Огненный цветок

Автор: Данилевский Григорий Петрович

Огненный цветок.

 

 

— „Дурачина ты, прямой простофиля!

Выпросил, простофиля, избу!..

Воротись, поклонися рыбке:

Не хочу быть крестьянкой,

Хочу быть столбовою дворянкой! — “

 

Рыбак и рыбка. Пушкин.

 

 

 

Похвастал раз Цвиркун, горбатый писарь,

Передо всей глинчанской слободой,

Что не бывал он от рожденья трусом,

И никогда не верил в домовых,

Что ляжет спать он ночью на кладбще;

Пойдет в овес ловить перепелов,

Не побледнев, но крикнув, принесет

Моченых груш из темного чулана,

Под крики сов в Курбатовском-Пруду

Наудит щук, и спросит у кукушки,

Как долго жить ему еще на свете,

И наконец, для подтверждения слов,

Взял и пошел, на удивленье миpa,

Под самого Купала, ровно в полночь,

За папортником, на болото, в лес…

Цвиркун носил со скрипом сапоги,

Свинцовую сережку в левом ухе,

Огромный чуб, у пояса кисет,

Чернильницу, походный нож и трубку;

Носил он перстни, рыжие усы

Щетинистые, точно у кота,

Воротнички у загорелой шеи,

В медоточивых, выспренних устах

Приятный запах сладостных наливок,

И, наконец, оранжевый жилет

И голубой кафтан до самых пяток…

А сколько знал он песен, горемычных,

Веселых, слезных, женских и таких,

Которые поются за бандурой!

А сколько прочитал он разных книжек,

Чума его возьми! да все не наших—

Таких, что сколько в них ты не смотри,

В глазах рябит, как будто смотришь в погреб —

И за бока ни разу ты над ними

Не схватишься, не упадешь со смеху

И от души не скажешь: вот так штука!

 

Пришел Цвиркун, запрятался в кусты,

И ждет, когда цветок травы заветной

Средь темноты полночной зацветет.

Меж синих туч едва мерцают звезды,

Прохладный воздух пахнет жирухой,

Сухими листьями, корон, грибами,

И ландышем, и липой, и лозой…

Поляны, лес, овраги, сучья, травы,

Все тихо, все объято чутким сном…

Глядит Цвиркун и видит: перед ним,

В махровой зелени зарделась точка,

Острей иглы, светлеет и растет,

Пускает в бок сверкающие нити,

Из нитей вырастают лепестки,

Сплетаются, ложатся тонкой почкой,

А почка распускается коронкой —

И голубой, дымящийся цветок

Из темноты у ног его выходит…

 

Вот чудеса! подумал храбрый писарь,

И к папортнику руку протянул…

Не тут-то было! он к цветку, а тот

Собакою кудлатой обернулся

И ждет его, оскаля страшный рот.

 

Глядит Цвиркун, и сам-себе не верит…

Через рогатый пень, по острым сучьям,

Лиловым от сиянья, змей ползет —

Зеленый и с петушьей головой…

На перышке верхом несется ведьма,

В седых усах, с вороньими когтями,

В короткой юбке, с трубкою в зубах

И подпоясанная мокрой пьявкой…

Между дрожащих веток сонных вязов

Бычачий глаз по воздуху летит…

Безрукий мальчик вышел из травы

И машет золотою бородою…

А там в потьмах качается крыло

Летучей мыши, далее шагает

Разбитый чан на журавлиных лапах…

Кругом ползут зеленые жуки,

Треща крылом и поводя рогами

Ветвистыми, как у лесных оленей.

За ними следом мчится и гремит

Овечья голова, в казацкой шапке

И с красными, кровавыми глазами…

И наконец, вверху, над самым лесом,

Крылатые несутся барабаны,

Смычки, бандуры, скрипки, балалайки,

Лягушки, перья, кости и листы,

Оторванные из какой-то книги…

И это все шумит, звенит, стрекочет

И, но кустам карабкаясь, хохочет…

 

Не поддался проделкам сатаны

Отважный писарь, смелою рукой

Под визг и треск он папортник сорвал

И, положив его в платок, сквозь сети

Препятствий новых бросился домой.

 

Чуть он вступил в овраг Сосновой Балки,

Откуда ни возьмись ему на встречу

С цыплятами насадка: так в глаза,

Кудахча, и кидается ему!

Цвиркун идет своим путем-дорогой —

И пестрая наседка исчезает!

 

Идет он дальше: травы и кусты

Становятся водою… Всю поляну

Река, шипя и пенясь, заливает,

Растет, плывет, деревья потопляет

И подступает казаку до плеч…

Но он идет своим путем-дорогой—

И, словно дым, расходится вода.

Вот вышел он из леса на поляну,

И мрак исчез, и заалела степь

Прохладною, душистою зарею…

Дрожащий луч скользнул над бездной трав,

По голубым, чуть-видным паутинкам

Алмазная развесилась роса…

Вдоль по дороге зайцы молодые

На солнце начали порхать, играть,

Шалить, кувыркаться и лапкой мыться.

Над благовонной, черной, рыхлой пашней,

Под кочкой где-то каркнула ворона…

Вдали из-за холма взвился орел,

И в сонном воздухе промчались шумно

Два голубя, поджав худые ножки,

Сверкнув крылом лиловым перед солнцем

И потонув у рощи, за курганом,

В холодной мгле молочных облаков…

Ну! думает Цвиркун, теперь уж мы

Разбогатеем: дом не за горами!

И видит, по дороге догоняет

Его объездчик, красный и губатый,

Тот самый, у которого на днях

Он до того сливянки нализался,

Что начал кукурикать петухом…

—  «Те-те! пан писарь! Что так рано встали?

