвѣчала она съ поспѣшностію ужаса; какъ не льзя лучше. Не останавливайтесь и не спрашивайте меня. Не будемъ терять ни минуты. Пойдемте, пойдемте.

Говоря такимъ образомъ, она старалась удвоить шаги, но столь безуспѣшно, что упала бы отъ изнеможенія, если бы Дюрвардъ не поддержалъ ее. Съ нѣжностію матери, пекущейся о безопасности своего младенца, молодой Шотландецъ понесъ ее на рукахъ; и когда она рукою обняла его шею, безо всякой другой мысли, кромѣ желанія спастись, онъ не желалъ бы ни чего убавить изъ опасностей стой ночи, ибо таково было ихъ заключеніе.

Честнаго бургомистра также поддерживалъ и почти тащилъ вѣрный совѣтникъ его Петеркинъ съ другимъ работникомъ: такъ дошли они, задыхаясь, до береговъ

Мааса, встрѣчаясь дорогою со многими толпами Литтихцевь, желавшихъ узнать положеніе дѣлъ въ Шонвальдѣ и правда ли, капъ носилась слухи, что побѣдители поссорились между собою.

Отдѣлываясь по возможности отъ докучливости стихъ любопытныхъ, они успѣли наконецъ, благодаря Петеркина и нѣкоторыхъ его товарищей, достать себѣ лодку, а вмѣстѣ и вкусить покой, весьма нужный Изабеллѣ, которая все лежала неподвижно на рукахъ своего избавителя. Ето возвращеніе тишины было по менѣе нужно доброму бургомистру, который несвязно поблагодаривъ Кентеня, обратился къ Петеркину съ длинною рѣчью о своей храбрости, благотворительности и безчисленныхъ опасностяхъ, которымъ етѣ двѣ добродѣтели подвергли его какъ въ етомъ, такъ и во многихъ другихъ случаяхъ.

— Петеркинъ, сказалъ онъ, продолжая вчерашній разговоръ, еслибъ я имѣлъ не столь храброе сердце, то не сталъ бы противишься налогу двадцатой доли доходовъ съ Литтихцевъ, когда всѣ прочіе были на него согласны. Сердце, не столь храброе, не завело бы меня на Сен-Тронское сраженіе, въ которомъ копейщикъ изъ Генегау ударомъ копья свалилъ меня къ ровъ, наполненный грязью, откуда ни мужество, ни усилія мои не помогли мнѣ выкарабкаться до окончанія битвы. И наконецъ не та же ли самая храбрость заставила меня въ прошедшую ночь надѣть слишкомъ узкія латы, въ которыхъ я задохся бы безъ помощи етаго добраго молодца, которому драка въ привычку, въ чемъ и желаю ему всякаго удовольствія? А моя доброта, Петеркинъ, раззорила меня, то есть могла бы раззорить, еслибъ я не запасся порядочно ничтожными благами житейскими. И Богъ знаетъ еще до какой крайности могутъ довести меня дамы, Графини, тайны. Все ето можетъ стоить мнѣ половины имѣнія, да еще въ добавокъ цѣлой головы.

Кентень не могъ долѣе молчать и увѣрилъ его, что если онъ подвергнется какимъ опасностямъ, или понесетъ убытки, за молодую даму, находящуюся подъ его покровительствомъ; то она поспѣшитъ вознаградить его своею благодарностію и всѣми возможными вознагражденіями.

— Покорнѣйше благодарю, господинъ стрѣлокъ, покорнѣйше благодарю, отвѣчалъ Литтихскій Гражданинъ; по кто сказалъ вамъ, что я требую вознагражденіи за то, что исполняю долгъ честнаго человѣка? А только жалѣлъ, что ето можетъ мнѣ стоить чего-нибудь въ томъ, или другомъ отношеніи; и надѣюсь, что могу разсуждать объ етомъ съ моимъ Поручикомъ, не упрекая ни кого убытками и опасностями, которымъ могу подвергнуться.

Кентень заключилъ изъ сихъ словъ, что Синдикъ принадлежитъ къ разряду людей, которые ропотомъ и ворчаньемъ награждаютъ себя за услуги, оказанныя ими, единственно, чтобы своими жалобами придашь себѣ болѣе цѣны. И потому онъ хранилъ благоразумное молчаніе, давъ бургомистру совершенную волю разпространяться о убыткахъ и опасностяхъ, которымъ онъ уже подвергался и теперь еще подвергается, отъ усердія къ благу общему и безкорыстной благотворительности; етѣ разсужденія довели его до самыхъ воротъ его дома.

Вѣрнѣе всего честный гражданинъ чувствовалъ, что онъ потерялъ нѣсколько своей важности, дозволивъ молодому чужестранцу быть первымъ дѣйствующимъ лицомъ во время произшествія, бывшаго въ замкѣ Шонвальдѣ; и какъ въ ту минуту ни восхищали его послѣдствія Дюрвардова посредничества, однакожъ, размысливъ, онъ видѣлъ, какъ должна отъ етаго уменьшиться слава его храбрости, и старался вознаградить себя, увеличивая права свои на благодарность всей страны вообще, особенно друзей своихъ, а еще болѣе — молодой Графини и ея покровителя.

Но когда лодка остановилась въ концѣ сада и съ помощію Петеркина онъ вышелъ на берегъ, можно бы подумать, что почва земли, ему принадлежащей, имѣла силу вдругъ изгонять чувства зависти и оскорбленнаго самолюбія; и демагога, недовольнаго своимъ униженіемъ, превращать въ друга услужливаго, добраго и гостеприимнаго. Онъ громко кликнулъ Трюдхенъ, которая тотчасъ явилась, ибо страхъ и безпокойство почти совершенно изгнали сонъ изъ стѣнъ Литтиха въ ету бѣдственную ночь. Дочери поручено было заботиться о молодой чужеземкѣ, которая едва не упала безъ чувствъ, и добрая дѣвушка, восхищаясь красотою молодой Графики и сострадая горести, въ которую казалась она погружена, исполнила этотъ долгъ гостеприимства съ усердіемъ и участіемъ сестры.

Какъ ни поздно было и какъ по видимому ни усталъ Павильонъ, однакожь Кентень не безъ труда избавился отъ бутылки драгоцѣннаго вина, старостію своею современнаго Азникурскому сраженію; и противъ воли своей онъ бы принужденъ былъ выпить на свою часть, если бы не явилась хозяйка дома, которую многократные крики Павильона, для полученія ключей отъ погреба, заставили выдти изъ своей спальни. Она была женщина небольшаго роста, толстая и по видимому не дурная въ свое гремя, но нѣсколько лѣтъ уже отличалась особенно краснымъ и острымъ носомъ, рѣзкимъ голосомъ и замѣтною рѣшимостію дома строго держать мужа въ рукахъ, за власть которою пользовался онъ на площади.

Узнавши причину спора, возникшаго между ея мужемъ и гостемъ, она рѣшительно объявила, что первому не только не нужно пить вина, но что онъ уже слишкомъ много его выпилъ^, а вмѣсто того, чтобы по его желанію пустить въ ходъ хотя одинъ изъ ключей, которыхъ большая связка была привѣшена къ ея поясу на серебряной цѣпочкѣ, она безъ околичностей оборотилась къ нему спиною и проводила Дюрварда въ такую чистую, хорошо убранную и снабженную всѣмъ нужнымъ комнату, что онъ еще не видывалъ, что могъ бы сравнишь съ нею, такъ богатые Фламандцы тогда отличались всѣми приятностями домашней жизни, не только отъ бѣдныхъ и грубыхъ Шотландцевъ, но и отъ самихъ Французовъ.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
Побѣгъ.

Не смотря на смѣшеніе радости и боязни, сомнѣнія и безпокойства и всѣхъ прочихъ страстей, его волновавшихъ, труды предыдущаго дня такъ истощили силы нашего молодаго Шотландца, что онъ заснулъ крѣпкимъ сномъ и проснулся на другой день уже довольно поздно, въ ту минуту, какъ въ комнату къ нему вошелъ достойный хозяинъ, съ пасмурнымъ челомъ.

Онъ сѣлъ у постели Кентеня и началъ длинную и не очень попятную рѣчь о домашнихъ обязанностяхъ женатыхъ людей, и въ особенности о почтенной власти и законномъ первенствѣ, которое мужъ долженъ сохранять всегда, будучи противнаго мнѣнія съ женою.

Кентень слушалъ его съ нѣкоторымъ безпокойствомъ; онъ зналъ, что мужья, подобно прочимъ воителямъ, часто празднуютъ побѣду, дабы скрыть пораженіе; и поспѣшилъ болѣе въ томъ увѣриться, сказавъ ему, что надѣется, что ихъ приходъ къ нему не причинилъ никакого разстройства хозяйкѣ дома.

— Разстройства! отвѣчалъ бургомистръ нѣтъ. Мою старуху трудно застать въ расплохъ; она всегда рада угощать своихъ друзей; у ней, благодаря Бога, всегда есть готовая комната; а на кухнѣ съѣстнаго вдоволь. Она самая гостеприимная женщина; только жаль, что совсѣмъ особеннаго нрава.

— Словомъ, наше пребываніе здѣсь ей неприятно, сказалъ Кентень, поспѣшно вставая и начиная одѣваться. Еслибъ я былъ увѣренъ, что ета молодая дама можетъ выдержать дорогу послѣ ужасовъ прошедшей ночи, то мы болѣе ни минуты бы васъ не безпокоили

— Точно то же она сказала сей часъ моей женѣ, продолжалъ Павильонъ, и желалъ бы, чтобъ вы видѣли какой румянецъ заигралъ у ней на щекахъ при стихъ словахъ. Молочница, прошедшая пять миль противъ вѣтра, спѣша на рынокъ, лилія въ сравненіи съ нею. Я не удивляюсь, что моя старуха немного ревнуетъ. Бѣдняжка!

— Такъ молодая дама уже вышла изъ своей комнаты? спросилъ Дюрвардъ, одѣваясь еще скорѣе.

— Да, право, и хочетъ повидаться съ вами, чтобъ выбрать дорогу, потому что вы оба рѣшились ѣхать. Но я надѣюсь, что вы не уѣдете, не позавтракавши.

— Зачѣмъ вы прежде не сказали мнѣ всего етаго? нетерпѣливо вскричалъ Кентень.

— Тише! тише! Видно я и теперь еще сказалъ рано, когда вы такъ скоро выходите изъ себя. А мнѣ бы еще надо вамъ сказать другое, если бъ у васъ достало терпѣнія меня выслушать — Говорите, мейнъ Геръ, говорите какъ можно скорѣе: я весь вниманіе.

— Ку, такъ я скажу вамъ только, что Трюдхенъ, которой жаль разстаться съ стой молоденькой и хорошенькой дамой, какъ съ сестрой, совѣтуетъ вамъ надѣть другое платье; по городу носится слухъ, что Графини Круа разъѣзжаютъ въ одеждѣ богомолокъ, сопровождаемыя стрѣлкомъ Шотландской гвардіи Короля Французскаго; прибавляютъ, что одна изъ нихъ вчера по нашемъ уходѣ была приведена въ Шонвальдъ Цыганомъ, который увѣрилъ Вильгельма Ла-Марка, что у васъ нѣтъ никакихъ порученій ни къ нему, ни къ добрымъ обывателямъ Литтиха; что вы похитили молодую Графінно и странствуете съ нею какъ любовникъ. Всѣ етѣ вѣсти пришли нынѣшнимъ утромъ изъ замка и сообщены мнѣ и прочимъ совѣтникамъ, которые не знаютъ, что дѣлать; хотя мы и полагаемъ, что Вильгельмъ Ла-Маркъ обошелся немного грубо, какъ съ Епископомъ, такъ и съ нами, по его вообще почитаютъ человѣкомъ хорошимъ въ душѣ, то есть: когда онъ выпилъ не черезъ чуръ; и однимъ вождемъ въ цѣломъ свѣтѣ, могущимъ защитить насъ противъ Бургундскаго Герцога, и я самъ, въ теперешнемъ положеніи дѣлъ, вполовину увѣренъ, что. мы должны стараться жить съ нимъ ладно, ибо зашли далеко впередъ и назадъ подаваться поздно.

Кентень не сталъ ему ни упрекать, ни возражать, сидя, что ето будетъ напрасный трудъ и что достойный Синдикъ все станетъ упорствовать во мнѣніи, внушенномъ ему покорностью къ женѣ и видами политическими.— Дочь ваша права, сказалъ онъ, намъ должно ѣхать переодѣвшись и ѣхать тотчасъ. Надѣюсь, что вы не откроете нашей тайны и доставите намъ средства скрыться?

— Отъ всего сердца, отвѣчалъ честный гражданинъ, который, будучи самъ не слишкомъ доволенъ своими поступками, желалъ чѣмъ нибудь ихъ загладить; отъ всего сердца! Я не могу забыть, что прошедшею ночью обязанъ вамъ жизнію, во первыхъ когда вы меня вытащили изъ проклятой стальной фуфайки, а потомъ когда избавили меня отъ большой бѣды, потому что этотъ Вепрь и его вепрята болѣе похожи на дьяволовъ, чѣмъ на людей; и для того я вамъ буду вѣренъ, какъ лезвіе рукояти, но словамъ нашихъ ножовщиковъ, лучшихъ въ цѣломъ свѣтѣ. Ну, какъ вы ужь одѣлись, то ступайте за мною и увидите до какой степени простирается моя къ вамъ довѣренность.

По выходѣ изъ комнаты, въ которой ночевалъ Кентень, Синдикъ повелъ его въ кабинетъ, гдѣ самъ дѣлалъ всѣ свои разсчеты. Войдя, онъ рачительно заперъ двери задвижками, осторожно озрѣлся, и отворилъ кабинетъ, котораго дверь была скрыта на-‘ полью, и въ которомъ было много желѣзныхъ сундуковъ. Онъ отперъ одинъ, наполненный гульденами; и отдавая его на произволъ Дюрварда, велѣлъ ему взять сумму, какую почитаетъ нужною на расходы свои и своей спутницы.

Деньги, полученныя Кентенемъ при отъѣздѣ изъ Плесси, почти всѣ вышли и потому онъ рѣшился взять двѣсти гульденовъ; етимъ поступкомъ онъ снялъ большое бремя съ души Павильона, считавшаго добровольное предложеніе такого займа вознагражденіемъ за недостатокъ гостепріимства, къ которому его принуждали разныя причины.

Затворивъ хорошенько сундукъ, кабинетъ и комнату, заключавшіе его сокровища, богатый Фламандецъ повелъ своего гостя въ чалу, гдѣ нашли они Графиню, одѣтую Фламандской дѣвушкой средняго состоянія. Она была блѣдна, но не смотря на произшествія минувшей ночи здорова и пользовалась совершеннымъ присутствіемъ духа. Съ нею была одна Трюдхенъ, рачительно заботившаяся дополнить нарядъ Изабеллы, и дающая ей наставленія, какъ ходить въ немъ безъ принужденія.

Графиня подала Кентеню руку, которую онъ почтительно поцѣловалъ, и сказала ему: — Господинъ Дюрвардъ, мы должны разстаться съ этими добрыми друзьями, если не хотимъ навлечь на нихъ часть бѣдствіи, преслѣдующихъ меня съ самой кончины моего отца. Вамъ надобно переодѣться и слѣдовать за мною, если вамъ еще не наскучило охранять несчастную.

— Мнѣ! мнѣ наскучило слѣдовать за вами! вскричалъ Кентоны, я за вами послѣдую на край свѣта; защищу противъ вселенной; но вы, вы сами въ силахъ ли исполнить свое намѣреніе? Можете ли, послѣ ужасовъ прошедшей ночи?…

— Не напоминайте мнѣ объ нихъ, отвѣчала Графиня. Я смутно ихъ помню, какъ страшное видѣніе сна. Спасенъ ли добрый Епископъ.

— Я думаю, что ему нечего опасаться, сказалъ Кентень, сдѣлавъ знакъ молчанія Павильону, который по видимому собирался начинать ужасное повѣствованіе о его смерти.

— Не льзя ли намъ присоединиться къ нему? спросила Изабелла. Не собралъ ли онъ сколько-нибудь войска?

— Ему не осталось надежды кромѣ Бога, отвѣчалъ Дюрвардъ. Но куда бы вамъ ни угодно было ѣхать, я буду вашимъ проводникомъ и защитникомъ; я никогда васъ не оставлю.

— Мы подумаемъ объ этомъ, сказала Изабелла; и по минутномъ молчаніи продолжала: Я выбрала бы себѣ убѣжищемъ монастырь; по боюсь, что ето будетъ слишкомъ слабая защита противъ моихъ гонителей.

— Гмъ! Гмъ! сказалъ Синдикъ; я по совѣсти не совѣтую вамъ выбирать монастыря въ окрестностяхъ Литтиха, ибо Вепрь Арденскій, впрочемъ храбрый вождь, вѣрный союзникъ и доброжелатель нашему городу, имѣетъ нѣсколько крутой нравъ и вовсе не уважаетъ монастырей. Говорятъ даже…

— Готовьтесь ѣхать, Господинъ Дюрвардъ, и какъ можно скорѣе, сказала Изабелла, перерывая етѣ подробности, когда, хотите еще заботиться о моей безопасности.

По выходѣ Синдика и Кентеня, Изабелла стала разспрашивать Гертруду о дорогахъ и другихъ предметахъ съ такимъ спокойствіемъ и присутствіемъ духа, что дочь бургомистра невольно вскричала: — Я удивляюсь вамъ, сударыня; я слыхала о неустрашимости многихъ женщинъ, но ваша, мнѣ кажется, превышаетъ человѣческія силы.

— Необходимость, отвѣчала Графиня, мать неустрашимости и изобрѣтательности. Не давно я падала въ обморокъ, видя каплю крови на оцарапанномъ человѣкѣ. А вчера она точно текла ручьями во кругъ меня и я не лишилась чувствъ. Не думай впрочемъ, чтобъ ето было такъ легко, продолжала она, опираясь объ руку Гертруды дрожащею рукою, хотя говорила и твердымъ голосомъ: — Сила души моей подобна малочисленному войску, осажденному множествомъ враговъ, одна только отчаянная рѣшимость препятствуетъ ему сдаться ежеминутно. Еслибъ мое положеніе было хотя немного безопаснѣе; еслибъ я не чувствовала, что мнѣ осталось одно средство избавиться отъ участи, которая хуже самой смерти, сохраненіемъ равнодушія и присутствія духа, то въ сію жь минуту бросилась бы въ твои объятія, Гертруда, и облегчила бы печаль свою потокомъ слезъ самыхъ горькихъ.

— Нѣтъ, сударыня, не плачьте, отвѣчала сострадательная Фламандка, ободритесь, вручите себя покровительству Неба; и если оно когда либо посылало избавителя погибающему, то етотъ храбрый и неустрашимый молодой человѣкъ долженъ быть вашимъ, избавителемъ. Есть также человѣкъ, надъ которымъ я имѣю нѣкоторую власть, продолжала она покраснѣвши; не говорите объ етомъ батюшкѣ; но я сказала моему любовнику, Ганцу Гловеру, чтобъ ждалъ васъ у восточныхъ воротъ и не иначе смѣлъ явиться ко мнѣ, какъ съ извѣстіемъ, что безопасно выпроводилъ васъ изъ Литтихскихъ владѣній.

Графиня иначе не могла поблагодарить добрую дѣвушку, какъ нѣжно обнявши ее; а Гертруда, отвѣчая ей такимъ же искреннимъ поцѣлуемъ, продолжала, улыбаясь: — Не безпокоитесь: если двѣ дѣвушки и двое влюбленныхъ и совершенно преданныхъ имъ мущинъ не могутъ успѣть въ побѣгѣ и переодѣваніи, то свѣтъ видно пересталъ быть такимъ, какъ мнѣ всегда его описывали.

Етѣ слова произвели живой румянецъ на щекахъ Изабеллы и внезапный входъ Кентеня вовсе не уменьшилъ его. Онъ былъ одѣтъ Фламандскимъ поселяниномъ высшаго сословія, въ праздничное платье Петеркина, доказавшаго свое усердіе молодому Шотландцу поспѣшностію, съ которою предложилъ оное, поклявшись никогда не измѣнять, хотя бы его самаго стали выдѣлывать, какъ воловью кожу.

Двѣ прекрасныя лошади были изготовлены стараніями жены Павильона, которая томно не желала никакого зла Графикѣ и ея спутнику, лишь бы отъѣздъ ихъ удалилъ опасности, которыя она страшилась ихъ присутствіемъ навлечь на свой домъ и семейство. И потому проводила ихъ съ большимъ удовольствіемъ, сказавъ, что они найдутъ дорогу къ восточнымъ воротамъ, слѣдуя глазами за Петеркиномъ, который долженъ былъ идти провожатымъ передъ ними, не показывая однакожь никакихъ съ ними сношеній.

Тотчасъ по отъѣздѣ своихъ гостей, жена Павильона воспользовалась случаемъ прочесть Гертрудѣ длинное поученіе на счетъ опасности читать романы- ибо отъ етаго придворныя красавицы стали такъ смѣлы, что не учась честно вести домъ, должны были выучиться ѣздить верьхомъ и разъѣзжать взадъ и впередъ, въ сопровожденіи празднаго оруженосца, повѣсы пажа, или негодяя чужеземнаго стрѣлка, подвергая, опасности здоровье, проживая имѣніе и невозвратно теряя доброе имя.

Трюдхенъ выслушала все ето молча и не отвѣчая; но но ея праву сомнительно, чтобъ она вывела заключенія, сходныя съ тѣми которыя мать желала ей внушить.

Между тѣмъ наши путешественники достигли восточныхъ воротъ города, проѣхавши улицы, наполненныя толпою людей, по счастью слишкомъ занятыхъ ежедневными новостями и политическими произшествіями, чтобы заняться четою, по наружности не слишкомъ замѣчательною. Стражи пропустили ихъ въ силу пропуска, полученнаго Павильономъ, но отъ имени товарища его Руслера, и они простились съ Петеркинымъ Генслеромъ, въ немногихъ словахъ пожелавъ другъ другу всякаго благополучія. Почти въ тужъ минуту къ нимъ подъѣхалъ здоровый молодой человѣкъ, на доброй сѣрой лошади и объявилъ себя Ганцомъ Гловеромъ, обожателемъ Гертруды Павильонъ. У него было доброе Фламандское лицо, не отличающееся остроуміемъ и обѣщающее болѣе доброты и веселости, нежели смѣтливости, и Графиня Изабелла невольно подумала, что онъ не стоитъ привязанности великодушной Трюдхенъ. Однакожъ онъ по видимому желалъ всѣми силами содѣйствовать благодѣтельнымъ намѣреніямъ дочери бургомистра; ибо, почтительно поклонившись Графинѣ, спросилъ какою дорогою она прикажетъ провожать себя.

— Проводи меня, отвѣчала она, въ ближайшій городъ на границу Брабанта.

— Такъ вы избрали цѣль своему путешествію? спросилъ Кентень, приближаясь къ Изабеллѣ и говоря по Французски, чтобы проводникъ не могъ понимать ихъ,

— Да, отвѣчала Графнищ въ моемъ теперешнемъ положеніи, мнѣ бы неприлично продолжать путешествіе; я должна стараться сократить его, хотя бы окончаніемъ его была даже темница.

— Темница! покричалъ Кентень.

— Да, другъ мой, темница. Но я постараюсь, чтобы вы не раздѣляли моего заключенія.

— Не говорите обо мнѣ, не думайте обо мнѣ; лишь бы васъ видѣть безопасною и нѣтъ нужды, чтобы послѣ ни было со мною.

Не говорите такъ громко, сказала Изабелла, чтобъ не удивить нашего провожатаго. Видите, что онъ ужь опередилъ насъ на нѣсколько шаговъ.

Точно, добрый Фламандецъ, дѣлая для другихъ то, чего желалъ бы себѣ, поѣхалъ впередъ, чтобы по мѣшать ихъ разговору своимъ присутствіемъ, лишь увидѣлъ, что Кентень подъѣхалъ къ Графинѣ.

— Да, продолжала она, увидя, что провожатый по отдаленію своему не можетъ ихъ подслушать; да, мой другъ, мой покровитель: для чего мнѣ стыдиться называть васъ тѣмъ, что само Небо мнѣ въ васъ даровало? Я должна сказать вамъ, что рѣшилась возвращаться на родину и предать себя на произволъ Герцога Бургундскаго. Безразсудные, хотя благонамѣренные, совѣты заставили меня, убѣгая его покровительствѣ, искать онаго отъ хитраго Людовика.

— И такъ вы рѣшились быть супругою Кампо Баосо, недостойнаго любимца Карлова?

Такъ говорилъ Кентень, стараясь притворнымъ равнодушіемъ прикрыть истому, его терзающую; какъ несчастный преступникъ, присужденный къ смерти, показываетъ твердость, весьма далекую отъ его сердца, спрашивая полученъ ли приговоръ его.

— Нѣтъ, Дюрвардъ, нѣтъ, отвѣчала Графиня, мало всей власти Герцога Бургундскаго, чтобы довести до такого униженія наслѣдницу дома Круа. Онъ можетъ завладѣть моими помѣстьями, заключить меня въ монастырь, но болѣе я ни чего не боюсь, и перенесу еще тягчайшія бѣдствія прежде, чѣмъ рѣшусь отдать свою руку Кампо Басео.

— Тягчайшія бѣдствія! повторилъ Кентень; но развѣ могутъ быть бѣдствія тяжелъ потери имѣнія и свободы? Ахъ! подумайте хорошенько объ етомъ, пока еще Небу угодно позволить вамъ дышать чистымъ воздухомъ, пока еще при васъ есть человѣкъ, который отважитъ свою жизнь, чтобы проводить васъ въ Германію, въ Англію, даже въ Шотландію; а во всѣхъ етѣхъ земляхъ вы найдете великодушныхъ покровителей. Hе отрекайтесь такъ поспѣшно отъ свободы, отъ драгоцѣннѣйшаго дара Небесъ!

Она слушала его съ задумчивою улыбкою и сказала послѣ минутнаго молчанія: — Свобода удѣлъ одного мущины; женщина всегда должна искать покровителя, ибо природа не дала ей способовъ защищаться. А гдѣ найду я покровителя? Уже ли имъ будетъ развратный Едуардъ Англинской, или пьяный Венцеславъ Германскій? Вы говорите мнѣ объ Шотландіи…. Ахъ, Дюрвардъ! еслибъ я была нашей сестрой и вы могли ручаться мнѣ за убѣжище въ какой нибудь безмятежной долинѣ, посреди горъ, которыя такъ любите описывать; гдѣ бы мнѣ позволили изъ милости, или за малыя драгоцѣнности, которыя у меня остались, вести жизнь спокойную и забыть санъ, на которой меня обрекали; еслибъ вы могли выпросить мнѣ покровительство какой нибудь почтенной дамы въ вашей землѣ, какого-нибудь благороднаго Барона, чье сердце равнялось бы вѣрностью его мечу, то можетъ быть я тогда рѣшилась бы продолжать мое путешествіе, не смотря на общее порицаніе.

Она произнесла етѣ слова почти невнятнымъ голосомъ и съ такимъ трогательнымъ выраженіемъ нѣжности и чувствительности, которое наполнило радостію сердце Дюрварда. Онъ помѣдлилъ отвѣтомъ, поспѣшно придумывая можетъ ли доставишь ей вѣрное и честное убѣжище въ Шотландіи; но невольно убѣдился въ горькой истинѣ, что поступитъ низко и жестоко, если понудитъ ее на такое предпріятіе, не имѣя средствъ послѣ, быть ей надежнымъ покровителемъ.— Я поступилъ бы въ противность моей, чести, сказалъ онъ наконецъ, и законовъ рыцарства, если бы допустилъ васъ принять намѣреніе, основанное на мысли, что могу въ Шотландіи предложить вамъ какое ни» будь покровительство, кромѣ, смиренной руки, вамъ преданной. Я не знаю течетъ ли кровь моя въ жилахъ хотя одного изъ прочихъ обитателей моей родины. Рыцарь Иннеркварити взялъ приступомъ нашъ замокъ въ ужасную ночь, въ которую погибло все, носившее мое имя. Если я возвращусь въ Шотландію, то помѣстные враги мои многочисленны и сильны; я одинъ и безъ покровителей; когда бы Король захотѣлъ оказать мнѣ правосудіе, то не рѣшился бы, для удовлетворенія одного человѣка, сдѣлать неудовольствіе предводителю пяти сотъ всадниковъ.

— И такъ, сказала Графиня, въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ уголка, въ которомъ можно бы прожить безъ утѣшенія; оно равно свирѣпствуетъ на пустынныхъ горахъ, представляющихъ столь мало приманокъ алчности и въ нашихъ богатыхъ и плодоносныхъ долинахъ.

— Ето горькая истина, отвѣчалъ Дюрвардъ, и я не смѣю утаивать ея отъ васъ; одна жажда крови и мщенія вооружаешь наши кланы одинъ противъ другаго; и Огильвіи представляютъ въ Шотландіи такія же ужасныя зрѣлища, какія Ла-Маркъ и его разбойники здѣсь.

— Не будемъ же говорить объ Шотландіи, сказала Изабелла съ настоящимъ, или притворнымъ равнодушіемъ, не упоминайте объ ней. Правду сказать, я шутя ее намекнула, желая знать рѣшитесь ли вы въ самомъ дѣлѣ предлагать мнѣ вѣрнымъ убѣжищемъ Королевство, болѣе всей Европы наполненное смятеніями. Ето было испытаніе вашей искренности и съ удовольствіемъ вижу, что на нее можно положиться, даже и возбуждая господствующее въ васъ чувство любви къ отечеству. И такъ еще повторяю, что рѣшилась искать покровительства только у какого нибудь честнаго Барона, подвластнаго Карлу, въ руки котораго хочу предать себя.

— Но не лучше ли вамъ удалиться въ свои владѣнія; въ свой укрѣпленный замокъ, какъ вы располагали при выѣздѣ изъ Тура? Для чего не призвать въ защитники вассаловъ вашего родителя, и не войти въ переговоры съ Герцогомъ Бургундскимъ, не сдаваясь ему? Вы найдете много сердецъ, которыя храбро за васъ сразятся; я по крайней мѣрѣ знаю одно, готовое жертвовать жизнію для примѣра прочимъ.

— Ето намѣреніе, внушенное хитрымъ Людовикомъ и подобно всѣмъ его предпріятіямъ имѣвшее цѣлію болѣе его выгоды, нежели мои, сдѣлалось теперь неудобоисполнимымъ измѣною коварнаго Замета Гайраддина, извѣстившаго о томъ Бургундскаго Герцога. Онъ заключилъ моего родственника въ темницу и поставилъ войско въ мой замокъ. Всякое покушеніе мое можетъ только подвергнуть моихъ Вассаловъ мщенію Герцога Карла; а я чувствую себя такъ мало достойною уже пролитой за меня крови, что не хочу вновь проливать ее. Нѣтъ, какъ покорная Вассалка предамся своему повелителю и буду повиноваться ему во всемъ, кромѣ выбора супруга. И я тѣмъ легче рѣшаюсь на ето, что полагаю, что и тетка моя, Графиня Амелина, прежде всѣхъ подавшая мнѣ этотъ совѣтъ и даже понуждавшая меня къ побѣду, сама уже приняла етѣ благоразумныя мѣры.

Тетка ваша! повторилъ Кентень, которому етѣ послѣднія слова напомнили мысли, чуждыя молодой Графинѣ и быстрымъ послѣдованіемъ опасностей и произшествій, «.требовавшихъ всего его вниманія, изглаженныя изъ собственной его памяти.

— Да, отвѣчала Изабелла; моя тетка, Графиня Амелина Круа. Знаете ли вы гдѣ она теперь? Я смѣю надѣяться, что уже подъ покровительствомъ Бургундскихъ знаменъ. Не знаете ли объ ней чего-нибудь?

Этотъ вопросъ, сдѣланный съ видомъ участія и безпокойства, принудилъ Дюрварда сказать ей часть того, что зналъ онъ объ участи Графнни Амелины. Онъ разсказалъ какимъ образомъ приглашенъ былъ за нею слѣдовать, во время побѣга ея изъ Шоивальда, въ которомъ полагалъ, что и племянница будетъ участвовать; какъ узналъ, что ѣдутъ безъ Изабеллы; какъ воротился вѣза мокъ и въ какомъ положеніи нашелъ ее. Но совершенно умолчалъ о слишкомъ явныхъ видахъ тетки при отъѣздѣ изъ Шоивальда, также о носившемся слухѣ, что она предана въ руки Вильгельму Ла-Марку; скромность его заставила скрыть первое; а сберегая чувствительность своей спутницы въ такое время, когда ей нужны были всѣ силы ея тѣлесныя и душевныя, онъ боялся разстроить ее повѣствованіемъ произшествій, о которомъ зналъ только по невѣрнымъ слухамъ.

Ето повѣствованіе, хотя лишенное важнѣйшихъ обстоятельствъ, произвело сильное впечатлѣніе на Изабеллу, которая, помолчавъ не много, сказала ему съ холодностію и неудовольствіемъ:

— И такъ вы оставили мою несчастную тетку въ лѣсу, на произволъ подлаго Цыгана и коварной горнишной! Бѣдная Амелина! Она обыкновенно выхваляла вашу вѣрность!

— Если бъ я поступилъ иначе, сударыня, отвѣчалъ Кентень, нѣсколько и справедливо обиженный такимъ порицаніемъ, то какой бы участи была подвержена особа, которой я болѣе посвятилъ мои услуги? Еслибъ я не оставилъ Графиню. Амелину Круа въ рукахъ совѣтниковъ, ею самою избранныхъ, то Графиня Изабелла теперь была бы во власти Вильгельма Ла-Марка, Вепря Арденскаго.

— Вы правы, сказала Изабелла обыкновеннымъ своимъ тономъ, и я, получившая всю пользу столь рѣшительной преданности, виновна передъ вами въ гнусной неблагодарности. Но несчастная моя тетка! и ета негодная Марѳа, къ которой она оказывала такую довѣренность и которая такъ мало ея заслуживала! Она ввела къ ней обоихъ Мограбиновъ, Замета и Гайраддина, которыхъ мнимыя астрологическія познанія совершенно завладѣли умомъ ея Марѳа же основываясь на ихъ предсказаніяхъ, наполнила ей голову — не знаю какъ выразить — мечтаніями о замужствѣ, о любовникахъ; что въ ея лѣта было невѣроятно и даже неприлично. Я увѣрена, что хитрый Людовикъ окружилъ насъ всѣми етими измѣнниками сначала, чтобы склонишь на побѣгъ къ его двору, или на покореніе его власти. А когда мы сдѣлали этотъ безразсудный поступокъ, какимъ недостойнымъ Короля, Рыцаря и благороднаго человѣка образомъ обошелся съ нами. Вы сами, Дюрвардъ, были тому свидѣтелемъ. Но бѣдная тетка моя! Что, вы думаете, съ нею будетъ?

Стараясь внушить ей надежды, которыхъ симъ не имѣлъ, Кентень отвѣчалъ, что корыстолюбіе господствующая страсть етихъ негодяевъ; что разставаясь съ Графиней Амелиной, ему казалось, будто Марѳа хочетъ ей покровительствовать; что наконецъ трудно понять съ какою цѣлію Гайраддинъ рѣшился бы убить свою плѣнницу, или дурно съ нею обходиться, когда обращаясь хорошо, можетъ надѣяться на хорошій выкупъ,

Для отвращенія мыслей Изабеллы отъ етаго непріятнаго предмета, онъ разсказалъ какимъ образомъ на ночлегѣ съ монастырѣ близъ Намура, открылъ злоумышленіе ихъ провожатаго, которое казалось слѣдствіемъ соглашенія между Королемъ Французскимъ и Вильгельмомъ Ла-Маркомъ. Молодая Графиня затрепетала отъ ужаса; и пришедъ въ себя вскричала: — Я стыжусь моей слабости, я точно согрѣшила, позволивъ себѣ столько недовѣрчивости къ покровительству угодниковъ, что хотя минуту могла подумать, что такое жестокое, низкое и безчестное предпріятіе можетъ исполнишься, когда очи небожителей отверсты на горести человѣческія и соболѣзнуютъ о нихъ. Мало съ боязнію и ужасомъ думать объ етомъ предпріятіи: должно почитать его гнусною измѣною, которой успѣхъ былъ невозможенъ. Но я теперь ясно вижу для чего ета лицемѣрная Марѳа часто старалась посѣять зависть и раздоръ между бѣдною теткой и мною; для чего, расточая лесть присутствующей, она всячески вооружала ее противъ отсутствующей. Однакожъ я никакъ не могла вообразишь, что ей удастся склонитъ родственницу, прежде столь привязанную ко мнѣ, оставить меня въ Шонвальдѣ, когда сама нашла случай уйти оттуда.

— Развѣ она не говорила вамъ объ етомъ? спросилъ Кентень.

— Нѣтъ, отвѣчала Изабелла; она сказала мнѣ только, чтобъ я со вниманіемъ выслушала Марѳу. Правда, что таинственыя выраженія негоднаго Гайраддина, съ которымъ въ етотъ же день бѣдная тетка моя имѣла продолжительное и тайное совѣщаніе, такъ вскружили ей голову, и она говорила со мной такъ странно и непонятно, что я не захотѣла требовать объясненія. Но не жестоко ли такъ оставить меня?

— Я не почитаю Графиню Амелину виновною въ стой жестокости, сказалъ Кентень; въ потьмахъ и въ такую минуту, когда величайшая поспѣшность была необходима, я увѣренъ, что она также вѣрно полагала, что ѣдетъ съ вами, какъ я самъ обманутый платьемъ и станомъ Марѳы, думалъ что провожаю Графинь Круа и особенно, продолжалъ онъ понизивъ голосъ, по усиливая выраженіе, особенно ту, безъ которой я за всѣ сокровища свѣта не рѣшился бы оставить Шонвальдъ въ ету минуту.

Изабелла опустила голову и казалось не замѣтила восторга, съ которымъ онъ говорилъ. Но снова устремила на него глаза, когда онъ сталъ описывать изворотливую политику Людовика; и нѣкоторыя взаимныя объясненія увѣрили ихъ, что оба Цыгана и Марѳа ихъ сообщница, были повѣренными етаго хитраго Короля; хотя старшій братъ, Заметъ, по коварству, врожденному ихъ племени, попробовалъ сыграть двойную роль и получилъ за то наказаніе.

Предаваясь такимъ образомъ взаимной довѣренности и забывая о странности своего положенія и опасностяхъ, которымъ были еще подвержены, паши путешественники ѣхали нѣсколько часовъ и остановились только для отдыха лошадямъ въ уединенной деревенькѣ., куда проводилъ ихъ спутникъ, который во всѣхъ отношеніяхъ велъ себя благоразумно и скромно, что доказалъ уже тѣмъ, что ѣхалъ нѣсколько поодаль, чтобы не мѣшать свободному ихъ разговору.

Искуственное разстояніе, положенное общественными обрядами между двумя любовниками, ибо мы теперь можемъ называть ихъ етимъ именемъ, казалось уменьшалось или даже исчезало, въ тогдашнихъ обстоятельствахъ. Хотя Графиня была выше званіемъ, хотя порода дала ей права на^! имѣніе, котораго ни какъ не льзя было сравнить съ достояніемъ молодаго человѣка, не имѣющаго ни чего кромѣ своего меча, однакожь надобно замѣтить, что теперь они были равно бѣдны, и что она безопасностію, жизнію и честію была обязана его присутствію духа, мужеству и усердію. Не смотря на ето, они не говорили, объ любви, ибо хотя Изабелла, исполненная довѣренности и благодарности, и могла бы извинить ему такую смѣлость, но языкъ Кентеня удерживала его природная застѣнчивость и честь рыцарская, не позволявшая употребить во зло положенія молодой Графини непринужденнымъ изъявленіемъ своихъ чувствъ.

И такъ они не говорили объ любви, но необходимо должны были думать объ ней и потому находились въ томъ положеніи, въ, которомъ взаимная привязанность болѣе понимается, нежели выражается. Ето положеніе допускаетъ нѣкоторую свободу, оставляетъ въ какой-то неизвѣстности, часто составляетъ приятинѣйшіе часы въ человѣческой жизни и чаще бываетъ причиною продолжительныхъ неприятностей, непостоянства и всѣхъ горестей, происходящихъ отъ несбывшейся надежды и безотвѣтной привязанности.

Въ два часа по полудни ихъ провожатый, съ блѣднымъ и испуганнымъ лицомъ, встревожилъ ихъ извѣстіемъ, что ихъ преслѣдуетъ толпа Шварцрейтеровъ Вильгельма Ла-Марка. Ети воины, или лучше сказать разбойники, набирались. въ округахъ Нижней Германіи, и во всемъ походили на копейщиковъ, кромѣ того, что отправляли должность легкой конницы. Дабы оправдать названіе черныхъ всадниковъ и болѣе устрашить неприятелей, они обыкновенно ѣздили на вороныхъ лошадяхъ, носили черное платье и даже чернили свое оружіе, что часто придавало этотъ же цвѣтъ ихъ рукамъ и лицу. Нравами и жестокостію шварцрейтеры были достойными соперниками товарищей своихъ, пѣшихъ копейщиковъ. Кентень оглянулся и примѣтивъ вдали въ концѣ большой долины, которую только что проѣхалъ, облако пыли, предъ коимъ скакали во весь опоръ два всадника, предводительствующіе отрядомъ, сказалъ своей спутницѣ: — Любезная Изабелла, у меня нѣтъ инаго оружія, кромѣ меча, но если не могу сразиться за васъ, то могу бѣжать за вами. Если бъ намъ удалось доѣхать до етаго лѣса, прежде чѣмъ всадники насъ настигнутъ, то мы легко бы нашли средство уйти.

— Попробуемъ, единственный другъ мой, отвѣчала Изабелла, пустивъ лошадь свою вскачь; а ты ступай другою дорогою, продолжала она, обратясь къ Ганцу Гловеру, и не раздѣляй нашего бѣдствія и опасности.

Честный Фламандецъ, покачавъ головою, отвѣчалъ на ето великодушное увѣщаніе: — Неинъ, дасъ гетъ нихтъ; и по прежнему слѣдовалъ за ними къ лѣсу, всѣ трое скакали сколько позволяла усталость ихъ лошадей. Преслѣдующіе шварцрейтеры съ своей стороны также ускорили погонею, примѣтивъ ихъ побѣгъ. Но, не смотря на усталость лошадей, бѣглецы, не бывъ обременены тяжелымъ вооруженіемъ, стало имѣя возможность ѣхать скорѣе, непрестанно удалились отъ неприятельскаго отряда и были уже почти въ четверти мили отъ лѣса, какъ вдругъ изъ него показался другой отрядъ всадниковъ, ѣдущихъ подъ Рыцарскимъ знамемъ и готовящихся пресѣчь имъ дорогу.

— По блестящему вооруженію, сказала Изабелла, ето должны быть Бургундцы. Но кто бы они ни были, я лучше сдамся имъ, чѣмъ попасть въ руки безсовѣстныхъ и неукротимыхъ изувѣровъ, насъ преслѣдующихъ.

He много спустя, взглянувъ на развернутое знамя, она вскричала: — По пронзенному сердцу я узнаю ето знамя; оно принадлежитъ Графу Кревкеру, благородному вельможѣ Бургундскому, и я сдамся ему.

Дюрвардъ вздохнулъ; но не было другаго средства. За минуту онъ почелъ бы себя отмѣнно счастливымъ, если бы могъ купить безопасность Изабеллы, даже на худшихъ условіяхъ. Вскорѣ о ни подъѣхали къ отряду Кревкера, остановившемуся для наблюденія за шварцрейшерами. Графиня потребовала свиданія съ начальникомъ и сказала Графу, смотрящему на нее съ сомнѣніемъ и недоумѣніемъ: — Благородный Графъ, Изабелла Круа, дочь стариннаго сослуживца вашего, Графа Рейнольда Круа, сдается вамъ и проситъ вашего покровительства себѣ и спутникамъ своимъ.

— И вы получите его, любезная сестрица, противъ всѣхъ и каждаго, разумѣется за исключеніемъ повелителя моего Герцога Бургундскаго; но теперь не время разговаривать; ети негодные мошенники стали, какъ будто готовясь къ сопротивленію. Клянусь Св. Георгіемъ Бургундскимъ! они осмѣливаются идти на знамя Кревкера! Какъ! Неужели никогда не уймутъ этихъ разбойниковъ? Даміанъ, копье! Хорунжій, впередъ! Поднимите копья! Впередъ за Кревкеромъ!

Испустивъ воинскій крикъ свой и въ сопровожденіи своихъ всадниковъ, Графъ устремился во весь опоръ на черную конницу.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Плѣнница.

Сшибка между шварцрейтерами и всадниками Кревкера продолжилась не болѣе пяти минутъ, ибо первые вскорѣ были разсѣяны превосходнымъ вооруженіемъ, лошадьми и стремительнымъ мужествомъ Бургундцевъ. Гораздо скорѣе нежели въ нашемъ повѣствованіи, Графъ, не влагая окровавленнаго меча своего въ ножны, обтеръ его объ гриву своей лошади и возвратился къ опушкѣ лѣса, гдѣ Изабелла оставалась зрительницею битвы. За нимъ ѣхала часть его воиновъ, между тѣмъ, какъ прочіе преслѣдовали бѣгущихъ.

— Стыдно, сказалъ онъ, что оружіе дворянъ и Рыцарей оскверняется кровію стихъ презрѣнныхъ поросятъ.

При сихъ словахъ вложилъ мечъ въ ножны и продолжалъ: — Приемъ нѣсколько грубъ при возвращеніи вашемъ на родину, прекрасная сестрица; но странствующія Принцессы должны ожидать подобныхъ приключеній. Хорошо, что я поспѣлъ но время; позвольте увѣрить васъ, что черные воины корону Графини уважаютъ не болѣе головнаго бора крестьянки; а вамъ, кажется, не льзя было надѣяться на продолжительное сопротивленіе вашихъ спутниковъ.

— Прежде всего, господинъ Графъ, отвѣчала Изабелла, скажите: плѣнница ли я и куда вы меня повезете.

— Вы очень знаете, безразсудная малютка, отвѣчалъ Кревкеръ, что бы я желалъ сказать на этотъ вопросъ. Но вы и ваша сумасбродная тетушка, съ ея надеждами на замужство, недавно такъ размахивали крылышками, что кажется теперь вамъ долго владѣть ими не иначе, какъ въ клѣткѣ. Я же исполню свой долгъ, довольно тяжелый, проводивъ васъ въ Перонну къ двору Герцога; и потому думаю сдать начальство надъ спишь отрядомъ племяннику моему, Графу Стефану, а самъ поѣду съ вами; ибо вамъ можетъ понадобиться посредникъ. Наѣюсь, что етотъ молодой вѣтренникъ, благоразумно исполнитъ свою должность.

— Съ позволенія вашего, любезный дядюшка, сказалъ Графъ Стефанъ, если вы почитаете меня неспособнымъ повелѣвать вашими воинами, то можете сами остаться съ ними, а я возьмусь быть слугою и охранителемъ Графини Изабеллы Круа.

— Конечно, любезный племянникъ, отвѣчалъ дядя, етотъ планъ гораздо лучше моего, но мнѣ болѣе нравится то, что я самъ придумалъ. И потому прошу не забывать, что твое дѣло здѣсь не гоняться за этими черными поросятами, хотя ты какъ будто нарочно созданъ для етаго занятія, но доставишь мнѣ вѣрныя извѣстія о происходящемъ въ Литтихскомъ владѣніи, чтобы мы знали должно ли вѣрить всѣмъ распускаемымъ слухамъ. Пусть за много ѣдетъ десятокъ копейщиковъ; прочіе останутся подъ моимъ знамемъ и твоимъ начальствомъ.

— На минуту, братецъ, сказала Графиня, позвольте мнѣ, отдаваясь въ плѣнъ, выговорить безопасность тѣхъ, которые охраняли меня въ моемъ несчастіи. Позвольте этому честному молодому, вѣрному проводнику моему, свободно возвратиться къ себѣ въ Литтихъ;

Кревкеръ устремилъ на минуту проницательные глаза свои на честное и смирное лицо Гловера.— Етотъ доброй молодецъ, сказалъ онъ, кажется, человѣкъ не слишкомъ опасный. Онъ поѣдетъ съ племянникомъ до Литтихскихъ владѣній, а потомъ свободно отправится куда захочетъ.

— Не забудь напомнить обо мнѣ доброй Гертрудѣ, сказала Графиня своему проводнику, и попроси ее, продолжала она, снимая жемчужное ожерелье, носить ето въ память несчастной подругѣ своей.

Добрый Гловеръ взялъ ожерелье, и довольно не ловко, но съ искреннимъ чувствомъ, поцѣловалъ прекрасную руку, нашедшую ето тонкое средство вознаградить его за понесенные труды и опасности, коимъ онъ подвергался.

— Право! знаки и залоги! сказалъ Графъ..

— Нѣтъ ли у васъ какой другой просьбы, прекрасная сестрица? намъ пора ѣхать.

— Мнѣ осталось только просить насъ, отвѣчала Изабелла съ усиліемъ, о покровительствѣ…. етому молодому дворянину.

— Право! сказалъ Кревкеръ, бросивъ на Кентеня такой же проницательный взглядъ, какъ прежде на Гловера; но по видимому не будучи равно доволенъ обоими. Право! повторилъ онъ подражая, но безъ злаго умысла, смятенію Изабеллы; о! да ето лезвіе не одинокой доброты… Съ позволенія вашего, прекрасная сестрица, чѣмъ же етотъ… этотъ точно молодой дворянинъ, заслужилъ такія попеченія отъ насъ?

— Онъ сохранилъ мнѣ жизнь и честь, отвѣчала Графиня, покраснѣвъ отъ стыда и негодованія.

Кентень вспыхнулъ также отъ досады, но благоразуміе напомнило ему, что предаваясь ей только испортитъ дѣло.

— Право! повторилъ опять Графъ. Жизнь, и честь! Кажется, прекрасная сестрица, вамъ лучше бы не подвергать себя быть столько обязанной такому молодому человѣку. Но что нужды? Молодой дворянинъ можетъ за нами слѣдовать, если его званіе ему позволяетъ. Только впередъ я самъ берусь охранять вашу жизнь и честь; а ему найду, можетъ быть, занятіе приличнѣе, чѣмъ быть провожатымъ странствующихъ красавицъ.

— Графъ, сказалъ Дюрвардъ, не будучи въ силахъ молчать долѣе,— чтобы вамъ послѣ не жалѣть, что говорили о чужеземцѣ слишкомъ легко, позвольте увѣдомить васъ, что я Кентень Дюрвардъ, стрѣлокъ Шотландской гвардіи Короля Французскаго; а вамъ должно быть извѣстно, что въ ету дружину принимаютъ только дворянъ.

— Благодарю васъ за увѣдомленіе и нижайшее кланяюсь вамъ, Господинъ стрѣлокъ, отвѣчалъ Кревкеръ столь же насмѣшливо. Сдѣлайте одолженіе, поѣзжайте подлѣ меня впереди отряда.

Кентень повиновался повелѣнію Графа, имѣвшаго тогда если не право, то возможность ему приказывать. Онъ примѣтилъ, что Изабелла съ стыдливымъ и заботливымъ участіемъ, почти похожимъ на нѣжность, слѣдовала за каждымъ его движеніемъ и слезы навернулись у него на глазахъ. Но вспомнилъ, что должно быть мущиною передъ Кревкеромъ, готовымъ болѣе всѣхъ Французскихъ и Бургундскихъ Рыцарей смѣяться надъ любовными страданіями. И потому рѣшился, не откладывая далѣе, заговорить съ нимъ такимъ тономъ, который показалъ бы права его на хорошее обращеніе и на большую учтивость противъ той, которую Графъ казалось расположенъ былъ ему оказывать, можетъ быть оскорбившись, что столь маловажный человѣкъ заслужилъ такую довѣренность отъ богатой и благородной его родственницы.

— Господинъ Графъ Кревкеръ, сказалъ онъ ему учтиво, по съ твердостію; не подаваясь впередъ, я желаю спросить васъ: свободенъ я, или долженъ почитать себя вашимъ плѣнникомъ?

— Вопросъ справедливъ; но теперь я могу отвѣчать на него только другимъ. Какъ ты думаешь: Франція въ мирѣ съ Бургундіей или нѣтъ?

— Вы безъ сомнѣнія должны знать объ етомъ болѣе моего. Прошло уже довольно времени, какъ я оставилъ Французскій дворъ, и не имѣю оттуда никакихъ извѣстій сы еамаго своего отъѣзда.

— Ну! видишь, какъ легко спрашивать, и какъ трудно отвѣчать. Я самъ, пробывъ недѣлю и слишкомъ въ Пероннѣ съ Герцогомъ, не лучше твоего могу рѣшить ету задачу. Однакожь, господинъ оруженосецъ, только отъ рѣшенія етаго вопроса мы можемъ узнать свободенъ ты, или плѣнникъ; теперь, же я долженъ считать тебя въ послѣднихъ; только, если ты точно и честно былъ полезенъ моей родственницѣ и будешь прямо отвѣчать на мои вопросы, то не станешь въ томъ раскаиваться.

— Пусть Графиня Круа рѣшитъ, оказалъ ли лей какія побудь услуги и вы объ етомъ можете узнать отъ нея. Объ отвѣтахъ же моихъ посудите сами, когда меня спросите.

— Право! сказалъ Кревкеръ въ полголоса; порядочное высокомѣріе! такъ долженъ говорить только тотъ, кто носитъ на шляпѣ залогъ дамы и считаетъ себя вправѣ возвысить голосъ въ честь стой драгоцѣнной ленты.— Ну! сударь, можете ли сказать мнѣ, не уронивъ своего достоинства, давно ли вы вошли въ службу къ Графинѣ Изабеллѣ Круа?

— Графъ Кревкеръ, если я отвѣчаю на вопросы, похожіе на оскорбленіе, то единственно, чтобы молчаніе мое не было истолковано обидно для дамы, которую оба мы должны уважать. Я провожалъ Графиню Изабеллу со времени отъѣзда ея изъ Франціи во Фландрію.

— О! о! то есть съ тѣхъ поръ, какъ она бѣжала изъ Плесси-Ле-Туръ? А какъ стрѣлокъ Шотландской гвардіи, ты вѣрно провожалъ ее по особому повелѣнію Короля Людовика?

Какъ мало Кентень ни считалъ себя обязаннымъ Французскому Королю, который, стараясь предать Изабеллу Вильгельму Ла-Марку, вѣроятно расчелъ, что молодой оруженосецъ будетъ убитъ, защищая ее, однакожь полагая себя все таки связаннымъ довѣренностію, которой Людовикъ въ самомъ дѣлѣ, или притворно его удостоилъ, онъ отвѣчалъ Графу, что ему довольно приказанія начальника, не дожидаясь дальнѣйшаго.

— Разумѣется, конечно, етаго довольно; но намъ извѣстно, что Король не позволяетъ начальникамъ разсыпать по свѣту стрѣлковъ своей гвардіи, какъ странствующихъ Рыцарей, за какою-нибудь кочующею Принцессою, если на ето нѣтъ особой политической причины. Королю Людовику трудно будетъ утверждать съ прежнею смѣлостію, что онъ не зналъ о побѣгѣ Графинь Круа изъ Франціи; ибо ихъ провожалъ стрѣлокъ его гвардіи. А куда направляли вы свое путешествіе, господинъ стрѣлокъ?

— Къ Литтиху, Графъ; етѣ дамы желали поручишь себя покровительству послѣдняго тамошняго Епископа.

— Послѣдняго Епископа! вскричалъ Кревкеръ; развѣ Людовикъ Бурбонъ умеръ? Герцогъ не зналъ даже о его болѣзни, Чѣмъ же онъ умеръ?

— Онъ почиваетъ въ окровавленной гробницѣ, господинъ Графъ, если его убійцы не отказали ему въ стой послѣдней почести;

— Его убійцы! Пресвятая Богородица! Ето невозможно, молодой человѣкъ!

— А своими глазами видѣлъ ето преступленіе и много другихъ ужасовъ!

— Ты видѣлъ! И не подалъ помощи доброму Пастырю! И не воздвигъ всѣхъ жителей замка на убійцъ! Знаешь ли, что быть свидѣтелемъ такого злодѣянія и не стараться остановить его, есть дѣло богопротивное и святотатное?

— Короче, Ваше Сіятельство, до совершенія етаго злодѣйства, замокъ взялъ приступомъ Вильгельмъ Ла-Маркъ, съ помощію возмутившихся Литтихцевъ.

— Я какъ громомъ пораженъ, сказалъ Кревкеръ! Литтихъ возмутился! Шонвальдъ взятъ! Епископъ убитъ! Вѣстникъ несчастій, никогда разомъ не возвѣщали столько бѣдствій!— Говори, разсказывай мнѣ подробно объ етомъ возмущеніи, приступѣ и убійствѣ. Говори, ты одинъ изъ довѣренныхъ стрѣлковъ Людовика, а его рука управляла етимъ злодѣяніемъ. Говори же, или велю растерзать тебя четырью лошадьми.

