Колдун

Колдун.

 

Старинная донская повесть.

 

Du must glauben, du must wagen,

Denn die Gotter leih n kein Pfand:

Nu rein Wunder kann dich tragen

In das schone Wunderland.

Schiller.

 

 

 

 

Его Превосходительству

Семену Богдановичу Броневскому.

 

С глубочайшим уважением

Посвящает Сочинитель.

 

1833 года.

Тобольск

 

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Разборчивый Критик верно не потребует исторических фактов о Колдуне, списанном с общих предразсудков народа, не озаренного еще просвещением, и с удовольствием готового внимать рассказам Русской Шехеразады о небылицах былого и настоящего времени. Впрочем, нигде кажется, не было столь надежного убежища для колдунов, ведьм, оборотней и прочих членов таинственного мира, олицетворенного упорным cyeверием и странною наклонностью к сверх-естественному, как между предками воинственных обитателей Донской Земли. Но удивительно ли это, когда и в высшем, образованном кругу есть много самых ревностных почитателей несбыточного явления чудесных призраков, которые оставляют иногда свои темные, скучные и очарованные убежища, для забавы, — слишком затейливой забавы, — не редко переходящей в страх.

Нужно ли доказывать, что все юродивые, колдуны, чародеи минувшего времени, подобно описанному здесь, были люди, поставленные, — сколько по легковерию своих недальновидных почитателей, столько же и по несчастиям, или по видам корысти, — в эту категорию чудаков, иногда образцовых по своей отчаянной твердости, укрепляемой закоренелым кощунством.

Впрочем, не увлекаясь с пламенным, безграничным своенравием воображения, в этот фантастический мир, трудно написать по всем условиям Поэзии народную повесть, и тем труднее удержать ее прежнюю форму, размере стихов, разговорный язык и быт давнего времени, мало известный; но я отнюдь не стараюсь избегнуть суда Критики, искупая себя невозможностию вполне достигнуть цели, — напротив, я стремлюсь обнаружить прямое желание воспользоваться замечаниями опытных Литераторов, которых вперед благодарю за всякий добрый совет, не скрывая однако ж и того, что не посвятив себя исключительно одним трудам на этом обширном поприще, и уделяя для них немногие праздные часы от занятий по службе, я ни сколько не был увлечен надеждами на литературную известность и довольствовался одною мимолетною отрадою жизни в очаровательном мире поэзии.

 

 

 

 

 

Рассказ, настроенный мечтой,

И в струнах лиры боевой

В часы досуга пробужденный, —

Я приношу, как дар смиренный,

В залог преданности святой,

Чтя доблести души прямой

И ум высокий, просвещенный.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

 

 

I.

Не там ли, — где свой аромат

В весенний воздух льют сирени, —

Где плодоносный виноград

Наводить пурпурные сени,

Глядясь в зеркаловодный Дон, —

Где серебристой тканью он

Струится по лугам Аксая,

Отлогий берега подмывая.

Среди воинственных  станиц, —

Где роща сень таит кладбище

Забытых дедовских гробниц, —

Стояло ветхое жилище

Как лунь седого Колдуна,

Kем старина была славна?

Быть может, там. — Но кто был он —

И любопытные не знали!

И, как невнятно-грозный сонь,

Из уст в уста передавали

Рассказы о его делах.

И вот в станицах, в городах

В нем дар опасный Чародея,

Во тьме невежества коснея,

Почтила целая страна,

С названьем страшным Колдуна, —

В том признавая чарованье,

Что своенравный, гордый ум

Творит в порыве смелых дум,

Сурово заглушив желанья;

Тогда как с утра пылких лет,

В неодолимом вихре бед,

Тоска без спросу сменит радость,

Безвременно застигнет старость,

И человек невзлюбит свет!

А, опыт, как ярмо недуга,

Гнетет младые рамена.

