Романсы о Сиде (из Гердера)

РОМАНСЫ О СИДЕ
Из Гердера

 

 
1

Дон Диег сидел печальный,
Ввек никто так не страдал.
Грустно думал днем и ночью,
Что его поруган дом;
Дом поруган старый, храбрый,
Лайнецов известный дом:
Он Инигосов во славе
И Абаркосов мрачил.
Слаб от лет, обижен страшно,
К гробу близится дон Дьег,
Между тем как враг дон Го́рмас
В безопасном торжестве.
Так без сна он и без пищи,
Потупи́в глаза, сидит,
За порог ногой не ступит
И ни с кем не говорит.
Друг его придет утешить —
Он не слышит слов его:
Обесчещенный, боится
Ближних духом заразить.
Наконец скидает бремя
Он безмолвныя тоски,
Сыновей своих сзывает,
Но и тем не говорит;
Только всем веревкой руки
Тут же сам перевязал.
Все они его с слезами
Просят, чтоб пришел в себя.
Он почти уж без надежды,
Как дон Ро́дриг, младший сын,
Вдруг и радость и надежду
Возвращает старику.
Он, как лев, сверкнул очами,
Отстранился от отца:
«Забываешь разве, — молвил, —
И кто я, и кто ты сам?
Если б ты своей рукою
Не́ дал прежде мне меча, —
И ножа бы мне достало,
Чтобы срам такой пресечь».
Слезы радости ручьями
Полились у старика:
«Ты, — сказал он, обнимая, —
Ты, мой Родриг, ты — мой сын:
Гневом ты меня утешил
И досадой исцелил;
Только не отцу, мой Родриг,
Дома нашего врагу
Смертью отомсти». — «А где же,—
Молвил Родриг, — кто посмел
Нас бесчестить?» — И дон Дьегу
Молвить слова не дает.
2

Родриг шел и думал думу!
О бесчестии отца,
О годах своих цветущих
И могуществе врага.
Тьму друзей имеет Гормас
Во Астурии горах;
Первый он и на сраженьи,
И в совете короля.
Но однако, если вспомнит
Он бесчестие отца,
Что при нем всё остальное?
Лишь бы правым бог помог!
Храбрость долг ему священный,
Юность тоже не порок;
А за честь в хорошем доме
Малым детям смерть легка.
Спешно меч с стены снимает,
Меч, который в старину
Ба́стард доблестный Мударда
При бедре своем носил:
Меч висел как бы печальный,
Что им некому владеть.
Перед тем как опоясать,
Родриг молвил так мечу:
«Слушай, меч на свете славный!
За тебя взялась рука
Не подлей руки Бастарда,
Хоть еще не так сильна.
Взад она уж не погнется,
Как махнет тобой в бою.
Меч! ты скован из булата,
И в груди моей булат;
Прежний был твой храбр хозяин,
И со мною нет стыда.
Если ж ты со мной бесчестье
Встретишь, отжил ты свой век.
Долго ты в ножнах как сонный
Пролежал: ступай на свет;
Час настал, чтоб нам с тобою
Мести правой добывать».
Тихо, чтоб никто не сведал,
Родриг из дому пошёл,
И часа́ не проходило,
Как он встретился с врагом.
3

Графа Гормаса дон Родриг
Пред дворцом на площади́
Встретил, двое их и было;
Слово молвил он ему:
«Знал ли ты, скажи, граф Гормас,
Что есть сын дон Дьегов, — я,
Как рукой ты смел коснуться
До почтенного лица?
Знал ли ты, что род дон Дьега
Лаин Кальва древний род,
Что нет в свете благородней
Ихней крови и щита?
Знал ли ты, что я покуда
Жив, не только человек,
Вряд ли сам господь небесный
Даром сделать мог, что ты?»
— «Ты, — ответил гордый Гормас,—
Знаешь ли полвека что?
Юноша!» — «Да, — молвил Родриг, —
Знаю, и тебе скажу:
В том наш долг, один полвека:
Как достойных уважать,
А другой: как за обиду
Дерзновенным отомщать
И смывать последней кровью
Стыд». Сказав сии слова,
Поглядел в глаза он графу;
Граф же гордый отвечал:
— «Юноша, чего ж ты хочешь?»
— «Головы твоей хочу, —
Молвил Сид, — я так поклялся».
— «Биться хочешь ты, дитя, —
Молвил Гормас, — как ребенка
Надо наказать тебя».
Мати божья! все святые!
Как гнев Сида рассказать?
4

Слезы тихие катились
По ланитам старика.
Он сидел на стол опершись,
Всё забыл вокруг себя.
Думал он: мой дом поруган;
Думал он: мой сын так юн;
Думал он: ему опасно
С сильным меряться врагом.
Всё с бесчестьем отлетает:
Радость, смелость и покой;
Все они с одною честью
Возвращаются назад.
Углублен в печальной думе,
И не видит он, как сын
Входит, меч держа под мышцей,
Руки сложены на грудь.
Долго с жалостью он смотрит
На отца на старика;
Подошел к нему, взял руку:
«Ешь, старик», — ему сказал,
Указал на стол накрытый;
Пуще слезы потекли
У дон Дьега: «Ты ли, Родриг,
Ты ли это молвил мне?»
— «Я, родитель, подними же
Благородное лицо».
— «Разве нет уж нам бесчестья?»
— «Нет, родитель: он убит».
— «Сядь же рядом, сын мой Родриг,
Я готов с тобой поесть;
Кто его убил в сраженьи,
Первый в роде тот своем».
На коленях плакал Родриг,
Руку старца лобызал;
А дон Дьег, лобзая сына,
Плакал вдвое от души.
5

Конский топот, говор шумный,
Клик, и беганье, и стон,
И оружья звук — в Бурго́се,
У палаты короля.
Вышел спешно из покоев
Дон Фернандо, сам король;
Все придворные бояре
Вслед ему пошли к дверям.
У дверей стоит Химена,
Разметавши волоса,
Обливается слезами,
Пала в ноги королю.
А дон Дьег — с другого края;
Триста храбрых с ним мужей,
И меж ними сам дон Ро́дриг,
Из кастильцев молодец.
Все сидят на мсках верхами,
Только Родриг на коне;
Все тут в замшеных перчатках,
A в железных он один;
Все они в шелку и в злате,
Он же в латах боевых.
И народ, как их завидел,
И весь двор, как вышел к ним,
Все вскричали: «Посмотрите,
Отрок Го́рмаса убил!»
Тут дон Ро́дриг оглянулся,
Громко молвил: «Кто из вас
Графа смертию обижен,
Друг, иль ближний, иль родной?
Пусть хоть конный он, хоть пеший
Выйдет». Все ему в ответ:
«Разве черт с тобою драться
Выйдет на свою беду».
Триста всадников поспешно
Все слезали с мсков своих,
Королю (К руке ходили;
Лишь остался на коне
Родриг. «Слезь с коня,
сын Ро́дриг,—
Тут сказал ему отец, —
Поцелуй Фернанду руку».
— «Если ты велишь, пожалуй:
Я с охотою сойду».
6