— А если вы и сдѣлаете ето, Графъ Кревкеръ, то не вывѣдаете отъ меня ничего, могущаго нанести безчестіе Шотландскому дворянину. Я столько же, какъ и вы, чуждъ етаго убійства. Я такъ далекъ былъ отъ участія въ етомъ злодѣйствѣ, что воспротивился бы ему всѣми силами, если бъ онѣ были хотя въ двадцать разъ менѣе моего усердія. Но что могъ я сдѣлать? Ихъ были сотни, а я одинъ. Одно стараніе мое было спасши Графиню Изабеллу и я счастливо успѣлъ въ томъ. Однако жъ еслибъ я случился по ближе во время убіенія почтеннаго старца, то защитилъ бы сѣдины его, или отмстилъ за нихъ; и ужасъ, внушенный мнѣ етимъ злодѣйствомъ, выразился довольно явно и предупредилъ новыя преступленія.

— Я вѣрю тебѣ, молодой человѣкъ; по лѣтамъ и кажется по праву ты не годишься въ исполнители кровавыхъ порученій, хотя можешь быть и преискуснымъ женскимъ провожатымъ. Но увы! какъ могло случиться, что етотъ добрый и великодушный пастырь зарѣзанъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ такъ часто принималъ странниковъ, съ милосердіемъ Христіанина и гостеприимствомъ Государя! Зарѣзанъ! и негодяемъ, чудовищемъ кровожадности и жестокости; вскормленнымъ въ томъ самомъ домѣ, который осквернилъ онъ убійствомъ своего благодѣтеля! Но я не узнаю Карла Бургундскаго, я усомнюсь даже въ правосудіи Неба, сели мщеніе не будетъ столь же скоро, строго и полно, сколь ужасно и безпримѣрно злодѣяніе.

Тутъ онъ остановилъ коня, опустилъ поводъ, прижалъ къ латамъ руки свои, покрытыя рукавицами; и потомъ воздѣвъ ихъ къ кебу, сказалъ торжественно: — И еслибъ никто другой не взялся преслѣдовать убійцу, я, я Филиппъ Кревкеръ Кордесъ, даю обѣтъ Богу, Св. Ламберту и Тремъ Волхвамъ Кельнскимъ, мало помышлять о прочихъ дѣлахъ житейскихъ, пока не отмщу совершенно убійцамъ добраго Людовика Бурбона, въ лѣсу, или на полѣ битвы, въ городѣ, или въ чистомъ полѣ, на горѣ или въ долинѣ, въ чертогахъ Королевскихъ или во храмѣ Божіемъ, на что и обрѣкаю свои земли и имущества, друзей своихъ и вассаловъ, жизнь свою и честь. И да поможетъ мнѣ Господъ Богъ, Св. Ламбертъ Литтихскій и три Волхва Кельнскіе!

По произнесеніи етаго обѣта, казалось душа Графа Кревкера нѣсколько облегчилась отъ изумленія и горести, причиненныхъ роковымъ извѣстіемъ о трагедіи, съигранной въ Шонвальдѣ; и онъ потребовалъ отъ Кентеня подробнѣйшаго повѣствованія о всемъ дѣлѣ. Молодой Шотландецъ ничуть не хотѣлъ уменьшить его жажду мести противъ Вильгельма Ла-Марка и сообщилъ безъ утайки всѣ желаемыя подробности.

— Негодные Литтихцы, вскричалъ Графъ, твари непостоянныя и безсовѣстныя! сдружились съ подлымъ разбойникомъ, съ безжалостнымъ убійцею и посягнули на жизнь законнаго владѣтеля!

Тутъ Дюрвардъ сказалъ разгнѣванному Бургундцу, что Литтинхцы, по крайней мѣрѣ высшаго сословія, хотя принимали дерзское участіе въ бунтѣ противъ Епископа, но по видимому вовсе не были расположены помогать Ла-Марку въ гнусномъ его умыслѣ, а напротивъ воспрепятствовали бы исполненію онаго, еслибъ имѣли къ тому средства, и не могли безъ ужаса быть свидѣтелями етаго злодѣянія.

— Не говори мнѣ объ етой презрѣнной черни, сказалъ Графъ. Когда они подняли оружіе на Государя, котораго единственнымъ порокомъ было излишнее милосердіе къ роду неблагодарному и клятвопреступному; когда возстали противъ него; когда вторглись въ мирную его обитель, что могли они имѣть въ виду, кромѣ убійства? Когда соединились съ Вепремъ Арденскимъ, съ кровожаднѣйшимъ убійцою во всей Фландріи, чего могли ожидать отъ него, кромѣ душегубства, ибо онъ живетъ этимъ ремесломъ? А по сказанному тобою свершитель преступленія не принадлежалъ ли къ етой подлой черни? Я надѣюсь, при свѣтѣ ихъ пылающихъ жилищъ, видѣть каналы, залитые ихъ кровію. Какого благороднаго и великодушнаго Государя они умертвили! Иногда бунтовались вассалы утѣшенные налогами, томимые нуждою; но Литтихцевъ вооружила гордость, происходящая отъ чрезмѣрнаго богатства!

Онъ опять опустилъ повода и началъ ломать себѣ руки, не смотря на рукавицы, ихъ покрывающія. Кентеню легко было видѣть, что горесть его усуглябляло воспоминаніе о дружбѣ, соединявшей его съ покойникомъ. И потому онъ не прервалъ молчанія, уважая скорбь, которой не хотѣлъ увеличивать и ничѣмъ не могъ уменьшить.

Но Графъ Кревкеръ нѣсколько разъ возвращался къ тому же предмету, многократно разспрашивалъ о взятіи Шонвальда и подробностяхъ смерти Епископа; потомъ внезапно, какъ бы вспомнивъ нѣчто, изгладившееся изъ своей памяти, спросилъ, что сдѣлалось съ Графиней Амелиной и отъ чего ея нѣтъ съ племянницей.

— Не то, продолжалъ онъ съ презрѣніемъ, чтобъ ея отсутствіе почиталъ большою потерею для Графини Изабеллы; хотя она ей и тетка и въ душѣ имѣла хорошія намѣренія, но въ цѣломъ свѣтѣ нѣтъ подобной сумасшедшей; и я увѣренъ, что племянница, которую я всегда почиталъ дѣвушкой благоразумной и скромной, на безразсудной побѣгъ изъ Бургундіи во Францію подбита была стой старой романической дурой, у которой одна забота: выдти самой за мужъ и выдавать другихъ.

Каково слушать любовнику, который самъ напитанъ былъ романами, и въ такое время, когда съ его стороны смѣшно было бы покуситься на невозможное, то есть силою оружія увѣрить Графа, что онъ весьма несправедливъ пропитъ Графини, одаренной рѣдкимъ умомъ и красотою, называя ее просто Дѣвушкой благоразумной и скромной!Такая похвала могла бы пригодиться загорѣлой дочери добраго крестьянина, привыкшей погонять воловъ, когда отецъ ея правитъ плугомъ. Да и какъ предполагать, что ею управляла безразсудная и романическая тетка! ету клевету должно бы просѣчь въ самомъ горлѣ дерзновеннаго. Графъ внушалъ ему невольное почтеніе чистосердечнымъ, хотя строгимъ видомъ своимъ и презрѣніемъ ко всѣмъ чувствамъ, господствующимъ въ сердцѣ Кентеня. Слава же, приобрѣтенная Кревкеромъ на войнѣ, только усилила бы въ немъ желаніе предложить ему поединокъ, еслибъ его не удерживалъ страхъ сдѣлаться смѣшнымъ; вообще насмѣшка ужаснѣе всякаго оружія для людей пылкихъ; часто она укрощаетъ въ нихъ мысли безразсудныя, а нерѣдко подавляетъ и благородныя побужденія.

Страшась возбудитъ болѣе презрѣнія, чѣмъ негодованія, Дюрвардъ удовольствовался, хотя не безъ труда, сказать ему довольно глухо, что Графинѣ Амелинѣ удалось уйти изъ замка, при самомъ началѣ приступа. Онъ не могъ бы войти въ дальнѣйшія подробности, не сдѣлавъ смѣшною тетку Изабеллы, а можетъ быть и самаго себя, какъ бывшаго предметомъ ея видовъ на замужство. Къ сему, довольно неопредѣленному, повѣствованію, присовокупилъ онъ, что носится слухъ, хотя ничѣмъ не подтвержденный, будто Графиня Амелина попалась въ руки Вильгельму Ла-Марку.

— Надѣюсь, что онъ совокупится съ нею законнымъ бракомъ, сказалъ Кревкеръ; а право, онъ вѣроятно ето сдѣлаетъ изъ любви къ ея мѣшкамъ съ деньгами и пришибетъ ее, когда завладѣетъ ими, или подождетъ уже до тѣхъ поръ, какъ опорожнитъ ихъ.

Тутъ Графъ предложилъ Кентеню столько вопросовъ о поведеніи обѣихъ дамъ во время ихъ путешествія, о степени его короткости съ ними, и о другихъ, довольно затруднительныхъ предметахъ, что встревоженный, смущенный и разгнѣванный молодой человѣкъ едва могъ скрыть свое замѣшательство отъ стараго придворнаго воина, порядочно одареннаго опытностію и прозорливостію и который внезапно оставляя его, вскричалъ: — Право! вижу, что ето значитъ, я етаго ожидалъ, по крайней мѣрѣ съ одной стороны, надѣюсь, что съ другой будутъ благоразумнѣе. Господинъ оруженосецъ, пришпорь лошадь и поѣзжай кпереди; мнѣ нужно поговорить съ Графиней Изабеллой. Кажется, по сказанному тобою, я могу теперь говорить съ нею о всемъ, что по несчастію случилось, не оскорбляя ея чувствительности, хотя нѣсколько задѣлъ твою; по погоди молодой человѣкъ, выслушай одно слово, а послѣ поѣзжай. Ты счастливо съѣздилъ въ страну очарованій, исполненную геройскихъ подвиговъ, высокихъ надеждъ, льстивыхъ мечтаній, подобію садамъ волшебницы Морганы. Забудь все ето, молодой воинъ, продолжалъ онъ, ударивъ его по плечу; помни объ этой молодой, дамѣ, какъ о благородной Графинѣ Круа, забудь странствующую красавицу; ея друзья (за одного я могу поручиться) будутъ подшить только заслуги, ей оказанныя тобою и забудутъ о безразсудной наградѣ, которой ты осмѣлился пожелать.

Досадуя, что не могъ скрыть отъ прозорливаго Кровкера чувствованій, на которыя, казалось, Графъ смотрѣлъ только съ насмѣшкою, Кентень возразилъ ему съ неудовольствіемъ: — Господинъ Графъ, я потребую вашихъ наставленій, когда онѣ мнѣ понадобятся; вы успѣете отказать мнѣ въ своей помощи, когда я стану просить о ней; и сказать свое мнѣніе обо мнѣ, когда оно будетъ имѣть для меня какую-нибудь цѣну.

— Право! сказалъ Графъ. Видно я попался между Амадисомъ и Оріаною, и вѣрно долженъ ожидать вызова.

— Вы почитаете ето невозможнымъ. Когда я дрался на копьяхъ съ Герцогомъ Орлеанскимъ, у меня былъ противникомъ человѣкъ, въ жилахъ котораго течетъ кровь, благороднѣе крови Кревкера. Когда мѣрился мечемъ съ Дюнуа, мнѣ противоборствовалъ воинъ, знаменитѣе васъ.

— Да просвѣтитъ Небо твой разумъ, доброй молодецъ. Если ты говоришь правду, то счастіе особенно послужило тебѣ, и право, если Про видѣнію угодно будетъ подвергать тебя такимъ испытаніямъ, пока ты не обростешь бородою, то отъ гордости сойдешь съ ума, не достигнувъ совершеннолѣтнія. Ты можешь меня разсмѣшить, а не прогнѣвать. Повѣрь, что, хотя по особымъ прихотямъ Фортуны, которыя иногда бываютъ, ты сражался съ Принцами и былъ защитникомъ Графинь, все отъ того не сравнялся съ тѣми, которыхъ случаи послалъ тебѣ въ противники, и еще страннѣйшій случай въ спутницы. А могу позволить тебѣ, какъ молодому человѣку, который начитавшись Романовъ, почитаетъ себя странствующимъ Рыцаремъ, забыться на время прелестнымъ сномъ; по не должно сердишься на доброжелательнаго друга, за то, что онъ немного грубо разбудилъ тебя.

— Моя фамилія, Господинъ Графъ…

— Я не столько говорю о твоей фамиліи, какъ о званіи, богатствѣ, возвышеніи, полагающихъ различіе между людьми. А что касается до породы, то мы всѣ потомки Адама и Евы.

— Мои предки, господинъ Графъ, Дюрварды Гленъ-Улакинскіе.

— А! если хочешь повесть ихъ родословную прежде Адама, мнѣ нечего болѣе сказать. До свиданія, молодой человѣкъ.

Графъ остановилъ своего коня и подождалъ Графиню, которой его намеки и наставленія, хотя благонамѣренные, показались, если можно, еще несноснѣе, чѣмъ Дюрварду. Сей послѣдній, подвигаясь впередъ, ворчалъ про себя:— Холодной насмѣшникъ, хвастливой невѣжа, желалъ бы я, чтобы первой стрѣлокъ Шотландскій, который будетъ стоять съ наведенною на тебя пищалью, не помиловалъ тебя такъ легко, какъ я!— Вечеромъ, приѣхали они въ городъ Шарлеруа, на Самбрѣ, гдѣ Графъ Кревкерь рѣшился оставить Изабеллу, которая отъ вчерашняго страха и усталости, нынѣшняго пятидесятимильнаго пути и всѣхъ горестныхъ чувствъ, ее терзавшихъ, была не въ силахъ ѣхать далѣе, не подвергая здоровья своего опасности. Графъ ввѣрилъ ее, совершенно изнемогшую, попеченіямъ игуменьи одного монастыря, женщины благороднаго происхожденія, родственницы обоихъ домовъ

Кревкера и Круа, на благоразуміе и дружбу которой онъ совершенно могъ положиться.

Кревкеръ остановился въ городѣ только чтобы приказать Коменданту небольшаго Бургундскаго гарнизона, занимавшаго городъ, быть какъ полаю осторожнѣе и поставишь въ монастырь почетный караулъ на все время, которое Графиня Изабелла Круа тамъ пробудетъ; по видимому, будто бы для ея безопасности, а въ самомъ дѣлѣ, можетъ быть, для отвращенія всякаго покушенія къ побѣгу. Графъ наказалъ гарнизону остерегаться по причинѣ смутныхъ слуховъ, дошедшихъ до него о безпокойствахъ, возникшихъ въ Литтихскомъ Епископствѣ. Но онъ рѣшился прежде всѣхъ принесть Герцогу Карлу ужасное извѣстіе о возмущеніи Литтиха и убіеніи Епископа. Въ слѣдствіе сего, истребовавъ себѣ и спутникамъ своимъ свѣжихъ лошадей, пустился прямо къ Пероннѣ; и приказавъ Дюрварду слѣдовать за собою, насмѣшливо извинялся въ томъ, что лишаетъ его такого прекраснаго сообщества, прибавя, что вѣрно такому дамскому приверженцу приятнѣе будетъ ѣхать при свѣтѣ лупы, чѣмъ предаваться сну, подобно простымъ смертнымъ.

Кентень, уже довольно опечаленный вѣстію о близкой разлукѣ съ Изабеллою, горѣлъ желаніемъ отвѣчать на ету насмѣшку вызовомъ; но размысливъ, что Графъ будетъ только смѣяться его гнѣву и презритъ его вызовъ, рѣшился ожидать въ будущемъ возможности получить удовлетвореніе отъ етаго гордаго Рыцаря, который, хотя по другимъ причинамъ, ему опротивѣлъ почти столько же, какъ и самъ Вепрь Арденскій. И такъ онъ согласился слѣдовать за Кревкеромъ, ибо не могъ отъ того отказаться, и они вмѣстѣ и съ величайшею поспѣшностію поѣхали изъ Шарлеруа въ Перонну.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.
Неожиданное посѣщеніе.

Въ продолженіе первой половины етаго ночнаго путешествія, Дюрварду должно было бороться съ тою сердечною скорбію, которую чувствуетъ молодой человѣкъ разстающійся, и вѣроятію навсегда, съ любимымъ предметомъ. Понуждаемый важностію тогдашнихъ обстоятельствъ и нетерпѣливостію Кревкера, маленькой отрядъ поспѣшно проѣзжалъ тучныя долины Генегау, при путеводномъ сіяніи луны, разливающей лучи свои на обильныя пастбища, лѣса и поля, еще покрытыя снопами, о уборкѣ которыхъ заботились земледѣльцы, пользуясь прекрасною ночью; ибо прилѣжаніе Фламандцевъ къ работѣ и тогда было велико. Ночное свѣтило посребряло широкія рѣки, разносящія повсюду обиліе и покрытыя парусами, развѣвающимися для поддержанія цвѣтущей торговли, спокойныя селенія, въ которыхъ наружная чистота жилищъ ручалась за довольство и счастіе; иногда открывало оно и феодальный замокъ, окруженный глубокими рвами, толстыми стѣнами, съ высокою подзорною башнею, ибо Гейнегавское Рыцарство славилось въ Европѣ. По мѣстамъ возвышались колокольни и башни многочисленныхъ, церквей и монастырей.

Столь разнообразные и отличные отъ безплодныхъ и пустынныхъ горъ его родины виды, не уменьшали горести Дюрварда. Онъ оставилъ сердце свое въ Шарлеруа и во все путешествіе у него была одна мысль, что каждый шагъ болѣе отдаляетъ его отъ Изабеллы. Онъ принуждалъ свое воображеніе припоминать каждое слово, ею произнесенное, каждый взглядъ, относившійся къ нему; и какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, впечатлѣніе, производимое на душу его воспоминаніемъ етѣхъ подробностей, было сильнѣе нежели на самомъ дѣлѣ.

Наконецъ, по прошествіи холодной полуночи, не смотря на любовь и горесть, чрезмѣрная усталость, претерпѣнная Кентенемъ въ два предыдущіе дня, начала производить надъ нимъ дѣйствіе, отъ котораго онъ до тѣхъ поръ былъ избавленъ своею привычкою къ тѣлеснымъ упражненіямъ всякаго рода, дѣятельнымъ нравомъ, врожденною живостію и тяжкими размышленіями, его занимавшими. Изнуренныя чувства его такъ мало уже имѣли вліянія на его мысли, что мечты воображенія измѣняли, или превращали все, сообщаемое притупленными орудіями слуха и зрѣнія.

Повременныя усилія противиться оцѣпѣненію глубокаго сна, вынужденныя опаснымъ его положеніемъ, однѣ увѣряли его, что онъ не спитъ. Изрѣдка, чувствуя, что можетъ упасть съ лошади, онъ приходилъ въ себя, но почти въ ту жь минуту сгущенные мраки опять застилали ему глаза; прекрасное мѣстоположеніе, освѣщаемое луною, исчезало; наконецъ изнеможеніе его стало такъ примѣтно, что Графъ Кревкеръ былъ принужденъ велѣть двумъ своимъ воинамъ ѣхать по обѣимъ сторонамъ Дюрварда, чтобы онъ не упалъ съ лошади.

По приѣздѣ въ Ландреси, Графъ, изъ сожалѣнія къ етому молодому человѣку, не спавшему уже три ночи, назначилъ разстахъ на четыре часа, чтобы самому и съ свитой освѣжиться и успокоиться.

Кентень спалъ крѣпко и былъ внезапно пробужденъ звуками Графскихъ трубъ и криками его фурьеровъ и квартирмейстеровъ: — Вставайте! вставайте! Пора ѣхать!— Хотя ему неприятно было слышать ету слишкомъ раннюю тревогу, однако жъ, просыпаясь, онъ почувствовалъ себя совсѣмъ иначе, нежели засыпая. Увѣренность въ самомъ себѣ и въ счастіи возвратилась вмѣстѣ съ его силами и дневнымъ свѣтомъ. Онъ не думалъ уже о любви своей, какъ о пустой грезѣ, о безнадежной мечтѣ, но почиталъ ее источникомъ силы и дѣятельности, который всегда долженъ питать въ сердцѣ, хотя никогда не могъ бы ожидать успѣха своей привязанности, посреди многочисленныхъ препятствій, его окружающихъ.

— Кормчій, думалъ онъ, направляетъ челнокъ свой по полярной звѣздѣ, хотя никогда не надѣется овладѣть ею; воспоминаніе о Изабеллѣ Круа додѣлаетъ меня знаменитымъ воиномъ, хотя можетъ быть я ее никогда не увижу. Когда она узнаетъ, что Шотландскій солдатъ, по имени Кентень Дюрвардъ, отличился на полѣ сраженія, или палъ посреди мертвыхъ на проломѣ, то вспомнитъ о своемъ спутникѣ, какъ о человѣкѣ, сдѣлавшемъ все, зависѣвшее отъ него, чтобы избавить ее отъ сѣтей и бѣдствій, ей угрожавшихъ и можетъ быть почтитъ память его слезой, а гробъ его цвѣтами.

Ободрившись и оградивъ себя мужествомъ отъ всякаго несчастія, Кентень терпѣливѣе сталъ сносить насмѣшки Графа Кревкера, который не пощадилъ его и сталъ осмѣивать, какъ изнѣженнаго мальчика, не могущаго выносить усталости. Молодой Шотландецъ возразилъ безъ досады, съ приятностію поддался шуткамъ Графа и отвѣчалъ ему столь удачно и вмѣстѣ почтительно, что перемѣна въ его обращеніи явно подала объ немъ Бургундскому Рыцарю мнѣніе, выгоднѣе того, которое получилъ онъ по вчерашнему поведенію своего плѣнника; когда, ожесточенный тягостнымъ обоимъ положеніемъ, Кентень сердито молчалъ, или отвѣчалъ высокомѣрно.

Заслуженный воинъ наконецъ сталъ почитать его молодымъ человѣкомъ, изъ котораго можно что нибудь сдѣлать, онъ изъявилъ ему довольно ясно, что если ему угодно оставить Французскую службу, то доставитъ мѣсто при дворѣ Герцога Бургундскаго и самъ постарается о его повышеніи. Кентень, поблагодаривъ какъ должно, отозвался отъ принятія этой милости, по крайней мѣрѣ на этотъ разъ и пока не узнаетъ онъ, сколь много долженъ упрекать Короля Людовика, перваго своего покровителя, но етошь отказъ не перемѣнилъ благосклоннаго къ нему расположенія Кревкера; и между тѣмъ, какъ его пылкость, иноземный выговоръ, образъ мыслей и выраженія часто развеселяли улыбкою важныя черты, Графа, ета улыбка потеряла всю свою ѣдкость, не означала болѣе насмѣшки, и не выходила изъ предѣловъ общежитія и веселости.

Продолжая свое путешествіе съ большимъ противъ вчерашняго согласіемъ, маленькій отрядъ былъ уже въ двухъ миляхъ отъ славнаго и укрѣпленнаго города Перонны, близъ коего стояло лагеремъ войско Герцога Бургундскаго, какъ думали, готовое вторгнуться во Францію; а Людовикъ съ своей стороны, собралъ большое ополченіе въ Пон-Сен-Максансѣ, дабы усмирить слишкомъ сильнаго противника.

Перонна, лежащая на берегу глубокой рѣки, въ равнинѣ, окруженная крѣпкими валами и широкими рвами, почиталась прежде, какъ и нынѣ почитается, однимъ изъ крѣпчайшихъ городовъ во Франціи. Графъ Кревкеръ съ своими воинами и плѣнникомъ приближался къ стой крѣпости около трехъ часовъ по полудни; какъ, проѣзжая большой лѣсъ, простиравшійся съ восточной стороны почти до самыхъ городскихъ воротъ, встрѣтили они двухъ именитыхъ вельможъ, что можно было видѣть по множеству людей, ихъ сопровождавшихъ. На нихъ были платья, носимыя тогда въ мирное время; а по соколамъ, сидящимъ у нихъ на рукахъ и множеству псарей и собакъ, видно было, что они забавляются соколиною охотою. Но примѣтивъ Кревкера, котораго цвѣты и вооруженіе совершенно были имъ извѣстны, они отказались отъ преслѣдованія цапли и по весь опоръ прискакали къ нему.

— Вѣстей! вѣстей! Графъ Кревкеръ! вскричали они вмѣстѣ. Хотите намъ ихъ разсказывать, или слушать отъ насъ? или размѣняться ими по совѣсти?

— Мнѣ, господа, было бы чѣмъ помѣняться, отвѣчалъ Кревкеръ, раскланявшись съ ними; если бы я могъ надѣяться, что ваши вѣсти сравняются важностію съ моими.

Охотники съ улыбкою взглянули другъ на друга^, и тотъ, который былъ повыше ростомъ и представлялъ совершеннаго феодальнаго барона, имѣя лице смуглое и тотъ пасмурный видъ, который иные физіономисты приписываютъ желчному сложенію; а другіе, подобно Италіанскому ваятелю, разбившему черты Карла II, почитаютъ предзнаменованіемъ насильственной смерти; сказалъ своему товарищу: — Кревкеръ прямо изъ Брабанта, отчизны торговли; вѣрно онъ навыкъ всѣмъ ея хитростямъ и намъ трудно будетъ выгодно съ нимъ сторговаться.

— Господа, сказалъ Кревкеръ, справедливость требуетъ, чтобъ я показалъ свои товары Герцогу прежде всѣхъ; ибо пошлина владѣльцу борется до открытія торга. Но какого цвѣта ваши вѣсти? Печальныя или веселыя?

Тотъ, къ кому особенно обратился онъ съ спишь вопросомъ, былъ небольшаго роста, живой наружности; быстрота взгляда его умѣрялась глубокомысліемъ и важностію. Бея физіономія его показывала человѣка болѣе одареннаго проницательностію, нежели способнаго дѣйствовать, медленнаго въ рѣшеніи, благоразумнаго въ исполненіи. То былъ знаменитый Аржантонъ, болѣе извѣстный въ Исторіи и между Историками подъ настоящимъ именемъ Филиппа Коммина, тогда находившійся при особѣ Карла Дерзновеннаго и болѣе прочихъ совѣтниковъ имъ уважаемый. Онъ отвѣчалъ на вопросъ Графа Кревкера о цвѣтѣ вѣстей, принесенныхъ имъ и товарищемъ его Барономъ Имберкуромъ: — Онѣ представляютъ всѣ цвѣты радуги, и измѣняются, смотря по отраженію своему на черной тучѣ, или ясной лазури неба. Никогда подобная радуга не появлялась ни во Франціи, ни во Фландріи со временъ ковчега.

— Мои вѣсти, сказалъ Кревкеръ, подобно кометѣ мрачны, грозны и ужасны, но должны предвѣщать по себѣ еще ужаснѣйшія бѣдствія.

— Развяжемъ свои кипы, сказалъ Аржантонъ товарищу своему; иначе насъ предупредятъ искуснѣйшіе люди и намъ некуда будетъ сбыть свой товаръ. Однимъ словомъ, Кревкеръ, слушайте и умирайте отъ удивленія. Король Людовикъ въ Пероннѣ.

— Какъ! вскричалъ Графъ, пораженный удивленіемъ, развѣ Герцогъ отступилъ, не сражаясь? Или вы забавляетесь здѣсь охотою, когда городъ осажденъ Французами? Я не повѣрю, чтобы онъ былъ уже взятъ.

— Разумѣется нѣтъ, сказалъ Имберкуръ, Бургундскія знамена не отступили ни на шагъ: а Король Людовикъ здѣсь.

— Стало Едуардъ Англійскій переѣхалъ море съ своими стрѣлками, сказалъ Кревкеръ, и одержалъ новую побѣду при Пуатье.

— Совсѣмъ не то, отвѣчалъ Аржантонъ. Ни одно судно не приѣзжало изъ Англіи; ни одно Французское знамя не было попрано. Едуардъ веселится съ женами добрыхъ Лондонскихъ обывателей, не думая играть роль чернаго Принца. Слушайте истину невѣроятную. Вы знаете, что по разлукѣ нашей, прервались переговоры между Французскими и Бургундскими повѣренными и по видимому не оставалось средства къ примиренію.

— Да, и мы помышляли только о войнѣ.

— Послѣдствія, возразилъ Аржантонъ, такъ похожи на сновидѣніе, что я поминутно ожидаю пробужденія. Прошло не болѣе сутокъ съ тѣхъ поръ, какъ Герцогъ съ такимъ ожесточеніемъ возставалъ въ совѣтѣ на всякое дальнѣйшее отлагательство и уже положили послать Королю объявленіе войны и тотчасъ вступить во Францію. Туазонъ-Доръ, на котораго возложено было ето порученіе, надѣлъ уже свое должностное одѣяніе и ставилъ ногу въ стремя, какъ вдругъ въ лагерь нашъ приѣзжаетъ Монъ-Жуа, Герольдъ Французской. Мы тотчасъ подумали, что Людовикъ захотѣлъ предупредить насъ и заранѣ угадывали какъ разгнѣвается Герцогъ на тѣхъ, которые отсовѣтовали ему быть первымъ зачинщикомъ войны. Но каково было изумленіе наскоро созваннаго совѣта, когда Герольдъ увѣдомилъ насъ, что Людовикъ, Король Французскій, менѣе чѣмъ на часъ ѣзды отъ Пероины и ѣдетъ съ малою свитою въ гости къ Карлу, Герцогу Бургундскому, для окончанія всѣхъ распрей своихъ торжественнымъ свиданіемъ.

— Вы изумляете меня, Господа, однакожь не столько, какъ могли бы ожидать. Въ послѣднюю бытность мою въ Плесси-Ле-Туръ, Кардиналъ Ла-Балю, обладающій всею довѣренностію своего Государя, недовольный имъ и Бургундецъ въ душѣ, намекнулъ мнѣ, что, пользуясь личными слабостями Людовика, онъ съумѣетъ сдѣлать, что Король самъ поставитъ себя противъ Бургундіи въ такое положеніе, въ которомъ Герцогу можно будетъ по крайней мѣрь предписать мирныя условія. По я никогда бы не повѣрилъ, чтобъ Людовикъ, ета старая лисица, такъ добровольно бросился въ сѣть. А что сказалъ совѣтъ?

— Какъ вы можете представить, отвѣчалъ Имберкуръ, въ немъ говорено много о чести, прямодушіи и весьма мало о выгодахъ, которыя можно бы получитъ отъ такого посѣщенія, хоть очевидно одна ета мысль занимала всѣхъ совѣтниковъ и они придумывали только средство схоронить концы.

— А что сказалъ Герцогъ?

— По обыкновенію своему, отвѣчалъ Аржантонъ, онъ говорилъ кратко и рѣшительно: — Кто изъ васъ, спросилъ онъ, былъ свидѣтелемъ свиданія моего съ братомъ Людовикомъ, послѣ сраженія при Монлери, когда я неосторожно послѣдовалъ за нимъ въ самыя укрѣпленія Парижа, имѣя за собою не болѣе десяти человѣкъ и тѣмъ предавая себя въ его руки?— Я отвѣчалъ ему, что большая частъ насъ были тамъ и что вѣроятію никто не позабылъ, какъ ему угодно было насъ стращать.— Ну, продолжалъ онъ, вы осудили мою безразсудность и я признался, что поступилъ, какъ молодой вертопрахъ, я знаю, что блаженной памяти родитель мой тогда еще былъ живъ, и что брату Людовику было бы менѣе выгоды задержать меня, чѣмъ мнѣ теперь овладѣть имъ: но что нужды! Если царственный родственникъ мой въ настоящемъ случаѣ ѣдетъ сюда съ тѣмъ же простосердечіемъ, которое тогда управляло мною, то будетъ принятъ, какъ Король, по если этою наружною довѣренностію думаетъ обмануть меня для какихъ нибудь политическихъ видовъ, то клянусь Св. Георгіемъ Бургундскимъ! что ему должно остерегаться! При сихъ словахъ, расправивъ, усы и сильно топнувъ ногою, приказалъ намъ ѣхать на встрѣчу такому необыкновенному гостю.

— И вы поѣхали? Чудеса еще не прекратились? Кто сопроводилъ Короля?

— Самая простая и малочисленная свита, отвѣчалъ Имберкуръ: человѣкъ тридцать его Шотландскихъ стрѣлковъ; нѣсколько рыцарей и немногіе придворные, изъ которыхъ блестящѣе всѣхъ Астрологъ Галеотти.

— Этотъ негодяй пользуется покровительствомъ Кардинала Ла-Балю, сказалъ Кревкеръ. Станется, что онъ нѣсколько подвигнулъ Короля къ поступку, внушенному столь невѣрною политикою. Есть ли съ нимъ кто изъ знатнѣйшихъ особъ?

— Герцогъ Орлеанскій и Дюнуа, отвѣчалъ Аржантонъ.

— Дюнуа! вскричалъ Кревкеръ, чтобы ни вышло, намъ съ нимъ должно поразчесться; но мнѣ сказывали, что они оба усажены въ тюрму.

— Они точно помѣщены были въ Лощеномъ замкѣ, отвѣчалъ Имберкуръ, въ етомъ увеселительномъ мѣстѣ, назначенномъ Французскимъ дворянамъ; но Людовикъ велѣлъ ихъ выпустишь и привезъ съ собою, можетъ быть не желая оставить Орлеанскаго безъ себя. Что же до прочихъ, то право я думаю, что всѣхъ значительнѣе Оливье, его цырюльникъ, и Тристанъ, придворный судья и кумъ, который взялъ съ собою нѣсколько служителей. И всѣ они такъ бѣдно одѣты, что Короля можно почесть за стараго ростовщика, разъѣзжающаго для собиранія долговъ, съ отрядомъ полиціи.

— А гдѣ живетъ онъ? спросилъ Кревкеръ.

— Ето всего чуднѣе, отвѣчалъ Аржантонъ. Герцогъ предлагалъ поручить Шотландскимъ стрѣлкамъ стражу какихъ-нибудь городскихъ воротъ и пловучаго моста на Соммѣ; Королю назначилъ по близости домъ богатаго обывателя Вильгельма Ортепа; но проѣзжая туда, Король увидѣлъ знамена Лау и Пенсиля Ривіера, выгнанныхъ имъ изъ Франціи; и вѣрно не желая сосѣдства стихъ выходцевъ, имъ недовольныхъ, попросился жить въ Перонскомъ замкѣ и тотчасъ былъ переведенъ туда.

— Боже мой! вскричалъ Кревкеръ: стало не довольно было отважиться во львиную берлогу, онъ захотѣлъ еще всунуть ему свою голову въ пасть. Право, етому старому хитрецу хотѣлось попасть въ мышеловку!

— Имберкуръ не сказывалъ вамъ остроmy Хвастуна? сказалъ Аржантонъ. По мнѣ она. лучше всего до сихъ поръ сказаннаго объ етомъ произшествіи.

— А что изрекла его высокоименитая мудрость?

— Герцогъ, отвѣчалъ Аржантонъ, приказалъ наскоро приготовить нѣсколько серебреныхъ вещей въ подарокъ Королю и его спутникамъ. Карлъ, другъ мой, сказалъ ему Хвастунъ, не ломай пустой головы своей изъ такой бездѣлицы; я берусь сдѣлать брату Людовику подарокъ поблагороднѣе и поприличнѣе: именно мой колпакъ, гремушку и жезлъ; потому что, стало онъ глупѣе меня, когда такъ бросился въ твои лапы.

— А если я не заставлю его въ етомъ раскаяваться, тогда что ты скажешь, дуракъ? спросилъ Герцогъ.— Тогда, Карлъ, отвѣчалъ Хвастунъ, тебѣ самому придется владѣть колпакомъ и гремушкою, потому что ты будешь глупѣе изо всѣхъ троихъ.— Ручаюсь, что ета насмѣшка задѣла Герцога за живое. Онъ перемѣнился въ лицѣ и закусилъ губы.— Вотъ наши вѣсти, Кревкеръ, на что онѣ кажутся вамъ похожими?

— На подкопъ, начиненный порохомъ, отвѣчалъ Графъ, и я боюсь, что судьба опредѣлила мнѣ зажечь его. Ваши вѣсти съ моими, какъ огонь съ пенькою, или какъ нѣкоторые химическіе составы, которыхъ не льзя смѣшать, не произведя взрыва. Друзья мои, приближьтесь ко мнѣ, и когда я скажу вамъ, что случилось въ Литтихскомъ Епископствѣ, то вѣрно вы согласитесь, что Королю Людовику благоразумнѣе было бы отправиться въ преисподнюю, нежели такъ некстати приѣхать въ Перонну.

Друзья его подвинулись ближе и выслушали съ восклицаніями и тѣлодвиженіями, выражающими ихъ изумленіе, повѣсть о произшествіяхъ, бывшихъ въ Литтихѣ и Шонвальдѣ. Кентеня призвали и долго разпрашивали о подробностяхъ смерти Епископа, такъ что онъ наконецъ отказался отвѣчать на новые вопросы, не зная зачѣмъ ихъ предлагаютъ и къ чему могутъ послужить его отвѣты.

Они были тогда на прекрасныхъ берегахъ Соммы, ввиду древнихъ стѣнъ Перонны и широкихъ луговъ, на которыхъ разбиты были шатры войска Герцога Бургундскаго, которое простиралось числомъ до пятнадцати тысячи.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
Свиданіе.

Карлъ, Герцогъ Бургундскій, самый неукротимый, нетерпѣливый и можно сказать безразсудный владѣтель своего времени, почувствовалъ себя однако жь какъ бы заключеннымъ въ волшебный кругъ, описанный уваженіемъ, которымъ онъ былъ обязанъ Людовику, какъ помѣстному своему Государю и повелителю, удостоившему его, своего вассала, своимъ посѣщеніемъ. Надѣвъ Герцогскую епанчу, онъ сѣлъ на лошадь, въ сопровожденіи знатнѣйшихъ своихъ дворянъ и Рыцарей и поѣхалъ на встрѣчу Людовику XI. Одежды сопровождавшихъ его вельможъ горѣли золотомъ и серебромъ, ибо сокровища Англійскаго двора были истощены войнами домовъ Іоркекаго и Ланкастерскаго, а расходы Французскаго двора умѣрены бережливостію Короля и потому Бургундскій дворъ превышалъ великолѣпіемъ всѣ Европейскіе. Свита же Людовика была сравнительно малочисленна и скудна; одежда самаго Короля дѣлала противоположность еще разительнѣе. Платье Людовика совершенно уже вытерлось; на головѣ у него была большая шапка, обитая свинцовыми образами. Почти смѣшно было видѣть, какъ Герцогъ, богато одѣтый, съ короною на головѣ и пышной епанчой на плечахъ, сошелъ съ гордаго коня своего, сталъ на одно колѣно и приготовился подержать стремя, чтобы помочь Людовику сойти съ его пресмирной лошадки.

Два Государя встрѣтились съ изъявленіями принужденнаго, но не искренняго, удовольствія и дружбы; но характеръ Герцога дѣлалъ очень труднымъ для него приличное измѣненіе голоса, выраженій и ухватокъ; а Король былъ такъ опытенъ въ притворствѣ, что привычка къ оному была въ немъ второю природою и что даже люди, лучше всѣхъ его знающіе, не могли различить, что было въ немъ принужденное и что искренное.

Всего точнѣе можно бы сравнить Короля съ путникомъ, совершенно знающимъ нравы и прихоти собакъ, и по какой нибудь особой причинѣ желающимъ подружиться съ большою сердитою собакою, которая его подозрѣваетъ и готова кинуться на него при малѣйшемъ поводѣ къ недовѣрчивости. Собака рычитъ про себя, щетинится, скалитъ зубы, а между тѣмъ, какъ будто стыдится нападать на человѣка, который кажется такимъ добрымъ и довѣрчивымъ. И потому она терпитъ ласки, которыя ни чуть ея не укрощаютъ и выжидаетъ перваго случая, могущаго оправдать ее въ собственныхъ глазахъ, что вцѣпилась въ горло новому своему приятелю.

Разумѣется, по измѣнившемуся голосу, принужденнымъ ухваткамъ и тѣлодвиженіямъ Герцога Карла, Король догадался сколь трудная роль предстоитъ ему и можетъ быть не разъ раскаялся, что взялся за нее. Но раскаяніе было слишкомъ поздно и ему оставалась только надежда на безпримѣрную хитрость и увертливую политику, которую онъ понималъ лучше всѣхъ.

Обращеніе Людовика съ Герцогомъ простосердечіемъ своимъ напоминало первую минуту примиренія съ другомъ испытаннымъ и почтеннымъ, послѣ краткаго разрыва, котораго причина уже давно прошла и забыта. Онъ сказалъ ему, что пѣняетъ себѣ, что прежде не предпринялъ етаго рѣшительнаго поступка, дабы увѣрить добраго и любезнаго родственника такимъ знакомъ довѣренности, что возникшія между ними несогласія не оставили по себѣ воспоминанія, по сравненіи со всѣми доказательствами дружбы, имъ полученными во время изгнанія изъ Франціи. Онъ заговорилъ съ нимъ о покойномъ Герцогѣ Бургундскомъ, Филиппѣ Добромъ, какъ вообще называли отца Карлова, и припомнилъ тысячу знаковъ его отеческой любви къ себѣ.

— Думаю, любезный братецъ, что родитель вашъ почти поровну удѣлялъ нѣжности своей вамъ и мнѣ, я помню, что однажды я нечаянно заблудился на охотѣ и по возвращеніи нашемъ, добрый Герцогъ бранилъ васъ за оставленіе меня въ лѣсу, какъ бы за небреженіе о безопасности старшаго брата.

Черты Герцога Бургундскаго отъ природы были жестки и грубы, когда же онъ учтивою улыбкою захотѣлъ подтвердить испишу сказаннаго Королемъ, то лицо его приняло точно чертовское выраженіе.

— Глава обманщиковъ, подумалъ онъ, жаль, что честь моя запрещаетъ спросить тебя, какъ заплатилъ ты за всѣ благодѣянія нашего дома.

— Притомъ же, продолжалъ Король, если бы мы не довольно были связаны узами крови и благодарности, то у насъ сыпь и духовное родство; я восприемникъ прелестной дочери вашей Маріи, которую люблю наравнѣ съ своими; а когда угодники послали мнѣ цвѣтокъ, увянувшій черезъ три мѣсяца, то его принималъ отъ купели Государь, родитель вашъ и торжествовалъ ето крещеніе съ большею пышностію и великолѣпіемъ, чѣмъ могло быть въ самомъ Парижѣ. Никогда не забуду я глубокаго впечатлѣнія, произведеннаго великодушіемъ Герцога Филиппа и вашимъ, любезный братецъ, на полурастерзанное сердце бѣднаго изгнанника.

Герцогъ принудилъ себя найти какой нибудь отвѣтъ: — Ваше Величество, сказалъ онъ, удостоили признать ето маловажное одолженіе въ такихъ выраженіяхъ, которыя слишкомъ заплатили за всю пышность, которую могъ показать Бургундскій дворъ въ доказательство, что чувствуетъ честь, оказанную вами его Государю.

— Я помню выраженія, о которыхъ вы говорите, любезный братецъ, сказалъ Король, улыбаясь; кажется, въ нихъ было сказано, что я, бѣдный изгнанникъ, ничѣмъ не 5іогу воздать вамъ за такую приязнь, кромѣ себя, своей жены и младенца. И право, кажется, я порядочно сдержалъ слово.

— Я не оспориваю ничего, что Вашему Величеству угодно утверждать, сказалъ Герцогъ; но…

— Но вы спрашиваете, прервалъ Король, какъ поступки мои отвѣчали словамъ. Клянусь Пасхою, вотъ какъ. Тѣло сына моего Іоакима почіетъ въ Бургундской землѣ; нынѣшнимъ утромъ я совершенно предалъ себя въ ваши руки; а что до жены моей, право, любезный братецъ, думаю, что по времени, прошедшемъ съ тѣхъ поръ, вы не будете настаивать о строгомъ исполненіи етаго условія Она родилась во святый день Благовѣщенія, продолжалъ онъ, перекрестившись, лѣтъ за пятьдесятъ назадъ. Но она не далѣе, какъ въ Реймсѣ и если вы хотите точнаго исполненія моего обѣщанія, то она немедленно явится.

Какъ ни досадно было Герцогу двуличіе, съ которымъ Король старался оказывать ему дружбу я приязнь, однакожъ онъ не могъ не разсмѣяться страннымъ рѣчамъ етаго необыкновеннаго Государя и веселость его выразилась звуками, нестройностію своею похожими на звуки гнѣва, которому онъ часто, предавался. Онъ захохоталъ во все горло, громче и продолжительнѣе, чѣмъ позволила бы нынѣшняя и даже тогдашняя благопристойность, и поблагодарилъ Короля за честь, сдѣланную ему предложеніемъ свиданія съ Королевою, но прибавилъ, что охотнѣе согласился бы принять старшую дочь ихъ, славящуюся своею красотою.

— Радуюсь, любезный братецъ, сказалъ Король съ обыкновенною своею двумысленною улыбкою, что выборъ вашъ не палъ на дочь мою Іоанну. Тогда вамъ пришлось бы ломать копья съ братцемъ моимъ Герцогомъ Орлеанскимъ, и если бы случилось несчастіе которому нибудь изъ васъ, я все лишился бы добраго друга и нѣжнаго брата.

— Нѣтъ, нѣтъ, Государь, сказалъ Герцогъ Карлъ, я вовсе не хочу препятствовать любви Герцога Орлеанскаго. Если мы когда должны будемъ ломать съ нимъ копья, то за лучшее и прямѣйшее дѣло.

Людовикъ ничуть не оскорбился стамъ грубымъ намекомъ на станъ и недостатокъ красоты дочери своей Іоанны. Напротивъ, онъ съ удовольствіемъ увидѣлъ, что Герцогъ забавляется грубыми насмѣшками; ибо самъ былъ на ето мастеръ и они могли избавишь его, говоря нынѣшнимъ языкомъ, отъ сантиментальнаго притворства. И потому онъ такъ повелъ разговоръ, что Карлъ, чувствуя всю невозможность играть роль вѣрнаго и примирена то друга съ Государемъ, нанесшимъ ему столько оскорбленій и котораго искренность была столь подозрительна при тогдашнихъ обстоятельствахъ, ни чуть не затруднился обращаться, какъ гостеприимный хозяинъ, съ Государемъ, столь шутливымъ; чего не доставало у обоихъ на счетъ истинной дружбы, было замѣнено согласіемъ приличнымъ двумъ весельчакамъ; такое обращеніе нравилось Герцогу по его искренности, а Людовику потому, что будучи въ состояніи принимать всѣ тоны разговора, онъ болѣе всего способенъ былъ къ смѣшному выраженію грубыхъ мыслей.

Во все время стола, приготовленнаго въ Пероннской Ратушѣ, обоимъ Государямъ по счастію удалось продолжить разговоръ на томъ же основаніи. Ето былъ для нихъ родъ неутральнаго владѣнія, на которомъ они могли встрѣчаться безопасно; и Людовикъ легко замѣтилъ, что ето всего болѣе способствовало удерживать Герцога Бургундскаго въ томъ спокойствіи, которое Король считалъ нужнымъ для своей безопасности.

Однакожь онъ нѣсколько встревожился, увидя близь Герцога многихъ изъ знатнѣйшихъ Французскихъ вельможь, выгнанныхъ изъ Франціи несправедливою его строгостію и которымъ Карлъ далъ довѣренныя мѣста при своемъ дворѣ. И потому, желая оградить себя отъ ихъ злопамятности и мщенія, онъ пожелалъ жить въ замкѣ, то есть въ крѣпости Пероннской, а не въ самомъ городѣ. Герцогъ тотчасъ на ето согласился, съ двусмысленною улыбкою, о которой не льзя угадать: добро, или зло предвѣщаетъ она тѣмъ, къ кому относится.

Но когда Король, со всевозможною осторожностію, всячески стараясь не возбуждать подозрѣнія, спросилъ: не льзя ли Шотландскимъ стрѣлкамъ, вмѣсто предложенной самимъ Герцогомъ стражи городскихъ воротъ, стоять на караулѣ въ замкѣ Пероннскомъ, пока онъ будетъ тамъ жить, то Карлъ, съ обыкновенною своею краткостію и грубостію, которыя, отъ привычки его, говоря, расправлять усы и хвататься за мечъ, или кинжалъ, вынимая ихъ и опять вкладывая въ ножны, сдѣлались еще ужаснѣе, вскричалъ:

— Нѣтъ, Государь! Вы въ лагерѣ и въ городѣ своего вассала, такъ называютъ меня въ отношеніи къ Вашему Величеству; замокъ и городъ мой принадлежатъ вамъ; воины мои сушь ваши; и потому все равное что имъ, что вашимъ стрѣлкамъ охранять вороша у стѣны Пероннскаго замка. Нѣтъ! клянусь Св. Георгіемъ! Перонна дѣвственная крѣпость и не лишится чести своей отъ моего небреженія. За дѣвицами должно строго присматривать, Царственный братъ мой, если хотимъ сохранить ихъ добрую славу,

— Конечно, любезный братецъ, конечно, отвѣчалъ Король; я совершенно согласенъ съ вами; и точно я болѣе васъ самихъ долженъ заботиться о добромъ имени етаго хорошенькаго городка, потому что онъ, какъ вамъ извѣстно, принадлежитъ къ числу городовъ, лежащихъ на Соммѣ и заложенныхъ блаженной памяти родителю вашему, въ обезпеченіе денегъ, которыми онъ ссужалъ насъ, и которые мы предоставили себѣ право выкупить; сказать же по совѣсти, любезный братецъ, я, какъ честный должникъ, готовый исполнить всѣ условія, привелъ съ собой нѣсколько лошаковъ, навьюченныхъ серебромъ для выкупа; вы тамъ найдете чѣмъ въ теченіи трехъ лѣтъ покрыть всѣ расходы двора вашего, смотря на всю Королевскую вашу пышность.

— Я не возьму ни ефимка, сказалъ герцогъ, закручивая усы; день, назначенный для выкупа, давно уже прошелъ, Царственный братъ мой, и никогда ни которая изъ обѣихъ сторонъ по помышляла о точномъ исполненіи етаго права; уступка етѣхъ крѣпостей была единственнымъ вознагражденіемъ, которое отецъ мой получилъ отъ Франціи, когда, въ счастливую для вашего семейства минуту, согласился забыть убіеніе моего дѣда и союзъ съ Англіею промѣнять на дружество отца вашего. Если бъ онъ не сдѣлалъ етаго, то Ваше Величество не только не имѣли бы городовъ на Соммѣ, ни едва могли бы сохранить и тѣ, которые лежать за Луарою. Нѣтъ, я не отдамъ ниже камня, хотя бы за него стали платить мнѣ такимъ же вѣсомъ золота. Благодаря Бога, благодаря мудрости и храбрости моихъ предковъ, доходы Бургундіи, не смотря на то что она просто Герцогство, достаточны на содержаніе двора моего; даже когда мнѣ вздумается угощаю Короля, и я не принужденъ продавать моего наслѣдія.

— И такъ, любезный братецъ, отвѣчалъ Король также гинхо и спокойно, какъ бы не замѣчая гнѣвныхъ тѣлодвиженій и запальчивости Герцога, я вижу; ваша дружба къ Франціи такъ сильна, что вы не хотите разстаться ни съ чѣмъ, ей принадлежавшимъ. Но когда мы въ совѣтѣ станемъ разсуждать о дѣлахъ, намъ понадобится посредникъ.. Что скажете вы о Графѣ…?

— Графъ и всѣ на свѣтѣ Графы и Князья, вскричалъ Герцогъ, не заставятъ меня отказаться отъ Перонны.

— Вы не выслушали меня, сказалъ Людовикъ улыбаясь, я говорю о Графѣ Людовикѣ Люксембургскомъ, вѣрномъ Конетаблѣ натомъ, о Графѣ Сен-Полѣ. Ахъ! его только головы не достаетъ при нашемъ совѣщаніи! Ето лучшая голова во всей Франціи; она всего скорѣе могла бы упрочить согласіе между нами.

— Клянусь Св. Георгіемъ! вскричалъ Герцогъ, удивляюсь, что Ваше Величество говорите такъ о человѣкѣ обманчивомъ, преступившемъ клятвы, данныя Франціи и Бургундіи, о человѣкѣ, который всегда старался возжечь пожаръ изъ малѣйшей искры несогласія, чтобы послѣ втереться въ посредники. Клянусь орденомъ, который ношу, что болота не долго будутъ охранять его.

— Не горячитесь, любезный братецъ, сказалъ Король улыбаясь и понизивъ голосъ: говоря, что голова Конетабля могла бы согласить мѣлочныя наши притязанія, я не упоминалъ объ его туловищѣ; его можно бы оставить въ Сен-Кентенѣ для большей удобности.

— О! о! я понимаю васъ, вскричалъ Карлъ, захохотавъ во все горло, какъ послѣ многихъ грубыхъ шутокъ Людовика; и топнувъ ногою, продолжалъ: Согласенъ, что въ етомъ отношеніи голова Конетабля могла бы принесши пользу въ Пероннѣ.

Такіе и многіе другіе разговоры, которыми Король старался развеселить Герцога, изрѣдка помѣщая словцо о дѣлахъ важнѣйшихъ, не безпрерывно слѣдовали одинъ за другимъ, по были искусно приведены во время стола, бывшаго въ Ратушѣ и при свиданіи Людовика съ Герцогомъ, которое послѣ происходило въ собственныхъ покояхъ сего послѣдняго; ибо Король воспользовался всѣми случаями, могущими облегчить толки о предметахъ, столь затруднительныхъ.

Наконецъ кончился день, столь утомительный для Людовика, по ежеминутнымъ усиліямъ вниманія, бдительности и осторожности, которыхъ требовало его положеніе; онъ былъ также днемъ принужденія для Герцога, по необходимости укрощать буйныя побужденія, которымъ онъ привыкъ предаваться.

Простясь на ночь съ Королемъ, со всѣми обрядами етикета, Карлъ вошелъ въ свою комнату и не удерживалъ болѣе взрыва страстей, дотолѣ имъ скрываемыхъ; и по словамъ тута его Хвастуна, въ етотъ вечеръ осыпалъ ругательствами людей, о которыхъ и не думалъ, чеканя ету монету; ибо онъ истощилъ на нихъ все сокровище брани, накопленное имъ въ теченіе дня и которымъ онъ безъ нарушенія приличій не могъ угостить Короля, даже и заочно; а оно было такъ полно, что должно было выдти изъ краевъ. Однакожъ наконецъ шутки Хвастуна укротили гнѣвъ его; онъ расхохотался, бросилъ шуту золотую монету, спокойно раздѣлся, выпилъ большой стаканъ глиндвенну, легъ и крѣпко заснулъ.

Приготовленіе Короля Людовика ко сну заслуживаетъ большее вниманіе; ибо сильное изъявленіе гнѣва, нетерпѣнія и дерзости, принадлежа болѣе къ животной части человѣка, нежели къ разумной, не столько можетъ занять насъ, какъ высшая дѣятельность мощнаго разума.

Людовика провожали до жилища, избраннаго имъ въ замкѣ, или крѣпости Пероннской, Каммергеры и Квартирмейстеры Герцога Бургундскаго, а при входѣ нашелъ онъ крѣпкую стражу изъ стрѣлковъ и копейщиковъ.

Спѣшившись для перехода подъемнаго моста, перекинутаго чрезъ ровъ необыкновенно глубокой и широкой, онъ взглянулъ на часовыхъ и сказалъ Аржантону, провожавшему его съ нѣкоторыми другими Бургундскими вельможами: — На нихъ крестъ Св. Андрея, по не тотъ, который носятъ мои Шотландскіе стрѣлки.

— Но Вы, Государь, также найдете ихъ готовыми умереть для защиты Вашей, отвѣчалъ Аржантонъ, котораго тонкій слухъ замѣтилъ въ голосѣ Людовика выраженіе подозрѣнія, котораго Король, не смотря на все свое притворство, не могъ совершенно скрыть. Они носятъ крестъ Св. Андрея, какъ одинъ изъ знаковъ Золотаго Руна, ордена Государя моего, Герцога Бургундскаго.

— Развѣ я не знаю? сказалъ Людовикъ, показывая цѣпь етаго ордена, которую надѣлъ въ честь своему хозяину; ето одна изъ братскихъ связей, соединяющихъ любезнаго брата со мною. Мы братья по Рыцарству и по родству духовному, братья по родству тѣлесному, друзья, по всѣмъ связямъ приязни и добраго сосѣдства.— Вы не пойдете далѣе етаго двора, Господа; я не потерплю, чтобъ вы шли далѣе; вы и такъ оказали мнѣ много чести.

— Намъ приказано было отъ Герцога, отвѣчалъ Имберкуръ, проводишь Ваше Величество до самой спальни. Надѣемся, что Вы позволите намъ исполнить повелѣніе своего Государя.