Но мудрость, скромная подруга

Его беспечного досуга,

Непостижима и страшна

Пред cyеверием народа,

Как в бурную полночь природа, —

И ужаc имя Колдуна,

Как дань боязни и почтенья,

Дает тому, кого она

Дарует светом вдохновенья;

Тому, кто обручился с ней

В порыве самоотверженья,

И потушил огонь страстей.

Как в узах самовластных плена

Минута воли не верна,

Так слов обманчивых измена

В молве народной не ясна….

И часто темное преданье

На миновавшие дела,

Как полночи осенней мгла,

Наводит тайну чарованья.

 

 

II.

Я тьму чудес о Колдуне

Открыл в заветной старине:

Он волком серым, кошкой черной,

Совой, сорокой, мертвецом,

Из старца с ловкостью проворной

Вмиг обратясь, в часу ночном

Пугал народ, и на болото

Летал блуждающим огнем,

Томимый вражеской заботой.

И там скрывался в черной мгле…

Не перечесть его проказы: —

То пыль взметая, на метле

Он ездил, и поток заразы

Вдруг разливал в Донской земле;

То на Днепровские пороги

Он к ведьме Kиевской летал,

Избушку ей на курьи ноги

Усердно ставить помогал, —

И там кикимору седую

Венчал он с карлой-домовым,

И синим огоньком , как дым,

Зажег лампаду ледяную.

И даже выкликал на бой,

Колдун, морское Чудо-Юдо;

Но рассчитав , что будет худо, —

Он весь, как гавань гробовой,

Закутался в туман густой,

Летел, скакал на сивке-бурке,

На вещем на лихом коурке….

И ровно семьдесят недель,

Умчась за тридевять земель,

В хрустальном замке Царь-Девицы

Жил в тридевятом царстве он,

Где щедро ею наделен:

Пером блистательной Жар-Птицы,

Ширинкой с вечною казной,

Водою мертвой и живой.

Но говорят  и небылицы:

Что ими он морил, целил,

И будто бы в могильном трупе

Однажды чувства пробудил.

А с Бабою-Ягой он в ступе

Объехал целый свет кругом,

И с нею в Царстве-золотом

У тощего Царя Кощея,

Среди сокровищ, он зачах —

С тоски и с голода в гостях.

Потом у Огненного Змея

В пленy проспал он три-ста лет.

Однако ж, выбравшись на свет,

Он на ковре на самолете

Взвился, как из лука стрела

В своем губительном полете,

И в чернокнижные дела

Пустился он, как демон зла.

 

 

III.

С тех пор нечистою наукой

Морочил старый Чародей

Крещеных на Дону людей ;

Для них был страхом, чудом, мукой.

Всегда его недобрый глаз

Bиной — в бедах, причиной — в гopе,

Невзгодой в жизни, бурей — в море.

За то в мирских делах не раз

К нему ж ходили на советы:

Хоть стар, но сметлив, зорок он,

На все готов, во всем смышлён.

Порывы чувств еще согреты

У старца юности огнем,

И не по летам бодрость в нем;

Как юноша в походке смелый,

Он был осанист и легок;

Окутанный в одежде белой,

Казался величав, высок.

Всегда приветлив, редко строг;

Он думу проницал очами,

Все видел и все знал везде.

У старца волосы кудрями

На голове и бороде

Струилися, под сединами.

Зимою лет уснежены;

Чело и впадшие ланиты

Толпою дум омрачены;

Но в глубине их были скрыты

Его мечтаний черных сны.

 

Он, первый гость в беседе шумной,

Был важен, как боярин Думной

В почтенной Русской старине;

Разборчив — в пище, в разговоре;

Умерен — в смехе и в вине,

Решителен — в беде и в споре,

И в нем правдив, как встарь судья.

Но позабыл прибавить я,

Что он на свадьбах, меж гостями,

Был неизбежное лицо;

Что он с крыльца и на крыльцо

Вел новобрачных, и дарами

От них почтен был прежде всех….