Рвется в горести Химена,
Слово молвит королю;
Слезы так из глаз и льются,
Так и блещет в них она:
Отвечали вдвое краше,
Словно роза под дождем;
От печали неутешной
Щеки, как огонь горят;
Речь сложить и можно в песню,
Взглядов и красы нельзя.
«Государь, — она сказала,—
Правосудья я прошу.
Им зарезан мой родитель,
Он его ужалил, змей!
Гормаса, который часто
Трон твой и тебя спасал;
Гормаса, потомка храбрых,
Чьи с Пелагом знамена,
Королем христолюбивым
Первым, родину спасли;
Гормаса, который веру
Сам святую охранял,
Слыл и страхом Альманзоров,
И красой своей земли,
И твоей короны царской
Первым камнем дорогим.
Суд, король, а не пощада!
Долг твой слабым помогать.
Царь пристрастный недостоин
Службы рыцарей своих,
Ни любви своей царицы,
Ни лобзанья от нее.
Ты же, Родриг, ты, зверь лютый,
Проколи и грудь мою;
Я тебе ее открою:
Будь убийцей и моим.
И зачем щадить ты станешь
Дочь, отняв у ней отца?
И зачем щадить врагиню
Впредь отныне навсегда?
Мщенья я прошу от неба,
Мщенья ото всей земли,
Мщенья над тобой». Дон Родриг
Смолк, поворотил коня,
Сам спиною повернулся
Всем тут рыцарям, вождям;
Ждал, не будет ли погони,
Но никто не погнался.
Лишь увидела Химена,
Пуще закричала всем:
«Мщенья, други, мщенья, крови!
Я — отмстителю цена».
7

У стола сидел Фернандо
В Бургосе в своем дворце,
Как Химена в черном платье
Вся в слезах к нему пришла.
С видом скромным, благородным
Молвит грустные слова:
«Государь, подай защиту
Мне, несчастной сироте;
Мать моя в тоске скончалась,
И наследство мне от ней
Стыд несглаженный: убийца
Дома нашего живет.
Каждый день надменный Лайнец
Мне является в глаза;
Каждый день верхом у окон
Ездит с ловчим соколо́м:
Голубей моих он травит;
Сам взгляни, о государь:
Кровь любимыя голубки
На груди моей видна.
Я ему и запрещала,
Но какой он дал ответ!
Государь, прочти, что пишет
Он в насмешку надо мной».

Доне Химене

Почтенная дона, Химена драгая,
Ты сетуешь в том на меня,
Что много за ловлей я птиц разъезжая
Извел голубей, соколо́м их гоня.
Мы каждое утро гуляем с ним вместе.
Позволь мне явиться к тебе, как к невесте.
Тогда мы поправим, что сделали зол
Враги нашей страсти: судьба и сокол.

Как прочел король записку,
Подошел он ко столу,
Написал письмо к дон Дьегу
И тайком ему послал.
Как письмо увидел Родриг,
«Нет, — сказал он, — бог свидетель
И святая божья мать,
Одного тебя, родитель,
Не пущу я во дворец».
8

На Кастилию напали
Пять срацинов королей:
Меч, огонь, опустошенье,
Смерть пред ними потекла.
Уж за Бургосом далеко
Монтедока, Бельсорад,
Сан-Доминго и Нахара,
Вся земля разорена.
Мавры гонят в ней толпами
Христиан, мужчин и женщин
И детей и скот и всё;
Старый плачет, малый воет:
«Ах! куда нас всех ведут?»
Мавры со́брали добычу,
С ней уйти уже хотят,
Ибо не было им встречи,
Сам король не встретил их.
Но в своем Биварском замке
Сведал Родриг ту беду;
Двадцать лет ему не вступно,
Но душой он зрелый муж.
Конь его слыл Бабиеца;
Как воссел он на него,
Словно бог на колесницу,
И пустился разъезжать;
Своего отца вассалов
Всех он со́звал и повел
Вплоть до самой Монтедоки;
Там дождалися врагов.
Царь небесный! тут из мавров
Не ушло ни одного;
Тех же, что вели толпами,
Христиан, мужчин и женщин,
Всех он обернул домой.
А в подарок дон Фернанду
Добрый Родриг отослал
Полоненных на сраженьи
Пять срацинов королей.
9

Дон Фернандо на престоле
Судит подданных своих;
Тех за дело награждает,
Тех казнит он за вину:
Ведь нигде нельзя народу
Жить без казни и наград.
В длинном черном покрывале,
С нею триста верных слуг,
Шла почтительно Химена,
Чтоб судиться, к королю;
Стала на одно колено
У престола на ступень.
Дочь великого Го́рмаса,
Жалуясь, сказала так:
«Полгода мину́ло ныне,
Полгода, о государь,
С дня того, как юный воин
Моего отца убил.
В пятый раз меня ты слышишь,
А четыре обещал
Помощь словом королевским,
Правосудие и месть:
Я досель их жду напрасно;
Юн, и дерзок, и надмен,
Над законами смеется
Сид дон Родриг де Бивар.
Государь! и ты всё терпишь,
Ты; и если б кто другой
Смел вредить ему, я знаю,
Злом воздал бы ты ему.
Добрые цари на свете
Образ божий, злой же царь
Службы верных слуг не помнит,
В подданных родит вражду,
Гнев и ненависть, от коих
Плод — отчаянье и плач.
Государь, о всем подумай
И прости мне, сироте,
Коей жалобы невольно
Восстают тебе в укор».
— «Что ты молвила, прощаю,—
Отвечал король, — Химена,
Только далее не смей:
Родрига тебе я прочу.
Ныне смерти ты ему, —
Скоро счастия и жизни
Будешь от меня просить».
10