— Въ дѣлѣ, столь маловажномъ, сказалъ Король, я надѣюсь и вы» хотя его подданные, согласитесь, что мои повелѣнія должны быть сильнѣе его приказаній. Я нѣсколько чувствую себя нездоровымъ, Господа, я немного усталъ. Большое удовольствіе почти столь же тяжело перенести, какъ и большую горесть. Завтра надѣюсь болѣе насладиться вашею бесѣдою; особенно вашею Господинъ Филиппъ Аржантонъ. Я знаю, что вы лѣтописецъ нашего времени, Желая оставить имя въ Исторіи, мы должны приласкать васъ; ибо, говорятъ, перо ваше очень остро, когда вы того захотите. Покойной ночи, Господа, покойной ночи всѣмъ и каждому изъ васъ.

Бургундскіе вельможи удалились, восхищенные милостивымъ обращеніемъ Людовика и хитрымъ вниманіемъ его къ каждому изъ нихъ, и Король остался съ двумя изъ чиновниковъ своихъ подъ сводомъ служащимъ воротами на дворъ Пероннскаго замка, въ одномъ изъ угловъ котораго видна была большая башня, родъ государственной темницы. Ето огромное и мрачное зданіе тогда было освѣщено тѣми же лунными лучами, которые: Кентеню Дюрварду освѣщали дорогу отъ, Шарлеруа къ Пероннѣ и какъ извѣстію уже читателю, изливали особенное сіяніе. Наружность етаго зданія почти походила на бѣлую башню Лондонской крѣпости; но зодчество было еще древнѣе, ибо построеніе, оной относили ко времени Карла Великаго. Стѣны были чрезмѣрной толщины, окны малы и съ желѣзными рѣшетками, и все строеніе ложилось на весь дворъ черною и почти грозною тѣнью.

— Я не тамъ буду жить, сказалъ Король съ невольнымъ трепетомъ, который показался дурнымъ предзнаменованіемъ.

— Нѣтъ, Государь, отвѣчалъ старый Сенешаль, провожавшій его съ открытою головою: сохрани Боже! комнаты Вашему Величеству приготовлены въ етомъ другомъ строеніи; онѣ тѣ самыя, въ которыхъ Король Іоаннъ ночевалъ двѣ ночи передъ Пуатьерскимъ сраженіемъ.

— Гмъ! И ето не слишкомъ хорошее предзнаменованіе, сказалъ Король про себя. Но что заговорили вы о башнѣ, старый другъ мой? и почему молите Бога, чтобъ я не жилъ въ ней?

— Я не могу сказать ничего дурнаго о башнѣ, Государь, отвѣчалъ Сенешаль; только часовые увѣряютъ, что въ ней видны огни, ночью слышны странные звуки; ето было бы не совсѣмъ удивительно, ибо она прежде была государственною темницею и много разсказываютъ произшествій, случившихся въ ея стѣнахъ.

Людовикъ не сталъ болѣе разспрашивать его, ибо привыкъ уважать темничныя тайны. У дверей комнатъ, ему отведенныхъ, нашелъ онъ отрядъ своихъ Шотландскихъ стрѣлковъ, подъ начальствомъ стараго ихъ вождя.

— Кравфордъ, храбрый и вѣрный мой Кравфордъ, сказалъ Король, гдѣ же ты былъ сего дня? Неужели въ Бургундскихъ вельможахъ такъ мало гостеприимства, что они оставили безъ вниманія одного изъ храбрѣйшихъ и благороднѣйшихъ людей, бывшихъ когда либо при дворѣ? Я не видалъ тебя въ столовой залѣ.

— Я не принялъ приглашенія, Государь; я ужь не таковъ какъ былъ прежде. Было время, въ которое я перепилъ бы самаго здороваго Бургундца даже ихъ собственнымъ виномъ; а нынче четыре негодныя кружки одолѣваютъ меня; я же думалъ, что для службы Вашему Величеству, мнѣ должно подать примѣръ воздержанія моимъ подчиненнымъ.

— Ты всегда остороженъ, Кравфордъ; но вѣрно тебѣ нынче труда менѣе обыкновеннаго, ибо начальствуешь такимъ небольшимъ отрядомъ: и праздникъ же не требуетъ такого строгаго порядка, какъ сраженіе.

— Чѣмъ менѣе людей у меня подъ начальствомъ, Государь, тѣмъ болѣе должно держать ихъ въ готовности къ службѣ. А. кончится ето праздникомъ, или сраженіемъ, извѣстнѣе Богу и Вашему Величеству, чѣмъ старому Джону Кравфорду.

— Вѣрно ты не предвидишь никакой опасности? поспѣшно спросилъ Король, понизивъ голосъ.

— Нѣтъ, Государь, дай Богъ чтобъ я ее предвидѣлъ; ибо, какъ часто то порывалъ старый Графъ Дугласъ: предвидѣнную опасность легче отвратить. Позвольте спросить, какой пароль угодно Вашему Величеству назначишь на ету ночь?

— Бургундія, Кравфордъ, въ честь нашему хозяину и вину, къ которому ты не равнодушенъ.

— Я не поссорюсь ни съ Герцогомъ, ни съ виномъ етаго имени, Государь, лишь бы съ тѣмъ и съ другимъ легко было ладить. Покойной ночи Вашему Величеству.

— Прощай, вѣрный мой Шотландецъ, отвѣчалъ Король, и вошелъ въ свою комнату.

У дверей своей спальни увидѣлъ онъ Рубца, стоящаго на часахъ.— Ступай за мною, сказалъ онъ, проходя мимо его; и стрѣлокъ, подобно машинѣ, дѣйствующей отъ того, что тронули пружину, вошелъ за нимъ въ спальню, сталъ въ двухъ шагахъ отъ двери и молча, неподвижно, ожидалъ приказаній Короля.

— Не знаешь ли чего нибудь объ странствующемъ витязѣ, твоемъ племянникѣ? спросилъ Король; онъ точно пропалъ съ тѣхъ поръ, какъ подобію молодому Рыцарю, выѣхавшему искать первыхъ приключеній, прислалъ намъ двухъ плѣнниковъ плодами перваго своего подвига.

— Кой что дошло до ушей моихъ, Государь; но я надѣюсь, что Ваше Величество милостиво повѣрите, что если онъ поступилъ дурно, то не былъ побужденъ къ тому ни наставленіями моими, ни примѣромъ; ибо я никогда не былъ такимъ безтолковымъ осломъ, чтобы осмѣлиться вышибить изъ сѣдла Принца Вашего Высокаго Дома, слишкомъ зная свое положеніе.

— Молчи объ етомъ, Рубецъ; твои племянникъ только исполнилъ свою должность.

— Объ этомъ, Государь, я порядкомъ натолковалъ ему. Кентень, сказалъ я, чтобы ни случилось, помни, что ты принадлежишь къ; Шотландской стражѣ, и исполняй свою должность^ чтобы изъ того ни вышло.

— Я увѣренъ, что онъ получилъ какія нибудь добрыя наставленія въ етомъ родѣ; но теперь мнѣ нужно, чтобъ ты отвѣчалъ на мой вопросъ. Не узналъ ли ты чего недавно о своемъ племянникѣ? Отойдите, господа, сказалъ Король прочимъ особамъ своей свиты; ето дѣло касается только до моихъ ушей.

— Точно, Государь, я нынѣшнимъ же вечеромъ видѣлъ Шарло, одного изъ спутниковъ моего племянника и котораго онъ прислалъ изъ Литтиха, или изъ какого-то окрестнаго замка, принадлежащаго Епископу, куда онъ безопасно проводилъ Графинь Круа.

— Слава Богу! Но увѣренъ ли ты въ етомъ? Справедлива ли ета добрая вѣсть?

— Увѣренъ, какъ не льзя болѣе, Государь, я даже думаю, что у Шарло есть письма отъ Графинь Круа къ Вашему Величеству.

— Принеси мнѣ ихъ. Отдай свою пищаль кому-нибудь изъ стихъ негодяевъ; Оливье, первому встрѣчному. Теперь воздадимъ благодареніе Амбрюнской Богородицѣ! продолжалъ Король по уходѣ Рубца; я замѣню серебреною желѣзную рѣшетку, окружающую олтарь ея.

Въ семъ порывѣ благодарности и набожности, Людовикъ, по обыкновенію своему снялъ шапку, поставилъ ее на столъ; отыскалъ образъ призываемой имъ Богоматери, сталъ на колѣни и съ новымъ усердіемъ повторилъ обѣтъ, имъ произнесенный.

Шарло, первый гонецъ изъ Шонвальда, вскорѣ пришелъ и отдалъ Королю письма, отправленныя двумя Графнями Круа. Онѣ очень холодно благодарили его за дарованное имъ, во все время бытности при его дворѣ, покровительство и нѣсколько болѣе за позволеніе уѣхать оттуда, етѣ выраженія разсмѣшили, а не оскорбили Людовика. Потомъ онъ спросилъ у Шарло, съ видомъ, явно показывающимъ, какъ важенъ для него етотъ вопросъ, не было ли имъ въ пути какой тревоги, не нападалъ ли кто на нихъ.

Шарло, человѣкъ очень глупый и етому достоинству обязанный тѣмъ, что Король избралъ его на ето порученіе, отдалъ Королю весьма неполный отчетъ о дѣлѣ, въ которомъ былъ убитъ Гасконецъ, его товарищъ, и увѣрилъ его, что во все остальное время путешествія съ ними не было никакой неприятной встрѣчи. Тогда Людовикъ очень подробно сталъ разспрашивать его о дорогѣ, которою они ѣхали до Литтиха, и вниманіе его казалось удвоилось, когда узналъ что приближаясь къ Намуру, они выбрали кратчайшій путь по правому берегу Мааса, а не переѣзжали его, какъ было предписано въ наставленіяхъ. Король отпустилъ ого, приказалъ сдѣлать ему небольшой подарокъ и скрылъ явное свое безпокойство, приписавъ его желанію узнать о безопасности Графинь Круа.

Хотя ето извѣстіе увѣдомило Короля о неудачѣ любимаго его плана, однакожь оно по видимому принесло ему болѣе внутренняго удовольствія, нежели самый блестящій успѣхъ. Онъ вздохнулъ подобно человѣку, у котораго грудь избавилась отъ тяжкаго бремени, прошепталъ новыя благодаренія угодникамъ съ видомъ глубокой набожности, поднялъ глаза кънебу и поспѣшилъ обдумывать другіе честолюбивые планы, которые были бы по вѣрнѣе.

Для сего Людовикъ велѣлъ кликнуть астролога своего Галеотти, который явился съ своимъ принужденно-важнымъ видомъ и однакожь съ челомъ нѣсколько безпокойнымъ, какъ бы сомнѣваясь въ хорошемъ приемѣ Короля. Однакожь, его приняли благосклоннѣе, чѣмъ когда-нибудь. Людовикъ назвалъ его своимъ другомъ, отцомъ по наукѣ; стекломъ, чрезъ которое Государи видятъ будущее; и заключилъ свои похвалы, надѣвъ ему на палецъ перстень большой цѣны.

Галеотти не зналъ какія обстоятельства столь внезапно возвысили его достоинства въ глазахъ Короля, но слишкомъ хорошо понималъ свое ремесло, чтобы не признаться въ своемъ незнаніи. Онъ принялъ похвалы Людовика съ важною скромностію: сказалъ, что ихъ заслуживаетъ одна благородная наука, которою онъ занимается и которая тѣмъ болѣе достойна удивленія, что совершаетъ чудеса чрезъ такого слабаго посредника, какъ онъ.

По уходѣ астролога, Людовикъ, по видимому весьма изнуренный, бросился въ кресла, выслалъ всѣхъ своихъ приближенныхъ и остался съ однимъ Оливье, который, исполняя должность свою ревностно и тихо, помогъ Государю своему приготовиться ко сну.

Пока онъ занимался обыкновеннымъ своимъ дѣломъ, Король, въ противность своей привычкѣ, былъ задумчивъ и безмолвенъ. Такая чрезвычайная перемѣна поразила Оливье.

Самыя развратныя души не всегда бываютъ лишены всякаго добраго свойства, Оливье чортъ, или какое бы другое прозвище ни было выдумано для изображенія порочныхъ его склонностей, не столь совершенно еще сдружился съ сатаною, чтобы совсѣмъ изгнать изъ сердца своего благодарность, которой обязанъ былъ Королю, и не могъ безъ сожалѣнія видѣть его въ такой задумчивости и даже казалось въ безпокойствѣ.

Оказывая Королю молча обыкновенныя услуги, которыя слуга отправляетъ при раздѣваніи своего господина, онъ наконецъ рѣшился сказать съ тою смѣлостію, которую снизхожденіе Людовика позволяло ему въ подобномъ случаѣ:

— Клянусь Богомъ, Государь, можно бы подумать, что вы проиграли сраженіе; однакожь, бывши не отлучно при особѣ Вашего Величества во весь день, я могу сказать, что вы никогда не сражались такъ храбро и овладѣли полемъ битвы.

— Полемъ битвы! вскричалъ Людовикъ, поднявъ глаза и возвращаясь къ обыкновенной своей насмѣшливости; клянусь Пасхою, Оливье, скажи, что я овладѣлъ поприщемъ послѣ сраженія съ быкомъ; ибо никогда не было животнаго глупѣе, упрямѣе и неукротимѣе нашего Бургундскаго братца, кромѣ Гишпанской большой собаки, вскормленной на битву съ быкомъ. Нужды нѣтъ, я порядочно тревожилъ его; но порадуйся со мною, Оливье, что ни одинъ изъ плановъ моихъ по удался во Фландріи, ни въ разсужденіи кочующихъ Графинь Круа, ни въ отношеніи къ Литтиху. Понимаешь?

— Нѣтъ, клянусь честью, Государь, что не могу поздравить Ваше Величество съ неудачею любимыхъ вашихъ намѣреній, если Вы не скажете мнѣ, что произвело ету перемѣну въ Вашихъ видахъ и желаніяхъ,

— Говоря въ общемъ смыслѣ, другъ мои, не произошло никакой перемѣны; но, клянусь Пасхою, что я сегодня лучше прежняго узналъ Герцога Карла. Когда онъ былъ Графомъ Шароле при жизни отца его, стараго Герцога Филиппа Добраго, а я изгнаннымъ Дофиномъ Франціи, мы пили, охотились, рыскали и не разъ шалили вмѣстѣ. Тогда я имѣлъ надъ нимъ рѣшительную поверхность, какую обыкновенно умнѣйшій беретъ надъ глупѣйшимъ: но онъ съ тѣхъ поръ перемѣнился, сдѣлался упрямъ, предприимчивъ, заносчивъ, сварливъ, спорливъ; онъ явно питаетъ желаніе дойти до крайностей, когда считаетъ случай удобнымъ. Я не иначе могъ касаться предмета, ему неприятнаго, какъ съ такими же предосторожностями, какъ бы то было раскаленное желѣзо. Едва я намекнулъ ему о возможности етѣмъ кочующимъ Графинямъ Круа попасть въ руки какого-нибудь пограничнаго бродяги до приѣзда въ Литтихъ; ибо я ему признался искренно, что по всему можно было думать, что онѣ туда отправились: Боже мой! Иной подумалъ бы, что я сказалъ ему о святотатствѣ! Не нужно повторять тебѣ, что онъ наговорилъ мнѣ на етотъ счетъ; довольно съ тебя, что я очень бы побоялся за свою голову, еслибъ ему въ ету минуту объявили о успѣхѣ честнаго предприятія, придуманнаго тобою и другомъ твоимъ, Вильгельмомъ Длиннобородымъ, для обогащенія его законнымъ бракомъ.

— Ваше Величество изволите припомнить, что я не другъ Вильгельму Длиннобородому и не я придумалъ етотъ планъ.

— Ты правъ, Оливье, тебѣ хотѣлось отбрить Вепря Арденскаго; по ты выбиралъ не лучшаго мужа Графинѣ Изабеллѣ, когда скромно думалъ о себѣ. Впрочемъ, Оливье, горе тому, кто будетъ ея мужемъ! Мой смирной братецъ готовъ повѣсить, колесовать, четверить того, кто женится на молодой вассалкѣ его безъ его согласія.

— И вѣроятно его не менѣе разгнѣваетъ всякое мятежное покушеніе добрыхъ Лтитихекихъ обывателей.

— Столько же и даже гораздо болѣе, Оливье, ты преумно отгадалъ. Но рѣшившись ѣхать сюда, я отправилъ гонцовъ въ Литтихъ, дабы усмирить на ето время разгоряченные умы; я велѣлъ сказать буйнымъ друзьямъ моимъ, Павильону и Руслеру, чтобъ они притихли, какъ мыши, до окончанія етаго радостнаго свиданія моего съ любезнымъ братцемъ.

— Такъ по всему, сказанному Вашимъ Величествомъ, кажется, что Вы не надѣетесь отъ етаго свиданія другаго плода, кромѣ того, что Вамъ не будетъ хуже. Клянусь честью, ето похоже на похожденіе цапли, которая засунула шею въ пасть къ лисицѣ и послѣ должна была благодаришь Бога, что удалось се вынуть. Однако жь Ваше Величество еще недавно осыпали похвалами мудраго Философа, котораго предсказанія рѣшили Васъ отважиться на игру, отъ которой ожидали столько хорошаго.

— Въ игрѣ не должно отчаиваться прежде проигрыша, Оливье; а я не имѣю никакой причины бояться проиграть ес; напротивъ долженъ выиграть, если ничто не взбѣситъ етаго мстительнаго сумазброда; и конечно я очень обязанъ наукѣ, которая назначила мнѣ повѣреннымъ и проводникомъ Графинь Круа молодаго человѣка, котораго гороскопъ такъ согласенъ съ моимъ, что онъ спасъ меня отъ большой опасности, избравъ дорогу, избавившую его отъ засады Вильгельма Ла-Марка.

— У Вашего Величества всегда найдутся повѣренные, готовые служить Вамъ на такихъ условіяхъ.

— Нужды нѣтъ, Оливье, нужды нѣтъ: языческой стихотворецъ говоритъ vota diis exaudita malignis_y то есть угодники въ гнѣвѣ своемъ попускаютъ исполненіе нѣкоторыхъ желаній, а въ теперешнихъ обстоятельствахъ таково было бы мое желаніе относительно Вильгельма Ла-Марка, если бы оно исполнилось теперь, когда я въ рукахъ у етаго Бургундскаго Герцога. Вотъ что предвидѣло мое знаніе, подкрѣпленное наукою Галеотти, то есть я предъузналъ не то, что Ла-Маркъ не успѣетъ въ своемъ предприятіи, но что порученіе Шотландца кончится счастливо для меня; то и случилось, только иначе, нежели я воображалъ; ибо свѣтила предсказываютъ намъ общія послѣдствія, но умалчиваютъ о причинѣ оныхъ, которая часто совершенно противна нашимъ ожиданіямъ, или даже и желаніямъ. Но къ чему говоришь объ етѣхъ таинствахъ съ тобою; ты хуже дьявола, отъ котораго получилъ свое прозвище: онъ вѣритъ и трепещетъ, а ты изувѣръ въ религіи и въ науки; и останешься такимъ до совершенія судьбы твоей, которая, по увѣренію твоего гороскопа и физіономіи, кончится висѣлицею.

— А ето случится за то, отвѣчалъ смиренно Оливье, что я, какъ благодарный рабъ, страшился не исполнять приказаній моего Государя.

Людовикъ захохоталъ обыкновеннымъ своимъ злобнымъ хоботомъ: — Ты прямо попалъ, Оливье, вскричалъ онъ; и совершенно правъ: я самъ вызвалъ тебя на бой. Но скажи не шутя: примѣтилъ ли ты въ обращеніи съ нами что-нибудь, заставляющее подозрѣвать дурныя намѣренія?

— Государь, отвѣчалъ Оливье, Ваше Величество съ ученымъ астрологомъ своимъ ищете предзнаменованій въ свѣтилахъ и воинствѣ Небесномъ; а я какъ земное пресмыкающееся, могу разсматривать только вещи, меня окружающія. Мнѣ кажется, что

Вашему Величеству здѣсь не совсѣмъ оказываютъ то вниманіе и заботливость, которыя доказывали бы, что принимаютъ съ удовольствіемъ столь Высокаго гостя. Герцогъ нынѣшнимъ вечеромъ притворился усталымъ; онъ проводилъ Ваше Величество только до улицы и оставилъ придворныхъ своихъ провожать васъ сюда. Етѣ комнаты убраны наскоро и небрежно. Обои прибиты на выворотъ, люди ходятъ на головахъ, а корни деревьевъ тянутся по потолку.

— Вотъ, сказалъ Король, ето произошло отъ поспѣшности; развѣ я когда-нибудь замѣчалъ етѣ мѣлочи?

— Сами по себѣ, онѣ не достойны на минуту занять Васъ, Государь, возразилъ Оливье; только показываютъ степень уваженія, придворными Герцога замѣченную въ Государѣ своемъ къ Вашему Величеству, Будьте увѣрены, что еслибъ онъ изъявилъ желаніе достойно принять Васъ, то рвеніе придворныхъ въ каждую минуту отправило бы дневную работу; и продолжалъ, указывая на лохань и рукомойникъ, стоящіе въ комнатѣ: — давно ли на уборномъ столѣ Вашего Величества появилась серебреная посуда?

— Ето послѣднее замѣчаніе, Оливье, сказалъ Король съ принужденною улыбкою, слишкомъ отзывается твоими обыкновенными занятіями и потому на него не нужно отвѣчать. Правда, что когда я былъ только бѣглецомъ, изгнанникомъ, то мнѣ подавали все на золотѣ по приказанію етаго же Карла, который тогда серебро считалъ металломъ недостойнымъ Дофина, хотя теперь кажется считаетъ его слишкомъ драгоцѣннымъ для Французскаго Короля. Ну, Оливье, ляжемъ въ постель. Мы приняли намѣреніе, исполнили его, остается только хорошенько съиграть роль, которую на себя взяли. Я знаю моего Бургундскаго братца: подобно дикому быку, онъ бросается зажмурившись; мнѣ стоитъ только выждать ету минуту, какъ дѣлали тореадоры, видѣнные мною въ Бургосѣ, и неукротимость его предастъ его въ мои руки.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
Взрывъ.

Предыдущая глаза, по заглавію своему заставила оглянуться назадъ, чтобы читатель могъ судить въ какихъ отношеніяхъ были Французской Король и Бургундскій Герцогъ, когда Людовикъ рѣшился ввѣрить особу спою чести отчаяннаго врага, ибо его увѣренность въ астрологіи обѣщала ему выгодныя послѣдствія. Но конечно его побудило къ этому и внутреннее сознаніе въ преимуществѣ, которое умственныя силы давали ему надъ Карломъ. Ето странное и впрочемъ неизъяснимое намѣреніе было тѣмъ безразсуднѣе, что въ сіи смутныя^ времена было много доказательствъ, что не должно надѣяться и на самыя торжественныя обѣщанія. И въ самомъ дѣлѣ убіеніе Герцогскаго дѣда на Монтероскомъ мосту, при отцѣ Людовика XI, на свиданіи, имѣющемъ цѣлію возстановленіе мира и общее прощеное, представляло Герцогу ужасный примѣръ, еслибъ онъ рѣшился воспользоваться онымъ.

Но въ правѣ Карла, хотя грубомъ, гордомъ, запальчивомъ и упорномъ, была примись и прямодушія и великости, кромѣ тѣхъ минутъ, въ которыя увлекался онъ буйствомъ страстей своихъ. Однимъ холоднымъ людямъ етіѣ двѣ добродѣтели могутъ быть вовсе не извѣстны. Онъ ни чуть не принудилъ себя принять Короля лучше, нежели требовали законы гостеприимства; но съ другой стороны не показалъ готовности преступить священные предѣлы, ими положенные.

На другой день по приѣздѣ Короля былъ общій смотръ войскъ Карла, и онѣ были такъ многочисленны, такъ хорошо вооружсны и одѣты, что онъ можетъ быть порадовался случаю представишь ето зрѣлище своему совмѣстнику въ могуществѣ. Хотя и сказалъ ему, какъ учтивый вассалъ своему Государю, что ето войско не его, а Королевское, но выраженіе лица и гордость, блеснувшая въ глазахъ его, довольно показывали, что етѣ слова просто учтивость, ничего незначущая и что онъ очень твердо зналъ, что ето отличное войско, единственно отъ него зависящее, столь же готово идти на Парижъ, какъ и по всякому другому направленію. Неудовольствіе Людовика должно было увеличиться тѣмъ, что онъ узналъ между прочими знамена многихъ Французскихъ дворянъ, не только изъ Нормандіи и Бретани, по даже изъ провинціи непосредственнѣе ему подвластныхъ и которые, по разнымъ неприятностямъ, присоединились къ Герцогу Бургундскому и шли за одно съ нимъ.

Вѣрный своему нраву, Людовикъ притворился незамѣчающимъ етихъ недовольныхъ, между тѣмъ, какъ мысленно высчитывалъ способы отдѣлить ихъ отъ Бургундіи и опять заманить къ себѣ, и рѣшился вывѣдать объ етомъ у важнѣйшихъ изъ нихъ, черезъ Оливье и другихъ посредниковъ.

Самъ рачительно, но съ величайшею осторожностію, старался приобрѣсть благорасположеніе главнѣйшихъ сановниковъ и совѣтниковъ Карла, употребляя къ сему обыкновенныя свои средства, оказывая вниманіе, осыпая искусными ласкательствами и расточая щедрые подарки. Не для того, говорилъ онъ етимъ вельможамъ, чтобы поколебать вѣрность, которою они обязаны были благородному своему властелину, но чтобы возбудить въ нихъ все стараніе о сохраненіи мира между Франціею и Бургундіею; ета цѣль сама по себѣ была очень похвальна и очевидно клонилась къ счастію обѣихъ государствъ и ихъ владѣтелей.

Вниманіе Государя столь великаго, благоразумнаго, само собою уже производило нѣкоторое дѣйствіе, ласкательства усиливали оное, а подарки, которые тогдашніе обычаи позволяли принимать Бургундскимъ придворнымъ, дѣйствовали еще болѣе. Во время травли кабана въ лѣсу, пока Герцогъ занимающійся съ одинакою ревностію дѣлами и удовольствіями, совершенно предавался своей страсти къ охотѣ, Людовикъ, не будучи связанъ его присутствіемъ, нашелъ средство переговорить тайно и по очереди со многими придворными, которымъ приписывали большую власть надъ умомъ Карла и въ числѣ ихъ не были забыты Имберкуръ и Аржантонъ. Къ ласкамъ, оказаннымъ етимъ отличнымъ людямъ, онъ не преминулъ искусно присоединишь похвалу храбрости и воинскихъ дарованіи перваго, и глубокомыслія и познаніи въ словесности будущаго историка етаго времени.

Ета удобность лично привлечь къ себѣ, или если угодно читателю, подкупить министровъ Карла, была можетъ быть важнѣйшимъ предметомъ Королевскаго посѣщенія, даже хотя бы ему и не удалися его старанія приласкать Герцога. Франціи была въ такой связи съ Бургундіею, что многіе изъ дворянъ послѣдней земли имѣли въ первой или настоящія выгоды, или будущія надежды и благосклонность Людовика могла столько же содѣйствовать онымъ, сколько бы немилость его быть имъ вредною.

Искусный въ семъ родѣ происковъ, какъ и во всѣхъ другихъ, щедрый до излишества, когда его предпріятія того требовали; умѣя давать своимъ предложеніямъ и подаркамъ самую благовидную наружность, Король успѣлъ преклонить гордость иныхъ корыстолюбіемъ, и представить другимъ, истиннымъ, или притворнымъ приверженцамъ отечества, общее благо Франціи и Бургундіи настоящею цѣлію; между тѣмъ, какъ личныя выгоды каждаго, подобно скрытому колесу движущему машиною, дѣйствовали съ неменьшею силою. Онъ умѣлъ узнать приманку, годную для всякаго, и способъ подавать ее: тихонько втиралъ подарки тѣмъ, которые по гордости не протягивали руки, и не сомнѣвался, что щедрость его, сходя подобію росѣ, безъ шума и непримѣтно, произведетъ въ свое время обильную жатву благорасположенія къ дателю, а можетъ быть и добрыхъ поступковъ въ его пользу. Наконецъ, хотя давно уже чрезъ повѣренныхъ своихъ онъ проложилъ себѣ путь къ полученію при Бургундскомъ дворѣ вліянія, могущаго принесть выгоду Франціи; но личныя старанія, разумѣется подкрѣпленныя предварительными развѣдываніями, прямѣе довела его къ цѣли въ нѣсколько часовъ, нежели средства, употребленныя прежде успѣли бы многолѣтними переговорами.

При Бургундскомъ дворѣ былъ человѣкъ, котораго особенно Людовику хотѣлось преклонить къ себѣ и котораго тщетно искалъ онъ по приѣздѣ: ето былъ Графъ Кревкеръ. Король не только посердился за твердость показанную имъ при посольствѣ въ Плесси-Ле-Туръ, но она еще усилила въ немъ желаніе стараться, если можно, завлечь его. Людовикъ съ неудовольствіемъ узналъ, что Графъ отправился съ сотнею Рыцарей на границы Брабанта, для вспоможенія Епископу, въ случаѣ нужды, противъ Вильгельма Ла-Марка, или мятежныхъ подданныхъ. Его утѣшила только мысль, что ето войско и наставленія, отправленныя имъ съ падежными гонцами, удержатъ тамошнихъ жителей отъ преждевременныхъ смятеній, которые взрывомъ своимъ могли бы сдѣлать положеніе его весьма сомнительнымъ.

Весь дворъ отобѣдалъ въ лѣсу и въ полдень, какъ часто случалось на большихъ травляхъ, въ тогдашнихъ обстоятельствахъ, такое распоряженіе особенно нравилось Герцогу, желающему по возможности избавишься отъ торжественнаго и почтительнаго обращенія, которое во всякомъ другомъ случаѣ онъ обязанъ былъ сохранять съ Королемъ Людовикомъ. Правду сказать, глубокое познаніе человѣческихъ слабостей обмануло Короля въ етомъ случаѣ. Онъ подумалъ, что Герцога несказанно обрадуетъ такое доказательство благоволенія и довѣренности его Государя; но забылъ, что зависимость Бургундскаго Герцогства отъ Французской Короны, втайнѣ сильно огорчало владѣтеля столь богатаго, гордаго и мощнаго, каковъ былъ Карлъ, конечно всего болѣе желающій превратить владѣніе свое въ независимое Королевство. Присутствіе Короля налагало на него обязанность играть роль подчинена наго вассала въ собственномъ дворѣ своемъ, исполнять разные обряды Феодальнаго потворства и уваженія, что человѣку столь высокомѣрному казалось неприличнымъ достоинству владѣтельнаго Принца, которое онъ во всякомъ случаѣ сколь возможно старался поддерживать.

Но хотя шутъ можно было обѣдать на трапѣ и при звукѣ роговъ починать боченки со всею вольностію, допускаемою сельскимъ столомъ, тѣмъ необходимѣе было за ужиномъ соблюсти всѣ законы строжайшаго етикета.

На этотъ счетъ отданы были предварительныя приказанія; и возвратясь въ Перонну, Король нашелъ столъ изготовленный съ пышностію и великолѣпіемъ, достойными богатства мощнаго его вассала, владѣющаго почти всѣми Нидерландами, которыя были тогда богатѣйшею страною Европы. Герцогъ сидѣлъ въ почетномъ концѣ стола, отягченнаго золотою и серебреною посудою, наполненною лучшими кушаньями. По правую руку его, на возвышеннѣйшемъ мѣстѣ сидѣлъ Король, гость его. За нимъ стояли съ одной стороны сынъ Герцога Гельдернскаго, исполняющій должность кравчаго; съ другой шутъ его, Хвастунъ, безъ котораго его рѣдко видали; ибо подобно большей части людей, имѣющихъ съ нимъ одинакой правъ, Карлъ перещеголялъ всѣ современные дворы привязанностію къ дуракамъ и шутамъ; столько же наслаждаясь зрѣлищемъ ихъ умственнаго несовершенства, или слушаніемъ странныхъ выходокъ ихъ, сколько умный, но не болѣе сострадательный соперникъ его, охотно смѣющійся.

Ошибкамъ мудреца и трусости героя, забавлялся наблюденіемъ человѣческихъ слабостей, съ благороднѣйшей точки зрѣнія. И если точно Брантомъ повѣствуетъ правду, что одинъ придворный шумъ, услышавъ, какъ въ порывѣ раскаянія и набожности Людовикъ XI призналъ себя участникомъ въ отравленіи брата своего Генриха, Графа Гвіеннскаго, назавтра за обѣдомъ разсказалъ ето всему двору, то можно повѣрить, что шутки должностныхъ шутовъ мало правились етому Государю, въ остальное время его жизни.

Но въ етомъ случаѣ, онъ одна ко жь удостоилъ вниманіемъ своимъ любимаго шута Герцога Бургундскаго и восхищался его остротами. Онъ рѣшился на ето тѣмъ охотнѣе, что замѣтилъ, по смотря на грубое иногда выраженіе шутокъ Хвастуна, что часто онѣ заключали болѣе тонкости и насмѣшливости, нежели въ прочихъ людяхъ того же званія.

Въ самомъ дѣлѣ, Тиль Вельцвейлеръ, прозванный Хвастуномъ, ничуть не былъ обыкновенный шутъ. Онъ отличался высокимъ ростомъ и приятною наружностію, успѣвалъ во многихъ тѣлесныхъ упражненіяхъ, что едва можно было согласить съ слабымъ понятіемъ, ибо для приобрѣтенія этой ловкости ему нужно было терпѣніе и вниманіе. Онъ обыкновенно сопровождалъ Герцога на охоту и даже на войну, а въ сраженіи при Моплери, когда етотъ Государь находился въ величайшей опасности, бывъ раненъ въ горло и едва не попавшись въ плѣнъ Французскому Рыцарю, схватившему уже лошадь его подъ узцы, Тиль Вельцвеилеръ бросился на нападающаго съ такою неустрашимостію, что смялъ его и избавилъ своего Государя. Можетъ быть онъ боялся услугою, столь важною для человѣка его званія, вооружишь противъ себя Рыцарей и вельможъ, оставившихъ придворному шуту заботиться о безопасности Герцога; какъ бы ни было, не требуя похвалъ за этотъ подвигъ, онъ старался только разсмѣшить на свой счетъ и нахвасталъ столько о своей отважности въ етомъ сраженіи, что многіе почли выдумкою и помощь, столь кстати поданную Герцогу. Тутъ и получилъ онъ имя Хвастуна и съ тѣхъ поръ его не называли иначе.

Хвастунъ одѣвался очень пышно и весьма немногія части его одѣянія напоминали его званіе, да и тѣ имѣли болѣе переносный; нежели буквальный смыслъ. Вмѣсто обритой головы, на немъ были длинные завитые волосы, сливающіеся съ причесанною бородою; черты его были правильны и даже могли бы почесться хорошими, если бы въ глазахъ не было чего-то сумасброднаго. Небольшая полоска краснаго бархата, нашитая на верхушкѣ его колпака, болѣе означала, нежели представляла, пѣтушій гребень, отличительный признакъ должностнаго шута. Его жезлъ изъ чернаго дерева по обыкновенію оканчивался дурацкой головой съ серебреными ослиными ушами; но ета голова была такъ мала и такъ чисто отдѣлана, что издали можно бы подумать, что у него въ рукахъ должностной жезлъ важнѣйшей должности. Только по етимъ признакамъ можно было угадать его званіе. Въ другихъ отношеніяхъ онъ спорилъ пышностію съ большею частію придворныхъ. Къ шапкѣ его пришита была золотая медаль; на шеѣ висѣла прекрасная цѣпы изъ того же металла, и богатое платье его было сшито не страннѣе платья тѣхъ щеголей, которые стараются превзойти моду.

Карлъ и въ подражаніе ему Людовикъ во время стола часто заговаривали съ нимъ и оба, искреннимъ смѣхомъ, показывали, что отвѣты Хвастуна забавляютъ ихъ.

— Кому приготовлены етѣ два пустыя мѣста? спросилъ Карлъ.

— По крайней мѣрѣ лишь одно изъ нихъ должно бы достаться мнѣ по наслѣдству, отвѣчалъ Хвастунъ.

— А почему, дуракъ?

— Потому что ето мѣста Имберкура и Аржантона, которые такъ далеко пустили своихъ соколовъ, что забыли объ ужинѣ. А кто предпочитаетъ летящаго сокола жареному Фазану, тотъ близкой родня дуракамъ, стало мнѣ должно бы имѣть право на мѣста ихъ зй столомъ, какъ на часть движимаго наслѣдства.

— Старая пѣсня, другъ мой Тиль; по глупы они, или умны, а воротились для поправленія вины своей.

Въ ету минуту Аржантонъ и Имберкуръ вошли въ залу и почтительно поклонившись обоимъ Государямъ, сѣли на оставленныя себѣ мѣста.

— Ну! Господа, сказалъ имъ Герцогъ, видно ваша охота была очень хороша, или очень дурна, что такъ долго васъ задержала? Но что ето! Филиппъ Комминъ, ты совершенно разстроенъ! Или Имберкуръ выигралъ у тебя большой закладъ? Ты философъ и долженъ бы умѣть терпѣливѣе сносить неудачи. Да Имберкуръ также пасмуренъ. Что ето значитъ, Господа? развѣ вы не нашли дичи? растеряли своихъ соколовъ? встрѣтились съ какой-нибудь колдуньей? или дикой охотникъ явился вамъ въ лѣсу? Клянусь честью, можно бы подумать, что вы пришли не на пиръ, а на похороны.

Пока говорилъ Герцогъ, взоры всего собранія были устремлены на Аржантона и Имберкура. Они ничуть не принадлежали къ числу тѣхъ людей, у которыхъ задумчивость вошла въ привычку, и потому ихъ замѣшательство и разстроенный видъ были скорѣе замѣчены. Веселость, большею частію происходящая отъ чрезмѣрныхъ изліяній прекраснаго вина, исчезла почти въ то же аinioвеніе; и хотя никто не могъ изъяснить причины стой внезапной перемѣны въ общемъ расположеніи; однакожъ каждый сталъ шептать на ухо своему сосѣду, какъ бы ожидая важнаго извѣстія.

— Что значитъ ето молчаніе, Господа? вскричалъ Герцогъ, возвысивъ голосъ, и безъ того слишкомъ громкой. Если вы приходите за столъ нашъ съ такимъ страннымъ видомъ и еще страннѣйшимъ молчаніемъ, то лучше бы вамъ оставаться въ болотѣ травишь цаплей, или филиновъ и совъ.

— Государь, сказалъ Аржантонъ, возвращаясь сюда изъ лѣса, мы встрѣтились съ Графомъ Кревкеромъ.

— Какъ! Онъ ужь вернулся изъ Брабанта? надѣюсь, что все тамъ спокойно.

— Графъ тотчасъ самъ доложитъ Вашему Высочеству извѣстія, имъ принесенныя, сказалъ Имберкуру, ибо мы не знаемъ ихъ въ подробности.

— Право! А гдѣ Графъ?

— Онъ переодѣвается для представленія Вашему Высочеству, отвѣчалъ Имберкуръ.

— Переодѣвается! Клянусь Богомъ, что мнѣ въ его переодѣваніи? Вы, я думаю, сговорились съ нимъ свести меня съ ума!

— Правду сказать, возразилъ Аржантонъ, онъ желаетъ сообщить вамъ принесенныя извѣстія на особой аудіенціи.

— Мой Богъ! Вотъ, Государь, сказалъ Карлъ, вотъ какъ намъ всегда служатъ наши совѣтники. Если имъ удастся поймать что нибудь, по ихъ мнѣнію для насъ нѣсколько занимательное, они тотчасъ примутъ важный видъ и гордятся своею ношею, какъ оселъ новымъ сѣдломъ. Сказать Кревкеру, чтобъ тотчасъ явился сюда. Онъ приѣхалъ съ Литтихской границы, и по крайней мѣрѣ мы, продолжалъ онъ, ударяя на мѣстоименіе, не имѣемъ въ стой землѣ никакой тайны, которой не могли бы объявить предъ цѣлымъ свѣтомъ.

Всѣ замѣтили, что вино порядочно усилило врожденное упрямство Герцога; и хотя многіе изъ придворныхъ охотно представили бы ему, что время неудобное ни къ принятію извѣстій, ни къ засѣданію въ совѣтѣ, однакожъ, слишкомъ хорошо зная буйный нравъ его, они не осмѣлились возражать и рѣшились ожидать извѣстій, которыя Графъ могъ сообщишь.

Прошло нѣсколько минутъ, въ продолженіе которыхъ Герцогъ все смотрѣлъ съ нетерпѣніемъ на дверь, а всѣ присутствующіе потупили глаза въ столъ, какъ бы скрывая свое безпокойство и любопытство. Одинъ Людовикъ сохранилъ величайшее хладнокровіе и попеременно разговаривалъ съ шутомъ и съ великимъ кравчимъ.

Наконецъ пришелъ Кревкеръ и Герцогъ встрѣтилъ его отрывистымъ вопросомъ: — Ну что! Господинъ Графъ, что новаго въ Литтихѣ и въ Брабантѣ? Вѣсть о приѣздѣ твоемъ изгнала веселость изъ нашей бесѣды; но я надѣюсь, что твое присутствіе воротитъ ее.

— Государь повелитель, отвѣчалъ Кревкеръ твердо, но печально, вѣсти, мною принесенныя, приличнѣе слушать въ совѣтѣ, нежели за столомъ:

— Что ето за вѣсти? вскричалъ Герцогъ; я хочу знать ихъ, хотя бы ты возвѣстилъ мнѣ о пришествіи Антихриста. Но я угадываю: Литтихцы опять взбунтовались.

— Ето правда, Государь, сказалъ Кревкеръ очень важно.

— Видишь ли, воскликнулъ Герцогъ, какъ. я тотчасъ угадалъ, что ты такъ колебался мнѣ сказывать! Такъ ети безмозглые мѣщане опять зашевелились? Эта вѣсть пришла очень кстати, прибавилъ онъ бросивъ на Людовика взглядъ, исполненный гнѣва и негодованія, хотя очевидно старался укротить себя, ибо мы можемъ спросить мнѣнія нашего Государя о способѣ унять етихъ мятежниковъ. Нѣтъ ли у тебя другихъ извѣстій, Графъ? сказывай ихъ намъ, потомъ объясни, для чего ты самъ- не поспѣшилъ на помощь къ Епископу?

— Тяжко мнѣ, Государь, повѣдать вамъ другія вѣсти и вамъ горько будетъ ихъ выслушать. Помощь моя и всѣхъ на свѣтѣ Рыцарей, не могла бы спасти достойнаго святителя: Вильгельмъ-Ла-Маркъ, вмѣстѣ съ возмущенными Литтихцами, Овладѣлъ Шонвальдомъ и въ собственномъ замкѣ зарѣзалъ его.

— Зарѣзалъ! повторилъ Герцогъ глухимъ шопотомъ, который однакожь раздался во всѣхъ концахъ залы; ты былъ обманутъ ложнымъ донесеніемъ, Кревкеръ; ето невозможно!

— Увы, Государь, отвѣчалъ Графъ, я узналъ ето отъ очевиднаго свидѣтеля, отъ стрѣлка Шотландской гвардіи Короля Французскаго, который былъ въ залѣ, когда ето злодѣяніе совершилось по приказанію Вильгельма Ла-Марка.

— И который вѣрно былъ споспѣшникомъ и сообщникомъ етаго ужаснаго преступленія, вскричалъ Герцогъ вскочивъ съ мѣста и топнувъ ногою съ такимъ бѣшенствомъ, что скамейка, стоявшая передъ нимъ, разлетѣлась въ дребезги. Заперсть двери въ залѣ! Стражи къ окнамъ! ни одинъ чужеземецъ не смѣй шевельнуться подъ опасеніемъ смерти! Дворяне мои, обнажайте мечи!— И обратясь къ Людовику, онъ медленно, но рѣшительно, схватился за рукоять меча своего. Король же, не показывая ни малѣйшаго страха, не принимая даже никакихъ оборонительныхъ мѣръ, хладнокровно сказалъ ему:

— Ето извѣстіе помрачило разсудокъ вашъ, любезный братецъ.

— Нѣтъ, возразилъ Герцогъ ужаснымъ голосомъ, но оно пробудило справедливое негодованіе, которое я слишкомъ долго усыплялъ пустымъ уваженіемъ къ мѣсту и обстоятельствамъ. Убійца брата! сынъ мятежный! мучитель подданныхъ! союзникъ коварный! -Король клятвопреступный! дворянинъ безчестный! Ты въ моей власти, ни за то благодарю Бога.

— Лучше благодарите мою глупость, сказалъ Король. Когда мы встрѣтились съ силами, болѣе равными, при Монлери, кажется, вы желали бы далѣе быть отъ меня, нежели теперь.

Герцогъ все еще держался за рукоять меча своего, по не обнажилъ его. Казалось, онъ не могъ рѣшиться поднять его на врага, не желающаго сопротивляться и котораго спокойный видъ не оправдалъ бы никакого насилія.

Между тѣмъ въ залѣ господствовало общее смятеніе. Двери заперли по приказанію Герцога, и поставили стражу къ нимъ и къ окнамъ; но многіе Французскіе вельможи вскочили и готовились защищать своего Государя, Людовикъ не сказалъ ни слова Герцогу Орлеанскому и Дюнуа, со времени освобожденія ихъ изъ Лошекаго замка, и едва могли они почитать себя свободными, ибо ихъ влачили за Королемъ, какъ достойныхъ болѣе недовѣрчивости и подозрѣній его, нежели привѣтствій и любви. Однакожь голосъ Дюнуа первый раздался посреди смятенія, онъ сказалъ Герцогу Бургундскому: — Герцогъ, не забудьте, что вы вассалъ Франціи и что мы, гости ваши, Французы. Если поднимете руку на нашего Государя, то приготовьтесь къ самымъ жестокимъ усиліямъ отчаянія; ибо, вѣрьте мнѣ, мы упьемся кровью Бургундскою,— какъ виномъ ея. Смѣлѣе, Герцогъ Орлеанскій. А вы, дворяне Французскіе, станьте вокругъ Дюнуа и дѣлайте, что онъ будетъ дѣлать.

Въ подобныя минуты Государь узнаетъ на кого изъ подданныхъ своихъ вѣрнѣе можетъ положиться. Малое число Рыцарей и независимыхъ дворянъ, сопровождавшихъ Людовика, и изъ коихъ большая часть получала отъ него только знаки презрѣнія, или неудовольствія, не страшась несравненно большей силы, которая оставляла имъ только надежду умереть со славою, тотчасъ стали около Дюнуа и за нимъ пробились къ почетному концу стола, гдѣ были оба Государя.

Напротивъ тѣ, которыхъ Людовикъ извлекъ изъ ничтожества и ввѣрилъ важныя мѣста, непринадлежащія ихъ породѣ, показали одну холодность и трусость и сидя спокойно, казалось, рѣшились не спѣшить на встрѣчу къ судьбѣ своей, вмѣшиваясь въ ето дѣло, чтобы ни случилось съ ихъ благодѣтелемъ.

Въ числѣ великодушнѣйшихъ и вѣрнѣйшихъ отличался почтенный Лордъ Кравфордъ, который съ быстротою, почти невѣроятною-въ его лѣта, открылъ себѣ путь, не смотря ни на какое сопротивленіе. Правда, что никто и не сопротивлялся ему; ибо, по какому-то побужденію чести, или по тайному желанію отклонить ударъ, угрожающій Людовику, большая часть Бургундскихъ вельможъ раздались и пропустили его. Смѣло ставъ между Королемъ и Герцогомъ, Кравфордъ надвинулъ на голову свой токъ, изъ подъ котораго показывались нѣсколько сѣдыхъ волосъ; его блѣдныя щеки и сморщенное чело заблистали румянцемъ молодости; въ глазахъ, потухшихъ отъ старости, засверкалъ огонь молодаго воина, готоваго на дѣйствіе мужественное и отчаянное; и обернувъ лѣвую руку епанчею, прикрѣпленною къ своему плечу, а правою обнажилъ мечь.

— Я сражался за его отца и дѣда, вскричалъ онъ, и клянусь Св. Андреемъ! что бы ни случилось, не покину его въ такой опасности!

Все ето произошло съ быстротою молніи. Не успѣлъ Герцогъ стать въ угрожающее положеніе, какъ Кравфордъ бросился между имъ и предметомъ его мщенія, а Дюнуа, окруженный Французскими вельможами, былъ въ немногихъ шагахъ.

Герцогъ Бургундскій все еще держался за рукоять меча и казалось готовился подать знакъ ко всеобщему нападенію, слѣдствіемъ коего было бы избіеніе слабѣйшей стороны, по Кратеръ бросился впередъ и громко вскричалъ: — Государь Герцогъ, подумайте, что вы хотите дѣлать! Вы дома. Вы вассалъ Короля. Не проливайте подъ своею кровлею крови своего гостя, крови Короля на престолѣ, Вами для него воздвигнутомъ, на которой онъ сѣлъ, довѣрившись вамъ. Изъ уваженія къ чести Вашего дома, не старайтесь за ужасное убійство отмщать еще ужаснѣйшимъ.

— Прочь, Кревкеръ, вскричалъ Герцогъ, дай мнѣ насытить мое мщеніе. Прочь, говорятъ тебѣ: гнѣвъ Государей ужасенъ, подобно небесному.

— Да, отвѣчалъ Кревкеръ съ твердостію, но только когда онъ справедливъ, подобно небесному. Позвольте мнѣ просить Васъ о укрощеніи вашего права, хотя вы по справедливости оскорбляетесь. А вы, дворяне Французскіе, ваше сопротивленіе тщетно; позвольте просить васъ не предпринимать ничего, могущаго произвесть кровопролитіе.

— Онъ правъ, сказалъ Людовикъ, который не потерялъ своего хладнокровія въ етой ужасной крайности и предвидѣлъ, что если бы началась ссора, то минутное бѣшенство довело бы до большаго насилія, нежели по разсмотрѣніи дѣла, когда бы удалось сохранить тишину.

— Братъ Орлеанскій, любезный Дюнуа, храбрый мой Кравфордъ, не доводите до бѣдствіи и кровопролитія, слишкомъ скоро вступаясь за обиду. Герцогъ, нашъ братецъ, разгнѣванъ смертію друга, ему драгоцѣннаго, почтеннаго Епископа Литтихскаго, о смерти коего мы жалѣемъ не менѣе его. Старые и по несчастію новые поводы къ ссорѣ заставляютъ его подозрѣвать насъ въ нѣкоторомъ участіи въ преступленіи, которое насъ ужасаетъ. Если бы нашъ хозяинъ хотѣлъ насъ умертвить на этомъ же мѣстѣ, насъ своего Короля и родственника, подъ ложнымъ предлогомъ, что мы содѣйствовали этому гнусному убійству, то всѣ ваши усилія ничуть не облегчили бы нашей участи, а напротивъ еще могли бы очень отягчить ее. И такъ, отойди, Кравфордъ. Когда бы ето были мои послѣднія слова, я говорю какъ Король своему чиновнику и требую повиновенія. Отойди; и если потребуютъ, отдай свой мечъ; я приказываю, а твоя присяга велитъ повиноваться мнѣ.

— Ето правда, Государь, отвѣчалъ Кравфордъ отступая и влагая мечъ въ ножны; такъ, ето правда; но еслибъ я начальствовалъ семьюдесятью пятью храбрыми моими стрѣлками, а не былъ отягченъ такимъ же числомъ годовъ; то, клянусь честью! посмотрѣлъ бы можно ли сладить съ этими щеголями, которые такъ чванятся своими золотыми цѣпочками и драгоцѣнными камнями на шапкахъ.

Герцогъ долго стоялъ, потупивши глаза въ землю и сказалъ наконецъ съ горькою усмѣшкою: — Ты правъ, Кревкеръ: наша честь велитъ не такъ поспѣшно, какъ мы было рѣшили въ гнѣвѣ нашемъ, платитъ этому великому Королю, почтенному гостю, вѣрному другу, за его одолженія. Мы поступимъ такъ, что вся Европа узнаетъ нашу справедливость. Дворяне Французскіе, вы должны отдать свое оружіе нашимъ чиновникамъ. Вашъ Государь нарушилъ перемиріе и но имѣетъ болѣе права имъ пользоваться. Однакожь, изъ уваженія къ чести вашей и къ роду, имъ посрамленному, мы не потребуемъ меча у брата нашего Людовика.

— Ни одинъ изъ насъ, вскричалъ Дюнуа, не отдастъ оружія и не тронется изъ стой залы, не увѣрившись въ безопасности нашего Короля.

— И ни одинъ изъ Шотландскихъ стрѣлковъ, продолжалъ Лордъ Кравфордъ, не положитъ оружія, безъ приказанія Французскаго Короля, или его великаго Конетабля.

— Храбрый Дюнуа, сказалъ Король, и ты, вѣрный мой Кравфордъ, ваше усердіе не принесетъ мнѣ никакой пользы, а только повредитъ. А надѣюсь, продолжалъ онъ съ важностію, болѣе на мою правость, чѣмъ на тщетное сопротивленіе, которое стоило бы жизни лучшимъ и храбрѣйшимъ моимъ подданнымъ. Отдайте свое оружіе: благородные Бургундцы, которые получатъ ети почтенные залоги, лучше васъ защитятъ меня и васъ самихъ. Отдайте свое оружіе, я вамъ приказываю.

Такъ, въ стой опасной крайности, Людовикъ показалъ ту скорую рѣшимость и то удивительное присутствіе духа, которыя однѣ могли спасти ему жизнь. Онъ зналъ, что до начатія боя можетъ положиться на усилія большей части Бургундскихъ вельможъ, бывшихъ въ залѣ, укротить ярость ихъ Государя; но что въ случаѣ сраженія, жизнь его и малаго числа его защитниковъ тотчасъ будетъ принесена въ жертву: однакожь самые жестокіе враги его признались, что въ ету минуту онъ не показалъ ни подлости, ни трусости. Онъ не старался довести гнѣвъ Герцога до бѣшенства; по по видимому не боялся и не укрощалъ его и продолжалъ смотрѣть на Карла съ тѣмъ спокойнымъ и постояннымъ вниманіемъ, которое замѣтно въ глазахъ неустрашимаго человѣка, наблюдающаго угрозныя движенія сумасшедшаго, и знающаго, что довольно хладнокровія а твердости для усмиренія даже самаго бѣшенства.

По приказанію Короля, Кравфордъ бросивъ мечъ свой Графу Кревкеру, сказалъ».— Возьми его и пусть чортъ тебя обрадуетъ. Законный владѣтель етаго меча не обезчещенъ, отдавая его: насъ не пустили защищаться.

— Постоите, Господа, вскричалъ Герцогъ прерывистымъ голосомъ, подобно человѣку, которому гнѣвъ мѣшаетъ говоритъ; останьтесь при своемъ оружіи) съ меня довольно вашего слова не поднимать его. А ты, Людовикъ Валуа, долженъ считать себя моимъ плѣнникомъ, пока не оправдаешься и не докажешь, что не былъ сообщникомъ убійства и святотатства. Проводить его въ замокъ, въ башню Графа Герберта; пусть онъ выберетъ себѣ въ товарищи шестерыхъ изъ своихъ приближенныхъ. Лордъ Кравфордъ, ваша стража должна выдти изъ замка; ей назначатъ другое мѣсто, почетное. Поднять всѣ мосты, опустить всѣ рогатки, утроить караулъ у городскихъ воротъ, пловучій мостъ отвести къ правому берегу рѣки, пусть отрядъ черныхъ Фламандцевъ окружитъ замокъ; утроить часовыхъ на всѣхъ притинахъ. Имберкуръ, назначь обходы и объѣзды вокругъ города, ночью чрезъ каждыя полчаса, а завтра днемъ черезъ часъ, если только ета предосторожность тогда будетъ еще нужна; ибо мы вѣроятно не запустимъ етаго дѣла. Смотри хорошенько за особою Людовика, если дорожить жизнію.

Онъ бросилъ ужинъ съ тѣмъ же пасмурнымъ и гнѣвнымъ видомъ, взглянулъ на Короля съ выраженіемъ смертельной ненависти и быстрыми шагами вышелъ изъ комнаты.

— Господа, сказалъ Людовикъ, съ важностію посмотрѣвъ вокругъ себя, горесть о смерти союзника повредила разсудокъ Вашего Государя. Надѣюсь, что вы слишкомъ хорошо знаете обязанности дворянъ и Рыцарей, чтобы помогать ему въ измѣнническихъ и насильственныхъ умыслахъ противъ особы его Повелителя.

Въ ету минуту по улицамъ раздался бой барабановъ и звукъ трубъ, призывающій воиновъ ето всюду.