«Наверно от коханки? прямо с Песок?»

— «Куда нам!..» «А в платочке что у вас?»

—  «Гостинцы… » — «А!.. Садитесь же со мною,

«Берите возжи, правьте потихоньку,

«А уж гостинцы я вам сберегу.»

 

Цвиркун садится, плеткою стегает

Каурую кобылку, едет, едет,

О суете житейской рассуждает,

И слышит вдруг, как-будто невдали

Пропяли петухи… Глядит — и что же?..

Все скрылось: откупщик, его платок

И драгоценный огненный цветок!

Он сам сидит на палочке, рысцой

Гарцует с ней глинчанской слободой,

Меж молодиц отважно выступает

И рысака мочалкой погоняет…

 

Так обманул нечистый казака!

Не перенес казак насмешки черта,

И с горести, как слышно, испился…

Но как-то тем же лесом шел чабан,

Чабан, как все степные овцепасы!

Он шел один с кудлатою собакой

Да с думою немолчною своей;

Шел он в сорочке, вымазанной дегтем,

С кнутом пяти-аршинным на плече,

С герлыгою в руках, в дырявой свитке,

В мохнатых, узких, волчьих шараварах

В плетеной, травяной, зеленой шапке,

В усищах сивых, с бритой головой,

В подкованных, огромных черевиках

На тощих, словно палочки, ногах,

И гнал домой отставшую овцу…

Он наступил на папортник случайно

В тот самый миг, как начал он цвести,

И папортник в башмак к нему свалился.

 

Оторопел, как от грозы, чабан!

Глядит: вокруг него зажглась дуброва

И лешие выходят из-за-пней…

Он закричал, и ну бежать! Трава,

Деревья, пни и высохшие сучья

Со всех сторон теснятся перед ним,

Когтистые протягивают лапы,

Хотят его схватить, остановить,

Трещать, гремят, бегут за ним в погоню

И все кричит: «отдай, отдай мое!»

 

Едва дыша, вбежал чабан в слободку

И через тын вскочил в свою избу.

Он затворил засовом дверь, на печку

Полез, и только-что разуться вздумал,

Как на двор пропяли петухи…

У чубана на сердце отлегло

И молча он по хате огляделся.

И что ж? опять невиданное диво!

Под лавкою, в углу, у самой печки,

Земля прозрачна стала, как стекло,

А сквозь кору ее блестит кубышка,

Наполненная чистым серебром…

 

Гладит чабан, шатается, как сонный,

Не знает, лечь ли спать, поить ли скот

И позабыть ли чудное виденье…

Выходить он, едва дыша, в сарай —

Там то же самое! В углу под сеном,

Земля горит, как ясное стекло,

А сквозь кору ее блестит кубышка,

Наполненная чистым серебром…

Все разгадал испуганный чабан!

Он скинул осторожно черевики,

Достал цветок, зашел подальше в степь,

Разсек себя ладонь, под складку кожи

Засунул папортник и заростил

Его в руке, и тайно с той поры

Стал находить невидимые клады,

И скоро он разбогател без меры,

Женился, начал в волю есть и пить,

И расплылся сороковою бочкой.

 

Срубил себе чумак алмазный дом,

А для собаки золотую хатку…

Надел рубашку алую, кунтуш,

Широкие, как море, шаравары,

С ременным, в ясных бляхах, кушаком,

Надел он сапоги из желтой кожи,

Надел тулуп на заячьем меху—

И завалился по уши в перины,

И кушать стал вареники, да мед,

Да шулики, да пироги с горохом!..

Вокруг него толпилася семья,

Откормленная на приволье. Пашни

Сторицею ему плодили хлеб…

Он не знавал губительной засухи,

Кузнечиков, коварных овражков

И злобных туч безжалостного града…

Ничто в его двор не пропадало,

И ни один ничтожнейший горшок

В руках его невесток не разбился…

 

Чего же больше нужно человеку?

Не тут-то было! Загрустил казак… —

«Не надо мне ни сала, ни наливок,

Ни шуликов, ни пирогов с горохом!

Давайте мне от ласточки яиц!»

Так он сказал, и под руки внучаты

Его на воздух вывели из хаты…

 

Усилен он на бархатном ковре,

Облокотился важно о подушки,

При помощи бесчисленных детей,

Сложил на грудь упитанные руки

И протянул перед собою ноги,

Как два столба дубовых в сапогах,

И тяжело вздохнул, и потянулся,

И до ушей открыл ленивый рот…

 

Но чуть он взял вареное яичко

Касаточки, которая над ним

Кружилася и жалобно визжала —

Яйцо упало на земь и разбилось..:

За ним упала хата казака,

За хатою амбары и сараи,

И целый двор, луга, поля и лес —

В пустынное болото обратились…

 

Остался вновь ни с чем старик-чумак

Другие от такого зла да горя

Погибли бы ни за-что, ни про-что,

Все проклинали б, завистью терзались,

Или с мешком пошли бы в Божий мир,

Куда глаза глядят, пошли бы скитаться,

На старости под окнами стучаться,

Бродить, рыдать, по счастьи горевать

И о могиле Бога умолять!

 

Но не таков был горестный казак!

Он погрустил за салом да за медом,

Подумал: «вот уж важное житье

В перинах да на шелковых подушках!

Подумал, погадал, махнул рукой,

Ударил в полы, подозвал собаку,

Надел опять дегтярный балахон,

Плетеную из трав болотных шапку,

Оборванные волчьи шаравары,

Подбитые гвоздями черевики

И старенькую свитку — взял свой нож,

Пяти-аршинный кнут, кисет и трубку—

И снова в степь пошел чабановать,

Ходить, бродить и на кожухе спать