Не бывало громче славы,
Славы Родрига, когда
Пять он королей срацинов,
Мавров из Морерии,
В трудной битве полонил.
И как взял со всех он клятву
Впредь служить и дань платить,
Их на родину обратно
Всех он вместе отпустил.
Долгих семь годов уплыло.
Тверд в намереньи своем,
Дон Фернанд взял город крепкий,
Покорил Коимбру город
С башнями и со стеной;
Посвятил в нем мати божьей
Богатейшую мечеть;
В сем священном Родриг храме
Бденье рыцарства свершил.
Королевскими руками
Опоясан он мечом,
И сама же королева
Подвела ему коня,
А инфанта дон-Уррака
Вздела шпоры на «его:
«Матушка, ах что за рыцарь!
Не видала я таких.
Я завидую крестьянке,
Что, упрека не боясь,
В низком звании, свободно
Может на него смотреть,
Смеет им налюбоваться;
Но счастливее жена,
Мать которую красавцу
Ненаглядному вручит».
Так царевна говорила;
Только не из алых уст,
А в груди ее безмолвной
Сердце молвило слова.
11

«Родриг, благородный рыцарь!
Молод, храбр ты и умен.
Накажи тебя создатель:
Сердце ты мое сгубил,
Смелый юноша, не вспомнив
Ни кто я, ни кто ты сам.
Город ты пленил осадой,
Пять срацинов королей
Победил и вверг в оковы,
В ранней юности своей
Гордого убил Горма́са, —
Чем же так гордиться тут?
Рыцарь, все гишпанцы тоже,
Больше сделать могут все.
Ты родился благороден,
Долг твой хвальные дела;
Кто лишь долг свой исполняет,
В чем ему быть благодарным?
А хоть было б в чем, то знай:
Этот долг не мой, а разве,
Разве моего отца.
Если бедностью с тобою
Я кажуся и равна,
Царским я своим рожденьем
Много от тебя ушла.
Оттого бывают бедны
Дщери царские всегда,
Что их крови благородство
Выше всех богатств земных:
Не порок во мне и бедность,
Боле чести мне от ней.
За богатство ты Химену
Любишь, это знаю я;
Нет, неправда, не хочу я,
Родриг, на тебя солгать;
Ею ты любим: бог с вами!
Право, мне и нужды мало,
Любит ли Химену Сид.
Дочери богатой графа,
Мелкий рыцарь, ты и рад;
Я бедна: на что алмазу
Быть в окладе золотом?
Ты хорош: Нарцисс был краше;
Мудр: мудрее Соломон;
Благороден: их и много;
Храбр: в Гишпаньи никогда
Трусы, Родриг, не родятся;
Ты богат: есть тьма глупцов,
Тож богатых; вышел в славу:
Сколько славилось людей,
Отжили свой век, и всеми
Позабыты навсегда.
Зеркало твое солгало,
Будто в свете краше нет,
Посмотрись в мое, увидишь,
Что напрасно был так горд.
Прочь! иди к себе подобным,
Рыцарь, прочь! и на царевну
Лишь с почтением взирай»..
Так ревнивая царевна
Дон-Уррака речь вела;
Слушал Сид, но ей ни слова:
Знал любовь ее к себе.
И как кончила инфанта,
За иголку принялась:
Вышить шарф ему прекрасный,
Хоть он даже не просил.
12

Во цветущий месяц Пасхи,
Как седая вновь земля
Старой феи вид меняет
В образ нимфы молодой,
В красной Бургоса долине
С знатью и со всем двором
Выезжал король Кастильский,
Дон Фернандо, на гульбу.
Изо всех своих придворных
Взял он Родрига с собой
И повел к ручью, чрез поле
Льющемусь как серебро;
У ручья с ним слово молвил.
Все их видели очьми,
Но никто не слышал ухом,
В чем беседа их была:
«Рыцарь, — молвил он, — любезный,
Молод ты и сердцем храбр;
Только мало жил на свете,
А об женщинах понятья
Не имеешь ты совсем.
Страсть их в том, чтоб править нами,
Часто и успех притом:
Часто женщин мы орудье;
Лучшим предприятьям мужа
Может повредить жена.
Грех, а часто в мысль приходит,
Будто на свой белый свет
Бог затем и создал женщин,
Чтобы ими и за них
Мы всё делали, они же
Оставались в стороне.
Молодцу, как ты, знать женщин
Очень нужно, всех других
Мудренее их наука;
Только не пускайся в даль,
Чтоб с тобою не случилось
Так, как с древним мудрецом:
Он хотел изведать море,
Да и бросился во глубь.
Тайна в том, чтоб знать их силу
Над душою их мужей;
В них засела эта тайна
Так глубоко, что сам бог
Не всегда ее проникнет;
И как при́дет судный день
И всё скрытое откроет,
Чаю, женщин всех найдет
Бог с пороками одними,
Правых всех и виноватых, —
Так душа у них темна.
Разница, мой друг, большая
Между мужем и женой,
Вся в ее, однако ж, пользу:
Знаешь ли ты отчего?
Муж идет своей дорогой,
А жена сидит и ждет;
Он задумал так, а выйдет:
Надо сделать по ее.
Видишь ли, летает птичка
По деревьям, по сучкам
И стрелка как будто манит,
А схватить себя не даст?
Словно бы ему в насмешку
Щиплет лучшие плоды;
Видит, что стрелок оплошный
Взять забыл с собой ружье.
А когда же против женщин
Мы умеем воружиться?
Так и манят нас оне.
Тут ничем не охранишься,
Участь всякому одна;
Юноша, совет разумный:
Не жениться никогда».
Так король вел с Сидом слово,
Он хотел его разведать;
Слушайте, что Сид сказал.
13