— Мы подданные Бургундіи, отвѣчалъ Кревкеръ, правящій должность придворнаго Маршала при Герцогѣ, и должны поступать сообразно этому. Надежды, просьбы и усилія наши будутъ клониться къ водворенію мира и согласія между Вашимъ Величествомъ и нашимъ Государемъ; но до тѣхъ поръ мы обязаны исполнять его приказанія. Ети Господа и Рыцари за честь почтутъ принять къ себѣ знаменитаго Герцога Орлеанскаго, храбраго Дюнуа и достопочтеннаго Лорда Кравфорда. Я же долженъ быть каммергеромъ Вашего Величества и проводишь совсѣмъ не въ такое жилище, котораго бы желалъ Вамъ, помня гостеприимство, съ которымъ меня встрѣчали въ Плесси. Не угодно ли Вамъ избрать своихъ спутниковъ, коихъ число по повелѣнію Герцога ограничено шестью.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Король, посмотрѣвъ около себя и подумавъ немного, я желаю имѣть при себѣ Оливье Лань, стрѣлка моей Шотландской гвардіи, по имени Рубца, Тристана Пустынника съ двумя служителями по его выбору, и вѣрнаго и честнаго Философа моего, Марція Галеотти.

— Воля Вашего Величества будетъ въ точности исполнена, отвѣчалъ Графъ Кревкеръ. Я узналъ, прибавилъ онъ по нѣкоторымъ справкамъ, что Галеотти теперь на веселомъ ужинѣ, но за нимъ тотчасъ пошлютъ. Остальные сію жь минуту явятся по приказанію Вашего Величества.

— И такъ, сказалъ Король, пойдемте въ новое жилище, назначенное намъ гостепрнимствомъ нашего братца. Мы знаемъ, что ето мѣсто крѣпкое и надѣемся, что будетъ безопасно.

— Замѣтили ли вы какихъ товарищей выбралъ Король Людовикъ? спросилъ тихо Хваетунъ Графа Кревкера, провожая Людовика по выходѣ изъ столовой.

— Разумѣется, приятель; что же ты скажешь объ этомъ?

— О! ничего, совершенно ничего. Я пойду съ тобою, Кревкеръ.

Шутъ, которому все было позволено, взялъ Кревкера за руку и пошелъ съ нимъ; между тѣмъ, какъ подъ крѣпкою стражею, но со всѣми наружными знаками уваженія, Графъ провожалъ Короля къ новому его жилищу.

КОНЕЦЪ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ.

 

 

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

МОСКВА.
Въ Типографіи Императорскаго Московскаго Театра, 1827 года.
У Содержателя А. Похорскаго.

Печатать позволяется

съ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска въ продажу, представлены были въ Цензурный Комитетъ одинъ екземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Народнаго Просвѣщенія, два екземпляра для Императорской Публичной Библіотеки и одинъ для Императорской Академіи Наукъ. Москва, 1826 года, Маія 3 дня. Сію рукопись разсматривалъ Екстра-Ординарный Профессоръ Надворный Совѣтникъ Дмитрій Перевощиковъ.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ОСЬМАЯ.
Неизвѣстность.

Сорокъ воиновъ, изъ коихъ половина держала обнаженныя сабли, а другая зазженные факелы, составляли свиту, или лучше сказать караулъ, ведущій Людовика XI изъ Неронскои Ратуши въ крѣпость; и при входѣ въ ето мрачное жилище, ему послышался голосъ, шепнувшій на ухо совѣтъ, надписанный Флорентинскимъ Поетомъ на вратахъ преисподней:

Съ надеждой здѣсь проститесь вѣчно!

Свѣтъ факеловъ былъ сильнѣе сіянія луны, которой лучи не имѣли уже такого блеска, какъ въ прошедшую ночь; красноватое пламя, ими изливаемое на ето древнее зданіе, казалось усиливало мрачный и грозный видъ башни Графа Герберта. Она была та самая, на которую Людовикъ наканунѣ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ неприятнымъ предчувствіемъ и въ которой теперь онъ осужденъ быль жить, терзаемый страхомъ насилій, коимъ могущій и неукротимый вассалъ его могъ предаться подъ сими безмолвными сводами, столь удобными для деспотизма.

Тягостныя чувствованія Короля еще усилились, когда, проходя дворомъ, онъ увидѣлъ два, или три трупа, наскоро прикрытые солдатскою епанчею; и безъ труда узналъ одежду стрѣлковъ своей Шотландской стражи. Отрядъ, охранявшій покои Королевскіе по словамъ Графа Кревкера, не согласился оставить своего мѣста; ето произвело ссору между ними и черными Фламандцами Герцога; и многіе изъ нихъ были убиты прежде, нежели Офицеры обѣихъ дружинъ успѣли возстановишь спокойствіе.

— Храбрые и вѣрные мои Шотландцы! вскричалъ Ічороль, видя ето печальное зрѣлище; еслибъ вамъ пришлось сражаться одинъ на одинъ, то ни Фландрія, ни Бургундія не могли бы выставить воиновъ, могущихъ вамъ сопротивляться.

— Конечно, сказалъ Рубецъ, шедшій за Королемъ; но Вашему Величеству не безъизвѣстно, что число превозмогаетъ храбрость. Не многіе могутъ вдругъ противостоятъ двумъ врагамъ. Я самъ не желалъ бы справляться съ тремя; развѣ долгъ потребуетъ, а тушъ ужь не до счета.

— Ты здѣсь, старый знакомецъ? сказалъ Король. Стало при мнѣ есть еще вѣрный подданный?

— И вѣрный слуга, какъ въ совѣтѣ, такъ и въ исполненіи обязанностей, лично относящихся къ высокой особѣ Вашей, сказалъ Оливье-Лань сладкимъ голосомъ.

— Мы всѣ вѣрны, сказалъ грубо Тристанъ Пустынникъ; вѣдь если Герцогъ погубитъ Васъ, то и намъ не дастъ пожить хотя бы мы и желали.

— Вотъ что называется хорошая порука вѣрности, сказалъ Хвастунъ, который какъ мы уже сказали, вмѣшался въ число провожатыхъ по праву слабоумнаго.

Между тѣмъ старый Сенешаль, наскоро призванный, силился повернуть тяжелый ключь въ замкѣ дверей етой старой готической темницы, которая, казалось, нехотя отпиралась; и принужденъ былъ призвать на помощь одного изъ стражей Кревкера. Когда ее отворили, то вошли шесть человѣкъ съ факелами и указали дорогу узкимъ и витымъ ходомъ, съ продѣланными по мѣстамъ въ стѣнѣ бойницами. Въ концѣ етаго хода была приличная ему лѣстница, составленная изъ большихъ камней, грубо обтесанныхъ и неровной величины. Она оканчивалась желѣзною дверью, которою они вошли въ такъ называемую большую залу башни, куда даже и днемъ едва проникалъ свѣтъ, ибо проходилъ отверстіями, которыя казались еще ужѣ отъ чрезмѣрной толщины стѣнъ и болѣе походили на трещины, нежели на окна. Безъ помощи Факеловъ въ ней тогда царствовала бы совершенная темнота. Двѣ или три летучія мыши, или зловѣщія птицы, пробужденныя етимъ непривычнымъ свѣтомъ, начали летать около огней и угрожали погасить ихъ; а Сенешаль между тѣмъ извинялся передъ Королемъ, что главные покои башни въ такомъ дурномъ положеніи. Онъ сослался на малое время, данное ему для приготовленій; прибавя, что етѣ комнаты точно были оставлены уже лѣтъ съ двадцать и даже, какъ слышно, рѣдко обитаемы со временъ Карла Простаго.

— Карла Простаго! повторилъ Людовикъ; о! теперь я знаю исторію етой башни. Здѣсь былъ онъ убитъ измѣною вѣроломнаго вассала своего Герберта, Графа Вермандуа: такъ повѣствуютъ паши лѣтописи. Я зналъ, что о Перонскомъ замкѣ есть преданіе, котораго не помнилъ подробно. Такъ здѣсь одинъ изъ предшественниковъ моихъ былъ убитъ!

— Нѣтъ, Государь, не совсѣмъ здѣсь, сказалъ старый Сенешаль, подходя съ поспѣшностію чичероне, радующагося случаю разсказать исторію рѣдкостей, которыя показываетъ; — немного подалѣ, въ кабинетѣ имѣющемъ сообщеніе со спальнею Вашего Величества.

Онъ поспѣшно отворилъ въ другомъ концѣ комнаты дверь, ведущую въ небольшую спальню, какія обыкновенно бывали въ етѣхъ старыхъ зданіяхъ; но ето самое дѣлало ее покойнѣе большой залы, чрезъ которуто они прошли. Тамъ наскоро были сдѣланы никоторыя приготовленія для приема Короля. Закрывши стѣны обоями, разложили огонь.

Въ каминѣ, весьма давно не топленномъ и бросили на полъ два тюфяка для тѣхъ, которые по обыкновенію должны были ночевать въ Королевской, комнатѣ,.

— Я велю въ передней постлать постели для прочихъ людей Вашей свиты, Государь, сказалъ старый Сенешаль; прошу извиненія у Вашего Величества: мнѣ было такъ мало времени распорядиться; теперь, если угодно Вашему Величеству пройти въ маленькую дверь, прикрытую обоями, то увидите кабинетъ, пробитый въ стѣнѣ, гдѣ Карлъ лишился жизни. Тайный ходъ ведетъ въ нижнее жилье, откуда вошли люди, на которыхъ возложено было ето убійство. Какъ я полагаю зрѣніе Вашего Величества лучше моего, то Вы изволите еще примѣтить кровавыя пятна на полу, хотя ето произшествіе случилось за пятьсотъ лѣтъ. Говоря такимъ образомъ, онъ старался отворить эту дворъ.

— Погоди, старикъ, сказалъ Король, удерживая его за руку, погоди еще немного. Можетъ быть тебѣ придется разсказывать исторію поновѣе и посвѣжѣе показывать кровавыя пятна. Какъ вы думаете, Графъ Кревкеръ?

— Я могу только сказать Вамъ, Государь, отвѣчалъ Графъ, что ети покои въ распоряженіи Вашего Величества, какъ и тѣ, которые вы занимаете въ своемъ замкѣ Плесси, а внѣшняя стража поручена Кревкеру: ето имя никогда не было осквернено подозрѣніемъ въ измѣнѣ, или убійствѣ.

— Но потаенный ходъ, о которомъ говоритъ етотъ старикъ, ходъ въ кабинетъ? сказалъ Людовикъ шопотомъ и съ безпокойнымъ видомъ, одною рукою сжавъ руку Кревкера, а другою указывая ему на дверь етой комнатки.

— Ето какой-нибудь бредъ Мориса, сказалъ Кревкеръ, старинное и вздорное преданіе етаго замка; но я удостовѣрюсь.

Онъ хотѣлъ отворить дверь, но Людовикъ, удерживая, сказалъ ему: — Нѣтъ, Кревкеръ, нѣтъ, честь ваша для меня достаточное обезпеченіе. Но что хочетъ сдѣлать со мною вашъ Герцогъ? Онъ не можетъ надѣяться долго держать меня плѣнникомъ, и… словомъ, Кревкеръ, скажите; что вы объ етомъ думаете?

— Государь, отвѣчалъ Графъ, Ваше Величество сами можете судишь, какимъ негодованіемъ должно исполнить Герцога Бургундскаго ужасное убійство его союзника и близкаго родственника; и вы одни можете знать по какому праву почитаетъ онъ виновниковъ етаго преступленія наученными посланными Вашего Величества. Но благородство души моего Государя, дѣлаетъ его неспособнымъ дѣйствовать тайно, даже въ самомъ сильномъ гнѣвѣ. Все, что бы онъ ни исполнилъ, исполнитъ явно, въ глазахъ обоихъ народовъ. И я долженъ прибавить, что всѣ его совѣтники, можетъ быть кромѣ одного, пожелаютъ, чтобъ въ етомъ случаѣ поступилъ онъ умѣренно, великодушно и справедливо.

— Ахъ! Кревкеръ, сказалъ Людовикъ, взявъ Графа за руку, какъ бы тревожимый тягостнымъ воспоминаніемъ, какъ счастливъ Государь, имѣющій совѣтниковъ, способныхъ удерживать его гнѣвъ и страсти! Имена ихъ будутъ написаны золотыми словами въ лѣтописяхъ его царствованія. Благородный Кревкеръ, почто я лишенъ былъ счастія имѣть при себѣ человѣка, подобнаго тебѣ!

— Тогда, сказалъ Хвастунъ, первымъ стараніемъ Вашего Величества было бы поскорѣй отъ него избавиться.

— А! а! Господинъ мудрецъ, ты здѣсь? сказалъ Людовикъ, оборачиваясь и тотчасъ покидая чувствительный тонъ, которымъ говорилъ съ Кревкеромъ и показывая нѣчто, почти похожее на веселость; такъ ты до сихъ поръ шелъ за нами?

— Молчи, дуракъ, сказалъ Графъ Кревкеръ, ты даешь слишкомъ много воли своему языку.

— Пусть его говоритъ, сказалъ Король: всего смѣшнѣе и достойнѣе насмѣшекъ глупости тѣхъ, которые не должны бы ихъ дѣлать. На, справедливый другъ мой, возми этотъ кошелекъ съ золотомъ, и вмѣстѣ прими совѣтъ не быть никогда столь глупымъ, чтобы считать себя умнѣе другихъ. Теперь сдѣлай мнѣ одолженіе: узнай гдѣ мой Астрологъ Марцій Галеотти и не медленно пришли его сюда:

— Извольте, Государь, отвѣчалъ тутъ, я увѣренъ, что найду его у Іоанна Доплетбура; вѣдь философы не хуже шутовъ знаютъ, гдѣ продается лучшее вино.

— Я надѣюсь, Графъ, сказалъ Людовикъ что вы прикажете вашимъ стражамъ пропустишь етаго ученаго мужа.

— Ничто не препятствуетъ ему войти, Государь, отвѣчалъ Креиксру, но я съ сожалѣніемъ долженъ присовокупишь, что полученныя мною наставленія запрещаютъ кому бы то ни было выходъ изъ покоевъ Вашихъ. Желаю Вашему Величеству покойной мочи, продолжалъ онъ, и пойду похлопочу, чтобы спутникамъ Вашимъ было по лучше въ прихожей.

— Не безпокойтесь, Господинъ Графъ, сказалъ Король, они привыкли къ суровой жизни; и правду вамъ сказать, мнѣ только хочется повидаться съ Галеотти, а впрочемъ я въ ету ночь желалъ бы имѣть внѣшнихъ сношеній еще менѣе, чѣмъ позволяютъ ваши наставленія.

— Въ нихъ приказано, отвѣчалъ Кревкеръ, оставить Вашему Величеству спокойное владѣніе етими покоями. Таковы повелѣнія моего Государя.

— Вашъ Государь, Графъ Кревкеръ, сказалъ Людовикъ, котораго бы я могъ назвать и своимъ, очень милостивъ. Мое Королевство немного стѣснено теперь, ибо состоитъ изъ спальни и прихожей; по оно еще довольно велико для остающихся у меня подданныхъ.

Графъ Кревкеръ простился съ Королемъ и вскорѣ. Людовикъ услышалъ какъ ставятъ часовыхъ, какъ Офицеры раздаютъ пароль и какъ смѣняются караулы. Наконецъ послѣдовало молчаніе, прерываемое только глухимъ ропотомъ мутной и глубокой Соммы, омывающей стѣны замка.

— Ступайте въ прихожую, Господа, сказалъ Людовикъ Оливье и Тристану, но не засыпайте и будьте готовы къ исполненію моихъ приказаній: намъ еще предстоитъ работа въ эту ночь и работа важная.

Тристанъ и Оливье воротились въ прихожую, въ которой Рубецъ оставался съ двумя служителями придворнаго судьи. Они развели большой огонь, который вмѣстѣ освѣщалъ и нагрѣвалъ комнату; и завернувшись въ плащи, лежали на полу въ разныхъ положеніяхъ, показывающихъ безпокойство и упадокъ духа. Тристанъ и Оливье сочли за лучшее послѣдовать ихъ примѣру, и какъ никогда не были слишкомъ дружны во дни счастія, то ни тотъ, ни другой не хотѣли ввѣриться другъ другу при семъ странномъ и внезапномъ переворотѣ судьбы. И потому все общество было погружено въ безмолвіе и уныніе.

Между тѣмъ Государь ихъ наединѣ терзался муками. То ходилъ неравными шагами, то останавливался сложа руки: словомъ, предавался волненію, котораго никто лучше его не умѣлъ скрывать при всѣхъ. Наконецъ, ставъ передъ маленькою дверью, означенною старымъ Морнеемъ и ведущею къ мѣсту, на которомъ убитъ одинъ изъ его предшественниковъ, онъ началъ ломать руки и свободно выражать свои чувства въ слѣдующемъ монологѣ, который прерывалъ нѣсколько разъ.

— Карлъ Простой! Карлъ Простой! Какое же прозваніе потомство дастъ Людовику XI, котораго кровь вѣроятно вскорѣ освѣжитъ слѣды твоей крови? Людовикъ Безумный, Людовикъ Глупый, Людовикъ Самонадѣянный? Етѣ названія слишкомъ слабы и не выражаютъ чрезмѣрнаго моею сумасбродства. Думать, что ети сорванцы Литтихцы, которымъ мятежъ столько же нуженъ, какъ и насущный хлѣбъ, останутся на минуту въ покоѣ! Полагать, что неукротимый Вепрь Арденскій на мигъ сойдетъ съ своего пути насилія и кровожаднаго звѣрства! Воображать, что Карла Бургундскаго убѣдитъ языкъ разсудка и мудрости, не испытавъ силы моихъ нравоученіи надъ дикимъ быкомъ! О! я глупецъ, совершенный глупецъ! Но извергъ Галеотти не уйдетъ отъ меня: онъ управлялъ всѣмъ етимъ и то же можно сказать о подломъ и негодномъ Ла-Балю. Если когда-нибудь избавлюсь отъ етой опасности, то сорву съ него Кардинальскую шапку, хотя бы вмѣстѣ съ.головною кожей. Но другой измѣнникъ въ моихъ рукахъ) я еще имѣю довольно власти, владѣю еще достаточнымъ владѣніемъ для наказанія шарлатана, обманщика, емпирика, лживаго астролога, которой обманулъ меня и повергъ въ плѣнъ!— Соединеніе созвѣздій! Какое соединеніе! Онъ наговорилъ мнѣ пустяковъ, а я увѣрилъ себя, что его понимаю! Нѣтъ нужды! Мы тотчасъ увидимъ, что въ самомъ дѣлѣ предсказало ето соединеніе.

При сихъ словахъ Король отворилъ дверь своей комнаты и кликнулъ Рубца.

— Храбрый молодецъ, сказалъ онъ ему, ты мнѣ служилъ долго и мало былъ отличенъ. Я теперь здѣсь въ такомъ положеніе въ которомъ передъ глазами и смерть и жизнь, и мнѣ не хотѣлось бы умереть, не заплативъ по оставленной угодниками возможности долговъ признательности и покинувъ друга безъ награды, врага безъ наказанія. А я долженъ наградить друга, то есть тебя; и наказать врага, то есть изверга, гнуснаго измѣнника, Галеотти, который своими обманами и благовидною ложью предалъ меня власти смертельнаго врага моего, столь же вѣрно имѣя въ виду мою погибель, какъ мясникъ, ведущій ягненка на бойню!

— Я вызову его на бой, отвѣчалъ Рубецъ. Герцогъ Бургундскій любитъ храбрыхъ людей и вѣрно не откажетъ намъ отвести приличное мѣсто; а если Ваше Величество еще поживете и будете пользоваться хоть малою свободою, то увидите, какъ я отмщу за Васъ этому философу, сколько Вамъ будетъ угодно.

— Мнѣ извѣстна твоя храбрость и усердіе къ моей службѣ; но етотъ измѣнникъ отлично владѣетъ оружіемъ, а мнѣ не хотѣлось бы подвергать твоей жизни.

— Не во гнѣвъ Вашему Величеству, я, Государь, не былъ бы храбрымъ, если бъ колебался подраться съ человѣкомъ страшнѣе его. Право, забавно будетъ, если я, не умѣющій ни читать, ни писать, испугаюсь большаго увальня, который сочти ни чѣмъ больше не занимался!

— Нужды нѣтъ: намъ не угодно, чтобъ ты подвергалъ свою жизнь, Рубецъ. Этотъ измѣнникъ придетъ сюда по нашему повелѣнію; тебѣ должно только подойти къ нему и поразишь подъ пятое ребро, Понимаешь?

— Разумѣется, Государь, но позвольте доложить Вашему Величеству, что я вовсе не привыкъ къ етѣмъ упражненіямъ. Я не могу убить собаки иначе, какъ въ пылу сраженія, преслѣдованія, или вызова.

— Какъ! Надѣюсь, что ты не похвастаешься чувствительнымъ сердцемъ; мнѣ докладывали, что ты всегда первый идешь на приступъ, и пользуешься выгодами, которыя взятіе города можетъ доставить желѣзнымъ, сердцамъ и безпощаднымъ рукамъ?

— Съ мечемъ въ рукахъ, Государь, я никогда но боялся Вашихъ враговъ и не щадилъ ихъ. Приступъ не шутка; тамъ подвергаешься опасностямъ, которыя горячатъ кровь; а потомъ ей надобно простывать нѣсколько часовъ: вотъ что я называю законнымъ оправданіемъ грабежа. Помилуй Господи насъ бѣдныхъ солдатъ; опасность намъ кружитъ головы, а побѣда еще больше. Но предложеніе Вашего Величества не по моей дорогѣ, хотя признаться она довольно широка. Если же Астрологъ виновенъ въ измѣнѣ, пусть онъ умретъ смертію измѣнника; мнѣ до него нѣтъ никакого дѣла. Въ прихожей Вашего Величества придворной судья и двое его служителей; такая подѣлка имъ приличнѣе, нежели Шотландскому дворянину, имѣющему воинское званіе.

— Кажется ты правъ, Рубецъ; но по крайней мѣрѣ твой долгъ обезопасишь исполненіе справедливаго моего приговора и смотрѣть, чтобъ не было ему ни какой помѣхи.

— Я защищу двери противъ цѣлой Поронны, Государь. Ваше Величество не должны, сомнѣваться въ моей вѣрности на счетъ всего, что сообразно съ моею совѣстію; и могу васъ увѣрить, что она довольно снизходительна къ собственной моей выгодѣ и службѣ Вашего Величества; я скорѣе проглотилъ бы рукоять моего кинжала, нежели сдѣлалъ для другаго иныя вещи, которыя дѣлалъ для васъ,

— Полно объ етомъ и послушай: когда, Галеотти войдетъ и дверь затворится, стань подлѣ нея на караулѣ, съ саблей въ рукахъ и не впускай никого. Вотъ все, чего я отъ тебя требую. Воротясь въ прихожую и кликни ко мнѣ придворнаго судью.

Рубецъ вышелъ и немного спустя Тристанъ пустынникъ, вошелъ въ комнату къ Королю.

— Ну, кумъ! сказалъ ему Король, что ты думаешь о нашемъ положеніи?

— Что мы похожи на приговоренныхъ къ смерти, отвѣчалъ придворный судья, если Герцогъ не пришлетъ намъ отсрочки..

— Пришлетъ, или нѣтъ, но тотъ, кто завлекъ насъ въ сигу сѣть, долженъ отправиться впередъ квартирмейстеромъ, готовить намъ мѣста на томъ свѣтѣ, сказалъ Король съ мрачною и звѣрскою улыбкою. Тристанъ, ты исполнялъ не разъ приговоры правосудія; по пословицѣ — конецъ вѣнчаетъ дѣло. Ты долженъ послужить мнѣ до конца.

— Мнѣ то и надобно, Государь: если я не мастеръ говорить, то по крайней мѣрѣ умѣю быть благодарнымъ и пока живъ буду считать слово Вашего Величества приговоромъ столь же непремѣннымъ, требующимъ столь же точнаго исполненія, какъ если бы Вы сидѣли на своемъ престолѣ. Я исполню свою должность въ етѣхъ стѣнахъ и во всякомъ другомъ мѣстѣ; послѣ пусть дѣлаютъ со мною, что хотятъ, мнѣ мало нужды.

— Я етаго и ожидалъ отъ тебя, любезны и кумъ; по есть ли. у тебя добрые помощники? Злодѣи человѣкъ здоровый; онъ вѣрно изо всей мочи будетъ призывать на помощь. Шотландецъ станетъ только охранять дверь; и счастье, что я могъ склонить его къ етому ласками и лестью. Оливье способенъ только лгать, льстить и подавать опасные совѣты; и право мнѣ больше вѣрится, что когда нибудь ему самому надѣнутъ веревку на шею, а не поручатъ накидывать ее на другаго. Имѣешь ли ты людей и средства для хорошей и скорой работы?

— Со мною Труазетель и Петитандре, люди столь искусные въ своемъ ремеслѣ, что изъ трехъ человѣкъ они повѣсятъ одного такъ, что двое остальныхъ и не примѣтятъ, а мы съ ними рѣшились жить и умереть съ Вашимъ Величествомъ, зная, что если Васъ не станетъ, то и намъ останется жить не болѣе того времени, какое мы даемъ своимъ колодникамъ. Но кто долженъ теперь пройти черезъ наши руки? А хочу быть увѣренъ въ своей работѣ; а то, какъ Ваше Величество иногда изволите напоминать, мнѣ изрѣдка случалось ошибаться и вмѣсто преступника казнить какого-нибудь честнаго поселянина, не оскорблявшаго Ваше Величество.

— Правда. Узнай же, Тристанъ, что осужденный — Марцій Галеотти. Кажется, ето тебя изумляетъ, но я говорю сущую истину. Этотъ измѣнникъ ложными своими предсказаніями подбилъ меня ѣхать сюда, потому что хотѣлъ предать въ руки Герцогу Бургундскому безъ защиты.

— Но не безъ мести, вскричалъ Тристанъ; пусть будетъ ето послѣднимъ дѣяніемъ моимъ, но я вопьюсь въ него подобно издыхающей осѣ, хотя бы меня раздавили черезъ минуту.

— Я знаю твою вѣрность, сказала. Король, и то, одно подобно всѣмъ добрымъ людямъ, ты любишь исполнять свою должность; ибо, но словамъ ученыхъ, добродѣтель въ самой себѣ находитъ награду. Но ступай, приготовляй жрецовъ: жертва близко.

— Вашему Величеству угодно при себѣ совершишь жертвоприношеніе? спросилъ Тристанъ.

Людовикъ не принялъ етаго предложенія» но поручилъ придворному судьѣ все приготовить къ точному исполненію его приказаній въ ту минуту, когда Астрологъ выйдетъ изъ его спальни: — Ибо я хочу еще разъ видѣть етаго изверга, сказалъ Король;хотя посмотрю, какъ предстанетъ онъ передъ Государя, котораго завлекъ въ сѣти. Я желалъ бы видѣть, какъ страхъ смерти прогонитъ румянецъ съ полныхъ щекъ его и помрачитъ глаза, которые смотрѣли такъ привѣтливо, когда онъ предавалъ меня. О!’ для чего не въ моей власти тотъ, чьи совѣты подкрѣпили его предсказанія! Но если избѣгну етой опасности, берегите свою багряницу, Господинъ Кардиналъ! Самъ Римъ не въ силахъ будетъ спасти васъ. Ну чтожь? Чего ты дожидаешься? ступай готовить своихъ прислужниковъ. Измѣнникъ можетъ быть тотчасъ явится. Дай Богъ, чтобъ онъ не догадался! Очень больно будетъ, если онъ не придетъ. Да ступай же, Тристанъ; ты никогда не былъ такъ мѣшкотенъ въ отправленіи своей должности.

— Напротивъ, Государь; Ваше Величество обыкновенно говаривали, что я работаю слишкомъ поспѣшно; не понимаю воли Вашей и одного человѣка принимаю за другаго. Такъ мнѣ хотѣлось бы, чтобъ Ваше Величество опредѣлили знакъ, по которому я могъ бы узнать при выходѣ Галеотти, что воля Ваша непремѣнна; ибо вы раза два, или три, перемѣняли свое рѣшеніе и укоряли меня въ поспѣшности.

— Недовѣрчивое созданіе! говорятъ тебѣ, что намѣреніе мое непреложно. Впрочемъ, чтобы кончить emu толки, замѣчай, что я скажу етому негодяю, разставаясь съ нимъ. Если скажу: Есть Богъ надъ нами, принимайся за дѣло. Если же я напротивъ ему скажу: Иди съ миромъ, ето будетъ знакъ, что я перемѣнилъ намѣреніе.

— Я думаю, что изо всего нашего званія у меня самая тупая голова, Государь; позвольте повторить. Если вы ему скажете, чтобъ шелъ съ миромъ, ето будетъ знакъ, что я долженъ приниматься за работу; если же…

— Да нѣтъ, глупецъ, нѣтъ; тогда ты ни чего не долженъ дѣлать; но если я ему скажу: Есть Богъ надъ нами, ты долженъ сблизить его голову на два, или на три фута, съ планетами, которыя онъ такъ хорошо знаетъ.

— Право не знаю, будутъ ли у насъ здѣсь къ этому средства.

— Ну! если не можешь приблизить его головы, такъ отдали се. Дѣло не въ средствахъ.

— А тѣло куда жь мы дѣнемъ?

— Размыслимъ хорошенько. Окна въ прихожей очень узки, но ето довольно широко. Ты бросишь его въ Сомму, съ записочкой на груди: — Пропустите Королевское правосудіе.— Герцогскіе чиновники могутъ его вытащить, если имъ угодно.

Придворный судья вышелъ изъ комнаты Людовика и отозвалъ двухъ своихъ помощниковъ въ уголокъ прихожей для совѣщанія. Труазетель приткнулъ къ стѣнѣ факелъ и они стали разговаривать потихоньку, хотя ихъ не могъ подслушать ни Оливье, по видимому погруженный въ совершенное отчаяніе, ни Рубецъ, крѣпко спавшій.

— Товарищи, сказалъ Тристанъ двумъ своимъ сообщникамъ, бы можетъ быть воображали, что наше званіе кончилось, и что вмѣсто исполненія нашей должности надъ другими, вѣроятнѣе намъ самимъ достанется играть роль осужденныхъ; но ободритесь, друзья мои, милосердый Король нашъ еще доставляетъ намъ благородный случай блеснуть своими дарованіями, и теперь мы должны хорошенько ими воспользоваться, если желаемъ жить въ Исторіи.

— Я угадываю въ чемъ дѣло, сказалъ Труазетель, нашъ Король похожъ на древнихъ Кесарей Римскихъ, которые будучи въ крайности и говоря по нашему у самой лѣстницы, избирали изъ служителей своего правосудія человѣка испытаннаго, чтобы избавиться безуспѣшныхъ покушеній неопытной руки на священную свою особу. Ето обыкновеніе было хорошо для язычниковъ; но я какъ добрый Католикъ, не рѣшусь поднять руку на Христіаннѣйшаго Короля.

— Ты слишкомъ застѣнчивъ, товарищъ, сказалъ Петитандре. Если Король прикажетъ казнишь самаго себя, то кажется мы не можемъ отговариваться отъ етой работы. Кто живетъ въ Римѣ, долженъ слушаться Папы. Служители придворнаго судьи должны исполнять повелѣнія своего начальника, а начальникъ ихъ повелѣнія Короля.

— Молчать, негодные! сказалъ Тристанъ: теперь дѣло идетъ не о Королевской особѣ; а объ язычникѣ, Магометанскомъ колдунѣ, Марціѣ Галеотти.

— Галеотти, сказалъ Петитандре; нѣтъ ничего естественнѣе. Всѣ знакомые мнѣ шарлатаны, фокусники, плясавшіе во время своей жизни по натянутой веревкѣ, обыкновенно оканчивали послѣднимъ скачкомъ на кончикѣ висящей веревки.— Тшикъ!

— Мнѣ жаль одного, сказалъ Труазетель, поднявъ глаза къ небу, что ета бѣдная тварь умретъ безъ покаянія.

— Вотъ еще! сказалъ Тристанъ, онъ еретикъ, чернокнижникъ; никакое отпущеніе не спасетъ его. Впрочемъ, ты на ето человѣкъ смышленный, Труазетель, и если захочешь, можешь нѣсколько помочь ему. Но всего важнѣе то, господа, что вы кажется должны будете работать кинжалами: вѣдь у насъ нѣтъ здѣсь орудій вашего званія.

— Боже сохрани, если Королевскія приказанія когда нибудь застанутъ меня въ расплохъ, возразилъ Труазетель. Я всегда ношу на себѣ веревку Св. Франциска: она четыре раза обвита вокругъ меня и на концѣ приготовлена прекраснѣйшая петля.

— А я, сказалъ Петитандре, всегда ношу въ карманѣ доброй блокъ и большой винтъ, чтобы имѣть возможность безпрепятственно отправлять свою должность, если бы мы случились въ такомъ мѣстѣ, гдѣ бы деревья были рѣдки, или вѣтви ихъ очень высоки.

— Вотъ ето хорошо, сказалъ придворный судья, вамъ стоитъ только прикрѣпить блокъ къ этому бревну надъ дверью, а потомъ пропустить туда веревку. Когда Галеотти выйдетъ изъ комнаты Короля, вы искусно приладите ее на его шею, пока я займу его разговорами, а потомъ…

— А потомъ мы вздернемъ веревку, продолжалъ Петитандре; и шшикъ! нашъ Acтрологъ будетъ на небѣ, то есть не будетъ доставать ногами до земли.

— Но, сказалъ Труазетель, взглянувъ на каминъ, развѣ ети господа не поучатся нашему ремеслу, помогая намъ не много?

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Тристанъ: цырюльникъ мастеръ только выдумывать зло, а исполненіе его предоставляетъ другимъ;. Шотландецъ же будетъ стеречь дверь пока мы займемся дѣломъ, для участія въ которомъ у него не достаетъ ни ума, ни ловкости. Каждый занимайся своимъ ремесломъ.

Съ дѣятельностію и нѣкоторымъ родомъ удовольствія, которыя заставляли ихъ забывать о собственномъ сомнительномъ положеніи, достойные исполнители приказаній придворнаго судьи приготовили свой блокъ и веревку, для исполненія приговора, изреченнаго Астрологу плѣннымъ Королемъ, радуясь что послѣдній подвигъ ихъ такъ соотвѣтствуетъ всей жизни. Тристанъ Пустынникъ смотрѣлъ на ихъ приготовленія съ до, вольнымъ видомъ; Оливье вовсе ими не занимался, а Людвигъ Леслей, пробужденный шумными ихъ сборами, подумалъ, что oui заняты дѣломъ, нимало не относящимся къ его должности и за которое онъ ни подъ какимъ видомъ не можетъ отвѣчать,

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ.
Взаимные упреки.

Повинуясь приказанію, или скорѣе просьбѣ Людовика, ибо не смотря на свой санъ Людовикъ находился въ такомъ положеніи, въ которомъ могъ только просить; Хвастунъ отправился искать Марція Галеотти и ето порученіе не слишкомъ затруднило его. Онъ пошелъ прямо въ лучшую Пероннскую гостинницу, которую зналъ очень коротко, будучи ревностнымъ ея посѣтителемъ, ибо рѣшительно любилъ напитокъ, равняющій головы другихъ съ его головою.

Онъ нашелъ Астролога сидящимъ въ углу общей залы и разговаривающимъ съ женщиною, которой одежда имѣла въ себѣ нѣчто Мавританское, или Азіатское.

Увидя Хвастуна, она встала, какъ бы собираясь уйти и сказала Астрологу:— Вы можете быть совершенно увѣрены въ справедливости етѣхъ извѣстій. Потомъ скрылась въ толпѣ посѣтителей, сидящихъ вокругъ разныхъ столовъ.

— Братъ Философъ, сказалъ тутъ приближаясь, Небо не успѣетъ смѣнить одного часоваго и тотчасъ посылаетъ другаго занять его мѣсто. Съ тобою разсталась безмозглая голова, а моя, почти такая же, пришла звать тебя въ покои къ Людовику Французскому.

— И онъ тебя выбралъ посланникомъ? сказалъ Галеотти, устремивъ на него проницательные взоры и тотчасъ узнавъ должность, занимаемую при дворѣ Хвастуномъ, хотя мы уже замѣтили, что наружность сего послѣдняго была не совсѣмъ шутовская.

— Точно; и но во гнѣвъ твоей учености, когда Власть посылаетъ Глупость отыскивать Мудрость, то вѣрно желаетъ узнать чиста ли совѣсть у того, кого отыскиваютъ.

— А если я откажусь идти за такимъ посланникомъ и въ такое время?

— Тогда мы разочтемъ свои силы и воспользуемся ими, сказалъ Хвастунъ. У меня за дверью дюжина здоровыхъ Бургундскихъ солдатъ, которыхъ Кревкеръ за этимъ отрядилъ со мною. Не худо извѣстить тебя, что мы съ другомъ моимъ Карломъ Бургундскимъ ни чуть не отнимали у брата Людовика короны, которую онъ съ проста сунулъ намъ въ руки^, мы только се нѣсколько по обкроили. Но хотя она стала тоньше и легче, а все изъ чистаго золота. Короче, Людовикъ еще полный властелинъ своихъ спутниковъ, не исключая тебя, и Христіаннѣйшій Король большихъ покоевъ Гербертовой башни въ замкѣ Пероннскомъ, куда ты, какъ вѣрный подданный, тотчасъ долженъ явиться.

— Я иду за вами, сударь, отвѣчалъ Галеотти, видя, можетъ быть, что нѣтъ средства отдѣлаться, и послѣдовалъ за Хвастуномъ.

— И хорошо дѣлаешь, сказалъ ему тутъ дорогой; мы обходимся съ братомъ Людовикомъ, какъ съ голоднымъ старымъ львомъ въ клѣткѣ. Изрѣдка бросаемъ ему теленка для занятія старымъ челюстямъ.

— Пе хотите ли вы сказать, что Людовику угодно подвергнуть меня какому нибудь истязанію? спросилъ Галеотти.

— Ты ето можешь зать лучше меня, отвѣчалъ шутъ, хоть ночь и темна, я увѣренъ, что ты все видишь звѣзды, а я ничего не знаю. Только матушка мнѣ часто говаривала, что надобно бережно подходить къ старой крысѣ, попавшейся въ западню, потому что она никогда не бываетъ такъ готова кусаться.

Астрологъ пересталъ разспрашивать; но Хвастунъ, по обыкновенію своей братьи, продолжалъ отпускать ему насмѣшки, перемѣшанныя съ истиною, до самаго прибытія ихъ къ воротамъ замка. Тутъ онъ оставилъ Философа караульнымъ, которые провели его отъ притина до притина къ башнѣ Герберта.

Слова шута не пропали для Галеотти; онъ замѣтилъ нѣчто, по видимому подтверждающее его подозрѣнія, во взорахъ Тристана и въ мрачномъ, молчаливомъ и зловѣщемъ видѣ, съ которымъ провожалъ онъ его въ комнату Короля. Астрологъ произходящее на землѣ наблюдалъ съ такимъ же вниманіемъ, какъ и свѣтила небесныя, и блокъ не укрылся отъ проницательныхъ взоровъ его. Еще качающаяся веревка показала ему, что етѣ приготовленія были сдѣланы наскоро и окончены только въ минуту его прихода. Онъ угадалъ опасность, ему угрожающую, призвалъ на помощь для отдаленія оной все свое искуство, и рѣшился въ случаѣ неудачи дорого продать жизнь свою всякому, кто бы сталъ нападать на нее.

Принявъ ето намѣреніе и соотвѣтствующій оному видъ и походку, Астрологъ вошелъ въ Королевскую комнату, по видимому ни мало не заботясь о худомъ исполненіи своихъ предсказаній и не страшась гнѣва Государя и послѣдствій онаго,

— Всѣ свѣтила да благоприятствуютъ Вашему Величеству, сказалъ Галеотти, поклонившись Королю почти по Восточному, и ни одно созвѣздіе да не изливаетъ зловредныхъ силъ своихъ на священную особу Вашу.

— Кажется, сказалъ Король, что взглянувъ на ету комнату, видя гдѣ она и кѣмъ охраняется, ваша мудрость сознается, что благоприятствовавшія мнѣ свѣтила солгали; а враждебныя созвѣздія не могли сдѣлать болѣе вреда… Не стыдно ли тебѣ, Марціи, видѣть меня здѣсь плѣнникомъ послѣ всѣхъ увѣреній, которыя заставили меня сюда ѣхать?

— А не стыдно ли Вамъ самимъ, Государь, Вамъ, сдѣлавшимъ столь быстрые успѣхи въ наукѣ, одареннымъ столь скорымъ понятіемъ, столь постояннымъ прилѣжаніемъ, упадать духомъ при первомъ оборотѣ счастія, подобно трусу, устрашенному первымъ звукомъ оружія? Но предполагая иль вы возвысишься до тѣхъ таинствъ, которыя ставятъ человѣка превыше страстей, бѣдствіи и горестей житейскихъ, до тѣхъ преимуществъ, которыя можно приобрѣсть только превзойдя твердостію древнихъ стоиковъ? Первый ударъ бѣдствія можетъ ли низложишь Васъ? Забыли ли вы о славной наградѣ, къ которой стремились? Неужьли оставляете поприще, страшась вымышленныхъ несчастій, подобно робкому коню, испуганному тѣнями?

— Вымышленныхъ несчастій! вскричалъ Король съ гнѣвомъ. Прямой ты язычникъ! Развѣ ета башня вымышленная? Развѣ оружія стражей гнуснаго врага моего, Герцога Бургундскаго, тѣ оружія, которыхъ стукъ ты могъ слышать у дверей, развѣ онѣ тѣни? Какія же настоящія несчастія, измѣнникъ, если не потеря свободы, короны и ожиданіе смерти?

— Незнаніе, сынъ мой, отвѣчалъ Философъ очень твердо, незнаніе и предразсудки — вотъ однѣ истинныя несчастія. Вѣрь мнѣ: Король въ полнотѣ своей власти, но погруженный въ незнаніе и ослѣпленный предразсудками, менѣе свободенъ, чѣмъ мудрецъ въ темницѣ, отягченный цѣпями вещественными. Мнѣ должно вести тебя къ етому истинному блаженству, тебѣ — внимать моимъ наставленіямъ.

— Такъ къ етой-то философической свободѣ ты думалъ привесть меня своими уроками? сказалъ Король съ неудовольствіемъ. Желалъ бы я въ Плесси слышать отъ тебя, что ето новое владѣніе, которое ты мнѣ обѣщалъ такъ щедро, есть власть надъ моими страстьми; что успѣхъ, въ которомъ ты увѣрялъ меня, относится къ успѣхамъ моимъ въ философіи, и что я могу сравняться мудростію и познаніями съ шарлатаномъ, съ Италіанскимъ бродягой, заплатя за ето бездѣлкою: потерею лучшей короны изо всего Христіанства и заточеніемъ въ Пероннской темницѣ. Поди вонъ, но не думай избѣжать заслуженнаго наказанія. Есть Богъ надъ нами.

— Я не могу оставить Васъ на произволъ судьбѣ, Государь, не оправдавши въ глазахъ Вашихъ, какъ бы грозно они ни взирали на меня, етой славы, перла, помрачающаго блескомъ всѣ каменья, украшающіе вашъ вѣнецъ; той славы, которой вселенная будетъ еще удивляться чрезъ множество вѣковъ, когда весь родъ Капета превратится въ прахъ, забытый въ подземельяхъ Сен-Денисскаго Аббатства.

— Ну, говори! Твое безстыдство не перемѣнитъ ни мнѣнія, ни намѣренія моего. Можетъ быть я произношу послѣдній приговоръ, какъ Король; но не осужу тебя, не выслушавъ. Говори же; но всего лучше тебѣ признаться въ истинѣ. Признайся, что я былъ обманутъ, а ты обманщикъ; что мнимая наука твоя есть мошенничество, и что планеты, блистающія надъ глазами нашими, столько же вліянія имѣютъ на судьбу нашу, сколько изображеніе ихъ, отраженное въ волнахъ рѣки, можетъ измѣнишь теченіе оной.

— Но какъ можете вы знать таинственное вліяніе сихъ священныхъ свѣтилъ? Вы полагаете, что онѣ не могутъ измѣнить теченія воды? Стало вамъ неизвѣстно даже и то, что луна, слабѣйшая изъ всѣхъ планетъ, ибо она ближайшая къ бѣдной землѣ нашей, управляетъ не простыми ручейками, подобными Соммѣ, но водами обширнаго Океана, котораго приливъ и отливъ слѣдуютъ за различными ея перемѣнами, какъ рабъ повинуется малѣйшему знаку Султанши. Теперь, Людовикъ Валуа, отвѣчай въ свою очередь на мою притчу. Признайся, не подобенъ ли ты безразсудному пловцу, который негодуешь на кормчаго за то, что сей послѣдній не можетъ ввести его въ пристань, не противоборствуя иногда неблагоприятному вѣтру и теченіямъ? Я могъ назначить meбѣ по вѣроятности счастливое окончаніе твоего предпріятія; по одно Привидѣніе имѣло власть привести тебя къ цѣли, а если ему угодно вести тебя путемъ шароховатымъ и опаснымъ, въ моей ли волѣ было улучшить его и сдѣлать безопаснѣе? Куда дѣвалась та мудрость, съ которою ты признавалъ вчера, что пути судьбы часто намъ полезны, даже будучи противны нашимъ желаніямъ?

— Помню, и ты напоминаешь мнѣ одно изъ ложныхъ твоихъ предсказаній. Ты предвѣщалъ, что поѣздка молодаго Шотландца кончится со славою и выгодою для меня. Ты знаешь, какъ она кончилась. Ничто въ свѣтѣ не могло повредить мнѣ болѣе окончанія етаго дѣла и впечатлѣнія, которое оно произведетъ надъ умомъ дикаго быка Бургундскаго. Стало ты ужасно солгалъ. Тебѣ нѣтъ никакой отговорки; ты по можешь сказать мнѣ, что все перемѣнится, и совѣтовать сидя на берегу рѣки, подобно безумцу ждать, пока вся вода вытечетъ. Стало мнимая наука твоя тебя обманула. Ты былъ такъ глупъ, что предсказалъ мнѣ именно, что случится, и лживость предсказанія доказана самымъ дѣломъ.

— И справедливость его будетъ доказана; самымъ дѣломъ, смѣло отвѣчалъ Астрологъ. Я не желаю большаго торжества наукѣ надъ невѣжествомъ, кромѣ того, которое произойдетъ отъ исполненія етаго предсказанія. Я сказалъ Вамъ, что онъ вѣрно исполнитъ всякое честное порученіе; развѣ онъ етаго не сдѣлалъ? Я предупредилъ Васъ, что онъ затруднится помогать дурному намѣренію; развѣ ето не сбылось? Если сомнѣваетесь, спросите Цыгана Гайраддина Мограбина.

Король покраснѣлъ отъ стыда и гнѣва.

— Я сказалъ Вамъ, продолжалъ Галеотти, что соединеніе планетъ, подъ которымъ онъ отъѣзжалъ, угрожало ему опасностію, развѣ онъ ей не подвергался? Я предсказалъ, что его путешествіе будетъ полезно пославшему, и вы не замедлите насладиться плодами онаго.

— Насладиться плодами! вскричалъ Король, развѣ я уже не наслаждаюсь ими? посрамленіемъ и плѣномъ!

— Нѣтъ, отвѣчалъ Астрологъ, конецъ еще впереди. Вскорѣ собственныя уста Ваши принуждены будутъ признаться, что Вашъ посланный окончилъ свое порученіе самымъ счастливымъ для Васъ образомъ.

— Ето ужь слишкомъ безстыдно! вскричалъ Король; вмѣстѣ и обманывать и ругаться! Вонъ отсюда и не думай, чтобъ твоя дерзость осталась безъ наказанія; есть Богъ надъ нами.

Галеотти хотѣлъ выдти изъ комнаты.

— На минуту, сказалъ Король: ты смѣло защищаешь свой обманъ, отвѣчай еще на одинъ вопросъ, но подумай прежде отвѣта. Мнимая наука твоя можетъ ли предсказать часъ твоей смерти?

— Можетъ не иначе, какъ съ примѣненіемъ къ смерти другаго, отвѣчалъ Астрологъ хладнокровно.

— Что ты хочешь сказать? спросилъ Людовикъ.

— Что я вѣрнаго о своей смерти могу сказать только одно, Государь, возразилъ Галеотти: она должна случиться за двадцать четыре часа до кончины Вашего Величества.

— Что ты говоришь? вскричалъ Король, мѣняясь въ лицѣ. Постой, постой еще! Погоди уходить! Точно ли ты увѣренъ, что моя смерть такъ скоро должна послѣдовать за твоею?

— Черезъ двадцать четыре часа, повторилъ Астрологъ рѣшительно, если есть хоть искра правды въ тѣхъ блестящихъ и таинственныхъ силахъ, которыя говорятъ безъ помощи языка. Желаю покойной ночи Вашему Величеству.

— Нѣтъ еще, нѣтъ еще, сказалъ Король, удерживая его за руку и отдаляя отъ двери. Галеотти, я обращался съ тобою какъ добрый Государь, я тебя обогатилъ; сдѣлалъ своимъ другомъ, товарищемъ, наставникомъ въ наукахъ; заклинаю тебя, будь искрененъ со мною. Есть ли что-нибудь вѣрное въ наукѣ, тобою преподаваемой? Поѣздка молодого Шотландца точно ли будетъ мнѣ выгодна? Правда ли, вѣрно ли, что нити нашихъ жизней должны порваться такъ скоро другъ послѣ друга? Признайся, добрый мои Марцій, вѣдь ты сказалъ ето, чтобы не измѣнить языку твоего ремесла, пожалуйста признайся, и не будешь въ томъ раскаиваться. Я старъ, въ плѣну, вѣроятно скоро лишусь Королевства; для человѣка въ такомъ положеніи истина стоитъ владѣній, и отъ тебя, любезный Марцій, я ожидаю етаго безцѣннаго сокровища.

— Я уже повѣдалъ ее Вашему Величеству, подвергаясь опасности быть растерзану Вами, въ изступленіи слѣпаго гнѣва.

— Кѣмъ! Мною! Галеотти: ахъ! какъ мало ты меня знаешь! возразилъ Людовикъ кроткимъ голосомъ. Развѣ я не плѣнникъ? Развѣ не долженъ быть терпѣливымъ, когда гнѣвъ мой докажетъ только мою немощь? И такъ говори со мною откровенію. Обманулъ ты меня, или паука твоя справедлива? Правда ли, что ты мнѣ сказалъ?

— Ваше Величество извинитъ меня, если я стану отвѣчать, что одно только время, время и произшествія могутъ увѣрить невѣрующихъ. Не приличію было бы довѣренности, которою я пользовался въ совѣтѣ славнаго завоевателя Матѳея Корвина Венгерскаго и даже при особѣ Императора, повторять увѣренія въ томъ, что я уже выдалъ Вамъ за истину. Если Вы не хотите мнѣ вѣрить, то я могу только сослать-ея на будущее. День, другой терпѣнія докажутъ — правду ли я Вамъ сказалъ о молодомъ Шотландцѣ. Я соглашаюсь умереть на колесѣ, соглашаюсь быть растерзанъ по частямъ, если Ваше Величество не получите выгоды, весьма важной выгоды отъ неустрашимости етаго Кентеня Дюрварда. Но когда я погибну въ мученіяхъ, не худо Вашему Величеству приискивать духовника, ибо послѣ моей смерти Вамъ останется не болѣе двадцати четырехъ часовъ на то, чтобъ исповѣдаться и покаяться,

Людовикъ все держалъ Галеотти за руку; провожая его къ двери и отворяя ее, онъ громко сказалъ ему:— Мы завтра продолжимъ етотъ разговоръ. Иди съ миромъ, ученый отецъ мой; иди съ миромъ, иди съ миромъ!

Трижды повторилъ онъ етѣ слова; и все еще опасаясь ошибки придворнаго судьи, самъ вышелъ въ прихожую; все держалъ Галеотти за руку, какъ бы страшась, чтобы его не вырвали у него и не казнили при его глазахъ. Въ комнату свою возвратился не иначе, какъ повторивши дважды прощальное привѣтствіе: Иди съ миромъ! и даже знакомъ повелѣлъ Тристану не прикасаться къ особѣ Астролога.

Вотъ какимъ образомъ какое-то тайное предчувствіе, присутствіе духа и дерзское мужество избавили Галеотти отъ величайшей опасности;, вотъ какъ Людовикъ, самый хитрый и мстительный изъ современныхъ владѣтелей, не успѣлъ исполнить своего мщенія, отъ вліянія суевѣрія на его себялюбивый характеръ, и отъ страха смерти которую совѣсть, терзаемая преступленіями, дѣлала еще для него ужаснѣе.

Однакожь ему очень больно было по неволѣ отказаться отъ наслажденія, обѣщаемаго удовлетвореннымъ мщеніемъ; и прислужники, которымъ поручено было исполнить приговоръ, казалось не менѣе досадовали на противное повелѣніе. Одинъ Рубецъ, совершенно равнодушный къ оному, пересталъ караулить у дверей, видя что его присутствіе тамъ уже не нужно, легъ на полъ и заснулъ почти въ то же мгновеніе.

Между тѣмъ какъ служители по уходѣ Короля готовились вкусить успокоеніе, придворный судья пристально смотрѣлъ на крѣпкую наружность Астролога, подобно собакѣ, слѣдующей взорами за кускомъ мяса, который поваръ отнялъ у нея изо рта; прислужники же тихимъ голосомъ и въ немногихъ словахъ сообщали другъ другу чувства взаимно ихъ отличающія.

— Бѣдной ослѣпленный чернокнижникъ, сказалъ Труазетель съ видомъ сожалѣнія и смиренія, потерялъ лучшій случай искупить нѣсколько гнусныхъ волшебствъ своихъ скорою и напрасною смертію: мнѣ жаль его души!

— А я то, сказалъ Петитандре, потерялъ прекраснѣйшій случай испытать на сколько полтораста Фунтовъ вѣсу могутъ вытянуть тройную веревку. Этотъ опытъ быть бы не безполезенъ нашему искусству; къ тому жь етотъ старой весельчакъ умеръ бы такъ спокойно!

Во время етаго разговора, Галеотти сталъ къ углу огромнаго камина, противоположномъ тому, у котораго были ети честные люди и поглядывалъ на нихъ изъ коса и съ недовѣрчивостію. Онъ прежде всунулъ руку подъ камзолъ и увѣрился, что можетъ легко достать двуострый кинжалъ, который всегда носилъ при себѣ, ибо, какъ мы уже сказали, хотя онъ нѣсколько отяжелѣлъ отъ излишней толщины, но все былъ человѣкъ сильной и искусно владѣющій оружіемъ. Увѣрившись въ близости вѣрной стали, онъ вынулъ изъ-за пазухи свитокъ пергамина, на которомъ были начертаны Греческія письмена и кабалистическіе знаки, прибавилъ дровъ въ каминъ и развелъ свѣтлый огонь, съ помощію котораго можно было разглядѣть черты и положенія всѣхъ его комнатныхъ товарищей; крѣпкой сонъ Шотландскаго воина, котораго лицо было неподвижно, какъ бы вылитое изъ мѣди, блѣдной и безпокойной видъ Оливье, который то казался спящимъ, то открывалъ глаза и внезапно подымалъ голову, какъ бы тревожимый внутреннимъ безпокойствомъ, или пробужденный отдаленнымъ шумомъ; грубая, недовольная и дикая наружность Тристана, который казалось сожалѣлъ о потерѣ своей жертвы; задняя же часть картины была занята мрачнымъ и лицемѣрнымъ видомъ Труазетеля, котораго глаза были подняты къ небу, какъ бы въ мысленномъ моленіи; и забавнымъ Петитандре, который своими кривляньями передражнивалъ тѣлодвиженія своего товарища.

Посреди сихъ ничтожныхъ и презрѣнныхъ тварей, всего выгоднѣе должны была отличаться стройной станъ, правильныя черты и важная наружность Астролога; его можно было почесть за древняго мага, заключеннаго въ разбойничьей пещерѣ и призывающаго духовъ для своего избавленія. Когда бы онъ былъ замѣтенъ только по благородству, которое придавала лицу его величественная борода, упадающая волнами на таинственный свитокъ, который онъ держалъ въ рукѣ, то неужьли бы непростительно было пожалѣть, что ето благородное отличіе даровано человѣку, который дарованія, знанія, краснорѣчіе и хорошую наружность посвящалъ службѣ обманщика?

Такъ прошла ночь въ Гербертовой башнѣ замка Пероннскаго. Когда первый лучь зари проникъ въ древнюю готическую комнату, Король кликнулъ Оливье. Цырюльникъ нашелъ Людовика сидящемъ въ шлафрокѣ, и былъ изумленъ перемѣною, произшедшею во всѣхъ чертахъ его послѣ ночи, проведенной въ смертельномъ безпокойствѣ. Онъ бы охотно выразилъ и свои опасенія, но Король заставилъ его молчать, объясняя подробно разныя сродства, имъ употребленныя, для снисканія себѣ друзей при Бургундскомъ дворѣ, и поручивъ Оливье продолжать тѣ же происки, какъ только ему позволятъ выдти.