При нем всегда вершилось дело;

А без него оно не зрело,

Во всем был верный неуспех…..

И даже бранные набеги

Бестрепетных детей войны

Бывали им же внушены;

Усталых воинов ночлеги

Им от врагов охранены.

Советом смелым, в вихре битвы,

Донцов к победе вел старик.

При нем всегда острее бритвы

Их сабли и железо пик;

При нем в опасностях бодрее,

Отважней в натисках казак;

Добыча — сильных дань — вернее;

Смирней, уступчивее враг.

Черкесы, Турки и Татары,

В науке славы и побед

Донцам указывали след,

И храбрых первые удары

Им были платой за совет.

Не уставали в буре брани

Казнить врагов огнем, мечем

На Волгой, Камой и Днепром,

В Крыму, в Сибири и в Казани.

На волны Терека, Кубани —

Везде со славой казаки

Водили смелые полки.

Морей бездонна я пучина

Их не страшила; их суда

Отважно на водах Эвксина,

В Азове мутном, как стада

Красивых лебедей сбирались;

Надувшись, будто опирались

Широкой грудью паруса

На голубые небеса.

Тонули в серые туманы….

Встречали бодро ураганы

И недруга, во тьме ночной,

Донцы готовые на бой.

 

 

IV.

Раз, как в долину сизым морем

Туманная запала мгла,

И тень от леса залегла,

Как великан, на косогоре,

Два запоздалых козака,

В полночной темноте блуждая,

Зашли туда, где сень лесная

Таит жилище старика.

Осенний ветер гнал туманы,

Шептал, как тать, в листах осины;

И ужас, гость ночной, незваный

Пошел, как грозный исполин,

Угрюмо с казаками рядом;

И вот, как призрак гробовой,

Явился Чародей седой,

Сверкал во тьме коварным взглядом….

Но что ж Донские удальцы? —

Неодолимым страхом полны.

Они, недвижны и безмолвны.

Без чувств, без сил, как мертвецы….

Тут затянули вой полночный

Над ними филин и сова ;

Кругом пошла их голова….

И вот невнятные слова

Колдун, заслышав час урочный,

По черной книге прочитал,

Как леший, дико засвистал,

И мелким обернулся бесом;

Потом рости, рости… и стал

Он равен головою с лесом.

И трижды он обвел кругом

Своим заговоренным прутом!..

С Нечистым в замышленьи лютом

Все отуманит волшебством….

И все затихло мертвым сном.

Тут хищников полночных стая,

Его крылами отнимая,

Слетела с шорохом глухим….

И, в хороводе перед ним,

Ужасной пляской, неземною,

Под черной ночи пеленою,

Свилася дикою толпой, —

Завыла, как буран степной.

Колдун, как дряхлая осина,

Дрожал в их дьявольских когтях….

И эта страшная картина

Носилась долго бы в глазах;

Но вспел петух — и пал во прах

Старик , средь вражьего совета.

Тогда, опомнясь, казаки,

При бледном зареве рассвета,

Пустились берегом реки,

И прежде, чем огонь денницы

Воспламенил туман седой,

Они, крестясь, пришли домой.

 

 

V.

Бывало, чуть  в тиши ночной,

Осветив спящие станицы,

Проглянет  месяц молодой

И поредеет тьма густая,

Широкий Дои разоблачая, —

Старик несется в челноке;

И в отуманенной реке

Русалки Колдуна встречают

Своей веселою семьёй

А искры прыгают, сверкают,

Как частый гребень золотой

Их косу чешет  травяную.

Волшебной песнью нежа слух,

У старца бороду седую,

Как мягкий лебединый пух,

Завьют  волнистыми кудрями, —

И, сквозь серебряный туман,

То обнажив прелестный стан,

То скрывшись быстро под волнами,

Как рыбы, по златому дну

Прозрачных вод они ныряют,

И, против  воли, увлекают

Его с собою в глубину….