Как замолк король Фернандо,
Сид ему тут слово молвил
У сребристого ручья:
«Государь, я, правда, молод
Старую премудрость знать;
Но понять законы чести,
Как ни молод, всё могу.
Я рожден от доброй крови,
С детских лет учен добру;
Честь гласит мне: благородный
Должен род свой сохранить;
Должен он служить отчизне
И советом и рукой,
Помнить веру, государю
В нужде правдой помогать;
А затем свой род и имя
Твердо в землю вкоренить,
Чтоб взросло оно и каждый
Опереться мог на нем;
Должен родине и церкви
Чад достойных подарить, —
Так я думаю, жениться
Мне велела честь сама.
Кто союз отвергнул брачный,
Тот изменник, государь;
Ни святой не помнит веры,
Ни примера праотцов;
Разрывает узы чести,
С целым обществом союз.
Строго он за то наказан:
Как он родом пренебрег
Так и им пренебрегают,
Всем он в свете бесполезен,
Предков имени позор.
Что ж до власти женщин в доме,
Государь, тебе всю правду
Я, как думаю, скажу.
Власть их та, какую слуги
У дурных берут господ,
Если те имеют нужду
Скрыть чрез них свои дела;
Кто же чист и прав, тот силен,
Не боится никого.
В чести вовсе невозможно
Мужу слушаться жены,
И совет их тут не нужен:
Знай они в весельи жить.
Пусть их в мелочах и правят,
Даже в них они умней,
Чем мужчины, наша братья.
Так я думал, государь;
Ты сказал, и я согласен:
Все они одна душа,
Все ни к черту не годятся,
Если муж у них дурной.
В этом конный я и пеший
Рад стоять противу всех;
Но и в том, что в их пороках
Муж всех больше виноват.
Чтобы кончить нам беседу,
Просьба есть мне, государь:
Дочь у Гормаса осталась;
Я с ней в брак вступить хочу,
И на оный позволенья
Королевского прошу».
Так наш Сид и дон Фернандо
И рассталися друг с другом
У сребристого ручья.
14

Родриг
В полночь тихую, когда
Все почиют от труда;
Но любовь не спит одна:
(Ей и горести нет сна),
Встань, Химена, жизнь моя,
Отвори мне: это я.

Химена
В полночь тихую, когда
Не почиют от труда
Горести мои одне,
Кто стучится в дверь ко мне?

Родриг
Берегись: враг может злой
Здесь подслушать нас с тобой.
Громко так не говори,
Встань и спешно отвори.

Химена
Молви прежде мне: кто ты.
Дверь несчастной сироты
Отворить в ночную тьму,
Должно знать сперва: кому.

Родриг
До сего ль, Химена, дня
Ты не узнаёшь меня?

Химена
Родриг, нет, я узнаю.
Ты сгубил всю жизнь мою,
Ты сгубил нас до конца,
Чрез тебя мне нет отца.

Родриг
Честь пролить велела кровь:
Ссорит честь, мирит любовь.

Химена
Удались, мне скучен свет,
Мне на нем отрады нет.

Родриг
Сердце мне свое отдай,
И всем скорбям будет край.

Химена
Меж отца и меж тебя
Разделить могу ль себя?

Родриг
Да, любовь всему помочь
Может.

Химена
Родриг, добра ночь.
15

Взял от Родрига с Хименой
Слово верное король:
Чтоб отнюдь не оставаться
Никакой у них вражде,
Чтоб любовью помириться,
И чтоб Лаин Кальво их,
Архирей благочестивый,
В божьей церкви обвенчал;
А чтоб златом и землею
Равен был Химене Сид,
Вальдуерну, и Сальданью,
Бельсорад, и монастырь
Петр Апостол де Кордонья
Подарил ему король.
Как на славу, в день их свадьбы
Солнце красное взошло.
Родриг, сняв с себя оружье,
Вместе с братьями своими
Наряжаться к свадьбе стал:
По́рты тонкие валонски,
С алой прошвой башмаки
Тонкой кожи и две ленты
Плотно их узлом скрепляли
Вкруг красивыя ноги.
Узкий и без отворотов
Он надел потом камзол
И кафтан атласный черный
О раздутых рукавах:
Хоть отцом он был поношен,
Да немного; на атлас
Ловко падал с плеч лосиный
Мягкий продевной колет.
Сетку с шелком золотую
Повязал на волоса;
А на тонкой черной шляпе
Из фламандского сукна
Превысоко колыхалось
Красноцветное перо.
Весь обшит внизу прекрасно,
Плащ доходит до колен;
На плечах опушка: белый
Чернохвостый горностай.
А Тидзона, меч сердитый
(Всех срацинов он гроза),
Черным бархатом привязан
К поясу из серебра;
Близ него, искусно сложен,
Тонкий белый плат висел.
Так наш Сид, одет нарядно,
Вместе с братьями своими
В церковь божию пошел.
И король там, и епископ,
И придворных тьма господ,
И невеста, все уж ждали.
Чинно там стоит Химена:
Из прозрачного холста
Платье, всё кругом обшито
Тонким лондонским сукном.
Сверху донизу красиво,
Впору ей оно и в рост;
Обувь цве́тная, как розы,
Королевою стоит.
А на шее ожерелье,
Восемь камней дорогих:
Город целый их не купит;
И на лучшем изо всех
Вырезан святой был образ:
Михаил Архистратиг.
На груди висели белой
И алмазы и жемчу́г.
И пошли жених с невестой
В церкве божьей к олтарю.
Подал Сид Химене руку,
На нее взглянул с любовью
И пристойно ей сказал:
«Я честного человека
К горю отнял у тебя:
Так мне честь и долг велели.
Ныне ж возвращаю вновь;
И чего ты с ним лишилась —
Друга, ближнего, отца
И слугу, — найдешь всё вместе
В муже ты своем, во мне».
Из ножон меч смелый вынул,
Поднял к небу острием:
«Пусть, — сказал он, — бог накажет,
Если клятвы не сдержу:
И любить тебя всем сердцем
И во благе содержать.
Лаин Кальво, друг почтенный,
Нам пора, благослови».
16