Никогда хитрый любимецъ столько не удивлялся неизмѣнному присутствію духа своего Государя и совершенному его знанію всѣхъ пружинъ, которыя могутъ управлять поступками людскими, какъ во время етаго достопамятнаго разговора.

Около двухъ часовъ спустя, Оливье получилъ отъ Графа Кревкера позволеніе выдти изъ башни и отправился исполнять повслѣнія своего Государя. Тогда Людовикъ позвалъ къ себѣ Астролога, которому казалось возвратилъ всю свою довѣренность и вступилъ съ нимъ въ продолжительное совѣщаніе, по окончаніи котораго казался спокойнѣе прежняго. Онъ одѣлся, а когда Графъ Кревкеръ пришелъ привѣтствовать его съ добрымъ утромъ, то принялъ Графа съ спокойствіемъ, которое удивило Бургундскаго вельможу тѣмъ болѣе, что по извѣстіямъ, имъ уже полученнымъ, Герцогъ провелъ нѣсколько часовъ въ такомъ расположеніи духа, которое казалось дѣлало безопасность Короля весьма невѣрною.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.
Неизвѣстностъ.

Если Людовикъ провелъ ночь въ величайшей истомѣ и безпокойствѣ; то Герцогъ Бургундскій былъ разстроенъ еще болѣе; ибо ни въ какое время не умѣлъ, подобно Людовику, управлять своими страстьми, а напротивъ давалъ имъ полную власть надъ своимъ разсудкомъ.

Но обычаю того времени, двое изъ главнѣйшихъ и довѣренныхъ его совѣтниковъ, Имберкуръ и Аржантонъ, остались въ комнатѣ Карла, гдѣ имъ приготовлены были тюфяки не подалеку отъ Герцогской постели. Ни когда присутствіе ихъ не было такъ нужно, ибо Герцогъ поперемѣнно терзался горестью, гнѣвомъ, жаждою мщенія и чувствомъ чести, запрещающимъ ему пользоваться положеніемъ, въ которое Людовикъ самъ себя поставилъ. Умъ его подобенъ былъ вулкану, извергающему всѣ вещества, находящіяся въ нѣдрахъ его, смѣшанныя и слитыя въ одну массу лавы.

Онъ не сталъ раздѣваться и готовиться ко сну, и всю ночь предавался поперемѣнно сильнѣйшимъ изступленіямъ страстей. Иногда начиналъ говорить съ своими совѣтниками такъ отрывисто а скоро, что они опасались за цѣлость его разсудка. Предметомъ словъ его были достоинства и доброта Епископа Литтихскаго, недостойно умерщвленнаго, онъ припоминалъ всѣ знаки привязанности и довѣренности, взаимно ими оказанныя другъ другу. Наконецъ етими разговорами такъ усилилъ свою горесть, что бросился лицомъ въ подушку, задыхаясь отъ стараніи удержать свои слезы и рыданія. Вскочивъ потомъ предался изступленію бѣшенства. Началъ ходить большими шагами по комнатѣ, произнося несвязныя угрозы и еще несвязнѣйшія клятвы мщенія; по обыкновенію сильно топая ногою и призывая всѣхъ угодниковъ свидѣтелями своего обѣта отмстить кровавымъ образомъ Вильгельму Ла-Марку, народу Литтихскому и тому, кто былъ главною причиною ихъ неистовства. Сіи послѣднія угрозы, выраженныя поскрытнѣе прочихъ, очевидно относились къ особѣ его плѣнника; однажды даже онъ рѣшился было послать за Герцогомъ Нормандскимъ, братомъ Короля, съ которымъ Людовикъ былъ весьма недруженъ, и принудить плѣннаго Короля или къ отреченію отъ короны, или къ уступкѣ нѣкоторыхъ, важнѣйшихъ правъ и владѣній своихъ.

Еще день и еще ночь протекли въ этомъ буйномъ изступленіи, или скорѣе въ быстрыхъ переходахъ отъ одной страсти къ другой. Во все ето время Герцогъ не перемѣнялъ платья и едва удовлетворялъ первымъ нуждамъ естественнымъ! Наконецъ его слова и поступки были такъ безпорядочны, то люди ближайшіе къ нему стали бояться помѣшательства въ умѣ. Однако жь онъ мало по малу сталъ спокойнѣе и началъ съ своими министрами совѣщанія, на которыхъ многое было предложено и ничего не рѣшено. Комминъ увѣряетъ, что отецъ уже садился на лошадь и готовъ былъ отправиться въ Нормандію; тогда вѣроятно свергнутый Монархъ нашелъ бы въ темницѣ своей краткій путь къ могилѣ.

Иногда, изнуренный изступленіями бѣшенства, Карлъ устремлялъ взоры и оставался неподвиженъ, подобно человѣку, обдумывающему отчаянное предпріятіе, на которое не могъ еще рѣшиться. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что малѣйшее побужденіе со стороны одного изъ приближенныхъ совѣтниковъ довело бы его до послѣднихъ крайностей; но Бургундскіе вельможи изъ уваженія къ священному сану Короля и помѣстнаго властелина, къ праву народному и чести своего Герцога, обязавшагося словомъ, когда Людовикъ предался въ его руки, почти единодушію старались привести его къ кротчайшимъ мѣрамъ; доказательства, которыми Имберкуръ и Аржантонъ пытались ночью успокоить Герцога, днемъ были повторены съ неменьшею силою Кревкеромъ и многими другими. Можетъ быть усердіе, оказываемое ими въ пользу Короля, не у всѣхъ было совсѣмъ безкорыстно. Многіе, какъ мы сказали, уже испытали щедрость Людовика; у другихъ были во Франціи помѣстья, или требованія, нѣсколько подчиняющія ихъ его вліянію; и наконецъ повѣстію, что сокровища, привезенныя Королемъ въ Перонну на четырехъ лошакахъ, много убавились во время стихъ переговоровъ.

На третій день, Графъ Кампо-Бассо принесъ въ совѣтъ Карла дань Италіанскаго ума своего и счастье Людовика, что онъ не приѣхалъ, когда Герцогъ былъ еще въ первомъ пылу бѣшенства. Тотчасъ созванъ былъ настоящій совѣтъ для разсужденія о мѣрахъ, которыя приличнѣе взять въ такихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ.

— Кампо-Бассо тотчасъ выразилъ свое мнѣніе притчею путника, змѣи и лисицы, и напомнилъ Герцогу, что лисица совѣтовала человѣку раздавить смертельнаго врага своего, когда судьба дастъ къ тому возможность. Аржантонъ, видя что глаза Герцога засверкали при предложеніи, которое уже неоднократно представлялось его неукротимому нраву, поспѣшно возразилъ, что можетъ быть Людовикъ прямо не участвовалъ въ ужасномъ убійствѣ, совершенномъ въ Шонвальдѣ.— Можетъ быть, сказалъ онъ, Король въ состояніи опровергнуть ето обвиненіе и готовъ поправить предъ, причиненный его происками по владѣніяхъ Герцога и его союзниковъ. Онъ присовокупилъ, что насиліе противъ особы Короля непремѣнно навлечетъ за собою на Францію и Бургундію ужаснѣйшія бѣдствія; поставя въ числѣ важнѣйшихъ, что Англичане могутъ воспользоваться раздоромъ и неминуемыми междоусобіями, снова завладѣть Нормандіею и Гвіеною и возобновить бѣдственныя войны, которыя не безъ труда окончены только соединеніемъ Франціи съ Бургундіею противъ общаго врага. Онъ заключилъ тѣмъ, что отнюдь не совѣтуетъ освободить плѣнника просто и безъ условій; по что, по его мнѣнію, Герцогъ долженъ воспользоваться положеніемъ Короля только для заключенія справедливаго и честнаго мира между обѣими державами, истребовавъ отъ Людовика залоговъ, которые не допустили бы его нарушить клятвы и впредь возмущать внутреннее спокойствіе Бургундіи. Имберкуръ, Кревкеръ и многіе другіе явно возстали противъ насильственныхъ мѣръ, предложенныхъ Кампо-Бассо и утверждали, что посредствомъ договора можно получить выгоды прочнѣйшія и славнѣйшимъ для Бургундіи образомъ, нежели совершивъ поступокъ, который положитъ на нее пятно постыдное, обличивъ въ нарушеніи гостеприимства.

Герцогъ выслушалъ етѣ доказательства, потупивъ глаза и нахмуривъ брови такъ, что онѣ уже не сближались, а сливались вмѣстѣ. Когда же Графъ Кревкеръ прибавилъ, что не почитаетъ Людовика ни участникомъ въ богопротивномъ убійствѣ Епископа Литтихскаго, ни даже подавшимъ мысль къ оному, Карлъ поднялъ голову, и вскричалъ бросивъ суровый взглядъ на своего совѣтника:

— Развѣ и ты, Кревкеръ, прислушался къ звону Французскаго золота? мнѣ кажется, что етотъ звонъ раздается при дворѣ моемъ также громко, какъ звукъ Сен-Денисскихъ колоколовъ. Кто смѣетъ сказать, что Людовикъ не возбуждалъ мятежей во Фландріи?

— Государь, отвѣчалъ Графъ, рука моя болѣе привыкла владѣть сталью, нежели золотомъ и я столько увѣренъ, что Людовикъ виновенъ въ возбужденіи мятежей во Фландріи, что обвинялъ его въ томъ при всемъ его дворѣ и вызывалъ отъ вашего имени. Но хотя происки его были безо всякаго сомнѣнія первою причиною етѣхъ безпокойствъ, я такъ далекъ почитать его допустившимъ убійство, совершенное въ Шонвальдѣ, что знаю, какъ одинъ изъ его повѣренныхъ всенародно возсталъ противъ етаго преступленія; и могъ бы представишь его Вашему Высочеству, еслибъ вамъ ето было угодно.

— Еслибъ ето намъ было угодно! вскричалъ Герцогъ; клянусь Св. Георгіемъ! развѣ ты не увѣренъ въ томъ, что я хочу поступать по самой строгой справедливости? Наше правосудіе извѣстно даже и въ самомъ изступленіи гнѣва. Мы сами увидимся съ Людовикомъ Валуа; мы предложимъ ему оскорбленія, нами понесенныя и удовлетвореніе, котораго требуемъ и которое можетъ сдѣлаться легче, если онъ невиненъ въ етомъ убійствѣ. Если жъ онъ виновенъ, кто осмѣлится сказать, что покаяніе на всю жизнь въ какомъ нибудь уединенномъ монастырѣ, будетъ приговоромъ немилостивымъ и незаслуженнымъ? Кто осмѣлится сказать, продолжалъ Карлъ разгорячаясь, что скорѣйшее и прямѣйшее мщеніе будетъ беззаконно? Приведи ко мнѣ человѣка, о которомъ говоришь. Мы будемъ въ замкѣ въ часъ пополудни. Приготовимъ нѣкоторыя статьи и онъ долженъ будетъ ихъ одобрить, или горе ему! Засѣданіе кончено, Господа; и вы можете разойтись. Я переодѣнусь, ибо въ теперешнемъ платьѣ не прилично явиться къ моему Государю.

Герцогъ ударилъ на послѣднія слова съ язвительною насмѣшкою; и вышелъ изъ комнаты.

— Безопасность Людовика, и что еще важнѣе, честь Бургундіи, зависятъ отъ удара въ кости, сказалъ Имберкуръ Аржантону и Кревкеру. Бѣги въ замокъ, Аржантонъ: у тебя языкъ острѣе, чѣмъ у Кревкера и у меня. Извѣсти Людовика о приближающейся бурѣ, онъ лучше разположенъ, что ему дѣлать. Надѣюсь, что етотъ молодой воинъ не скажетъ ничего, могущаго отягчить судьбу Короля, ибо кто знаетъ, какое тайное порученіе было на него возложено?

— Этотъ молодой человѣкъ, отвѣчалъ Кревкеръ, кажется смѣлымъ, но осторожнымъ, болѣе нежели можно бы ожидать отъ его лѣтъ. Во всемъ, что онъ мнѣ говорилъ, онъ кажется очень старается беречь Короля, какъ Государя, у котораго находится въ службѣ. Надѣюсь, что онъ также поступитъ и въ присутствіи Герцога. Теперь мнѣ должно идти къ нему и къ молодой Графинѣ Круа.

— Къ Графинѣ! вскричалъ Имберкуръ; вы сказали намъ, что оставили ее въ монастырѣ Си. Бригитты.

— Ето правда, отвѣчалъ Графъ; по я посылалъ за нею по приказанію Герцога; она прибыла сюда въ носилкахъ, ибо не могла ѣхать иначе. Она очень разстроена, сколько неизвѣстностію о судьбѣ своей тетки, Графини Амелины, столько и безпокойствомъ о самой себѣ; ибо виновна въ феодальномъ преступленіи, какъ бѣжавшая отъ помѣстнаго властелина своего; а Герцогъ Карлъ не привыкъ равнодушно смотрѣть на малѣйшее нарушеніе феодальныхъ правъ своихъ.

Извѣстіе о томъ, что молодая Графиня во власти Карла, отравило новою горестью размышленія Людовика. Онъ очень зналъ, что она можетъ, открыть происки, которыми онъ склонилъ ихъ съ теткой ѣхать во Францію и тѣмъ представить улики, которыя онъ было истребилъ казнію Замета Мограбина. А ему извѣстно было, что такое умышленіе его противъ правъ Герцога Бургундскаго, будучи однажды доказано, дало бы Карлу предлогъ и поводъ воспользоваться всѣми своими выгодами.

Тревожимый безпокойствомъ на счетъ своего положенія, Король сталъ говоришь объ ономъ съ Аржантономъ, котораго умъ и политическія дарованія болѣе соотвѣтствовали праву Людовика, нежели воинственная откровенность Кревкера и феодальная гордость Имберкура.

— Ети солдаты, обитые желѣзомъ, любезный Аржантонъ, сказалъ онъ будущему своему Историку, должны бы оставаться въ прихожей съ алебардами и бердышами, никогда не входить въ кабинетъ Короля. Руки ихъ созданы для битвы; но владѣтель который хочетъ занять чѣмъ-нибудь ихъ головы, привыкшія служить наковальнею мечамъ и палицамъ его враговъ, похожъ на человѣка, хотѣвшаго надѣть на шею своей любовницѣ собачій ошейникъ. Людямъ, похожимъ на васъ, Филиппъ, людямъ, одареннымъ стою разборчивостію въ сужденіяхъ, способнымъ проникать далѣе поверхности дѣлъ, Государи должны отворять свой кабинетъ и совѣты; и въ добавокъ, открывать сокровеннѣйшіе изгибы души своей.

Разумѣется Аржантона, одареннаго проницательнымъ умомъ, польстило одобреніе Государя, признаннаго умнѣйшимъ во всей Европѣ; и онъ не могъ довольно скрыть внутренняго своего удовольствія, такъ что Король примѣтилъ ето.

— Дай Богъ, продолжалъ онъ, чтобъ я имѣлъ такого слугу, или скорѣе, чтобъ я достоинъ былъ имѣть его! Я не былъ бы въ етомъ бѣдственномъ положеніи; однако жь едва ли бы я пожалѣлъ, что теперь нахожусь въ немъ, еслибъ оно дало мнѣ сродства привязать къ себѣ столь опытнаго совѣтника.

Аржантонъ отвѣчалъ, что всѣ его способности, каковы бы онѣ ни были, къ услугамъ Его Христіаннѣйшаго Величества, за оговоркою вѣрности, которою обязанъ онъ законному Государю своему, Карлу, Герцогу Бургундскому.

— Да развѣ я способенъ пожелать, чтобъ вы нарушили свою вѣрность! вскричалъ Людовикъ съ чувствомъ. Увы! не отъ того ли я самъ теперь въ опасности, что слишкомъ ввѣрился моему вассалу. Кому феодальная вѣрность должна быть священнѣе, нежели мнѣ, ибо она только можетъ, сохранить мою безопасность? Нѣтъ, Филиппъ Комминъ, продолжайте служить Карлу Бургундскому, а вы не можете оказать ему большей услуги, какъ склонивъ его на приличный договоръ съ Людовикомъ Французскимъ. Поступивъ такимъ образомъ, вы услужите намъ обоимъ и увидите, что по крайней мѣрѣ одинъ изъ насъ будетъ благодаренъ. Меня увѣряютъ, что жалованье, вами здѣсь получаемое, едва равняется окладу великаго сокольничаго; и вотъ какъ заслуги искуснѣйшаго совѣтника въ Европѣ поставлены на ряду, или лучше сказать, ниже занятій человѣка, который кормитъ и лѣчитъ хищныхъ птицъ! Франція владѣетъ добрыми помѣстьями; Король ея не терпитъ недостатка въ золотѣ. Позвольте мнѣ, любезный другъ, исправить ето постыдное неравенство. Средства, къ тому не далеки: позвольте мнѣ употребить ихъ.

При сихъ словахъ, Король предложилъ ему большой мѣшокъ съ деньгами; но Комминъ, который чувствами былъ повыше большей части тогдашнихъ придворныхъ, поблагодарилъ его, сказавъ, что онъ совершенно доволенъ милостями своего Государя:, и увѣрилъ Людовика, что если бы онъ и принялъ предлагаемый подарокъ, то ето не могло бы увеличить въ немъ желанія быть полезнымъ Его Величеству.

— Необыкновенный человѣкъ! вскричалъ Король, позвольте мнѣ обнять единственнаго придворнаго нашихъ временъ, способнаго къ дѣламъ и вмѣстѣ неподкупнаго. Мудрость слаще чистаго золота; будьте увѣрены, Филиппъ, что въ ету опасную минуту, я болѣе надѣюсь на ваше предстательство, чѣмъ на помощь, купленную у всѣхъ, которые приняли мои подарки. Я знаю васъ, Комминъ, и увѣренъ, что вы не присовѣтуете Государю своему употребить во зло случай, который судьба, или сказать чистосердечно, собственная моя глупость, ему доставила.

— Употребитъ во зло! вскричалъ Аржантонъ; конечно нѣтъ; но вѣрно присовѣтую ему употребитъ съ пользою.

— Какъ! до какой степени? Я не такъ глупъ, чтобы льстить себя надеждою, что онъ отпуститъ меня безъ выкупа; но пусть же етотъ выкупъ будетъ возможный. Я всегда готовъ внимать голосу разсудка, въ Пероннѣ равно какъ въ Парижѣ, или въ Плесси.

— Но, позвольте доложить Вашему Величеству, въ Парижѣ, или въ Плесси, разсудокъ привыкъ говоришь такъ смиренно и тихо, что не всегда могъ быть допущенъ къ Вамъ. А въ Пероннѣ онъ беретъ говорную трубу необходимости и голосъ его дѣлается громкимъ и повелительнымъ.

— Вашъ слогъ слишкомъ пестръ, сказалъ Людовикъ, не въ силахъ будучи скрыть свое неудовольствіе. Я человѣкъ простои, Господинъ Аржантонъ: прошу васъ оставить ваши тропы и приступила къ дѣлу. Чего ожидаетъ отъ меня вашъ Герцогъ?

— Я не присланъ съ предложеніями, Государь. Герцогъ вскорѣ самъ объявитъ Вамъ свою волю. Однако жь у меня на умѣ нѣкоторыя условія, къ которымъ не худо Вашему Величеству приготовиться. Напримѣръ, уступка городовъ на Соммѣ.

— Я ожидалъ етаго.

— Отреченіе отъ злодѣйствъ, совершенныхъ Литтихцами и Вильгельмомъ Ла-Маркомъ.

— Также охотно, какъ отрекаюсь отъ ада и сатаны.

— Онъ потребуетъ отъ васъ аманатовъ, или нѣкоторыхъ крѣпостей въ залогъ того, что вы впредь не будете возбуждать мятежъ между Фламандцами.

— Ето что-то новое, Филиппъ: вассалъ требуетъ залоговъ отъ своего повелителя; но пойдемъ далѣе.

— Приличный и независимый удѣлъ Знаменитому брату вашему, союзнику и другу моего Государя; напримѣръ Нормандію или Шампанію. Герцогъ любитъ домъ вашего родителя, Государь.

— Да, клянусь Пасхою! вскричалъ Король: такъ любитъ, что хочетъ всѣхъ дѣтей eFO подѣлать Королями! Ну что же! истощенъ ли запасъ вашихъ приготовительныхъ предложеній?

— Не совсѣмъ, Государь; вѣрно потребуютъ, чтобъ Ваше Величество впредь не притѣсняли Герцога Бретанскаго, какъ до сихъ поръ; и не отнимали бы у великихъ помѣстныхъ владѣтелей права чеканить монету и называться Божіею Милостію Принцами и Герцогами.

— То есть, чтобъ я всѣхъ вассаловъ моихъ произвелъ въ Короли. Филиппъ, развѣ вы хотите сдѣлать меня братоубійцею. Вы помните брата моего Карла? Что жъ! Онъ умеръ, только что сдѣлался Герцогомъ Гвіеннскимъ. И что жь, по отдачѣ етѣхъ богатыхъ провинціи, останется потомкамъ Гугона Капета, кромѣ права короноваться въ Реймсѣ и обѣдать подъ высокимъ балдахиномъ?

— Мы уменьшимъ безпокойство Вашего Величества на этотъ счетъ, давши вамъ товарища въ семъ уединенномъ величіи. Хотя Герцогъ Бургундскій теперь не требуетъ титла Короля, но желаетъ впредь избавиться отъ тѣхъ унизительныхъ значковъ покорства, которые онъ обязанъ оказывать Французской коронѣ. Онъ намѣренъ заключить свой Герцогскій вѣнецъ на подобіе Императорскаго и поставить на немъ шаръ въ знакъ независимости своихъ владѣній.

— По какъ Герцогъ Бургундскій, вскричалъ Людовикъ съ жаромъ ему не привычнымъ, какъ вассалъ моей короны смѣетъ предлагать Государю своему условія, которыя по всѣмъ законамъ Европы, могутъ навлечь на него лишеніе помѣстья?

— Приговоръ о лишеніи трудно будетъ исполнить въ етомъ случаѣ, отвѣчалъ Аржантонъ очень спокойно. Вашему Величеству не безъизвѣстно, что феодальные законы начинаютъ упадать даже въ Нѣмецкой Имперіи, и что властители и вассалы взаимно стараются о улучшеніи своего положенія, сколько позволяетъ ихъ могущество и случай. Тайныя сношенія Вашего Величества съ Фламандскими вассалами Герцога послужатъ извиненіемъ моему Государю, если предположимъ, что ему угодно будетъ, принудивъ Францію къ признанію совершенной его независимости, отнять у нея средства впредь пускаться на такіе происки.

— Аржантонъ! Аржантонъ! сказалъ Людовикъ, вставая и задумчиво прохаживаясь по комнатѣ, ето ужасное истолкованіе текста: Горе побѣжденнымъ! Вѣрно вы не хотите увѣрить меня, что Герцогъ будетъ настоятельно предлагать столь тяжкія условія?

— Я по крайней мѣрѣ желалъ бы, Государь, чтобъ вы приготовились ихъ выслушать.

— Однако жь умѣренность, Аржантонъ,— вы лучше всѣхъ ето знаете,— умѣренность въ счастіи нужна для прочности выгодъ, которыя можно получишь.

— Ваше Величество позволите мнѣ доложить: я замѣтилъ, что теряющій всегда выхваляетъ умѣренность. Выигрывающій болѣе дорожитъ осторожностію, которая совѣтуетъ не упускать случая, когда можно имъ воспользоваться.

— Ну! такъ мы подумаемъ; но я надѣюсь; что вы кончили исчисленіе неразумныхъ требованій Герцога? Неужьли онъ осмѣлится прибавить что-нибудь? Да, я по вашимъ глазамъ вижу, что вы мнѣ еще не все сказали. Чего же онъ хочешь? чего можетъ хотѣть? развѣ моей короны?— короны, лишенной всего блеска, если я соглашусь на всѣ требованія, которыя вы мнѣ уже сообщили.

— Мнѣ осталось сказать вамъ, Государь, о томъ, что зависитъ отчасти и даже большею частію отъ воли самаго Герцога, но онъ намѣренъ требовать вашего на то согласія; ибо, сказать правду, ето дѣло вамъ очень близкое.

— Боже мой! Но что жь ето такое, спросилъ Король нетерпѣливо; долженъ ли я прислать ему свою дочь въ наложницы? или какимъ другимъ безчестіемъ хочетъ онъ покрыть меня?

— Его намѣреніе не влечетъ за собою никакого безчестія, Государь. Поелику родственникъ Вашего Величества, знаменитый Герцогъ Орлеанскій….

— А! сказалъ Король. Но Аржантонъ продолжалъ, не обращая вниманія на эту остановку:

— Полюбилъ молодую Графиню Изабеллу Круа, то Герцогъ желаетъ, чтобъ Ваше Величество изъявили свое согласіе на стогнъ бракъ, какъ онъ дастъ свое, и вмѣстѣ бы съ нимъ даровали етой благородной четѣ удѣлъ, который съ помѣстьями Графини, могъ бы составить владѣніе, приличное Французскому Принцу.

— Никогда! никогда! вскричалъ Король, предаваясь изступленію, которое не безъ труда удерживалъ дотолѣ и прохаживаясь большими шагами по комнатѣ, въ разстройствѣ, составляющемъ разительную противоположность съ его всегдашнимъ хладнокровіемъ. Никогда! Никогда! Пусть постригутъ меня! Пусть отворятъ мнѣ двери монастыря, или гроба! Пусть мнѣ выжгутъ глаза раскаленнымъ желѣзомъ! Пусть прибѣгнутъ къ топору, яду, къ чему угодно! Но Орлеанскій не измѣнитъ обѣту, который онъ далъ моей дочери. Онъ не будетъ имѣть другой жены, пока она жива.

— Но возставая такъ сильно противъ етаго намѣренія, Ваше Величество изволите разсудишь, что вы не имѣете никакого средства препятствовать его исполненію. Человѣкъ разсудительный, видя паденіе каменнаго утеса, не прилагаетъ тщетныхъ усиліи остановить ето паденіе.

— Честный человѣкъ находить могилу подъ его обломками. Аржантонъ, подумай, что такой бракъ былъ бы раззореніемъ, совершенною гибелью моего Королевства; подумай, что у меня только одинъ сынъ, слабый здоровьемъ, и что Орлеанскій послѣ него наслѣдникъ престола. Подумай, что Церковь согласилась на бракъ его съ Іоанной, который такъ хорошо соединяетъ обѣ отрасли моего семейства. Подумай, что етотъ союзъ былъ любимымъ предпріятіемъ всей моей жизни; что я мечталъ, дѣйствовалъ, сражался, молился, грѣшилъ для его исполненія. Нѣтъ, Комминъ, нѣтъ, я не откажусь отъ него. Сжальтесь надо мною въ етой крайности, Филиппъ! вашъ острый умъ можетъ найти что-нибудь въ замѣну етой жертвы. Сжальтесь надомною Филиппъ; вы по крайней мѣрѣ должны знать, что уничтоженіе предпріятія, объ исполненіи котораго долго размышлялъ, долго заботился, гораздо тягостнѣе для разсудительнаго и прозорливаго, нежели для человѣка обыкновеннаго, котораго горести скоропреходящи, потому что желанія его происходятъ отъ мгновенной страсти. Вы должны понимать гораздо сильнѣйшую скорбь обманутаго благоразумія, разстроеннаго расчета; неужьли вы не примете участія въ бѣдственномъ моемъ положеніи?

— Я участвую въ немъ, Государь, сколько мои обязанности Герцогу….

— Не говорите о немъ! вскричалъ Людовикъ, предаваясь, можетъ быть притворно, непреодолимому побужденію, которое заставило его забыть обыкновенную свою осторожность: Карлъ Бургундскій развѣ достоинъ вашей привязанности? Тотъ, кто могъ оскорбить и ударить вѣрнѣйшаго изъ своихъ совѣтниковъ! Тотъ, кто умнѣйшему изъ нихъ могъ дать обидное прозвище Обутой головы!

При всемъ умѣ своемъ, Филиппъ Комминъ имѣлъ довольно высокое о себѣ мнѣніе и такъ былъ пораженъ словами, которыя Король произнесъ казалось въ изступленіи, не позволяющемъ ему размышлять, что невольно повторилъ: Обутой головы! невозможно, чтобы Герцогъ, мой Государь, далъ такое прозвище служителю, который находится подлѣ него съ тѣхъ поръ, какъ онъ сѣлъ на коня, и при чужомъ Государѣ. Бытъ не можетъ!

Людовикъ тотчасъ примѣтилъ впечатлѣніе, имъ произведенное; и не показывая сожалѣнія, которое можно было бы почесть оскорбительнымъ, или притворнымъ, сказалъ просто, но съ важностію.

— Мои несчастія заставили меня позабыть учтивость, иначе я не сказалъ бы вамъ того, что вѣрно вы слышали съ неудовольствіемъ. По вы утверждаете, что сказанное мною невозможно, ето трогаетъ мою честь, и я призналъ бы основательность такого обвиненія, если бы не повѣдалъ вамъ, что Герцогъ задыхаясь отъ смѣха, разсказывалъ мнѣ о причинахъ етаго оскорбительнаго прозвища, повтореніемъ котораго я не оскорблю нашего слуха. Онъ сказалъ мнѣ, что однажды, по возвращеніи съ охоты, въ которой вы ему сопутствовали, онъ попросилъ васъ снять съ себя сапоги. Видя можетъ быть въ глазахъ вашихъ негодованіе за такое унизительное обращеніе, онъ приказалъ вамъ сѣсть и хотѣлъ оказать вамъ ту же услугу, которую полупилъ отъ васъ. Но оскорбившись безпрекословнымъ повиновеніемъ вашимъ, снявши одинъ сапогъ, сталъ бить васъ имъ по головѣ до крови, порицая невѣжливость подданнаго, который допустилъ руки своего Государя до такого униженія; съ тѣхъ поръ онъ хохочетъ надъ этимъ произшествіемъ и не только самъ называетъ васъ Обутой головою, но позволяетъ ето и должностному шуту своему, Хвастуну.

Разсказывая стоитъ случай, Людовикъ по первыхъ наслаждался крайнимъ неудовольствіемъ своего собесѣдника; такое наслажденіе было ему по душѣ, даже когда онъ не имѣлъ, какъ въ етомъ случаѣ, нѣкотораго извиненія; а во вторыхъ ему приятно было видѣть, что наконецъ успѣлъ найти въ характерѣ Аржантона слабое мѣсто, которое не чувствительно могло возстановить его противъ Бургундіи и привязать къ пользамъ Франціи. Но хотя сильное негодованіе оскорбленнаго придворнаго противъ своего Государя и заставило его въ послѣдствіи отъ Карла перейти въ службу къ Людовику, однако жь въ эту минуту онъ увѣрилъ Короля въ своей приверженности къ Франціи общими выраженіями, которыхъ настоящій смыслъ Людовикъ вѣрно понялъ. Весьма несправедливо было бы обвинять етаго отличнаго Историка въ забвеніи на этотъ разъ своихъ обязанностей къ Государю; по вѣрно то, что онъ болѣе расположенъ былъ въ пользу Людовика, нежели но своемъ прибытіи.

— Я не думалъ, сказалъ онъ, принуждая себя смѣяться повѣствованію Людовика, чтобы такая бездѣлка, вздоръ, могла такъ долго оставаться въ памяти Герцога и чтобъ онъ когда-нибудь сталъ се разсказывать. Точно, есть и правда въ етой исторіи сапогъ, и вашему Величеству извѣстно, что Герцогъ не слишкомъ разборчивъ на счетъ шутокъ; но ета увеличилась и прикрасилась въ его воспоминаніи. Впрочемъ перестанемъ говорить объ ней.

— Да, перестанемъ, сказалъ Король; даже стыдно, что мы хотя на минуту занялись ею. Но я надѣюсь, Господинъ Филиппъ, что будучи Французомъ въ душѣ, вы посовѣтуете мнѣ въ етой затруднительной крайности. Вы могли бы вывесть меня изъ етаго лабиринта; я увѣренъ, что вы имѣете и нить къ тому.

— Ваше Величество можете располагать моими совѣтами и услугами, отвѣчалъ Аржантонъ, по все за исключеніемъ моихъ обязанностей Государю.

Придворный сказалъ уже почти то же; но повторялъ ето совсѣмъ другимъ голосомъ, и Людовикъ, подумавшій но первымъ словамъ его, что Филиппъ ставитъ свои обязанности выше всего, совершенно понялъ, что теперь обѣщаніе совѣтовъ и услугъ было выражено гораздо сильнѣе, нежели ограниченіе, по видимому произнесенное изъ благопристойности. Онъ сѣлъ, принудилъ Аржантона взять стулъ и слушалъ его со вниманіемъ, какъ оракула. Государственный человѣкъ сталъ говорить шопотомъ, который почти всегда производитъ впечатлѣніе, ибо означаетъ искренность и какую-то осторожность, и съ разстановкою, которая какъ бы приглашала Короля взвѣшивать каждое слово устъ его; какъ имѣющее особый и непремѣнный смыслъ.

Предложенія, мною повергнутыя на разсмотрѣніе Вашему Величеству, сказалъ онъ, послужили только замѣною другимъ, гораздо тягостнѣйшимъ, которыя были вымышляемы и защищаемы въ совѣтѣ людьми, болѣе меня недоброжелательствующими Вашему Величеству, а я не имѣю надобности напоминать вамъ, что Герцогъ охотнѣе внимаеть буйнымъ совѣтамъ, ибо любитъ идти къ цѣли кратчайшимъ путемъ, какъ бы опасенъ онъ ни былъ, избѣгая вѣрнѣйшей дороги, но которая дѣлаетъ большой кругъ.

— Очень знаю. Я видѣлъ, какъ онъ вплавь переправлялся черезъ рѣку, подвергаясь опасности утонуть, когда бы тремя стами шагами подалѣ могъ переѣхать ее по мосту.

— Ето правда, Государь; а кто не дорожитъ жизнію для удовлетворенія порыва мгновенной страсти, тотъ потому же побужденію предпочтетъ исполненіе своей воли настоящему приращенію своего могущества.

— Я то же думаю. Неразсудительный человѣкъ призракъ власти предпочитаетъ сущности, таковъ и Карлъ Бургундскій. Но, любезный Аржантопъ, какое заключеніе выводите вы изъ етѣхъ началъ?

— Вотъ какое, Государь; Ваше Величество видали, какъ искусный рыболовъ ловитъ большую рыбу и своимъ искуствомъ вытаскиваетъ ее изъ воды на тонкой ниткѣ; а еслибъ онъ захотѣлъ вдругъ ее вытащить, не давши ей уходиться, ета нитка не могла бы противостоять ея усиліямъ. Такъ Ваше Величество, удовлетворивъ Герцога на счетъ предметовъ, къ которымъ особенно привязываетъ онъ свои мысли о чести и мщеніи, можете избавиться отъ многихъ другихъ требованій, которыя были бы вамъ гораздо неприятнѣе; именно (я долженъ чистосердечно говорить съ Вашимъ Величествомъ) отъ тѣхъ, которыя прямѣе бы клонились къ ослабленію Франціи. Онъ перестанетъ обращать на нихъ вниманіе; онѣ изгладятся изъ его памяти; и отлагая ихъ до другаго совѣщанія, отдаляя ихъ разсмотрѣніе, вы совершенно отъ нихъ избавитесь,

— Я понимаю васъ, добрый Филиппъ; но приступимъ къ дѣлу, къ которому изъ етѣхъ благихъ предложеній Герцогъ вашъ столько привязанъ, что противорѣчіе можешь сдѣлать его безразсуднымъ и неукротимымъ.

— Ко всѣмъ, къ первому, которое попадется, именно къ тому, на счетъ котораго вы стали бы ему противоречить. Етаго и должно избѣгать Вашему Величеству: и продолжая прежнюю мою метафору, вы безпрестанно должны остерегаться; а когда увидите, что онъ готовь выдти изъ себя, пускать ему нитку такъ длинно, чтобъ онъ не могъ ея оборвать. Его бѣшенство, и безъ того довольно уменьшенное, исчезнетъ само собою если не встрѣтитъ препятствія, и не много спустя онъ будетъ кротче и сговорчивѣе.

— Однако жь, сказалъ Король задумавшись, въ числѣ предложеніи, которыя любезный братецъ намѣренъ мнѣ дѣлать, вѣрно иныя ему дороже прочихъ. Не льзя ли какъ нибудь узнать ихъ, любезный Аржантонъ?

— Ваше Величество можете самое неважное изъ требованій Герцога сдѣлать для него важнѣйшимъ, единственно своимъ противорѣчіемъ. Кажется, однако жь можно сказать Вашему Величеству, что должно отказаться отъ всякой надежды къ примиренію, если вы не оставите Литтихцевъ и Вильгельма Ла-Марка.

— Я уже сказалъ, что ихъ оставлю; они болѣе ни чего не заслуживаютъ. Негодные! затѣяли етотъ мятежъ, въ такое время, когда бы онъ мнѣ могъ стоить жизни!

— Кто зажигаетъ фитиль, не долженъ удивляться взрыву подкопа, Но Герцогъ Карлъ не удовольствуется, если вы только оставите ихъ. Я знаю, что онъ хочетъ требовать вашей помощи для усмиренія етаго мятежа; и Вашего Королевскаго присутствія для освященія казни, которую готовитъ мятежникамъ.

— Я не знаю, позволитъ ли честь моя исполнить ето требованіе, Аржантонъ.

— Я не знаю, позволитъ ли Ваша безопасность не исполнять его, Государь. Карлъ рѣшительно хочетъ доказать Фламандцамъ, что они не должны надѣяться ни на обѣщанія, ни на помощь Франціи; и что въ случаѣ возмущенія ни что не можетъ ихъ спасти отъ гнѣва и мщенія Бургундіи.

— Скажи искренно, Аржантонъ, еслибъ намъ удалось протянуть переговоры, развѣ ети негодные Литтихцы не могли бы приготовишься къ упорной оборонѣ? Мошенники многочисленны и упрямы. Развѣ они не могли бы защищать свой городъ противъ Герцога?

— Они могли бы кой-что сдѣлать съ тысячью Французскими стрѣлками, обѣщанными Вашимъ Величествомъ; но…

— Обѣщанными мною! Увы! добрый мой Филиппъ, вы взводите на меня напраслину.

— Но, безъ Вашей помощи, продолжалъ Аржантонъ, не заботясь объ етой остановкѣ, и какъ вѣроятно теперь Вашему Величеству не угодно будетъ помогать имъ, какъ можно обывателямъ надѣяться защищать городъ, въ стѣнахъ котораго широкіе проломы, пробитые по приказанію Карла, послѣ Сен-Тронскаго сраженія такъ еще плохо починены, что копейщики изъ Генегау, Брабанта и Бургундіи могутъ идти на приступъ по двадцати въ рядъ.

— Неосторожные глупцы! Если они сами такъ мало заботились о своей безопасности, то не стоютъ моего покровительства. Я не стану за нихъ ссориться. Продолжайте.

— Боюсь, ибо слѣдующая статья гораздо ближе къ сердцу Вашего Величества.

— А! вскричалъ Король, вы хотите говорить объ етомъ адскомъ бракѣ. Никогда я не соглашусь нарушить обѣтъ, соединяющій брата Орлеанскаго съ дочерью моею Іоанною. Ето значило бы отнять Французскій скипетръ у моего потомства, ибо Дофинъ весьма слабъ здоровьемъ; ето увядшій цвѣтокъ, который не принесетъ никакого плода. Бракъ Іоанны съ Орлеанскимъ занималъ мои мысли днемъ, мои сны ночью. Говорятъ вамъ Аржантонъ, что я не могу на ето согласишься. Къ тому жь не жестоко ли требовать, чтобъ я своими руками и однимъ ударомъ разрушилъ политической планъ, которымъ болѣе всего дорожу, и счастіе юной четы, съ младенчества воспитанной другъ для друга.

— Такъ ихъ привязанность очень сильна? спросилъ Аржантонъ.

— По крайней мѣрѣ съ одной стороны, отвѣчалъ Король, и съ той именно, въ которой я долженъ принимать болѣе участія. Но ты улыбаетесь, Филиппъ; вы не вѣрите власти любви.

— Напротивъ, Государь, позвольте вамъ доложить: я такъ мало недовѣрчивъ на етотъ счетъ, что хотѣлъ спросишь, менѣе ли вы будете сопротивляться предполагаемому браку Людовика Орлеанскаго съ Изабеллою Круа, когда я вамъ докажу, что Графиня имѣетъ такую рѣшительную привязанность къ другому, что вѣроятно сама не согласится выдти за Герцога?

— Ахъ! доброй и любезной другъ, сказалъ Король со вздохомъ, изъ какой гробницы достали вы ето утѣшеніе мертвецу? Ея привязанность! Какъ! По совѣсти, предположимъ, что Орлеанскій не терпитъ дочь мою Іоанну; итожь! безъ етаго сумасброднаго стеченія обстоятельствъ, онъ все бы долженъ былъ на ней жениться: есть ли же какая-нибудь возможность, чтобы ети молодая Графиня отказалась отъ супруга, ей назначеннаго, когда она будетъ подвержена такой же необходимости; или чтобы она захотѣла отказаться огнь Французскаго Принца? Нѣтъ, нѣтъ, Филиппъ, не должно льститься надеждою, что она отвергнетъ исканія такого любовника. Varium et mutabile, Филиппъ.

— Я думаю, что въ етомъ случаѣ Ваше Величество слишкомъ унижаете мужество етой молодой дамы. Она происходитъ отъ рода своевольнаго и упрямаго, и Кревкеръ мнѣ сказывалъ, что она романически влюбилась въ молодаго оруженосца, который, правда, оказалъ ей большія услуги дорогою.

— Ахъ! вскричалъ Король, стрѣлокъ моей гвардіи, по имени Кентень Дюрвардъ?

— Думаю, что онъ самый, отвѣчалъ Аржантонъ; онъ взятъ въ плѣнъ вмѣстѣ съ Графиней. Они вмѣстѣ путешествовали, почти вдвоемъ.

— Слава Богу! сказалъ Король. Честь и слава ученому Галеотти, который прочелъ въ звѣздахъ, что судьба етаго молодаго человѣка сопряжена съ моею. Если молодая Графиня такъ привязана къ нему, что можетъ нарушишь повелѣнія Бургундца, то этотъ Кентень Дюрвардъ точно былъ мнѣ очень полезенъ.

— По словамъ Кревкера, Государь, кажется можно надѣяться на порядочное упорство съ ея стороны. Впрочемъ, не смотря на недавнее предположеніе Вашего Величества, вѣрно самъ благородный Герцогъ не откажется добровольно отъ прекрасной своей родственницы, съ которою давно уже обрученъ.

— Гмъ! Но вы никогда не видали дочери моей Іоанны; ето сова, Филиппъ! настоящая сова, которой стыжусь! Да нѣтъ нужды, лишь бы онъ на ней женился, пустъ послѣ влюбляется въ лучшую женщину изо всей Франціи. Надѣюсь, что вы теперь имъ развернули всю карту расположенія вашего Государя.

— Я извѣстилъ васъ, Государь, о статьяхъ, на которыхъ онъ теперь наиболѣе расположенъ настаивать. Но Вашему Величеству извѣстно, что характеръ Герцога подобенъ бурному потоку, который остается въ берегахъ только когда не встрѣчаетъ препоны своему теченію; и направленія его не льзя угадать, послѣ встрѣчи съ плотиною, или утесомъ. Если бъ онъ внезапно получилъ явныя доказательства о проискахъ Вашего Величества; извините ето выраженіе: время дорого и не допускаетъ етикета; съ Литтихцами и Вильгельмомъ Ла-Маркомъ, то послѣдствія могутъ быть ужасны. Странныя вѣсти получены оттуда. Говорятъ, что Ла-Маркъ женился на Амелинѣ, старшей Графинѣ Круа.

— Етой старой дурѣ такъ хотѣлось замужъ, что она не отвергла бы руку сатаны. Но чтобъ дикой Ла-Маркъ рѣшился на ней жениться, ето болѣе меня изумляетъ.

— Говорятъ также, что въ Перонну ѣдетъ герольдъ, или гонецъ отъ Ла-Марка. Довольно етаго, чтобы взбѣсить Герцога. Надѣюсь, что у Ла-Марка нѣтъ писемъ отъ Вашего Величества, или какихъ другихъ очевидныхъ доказательствъ?

— Чтобъ я сталъ писать къ Вепрю! Нѣтъ, нѣтъ, Филиппъ, я не мечу бисера передъ свиніями. Малыя сношенія мои съ этимъ дикимъ звѣремъ всегда дѣлались на словахъ и черезъ бродягъ, черезъ негодяевъ, которыхъ никто не взялъ бы въ свидѣтели, если бъ дѣло шло о покражѣ яицъ изъ курятника.

— Мнѣ осталось только, сказалъ Аржантонъ вставая, посовѣтовать Вашему Величеству быть осторожнѣе, дѣйствовать сообразно обстоятельствамъ, а пуще всего не употреблять въ разговорѣ съ Герцогомъ выраженій и доводовъ болѣе приличныхъ вашему сану, чѣмъ настоящему положенію.

— Если санъ мой будетъ тяготить меня, сказалъ Король, что рѣдко бываешь со мною, когда дѣло идѣтъ о важнѣйшихъ выгодахъ, то у меня здѣсь есть лѣкарство отъ етой спѣси, я загляну въ маленькой кабинетъ, который въ двухъ шагахъ, Филиппъ, и вспомню о смерти Карла Простаго; ето лѣкарство также вѣрно, какъ холодное купанье отъ лихорадки. Но развѣ вамъ, любезный другъ, достойный совѣтникъ, уже пора идти? Ну, Комминъ, настанетъ время, когда вы утомитесь давать уроки Государственной политики етому Бургундскому быку, который не въ силахъ понять самаго простѣйшаго изъ вашихъ доводовъ, тогда, если Людовикъ будетъ еще въ живыхъ, подумайте, что у васъ есть другъ при Французскомъ дворѣ. А если бъ вы туда приѣхали, любезный Филиппъ, я почелъ бы ето благословеніемъ моему Королевству, ибо съ глубокими Государственными свѣденіями вы соединяете совѣсть, которая даетъ вамъ чувствовать и различать добро и зло; а у меня… сохрани Господи! у Оливье и Ла-Балю сердца жестки, какъ жернова, и жизнь моя отравлена угрызеніями и покаяніями за преступленія, на которыя они меня подбиваютъ. Но вы, Филиппъ, вы одаренные мудростію временъ прошедшихъ и настоящихъ, вы могли бы научить меня быть великимъ, не переставая быть добродѣтельнымъ.

— Ето дѣло трудное, сказалъ Историкъ, немногіе исполнили его; однако жь оно еще возможно для тѣхъ, кто не пощадитъ усилій. Я оставляю васъ, Государь; извольте приготовляться къ совѣщанію, которое Герцогъ немедленно будетъ имѣть съ вами.

Людовикъ нѣсколько времени стоялъ, устремивъ глаза на дверь, въ которую вышелъ Аржантонъ.— Онъ говорилъ мнѣ о рыбной ловлѣ, сказалъ онъ съ язвительною улыбкою,— я порядочно уходилъ его, какъ форель. Онъ почитаетъ себя добродѣтельнымъ, потому что не принялъ моихъ денегъ? Но выслушалъ мои ласкательства и обѣщанія; почувствовалъ удовольствіе мести за оскорбленіе своего тщеславія. Онъ отказался отъ моихъ денегъ? сталъ отъ того бѣднѣе, но не честнѣе. Однако жь надобно переманить его: ето лучшая голова во всей Бургундіи. Теперь я ожидаю благороднѣйшей ловли. Надобно побороться съ этимъ Левіаѳаномъ Карломъ, который пройдетъ пучину, чтобы меня настигнуть. Я, какъ устрашенный мореплаватель, долженъ бросить ему что-нибудь съ корабля, чтобы занять его: но можетъ быть найду когда-нибудь случай пронзить его острогою.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Свиданіе двухъ любовниковъ.

Въ важное и опасное утро, предшествовавшее свиданію двухъ Государей въ замкѣ Пероннскомъ, Оливье Лань служилъ Людовику, какъ повѣренный расторопный и искусный, расточая повсюду подарки и обѣщанія, дабы въ случаѣ изступленія Герцога всякой нашелъ въ потушеніи пожара болѣе выгоды, нежели въ усугубленіи онаго. Онъ прокрался какъ ночь изъ шатра въ шатеръ, изъ дома въ домъ, повсюду дѣлая себѣ друзей; и по разнымъ причинамъ, изъ которыхъ многія уже сообщены нами, увѣрился въ помощи многихъ Бургундскихъ вельможь, которые чего нибудь надѣялись, или опасались отъ Франціи; или полагали, что неуменьшенная власть Людовика можетъ служить перевѣсомъ властолюбію Герцога.

Когда нужно было задобрить кого-нибудь и онъ не надѣялся успѣть ни присутствіемъ, ни доводами своими, то бралъ въ посредники какого-нибудь другаго слугу Королевскаго; такимъ образомъ испросилъ онъ у Графа Кревкера Лорду Кравфорду и Рубцу свиданіе съ Кентенемъ Дюрвардомъ, который съ приѣзда въ Перонну, сидѣлъ подъ тайнымъ карауломъ, по при хорошемъ содержаніи. Частныя дѣла были представлены причиною етой просьбы; но вѣроятно Кревкеръ, опасаясь, чтобы Герцогъ по неукротимости страстей своихъ не обезчестилъ себя какимъ нибудь насиліемъ противъ Людовика, съ удовольствіемъ доставилъ Кравфорду случай дать молодому стрѣлку нѣкоторыя наставленія, полезныя Французскому Королю.

Свиданіе трехъ земляковъ было чистосердечно и даже трогательно.

— Ты чудной молодецъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ Дюрварду, поглаживая его по головѣ, какъ дѣдъ внука; право, счастье тебѣ послужило, какъ будто ты родился въ сорочкѣ.

— Все ето отъ того, что онъ такъ молодь попалъ въ стрѣлки, сказалъ Рубецъ; обо мнѣ никогда столько не говорили, любезный племянникъ, отъ того, что я старѣе двадцати пяти лѣтъ вышелъ изъ Пажей.

— А ты въ пажахъ былъ порядочно смѣшонъ, храбрый мой землякъ, сказалъ начальникъ; съ широкой бородой, похожей на лопату хлѣбника, и спиною, какъ у стараго Валласа Вайта.

— Я думаю, сказалъ Кентень, потупивъ глаза, что я не долго буду носить ето почетное званіе, ибо намѣренъ не служить болѣе стрѣлкомъ гвардіи.

Рубецъ онѣмѣлъ отъ изумленія, на лицѣ стараго Кравфорда изобразилось неудовольствіе. Наконецъ первый, снова получивъ употребленіе языка, вскричалъ: — Не служишь болѣе! Отказаться отъ твоего мѣста въ Шотландской гвардіи! Слыханное ли дѣло? Да я своимъ мѣстомъ не примѣняюсь съ великимъ конетаблемъ Франціи.

— Молчи, Людвигъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ! Развѣ не видишь, что етотъ молодецъ умѣетъ лучше насъ, бѣдныхъ старовѣровъ, обращаться по вѣтру? Онъ въ путешествіи накопилъ нѣсколько сказоченъ на счетъ Короля Людовика, и дѣлается Бургундцемъ, чтобы съ барыша пересказать ихъ Герцогу Карлу.

— Если бъ я въ этомъ былъ увѣренъ, сказалъ Рубецъ, то зарѣзалъ бы его своими руками, хотя бы онъ пятьдесятъ разъ былъ сыномъ моей сестры.

— Но прежде всего, любезный дядюшка, сказалъ Кентень, вы бы освѣдомились заслужилъ ли я ето? А вы, Милордъ, узнайте, что я не разношу сказокъ и что ни допросы, ни пытки не исторгнутъ у меня, во вредъ Королю Людовику, ни слова о томъ, что я могъ узнать во время моей службы. Мой долгъ обязываетъ меня къ молчанію на етотъ счетъ; но я не останусь служить тамъ, гдѣ кромѣ опасностей, которымъ могу подвергнуться, честно сражаясь со врагами; мнѣ угрожаютъ еще засады, устроенныя моими друзьями.

— Если засады ему не нравятся, сказалъ Рубецъ, печально поглядывая на Лорда Кранфорда; грустно, а дѣлить нечего. Я попадался въ тридцать засадъ и самъ бывалъ поставленъ, ибо ето одна изъ любимыхъ воинскихъ хитростей нашего Короля.

— Ето правда, Людвигъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ; однако жь молчи; кажется я ето дѣло понимаю лучше тебя.

— Дай Богъ, чтобъ вы его поняли, Милордъ, отвѣчалъ Рубецъ; но мнѣ больно отъ одной мысли, что сынъ моей сестры боится засады.

— Молодой человѣкъ, сказалъ Кравфордъ, я отчасти угадываю, что ты хочешь сказать. Ты испыталъ какую нибудь измѣну во время путешествія, совершеннаго по приказанію Короля и имѣешь причину подозрѣвать его участникомъ.

— Я едва не испыталъ измѣны, исполняя поколѣнія Короля, отвѣчалъ Кентень; по мнѣ посчастливилось помѣшать ей. Невиненъ онъ, или виновенъ, ето я предоставляю Богу и его совѣсти. Король питалъ меня голоднаго; принялъ безприютнаго и одинокаго, я никогда не отягчу его въ несчастій обвиненіями, которыя можетъ быть несправедливы, ибо я ихъ слышалъ только изъ самыхъ нечистыхъ устъ.

— Любезный другъ мой! доброй молодецъ! вскричалъ Кравфордъ, сжимая его съ объятіяхъ, ты думаешь и говоришь, какъ Шотландецъ. Ты Шотландецъ по уши. Ты говоришь, какъ человѣкъ, который видя, что другъ его обернулся къ стѣнѣ спиною, забываетъ всѣ поводы къ ссорѣ и помнитъ только услуги, имъ оказанныя.

— Когда начальникъ обнялъ моего племянника, сказалъ Рубецъ, стало и мнѣ можно. Только я желалъ бы втолковать ему, что солдату также нужно знать засадную службу, какъ клерку, знать грамотѣ.

— Молчи, Людвигъ, сказалъ Кравфордъ; ты оселъ, мой другъ, и не чувствуешь, какъ долженъ благодаришь Бога, что даровалъ тебѣ такого племянника. А ты, любезный Кентень, скажи мнѣ, знаетъ ли Король о мужественномъ, благородномъ и Христіанскомъ твоемъ рѣшеніи? Ибо въ теперешней крайности ему бѣдному очень нужно знать на кого можетъ понадѣяться. Еслибъ онъ привелъ съ собою всю дружину своихъ стрѣлковъ…. Но да будетъ вола Божія! Скажи же мнѣ, знаетъ ли Король объ етомъ?

— Не могу сказать вамъ навѣрное, отвѣчалъ Кентень. Однако жь я увѣрилъ ученаго его Астролога, Марція Галеотти, что рѣшился умолчать обо всемъ, могущемъ повредить Королю въ умѣ Герцога Бургундскаго. Извините, что не вхожу ни въ какія подробности на этотъ счетъ; и вы можете судить, что я еще менѣе сообщилъ ихъ Астрологу.

— Да! да! сказалъ Лордъ Кравфордъ, точно, помню: я слышалъ отъ Оливье, что Галеотти предсказалъ Королю твое поведеніе; и радъ, что онъ имѣлъ на то основаніе повѣрнѣе звѣздъ.

— Гдѣ ему предсказывать! вскричалъ смѣючись Рубецъ; развѣ звѣзды ему сказывали, что въ Плесси, честный Людвигъ помогалъ Туанетѣ проматывать полновѣсные червонцы, которыми философъ снабжалъ ее?

— Молчи, Людвигъ, сказалъ ему начальникъ, молчи глупое животное. Если ты не уважаешь моихъ сѣдинъ, потому что я самъ старой ходокъ, по крайней мѣрѣ изъ уваженія къ молодости и невинности племянника не докучай намъ такими пустяками.

— Ваша милость вправѣ говорить, что вамъ угодно, отвѣчалъ Людвигъ; но клянусь честью! второвидѣніе Сондерса Суплесава, Гленъ-Улакнискаго башмачника вдвое лучше прорицаній етаго Галотти, Галипотти, или какъ вамъ угодно его назовите. Сондерсъ предсказалъ сперва, что всѣ дѣти моей сестры помрутъ когда-нибудь; и предсказалъ ето при рожденіи младшаго Кентеня, который здѣсь; а безъ сомнѣнія Кентень умретъ когда-нибудь для исполненія предсказанія, которое къ несчастію почти сбылось, ибо кромѣ его весь родъ перевелся. Потомъ онъ предсказалъ мнѣ, что я составлю себѣ состояніе женитьбою, что вѣрно также сбудется въ свое время, ибо еще не случилось, но когда и какъ случится, етаго я право и не знаю. Наконецъ Сондерсъ предсказалъ….