От венца из церкви божьей
Дивный двинулся их ход:
Родриг впереди с Хименой,
С нею рядом важно шел
Сам король за их отца,
Подле ж Родрига почтенный
Лаин Кальво архирей,
А за ними длинным рядом
И другие господа.
Праздничные вновь вороты
К свадьбе сделаны нарочно,
Ими во дворец вошли.
Улицей повсюду в окнах
Все развешаны ковры,
А травою и цветами
Вся усыпана земля.
До дворца от самой церкви
С песнями бежал народ;
С бубнами, с колоколами,
С восклицаньем провожал.
Альвар-Фанец (он у Сида
Друг был первый из друзей),
Слуг за ним бежало пропасть,
Сам украшенный рогами,
Шел одетый он быком.
Антолин, ездок искусный,
Ехал на осле верхом.
Пелаец, большой потешник,
Нес с горохом пузыри
И бросал во весь народ.
Помирал король со смеху,
И пажу, который дамам
На смех черта представлял,
Насмешил и напугал,
Дал он горсть мараведисов
Между черни раскидать.
Сам король за праву руку
Вел Химену ко дворцу;
Встречу вышла королева,
И придворные за ней;
Как ни весело шло прежде,
Веселей еще пошло.
Сыпали из окн пшеницы
Так, что в шляпу королю
И за пазуху Химене
Тьма насыпалася зерн;
И по зернушку все вынул,
И в присутстве королевы,
У Химены сам король.
Как завидел Альвар-Фанец,
Так и заревел быком:
«Голова не так завидна,
Как рука у короля».
— «Четверик ему пшеницы
Дать, — сказал король, — а ты
Обойми его, Химена;
Он изрядно подшутил».
Всюду шумное веселье;
Лишь в Химениной душе
Нет его: в великом счастьи
Радость к сердцу не дойдет;
Все шумят, она ни слова:
Ей и слов уж не найти.
17

Папа Виктор на престоле
Сел апостола Петра,
А немецкий император
(Гейнрих именем был кесарь)
С жалобой к нему предстал:
«Бью челом, отец священный,
На Фернанда, короля
И Кастильи и Леона.
Христианство всё меня
Признает своим владыкой;
Он один меня не чтит
И платить не хочет дани:
Ты принудь его, отец,
К сохранению как веры,
Так и власти обои́х».
И послал указ с угрозой
Виктор Папа к королю:
«На тебя в поход крестовый
Людям всем велю пойти
Иль пришли с покорством дани
Немцу кесарю и мне».
Долго, долго думал думу
Наш Кастилии король;
Он рассчитывал опасность,
Если дело вдаль пойдет.
Все советники сказали:
«Надо силе уступить».
Только Сид, а он в то время,
Время первое любви,
Нежился с своей Хименой,
Но как весть к нему дошла,
К королю пошел поспешно,
Дал такой ему совет:
«В горький час бы ты родился,
Государь, себе и нам,
Если б жив пока другому
Волю дал в своей земле.
Не бывать тому вовеки.
Слава богу, мы в живых;
А за честь твою вступиться
И чужим не выдавать
Долг наш, все тебе мы слуги;
Кто же дал совет иной,
Либо он судил не здраво,
Либо славы враг твоей.
Вызови, грозить кто смеет:
Вызов дело короля,
А война есть наше дело;
Вызови, и волю дай.
Вспомни, государь, подумай,
Мы Кастилию тебе,
Мы достали, не жалея
Жизни, денег, ни труда;
Я умру, а не позволю,
Чтобы рой чужих шмелей
Нашу расхищал добычу,
Наших ел плоды побед:
Дай задаром им хоть столько,
Мало будет им всего».
И повел наш Сид войною
Десять тысяч молодцов,
С ними Альпы перешел.
Граф Раймонд его Савойский
Встретил с множеством коней;
Только Сид разбил их в поле,
Графа самого пленил,
И лишь выпустил на волю
За младую дочь в обмен:
Изо всех красавиц — чудо;
Полюбилась королю,
Сына прижили, и после
Был он церкви кардинал.
И король французский тоже
Рать на Сида высылал,
Да ее как бы не стало;
Родриг же с своей дружиной
Как в Италию вошел,
Вот и папа вдруг и кесарь
Шлют к Фернанду королю,
И ни слова нет об дани,
Лишь бы Сида воротил.
И пришел наш воевода
Победителем назад;
С похвалами праву руку
Дон Фернанд к нему простер:
В честь была и в радость Сиду
Благодарность короля.
18

В крепком городе Заморе
Проживал король с двором,
Как пришли туда от мавров
К Сиду Родригу послы.
Тех послов к нему прислали
Пять срацинов королей,
Коих он пленил в сраженьи;
Дань с собою привезли.
Сто коней, и всё арабских:
Двадцать белых так, как снег,
Двадцать с яблоками серых,
Тридцать рыжих, тридцать карих.
Каждый конь покрыт ковром
Пребогатым, и на каждом
Пребогатая узда.
А жене его Химене
Ка́мней дорогих убор:
Два прекрасных гиацинта,
И сундук с шелковой тканью,
Чем бы слуг ей нарядить.
И с почтеньем, как вассалы
Подошли они к нему:
«Государь наш Сид», — сказали;
«Вы ошиблися, друзья,—
Молвил Сид, — где проживает
Мой король, я сам вассал;
Дань не мне, ему несите:
Что мое, то всё его».
— «Вас пославшим донесите, —
Молвил тут король, — что он
Хоть не царь, с царями равен.
Всем я должен одному
Верному слуге и другу, —
Сиду вашему, ему».
И послы как возвращались,
Друг со другом удивлялись:
Кто вассал и кто король?
19

С нетерпеньем ждет Химена
В светлых гридницах своих,
Всё по Родриге тоскует.
Ей родить приходит час,
Час и сладкий и опасный,
И как ей твердит надежда,
Жизни лучшая пора.
Раз поутру в день воскресный
Боль под сердце подошла,
И горючи заструились
Слезы по белу лицу.
За перо взялась со стоном,
Много жалоб написала,
Жалоб нежныя любви
С просьбой к мужу молодому:
Как бы просьбам не трону́ть!
Только честь в нем ретивое
В крепкий камень привела.
За перо опять взялася;
С новой жалобой письмо
Пишет к первому на свете,
К государю самому:
«Мудрый, милостивый, славный,
Справедливый государь,
Вам покорная Химена
Бьет челом на вас самих.
Вы не в правду, разве в шутку,
Волей вашей королевской
Замуж выдали меня.
Молодой жены на свете
Нет, кто б замужем была
Так, как я; и не гневитесь,
Государь: вина на вас.
Я пишу к вам из Бургоса,
Где живу и жизнь кляну,
И на вас огнем дышу:
Где в заповедя́х господних
Право королю дано,
Чтоб так часто и надолго
Он супругов разлучал?
В похвалу ли чести вашей:
Ласкового, молодого
И достойного любви
Мужа сделать мне сердитым,
Страшным, неприступным львом?
День и ночь, полгода ровно
Службу он несет у вас,
И едва-едва в год целый
На день свидится с женой.
Приезжает он, обрызган
Кровью до копыт коня;
Я приму его в объятья,
Он усталый в них заснет.
Ночь, как бешеный, всю бредит:
Битвы, драки, и едва
В небе, тьмой еще покрытом,
Слабый луч блеснет зари,
Не взглянувши на Химену,
Спит ли бедная, не спит,
Встал, пошел. Великий боже!
Сколько слез мне стоил он!
Обещал не только мужем,
И отцом мне быть, и всем;
Ничего мне не осталось,
Нет ни мужа, ни отца.
Чести ль вы ему хотите,
Государь? что в ней ему?
Он давно любимец славы;
Пух не вырос на щеках,
А в плену его уж были
Пять срацинов королей.
Государь, настанет вскоре
Мне опасный миг родин,
И тогда дойдут к вам вести;
Только я боюсь, что слезы,
Пролитые об отце,
Много сделали младенцу
В чреве матери вреда.
Будьте ж мне отцом, скажите
Всё, что на́ сердце у вас:
Возвратите ли супруга,
Иль хотите, чтобы сын
Воеводы ваших сил,
Первенец его родился
Сиротою без отца?
P.S.
Государь, еще к вам просьба:
Бросьте вы письмо в огонь,
Чтоб в придворных злые люди
Не смеялись надо мной.
Вместо мужа молодого,
Не забудьте, государь,
Нынче спит со мною рядом
Только старая свекровь».
20