— Если ето предсказаніе не прямо идетъ къ дѣлу, Людвигъ, сказалъ Лордъ Кравфордъ, то прошу насъ уволить отъ него; теперь мы съ тобою должны оставить твоего племянника, моля Бога, чтобъ утвердилъ его въ добрыхъ намѣреніяхъ; ибо въ етомъ дѣлѣ одно легкомысленное слово можетъ надѣлать столько вреда, что весь Парламентъ Парижской не въ силахъ будетъ поправить. Да будетъ надъ тобою мое благословеніе, доброй молодецъ; а покидать нашу дружину не очень спѣши, ибо скоро придется порядкомъ сражаться при дневномъ свѣтѣ и не боясь засадъ.

— Я также даю тебѣ мое благословеніе, племянникъ, сказалъ Людвигъ; если благородный мои начальникъ доволенъ, то и я также, ибо ето моя должность.

— На минуту, Милордъ, сказалъ Кентень, отводя Кравфорда въ сторону; я долженъ вамъ доложить, что есть еще человѣкъ, узнавшій отъ меня подробности, о которыхъ должно молчать для безопасности Короля; и который, не будучи подобно мнѣ обязанъ своимъ званіемъ и благодарностію, можетъ проговориться; ибо ничто не принуждаетъ ея къ молчанію.

— Ея! вскричалъ Кравфордъ; избави Боже, если женщина участница тайны! Мы тогда снова подвергнемся кораблекрушенію.

— Не думайте етаго, Милордъ, отвѣчалъ Дюрвардъ; но употребите свое ходатайство, чтобы Графъ Кревкеръ дозволилъ мнѣ свиданіе съ Графинею Изабеллою Круа. Она знаетъ мою тайму, и я увѣренъ, что уговорю се молчать подобно мнѣ обо всемъ, могущемъ подвигнуть Герцога противъ Короля Людовика.

Старый воинъ долго размышлялъ, поднялъ глаза вверхъ, потупилъ ихъ, покачалъ головою и сказалъ наконецъ: — Во всемъ етомъ есть что-то мнѣ непонятное. Графиня Изабелла Круа! Свиданіе съ дѣвицею столь извѣстною своимъ званіемъ, родомъ и состояніемъ! И ты, молодой Шотландецъ, не имѣющій ничего, кромѣ меча, такъ увѣренъ получить отъ нея требуемое! Или ты слишкомъ на себя надѣешься, другъ мой; или съ пользою употребилъ время своего путешествія. Но, клянусь крестомъ Св. Андрея! я поговорю за тебя съ Графомъ Кревкеромъ; а какъ онъ точно боится, чтобы Герцогъ въ изступленіи гнѣва не рѣшился насильственнымъ поступкомъ съ особою Короля обезчестить себя и Бургундію, то вѣроятно согласится на твое требованіе, хотя, клянусь честью, оно очень странно.

При сихъ словахъ, старый Лордъ, пожавъ плечами, вышелъ изъ комнаты съ Людвигомъ, который, во всемъ подражая своему начальнику, хотя и не зналъ о чемъ они говорили съ Кентеномъ, однако жь принялъ такой же важный и таинственный видъ, какъ и самъ Кравфордъ.

Черезъ нѣсколько минутъ Лордъ Кравфордъ возвратился, но уже не въ сопровожденіи Рубца. Старикъ казался въ странномъ расположеніи духа: онъ смѣялся и какъ бы противъ воли; выраженіе веселости было замѣтно въ морщинахъ его лица, обыкновенно суроваго; въ то же время онъ качалъ головою и по видимому былъ занятъ вещью, которой не могъ не осуждать, хотя находилъ ее отмѣнно смѣшною.

— Право, молодой землякъ, сказалъ онъ Кентеню, ты ходокъ! Никогда застѣнчивость не помѣшаетъ тебѣ успѣть въ красавицахъ. Кревкеръ проглотилъ твое предложеніе, хотя оно было для него кисло, какъ стаканъ уксусу; ибо онъ поклялся мнѣ всѣми Бургундскими угодниками, что еслибъ не шло дѣло о чести двухъ Государей и спокойствіи двухъ Государствъ, то тебѣ никогда бы не видать слѣда ногъ Изабеллы на пескѣ. Если бъ онъ не былъ женатъ и на красавицѣ, то я подумалъ бы, что самъ хочетъ сразиться для полученія етой добычи. А можетъ быть смѣкаетъ о племянникѣ своемъ, Графѣ Стефанѣ. Графиня!… Такъ тебѣ надобно Графинъ? Но ступай за мною. Помни, что твое свиданіе съ нею должно быть коротко. Впрочемъ ты вѣрно умѣешь пользоваться минутами. Ого! Клянусь честью, меня такъ разсмѣшило твое высокомѣріе, что я не въ силахъ бранить тебя!

Вспыхнувъ отъ досады, смѣшавшись отъ нѣсколько грубыхъ намековъ стараго Лорда, обидясь, что страсть его почитаютъ вздорною и смѣшною люди разсудительные и опытные, Дюрвардъ молча послѣдовалъ за Лордомъ Кравфордомъ въ монастырь Урсулійской, гдѣ жила молодая Графиня; и войдя въ приѳмную, увидѣлъ тамъ Графа Кревкера.

— Ну, молодой человѣкъ, сказалъ Графъ Кентеню строгимъ голосомъ, кажется тебѣ еще разъ должно повидаться съ прекрасной спутницей твоего романическаго путешествія.

— Да, господинъ Графъ, отвѣчалъ Кентень, а пуще всего, мнѣ должно видѣться съ нею безъ свидѣтелей.

— Етому не бывать, вскричалъ Кревкеръ. Будьте судьею, Лордъ Кравфордъ. Эта молодая дѣвица, дочь стариннаго моего друга и сослуживца, богатѣйшая наслѣдница въ Бургундіи, призналась, что она чувствуетъ родъ….; что было я сказалъ? Словомъ, она сумасбродная, а вашъ молодой стрѣлокъ высокомѣрный наглецъ. Они не увидятся безъ свидѣтелей.

— Такъ я слова не скажу Графинѣ, ибо не стану говорить съ нею при васъ, вскричалъ Кентень, внѣ себя отъ радости. Какъ бы я ни былъ высокомѣренъ; но что узналъ отъ васъ, много превосходить все, чего бы я смѣлъ надѣяться.

— Онъ правъ, любезный другъ, сказалъ Кравфордъ Графу, и вашъ языкъ сболтнулъ, не спросясь благоразумія. Но если вы дѣлаете меня судьею, то я скажу, что приемная перегорожена доброю и крѣпкою рѣшеткою. И потому совѣтую вамъ положиться на нее; а они пусть даютъ волю языкамъ своимъ. Боже мой! Развѣ можно жизнь Короля и многихъ тысячь человѣкъ взвѣшивать съ тѣмъ, что двое молодыхъ людей могутъ надуть въ уши другъ Другу, въ продолженіе двухъ минутъ?

При сихъ словахъ, онъ увлекъ Кревкера изъ комнаты; и Граф-ь, почти невольно слѣдуя за нимъ, вышелъ, бросая гнѣвные взгляды на молодаго стрѣлка.

Не успѣли они выдти, какъ Графиня Изабелла появилась за рѣшеткою. Видя одного Кентеня въ приемной, она остановилась и нѣсколько секундъ стояла, потупивъ глаза.

— Но неужьли я буду неблагодарною, сказала она наконецъ, отъ того, что иные люди стали подозрѣвать несправедливо? Мой покровитель! Мой избавитель! Вѣрный и неизмѣнный другъ мой, посреди всѣхъ опасностей, которыя мнѣ угрожали!

Говоря такимъ образомъ, она приблизилась и сквозь рѣшетку подала ему руку, не дѣлая никакого усилія вырвать ее, между тѣмъ какъ онъ осыпалъ ее поцѣлуями и орошалъ слезами. Она только сказала ему: — Если бъ мы должны были еще свидѣться когда нибудь, то я не позволила бы вамъ етаго дурачества.

Если припомнишь опасности, отъ которыхъ Кентень предохранилъ се; если разсудитъ, что онъ точно былъ ея единственнымъ, вѣрнымъ и ревностнымъ защитникомъ; то мои читательницы, хотя бы между ими нашлись прекрасныя Графини и богатыя наслѣдницы, простятъ Изабеллѣ ето забвеніе сана.

Однако жь она наконецъ вырвала свою руку у Дюрварда, отошла на шагъ отъ рѣшетки и спросила съ большимъ замѣшательствомъ: — Чего жь вы требуете отъ меня; ибо у васъ есть до меня какое-то требованіе, я узнала ето отъ стараго Шотландскаго Лорда, который недавно былъ здѣсь съ родственникомъ моимъ Кревкеромъ. Если ето требованіе благоразумно, если бѣдная Изабелла можетъ исполнить его, не измѣняя своему долгу и чести, то вы не должны бояться отказа. Но не спѣшите говорить, продолжала она, робко озрѣвшись вокругъ себя; старайтесь не говорить ничего такого, что можно бы перетолковать невыгодно, если бы насъ подслушали.

— Не опасайтесь ничего, Милостивая Государыня, печально отвѣчалъ Кентень: не здѣсь могу я забыть разстояніе, судьбою между нами положенное и не захочу подвергнуть васъ порицанію гордыхъ родственниковъ, за то, что вы были предметомъ самой страстной любви человѣка, который бѣднѣе и ниже ихъ. Пусть ета мысль, подобно сновидѣнію ночи, погибнетъ для всѣхъ, кромѣ сердца, въ которомъ она займетъ мѣсто всего существеннаго.

— Молчите! молчите! въ полголоса вскричала Изабелла, изъ любви къ себѣ, изъ уваженія ко мнѣ, не говорите етаго. Скажите лучше, чего вы отъ меня требуете.

— Великодушнаго прощенія человѣку, который изъ видовъ самолюбія обошелся съ вами вражески.

— А кажется прощаю всѣмъ моимъ врагамъ. Но Дюрвардъ, посреди какого зрѣлища меня спасла ваша твердость и присутствіе духа! Эта окровавленная зала! Етотъ добрый Епископъ! Я вчера только узнала о всѣхъ ужасахъ, которыхъ была нечувствительною свидѣтельницею!

— Забудьте объ нихъ, сказалъ Кентень, примѣтивъ, что живой румянецъ, покрывавшій щеки Изабеллы во время етаго разговора, смѣнила смертная блѣдность; не оглядывайтесь назадъ; смотрите впередъ съ мужествомъ, необходимымъ для тѣхъ, которые идутъ опаснымъ путемъ. Выслушайте меня: вы болѣе всѣхъ имѣете права обличить Людовика такимъ, каковъ онъ въ самомъ дѣлѣ. Но если вы обвините его въ поощреніи васъ къ побѣгу изъ Бургундіи, а пуще всего въ замыслѣ предать васъ въ руки Ла-Марку, то вѣроятно будете причиною сверженія, или даже смерти Короля; и во всякомъ случаѣ произведете между Франціей) и Бургундіею самую кровопролитную воину, которая когда либо возгоралась между етѣми двумя державами.

— Сохрани Господи, чтобы я была причиною такихъ несчастій, если можно избѣжать ихъ! Даже если бы я могла питать нѣкоторое желаніе мести, то одно ваше слово истребило бы его. Могу ли я болѣе помнить оскорбленія Людовика, нежели безцѣнныя услуги, вами мнѣ оказанныя? Но что дѣлать? Когда предстану Государю своему, Герцогу Бургундскому, то должна молчать, или говорить правду. Если стану молчать, меня обвинятъ въ упорствѣ, а вы не захотите, чтобъ я унизила себя ложью.

— Конечно нѣтъ! Но когда вы прервете молчаніе, говорите объ Людовикѣ только то, что вы сами лично знаете за правду; если васъ принудятъ пересказать слышанное отъ другихъ, представляйте ихъ слова просто разсказами, хотя бы онѣ вамъ самимъ казались вѣроятными, но не подтверждайте ихъ, показывая будто имъ вѣрите; не придавайте вѣроятія ничему кромѣ того, что знаете лично. Совѣтъ Бургундскій не можетъ отказать Королю въ правосудіи, которое въ моей землѣ даруютъ послѣднему обвиняемому; онъ долженъ почитать его невиннымъ, пока обвиненіе не будетъ оправдано прямыми и достаточными доказательствами. А чтобы доказать произшествія, которыхъ вы сами не видали, должно основываться на чемъ нибудь повѣрнѣе слуховъ.

— Кажется, я васъ понимаю, сказала Графиня.

— Я выражусь еще яснѣе, сказалъ Кентень; и началъ объяснять слова свои примѣрами; но звукъ монастырскаго колокола прервалъ объясненіе.

— Ето знакъ, что мы должны разстаться, сказала Графиня; разстаться на всегда! Но не забывайте меня, Дюрвардъ; я васъ никогда не забуду. Вѣрныя услуги ваши…

Она не могла договорить, но опять протянула ему руку; онъ снова прижалъ ее къ своимъ губамъ и не знаю какъ случилось, что желая принять ее, Графиня такъ приблизилась лицемъ къ рѣшеткѣ, что Кентень осмѣлился напечатлѣть послѣднее прощаніе на устахъ ея. Изабелла не стала упрекать его, а можетъ бы и не успѣла, ибо въ тужь минуту Кревкеръ и Кравфордъ, бывшіе спрятаны въ такомъ мѣстѣ, откуда могли все видѣть, не слыша ничего, поспѣшно вошли въ приѳмную: первый былъ внѣ себя отъ гнѣва и болѣе бѣжалъ, нежели шелъ; второй, смѣючись, удерживалъ его.

— Въ вашу комнату, сударыня! Въ вашу комнату! закричалъ Графъ Изабеллѣ, которая, опустивъ покрывало, поспѣшно ушла; васъ бы должно запереть въ келью на хлѣбъ и на воду. Что же до тебя, дерзской молодецъ, придетъ время, когда пользы Государствъ не будутъ имѣть ничего общаго съ подобными тебѣ, и тебя научатъ какого наказанія достойна дерзость нищаго, который осмѣлился поднять глаза на…

— Потише! Потише! И етаго довольно! Ни слова больше! вскричалъ старый Лордъ; а ты, Кентень, молчи; я приказываю тебѣ идти въ свою комнату. Господинъ Графъ Кревкеръ, не говорите съ такимъ презрѣніемъ. Кентень Дюрвардъ такой же дворянинъ, какъ и я; а я глава моего семейства: не намъ слушать о наказаніи за смѣлость…

— Милордъ! Милордъ! вспыльчиво вскричалъ Кревкеръ, дерзость етихъ наемныхъ чужеземцевъ вошла въ пословицу; и вы, какъ ихъ начальникъ, должны бы унимать, а не поощрять се.

— Я пятьдесятъ лѣтъ начальствую стрѣлками гвардіи, Графъ Кревкеръ; никогда не нуждался въ совѣтахъ Француза, или Бургундца, и съ позволенія вашего надѣюсь безъ нихъ обойтись, пока останусь на етомъ мѣстѣ.

— Очень хорошо, Милордъ, очень хорошо, вашъ чинъ и лѣта даютъ вамъ преимущества. Что же до етихъ молодыхъ людей, я согласенъ забыть прошедшее, ибо возьму хорошія мѣры, чтобы они болѣе никогда но видались.

— Не слишкомъ ручайтесь за ето, Кревкеръ: говорятъ, что горы могутъ столкнуться; такъ почему жь живымъ существамъ, которыя имѣютъ ноги, приводимыя въ движеніе любовью, никогда не встрѣтиться? Етотъ поцѣлуй былъ очень нѣженъ, Кревкеръ, и онъ кажется, не къ добру.

— Вамъ еще хочется испытать мое терпѣніе, Милордъ; но я вамъ не дамъ ето и выгоды. Чу! Я слышу колоколъ замка; онъ сзываетъ совѣтъ. Одинъ Богъ можетъ предвидѣть его окончаніе.

— Окончаніе, Графъ! Я могу вамъ предсказать его. Если покусятся на какое-нибудь насиліе противъ особы Короля, то хотя друзья его и очень малочисленны и окружены его врагами, онъ не погибнетъ ни одинъ, ни безъ мести. Пуще всего жалѣю, что онъ именно запретилъ мнѣ готовиться къ такому окончанію.

— Предвидѣть такія бѣдствія, Милордъ, есть вѣрнѣйшее средство навлечь ихъ. Повинуйтесь повелѣніямъ вашего Государя; не давайте повода къ насилію, оскорбляясь слишкомъ скоро и вы увидите, что день пройдетъ тише, нежели вы полагаете.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Розыскъ.

По первому звону колокола, призывающаго въ совѣтъ знатнѣйшихъ вельможъ Бургундскихъ и весьма малое число Французскихъ Перовъ, сопровождавшихъ Короля въ Пероину, Герцогъ Карлъ пришелъ въ Гербертову башню Псроннскаго замка, въ сопровожденіи отряда своей стражи, вооруженной сѣкирами и бердышами. Людовикъ, ожидавшій етаго посѣщенія, всталъ при входѣ Герцога, сдѣлалъ два шага на встрѣчу къ нему и ждалъ его стоя, съ важнымъ видомъ, который отлично умѣлъ принимать на себя, когда почиталъ его нужнымъ, не смотря на небрежное свое одѣяніе и обыкновенную свободу въ обращеніи. Его спокойствіе въ эту рѣшительную минуту очевидно произвело нѣкоторое впечатлѣніе на его противника. Онъ вошелъ въ комнату быстро и порывисто, но увидя хладнокровіе Людовика, принялъ походку болѣе приличную вассалу, который является предъ своего помѣстнаго властелина. Казалось, что Герцогъ рѣшился обращаться съ Людовикомъ, по крайней мѣрѣ въ первыя минуты, съ етикетомъ, приличнымъ возвышенному его сану; но также видно было, что ему но малаго труда стоило принудить къ етому врожденную свою неукротимость, и что едва могъ онъ удерживать движенія гнѣва и жажду мести, кипящую въ его сердцѣ; и потому, хотя онъ старался наружно исполнишь обыкновенныя обряды учтивости и уваженія и говорить языкомъ ихъ, по цвѣтъ лица его безпрестанно измѣнялся. Голосъ его былъ дикъ, выговоръ грубъ, слова прерывисты; всѣ члены его дрожали, какъ бы показывая, что ему наскучило принужденіе, которое самъ наложилъ на себя; онъ сдвигалъ брови; до крови кусалъ губы. Всѣ его взгляды, всѣ движенія, показывали самаго буйнаго человѣка, обуреваемаго самымъ жесточайшимъ порывомъ бѣшенства,

Король увидѣлъ спокойнымъ окомъ борсnie неукротимыхъ страстей Карла; ибо хотя взоры Герцога заранѣе представляли ему всѣ ужасы смерти, которой онъ боялся какъ человѣкъ и грѣшникъ, однакожь онъ рѣшился, подобно искусному и опытному кормчему, не предаваться страху и не покидать кормила, пока еще останется какая-нибудь надежда спасти корабль. Когда Герцогъ, рѣзкимъ и грубымъ голосомъ, сталъ извиняться на счетъ скуднаго убранства его покоевъ, онъ отвѣчалъ улыбаясь, что не можетъ пожаловаться, ибо Гербертова башня была для него не столь пагубнымъ жилищемъ, какъ для одного изъ его предковъ.

— А! сказалъ Герцогъ, стало вамъ разсказывали преданіе? Да… Онъ здѣсь былъ убитъ. Но единственно за то, что не согласился постричься и окончить жизнь въ монастырѣ.

— Онъ сдѣлалъ очень дурно, сказалъ Людовикъ съ притворною небрежностію; не должно противишься силѣ.

— Я пришелъ, сказалъ Герцогъ, пригласить Ваше Величество на большой совѣтъ, въ которомъ будетъ разсуждаемо о разныхъ предметахъ, равно важныхъ для Франціи и Бургундіи. И такъ вы послѣдуете за мною, разумѣется если вамъ ето угодно.

— Любезный братецъ, отвѣчалъ Король, не притворяйтесь учтивымъ и не просите, когда вы смѣло можете приказывать. Пойдемте въ совѣтъ, если ето вамъ угодно. Наша свита не блестящая, продолжалъ онъ, взглянувъ на малое число служителей, бывшихъ при немъ и готовящихся за нимъ слѣдовать, по вы блеснете за насъ обоихъ.

Туазонъ Доръ, начальникъ Бургундскихъ герольдовъ, открылъ шествіе; оба Государя вышли изъ башни Графа Герберта и прошли дворъ замка. Людовикъ замѣтилъ, что оный былъ наполненъ воинами и гвардіею Герцога, въ полномъ и великолѣпномъ вооруженіи. Они вошли въ залу совѣта, находящуюся въ зданіи не столь ветхомъ, какъ ночлегъ Людовика. Она также по видимому была заброшена, но въ ней сдѣланы были наскоро нѣкоторыя приготовленія для торжественнаго засѣданія, которое было назначено. Подъ однимъ и тѣмъ же балдахиномъ были поставлены два престола; Королевскій двумя ступенями выше Герцогскаго. Пониже, на право и на лѣво, стояло около двадцати стульевъ, приготовленныхъ для знатнѣйшихъ вельможь обоихъ дворовъ; такъ, что по открытіи засѣданія подсудимый казался предсѣдателемъ.

Можетъ быть желая поскорѣе истребить ето противорѣчіе между наружностію и сущностію, Герцогъ слегка поклонился Королю и внезапно открылъ засѣданіе слѣдующими словами:

— Добрые вассалы мои, вѣрные совѣтники, вамъ не безъ извѣстно сколько безпокойствъ возникали въ нашихъ владѣніяхъ какъ при жизни нашего родителя, такъ и въ наше время; сколько разъ вассалы возставали противъ своего властелина, подданные противъ своего Государя. И недавно еще мы видѣли сильнѣйшее доказательство крайности, до которой эти безпорядки достигли въ настоящее время, въ постыдномъ бѣгствѣ Графини Изабеллы Круа и тетки ея Графини Амелины, сокрывшихся въ чужое государство, отрекалсь тѣмъ отъ данной намъ присяги и подвергаясь лишенію своихъ помѣстьевъ; мы видѣли примѣръ еще ужаснѣйшій въ кровожадномъ и святотатномъ умерщвленіи дражайшаго брата и союзника нашего, Епископа Литтихскаго, и въ возмущеніи вѣроломнаго города, съ которымъ мы поступили слишкомъ милостиво во время послѣдняго его мятежа. Дошло до насъ, что етѣ неприятныя произшествія можно приписать не только безразсудной вѣтрености двухъ женщинъ и высокомѣрію нѣсколькихъ обывателей, надутыхъ своимъ богатствомъ, но даже проискамъ чужеземнаго двора, ухищреніямъ сильнаго сосѣда, отъ котораго Бургундія должна бы ожидать вѣрнѣйшей и преданнѣйшей дружбы, если за оказанныя одолженія должно платить тою же монетою. Если етѣ подозрѣнія подтвердятся, продолжалъ Герцогъ заскрыпѣвъ зубами и сильно ударивъ пяткою въ коверъ, покрывающій ступени тропа, то имѣя всѣ нужныя средства, неужьли мы изъ уваженія къ чему либо остановимся взять свои мѣры, чтобы однажды хорошенько остановить теченіе золь, ежегодно на насъ изливаемыхъ и пресѣчь ихъ источникъ?

Герцогъ началъ свою рѣчь голосомъ довольно кроткимъ, но подъ конецъ разгорячился и произнесъ послѣднія слова съ такимъ выраженіемъ, которое произвело трепетъ между совѣтниками и мгновенную блѣдность на щекахъ Короля. Но Людовикъ тотчасъ собралъ все свое мужество и въ очередь свою обратился рѣчью къ совѣту, съ такимъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ, что Герцогъ, хотя но видимому желавшій прервать его слова, внутренно сознался, что не можетъ сдѣлать етаго безъ нарушенія благопристойности.

— Дворяне Французскіе и Бургундскіе, сказалъ Король, Рыцари Св. Духа и Золотаго Руна, если Король принужденъ защищаться подобно обвиняемому, то не льзя ему желать лучшихъ судей, какъ цвѣта дворянства и украшенія рыцарства. Любезный братецъ нашъ, Герцогъ Бургундскій, только затемнилъ ссору, насъ раздѣляющую, не желая изъ учтивости изложитъ се къ точныхъ словахъ. Я, не имѣя причины быть столь же учтивымъ и можетъ быть принуждаемый къ тому моимъ положеніемъ, прошу у васъ позволенія говорить яснѣе. Насъ, Господа, Насъ, своего Государя, союзника и родственника, братецъ нашъ, у коего несчастныя обстоятельства омрачили разумъ и ожесточили нравъ, обременяетъ гнуснымъ обвиненіемъ, будто бы мы побуждали его вассаловъ къ нарушенію присяги, подвигли Литтихцевъ къ мятежу, а изгнанника Вильгельма Ла-Марка къ жесточайшему, и богопротивному убійству. Дворяне Французскіе и Бургундскіе, я могъ бы сослаться на теперешнее мое положеніе, которое само по себѣ совершенно уничтожаетъ ето обвиненіе. Можно ли предполагать, если во мнѣ осталась искра здраваго смысла, что я предалъ бы себя совершенно во власть Герцогу Бургундскому, въ такую минуту, когда провинился передъ нимъ въ измѣнѣ, которая непремѣнно должна была открыться и которая открывшись однажды, предавала меня беззащитно, какъ и теперь, въ руки Государя, справедливо разгнѣваннаго? Безуміе человѣка, который легъ бы отдохнуть у подкопа, зажегши фитиль, который долженъ внезапно взорвать его, было бы мудростію въ сравненіи съ моимъ безуміемъ. Я не сомнѣваюсь, что между виновниками ужасныхъ злодѣйствъ, совершенныхъ въ Шонвальдѣ, были негодяи, употребившіе во зло мое имя; но долженъ ли я за то отвѣчать, когда не далъ имъ права пользоваться онымъ? Если двѣ безразсудныя женщины, по какому-то романическому поводу къ неудовольствію, искали убѣжища при моемъ дворѣ, слѣдуетъ ли изъ того, что я побудилъ ихъ къ етому? Когда узнаютъ ето дѣло въ подробности, то увидятъ, что не смѣя по законамъ чести и рыцарства отослать ихъ, какъ плѣнницъ ко двору Бургундскому, чего я думаю ни одинъ изъ носящихъ знаки етихъ орденовъ мнѣ бы не присовѣтовалъ, я по возможности сдѣлалъ почти то же, передавши ихъ въ руки почтеннаго служителя церкви, а теперь угодника Божія.— Тутъ Людовикъ казался очень разтроганнымъ и закрылъ глаза платкомъ.— Въ руки моего родственника, соединеннаго еще ближайшимъ родствомъ съ домомъ Бургундскимъ; человѣка, которому его положеніе, высокой священный санъ, и увы! безчисленныя добродѣтели давали право быть нѣсколько времени покровителемъ двухъ обманутыхъ женщинъ и посредникомъ между ими и ихъ помѣстнымъ властелиномъ. И такъ я говорю, что однѣ обстоятельства, которыя, по мнѣнію, слишкомъ скоро составленному объ етомъ дѣлѣ нашимъ братцомъ Бургундскимъ, подаютъ несправедливыя противъ меня подозрѣнія, таковы, что могутъ быть объяснены самыми чистыми и честными побужденіями; сверхъ сего, пусть представятъ малѣйшее вѣроятное доказательство оскорбительныхъ обвиненій, которыя, вооруживъ любезнаго братца противъ Государя, прибывшаго ко двору его съ полною надеждою на его дружбу, заставили его совѣтъ свой превратить въ судилище, а гостеприимный замокъ въ темницу.

— Государь! Государь! вскричалъ Карлъ по окончаніи Королевской рѣчи, если вы прибыли сюда въ минуту, столь несчастно встрѣтившуюся съ исполненіемъ вашихъ намѣреній, то я не могу иначе объяснить етаго проѣзда, какъ предположивъ, что тѣ, которые привыкли обманывать другихъ, часто удивительно обманываютъ самихъ себя. Инженеръ иногда бываетъ убитъ ракетой, которую самъ начинивалъ. Послѣдствія же будутъ зависѣть отъ нынѣшняго торжественнаго розыска. Привести сюда Графиню Изабеллу Круа.

Изабелла вошла въ сопровожденіи игуменьи Урсулинскаго монастыря и Графини Кревкеръ, получившей по сему случаю приказанія своего мужа. Увидя ее, Карлъ вскричалъ съ обыкновенною своею грубостію: — Такъ ты здѣсь, прекрасная принцесса! прежде не собиралась съ духомъ отвѣчать на справедливыя и благоразумныя наши приказанія; а теперь у тебя достало смѣлости пуститься на такое путешествіе, на которое не рѣшилась бы лань, преслѣдуемая охотниками. Что ты думаешь о прекрасномъ своемъ поступкѣ? Вѣрно рада, что два мощныхъ Государя и двѣ сильныя державы почти начали войну за твое кукольное личико?

Грубыя насмѣшки Карла при такомъ многочисленномъ собраніи такъ поразили ₍Изабеллу, что она не въ силахъ была, какъ располагала прежде, кинуться къ ногамъ Герцога, умоляя его взять ея владѣнія, а ей позволить удалиться въ монастырь. Она остановилась неподвижно, подобно женщинѣ, которая, будучи застигнута грозою и слыша повсюду вокругъ себя громовые раскаты, цѣпенѣетъ отъ испуга, и боится сдѣлавъ одинъ шагъ привлечь на свою голову перуны.

Графиня Кревкеръ, которой мужество отвѣчало ея роду, и красота замѣтна была даже и въ зрѣлыхъ лѣтахъ, почла долгомъ прервать молчаніе.

— Государь, сказала она Герцогу, моя родственница подъ моимъ покровительствомъ. Я лучше Вашего Величества знаю, какъ должно обращаться съ женщинами; и мы тотчасъ удалимся, если вы не заговорите другимъ голосомъ и не будете въ разговоръ съ нами употреблять выраженія, болѣе приличныя нашему званію и полу.

Герцогъ громко захохоталъ.— Кревкеръ! вскричалъ онъ, образцовой мужъ, ты изъ Графини своей сдѣлалъ, повелительную жену; но ето не мое дѣло. Подайте стулъ етой невинной дѣвочкѣ. Я не только не сердитъ на нее, но еще хочу отличить ее новыми милостями и почестями. Садись, красавица, и скажи намъ какой злой духъ овладѣлъ тобою, когда ты рѣшилась бѣжать изъ своей родины и рыскать по полямъ, за приключеніями?

Съ большимъ трудомъ и частыми остановками, Изабелла призналась, что твердо рѣшившись не соглашаться на бракъ, предложенный ей Герцогомъ Бургундскимъ, она понадѣялась на покровительство двора Французскаго.

— И Французскаго Короля, прибавилъ Карлъ. Конечно ты въ немъ заранѣе была увѣрена?— По крайней мѣрѣ я такъ полагала, отвѣчала Изабелла, иначе не поступила бы такъ рѣшительно.

Въ эту минуту Карлъ взглянулъ на Людовика съ неизъяснимо горькою улыбкою, но твердость Короля не поколебалась; только можно было замѣтить, что губы его поблѣднѣли противъ обыкновеннаго.

— Но я могла судить о расположеніи Короля Людовика ко мнѣ, продолжала молодая Графиня, только по словамъ несчастной тетки моей, Графини Амелины; а она сама основала свое мнѣніе объ етомъ единственно на увѣреніяхъ и совѣтахъ бродягъ, въ которыхъ я узнала послѣ самыхъ подлыхъ предателей, тварей недостойныхъ ни чьей довѣренности.— Тутъ она въ немногихъ словахъ разсказала, что было ей извѣстно о измѣнахъ Марѳы и Гайраддина, и прибавила что по всей вѣроятности и старшій братъ сего послѣдняго, Заметъ Мограбинъ, который прежде всѣхъ посовѣтовалъ имъ бѣжать, былъ способенъ на всякія предательства и могъ выдашь себя за повѣреннаго Короля Французскаго, не имѣя никакого права на ето званіе.

Помолчавъ не много, она продолжала свою исторію и весьма кратко отъ выѣзда своего съ теткой изъ Бургундскихъ владѣній, довела ее до взятія замка Шонвальда и встрѣчи своей съ Графомъ Кревкеромъ.

Глубочайшее молчаніе воцарилось въ залѣ, когда она окончила краткое и несвязное свое повѣствованіе; а Герцогъ Бургундскій, потупивъ глаза, распаленные гнѣвомъ, сидѣлъ подобно человѣку, который ищетъ повода безпрепятственно предаться своей досадѣ и сердится, что не находитъ даже и такого, который оправдалъ бы его въ собственныхъ глазахъ.

— Кротъ, сказалъ онъ наконецъ, бросивъ взглядъ на Людовика, все таки ростъ себѣ подземное жилище подъ ногами нашими, хотя мы и не можемъ слѣдовать глазами за всѣми его движеніями. Однако жъ я желалъ бы, чтобы Король Людовикъ повѣдалъ намъ, для чего принялъ етѣхъ дамъ ко двору своему, если онѣ туда приѣхали не по его приглашенію.

— Я ихъ не принималъ къ моему двору, любезный братецъ, отвѣчалъ Король: я видѣлся съ ними только запросто, изъ состраданія, и при первомъ случаѣ отправилъ подъ охраненіе достопочтеннаго Епископа, вашего союзника. Дай Богъ ему царство небесное! Етотъ достойный святитель лучше меня и всякаго свѣтскаго владѣтеля могъ согласить покровительство, которымъ обязаны мы странствующимъ, съ вѣрностію, которую должны сохранять союзному Государю, изъ владѣній коего онѣ бѣжали. Я смѣло спрашиваю у етой молодой дѣвицы, показался ли имъ мой приемъ радушнымъ; напротивъ не должны ли онѣ были понять изъ него, какъ неприятно мнѣ, что онѣ мой дворъ избрали себѣ убѣжищемъ.

— Онъ такъ мало былъ радушенъ, отвѣчала Изабелла, что я перестала вѣрить, чтобы Ваше Величество изволили приглашать насъ къ своему двору, какъ увѣряли тѣ, которые назывались вашими повѣренными, ибо, предположивъ ихъ такими, трудно было бы согласить обращеніе Вашего Величества съ тѣмъ, чего мы вправѣ были ожидать отъ Короля, отъ Рыцаря, даже отъ простаго дворянина.

Говоря такимъ образомъ, молодая Графиня бросила на Короля укорный взглядъ; но сердце Людовика уже притерпѣлось къ подобнымъ нападеніямъ. Напротивъ, окидывая глазами окружающее собраніе и протягивая руку съ видомъ удовольствія, онъ казалось торжественно спрашивалъ у всѣхъ присутствующихъ: отвѣтъ Графини не безспорно ли доказываетъ его невинность?

Однако жь Герцогъ Бургундскій бросилъ на него мрачный взоръ, какъ бы желая сказать, что хотя онъ и принужденъ молчать до времени, но ни мало не удовлетворенъ. Потомъ обращаясь къ Графинѣ, онъ грубо сказалъ ей: — Въ повѣствованіи всѣхъ своихъ путешествій, красавица, ты ничего не сказала намъ о любовныхъ своихъ похожденіяхъ? Какъ! Тотчасъ и краснѣть! Не встрѣтились ли вамъ Рыцари лѣса, которые покушались прорвать твое путешествіе? Ето приключеніе уже дошло до меня и тотчасъ увидимъ — не льзя ли имъ воспользоваться. Скажите, Король Людовикъ, чтобы ета прекрасная Елена не могла впередъ ссорить Государей, вѣдь не худо бы снабдить ее мужемъ?

Король заранѣе зналъ, какое неприличное предложеніе вѣроятно услышитъ, однако жь спокойно и молча изъявилъ свое согласіе на слова Герцога. Но Изабелла, видя предстоящую крайность, вооружилась новымъ мужествомъ. Она оставила руку Графини Кревкеръ, на которую до толѣ опиралась, подошла въ видомъ застѣнчивымъ, по исполненнымъ благородства; и ставъ на колѣни предъ трономъ Герцога, сказала ему довольно твердо:

— Благородный Герцогъ Бургундскій, Государь и повелитель мой, признаю вину мою, что оставила ваши владѣнія безъ вашего соизволенія, и съ покорностію подвергаюсь такому наказанію, какое вамъ благоугодно будетъ мнѣ назначить. Я отдаю на произволъ вашъ мои помѣстья и замки; прошу только чтобъ вы изъ великодушія и уваженія къ памяти отца моего, оставили мнѣ необходимое для принятія послѣдней отрасли рода Круа въ монастырь, гдѣ она могла бы провести остатокъ дней своихъ.

— Что вы думаете, Государь, о прошеніи етой молодой дѣвушки? спросилъ Герцогъ у Людовика.

— Я думаю, отвѣчалъ Король, что ето прошеніе смиренное и святое, вѣрно внушенное свыше, и что ему не должно противиться.

— Смиряющійся вознесется, вскричалъ Карлъ. Встань, Графиня Изабелла; мы тебѣ желаемъ болѣе добра, нежели ты сама. Мы не хотимъ ни отнимать твоихъ помѣстьевъ, ни убавлять у тебя почестей. Напротивъ, желаемъ увеличить однѣ и прибавить другихъ.

— Увы! Государь, отвѣчала Изабелла, я именно боюсь вашихъ милостей. Я. ихъ боюсь болѣе, нежели вашего гнѣва, ибо онѣ принуждаютъ меня….

— Клянусь Св. Георгіемъ Бургундскимъ! вскричалъ Герцогъ; неужели будутъ безпрестанно противиться нашей волѣ и презирать наши повелѣнія? Встань крошечка, говорятъ тебѣ, и выдь вонъ. Когда мнѣ будетъ время заняться тобою, мы такъ уладимъ дѣло, что, чортъ возьми! ты должна будешь повиноваться, или мы увидимъ.

Не смотря на етотъ суровой отвѣтъ, Изабелла все стояла передъ нимъ на колѣняхъ и ея упорство вѣрно бы заставило Герцога сказать ей что нибудь еще грубѣе, еслибъ Графиня Кревкеръ, гораздо лучше молодой своей родственницы знавшая характеръ етаго Государя, не подняла ее и не вывела изъ залы совѣта. Тогда ввели Кентеня Дюрварда. Онъ предсталъ предъ Короля и Герцога съ тою вольностію, равно далекою отъ застѣнчивой робости и отъ высокомѣрной смѣлости, и которая прилична благородному и благовоспитанному молодому человѣку, умѣющему почитать и уважать кого надобно, но не ослѣпляемому присутствіемъ тѣхъ, кого онъ почитаетъ и уважаетъ. Дядя доставилъ ему средства снова явиться въ одеждѣ и съ оружіемъ стрѣлковъ Шотландской стражи; и его черты, осанка, наружность еще болѣе придавали цѣны пышному одѣянію. Его чрезмѣрная молодость также предубѣждала въ его пользу всѣхъ совѣтниковъ. Ни одинъ изъ нихъ не могъ повѣрить, чтобы столь благоразумный Король, избралъ столь молодаго человѣка повѣреннымъ своихъ политическихъ происковъ; и вотъ какъ часто Людовикъ находилъ большія выгоды въ странномъ выборѣ повѣренныхъ, избирая ихъ въ такія лѣта и изъ такого званія, что никакъ не льзя было предполагать.

По приказанію. Герцога, подтвержденному повелѣніемъ Людовика, Кентень началъ разсказывать свое путешествіе съ Графинями Круа до окрестностей Литтиха, открывъ повѣствованіе свое наставленіями Короля, предписывающими безопасно проводитъ ихъ въ замокъ Епископа.

— И ты вѣрно исполнилъ мои повелѣнія? спросилъ Король.

— Вѣрно, Государь, отвѣчалъ Дюрнардъ.

— Ты забываешь одно обстоятельство, сказалъ Герцогъ: въ лѣсу близь Тура на тебя напали два странствующіе Рыцаря.

— Мнѣ не прилично ни говорить объ етомъ произшествіи, ни помнить объ немъ, отвѣчалъ молодой стрѣлокъ, закраснѣвшись отъ скромности.

— Но мнѣ сказалъ Герцогъ Орлеанскій, не прилично забывать объ немъ. Етотъ молодой человѣкъ неустрашимо исполнилъ свое порученіе и такъ исправно отправилъ свою должность, что я долго буду помнить. Приди въ мои покои, молодой стрѣлокъ, когда кончится ето дѣло, и ты увидишь, что я не забылъ твоего мужества. Мнѣ приятно видѣть, что ты равно скроменъ и храбръ.

— Повидайся также и со мною, сказалъ Дюнуа: у меня приготовленъ тебѣ шлемъ, которымъ я, кажется, остался тебѣ долженъ..

Кентень поклонился имъ почтительно и стали продолжать допросъ. По требованію Герцога, онъ представилъ полученныя имъ письменныя наставленія о дорогѣ, которою должно ѣхать.

— Ты исполнилъ етѣ наставленія слово въ слово? спросилъ его Герцогъ.

— Нѣтъ, Государь. Онѣ предписывали мнѣ, какъ вы можете видѣть, переѣхать Маасъ близь Намура, однако жь я поѣхалъ лѣвымъ берегомъ, какъ кратчайшею и безопаснѣйшею дорогою въ Литтихъ.

— А къ чему эта перемѣна?

Я начиналъ сомнѣваться въ вѣрности моего проводника.

— Теперь, возразилъ Герцогъ, вникни хорошенько въ мои вопросы. Отвѣчай правду и не бойся ни чьего мщенья. Но если ты станешь хоть мало увертываться и хитришь въ своихъ отвѣтахъ, то я велю тебя привѣсить желѣзною цѣпью къ рыночной колокольнѣ и тебѣ долго придется призывать смерть, пока она тебя услышитъ.

Послѣдовало глубокое молчаніе; давши, по видимому, этому молодому человѣку время хорошенько размыслить о своемъ положеніи, Карлъ спросилъ — кто былъ его проводникомъ, отъ кого онъ его получилъ и чѣмъ онъ сдѣлался ему подозрителенъ.

Кентень на первой вопросъ отвѣчалъ именемъ Цыгана Гайраддина Мограбина; на второй, что получилъ етаго проводника отъ Тристана Пустынника; а въ отвѣтъ на третій разсказалъ все, бывшее въ Францисканскомъ монастырѣ близь На мура; какъ Цыганъ оттуда былъ выгнанъ; что побудило его за нимъ слѣдовать, и какъ подслушалъ онъ его разговоръ съ копейщикомъ Вильгельма Ла-Марка, съ которымъ они соглашались въ средствахъ захватить двухъ дамъ, бывшихъ подъ его охраненіемъ.

— А эти негодяи?… Но не забудь, сказалъ Герцогъ, что твоя жизнь зависитъ отъ справедливости твоихъ словъ. А эти разбойники не говорили, что они были подучены Королемъ, Людовикомъ Королемъ Французскимъ, здѣсь сидящимъ, устроить ету засаду, чтобы овладѣть двумя дамами?

— Если бъ даже эти гнусные мошенники и сказали ето, возразилъ Дюрвардъ, я все не долженъ бы вѣрить ни чему, ибо собственныя слова Короля противорѣчили етому.

Король, слушавшій дотолѣ съ величайшимъ вниманіемъ, при отвѣтѣ Дюрварда невольно вздохнулъ, какъ человѣкъ, котораго грудь избавилась отъ тяжкаго бремени. Герцогъ, казалось, смѣшался и былъ недоволенъ; и снова спросилъ Кентенл, не понялъ ли онъ изъ разговора етихъ негодяевъ, что ихъ умыселъ былъ одобренъ Королемъ Людовикомъ.

— Я не слыхалъ ничего, что дало бы мнѣ право отвѣчать вамъ утвердительно, отвѣчалъ Кентень, который, хотя внутренно былъ увѣренъ, что Гайраддинъ поступалъ единственно по тайнымъ повелѣніямъ Людовика, однако жь почиталъ долгомъ своимъ не сообщать етѣхъ подозрѣній — и повторяю, продолжалъ онъ, что если бъ я даже и слышалъ такое увѣреніе отъ етихъ негодяевъ, то ихъ свидѣтельство не имѣло бы для меня никакого вѣсу послѣ именныхъ повелѣній, полученныхъ мною отъ самаго Короля.

— Ты вѣрный посланный, сказалъ Герцогъ съ горькою улыбкою; и смѣю сказать, что исполняя съ такою точностію повелѣнія Короля, ты обманулъ его ожиданіе, и ето могло бы тебѣ дорого стоить, если бъ послѣдующія произшествія не придали слѣпой вѣрности твоей видъ услуги.

— Я васъ не понимаю, Государь, отвѣчалъ Дюрвардъ съ твердостію. Я знаю только, что мой Государь, Король Людовикъ, приказалъ мнѣ охранять етѣхъ дамъ, что я и дѣлалъ, какъ на дорогѣ въ Шонвальдъ, такъ и во время ужасныхъ произшествій бывшихъ въ етомъ замкѣ. Повелѣнія Короля были честны и я честно ихъ исполнилъ. Если бъ Его Величеству угодно было приказывать противное, то ето приказаніе не могло бы относиться къ человѣку, носящему мое имя и рожденному въ моей землѣ.

— Гордъ какъ Шотландецъ! вскричалъ Карлъ, который, хотя былъ недоволенъ возраженіемъ Дюрварда, однако жь имѣлъ довольно справедливости, чтобы не сердиться на него за ето. Но скажи мнѣ, по какому повелѣнію ты, какъ я узналъ отъ нѣкоторыхъ бѣглецовъ изъ Шонвальда, прошелъ по улицамъ Литтихскимъ, предводительствуя тѣми мятежниками, которые послѣ такъ жестоко умертвили своего владѣтеля и отца духовнаго? Немного спустя послѣ убійства не говорилъ ли ты рѣчи, въ которой назвался повѣреннымъ Людовика, чтобы вкрасться въ довѣренность къ извергамъ, осквернившимся етимъ ужаснымъ злодѣйствомъ?

— Государь, отвѣчалъ Кентень, не трудно найти достаточное число свидѣтелей, что я въ Литтихѣ не выдавалъ себя за повѣреннаго Короля Людовика. Упорство народа по неволѣ возложило на меня ето званіе и всѣ старанія мои вразумить его были тщетны. Я говорилъ объ етомъ служителямъ Епископа, когда успѣлъ вырваться изъ города. Я совѣтовалъ имъ позаботиться о безопасности замка и еслибъ они вняли моимъ совѣтамъ, то можетъ быть предупредили бы бѣдствія и ужасы слѣдующей ночи. Признаюсь, что въ самую опасную минуту, я воспользовался вліяніемъ, которое могъ имѣть отъ званія, насильно мнѣ присвоеннаго; и тѣмъ спасъ Графиню Изабеллу, собственную жизнь и остановилъ новыя убійства. Повторяю и стану утверждать предъ каждымъ и всѣми, что я не имѣлъ отъ Короля Людовика никакого порученія въ Лит тихъ; и что наконецъ, воспользовавшись званіемъ его повѣреннаго, которое мнѣ приписали не кстати и противъ моей воли, я только поднялъ щитъ для охраненія себя и другихъ въ крайности, не заботясь имѣю ли право носить гербы, на немъ изображенные.

— И въ этомъ случаѣ, сказалъ Кревкеръ, не могши молчать долѣе, молодой спутникъ и плѣнникъ мой поступилъ мужественно и благоразумно. Его поступокъ по справедливости не можетъ быть предосудителенъ Королю Людовику.

Общій шопотъ согласія послышался въ собраніи. Онъ приятно поразилъ слухъ Людовика, по разгнѣвалъ Карла. Герцогъ бросалъ сердитые взоры во кругъ себя. Чувства, столь единодушно изъявленныя сильнѣйшими его вассалами и умнѣйшими совѣтниками, вѣроятно бы не помѣшали ему предаться всему буйству неукротимаго своего нрава, если бы Аржантонъ, провидѣвшій опасность, не успѣлъ отвратить ея, внезапно возвѣстивъ ему прибытіе Герольда отъ города Литтиха.

— Герольдъ отъ ткачей и слѣсарей! вскричалъ Герцогъ; тотчасъ впустить его! Клянусь, что етотъ Герольдъ сообщитъ намъ о намѣреніяхъ и надеждахъ пославшихъ его нѣчто болѣе, чѣмъ мы можемъ узнать отъ етаго полу-Французскаго и полу-Шотландскаго воина.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
Герольдъ

Собраніе поспѣшно разступилось, ибо всѣ составлявшіе его съ немалымъ любопытствомъ ожидали Герольда, котораго мятежные Литтихцы осмѣлились прислать къ надменному Герцогу Бургундскому, когда онъ чрезмѣрно былъ прогнѣванъ на нихъ.

Нe худо замѣтить, что въ тогдашнее время Герольды посылались только отъ Государя къ Государю, и то въ торжественныхъ случаяхъ; второстепенное дворянство сносилось посредствомъ низшихъ чиновниковъ. Также можно замѣтишь мимоходомъ, что Людовикъ, дорожившій только прибавленіемъ могущества, или существенною выгодою, особенно презиралъ Геральдику и Герольдовъ — красныхъ, голубыхъ, зеленыхъ, со всею ихъ мишурою. Напротивъ совсѣмъ различная гордость Карла придавала большую важность етимъ обрядамъ.

Герольдъ, котораго въ эту минуту представили обоимъ Государямъ, имѣлъ на себѣ табаръ, или верхнее платье съ гербами его владѣтеля, въ которыхъ кабанья голова, по мнѣнію знатоковъ, играла роль болѣе блестящую, нежели сообразную съ настоящими правилами Геральдики. Прочее платье его, смѣшное по излишнему великолѣпію, было отягчено галунами, шитьемъ и всякими украшеніями; а перо на шляпѣ такъ высоко, что казалось онъ хотѣлъ имъ вымести потолокъ залы: словомъ, все его одѣяніе казалось каррикатурою и насмѣшкою надъ блестящимъ нарядомъ Герольдовъ. Кабанья голова не только была вышита повсюду на его платьѣ, по самая шляпа его имѣла тотъ же видъ и была вооружена клыками кроваваго цвѣта. Въ этомъ человѣкѣ можно было замѣтить вмѣстѣ дерзость и робость, какъ будто онъ чувствовалъ, что взялся за опасное порученіе, въ которомъ одна смѣлость можетъ его выручить. То же соединеніе безстыдства и робости видно было въ его поклонѣ двумъ Государямъ; ибо онъ поклонился неловко и смѣшно, что рѣдко случалось съ Герольдами привыкшими быть при дворахъ.

— Кто ты, именемъ чорта?— Етимь восклицаніемъ Карлъ Дерзновенный встрѣтилъ етаго чуднаго посланника.

— Я Сангліе-Ружъ, отвѣчалъ посланный, Герольдъ Вильгельма Ла-Марка, Божіею милостію и избраніемъ капитула, Принца и Епископа Литтихскаго.

— А! вскричалъ Карлъ, но умѣривъ врожденную свою вспыльчивость, знакомъ велѣлъ ему продолжать.

— А по правамъ супруги его, высокопочтенной Графини Амелины, Графа Круа и владѣтеля Бракемонтскаго,

Карлъ, казалось, онѣмѣлъ отъ удивленія, слыша чрезвычайную дерзость, съ которою осмѣливались въ его присутствіи произносить такія названія; а Герольдъ, приписывая можетъ быть ето молчаніе впечатлѣнію, произведенному надъ Герцогомъ начисленіемъ владѣніи своего повелителя, продолжалъ такъ:

— Аппипсіо vobis gaudium magnum, Карлъ, Герцогъ Бургундскій и Графъ Фландріи, извѣщаю васъ, отъ имени Государя моего, что въ силу разрѣшенія святѣйшаго отца нашего Папы, которое не замедлитъ придти и будетъ заключать въ себѣ назначеніе приличнаго преемника, онъ готовится вступить въ званіе и обязанности Принца и Епископа Литтихекаго и поддерживать права свои на Графство Круа.

Герцогъ Бургундскій, при етой остановкѣ Герольда, равно какъ и при всѣхъ прочихъ, снова произнесъ только:— А! или другое подобное восклицаніе, голосомъ человѣка, который, не смотря на свое изумленіе и досаду, хочетъ однако жь выслушать все, что ему скажутъ, а потомъ отвѣчать. Къ крайнему удивленію всѣхъ присутствующихъ, онъ не позволилъ себѣ ни одного изъ обыкновенныхъ своихъ грубыхъ и буйныхъ тѣлодвиженій; но стиснувъ зубами ноготь большаго пальца, что всегда означало, что онъ слушаетъ со вниманіемъ, сидѣлъ потупя глаза, какъ бы страшась показать гнѣвъ, въ нихъ сверкающій.

И такъ Сангліе-Ружъ смѣло продолжалъ отправлять свое посольство.— И потому л, именемъ Принца Епископа Литтихскаго и Графа Круа, долженъ требовать, чтобъ вы, Герцогъ Карлъ, отказались отъ притязаній, своихъ на вольной и Имперской городъ Линнпихъ, и возвратили ему права, отнятыя вами по согласію съ покойнымъ Людовикомъ Бурбономъ, недостойнымъ Епископомъ сего города.

— А! вскричалъ опять Герцогъ.

— Также чтобъ возвратили знамена общества, числомъ тридцать семь, которыми вы насильственно завладѣли; чтобы исправили проломы, пробитые вами въ стѣнахъ, города; чтобы возобновили укрѣпленія, своевольно вами срытыя; наконецъ, чтобы признали повелителя моего Вильгельма Ла-Марка, Епископомъ Литтихскимъ, законно и безъ принужденія избраннымъ капитуломъ канониковъ, а вотъ и протоколъ избранія.

— Кончилъ ли ты? спросилъ Герцогъ.

— Нѣтъ еще, возразилъ посланный: я еще имѣю порученіе отъ вышерѣченнаго благороднаго и высокопочтеннаго Принца, Епископа и Графа, требовать, чтобъ вы вывели гарнизоны, вами поставленные въ замкѣ Бракемонтѣ и другихъ крѣпостяхъ Графства Круа; хотя бы они стояли отъ имени вашего, Изабеллы Круа, или кого другаго; пока Имперской сеймъ рѣшитъ, что оныя помѣстья не должны принадлежать сестрѣ покойнаго Графа, знаменитой Графинѣ Амелинѣ, предпочтительно передъ его дочерью по праву jus emphyteusis.

— Твой владѣтель ученъ, опять сказалъ Герцогъ.

— Однако жь, продолжалъ Гербльдъ, благородный и высокопочтенный Принцъ, Епископъ и Графъ расположенъ, по уничтоженіи всѣхъ раскрой между Бургундіею и землею Литтихскою, укрѣпишь племянницѣ своеіг Изабеллѣ помѣстье приличное ея званію.

— Онъ разсудителенъ и щедръ, сказалъ Герцогъ также съ насмѣшкою.

— Клянусь совѣстью шута, сказалъ Хвастунъ на ухо Графу Кревкеру, я лучше желалъ бы быть въ шкурѣ послѣдней коровы, которая когда либо издыхала отъ заразы, чѣмъ въ шитомъ платьѣ етаго чудака; онъ похожь на пьяницу, который осушаетъ кружки безъ счету, не замѣчая мѣтокъ, которыя трактирной служитель кладетъ мѣломъ на прилавкѣ.

— Не скажешь ли ты мнѣ еще чего нибудь? спросилъ Герцогъ.

— Еще одно слово, касательно достойнаго и вѣрнаго союзника вышереченному благородному повелителю моему, Христіаннѣйшаго Короля.

— А! А! вскричалъ Герцогъ; но уже совсѣмъ не прежнимъ голосомъ) однако жь еще удержался и вперилъ все свое вниманіе.

— Котораго Христіаннѣйшаго Короля, продолжалъ Герольдъ, по общему слуху, вы, Карлъ Бургундскій, насильно держите плѣнникомъ въ етомъ городѣ; презрѣвъ обязанность вассала Французской Короны и вопреки законамъ чести, принятымъ всѣми Христіанскими владѣтелями. По сей причинѣ, вышерѣченный мой благородный и высокопочтенный властелинъ повелѣваетъ вамъ моими устами, тотчасъ освободить его высокаго и Христіаннѣйшаго союзника; или принять вызовъ, который я вамъ принесъ отъ его имени.

— Наконецъ все ли ты сказалъ?

— Все, и ожидаю отвѣта Вашего Высочества въ надеждѣ, что оный не доведетъ до пролитія крови Христіанской.

— И такъ! вскричалъ Герцогъ, клянусь Св. Георгіемъ Бургундскимъ!… Но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ окончить, Людовикъ всталъ и началъ говорить съ такимъ/Величественнымъ видомъ, что Карлъ не могъ прервать его.