Утром рано в час десятый
Дон Фернанд позвал писца,
Взял бумаги, своеручно
Вывел почерком одним
Крест, четыре точки, имя,
И такой ей дал ответ:
«Благородная Химена,
Посылаем к вам поклон,
Милость нашу и почтенье.
Вы пеняете на нас
За разлуку с милым другом:
Если б я его держал
В зло другим, себе во благо,
Правда ваша бы была;
Но когда война с врагами
У границ моей земли
Задержала воеводу,
Я ли, он ли виноват?
Спать не любит он и с вами:
Это, дона, из письма
Вашего довольно видно,
Так что я и не боюсь,
Чтоб ваш первенец был точно
Сиротою без отца.
Что вам пользы возвращенье
Мужа в дом свой ускорить?
И близ вас он будет с грустью
Слышать рев военных труб.
И не будь он воевода,
Что б тогда вы были оба?
То, что все: чета дворян.
Пять он королей срацинов,
Правда, в юности пленил;
Но дай бог ему пленить их
Пятью пять: тем меньше будет
Царству нашему врагов.
Если ж, дона, по желанью
Вашему, не может он
Скоро быть вам возвращен,
Мать пусть даст мне позволенье
Сыну заменить отца:
Имя несть сие достоин
Я один, как ваш король.
Ваше сжечь письмо нет нужды;
Я казать его намерен
Всем насмешникам к стыду.
Моего и вы не жгите;
В нем рука моя в залог.
Да, Химена, обязуюсь,
Буде вам родится сын,
Двадцать сот мараведисов,
Меч булатный и коня
Рыцарь примет от меня.
Если дочь, со дня рожденья
В год из царского добра
Сорок марк ей серебра.
И за сим простясь, желаю
Вам, Химена, в горький час
Милосердой мати божьей
Осененье и покров.
P.S.
Он идет ко мне, я слышу,
Славный воевода ваш,
И идет со мной браниться:
Для чего не в поле я?»
21

Счастье, слава, власть, богатство,
Все сокровища земные
Суть ничто: так на воде
Пузырек из капли вскочит,
И исчезнет в тот же миг.
Дон Фернандо, он, великий
(И недаром прозван так),
Всей Гишпании властитель,
Ждет последнего часа́.
На одре простертый смерти,
Мысли в вечность устремил;
Все он земли, всё драгое
Разделил уж по сынам.
Чей вдруг голос раздается
В опечаленном дворце?
То инфанты дон’Урраки
Плач, рыдание и стон.
В грустном черном покрывале
Со слезами подошла,
У подножия кровати
На колена пред отцом
Пала и, лобзая руку,
Жалобу взнесла к нему:
«Где, родитель, установлен
Богом иль людьми закон,
Чтоб, как ты, сынам для пользы
Без наследства кинуть дочь?
Все ты области и земли
Между братьев разделил,
А меня одну, родитель,
Дочь свою ты позабыл.
Государь, коль так, то, стало,
Я не дочь твоя: хотя бы
Незаконной плод любви
Я была, природы голос
Ты бы слышал и тогда.
Если в чем, отец владыко,
Виновата пред тобою,
Назови мою вину;
Если ж нет ее, что скажут
О тебе в чужих земля́х?
Что сказать всем добрым людям
О правдивом короле,
Кто для дочери невинной
Правду при смерти забыл?
В свет входя, мужчина сильный
Средства сам в себе найдет
Приумножить достоянье;
Праздным им отдать всё то,
Что добыть трудами должно,
Есть, родитель, сыновьям
Не добро, а униженье;
Но скажи: что может дочь?
Женщине чем жить на свете?
Без защиты на земле,
Ей осталась в послушаньи
И служении вся честь.
Коль отец мне не оставит
Ни угла в земле своей,
Я бегу в чужую землю.
Там, — прости жестокость слова, —
Чтобы скрыть, как ты жесток,
От отца я отрекуся,
Он отрекся ж от меня.
Так и быть, по белу свету
Я скиталицей пойду;
Жаль моей лишь крови царской:
Я забыть о ней боюся,
Как и сам забыл отец».
Так с рыданьем и слезами
Дон’Урраки речь лилась.
Кончила; и со вниманьем
Отходящего отца
Ожидали все ответа:
Слов последних короля.
22

Короля молчать заставить
Может женщина одна.
Дон Фернанд, добыча смерти,
Слышит дочери укор;
В нем еще довольно силы
О надменной воздохнуть,
Но едва-едва достало
На последние слова:
«Если б, дочь моя, ты слезы
Вместо суетных богатств
Об отце так проливала,
О! тогда б душа моя
Позже с телом разлучилась;
Но когда твой гордый плач
У одра моей кончины
Требует лишь благ земных,
Посмотри: я умираю,
Много ль их возьму с собой?
Я хвалю творца благого,
Подкрепившего меня
Дать ответ тебе и душу
От греха твою отвесть;
О своей, надеюсь твердо,
Что ее бог пустит в рай:
Слов твоих огонь ей вместо
Очищенья от грехов.
Рассуди сама и молви:
Час последний, смерти час,
Вряд ли выбран был счастливо
Душу скорбью отягчать.
Ты завидуешь, что братьям
Земли роздал я одним;
Но забыла долг и бремя,
Возложенные на них:
Долг — им охранять их землю,
Бремя — ею управлять;
Ты ж ни в чем не знаешь нужды.
Бедны братья и с добром,
Ты ж безо всего богата;
Лицам, званья твоего,
Кто сыскать не может равных,
Никакой и нужды нет,
Разве век отжить спокойно
В монастырской тишине.
Ты мне дочь, но я стыжуся
Ныне быть твоим отцом,
И виню себя в том только,
Что не выучил добру.
Дочь ты матери почтенной,
Но судя со слов твоих,
Молоком питалась вредным
У кормилицы дурной.
Ты грозишь в чужую землю
Убежать, о дочь моя!
Кто словам дал столько воли,
Сбросил иго и стыда;
Так, он в сердце уж бесчестен,
Кто бесчестным хочет быть.
Но мне легче, чтоб из тела
Грешный дух твой излетел,
Чем позор почтенной крови
Видеть в дочери моей.
Я хотел сперва, чтоб братья
Содержали вас, сестер;
Но теперь велю вам, дети,
Чтоб вы все меня равно
После смерти поминали,
Слушайте, что вам велю:
Бедных вас я не оставлю
После жалобы твоей.
Род ваш знатен, благороден,
Пол ваш немощен и слаб;
И затем в удел Замору,
Город крепкий и большой,
Я дарю тебе, Уррака.
Честных много в нем мужей,
В них найдешь и оборону
И пример, как с честью жить.
Хоть сестра твоя меньшая
Не просила ни о чем,
Всё равно: тебе — Замора,
Торо ей уделом будь.
Вот моя пред смертью воля;
Если ж кто из вас, сыны,
У сестер возьмет наследство,
Будь он проклят от отца».
Все к словам тут королевским
Все примолвили: «Аминь!
Проклят, кто сестер обидит!
Смерть ему и божья казнь!»
Дон Альфонз и дон Гарци́я
Молвили: «Аминь»; дон Санч
Тут же был, смотрел и слушал,
И один из всех — молчал.

1822—1823

Примечания
(использованы примечания Г. В. Ермаковой-Битнер к «П.А.Катенин. Избранные произведения», Библ. поэта, Советский писатель, М.-Л., 1965):
Перевод первых 22 испанских романсов о Сиде, обработанных немецким поэтом и критиком Иоганном Годфридом Гердером (1744—1803) «Geschichte des Don Ruy Diaz, Grafen von Bivar, unter Konig Ferdinand dem Grossen» («История дона Руи Диаса, графа фон Бивар, при короле Фердинанде Великом»). Впервые — Соч., ч. 2, стр. 117. Гердер перевел всего 70 романсов о Сиде, из которых первые 22 романса, переведенные Катениным, представляют собой законченный цикл, рассказывающий о подвигах Сида в царствование Фердинанда I Великого. Для своего поэтического перевода Гердер использовал, как главный источник, французский прозаический перевод испанских романсов, которые были опубликованы в июле 1783 г. в «Bibliothéque universelle des romans, ouvrage périodique», стр. 3—176. Анонимный французский переводчик пользовался испанскими источниками. Гердер знал также некоторые испанские источники. Самому Катенину романсы о Сиде были известны во французских, а также немецких обработках. В РиР он говорит о том, что ему попалась в руки «любопытная книга», напечатанная в Германии, под названием «Древней Кастильской вивлиофики», в которой содержится старинная поэма о Сиде. Знал он несколько романсов о Сиде и в испанском оригинале. Об этом свидетельствует, в частности, высказанный им упрек в адрес Гердера, который, по его словам, «позволил себе кое-что на свой вкус переиначить» (Л Г, 1830, 3 сентября, стр. 111). Катенин придавал громадное значение исторической достоверности повествования о Сиде: «Все про него написанное имеет необычайную свежесть и занимательность, я думаю, именно оттого, что все правда. Во всей жизни своей, от первого поединка юноши за честь отца с сильнейшим воином всей Кастилии до тихой смерти в глубокой старости в завоеванном им городе Валенции, он так добр, честен, храбр, умен, так счастливо родился быть любимцем певцов, что к нему невольно привяжешься со всем необыкновенным чувством, жадно ловишь малейшие подробности, боишься что-нибудь пропустить; дойдя до конца, жалеешь, что скоро кончилось, и с горя примешься опять за начало. Я, по крайней мере, после божественного Гомера не найду ничего лучше и привлекательнее» (ЛГ, 1830, 3 сентября, стр. ПО—111). Рассматривая романсы о Сиде как самобытную, «самородную» поэзию, Катенин считает, что «нашего вкуса, или, правильнее сказать, наших привычек, она знать не обязана, а мы должны, буде одарены вкусом чистым и живым чувством прекрасного, применяться к обычаям старины, перенестись совершенно в тот быт, забыть на время свое воспитание и предрассудки, им вкорененные…» (там же, стр. lib). Эта точка зрения и определила отношение Катенина к «Романсам о Сиде». В своем переводе их с немецкого переложения Гердера он в ряде случаев еще более приблизил романсы к народной основе, акцентировал наивность, присущую народной хронике, подчеркнул простоту нравов и суровую воинственность той эпохи. Старинная «Poema del Sid» («Поэма о Сиде»), относящаяся к XII в., написана очень несовершенным, еще не обработанным стихотворным размером. Несомненно, что Катенин учитывал и этот момент, намеренно удаляясь от чеканной стихотворной формы, применив четырехстопный трохей без рифм, как бы нарочито подчеркивая, что читатель имеет дело с своеобразным художественным примитивом. Возможно, поэтому он отказался и от строфического деления, которое есть у Гердера, хотя и у него количество стихотворных строк в строфе непостоянно: оно колеблется от четырех до десяти. В 1831 г. ряд гердеровских романсов о Сиде был переведен Жуковским. По этому поводу Бахтин писал в примечании к Соч.: «„Романсы о Сиде» из Гердера переведены г. Катениным еще в 1822 г. Существование сего перевода было многим из наших литераторов в то время известно; наконец, в 1830-м было о сем объявлено и в «Литературной газете»… Между тем г. Жуковский перевел также «Романсы о Сиде» и издал их в свет. Перевод г. Катенина потерял чрез то прелесть новости; но любители поэзии, не знающие немецкого языка, сличая два перевода, получат вернейшее понятие о самых романсах, нежели какое они могли бы иметь, читая только один. Г. Катенин в переводе своем не сделал никаких перемен после того, как оный был окончен в 1823 г.» (Соч., ч. 2, стр. 190). Жуковский перевел только несколько романсов о Сиде из цикла, относящегося к периоду царствования Фердинанда I. В соответствии с творческими принципами Жуковского его переводы далеки от подлинника, романсы изложены им в вольной передаче, часто неполно и сжато.