— Съ позволенія вашего, любезный братецъ Бургундскій, сказалъ Король; мы требуемъ права прежде отвѣчать етому дерзскому. Бездѣльникъ Герольдъ, или кто бы ты ни былъ, скажи клятвопреступнику, убійцѣ, изгнаннику Вильгельму Ла-Марку, что Король Французскій немедленно явится предъ Литтихомъ, дабы отмстить за богопротивное умерщвленіе покойнаго возлюбленнаго родственника своего, Людовика Бурбона, и велитъ повѣсить Вильгельма Ла-Марка на желѣзной цѣпи, въ наказаніе за дерзость, съ которою онъ назвалъ его своимъ союзникомъ и высокое имя Короля осквернилъ устами подлыхъ своихъ гонцовъ.

— Да прибавь отъ меня, сказалъ Карлъ, все, что Герцогъ можетъ сказать грабителю и убійцѣ. Ступай. Однако жь на минуту: ни когда Герольдъ не оставлялъ Бургундскаго двора, не бывъ чѣмъ нибудь пожалованъ. Содрать съ него шкуру розгами.

— Не извольте забыть, Ваше Высочество, вскричали вмѣстѣ Кревкеръ и Ныберкуръ, что онъ Герольдъ, человѣкъ неприкосновенный.

— Неужьли вы такъ просты, господа, сказалъ Герцогъ, что полагаете будто платье дѣлаетъ Герольдомъ? Я увѣренъ, даже по самымъ гербамъ его, что етотъ негодяй просто обманщикъ. Пусть приближится Туазонъ Доръ и при насъ испытаетъ его.

Посланный Вепря Арденскаго поблѣднѣлъ, не смотря на врожденное свое безстыдство и. какую-то краску, которою онъ вымазалъ себѣ лицо. Туазонъ Доръ, первый Герольдъ Герцога, выступилъ съ важностію человѣка, знающаго права своей должности и спросилъ мнимаго своего собрата, въ какой Гимназіи учился онъ наукѣ, которою занимается.

— Я учился въ Регенсбургской Геральдической Гимназіи, отвѣчалъ Сангліе-Ружъ, и получилъ дипломъ Еренгольда отъ етаго ученаго сословія.

— Не возможно черпать знанія изъ чистѣйшаго источника, сказалъ Туазонъ Доръ, поклонившись ниже прежняго; и если я осмѣливаюсь, по приказанію Государя Герцога, бесѣдовать съ вами о таинствахъ высокой пауки нашей, то единственно въ надеждѣ принять отъ васъ наставленія, а не вамъ сообщать ихъ.

— Къ дѣлу! къ дѣлу; нетерпѣливо вскричалъ Герцогъ; задай ему какой нибудь вопросъ, чтобы испытать его знаніе.

— Смѣшно было бы, продолжалъ Туазонъ Доръ, спрашивать воспитанника знаменитой Регенсбургской Гимназіи, знаетъ ли онъ обыкновенныя названія Геральдическія; но я могу не оскорбляя спросить, посвящены ли вы въ таинственное ученіе нашей науки, посредствомъ коего опытнѣйшіе изъ насъ объясняютъ другъ-другу иносказательно то, что говорятъ другимъ обыкновеннымъ языкомъ; такое ученіе есть основаніе Геральдики.

— Я равно хорошо знаю всѣ отрасли нашей науки, смѣло отвѣчалъ Сангліе-Ружъ; но можетъ быть Нѣмецкія названія не похожи на ваши Французскія,

— Можете ли вы говорить ето? вскричалъ Туазонъ-Доръ; наша высокая наука, знамя благородства и слава подвиговъ, одинакова во всѣхъ Христіанскихъ державахъ; она даже извѣстна Маврамъ и Сарацынамъ. И потому я попрошу васъ описать мнѣ небеснымъ слогомъ, то есть по планетамъ, какой нибудь гербъ по вашему выбору.

— Описывайте его сами, если вамъ угодно, отвѣчалъ Сангліе Ружъ. Я пришелъ сюда не затѣмъ, чтобы заниматься Фиглярствомъ; или вы думаете, что меня можно заставлять служишь, какъ обезьяну?

— Покажи ему какой-нибудь гербъ и пусть онъ опишетъ его по своему, сказалъ Герцогъ, а если не съ умѣетъ, то ручаюсь, что я выпишу ему спину всякими возможными гербами.

— Вотъ, сказалъ Бургундскій Герольдъ, вынимая изъ кармана пергаминъ, вотъ гербъ, который я по нѣкоторымъ причинамъ начерталъ, какъ позволили слабыя мои дарованія, прошу моего собрата, если точно онъ принадлежитъ къ ученой Регенсбургской Гимназіи, разобрать его въ приличныхъ выраженіяхъ.

Хвастунъ, котораго по видимому очень забавлялъ этотъ споръ, подошелъ къ обоимъ Герольдамъ:— Я помогу тебѣ, дружокъ, сказалъ онъ Литтихскому посланному, который смотрѣлъ на пергаминъ съ отчаяніемъ: Государи и Господа, здѣсь изображена кошка, которая смотритъ въ кухонное окно.

Смѣхъ, произведенный стою остротою, былъ нѣсколько полезенъ посланному, ибо Туазонъ Доръ, оскорбленный такимъ объясненіемъ своего рисунка, тотчасъ самъ истолковалъ его, сказавъ, что ето щитъ Хильдеберта, Короля Французскаго, по взятіи въ плѣнъ Гондемара, Бургундскаго Короля, и представляетъ леопарда за рѣшеткою, какъ емблему плѣннаго Государя. Потомъ онъ объяснилъ его искуственными выраженіями, которыя одинъ Герольдъ могъ понять.

— Клянусь моею шапкою, сказалъ Хвастунъ, что если Бургундія представлена въ -видѣ етой кошки, то надобно признаться, что по крайней мѣрѣ теперь она съ выгодной стороны рѣшетки.

— Ты правъ, любезный другъ, сказалъ Людовикъ смѣючись, между тѣмъ какъ всѣ зрители и самъ Карлъ казалось пришли въ замѣшательство отъ шутки, которой примѣненіе было такъ очевидно; я долженъ дать тебѣ золотую монету за то, что ты развеселилъ дѣло, которое началось нѣсколько важно, но кончится надѣюсь позабавнѣе.

— Молчи, Хвастунъ, сказалъ Герцогъ. А ты, Туазонъ Доръ, поди; ты видно слишкомъ ученъ, чтобъ быть попятнымъ. Подвоешь къ намъ етаго негодяя. Послушай бездѣльникъ, сказалъ онъ ему самымъ грознымъ голосомъ, знаешь ли ты въ Геральдикѣ различіе между серебромъ и золотомъ?

— Ради Бога, Государь, сжальтесь надо мною, сказалъ Герольдъ, видя себя уличеннымъ. Король Людовикъ, попросите за меня.

— Самъ говори за себя, вскричалъ Герцогъ; ты Герольдъ, или нѣтъ?

— Я сдѣланъ Герольдомъ только на етотъ случай.

— Клянусь Св. Георгіемъ! сказалъ Герцогъ, бросивъ украдкою взоръ на Людовика, мы не знаемъ Монарха, или даже дворянина, который бы захотѣлъ такъ ругаться благородною наукою, опорою сана Королевскаго и дворянскаго, кромѣ того Короля, который отправилъ къ Едуарду Англійскому служителя, переодѣтаго Герольдомъ.

— Такая хитрость, сказалъ Людовикъ, можетъ только проститься двору, при которомъ въ то время не было Герольда, а крайность требовала послать кого нибудь; но хотя ета хитрость и удалась съ неповоротливыми и тяжелыми островитянами, надобно имѣть здраваго разсудка не болѣе какъ у Вепря, чтобы полагать, что такой обманъ не откроется при образованномъ Бургундскомъ дворѣ.

— Нужды нѣтъ откуда взялся етотъ Герольдъ, сказалъ Герцогъ сердито, но воротится онъ не иначе, какъ послѣ добраго приема. Тащите его на торговую площадь и тамъ бейте конскими уздами и бичами, пока его платье не разлетится въ лоскутья. Ату ево! ого! пиль! ого!

Четыре, или пять большихъ собакъ, похожихъ на тѣхъ, которыя изображены на картинахъ охоты, писанныхъ Рубенсомъ и Шнейдерсомъ, услыша послѣднія слова Герцога, залаяли, какъ бы увидя вепря, выходящаго изъ берлоги.

— Право, сказалъ Людовикъ, стараясь, поддѣлаться ко праву своего ужаснаго родственника, когда оселъ надѣлъ кабанью кожу, почему не позволишь собакамъ снять ее съ него?

— Не льзя лучше! не льзя лучше! вскричалъ Герцогъ, съ расположеніемъ котораго ета мысль была тогда согласна: да будетъ. Спустить собакъ, притравить ихъ; мы будемъ сажать его отъ воротъ замка до восточныхъ воротъ звѣринца.

— Надѣюсь, что Ваше Высочество поступите со мною, какъ со звѣремъ, сказалъ негодяи, стараясь казаться спокойнымъ въ такой бѣдѣ, и оставите мнѣ тѣ же средства къ спасенію.

— Ты червь, отвѣчалъ Герцогъ, и потому охотничье уложеніе не дастъ тебѣ никакой льготы. Однако жь и хотя изъ уваженіе къ безпримѣрной твоей дерзости, возьми сто шаговъ впередъ. Пойдемте, Господа, пойдемте; надобно посмотрѣть эту садку.

Такъ внезапно кончилось засѣданіе совѣта. Всѣ побѣжали наслаждаться приятною забавою, которую предложилъ Король Людовикъ; по они съ Герцогомъ спѣшили всѣхъ болѣе.

Удовольствіе было полное; ибо Сангліе Гужъ, которому страхъ придавалъ крылья и за которымъ гналось собакъ десять, подстрекаемыхъ звукомъ роговъ и криками псарей, бѣжалъ съ быстротою вѣтра; и еслибъ его не путало Герольдское платье, самый невыгодной нарядъ для бѣга, онъ можетъ быть ушелъ бы отъ собакъ; и даже нѣсколько разъ обманывалъ ихъ, внезапно сворачивая съ дороги съ искуствомъ, которому всѣ зрители отдали справедливость. Но никто изъ нихъ, даже самъ Карлъ, не былъ такъ восхищенъ етою садкою, какъ Людовикъ. Отчасти по причинамъ политическимъ, а равно и потому, что зрѣлище страданій человѣка ни чуть не трогало его, когда представлялось въ смѣшномъ видѣ, онъ хохоталъ до слезъ. Въ восторгѣ своемъ, онъ ухватился за горностаевую мантію Герцога, какъ бы желая поддержаться; а Карлъ между тѣмъ, въ такомъ же восторгѣ, оперся рукою Королю на плечо; ето показывало довѣренность и приязнь, которой никакъ не льзя было ожидать по произходившему за нѣсколько минутъ.

Наконецъ проворство ложнаго Герольда не могло долго спасать его ото зубъ преслѣдующихъ враговъ. Собаки его настигли, повалили, и вѣроятно бы задушили, если бы Герцогъ не вскричалъ: — Уймите ихъ! Держите ихъ! Откличьте собакъ! Онъ бѣжалъ такъ хорошо, что не смотря на слабое его сопротивленіе, мы но хотимъ, чтобъ онѣ его съѣли.

Поспѣшно вырвали» у собакъ добычу, на которую онѣ остервенились, опять ихъ сосворили и погнались за тѣми, которыя ушли, неся торжественно въ зубахъ лоскутья верхняго платья, которое несчастный посланный надѣлъ въ черный день.

Въ ету минуту, когда Герцогъ былъ еще слишкомъ занятъ тѣмъ, что передъ нимъ происходило, чтобы заниматься тѣмъ, что дѣлалось сзади его, Оливье Лань тихо подошелъ къ Королю и сказалъ ему на ухо:— Ето Цыганъ Гайраддинъ, не должно бы допускать его говорить съ Герцогомъ.

— Ему должно умереть, отвѣчалъ Король также: мертвые не говорятъ.

Спустя немного, Тристанъ Пустынникъ, по наученію Оливье, выступилъ передъ Короля и Герцога, и сказалъ съ обыкновенною своею суровостію: — Эта дичь мнѣ принадлежитъ и я ее требую, съ позволенія Вашего Величества и Вашего Высочества. На немъ моя мѣтка: Лилія на плечѣ, какъ всѣ могутъ видѣть. Ето извѣстный разбойникъ; онъ загубилъ множество подданныхъ Вашего Величества, грабилъ церкви, оскорблялъ честныхъ дѣвицъ, стрѣлялъ дичь въ Королевскихъ звѣринцахъ, и…

— Довольно и етаго! сказалъ Герцогъ Карлъ; любезный братецъ по многимъ причинамъ имѣетъ на него право. Что вы съ нимъ сдѣлаете, Ваше Величество?

— Если его предаютъ моей волѣ, отвѣчалъ Король, то я велю дать ему урокъ Геральдики, которую онъ такъ плохо знаетъ; онъ на опытѣ извѣдаетъ, что значитъ въ гербѣ висѣлица, украшенная петлею.

— Которая будетъ не на немъ, а на которой онъ будетъ висѣть, вскричалъ Герцогъ, громко захохотавши своей остротѣ. Пусть его беретъ уроки у кума Тристана: етотъ мастеръ своего дѣла,

Людовикъ такъ привѣтливо раздѣлилъ веселость Герцога, что Карлъ по неволѣ взглянулъ на него почти дружески.

— Ахъ! Людовикъ, Людовикъ! сказалъ онъ, дай Богъ, чтобъ вы были союзникъ столь же вѣрный, какъ веселой собесѣдникъ! Я еще очень часто думаю о тѣхъ дняхъ, которые мы такъ забавно проводили вмѣстѣ.

— Отъ васъ зависитъ возвратишь ихъ, отвѣчалъ Людовикъ. Я соглашусь на всѣ условія, на которыя можно согласиться въ теперешнемъ моемъ положеніи, не подвергая себя порицанію всего Христіанства; и поклянусь въ исполненіи етѣми складнями, которыя имѣю счастіе носить на себѣ.

Сказавъ ето, онъ вынулъ изъ за пазухи маленькія золотыя складни, повѣшенныя на такой же цѣпочкѣ и которыя носилъ онъ по рубашкѣ; и продолжалъ, поцѣловавъ ихъ:

— Надъ ними никогда не было произнесено ложной клятвы, или клятвопреступникъ былъ наказанъ въ томъ же году.

— Ну, братецъ, я думаю, что вамъ данъ урокъ, который научитъ васъ впередъ повѣрнѣе держать клятвы. И теперь, скажите по чистой совѣсти, сдержите ли вы слово, данное мнѣ, идти вмѣстѣ противъ убійцы Ла-Марка и негодныхъ Литтихцевъ?

— Я пойду противъ нихъ, любезный братецъ, со всѣми силами Франціи и развернутою Орифламмою.

— Нѣтъ, нѣтъ! Ето слишкомъ много, болѣе нежели должно. Довольно будетъ присутствія вашей Шотландской стражи и нѣкоторыхъ отборныхъ воиновъ для доказательства, что вы дѣйствуете свободно. Большое войско могло бы…

— Освободить меня въ самомъ дѣлѣ? то ли хотѣли вы сказать, любезный братецъ? Извините, вы сами назначите число войска, которое пойдетъ за мною.

— А чтобы намъ нечего было бояться прекрасной Елены, бросившей между нами яблоко раздора, вы согласитесь Изабеллу Круа выдать за Герцога Орлеанскаго.

— Любезный братецъ, вы жестоко испытываете мое снизхожденіе. Герцогъ обрученъ съ моею дочерью. Будьте великодушны; не настаивайте на этотъ счетъ, а лучше поговоримъ о крѣпостяхъ на Соммѣ.

— Мой совѣтъ будетъ бесѣдовать объ етомъ съ Вашимъ Величествомъ. Что до меня, я менѣе дорожу пріумноженіемъ владѣній, нежели исправленіемъ нанесенныхъ мнѣ оскорбленій. Вы вмѣшались въ дѣла моихъ вассаловъ: вы хотѣли самовольно располагать рукою Бургундской подданной: такъ если хотите обвѣнчать ее, пусть же съ членомъ собственнаго вашего семейства; иначе наше совѣщаніе не состоится.

— Никто не повѣритъ, любезный братецъ, когда я скажу, что дѣлаю ето съ удовольствіемъ. Посудите жь, какъ сильно мое желаніе угодить вамъ, если скажу, къ крайнему моему сожалѣнію, что когда обѣ стороны на то согласятся и выпросятъ разрѣшеніе Папы, то я никакъ не стану противишься браку, вами предложенному.

— Все ето легко уладится чрезъ нашихъ министровъ, сказалъ Герцогъ; и мы опять сдѣлались братьями и друзьями.

— Принесемъ, сказалъ Людовикъ, благодареніе милосердому Богу, который держа въ десницѣ сердца властителей, милостиво склоняетъ ихъ къ миру и кротости, дабы предупредишь пролитіе человѣческой крови.

— Оливье, продолжалъ Людовикъ, обращаясь къ етому любимцу, который бродилъ около него какъ покорный духъ около колдуна; послушай: скажи Тристану, чтобы поскорѣй отправилъ етаго негоднаго Цыгана.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Казнь.

— Хвала судьбѣ, которая дала намъ способность смѣяться и смѣшить другихъ, и срамъ глупцу, который постыдился бы должности шута. Вотъ шутка и еще не изъ лучшихъ, позабавила двухъ Государей, успѣшнѣе можетъ быть, нежели тысячи политическихъ причинъ, остановила войну между Бургундіею и Францісю.

Вотъ какое заключеніе вывелъ Хвастунъ, когда въ слѣдствіе примиренія, о которомъ мы сказали въ концѣ предъидущей главы, тронной караулъ, Охранявшій Пероннской замокъ, былъ смѣненъ. Король оставилъ башню Графа Герберта, столь зловѣщую, и къ крайнему удовольствію Французовъ и Бургундцевъ, довѣренность и дружество, казалось, хотя по наружности возродилось между Карломъ и Людовикомъ. Однако жь Король, не смотря на почтительное обращеніе съ собою и на соблюденіе всѣхъ обрядовъ, все еще видѣлъ себя предметомъ подозрѣній могущественнаго своего вассала; но по чрезвычайной осторожности своей какъ будто не замѣчалъ етаго и почиталъ себя совершенно свободнымъ.

Не менѣе того, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, пока болѣе всего участвующія стороны забывали по немногу свои распри, одинъ изъ низшихъ повѣренныхъ ихъ происковъ горько испытывалъ истину того правила, что употребляющіе низкія орудія, скоро вознаграждаютъ за ето общество; оставляя ихъ на произволъ судьбы, когда онѣ становятся безполезны.

Етотъ повѣренный былъ Гайраддинъ Мограбинъ, котораго Герцогскіе чиновники отдали придворному судьѣ Короля Французскаго, и котораго Тристанъ ввѣрилъ попеченіямъ двухъ вѣрныхъ своихъ сподвижниковъ, Труазеніеля и Петитандре и поручилъ имъ отправить его, не теряя времени. Посреди етѣхъ двухъ достойныхъ особъ, изъ коихъ одна играла allegro, а другая pensieroso, въ сопровожденіи многочисленной толпы народа, онъ шелъ (употребимъ новѣйшее сравненіе: какъ Гаррикъ, между Трагедіею и Комедіею) къ ближнему лѣсу, гдѣ, для ускоренія церемоніи и избѣжанія труда ставить висѣлицу, располагающіе его участію рѣшились прицѣпишь его къ первому удобному дереву.

Они скоро нашли дубъ, который но шуточному выраженію Петитандре, былъ достоинъ такого жолудя. И такъ оставивъ осужденнаго подъ присмотромъ нѣсколькихъ караульныхъ, стали наскоро готовиться къ окончательной развязкѣ. Въ эту минуту Гайраддинъ, взглянувъ на толпу, его провожавшую, встрѣтился глазами съ Кентенемъ Дгорвардомъ. Нашъ молодой Шотландецъ, замѣтивъ въ ложномъ герольдѣ сходство съ вѣроломнымъ проводникомъ своимъ, послѣдовалъ за толпою, чтобы удостовѣришься въ тождествѣ.

Когда оба исполнителя пришли увѣдомить его, что все готово, Гайраддинъ сказалъ имъ съ величайшимъ спокойствіемъ, что хочетъ просить ихъ объ одной милости.

— Требуй отъ насъ, мой сынъ, всего, что можетъ быть сообразно съ нашею должностію и ты получишь, отвѣчалъ ему Труазетель.

— То есть, прервалъ Гайраддинъ, все кромѣ жизни.

— Именно, сказалъ Труазетель, и даже нѣсколько болѣе; ибо, какъ ты по видимому рѣшился сдѣлать честь нашему званію и умереть, какъ человѣкъ, безъ кривлянья, мы согласимся, если нужно, дать тебѣ минутъ десятокъ, хотя намъ приказано отправлять скорѣе.

— Ето слишкомъ великодушно, сказалъ Гайраддинъ.

— Правда, что насъ могутъ за ето пожурить, прибавилъ Петитандре; по что нужды? я не пожалѣю своей жизни за человѣка ловкаго, твердаго, веселаго и готоваго, который рѣшился сдѣлать послѣдній скачокъ съ приятностію, какъ должно храброму молодцу.

— И такъ, сказалъ Труазетель, если ты желаешь назидательной бесѣды..

— Или, сказалъ шутливой его товарищь, если тебѣ угодно кружку вина..

— Или наставленіе, сказала Трагедія.

— Или пѣсенку, сказала Комедія.

— Ни того, ни другаго, любезные, милые и поспѣшные друзья мои, сказалъ Цыганъ. Я только прошу васъ о нѣсколькихъ минутахъ свиданія съ етимъ стрѣлкомъ гвардіи.

Исполнители нѣсколько поколебались; но Труазетель вспомнилъ, что Кентень Дюрвардъ по разнымъ обстоятельствамъ былъ въ большой милости у Короля и потому они рѣшились позволишь ето свиданіе.

Они кликнули Дюрварда и приближаясь къ осужденному преступнику, молодой стрѣлокъ пожалѣлъ о его близости къ смерти, хотя и сознавался, что онъ заслужилъ свою участь. Лоскутья богатаго Герольдскаго платья, растерзанные зубами собакъ и руками двуногихъ, которые исторгнувъ его отъ ихъ ярости повели на смерть, придавали ему видъ, вмѣстѣ смѣшной и жалкой. На лицѣ его видны еще были слѣды румянъ; а на подбородкѣ остатки подвязной бороды, которую онъ надѣлъ, чтобы лучше скрыться. Смертная блѣдность покрывала его щеки и губы; однако жь онъ вооружился подобно большой части земляковъ своихъ, страдательнымъ мужествомъ; глаза его сверкали, хотя изступленные и принужденная улыбка, какъ бы ругалась надъ приближающеюся смертію.

Кентень былъ пораженъ ужасомъ и состраданіемъ, подходя къ этому несчастному, и вѣрно етѣ два чувства заставили его идти медленнѣе, ибо Петитандре закричалъ: — Не много поскорѣе, молодой стрѣлокъ, немного поскорѣе; нашему приятелю нѣкогда ждать тебя, а ты идешь точно какъ будто эти каменья — яйца и ты боишься ихъ перебить.

— Мнѣ должно поговорить съ нимъ наединѣ, сказалъ Гайраддинъ съ нѣкоторымъ отчаяніемъ.

— Ето ничуть не согласно съ нашею обязанностію, любезный и веселый мои прыгунчикъ, сказалъ Петитандре. Мы тебя давно знаемъ, ты очень скользская рыбка и на тебя не льзя положиться.

— Развѣ вы не связали мнѣ руки и ноги подпругами вашихъ лошадей? сказалъ Цыганъ. Вы можете присматривать за мною, не подслушивая насъ. При томъ же, этотъ стрѣлокъ слуга вашего Короля, и если я дамъ вамъ девять гульденовъ…

— Будучи употреблена на добрыя дѣла, сказалъ Труазетель, ета сумма можетъ быть полезна бѣдной душѣ его.

— Если употребить ее на вино и водку, сказалъ Пепіитандре, то она можетъ нѣсколько потѣшить бѣдное мое тѣло. Посмотримъ твои гульдены, веселой плясунъ на веревкѣ.

— Насыть етѣхъ голодныхъ собакъ, сказалъ Гайраддинъ Дюрварду, ты не останешься въ накладѣ; мнѣ не оставили штивера, когда меня схватили.

Кентень заплатилъ исполнителямъ, что имъ былъ обѣщано, и они, какъ люди стойкіе въ своемъ словѣ, отошли такъ, что не могли ничего слышать, но слѣдовали глазами за малѣйшимъ движеніемъ своей жертвы. Дюрвардъ подождалъ, пока несчастный начнетъ разговоръ, по видя, что онъ молчитъ, сказалъ ему наконецъ: — Ну, ты таки добился своего?

— Да, отвѣчалъ Гайраддинъ; и ненадобно было быть ни астрологомъ, ни Физіономистомъ, ни чернокнижникомъ, чтобы предсказать, что меня постигнетъ судьба всего моего семейства.

— А эта преждевременная смерть вынуждена продолжительнымъ сцѣпленіемъ преступленій и предательствъ.

— Нѣтъ, клянусь блестящимъ Альдебараномъ и всѣми его лучезарными спутниками! она произошла отъ собственной моей глупости: я думалъ, что кровожадная жестокость Франка можетъ быть удержана тѣмъ, что онъ самъ почитаетъ всего священнѣе. По одежда герольда не спасла меня и вотъ какъ должно полагаться на ваше Рыцарское слово.

— Обличенный обманщикъ не въ правѣ пользоваться преимуществами подложнаго своего званія.

— Обличенный! Я наговорилъ вздору не меньше етаго стараго дурака Герольда. Но что нужды! Нынче, или завтра, все равно.

— Ты забываешь, что время проходитъ. Если хочешь мнѣ сказать что-нибудь, говори скорѣе, а потомъ посвяти нѣсколько минутъ попеченію о своей душѣ.

— О моей душѣ! вскричалъ Цыганъ съ отвратительною улыбкою; развѣ думаешь, что двадцати лѣтнюю язву можно нацѣлить въ одну минуту? Моя душа въ такомъ положеніи съ десятилѣтняго возраста, а можетъ быть и болѣе, что мнѣ нуженъ мѣсяцъ для воспоминанія всѣхъ, моихъ преступленій, другой мѣсяцъ для признанія въ нихъ; а еслибъ мнѣ дали отсрочку, то можно держать закладъ пятью противъ одного, что я совсѣмъ бы иначе ею воспользовался.

— Закоренѣлый грѣшникъ, не произноси хулы! сказалъ Дюрвардъ съ ужасомъ и нѣкоторыхъ сожалѣніемъ; скажи мнѣ скорѣе, что хочешь сказать и я оставлю тебя твоей судьбѣ.

— Я хочу просить отъ тебя услуги; но долженъ купить ее, ибо вы Европейцы, не смотря на увѣренія въ милосердіи, ничего не дѣлаете даромъ.

— Я сказалъ бы тебѣ, погибай и съ твоими дарами, если бы ты не былъ на краю вѣчности. Какой услуги ожидаешь отъ меня? говори и береги свои подарки: они мнѣ принесли бы несчастіе; я еще не забылъ услугъ, которыя ты хотѣлъ мнѣ оказать.

— Однако жь я тебя любилъ и желалъ тебѣ добра за то, что ты сдѣлалъ на берегу Шера; я хотѣлъ помочь тебѣ жениться на богатой дамѣ; ты носилъ ея цвѣты и ето ввело меня въ заблужденіе; при томъ же я думалъ, что Амелина, которой богатство укладистѣе, для тебя лучше етаго цыпленка съ старымъ курятникомъ его Бракемоитомъ, въ который Карлъ запустилъ когти и вѣрно ухитрится оставить за собою.

— Ты тратишь время въ безполезныхъ словахъ; я вижу, что ети люди начинаютъ терять терпѣніе.

— Дай имъ еще десять гульденовъ за другія десять минутъ, сказалъ Цыганъ, который, не смотря на свое ожесточеніе, чувствовалъ, подобно большей части осужденныхъ, и можетъ быть самъ не зная, желаніе отдалить роковую минуту.— Что я тебѣ скажу, стоитъ гораздо болѣе.

— Пользуйся же хорошенько минутами, которыя я куплю, отвѣчалъ Дюрвардъ; и легко заключилъ новый торгъ съ повѣренными придворнаго судьи.

По окончаніи торга, Гайраддинъ началъ говорить.— Да, увѣряю тебя, что я желалъ тебѣ добра. Амелина была бы тебѣ прекрасная жена; ты дѣлалъ бы изъ нея, что хотѣлъ; видишь, что она не побрезгала даже Вепремъ Арденскимъ, хотя онъ не очень прилѣжно за нею волочился; а теперь она царствуетъ въ его берлогѣ, какъ будто вѣкъ лишалась жолудями.

— Перестань шутить такъ грубо и не кстати, или, еще повторяю, я оставлю тебя твоей судьбѣ.

— Ты правъ, сказалъ Гайраддинъ, помолчавъ немного; надобно умѣть противустать тому, чего избѣжать не льзя: знай же, что я прибылъ сюда подъ етимъ богатымъ переодѣваніемъ въ надеждѣ получить большое награжденіе отъ Ла-Марка, а еще большее отъ Короля Людовика, не только съ порученіемъ къ Герцогу, о которомъ ты вѣрно ужь слышалъ, но чтобы открыть Королю важную тайну.

— Ты многому подвергался.

— За то и получилъ бы много: да дѣло повернулось худо. Ла-Маркъ уже пробовалъ снестись съ Людовикомъ черезъ Марѳу; но по всему кажется, что она дошла только до Астролога, которому разсказала все, случившееся во время поѣздки въ Шопвальдъ; не думаю, чтобы Король когда-нибудь узналъ объ етомъ; а если и узнаетъ, то вѣрно въ видѣ предсказанія. Но выслушай мою тайну, которая гораздо важнѣе всего, что она могла сказать, Вильгельмъ Ла-Маркъ собралъ многочисленную шайку въ Литтихѣ и ежедневно увеличиваетъ ее сокровищами стараго Епископа. Но онъ не намѣренъ подвергаться сраженію съ Бургундскими Рыцарями; а еще менѣе выдерживать осаду въ разгромленномъ городѣ. Вотъ что онъ хочетъ сдѣлать. Безпрепятственно допуститъ буйнаго Карла стать лагеремъ близь города, а въ слѣдующую ночь сдѣлаетъ противъ него вылазку со всѣми своими силами. Нѣкоторая часть его войска будетъ одѣта одинаково съ Французскими воинами и станетъ кричать: — Франція! Монжуа! Сен-Дени!— Ето непремѣнно произведетъ замѣшательство между Бургундцами, которые подумаютъ, что многочисленный отрядъ Французовъ пришелъ на помощь городу; и если Король Людовикъ, съ своею стражею, свитою и солдатами, которые при немъ будутъ находиться, захочетъ помочь его усиліямъ, то Вепрь Арденскій не сомнѣвается въ совершенномъ разбитіи Бургундскаго войска. Вотъ моя тайна и я дарю тебя ею; дѣлай изъ нея, что хочешь; продай Королю Людовику, или Герцогу Карлу. Помогай этому намѣренію, или мѣшай его успѣху. Спасай, или губи кого заблагоразсудить, мнѣ дѣла нѣтъ. Жалѣю только, что не могу взорвать его подобно подкопу, на гибель обѣимъ сторонамъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, ето важная тайна, сказалъ Кентень, смѣкнувъ тотчасъ какъ легко возбудить неприязнь народную въ лагерѣ, составленномъ изъ Французовъ и Бургупдцевъ.

— Да, важная, сказалъ Гайраддинъ; а тебѣ теперь, узнавши се хотѣлось бы ужь быть подалѣе и покинуть меня, не оказавъ мнѣ услуги, за которую я заранѣе тебѣ заплатилъ.

— Скажи, чего ты желаешь, я исполню, если можно.

— Ето не будетъ тебѣ стоить труда, отвѣчалъ Гайраддинъ. Дѣло идетъ о бѣдномъ Клепперѣ, моей лошади; объ одномъ существѣ въ мірѣ, которое можетъ замѣтить мою потерю. Въ милѣ отсюда, къ Югу, онъ пасется близь пустой хижнны угольника. Свистни вотъ такъ (тутъ онъ свистнулъ особымъ образомъ); назови его Клепперомъ и онъ придетъ къ тебѣ. Вотъ его узда, которую я спряталъ подъ платьемъ; хорошо, что етѣ негодныя собаки не отняли ея у меня: онъ не дастъ надѣть на себя другую. Возьми его и не оставь, я не скажу — изъ любви къ бывшему хозяину, но за то, что я ввѣрилъ тебѣ судьбу рѣшительнаго дня. Онъ всегда тебѣ въ нуждѣ пригодится. Ночь и день, овесъ и отруби, хорошія и дурныя дороги, добрая конюшня, или чистое поле, все равно для Клеппера; еслибъ я успѣлъ добѣжать до воротъ Перонны и отыскать его, то не былъ бы теперь здѣсь. Обѣщайся, что не оставишь моего Клеппера.

— Обѣщаюсь, отвѣчалъ Кентень, тронутый этою чертою особливой привязанности, въ такомъ ожесточенномъ человѣкѣ.

— Такъ прощай! Однако жь погоди на минуту. Я не хочу умирать невѣжею, забывши женское порученіе. Вотъ записка отъ премилосердой и преглупой супруги Вепря Арденскаго къ черноглазой ея племянницѣ. Я по глазамъ вижу, что ты охотно исполнишь мое порученіе. Еще одно слово: забылъ было сказать, что ты найдешь въ сѣдлѣ моемъ кошелекъ, туго набитый золотыми монетами, которыя меня заставила начать дѣло, столь дорого мнѣ ставшее. Возьми ихъ, онѣ сторицею заплатятъ тебѣ за гульдены, данные тобою этимъ бездѣльникамъ; я дѣлаю тебя своимъ наслѣдникомъ.

— Я употреблю ихъ на добрыя дѣла и молитвы о успокоеніи души твоей.

— Не произноси болѣе етаго слова, вскричалъ Гайраддинъ и выраженіе лица его заставило Кентеня содрогнуться: — Души нѣтъ и не можетъ быть!

Пораженный ужасомъ, Дюрвардъ увидѣлъ ясно, что тщетно бы онъ сталъ объяснять Гайраддину возмездія будущей жизни. И по тому простился съ нимъ; Цыганъ же отвѣчалъ ему уклонкою головы, съ разсѣяннымъ и пасмурнымъ видомъ человѣка, погруженнаго въ мечтаніе, которое прерываютъ къ досадѣ его. Кентень пошелъ въ лѣсъ и легко отыскалъ хижину, у которой былъ оставленъ Клепперъ.

Онъ свиснулъ и кликнулъ, и лошадь тотчасъ явилась. Но не вдругъ далась ему, а брыкала при каждомъ приближеніи чужаго. Наконецъ съ помощію знанія лошадей вообще, а можетъ быть и въ особенности привычекъ Клеппера, которому часто удивлялся во время путешествія своего съ Гайраддиномъ, Дюрвардъ успѣлъ завладѣть наслѣдствомъ, которое оставилъ ему Цыганъ.

Задолго до возвращенія Кентеня въ Перонну, Гайраддинъ отправился туда, гдѣ предстояло испытаніе тщетѣ его изувѣрства; испытаніе, ужасное для виновнаго, который не изъявилъ ни раскаянія за прошедшее, ни страха о будущемъ.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ.
Награда мужеству.

По приходѣ въ Перонну, Кентонъ узналъ, что собранъ Государственный совѣтъ и слѣдствія етаго засѣданія должны были для него бытъ гораздо важнѣе, нежели онъ могъ предполагать; ибо, хотя оно было составлено изъ людей, которые по сану своему не могли имѣть съ нимъ ни чего общаго, однако жъ необыкновенно подѣйствовало на судьбу его.

Король Людовикъ, позабавившись травлею посланника отъ Вильгельма Ла-Марка, не опустилъ ни какого случая воспользоваться возвращеніемъ дружбы, которую ето произшествіе казалось внушило Герцогу, и занялся принятіемъ отъ него совѣтовъ, можно бы сказать приказаній, на счетъ количества и качества солдатъ, съ которыми долженъ былъ слѣдовать за Герцогомъ Бургундскимъ, для вспоможенія въ войнѣ противъ Литтихцевъ. Онъ ясно увидѣлъ по старанію Карла требовать только весьма малое число войска и по настоянію его, чтобы при немъ были знатнѣйшіе Французы, что ему болѣе хочется имѣть аманатовъ, нежели сподвижниковъ. Однако жь помня совѣты Аржантона, согласился на всѣ требованія Герцога, столь же спокойно, какъ бы дѣйствовалъ по собственному побужденію.

Но онъ не забылъ вознаградить себя за ето снисхожденіе, обративъ все свое мщеніе на Кардинала Ла-Бллю, чьи совѣты рѣшили его такъ много довѣриться Герцогу Бургундскому. Тристанъ отправленъ былъ съ повелѣніемъ о походѣ вспомогательнаго войска противъ Литтихцевъ, и сверхъ того ему приказано было отвезть Кардинала въ Лошскій замокъ и запереть его въ одну изъ тѣхъ желѣзныхъ клѣтокъ, которыхъ говорятъ онъ самъ былъ изобрѣтателемъ.

— Онъ оцѣпитъ достоинство своего изобрѣтенія, сказалъ Король; онъ служитель Церкви и мы не должны проливать кровь его; но, клянусь Пасхою! если отъ сихъ поръ впредь на десять лѣтъ Епископство его заключено въ тѣсныхъ предѣлахъ, то по крайней мѣрѣ ограждено неприступными стѣнами.— Постарайся, чтобъ войска немедленно выступили.

Можетъ быть такимъ скорымъ снисхожденіемъ, Людовикъ надѣялся отклонить неприятнѣйшее для себя условіе, которое Герцогъ включилъ въ примиреніе. Но, если онъ питалъ ету надежду, то еще не хорошо зналъ правъ своего родственника, который, будучи самымъ упорнымъ человѣкомъ въ своихъ намѣреніяхъ, всего менѣе расположенъ былъ отказаться отъ того, чего однажды потребовалъ, мстя за вымышленную обиду.

Только что Людовикъ отправилъ нужныя приказанія о походѣ войска, которое должно было помогать Бургундцамъ, Герцогъ потребовалъ отъ него всенароднаго согласія на бракъ Герцога Орлеанскаго съ Изабеллой Круа. Король согласился съ тяжкимъ вздохомъ; только замѣтилъ, что прежде надобно увѣриться въ согласіи самаго Герцога Орлеанскаго.

— Етотъ обрядъ не былъ забытъ, отвѣчалъ Карлъ^, Кревкеръ говорилъ о томъ Орлеанскому, и странное дѣло! онъ такъ нечувствителенъ къ чести жениться на Королевской дочери, что предложеніе руки Графини Круа счелъ приятнѣйшимъ изъ даровъ, которые наилучшій отецъ могъ бы ему предложить.

— Онъ тѣмъ неблагодарнѣе и виновнѣе, сказалъ Король; но дѣлайте, что вамъ угодно, любезный братецъ, сели успѣете получишь согласіе всѣхъ сторонъ.

— Объ етомъ не безпокойтесь, отвѣчалъ Герцогъ; и въ слѣдствіе того, черезъ нѣсколько минутъ послѣ етаго предложенія, потребовали къ обоимъ Государямъ Герцога Орлеанскаго и Графиню Круа, которая опять явилась въ сопровожденіи Графіиш Кревкеръ и Урсулинской Игуменьи. Герцогъ Бургундскій объявилъ имъ, что бракъ ихъ назначенъ мудростію обоихъ Государей, какъ залогъ впредь вѣчнаго мира между Фракціею и Бургупдіею. Людовикъ выслушалъ ето объявленіе, не возражая ничего, храня суровое молчаніе и живо чувствуя уменьшеніе своей власти.

Герцогъ Орлеанскій насилу могъ преодолѣть восторгъ, произведенный въ немъ стою вѣстію и которому учтивость не позволяла ему предаваться при Людовикѣ; одинъ страхъ, который онъ привыкъ чувствовать въ присутствіи Короля, могъ преодолѣть его желанія и онъ отвѣчалъ только, что долгъ повелѣваетъ ему соображаться съ назначеніемъ его Государя.

— Любезный братъ Орлеанскій, сказалъ Людовикъ очень важно, если я долженъ говорить въ столь неприятныхъ обстоятельствахъ, то не имѣю нужды напоминать тебѣ, что отдавая справедливость твоимъ достоинствамъ, я назначилъ тебѣ супругу въ собственномъ моемъ семействѣ; но, какъ нашъ Бургундской братецъ думаетъ, располагая иначе твоею рукою, всего вѣрнѣе упрочить миръ, который долженъ водвориться между его и моими владѣніями, то я слишкомъ дорожу етимъ миромъ, чтобы не принесть ему въ жертву моихъ желаніи и надеждъ.

Герцогъ Орлеанскій упалъ на колѣни и поцѣловалъ, на етотъ разъ съ искреннею привязанностію, руку Короля, который подалъ ее отворотившись. Онъ видѣлъ, а равно и всѣ свидѣтели етаго зрѣлища, что Король соглашается нехотя. Самъ Герцогъ Бургундскій нѣсколько смутился, а сердце Орлеанскаго забилось невольно радостью, освобождаясь такимъ образомъ отъ узъ, соединявшихъ его съ Принцессою Іоанною. Еслибъ онъ зналъ, какими проклятіями Король обременялъ его въ ету минуту и какое мщеніе уже готовилъ ему, то вѣрно бы не сталъ слишкомъ щадить его чувствительность.

Тутъ Карлъ, обращаясь къ молодой Графинѣ, грубымъ голосомъ объявилъ ей, что предположенный бракъ не терпитъ ни отлагательства, ни нерѣшимости; прибавя къ етому, что онъ еще слишкомъ счастливое для нея слѣдствіе упорства, оказаннаго ею въ другомъ случаѣ.

— Государь, сказала Изабелла, призвавъ на помощь все свое мужество, я знаю права Вашего Высочества, и покоряюсь имъ.

— Довольно! довольно! сказалъ Герцогъ, перерывая ее. Ваше Величество, продолжалъ онъ, обращаясь къ Людовику, нынѣшнимъ утромъ позабавились садкою вепря; неугодно ли Вамъ теперь на волчью травлю?

Молодая Графиня увидѣла необходимость вооружиться твердостію.— Ваше Высочество не хорошо поняли меня, сказала она застѣнчиво, по довольно громко и рѣшительно, чтобы заставить Герцога обратить на себя вниманіе, въ которомъ онъ вѣрно бы отказалъ ей, предвидя нѣсколько содержаніе словъ ея.— Покорность, о которой я говорю, относится только къ землямъ и помѣстьямъ, пожалованнымъ предками Вашего Высочества моимъ предкамъ; я оставляю ихъ на произволъ дому Бургундскому, если мой повелитель полагаетъ, что неповиновеніе мое въ одномъ отношеніи дѣлаетъ меня недостойною владѣть ими.

— Клянусь Св. Георгіемъ! вскричалъ Герцогъ, съ бѣшенствомъ топая ногою; безразсудная знаетъ ли съ кѣмъ она говоритъ?

— Государь, отвѣчала она съ твердостію, я знаю, что говорю съ моимъ повелителемъ и надѣюсь еще на его правосудіе. Если вы лишите меня помѣстьевъ, которыя щедрость вашихъ предковъ даровала моему семейству, то расторгнете узы, привязывающія меня къ вамъ. Не вы даровали мнѣ ето смиренное и гонимое тѣло и душу, его оживляющую; я хочу посвятить ихъ Богу, въ монастырѣ Урсулинскомъ и жить тамъ подъ надзоромъ етой Святой Игуменьи.

Гнѣвъ Герцога вышелъ изъ предѣловъ, а изумленіе его можно бы сравнить только съ изумленіемъ сокола, который увидѣлъ бы, что голубь хочетъ ему противиться.

— А Святая Игуменья развѣ приметъ тебя безъ приданаго? спросилъ онъ съ презрительною насмѣшкою.

— Если такимъ приемомъ она сперва введетъ въ убытокъ свою обитель, отвѣчала Изабелла, я надѣюсь, что еще осталось довольно милосердіи въ благородныхъ друзьяхъ моего семейства и они не оставятъ безъ помощи сироту, послѣднюю отрасль дома Круа, которая хочетъ посвятить себя Богу.

— Неправда! вскричалъ Герцогъ, ты етимъ хочешь прикрыть какую-нибудь тайную и недостойную страсть. Герцогъ Орлеанскій, она будетъ ваша, хотя бы мнѣ должно было собственноручно тащить ее къ олтарю.

Графиня Кревкеръ, женщина высокаго духа, надѣясь на достоинства своего мужа и на уваженіе Герцога къ нему, не могла молчать долѣе.— Государь, сказала она, вашъ гнѣвъ внушаетъ вамъ слова, недостойныя васъ. Сила не можетъ располагать рукою благородной дѣвушки.

— И Христіанскому владѣтелю, прибанила Игуменья, не прилично противиться желанію набожной души, которая, утомясь житейскими заботами и гоненіями, хочетъ отдохнуть въ лонѣ Бога.

— И братъ Орлеанскій, сказалъ Дюнуа, не можетъ съ честью согласиться на бракъ съ женщиною, которая при всѣхъ отъ него отрекается.

— Если бъ мнѣ дали нисколько времени, сказалъ Орлеанскій, на котораго прелести Изабеллы сильно подѣйствовала; то я постарался бы представить прекрасной Графинѣ мои исканія въ лучшемъ видѣ.

— Государь, сказала Изабелла, получившая новую бодрость отъ всего, ею слышаннаго, ета отсрочка была бы совершенно безполезна; я рѣшилась отказаться отъ етаго союза, хотя онъ весьма превышаетъ мои достоинства.

— А мнѣ, сказалъ Герцогъ Бургундскій, нѣкогда дожидаться перемѣны ея причудъ съ первою перемѣною луны. Герцогъ Орлеанскій, она черезъ часъ испытаетъ, что необходимо должна повиноваться.

— Но я не воспользуюсь этимъ, Государь, отвѣчалъ Принцъ, чувствуя, что честь не позволяетъ ему пользоваться упорствомъ Герцога. Довольно одного рѣшительнаго и всенароднаго отказа для Французскаго Принца; послѣ етаго ему не льзя ничего требовать.

Герцогъ бросилъ гнѣвный взглядъ сперва на Орлеанскаго, потомъ на Людовика; и видя на лицѣ сего послѣдняго тайную радость, которой Король не смотря на всѣ свои старанія, не могъ совершенно скрыть, онъ вполнѣ предался своему бѣшенству.

— Пиши, вскричалъ онъ, обращаясь къ секретарю совѣта; пиши нашъ приговоръ о лишеніи помѣстьевъ и заключеніи етой мятежной и дерзской вассалки. Пусть будетъ она помѣщена въ рабочій домъ, въ обществѣ Съ тѣми, которыя безпорядочною жизнію сдѣлались ея соперницами въ безстыдствѣ.

Общій ропотъ послышался въ собраніи.

— Государь, сказалъ Графъ Кревкеръ, взявшись говорить за всѣхъ; такое приказаніе требуешь болѣе размышленія. Мы, ваши вѣрные вассалы, не можемъ допустить такого униженія Бургундскаго дворянства и рыцарства. Если Графиня виновна, пусть она будетъ наказана; но наказана приличнѣе своему и нашему званію, и не срамя насъ, ибо мы связаны съ ея домомъ узами родства и дружбы.

Герцогъ молчалъ съ минуту, глядя прямо въ глаза произнесшему етѣ слова; подобно быку, котораго проводникъ принуждаетъ своротить съ избранной имъ дороги и которой не можетъ рѣшить: повиноваться ему, или поднять дерзскаго на рога.

Однако жь осторожность превозмогла бѣшенство. Герцогъ увидѣлъ, что чувства, выраженныя Кревкеромъ, одушевляли всѣхъ его совѣтниковъ; онъ побоялся, чтобы Людовикъ не воспользовался неудовольствіемъ его вассаловъ; и можетъ быть, будучи болѣе вспыльчивъ., нежели золъ, самъ устыдился буйной своей горячности.

— Ты правъ, Кревкеръ, сказалъ онъ, я слишкомъ поторопился. Судьба ея рѣшена будетъ по законамъ Рыцарства; ея побѣгъ во владѣнія Короля Людовика былъ поводомъ къ убіенію Епископа Литтихскаго: каратель етаго преступленія, тотъ кто принесетъ намъ голову Вепря Арденскаго, получитъ отъ насъ въ награду ея руку; а въ случаѣ упорства, всѣ ея владѣнія, и мы оставимъ на произволъ его великодушію назначеніе ей суммы, какую онъ почтетъ достаточною для приема ея въ монастырь.

— Государь, сказала Изабелла, вспомните, что я дочь стараго друга, вѣрнаго и храбраго слуги вашего, Графа Рейнольда! Неужьли вы хотите, чтобъ я была наградою того, кто лучше всѣхъ владѣетъ саблею?

— Рука твоей бабки была приобрѣтена въ турнирѣ, отвѣчалъ Герцогъ; а за тебя будетъ настоящее сраженіе. Только, уважая память Графа Рейнольда, мы хотимъ, чтобъ мужъ твой былъ дворянинъ и пользовался добрымъ именемъ. Но кто бы ни былъ побѣдителемъ Вильгельма Ла-Марка, хотя самый бѣднѣйшій воинъ, онъ по крайней мѣрѣ будетъ въ правѣ располагать твоею рукою; клянусь въ томъ Св. Георгіемъ, Герцогскою короною и моимъ орденомъ. Ну, Господа, продолжалъ онъ, обращаясь къ своимъ совѣтникамъ, надѣюсь, что ето сообразно съ законами Рыцарства?

Возраженія Изабеллы были заглушены восклицаніями общаго согласія, и громче всѣхъ раздался голосъ стараго Лорда Кравфорда, которой жалѣлъ, что старость не позволяетъ ему сражаться для полученія столь прекрасной награды. Герцогъ доволенъ былъ общимъ одобреніемъ и гнѣвъ его началъ укрощаться, подобно рѣкѣ, которая по разлитіи ложится въ прежніе берега.

— А мы, уже надѣленные подругами, сказалъ Кревкеръ, неужьли осуждены быть просто зрителями етой славной борьбы? Мнѣ честь того не позволяетъ; я произнесъ обѣтъ и долженъ исполнить его надъ етимъ звѣремъ съ окровавленными клыками и щетинистою бородою, надъ этимъ извергомъ Ла-Маркомъ.

— Ну чтожь? смѣлѣе, Кревкеръ! сказалъ Герцогъ; бейся изо всей мочи; заслужи се и если самъ не можешь жениться, располагай ею, какъ хочешь; уступи ее племяннику своему, Графу Стефану.

— Благодарю васъ, Государь, отвѣчалъ Кревкеръ. Я изо всей силы буду стараться въ сраженіи и если успѣю съѣхать и одолѣть Вепря, Стефанъ увидитъ, можетъ ли его краснорѣчіе восторжествовать надъ почтенною Игуменьей.

— Надѣюсь, сказалъ Дюнуа, что Французскимъ Рыцарямъ не запрещается оспоривать столь прекрасную награду.

— Разумѣется нѣтъ, храбрый Дюнуа, возразилъ Герцогъ, хотя для удовольствія видѣть ваши старанія. Я охотно соглашаюсь выдать Графиню Изабеллу за Француза. Только, прибавилъ онъ, Графъ Круа долженъ сдѣлаться вассаломъ Бургундіи.

— Етаго довольно, вскричалъ Дюнуа, полоса незаконности на щитѣ моемъ никогда не будетъ увѣнчана короною Графа Круа. Я хочу жить и умереть Французомъ; не отрекаясь отъ владѣній, все могу сразиться за даму.

Рубецъ не осмѣлился возвысить голоса въ такомъ собраніи, по проворчалъ про себя: — Ну, Сондерсъ Суплежавъ, вспомни о своемъ обѣщаніи. Ты всегда говорилъ, что нашъ домъ поднимется женитьбою; никогда не найдешь лучшаго случая для сдержанія слова.

— Обо мнѣ ни кто и не думаетъ, сказалъ Хвастунъ; а я болѣе всѣхъ васъ увѣренъ въ полученіи награды.

— Ты правъ, мудрый другъ мой, сказалъ Людовикъ; когда дѣло идетъ объ женщинѣ, то глупѣйшему чаще удается.

Въ то время, какъ Государи и Вельможи такъ шутили надъ участію Изабеллы, Игуменья и Графиня Кревкеръ, сопровождавшія се, напрасно старались ее утѣшить. Первая говорила, что Богъ не попуститъ отвратить ее отъ намѣренія посвятить себя Его служенію въ обители Св. Урсулы. Вторая искала болѣе свѣтскихъ утѣшеній, говоря, что ни одинъ изъ Рыцарей, достойныхъ етаго имени, успѣвши въ дѣлѣ, съ которымъ Герцогъ связалъ полученіе ея руки и помѣстьевъ, не воспользуется своимъ успѣхомъ вопреки ея склонности; и даже прибавила, что можетъ быть счастливый побѣдитель ей понравится и найдетъ средство побудить ее къ повиновенію.

Любовь, подобно отчаянію, хватается за соломенку; какъ ни слаба и неопредѣленна была надежда, заключенная въ сихъ словахъ, однако жь слушая ихъ Изабелла стала плакать уже не такъ горько.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ.
Нападеніе

Чрезъ нѣсколько дней Людовикъ, съ улыбкою насытившагося мщенія, получилъ извѣстіе, что любимый совѣтникъ его, Кардиналъ Ла-Балю, стенаетъ въ желѣзной клѣткѣ, устроенной такъ, что ему не льзя было ни стать, ни протянуться, и гдѣ онъ пробылъ, скажемъ мимоходомъ, около двенадцати лѣтъ.

Вспомогательныя войска, которыхъ требовалъ отъ него Герцогъ, пришли и хотя не могли бы противостать Бургундской арміи, если бы Королю того захотѣлось, однако жъ по крайней мѣрѣ были достаточны для охраненія его особы, и эта мысль, подавала ему нѣкоторое утѣшеніе; съ другой стороны онъ могъ опять стараться о бракѣ Герцога Орлеанскаго, съ своею дочерью, и хотя чувствовалъ, какъ обидно ему съ благороднѣйшими Перами своими служить подъ знаменами вассала и противъ народа, которому прежде покровительствовалъ, однако жь онъ мало позаботился объ этомъ обстоятельствѣ, надѣясь когда-нибудь заплатить тѣмъ же; и потому сказалъ вѣрному своему Оливье, что въ игрѣ можно случайно взять одну взятку, но одно терпѣніе и опытность могутъ рѣшить весь выигрышъ.

Предаваясь такимъ размышленіямъ, Людовикъ, въ одинъ прекрасный лѣтній день, сѣлъ на лошадь, и не заботясь о томъ, что его скорѣе сочтутъ сопровождающимъ торжество побѣдителя, нежели независимымъ Государемъ, онъ съ своею стражею и Рыцарями, выѣхалъ изъ Перонны, дабы соединиться съ Бургундскою арміею, идущею къ Литтиху.

Множество знатныхъ дамъ, бывшихъ тогда въ Пероннѣ, сидѣли на стѣнахъ города, и въ самыхъ блестящихъ нарядахъ смотрѣли на проходящихъ воиновъ. Графиня Кревкеръ привела туда Изабеллу, которая пошла не хотя; но Карлъ велѣлъ, чтобы награда, обѣщанная побѣдителю, непремѣнно показалась Рыцарямъ, стремящимся на бой.

Во время ихъ проѣзда видны были многіе щиты и знамена съ новыми девизами, означающими рѣшимость многихъ Рыцарей заслуживать столь прекрасную награду. Здѣсь изображенъ былъ копь, устремившійся на ристалище; тамъ стрѣла, летящая къ цѣли; у одного Рыцаря на щитѣ было сердце, пронзенное стрѣлою для означенія его страсти; у другаго мертвая голова и лавровой вѣнокъ, показывающіе его рѣшимость побѣдить, или умереть. Долго было бы описывать всѣ эти девизы, и нѣкоторые были такъ сложны и темпы, что поставили бы въ тупикъ искуснѣйшаго толкователя. Можно также догадаться, что каждый Рыцарь заставлялъ коня своего дѣлать самые ловкіе прыжки и какъ можно приятнѣе сидѣлъ въ сѣдлѣ, проѣзжая мимо етаго прекраснаго цвѣтника дамъ и дѣвушекъ, поощрявшихъ ихъ мужество привѣтными улыбками, или маханіемъ покрывалъ и платковъ. Стрѣлки Шотландской гвардіи, взятые на отборъ изъ цвѣта Шотландцевъ, особенно привлекали взоры и похвалы своимъ бодрымъ видомъ и великолѣпною одеждою.

Одинъ изъ стихъ чужеземцевъ рѣшился даже оказать особенное вниманіе Графинѣ Изабеллѣ и доказать свое знакомство съ нею, чего не смѣли сдѣлать благороднѣйшіе изъ Французскихъ Рыцарей. Кентень Дюрвардъ, проѣзжая мимо Графини, почтительно подалъ ей на концѣ копья своего письмо ея тетки, полученное отъ Гайраддина.