1.
Сид — историческое лицо по имени Руи (Родриго) Ди́ас граф де Бивар (ок. 1030—1099), родился в г. Бургосе, славился в войнах против мавров; по преданию, они и дали ему почетный титул Сид (от арабского seid — господин, повелитель, победитель). Народная память донесла до поздних дней в хронике и романсах воспоминание о Сиде как о защитнике свободы отечества, добром, благородном и мудром человеке, герое, который дерзал говорить королям правду. Только благодаря своим личным доблестям Сид занял высокое положение и даже достиг королевской власти, завоевав Валенсию. Короли кастильские вели свою генеалогию от Сида.
Лайнецы — кастильский род, отец Сида вел свое происхождение от Лайн Кальво — верховного судьи Кастилии (нач. X в.). Народные романсы подчеркивают демократическое происхождение Сида, называют его или побочным сыном мельника, или ведут род Сида от фамилии судей.
Инигосы и Абаркосы — знатные кастильские фамилии.
Дон Гормас — историческое имя: дон Гомес, граф де Гормас.

2.
Мударда — правильно: Мударра, в издание романсов Гер- дера, которым пользовался Катенин, вкралась типографская ошибка. Мударра — один из любимых народных героев Испании, воспеваемый в романсах.

5.
Дон Фернандо — Фердинанд I Кастильский (1035—1065), сын короля Наварры Санчо Великого, получил от него графство Кастильское, с 1037 г. стал титуловаться королем Кастильским, затем присоединил к своим владениям и Леон; в борьбе против арабов добился больших успехов.
Химена — имя вымышленное; исторический Сид женился в 1074 г. на двоюродной сестре короля Альфонса VI, дочери дона Диего, графа Астурийского. Это был его второй брак.
Все сидят на мсках верхами, Только Родриг на коне и т. д. Характерное для испанского фольклора восхваление любимого героя, в противоположность его свите, имеет место и в русских песнях.
Поцелуй Фернанду руку. У Гердера: «Deines Konigs Hand» (т. е. руку твоего короля). Если Жуковский в своих переводах, вопреки исторической истине, все время называет Фернанда «королем- владыкой», то Катенин, в соответствии с принципом романтического историзма, правильно передает соотношение сил в ту эпоху. В хронике о Сиде герой вообще отказывается целовать руку королю, а в романсе, переведенном Гердером, независимость образа мыслей и действий героя подчеркивается тем, что Сид соглашается на это лишь по просьбе своего отца.

6.
Потомка храбрых. Храбрые — вестготы, скрывшиеся в горах Астурии и сохранившие свою независимость до нашествия арабов на Испанию (711 г.).
Пелаг — Пелагий (или Пелайя), предание называет его родственником вестготских королей и первым королем Астурии; согласно испанским летописям, он вернул свободу испанцам.

7. Письмо дона Родриго к Химене в испанском оригинале отсутствует, у Гердера оно является вольной и сокращенной обработкой французской песенки. Возможно, что Катенину это было известно, так как он в данном случае не очень точно придерживается Гердера, и письмо Родриго, в переводе Катенина, звучит как лирическая народная песенка. В испанской «Poema del Cid» мотив любви Родриго к Химене отсутствует: она выходит за него замуж из политических расчётов, а Родриго женится на ней помимо своей ноли. Любовный мотив появляется лишь в «Рифмованной хронике» («Cronica rimada») и в народных испанских романсах.

8.
Биварский замок. Отец Сида, дон Диего, отвоевал в 1054 г. Бивар от наваррского короля, отсюда титул его рода.
Конь его слыл Бабиеца. Бабиека — имя знаменитого коня Сида; в буквальном переводе — «глупыш».
А в подарок дон Фернанду и т. д. Во французском оригинале дон Родриг подарил пленных королей своей матери. Гердер изменил эту концовку, и, таким образом, получилось, что конец этого романса противоречит началу десятого. Катенин придерживается текста Гердера.

11.
Соломон (1036—980 до н. э.) — израильский царь, отличавшийся умом и проницательностью, имя его сделалось синонимом мудреца.

12.
Так, как с древним мудрецом. Возможно, имеется в виду Эмпедокл (ок. 490—430 до н. э.) — древнегреческий физик, философ, поэт, оратор, политический деятель и врач; по преданию, погиб в кратере Этны.

15.
Лаин Кальво — см. примечание к романсу 1.
Монастырь Петр Апостол де Кордонья — монастырь св. Петра в Карденье, где Сид будто бы оставлял семью во время своего изгнания; как говорят романсы и прозаическая хроника, здесь был похоронен Сид, его жена Химена, а недалеко от ворот монастыря — конь Бабиека.

16.
Альвар-Фанец — Минайя Альва Фаньез, испанский гранд; фигурирует в поэме о Сиде и во всех романсах в качестве друга и соратника Сида.

17. Здесь исторические анахронизмы: Испания не воевала, например, в то время с Францией.
Папа Виктор — Виктор II (1055—1057), возведен на папский престол Генрихом III.
На престоле сел апостола Петра. Глава римско-католической церкви — папа — считался наместником апостола Петра.
Кесарь Гейнрих — Генрих III (1026—1056), римско-германский император, созвал в 1046 г. собор в Сутри, низложивший трех соперничавших пап.
Граф Раймонд Савойский — очевидно, вымышленный персонаж; может быть, имеется в виду столкновение Сида с графом Барселонским, который в поэме о Сиде называется Ремоном, то есть Раймондом.

18.
Государь наш Сид — см. примеч. к романсу 1.

20.
Сорок марк ей серебра. Марка — немецкий монетный вес, на гирях ставили знак, то есть марку.

21.
Всей Гишпании властитель. Фердинанд I отнял город Коимбру у арабов, а ряд мусульманских князей он поставил в вассальную зависимость и стал называть себя императором Испании.