— Клянусь честью, вскричалъ Графъ Кревкгръ, я не видывалъ ничего подобнаго дерзости етаго недостойнаго бродяги!

— Не называйте его этимъ именемъ, Кревкеръ, сказалъ Дюнуа, я очень могу засвидѣтельствовать о его храбрости, и онъ доказалъ се въ пользу етой дамы.

— Сколько словъ объ бездѣлицѣ! сказала Изабелла, покраснѣвъ отъ стыда и негодованія; ето письмо отъ несчастной тетки моей; она пишетъ весело, хотя ея положеніе должно быть ужасно.

— Посмотримъ, посмотримъ, сказалъ Кревкеръ, сообщите намъ слова жены Вепря.

Графиня Изабелла прочла письмо, въ которомъ тетка ея, казалось, хотѣла представить невыгодной торгъ въ самомъ лучшемъ видѣ и оправдать неприличную поспѣшность своего замужства тѣмъ, что она имѣла счастіе выдти за одного изъ храбрѣйшихъ людей того времени, который мужествомъ приобрѣлъ себѣ владѣніе. Она заклинала племянницу не судить о ея Вильгельмѣ по слухамъ, но дождаться личнаго съ нимъ знакомства. Конечно онъ имѣлъ пороки, но пороки общіе съ людьми, которыхъ она всегда очень уважала. Онъ любилъ вино: храбрый Годфридъ, одинъ изъ ихъ предковъ, не менѣе любилъ его; имѣлъ нравъ нѣсколько буйный и кровожадный: таковъ былъ отецъ Изабеллы, блаженной памяти Графъ Рейнольдъ; онъ грубъ въ обращеніи: развѣ не всѣ Нѣмцы таковы? Немного своенравенъ и повелителенъ: развѣ не всѣ мущины любятъ повелѣвать? Етѣ оправдательныя сравненья продолжались далѣе, а въ концѣ она приглашала Изабеллу съ помощію подателя письма стараться избавиться отъ власти тиранна Бургундскаго и отправиться ко двору любящей ее родственницы въ Литтихъ, гдѣ небольшія затрудненія, могущія возникнуть насчетъ взаимныхъ правъ ихъ на Графство Круа, легко истребятся бракомъ Изабеллы съ Карломъ Еберсономъ, который, правда, моложе будущей своей супруги; но ето неравенство лѣтъ, но мнѣнію, а можетъ быть и по собственному опыту Графини Амелины, не такъ неприятно, какъ Изабелла могла воображать….

Тутъ она перестала читать, ибо Игуменья замѣтила, что неприлично долго заниматься суетами житейскими, а Графъ Кревкеръ вскричалъ: — Чортъ бы побралъ лживую колдунью! Ея письмо похоже на запачканную приманку въ мышеловкѣ. Ето разъ чортъ побери старую лгунью!

Графиня Кревкеръ съ важностію осудила мужа за восклицаніе, которое казалось ей слишкомъ жестокимъ.— Можетъ быть, сказала она, Ла-Маркъ обманулъ Графиню Амелину притворною учтивостію.

— Ему притвориться учтивымъ! вскричалъ Графъ. Нѣтъ, нѣтъ, я на етотъ счетъ не обвиню его въ притворствѣ. Учтивость! скорѣе можно бы ожидать се отъ настоящаго Вепря. Все равно бы стараться покрыть листовымъ золотомъ старое желѣзо заржавленной рогатки. Нѣтъ, говорятъ вамъ, не смотря на всю простоту свою, она не такъ глупа, чтобы влюбиться въ лисицу, ее схватившую, да еще и въ ея берлогѣ. Но вы женщины всѣ похожи другъ на друга: вамъ нужно только нѣсколько ласковыхъ словъ. И смѣю сказать, что прекрасная моя родственница смертельно хочетъ отправиться къ тетушкѣ въ этотъ сумасшедшій домъ и выдти за Вепренка.

— Я не только неспособна къ такой глупости, сказала Изабелла, но вдвойнѣ желаю казни убійцѣ добраго Епископа, чтобы моя тетка избавилась отъ власти изверга.

— Я узнаю голосъ Графини Круа, сказалъ Кревкеръ;— и объ письмѣ не упоминали болѣе.

Но не худо замѣтишь, что Изабелла, читая друзьямъ своимъ посланіе тетки, не почла нужнымъ сообщить имъ приписку, въ которой Графиня Амелина, какъ настоящая женщина, отдавала ей отчетъ въ своихъ занятіяхъ, говоря, что теперь остановилась вышивать мужу своему богатое верхнее платье, съ соединенными гербами домовъ Круа и Ла-Марка, ибо ея Вильгельмъ рѣшился, по какой-то политической причинѣ, надѣть свое платье и гербы на нѣкоторыхъ изъ своихъ воиновъ, въ первомъ сраженіи; а самъ надѣнетъ гербъ дома Орлеанскаго съ полосою незаконности; другими словами гербъ Дюнуа. Въ письмо также подложили маленькую записочку, которой содержаніе она не почла нужнымъ разсказывать; она заключалась въ сихъ немногихъ словахъ написанныхъ другимъ почеркомъ: — Если скоро слава не скажетъ вамъ обо мнѣ, заключите изъ того, что я умеръ, но смертію, достойною васъ.

Мысль, которую до тѣхъ поръ она отвергала, какъ несбыточную, представилась тогда Изабеллѣ съ новою силою. А какъ женской умъ рѣдко не находитъ средства исполнить свое намѣреніе, она такъ хорошо все устроила, что до совершеннаго выступленія войскъ Дюрвардъ получилъ отъ незнакомой руки письмо Графини Амелины, съ тремя крестами, отмѣченными противъ приписки, дабы обратить на нее его вниманіе и прибавленіемъ слѣдующихъ словъ:— Кто не побоялся герба Дюну а, когда онъ блестѣлъ на груди храбраго воина, которому законно принадлежитъ, не можетъ устрашиться, увидя его на груди мучителя и похитителя.

Молодой Шотландецъ тысячу разъ цѣловалъ и прижималъ къ сердцу етотъ полезный совѣтъ, ибо онъ указывалъ ему стезю, на которой любовь и честь обѣщали награду, и открывалъ средство, никому неизвѣстное, узнать того, чья смерть одна могла оживить его надежды; и потому онъ благоразумно рѣшился хранить эту тайну.

Однако жь онъ видѣлъ необходимость поступить со всѣмъ иначе съ извѣстіемъ, принесеннымъ Гайраддиномъ, ибо предполагаемая Ла-Маркомъ вылазка могла истребить все осаждающее войско, если бы не открыли его хитрости; такъ трудно было по неправильности тогдашней войны, оправиться отъ ночнаго нападенія. Размысливъ хорошенько о принятомъ уже имъ намѣреніи извѣстить объ етой хитрости, онъ рѣшился сверхъ того открыть ее лично и вдругъ обоимъ Государямъ; можетъ быть опасаясь, что Людовикъ, узнавъ одинъ столь тонкую и хорошо подготовленную хитрость, почувствуетъ слишкомъ сильное поползновеніе помогать исполненію, а не препятствовать оному. И потому онъ рѣшился дождаться для открытія тайны, когда Людовикъ и Карлъ будутъ вмѣстѣ; а такой случай могъ замедлиться, ибо ни который изъ нихъ не имѣлъ особенной страсти къ принужденію, налагаемому сообществомъ другаго.

Между тѣмъ соединенное войско продолжало свое шествіе и скоро вступило во владѣнія Литтихскія. Тамъ Бургундскіе воины, или по крайней мѣрѣ нѣкоторые изъ нихъ, составляющіе дружины, прозванные живодерами, оказали себя достойными етаго почетнаго прозванія, жестоко обращаясь съ поселянами, подъ предлогомъ мщенія за кончину Епископа. Такое обращеніе весьма повредило пользамъ Карла, ибо утѣшенные поселяне, которые могли бы оставаться неутральными, вооружились для своей защиты, тревожили его шествіе, нападали на отряды, отдаляющіеся отъ главнаго войска, и наконецъ, отступивъ къ Литтиху, увеличили число тѣхъ, которые рѣшились защищать етотъ городъ съ отчаяннымъ мужествомъ. Напротивъ Французы, будучи малочисленны и составляя отборнѣйшее войско, по отходили отъ своихъ знаменъ, сообразно съ повелѣніями Короля, и наблюдали строжайшій порядокъ; ета противоположность умножала подозрѣнія Карла, который невольно замѣтилъ, что они болѣе похожи на друзей Литтиха, нежели на союзниковъ Бургундіи.

Наконецъ соединенное войско, не встрѣтивъ никакого важнаго сопротивленія, вступило въ богатую долину Мааса, по близости большаго и многолюднаго города Литтиха. Тутъ увидѣли, что замокъ Шонвальдъ срытъ, и узнали, что Вильгельмъ Ла-Маркъ, замѣняющій всѣ добродѣтели нѣкоторыми воинскими дарованіями, собравъ всѣ силы свои въ городъ, рѣшился избѣгать встрѣчи въ полѣ съ войсками Франціи и Бургундіи. Но вскорѣ испытали, какъ опасно нападать на большой городъ, хотя открытой, когда жители рѣшились упорно защищаться.

Такъ, какъ стѣны Литтихскіе во многихъ мѣстахъ были срыты, или пробиты широкими проломами, то Бургундцы, составляющіе переднюю стражу, вообразили, что ничто не можетъ имъ воспрепятствовать войти въ городъ. И потому они безо всякой предосторожности вступили въ одно изъ предмѣстій, съ громкими восклицаніями: — Бургундія! Бургундія!— Бей! Бей!— Все здѣсь наше!— Вспомните о Людовикѣ Бурбонѣ!— Но поелику они шли безпорядочно по узкимъ улицамъ и разсыпались для грабежа, внезапно изъ города выскочилъ многочисленный отрядъ жителей, напалъ на нихъ съ бѣшенствомъ и многихъ побилъ. Ла-Маркъ воспользовался даже стѣнными проломами, что бы защитники города могли выступить на разныхъ точкахъ; и его отряды, вступивъ съ разныхъ сторонъ въ предмѣстіе, напали на неприятелей съ переди, съ боковъ и съ тыла. Бургундцы, изумленные такимъ стремительнымъ нападеніемъ и числомъ враговъ, которые, казалось, размножались, едва стали защищаться, а наступившая ночь увеличила смятеніе.

Узнавъ объ етомъ, Герцогъ пришелъ въ изступленіе бѣшенства, которое ни чуть не укротилось предложеніемъ Короля Людовика послать Французское войско на выручку передней стражи. Сухо отвергнувъ ето предложеніе, онъ собирался лично выѣхать съ своими тѣлохранителями, по Кревкеръ и Имберкуръ упросили его возложить на нихъ ето порученіе; и отправясь врознь къ мѣсту дѣйствія, но въ большемъ порядкѣ и сохраняя возможность помогать другъ другу, ети знаменитые военачальники успѣли отразишь Литтицевъ и выручить переднюю стражу, которая, по считая плѣнныхъ, потеряла около восьми сотъ человѣкъ.

Однако же плѣнниковъ осталось не много, ибо Имберкуръ, овладѣвъ предмѣстіемъ, освободилъ большую часть: онъ поставилъ крѣпкой караулъ противъ города, отдѣленнаго открытымъ пространствомъ въ семь сотъ, или восемь сотъ шаговъ; ето пространство составляло площадку, на которой сломаны были всѣ домы, могущіе вредить оборонѣ города. Между Литтихомъ и предмѣстіемъ не было рва, ибо каменистая почва не допустила вырыть онаго. противъ предмѣстія были ворота, изъ которыхъ можно было дѣлать вылазки, равно, какъ и изъ двухъ ближнихъ проломовъ, принадлежащихъ къ числу тѣхъ, которые Герцогъ пробилъ послѣ Сен-Тронскаго сраженія и которые задѣлали просто деревяннымъ тыномъ. Имберкуръ велѣлъ навести двѣ пушки на ворота и по стольку же на проломы, для удержанія тѣхъ, которые захотѣли бы выдти изъ города; а потомъ возвратился къ войску, которое нашелъ въ величайшемъ смятеніи.

Среднее войско и многочисленная задняя стража Герцога, продолжали подвигаться впередъ, между тѣмъ, какъ отраженная передняя стража отступала въ безпорядкѣ и поспѣшно. Бѣгущіе столкнулись съ передовыми полками и произвели между ими смятеніе, распространившееся изъ строя въ строй. Отсутствіе Имберкура, исполнявшаго должность нынѣшняго Генералъ-Квартирмейстера, увеличило безпорядокъ; а для довершенія онаго ночь была темна, какъ волчья пасть, пошелъ сильной дождь, а почва, на которой осаждающіе непремѣнно должны были остановиться, была болотиста и изрыта многими каналами.

Не возможно вообразить смятенія, господствующаго въ Бургундскомъ войскѣ. Начальники не узнавали болѣе своихъ воиновъ, которые оставляя знамена, искали убѣжища вездѣ, гдѣ могли найти его. Бѣгущіе, изнуренные усталостію и по большей части раненые, тщетно просили помощи; задняя стража, не зная о случившемся бѣдствіи, прибѣгала ускореннымъ ходомъ и мѣшалась съ разстроеннымъ главнымъ войскомъ, боясь опоздать на разграбленіе города, которое считала уже начавшимся къ общей радости.

Имберкуръ увидѣлъ, что ему предстоитъ дѣло трудное и оно было еще отравлено гнѣвомъ, которому предался Герцогъ, не обращая никакого вниманія на гораздо важнѣйшую обязанность, имъ недавно исполненную. Все терпѣніе храбраго Рыцаря не могло устоять противъ такихъ несправедливыхъ упрековъ.

— Но вашему повелѣнію, сказалъ онъ, я ѣздилъ на помощь передней стражѣ; я оставилъ войско на попеченіе Вашего Высочества; и выполнивъ свое порученіе, нахожу все въ такомъ безпорядкѣ, то передняя стража, среднее войско, задняя стража, все перемѣшано.

— Тѣмъ болѣе мы похожи на боченокъ съ сельдями, сказалъ Хвастунъ, а ето сравненіе приличнѣе всего Фламандскому войску.

Острота любимаго шута разсмѣшила Герцога и остановила дальнѣйшій споръ съ Рыцаремъ.

Овладѣли загороднымъ домомъ богатаго Литтихца; всѣхъ выгнали оттуда и Герцогъ избралъ его своею главною квартирою. Имберкуръ и Кревкеръ поставили вблизи караулъ, состоящій человѣкъ изъ сорока копенщиковъ, которые, сломавъ нѣсколько наружныхъ принадлежностей дома, развели большой огонь.

Не много лѣвѣе, между этимъ домомъ и предмѣстіемъ, какъ мы уже сказали, лежащимъ противъ городскихъ воротъ и занятымъ переднею стражею Бургундскаго войска, былъ другой загородный домъ, окруженный дворомъ и садомъ, съ двумя или тремя задними двориками. Его избралъ главною квартирою своею Король Французскій. Онъ не хвастался воинскими познаніями, но ихъ замѣняла необыкновенная его смѣшливость и врожденное равнодушіе къ опасности. Людовикъ и знатнѣйшіе изъ сопровождавшихъ его расположились въ этомъ домѣ. Часть стрѣлковъ Шотландской гвардіи помѣстили на дворѣ, гдѣ нѣкоторыя строенія могли служить казармами; а остальные стали на бивакахъ въ саду. Прочія Французскія войска были разставлены по близости, въ порядкѣ, и учреждены передовые караулы для извѣщенія о нападеніи.

Дюнуа и Кравфордъ, съ помощію нѣкоторыхъ старыхъ офицеровъ, между коими Рубецъ отличался дѣятельностію, успѣли, сломавъ стѣны, прорѣзавъ заборы, засыпавъ рвы, упрочить легкое сообщеніе между разными отрядами такъ, чтобы они могли въ случаѣ нужды соединиться безъ труда и въ порядкѣ.

Между тѣмъ Людовикъ почелъ нужнымъ запросто отправиться въ главную квартиру Герцога Бургундскаго, чтобы узнать какъ онъ располагаетъ дѣйствовать и какой помощи: ожидаетъ отъ него. Его прибытіе заставило собрать военный совѣтъ, о которомъ Карлъ можетъ быть безъ того бы и не подумалъ. Въ этотъ-то совѣтъ попросился Кентень Дюрвардъ и настоятельно, какъ бы имѣя нѣчто важное сообщишь двумъ Государямъ. Его съ большимъ трудомъ допустили въ залу, совѣта, и Людовика весьма удивили спокойствіе и ясность, съ которыми изложилъ онъ намѣреніе Вильгельма Ла-Марка сдѣлать ночную вылазку противъ осаждающихъ, съ Французскими знаменами и переодѣтыми воинами. Конечно Людовику было бы приятнѣе, если бы такую важную чѣсть сообщили ему одному, но какъ ее объявили при всѣхъ, то онъ сказалъ только, что такое донесеніе, справедливое, или ложное, заслуживаетъ вниманіе.

— Ни сколько, сказалъ Герцогъ небрежно; ни сколько. Если бъ-такое намѣреніе было справедливо, то вѣрно мнѣ сообщилъ бы его не стрѣлокъ шотландской гвардіи.— Чтобы ни было, любезный братецъ, отвѣчалъ Людовикъ, я прошу васъ и вашихъ военачальниковъ замѣтить, что для предупрежденія весьма неприятныхъ послѣдствій, могущихъ-произойти отъ такого нападенія, я прикажу всѣмъ моимъ солдатамъ повязать бѣлые шарфы на руки. Дюнуа, ступай немедленно, исполни ето приказаніе, разумѣется, если оно одобрено будетъ любезнымъ братцомъ, нашимъ начальникомъ.

— Я не могу сдѣлать никакого возраженія, сказалъ Герцогъ, если Французскіе Рыцари хотятъ быть прозваны Рыцарями рубашечнаго рукава.

— Ето прозвище не совсѣмъ будетъ неприлично, другъ мой Карлъ, сказалъ Хвастунъ, ибо женщина должна быть наградою храбрѣйшаго.

— Дѣло, умница, сказалъ Людовикъ. Прощайте, любезный братецъ, я пойду надѣвать оружіе; но, кстати, если я самъ заслужу Графиню, что вы тогда скажете?

— Что въ такомъ случаѣ, отвѣчалъ Герцогъ измѣнившимся голосомъ, Ваше Величество должны будете сдѣлаться настоящимъ Фламандцемъ.

— Я не могу, возразилъ Король съ выраженіемъ совершенной довѣренности; быть Фламандцемъ болѣе теперешняго. Только мнѣ бы хотѣлось, чтобы вы хорошенько въ томъ увѣрились.

Герцогъ отвѣчалъ только пожелавъ Королю покойной ночи, голосомъ, похожимъ на ржаніе дикой лошади, отвергающей ласки всадника, который хочетъ на нее сѣсть и старается усмирить.

— Я могъ бы простить ему его двуличіе, сказалъ Герцогъ Кревкеру по выходѣ Короля- но не прощаю, что онъ считаетъ меня довольно глупымъ, чтобы вѣрить его увѣреніямъ.

Людовикъ, по возвращеніи въ свою главную квартиру, также удостоилъ Оливье своей довѣренности.

— Этотъ Шотландецъ, сказалъ онъ ему, такая смѣсь тонкости и простоты, что я не знаю куда дѣвать его. Какая непростительная глупость разгласить намѣреніе честнаго Ла-Марка въ присутствіи Карла, Кревкера и всѣхъ стихъ Бургундцевъ; вмѣсто того, чтобы шепнуть мнѣ объ етомъ на ушко, дабы по крайней мѣрѣ оставить мнѣ свободу помогать или противиться!

— Гораздо лучше, Государь, что дѣло обошлось такъ, отвѣчалъ Оливье. У нась въ войскѣ много такихъ людей, которые не рѣшились бы безъ причины напасть на Бургундцевъ и не стали бы помогать Ла-Марку.

— Ты правъ, Оливье, сказалъ Король, на свѣтѣ есть такіе дураки, а время не позволяетъ намъ успокоить ихъ совѣсть-хотя маленькимъ приемомъ собственной пользы. Мы должны быть вѣрными и неложными союзниками Бургундіи, по крайней мѣрѣ въ ету минуту. Будущее можетъ представишь намъ какой нибудь оборотъ повыгоднѣе; прикажи всѣмъ стоять подъ ружьемъ и въ случаѣ нужды также сильно нападать на тѣхъ, которые будутъ кричать Франція и Монжуа Сен-Дени, какъ если бы они кричали: преисподняя и сатана. Я самъ не сниму вооруженія во всю ночь. Пусть Кравфордъ поставитъ Кентеня Дюрварда часовымъ къ самому городу; справедливость требуетъ, чтобъ онъ первый воспользовался своимъ увѣдомленіемъ. Если ему посчастливится остаться въ живыхъ, тѣмъ болѣе славы. Но особенно, Оливье, какъ можно старайся о безопасности Марція Галеотти; оставь его въ задней стражѣ, тамъ гдѣ бы его никакъ не могли достать. Онъ самъ слишкомъ любитъ подвергать жизнь свою и пожалуй по глупости еще захочетъ быть вмѣстѣ воиномъ и философомъ; позаботься обо всемъ етомъ, Оливье, и прощай. Св. Мартынъ Турскій да охранитъ меня во время сна.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
Вылазка.

Глубокое молчаніе скоро воцарилось въ большемъ войскѣ, собранномъ подъ стѣнами Литтиха. Нѣсколько времени крики солдатъ, повторяющихъ свои лозунги и пробирающихся къ своимъ знаменамъ, раздавались подобно лаю собакъ, потерявшихъ хозяина. Но наконецъ, изнуренные дневными трудами, они пристали къ приютамъ, которые могли найти, а не нашедшіе себѣ никакого пристанища улеглись около стѣнъ, заборовъ, вездѣ гдѣ можно было укрыться отъ погоды, и заснули отъ усталости, въ ожиданіи утра, котораго многіе изъ нихъ никогда не должны были видѣть. Сонъ сомкнулъ всѣ глаза въ лагерѣ, за исключеніемъ караульныхъ, стоящихъ у главныхъ квартиръ Короля и Герцога.

Опасенія и надежды завтрашняго дня, даже мечтанія о славѣ, произведенныя во многихъ молодыхъ вельможахъ мыслію о важной наградѣ, обѣщанной мстителю смерти Епископа Литтихскаго, уступили усталости и сну. Но таково было положеніе Кентеня Дюрварда. Увѣренность, что одинъ можетъ разпознать Ла-Марка въ сраженіи, счастливое предзнаменованіе, которое могъ извлечь изъ увѣдомленія Изабеллы, мысль, что Фортуна поставила его въ опасное положеніе, котораго развязка, хотя невѣрная, могла быть для него самымъ блестящимъ торжествомъ;— вовсе отдалили отъ него желаніе сна и вооружили его неутомимою крѣпостію.

Поставленный, по особому повелѣнію Короля, на самомъ передовомъ караулѣ между лагеремъ и городомъ, вправо отъ предмѣстій, о которомъ мы уже говорили, онъ желалъ бы пронзить взоромъ мраки, скрывавшіе отъ него стѣны Лит тиха; уши его внимательно прислушивались къ малѣйшему шуму, который означалъ бы какое-нибудь движеніе въ осажденномъ городѣ. Но всѣ городскія часы пробили уже три часа по полуночи, и не е еще было тихо и безмолвно, какъ могила.

Наконецъ, когда ужъ онъ начиналъ думать, что назначенная вылазка будетъ только на разсвѣтѣ и радовался, что легче разглядитъ полосу незаконности, проходящую чрезъ лиліи герба Дюнуа, ему послышался въ городѣ шумъ, подобный жужжанью пчелъ, встревоженныхъ въ ульѣ и готовящихся къ оборонѣ. Онъ удвоилъ вниманіе: шумъ продолжался, по все такъ глухо и слабо, что могъ происходить просто отъ вѣтра, колеблющаго вѣтви деревьевъ рощицы, стоящей не далеко; ила отъ журчанія какого нибудь ручья, вздувшагося отъ вчерашняго дождя, и впадающаго въ Маасъ стремительнѣе обыкновеннаго. Етѣ размышленія помѣшали Кентеню сдѣлать тревогу; ибо невѣрная тревога была бы величайшею ошибкою. Но слыша, что шумъ мало по малу увеличивается и какъ будто приближается къ предмѣстью и къ его мѣсту, онъ почелъ долгомъ отступить къ небольшому отряду стрѣлковъ, данныхъ ему на помощь подъ начальствомъ дяди. Менѣе нежели въ секунду, всѣ были ужь на ногахъ, наблюдая всевозможное молчаніе; а немного спустя, Лордъ Кранфордъ уже предводительствовалъ ими. Онъ отправилъ стрѣлка извѣстишь Короля и окружающихъ его; а самъ съ маленькимъ своимъ отрядомъ отступилъ нѣсколько отъ разведеннаго огня, чтобы ихъ tie примѣтили при свѣтѣ онаго. Наконецъ смѣшанный шумъ, дотолѣ ими Слышанный и какъ будто приближавшійся къ нимъ, вдругъ прекратился и былъ замѣненъ другимъ, явно показывающимъ далекое шествіе многочисленнѣйшей толпы къ предмѣстію.

— Ети лѣнтяи Бургундцы заснули, на караулахъ, сказалъ Кравфордъ тихо; ступай въ предмѣстіе, Кунингамь, подними етихъ глупыхъ быковъ.

— Сдѣлай кругъ назадъ, чтобы туда проѣхать, сказалъ Кентень; или меня уши чудно обманули, или первый отрядъ, который мы слышали, сталъ между нами и предмѣстіемъ.

— Хорошо сказано, Кентень, хорошо сказано, храбрый молодецъ, сказалъ Кранфордъ; ты воинъ не по лѣтамъ. Первые остановились только въ ожиданіи другихъ; а желалъ бы повѣрнѣе знать, гдѣ они.

— Я постараюсь оглядѣть ихъ, Милордъ, и ворочусь къ вамъ съ донесеніемъ.

— Ступай, сынъ мой, ступай; у тебя хорошія уши, хорошіе глаза и много доброй воли; но будь остороженъ: мнѣ бы не хотѣлось задаромъ потерять тебя.

Кентень съ заряженною пищалью поѣхалъ осторожно по мѣсту, которое высмотрѣлъ вчерашними сумерками, и увѣрился. не только, что довольно значительный отрядъ пробирался между предмѣстіемъ и главною квартирою Короля, но что впереди его былъ небольшой остановившійся отрядъ; близость позволила ему даже вслушаться, что составлявшіе оной тихо разговариваютъ, какъ бы совѣтуясь что имъ дѣлать. Наконецъ двое, или трое смѣльчаковъ передоваго отряда подошли къ нему очень близко. Видя, что не можетъ отступить, не бывши примѣченнымъ, Кентень громко закричали: Кто идетъ?

— Литтихъ!… то есть Франція! отвѣчалъ солдатъ, тотчасъ поправя первой свой отвѣтъ.

Дюрвардъ выстрѣлилъ изъ пищали; ему послышалось паденіе человѣка, и посреди грома неправильнаго залпа, пущеннаго на удачу, но доказывающаго, что етотъ передовой отрядъ многочисленнѣе, нежели ему показалось, онъ потянулся къ своимъ и приѣхалъ, не бывши раненымъ.

— Удивительно! храброй молодецъ, сказалъ Кравфордъ; теперь отступимъ къ главной квартирѣ. Мы не въ силахъ противиться имъ въ открытомъ нолѣ.

Они воротились въ загородной домъ, гдѣ стоялъ Король, и нашли тамъ все въ величайшемъ порядкѣ; различные отряды уже построились на дворѣ и в*ь саду, и самъ Людовикъ садился на лошадь.

— Куда вы, Государь, спросилъ его Кравфордъ. Вы здѣсь въ безопасности посреди своихъ воиновъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Людовикъ, я тотчасъ долженъ ѣхать къ Герцогу; пусть въ ету опасную минуту онъ увѣрится въ нашей искренности; иначе на насъ вдругъ нападутъ и Литтихцы и Бургундцы.

При сихъ словахъ, сѣвши на лошадь, онъ приказалъ Дюнуа принятъ начальство надъ Французскимъ войскомъ внѣ дома,- а Кравфорду держаться въ домѣ съ своими стрѣлками. Онъ велѣлъ подвинуть четыре полевыя пушки, оставленныя въ полу-мили на зади и крѣпко стоять на этомъ мѣстѣ; по запретилъ двигаться впередъ, какой бы успѣхъ ни предстоялъ. Отдавши етѣ приказанія, отправился въ главную квартиру Герцога Бургундскаго.

Остановка, допустившая сдѣлать всѣ етѣ распоряженія, произошла отъ счастливаго случая. Кентень своимъ выстрѣломъ убилъ хозяина загороднаго дома, въ которомъ стоялъ Король. Онъ былъ проводникомъ отряда, которому поручено было напасть на этотъ домъ, и безъ етаго произшествія нападеніе вѣрно бы удалось.

Дюрвардъ, по повелѣнію Короля, послѣдовалъ за нимъ къ Герцогу. Они нашли его въ изступленіи бѣшенства, которое почти не позволяло ему исполнять обязанность военачальника, а необходимость того требовала, ибо кромѣ жестокаго сраженія, происходившаго въ предмѣстій на лѣвомъ крылѣ войска; кромѣ мужественнаго и упорнаго на- паденія на главную квартиру Короля въ центрѣ, третья колонна Литтихцевъ, превосходящая числомъ обѣ прежнія, вышедши изъ города дальнимъ проломомъ и пройдя переулками и очень извѣстными ей дорогами, лапала на правое крыло Бургундскаго войска, которое устрашась криковъ: да здравствуетъ Франція! Монжуа Сен-Дени!, сливающихся съ криками: Литтихъ! Красный Вепрь! и подозрѣвая какую-нибудь измѣну со стороны союзнаго Французскаго войска, оказало слабое и несовершенное сопротивленіе, между тѣмъ, какъ Герцогъ, выходя изъ себя и проклиная Короля и все ему принадлежащее, кричалъ, чтобъ стрѣляли безъ различія по всѣмъ Французамъ, чернымъ или бѣлымъ, намѣкая на бѣлыя перевязи, которыя Королевскіе солдаты повязали себѣ на руки, по его повелѣнію.

Прибытіе Короля въ сопровожденіи только двенадцати стрѣлковъ, въ числѣ коихъ были Кентень и Рубецъ, заставило отдать болѣе справедливости искренности Французовъ. Имберкуръ, Кревкеръ и другіе Бургундскіе вельможи, прославившіе свое имя, взялись дать сраженію видъ болѣе правильный, и пока одни выдвигали дальніе отряды, еще не пораженные внезапнымъ страхомъ другіе, бросясь въ средину сраженія, оживили духъ порядка и Герцогъ самъ былъ въ первомъ ряду, какъ простой воинъ. Король съ своей стороны дѣйствовалъ какъ военачальникъ, исполненный хладнокровія, спокойствія и смѣтливости, и оказалъ столько благоразумія и осторожности, что даже Бургундскіе начальники безпрекословно повиновались его приказаніямъ. Наконецъ, мало по малу поставили войско въ строй и огонь артиллеріи много началъ тревожить нападающихъ.

Сраженіе наконецъ превратилось въ ужасное зрѣлище. На лѣвомъ крылѣ предмѣстіе, послѣ упорнаго сопротивленія, было предано пламени и страшный пожаръ не препятствовалъ оспоривать владѣніе горящими развалинами. Въ срединѣ, Французскія войска, хотя тѣснимыя превосходнѣйшею силою, поддерживали такой постоянный огонь, что загородный домъ казался весь въ лучахъ, подобно вѣнцу мученика. Лѣвѣе, побѣду оспоривали съ остервененіемъ, и обѣ стороны поперемѣнно выигрывали и теряли мѣсто, смотря потому, что къ Литтихцамъ приходили подкрѣпленія изъ города, или къ Бургундцамъ примыкались запасныя войска.

Такимъ образомъ дрались съ безпрестаннымъ ожесточеніемъ три смертельныхъ часа, за которыми наконецъ послѣдовала заря, которой осаждающіе такъ желали. Усилія неприятеля въ срединѣ и на правой сторонѣ тогда, казалось, начинали уменьшаться, и нѣсколько залповъ послышались изъ главной квартиры Короля.

— Слава Пресвятой Богородицѣ! вскричалъ Людовикъ, услышавъ етотъ громъ. Полевыя орудія привезены и загородной домъ обезопасенъ. И обратясь къ Кентеню и Рубцу, сказалъ имъ: — Ступайте сказать Дюнуа, чтобы со всѣми воинами, кромѣ нужныхъ для защиты дома, подвинулся между правымъ крыломъ и городомъ, дабы помѣшать выходу подкрѣпленій, которыя эти упрямые Литтихцы ежеминутно высылаютъ.

Дядя съ племянникомъ поскакали во весь опоръ къ Дюнуа и Кравфорду, которые, наскучивъ оставаться въ оборонительномъ положеніи, повиновались съ радостію. Предводительствуя почти двумя стами Французскихъ дворянъ, въ сопровожденіи оруженосцевъ, воиновъ и части стрѣлковъ Шотландской гвардіи, они переѣхали поле сраженія, потоптавъ мёртвыхъ и умирающихъ и заѣхали въ бокъ къ главному отряду Литтихцелъ, который нападалъ на правое крыло Бургундской арміи съ неслыханнымъ остервененіемъ. Приближеніе дня показало имъ, что новыя войска выходили изъ города, или для продолженія битвы въ етомъ мѣстѣ, или для прикрытія отступленія уже сражающихся войскъ.

— Клянусь Богомъ! сказалъ старый Кравфордъ Дюнуа, если бы не былъ увѣренъ, что ты подлѣ меня, то подумалъ бы, что вижу тебя по среди этихъ мѣщанъ и разбойниковъ, ставящимъ ихъ въ строй съ начальническимъ жезломъ твоимъ въ рукѣ. Только, если ты тамъ, то потолще обыкновеннаго. Увѣренъ ли ты, что стоить воинъ не тѣнь твоя?

— Моя тѣнь! вскричалъ Діопуа; я не понимаю тебя; а точно вижу бездѣльника, которой осмѣлился носить мой гербъ на своемъ щитѣ и шлемѣ; и накажу его за ету дерзость;

— Ради Бога, Ваше Сіятельство, вскричалъ Кентень, удостойте возложить на меня ето мщеніе.

— На тебя, молодой человѣкъ! отвѣчалъ Дюнуа; право, просьба довольно скромна. Нѣтъ, нѣтъ; этотъ случай не допускаетъ замѣны; и вскричалъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ: — Дворяне Французскіе, постройтесь въ ряды, копья впередъ и при восходящемъ солнцѣ пробьемся сквозь етихъ Литтихскихъ поросятъ и Вепрей Арденскихъ, которые дѣлаютъ маскарадъ изъ древняго герба нашего.

Ему отвѣчали криками: — Дюну а! Дюнуа! Да здравствуетъ сынъ храбраго Побочнаго. Орлеанъ, впередъ! И въ слѣдъ за начальникомъ своимъ поскакали къ нападенію. Они имѣли дѣло не съ робкими неприятелями. Многочисленный отрядъ, на который они напали, весь состоялъ изъ пѣхоты, кромѣ нѣсколькихъ верховыхъ офицеровъ. Первый рядъ стихъ воиновъ сталъ только на одно колѣно, а третій неподвижно; такъ, что первые уперлись въ ноги рукоятками своихъ копій, а послѣдніе поставили остріе своихъ надъ головами первыхъ, представляя быстрому нападенію Французовъ защиту, подобную той, которую ежь противополагаетъ своему неприятелю. Сперва немногіе успѣли пробиться сквозь эту желѣзную стѣну, но Дюнуа былъ въ числѣ ихъ. Пришпоривъ своего боевого коня, онъ заставилъ ето благородное животное прыгнуть болѣе, нежели на двенадцать футовъ; и однимъ прыжкомъ очутился посреди неприятельской фаланги. Тутъ онъ началъ стараться настигнуть предметъ своего мщенія, и не мало удивился, видя, что Кентень сражается въ первомъ ряду, подлѣ него: молодость, мужество, любовь, твердая рѣшимость побѣдить, или умереть, поставили молода то Шотландца на одной чертѣ съ лучшимъ Рыцаремъ во всей Европѣ; ибо Дюнуа пользовался стою славою и заслуживалъ ее.

Ихъ копья скоро изломались, но копейщики не могли устоять противъ лезвія ихъ длинныхъ и тяжелыхъ сабель; а своимъ оружіемъ мало дѣйствовали на полное стальное вооруженіе, покрывающее всадниковъ и копей. Они силились одинъ передъ другимъ пробить ряды, чтобы настигнуть воина, которой надѣлъ гербъ Дюнуа и исполнялъ долгъ искуснаго и опытнаго вождя; какъ Дюнуа, примѣтивъ съ другой стороны воина, у котораго голова была покрыта кожею Вепря, обыкновеннымъ отличіемъ Ла-Марка, сказалъ Кентеню: — Ты достоинъ отмстить за оскорбленіе герба Орлеанскаго и поручаю тебѣ ето. Рубецъ, помогай племяннику. Но чтобы никто не смѣлъ оспоривать у Дюнуа травлю Вепря.

Разумѣется, Кентень Дюрвардъ принялъ съ большою радостію часть, назначенную ему въ етомъ распредѣленіи трудовъ, и оба поспѣшили пробить себѣ путь къ предмету, котораго желали достигнуть; ихъ сопровождали и прикрывали тѣ, которые могли поспѣть за ними.

Но въ ету минуту колонна, которой ЛаМаркъ собирался помочь, когда удержанъ былъ нападеніемъ Дюнуа, потеряла всѣ выгоды, полученныя ночью; и Бургундцы при возвращеніи дня воспользовались превосходнѣйшимъ устройствомъ. Большая толпа Литтихцевъ, принужденная отступить, вскорѣ побѣжала и опрокинулась на тѣхъ, которые сражались съ Французами. Поле сраженія представило одно нестройное смѣшеніе воиновъ сражающихся, бѣгущихъ, преслѣдующихъ: етотъ потокъ стремился къ городскимъ стѣнамъ и привалилъ къ главному пролому, чрезъ который Литтихцы сдѣлали свою вылазку.

Дюрвардъ употребилъ усилія свыше человѣческихъ для достиженія особеннаго предмета своихъ исканій, который криками и примѣромъ силился возобновить сраженіе и которому храбро содѣйствовала дружина отборныхъ копейщиковь. Рубецъ и нѣкоторые изъ его товарищей слѣдовали по пятамъ за Кентенемъ, удивляясь чрезмѣрной храбрости столь молодаго воина. На проломи Ла-Маркъ, ибо то былъ онъ самый, успѣлъ на минуту остановить бѣглецовъ и удержать самыхъ близкихъ изъ преслѣдовавшихъ. Въ рукѣ держалъ онъ родъ желѣзной палицы, повергавшей все, къ чему ни прикасалась; онъ такъ покрытъ былъ кровью, что почти не возможно было на щитѣ его разглядѣть малѣйшій слѣдъ герба, который такъ разсердилъ Дюнуа.

Тутъ Дюрварду уже не трудно было подойти къ нему, ибо выгодное положеніе въ проломѣ и дѣятельность ужасной палицы заставляли большую часть нападающихъ искать мѣста небезопаснѣе того, которое было охраняемо столь ужаснымъ противникомъ. Но Кентень, лучше знающій важность побѣды надъ етимъ грознымъ врагомъ, спѣшился подъ самымъ проломомъ и бросивъ своего коня, благородный даръ Герцога Орлеанскаго, кинулся на удачу въ толпу и началъ взбираться по развалинамъ, чтобы помѣриться съ Вепремъ Арденскимъ.

Ла-Маркъ, какъ бы угадавъ его намѣреніе, оборотился къ нему съ занесенною палицею; и они готовы были схватиться, когда крики, нестройные вопли торжества и отчаянія, возвѣстили, что осаждающіе входятъ въ городъ съ другой стороны, въ тылу защитниковъ пролома. При сихъ крикахъ ужаса, Ла-Маркъ оставилъ проломъ и призывая голосомъ и зовомъ рога желающихъ прилѣпишься къ отчаянной его участи, постарался отступишь въ часть города, изъ которой могъ перебраться на другой берегъ Мааса. Послѣдовавшіе за нимъ, были воины опытные, которые, съ роду не дававъ никому пощады, рѣшились не просить ея и себѣ; въ ету отчаянную минуту они построились въ такомъ порядкѣ, что фрунтъ занялъ всю ширину улицы. Они не боялись иногда останавливаться для сопротивленія своимъ преслѣдователямъ, изъ коихъ иные начинали искать не столь опаснаго занятія, отбивая двери домовъ и предаваясь грабежу.

Скрытый своимъ переодѣваніемъ отъ взоровъ всѣхъ, желающихъ приобрѣсть почести и богатство цѣною его головы, вѣроятно Ла-Маркъ успѣлъ бы ускользнуть безъ неутомимаго преслѣдованія Кентеня Дюрнарда, Рубца и нѣкоторыхъ его товарищей. При каждой остановкѣ копейщиковъ жестокое сраженіе начиналось между ими и стрѣлками, и въ каждомъ сраженіи Кентень старался схватишься съ Ла-Маркомъ, но сей послѣдній, имѣвшій тогда въ виду единственно отступленіе, казалось избѣгалъ единоборства. Смятеніе было общее. Вопли женщинъ, обывателей, подверженныхъ буйству необузданныхъ воиновъ, составляли шумъ ужасный, не менѣе самаго сраженія. Горесть и отчаяніе спорили съ насиліемъ и бѣшенствомъ — кто перекричитъ.

Въ ту минуту, когда Ла-Маркъ, продолжая отступать посреди е тѣхъ ужасныхъ явленій, прошелъ мимо небольшой часовни, къ которой имѣли особое уваженіе, новые крики:— Франція, Франція! Бургундія! Бургундія! возвѣстили ему, что многочисленная, толпа осаждающихъ вошла въ улицу съ другаго конца и стало отрѣзала ему дорогу.

— Конрадъ, сказалъ онъ своему Поручику, возьми съ собою всѣхъ стихъ молодцовъ; напади живѣе на етихъ негодяевъ и постарайся пробиться сквозь ихъ ряды. Что до меня, кончено, Вепря угнали; но я еще чувствую довольно силы для отправленія передъ собою въ адъ нѣсколькихъ Шотландскихъ бродягъ.

Конрадъ повиновался; и принявъ начальство надъ оставшимися копейщиками, пошелъ скорымъ маршемъ на приближающихся неприятелей, рѣшившись погибнуть, или пробиться сквозь нихъ. Съ Ла-Маркомь осталось не болѣе шести лучшихъ его солдатъ рѣшившихся погибнуть съ своимъ вождемъ, пони воспротивились стрѣлкамъ, которыхъ было не больше.

— Вепрь! Вепрь! возопилъ Ла-Маркъ громовымъ голосомъ, потрясая своею палицею. Ей! Господа Шотландцы, кто хочетъ заслужить Графскую корону? Кому надобна голова Вепря? Она, кажется, тебя соблазняетъ, молодой человѣкъ; по прежде полученія награды, должно ея удостоиться.

Кентень слышалъ етѣ слова весьма невнятно изъ подъ забрала шлема Вильгельмова; по не могъ ошибиться въ его намѣреніи, ибо едва успѣлъ закричать дядѣ и товарищамъ, чтобъ не трогались съ мѣста, если они честные люди; какъ Ла-Маркъ ринулся на него прыжкомъ тигра, потрясая палицею, дабы опустить оную ему на голову, когда ногами коснется земли. Но Дгорилрдъ, одаренный легкостію равною своему хорошему зрѣнію, отскочилъ въ сторону и избѣжалъ гибельнаго удара.

Они тогда схватились грудь съ грудью, какъ полкъ съ нападающею на него пастушескою собакою; товарищи обоихъ оставались неподвижными зрителями сраженія, ибо Рубецъ кричалъ изо всей мочи:— Равное оружіе! Равное оружіе! Если бъ онъ былъ также страшенъ, какъ Валласъ, я и тутъ не побоялся бы за племянника.

Его довѣренность оправдалась; хотя удары злодѣя падали на молодаго стрѣлка подобно ударамъ молотка по наковальнѣ, Дюрвардъ, скоростію и ловкостію своихъ движеній избѣгалъ ихъ и поражалъ его остріемъ оружія не столь шумнаго, но дѣйствительнѣйшаго, ибо земля была обагрена кровію его противника, котораго необычайная сила начинала утомляться. Однако жь, одушевленный мужествомъ и гнѣвомъ, онъ все еще сражался съ тѣмъ же остервененіемъ, и побѣда Кентеня казалась еще сомнительною и далекою, какъ вдругъ за нимъ раздался женской голосъ, называвшій его по имени и восклицавшій: — Помогите! помогите! Ради Пресвятой Богородицы!

Онъ на минуту повернулся и тотчасъ узналъ Гертруду Павильонъ. Епанча ея была изорвана и ее тащилъ Французскій воинъ, вошедшій со многими другими въ маленькую часовню, куда спрятались испуганныя женщины, которыхъ они схватили, какъ добычу.

— Подожди меня только одну минуту, вскричалъ онъ Ла-Марку; и поспѣшилъ избавить свою благодѣтельницу отъ положенія, которое по справедливости почиталъ весьма для нея опаснымъ..

— Я никого не дожидаюсь, сказалъ Ла-Маркъ, размахивая палицею, и началъ отступать, вѣроятно радуясь, что избавился отъ столь страшнаго противника.

— Однако жь ты подождешь меня, если тебѣ угодно, вскричалъ Рубецъ. Я не хочу, чтобы работа племянника осталась некончанною. И обнаживъ свою двуострую саблю, напалъ на Ла-Марка.

Однако жь желаніе Кентеня избавить Гертруду не такъ-то легко было исполнить, какъ онъ воображалъ. Схватившій ее не хотѣлъ отпустить; за него вступилось нѣсколько товарищей; Дюрвардъ принужденъ былъ кликнуть на помощь двухъ, или трехъ своихъ для совершенія добраго дѣла; и въ ето время Фортуна похитила у него случай, который было представила. Когда онъ наконецъ успѣлъ избавить Гертруду, улица была пуста; они только двое въ ней были. Забывъ тогда о положеніи беззащитной своей спутницы, онъ хотѣлъ было устремиться за Вепремъ Арденскимъ, какъ собака по слѣдамъ зайца; но Гертруда, въ отчаяніи схвативши его за платье, вскричала: — Честью вашей матери заклинаю васъ не покидать меня здѣсь! Если вы человѣкъ честный, защитите меня, проводите къ батюшкѣ, въ домъ, бывшій убѣжищемъ вамъ и Графинѣ Изабеллѣ. Изъ любви къ ней не покидайте меня!

Ето воззваніе привело его въ отчаяніе, по ему не льзя было противиться; сказавъ съ неизъяснимою сердечною грустью прости всѣмъ надеждамъ, одушевлявшимъ его во время цѣлаго сраженія и почти сбывшимся, Кентень, какъ духъ, невольно повинующійся талисману, проводилъ Гертруду къ отцу и пришелъ кстати, чтобы защитить Синдика Павильона и домъ его отъ бѣшенства воиновъ.

Между тѣмъ Король и Герцогъ верхомъ вступили въ городъ чрезъ проломъ. Оба были въ полномъ вооруженіи; по Карлъ, покрытый кровью отъ оперенья до шпоръ, взъѣхалъ въ проломъ во всю прыть, а Людовикъ вошелъ величественнымъ шагомъ святителя, ведущаго крестный ходъ. Они послали приказъ остановить разграбленіе города, которое уже началось, и собрать разсѣянное войско. Потомъ отправились въ большую Церковь, сколько для охраненія знатнѣйшихъ жителей, туда удалившихся, столько и для сознанія тамъ военнаго совѣта послѣ торжественнаго молебствія.

Стараясь, подобно прочимъ военачальникамъ, собрать своихъ подчиненныхъ, Лордъ Кравфордъ въ поворотѣ улицы, ведущей къ Маасу встрѣтилъ Рубца, который важно шелъ къ рѣкѣ, держа за волосы окровавленную голову человѣка также равнодушно, какъ охотникъ свою сумку.

— Ну, Людвигъ, сказалъ ему начальникъ, чтожь ты хочешь дѣлать съ етимъ кускомъ мертвужины?

— Ето маленькая подѣлка, которую племянникъ мой отправилъ до трехъ-четвертей, отвѣчалъ Рубецъ, а я только успѣлъ докончить. Ето несчастный пострѣлъ, котораго я зарубилъ тамъ и который просилъ меня бросишь его голову въ Маасъ. Инымъ людямъ приходятъ странныя причуды, когда курносая старуха за нихъ уцѣпится; а дѣлать нечего, всѣ мы поочереди пропляшемъ по ея дудкѣ.

— И ты хочешь бросить ету голову въ Маасъ? сказалъ Кравфордъ, разсматривая съ большимъ вниманіемъ етотъ отвратительный трофей смерти.

— Да, клянусь честью, отвѣчалъ Людвигъ; кто откажетъ умирающему въ послѣдней просьбѣ, того будетъ тревожишь тѣнь покойника; а я люблю ночью покойно спать.

— Ну, пускай ужь тѣнь потревожитъ тебя, сказалъ Лордъ Кравфордъ. Ета голова драгоцѣннѣе нежели ты думаешь. Ступай за мною; безъ отговорокъ; ступай за мною.

— Правда, что я ему ничего не обѣщалъ, отвѣчалъ Рубецъ; я, кажется, ему ужь отрубилъ голову прежде, нежели языкъ его договорилъ ету просьбу. При томъ же, я его не боялся при жизни, и не больше боюсь по смерти. Да въ случаѣ же нужды отецъ Вонифацій отчитаетъ меня.

Отслушавъ обѣдню въ соборномъ храмѣ Литтихскомъ и возстановивъ нѣкоторый порядокъ въ испуганномъ городѣ, Людовикъ и Карлъ, окруженные своими Порами, расположились слушать повѣствованія о высокихъ подвигахъ во время сраженія, чтобы каждому воздать но достоинству. Разумѣется, прежде всего кликнули того, кто могъ имѣть право требовать руки прекрасной Графини Круа и богатыхъ ея владѣній; по къ общему удивленію представилось множество требующихъ, и каждый еще болѣе удивился встрѣтивъ Соперниковъ, когда почиталъ навѣрное одного себя заслужившимъ награду. Ето обстоятельство покрыло сомнѣніемъ ихъ требованія. Кревкеръ представилъ кожу Вепря, которую Ла-Маркъ носилъ обыкновенно; Дюнуа показалъ избитый щитъ съ гербомъ Вепря Арденскаго; многіе другіе равно назвались отмстителями смерти Епископа, представляя такія же доказательства; ибо богатая награда, обѣщанная побѣдителю Ла-Марка, навлекла смерть на всѣхъ надѣвшихъ одинакое съ нимъ платье и гербы.

Шумъ и споры продолжались между совмѣстниками, и Карлъ, внутренно сожалѣющій о безразсудномъ обѣтѣ, поручившимъ случаю разполагать рукою и наслѣдіемъ прекрасной его Вассалки, начиналъ надѣяться, что въ етомъ стеченіи требованій ему какъ-нибудь удастся отклонить ихъ всѣ, какъ Лордъ Кравффрдъ протѣснился въ кругъ, таща за собою Рубца, который шелъ неловко и застѣнчиво, почти какъ собака, идущая по неволѣ на сворѣ: — Избавьте насъ отъ вашихъ кожъ и рисованныхъ клочковъ желѣза, вскричалъ онъ; тотъ одинъ убилъ Вепря, кто можетъ показать клыки его.

При сихъ словахъ, бросилъ на поль окровавленную голову Ла-Марка, котораго можно было узнать по странному образованію его челюстей, точно похожихъ на челюсти звѣри, чье имя онъ носилъ, и всѣ его видавшіе тотчасъ узнали.

— Кравфордъ, сказалъ Людовикъ, между тѣмъ какъ Карлъ молчалъ съ удивленнымъ и недовольнымъ видомъ; надѣюсь, что кто-нибудь изъ вѣрныхъ моихъ Шотландцевъ заслужилъ награду?

— Точно, Государь, отвѣчалъ старый начальникъ; Людвигъ Леслей, прозванный Рубцомъ.

— Но какого онъ произхожденія? спросилъ Герцогъ. Благородный ли? Ето условіе необходимо сопряжено съ нашимъ обѣщаніемъ.

— Признаюсь, что онъ довольно не обтесанъ, отвѣчалъ Кравфордъ, посматривая на стрѣлка, который вытягивался съ видомъ неловкимъ и принужденнымъ; но за породу вамъ ручаюсь. Онъ происходитъ отъ дома Ропіовъ, а Роты не уступятъ въ благородствѣ ни одному дому во Франціи или въ Бургундіи.

— Стало нѣтъ препятствія, сказалъ Герцогъ; и лучшая и богатѣйшая наслѣдница изо всей Бургундіи должна быть женою наемнаго и грубаго воина, каковъ етотъ, или умереть въ монастырѣ!.. единственная дочь нашего вѣрнаго Рейнольда Круа! А слишкомъ поторопился.

Мрачное облако покрыло чело его, къ крайнему удивленію всѣхъ совѣтниковъ, которые рѣдко видали, чтобъ онъ хотя мало пожалѣлъ о взятомъ однажды намѣреній.

— Потерпите минуту, Ваше Высочество, сказалъ Лордъ Кравфордъ; и вы убѣдитесь, что дѣло не такъ испорчено, какъ изволите предполагать. Выслушайте только, что скажетъ вамъ етотъ всадникъ. Ну, продолжалъ онъ, обращаясь къ Рубцу, говори же.

Но старой воинъ, хотя привыкшій довольно внятно разговаривать съ Королемъ Людовикомъ, съ которымъ проучился свободно обращаться, не нашелъ довольно силы, чтобы высказать свое намѣреніе передъ столь знаменитымъ собраніемъ. Поворотясь плечомъ къ двумъ Государямъ и начавъ улыбкою, похожею на судорожное движеніе и скорчивъ двѣ, или три отвратительнѣйшія рожи, онъ произнесъ только: — Сондерсъ Суплежавъ…. а остатокъ рѣчи увязъ у него къ горлѣ.

— Съ позволенія Вашего Величества и Вашего Высочества, сказалъ Кравфордъ, я стану говорить за своего земляка. Должно вамъ доложить, что колдунъ предсказалъ ему дома, что счастіе его семейства составится женитьбою. Но какъ онъ, подобно мнѣ, уже не въ первой молодости; кабакъ предпочитаетъ уборной прекрасной женщины; словомъ имѣетъ (нѣкоторыя солдатскія привычки, по которымъ почести и званіе были бы ему въ тягость; то по моему совѣту, онъ уступаетъ всѣ права, данныя ему смертію Вильгельма Ла-Марка тому, кого Вепря Арденскаго, ибо онъ предварительно утомилъ его; уступаетъ ихъ своему племяннику, сыну сестры своей.

— Я ручаюсь за благоразуміе и вѣрное служеніе етаго молодаго человѣка, сказалъ Король, чрезмѣрно обрадованный, что судьба даровала столь прекрасную награду воину, на котораго надѣялся имѣть, нѣкоторое вліяніе, безъ его бдительности и вѣрности, нынѣшняя ночь была бы намъ пагубна. Онъ увѣдомилъ насъ о умышляемой вылазкѣ.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Герцогъ Карлъ, я долженъ ему вознагражденіемъ за то, что усомнился въ его справедливости.

— А я могу поручиться за его храбрость, прибавилъ Дюнуа.

— Но, вскричалъ Кревкеръ, хотя дядя и Шотландской Дворянчикъ, ето еще не доказываетъ, что племянникъ его, сестринъ сынъ, хорошаго происхожденія.

— Онъ изъ дома Дюрвардовъ, сказалъ Кравфордъ, потомокъ того Аллана Дюрварда, который быль главнымъ правителемъ Шотландіи.

— А! Если ето молодой Дюрвардъ, вскричалъ Крсикеръ, то мнѣ болѣе нечего сказать. Фортуна слишкомъ объявила себя въ его пользу и я не хочу долѣе бороться съ етимъ причудливымъ божествомъ.

— Намъ осталось узнать, сказалъ Герцогъ задумчиво, какое можетъ быть мнѣніе прекрасной Графини объ етомъ счастливомъ смѣльчакѣ.

— Клянусь Богомъ! отвѣчалъ Кревкеръ, по весьма многимъ причинамъ смѣю увѣрить Ваше Высочество, что вы найдете ее на етотъ счетъ гораздо покорнѣе вашей власти, чѣмъ до сихъ поръ.— Но неужьли мнѣ досадно видѣть повышеніе етаго молодаго человѣка? Ето было бы непростительно, ибо онъ УМУ, ХРАБРОСТИ и ТВЕРДОСТИ, обязанъ полученіемъ КРАСОТЫ, ПОЧЕСТЕЙ и БОГАТСТВА.

КОНЕЦЪ ЧЕТВЕРТОЙ И ПОСЛѢДНЕЙ ЧАСТИ.