Как знать их умысел коварный?..

Но жемчуги, алмаз, коралл —

Манили в терем их янтарный,

И блеск сокровищ ослеплял

Там взор суровый Чародея!…

Иль, поздней страстью пламенея,

Старик там в неге утопал!….

Покуда на кудрявом ложе

Косматый властелин  лесов

В глуши, меж листьев, настороже

Заветных выжидал часов….

В добычах  с ним Колдун  делился,

И чарам от него учился,

Ужасной гибели ценой —

Ему предав себя душей!….

 

 

VI.

Так легковерное преданье

О Колдуне, теперь и нам

Давнишнее повествованье

Передает. — Но чудесам,

Где строят козни злые духи,

Где страшны чары Колдуна,

Или волшебницы — старухи, —

Конечно в наши времена

Не будут верить, называя

Их страстью к вымыслу одной, —

И сам не думал никогда я,

Чтоб Дух низверженный из Рая

Был слишком силен; но порой

Зачтясь, в угрюмой тьме ночной,

Неустрашимый в день — страшится,

Чего — не понимая сам?…

В нас что-то странное таится!

Зачем, — когда по вечерам

Семья сберется небольшая,

И речь одну другой сменяя, —

Рассказами о мертвецах,

С волненьем тайным в разговоре

И смутной робостью во взоре,

На многих насылает страх? —

Хотя опаснее живые,

Но трепет непонятный в нас

Внушают в этот грустный час

Воспоминанья гробовые.

 

 

VII.

Однажды, говорит молва:

Когда весенняя трава

В степях зелеными коврами,

Цветов пестреющий узор,

Поля, шумящие стадами,

И быстрые потоки с гор —

Манили к наслажденью взор,

И блеск проснувшейся десницы,

Сменяя утреннюю тень,

И вытесняя из станицы

Сна утомительную лень,

Животворил весенний день

Тогда прелестная Мария,

Отбросив кудри золотые,

В подвижном зеркале воды

Лицо младое умывала,

И слезы — злой тоски следы —

С волнами резвыми мешала….

Тут, очи дева в небосклон,

Темно-лазурные, как он,

С невинной устремив мольбою,

Была, как ангел красотою.

Могу-ль понять, изведать я,

Казачка милая, младая,

Куда помчалась мысль твоя,

Желаний спутница немая?

Что рушит девственный покой?

Подруг, иль жениха измена?…

Нет, верно пламень дум святой

Владеет юною душой;

И преклоненные колена,

И взор, увлаженный слезой, —

Все говорит, что не мечтами,

Но непорочными мольбами

Ты в мир другой увлечена!

 

 

VIII.

И вот, молитва прервана…

Но прежней думою полна,

Мария робкими стопами

Вошла в густой, дремучий лес, —

И по тропинке, затаенной

Под сводом вековых древес,

Идет с тоскою безвременной,

С надеждой к благости Небес….

Однако ж, мне бы должно прежде

Моим читателям сказать,

В какой она была одежде.

У ней — хотите ли узнать —

Белее снега покрывало

С чела на перси упадало,

Простой кумачный сарафан»

Сжимал летучий, стройный стан,

А из-под будничной повязки

Сбегала длинная коса,

Ее заветная краса.

И было все, как в древней сказке

У всех красавиц должно быть,

Чего пером не изъяснить,

Ни словом высказать достойно.

Меж тем, в раздумье беспокойном,

Она, как соловей, поет;

И голос девы заунывный,

Взбудив приют лесов пустынный

Мне скорбь ее передает:

 

Очи, мои очи,

С утра до полночи

Вы не просыхали;

А тоска и горе,

Будто сине море,

Сердце волновали.

 

Долго ли вам, очи,

Плакать дни и ночи!

Долго ли, кручина,

Знать тебя мне, злая!

Стала, как чужбина,

Ты, земля родная!

 

Лучше бы вам, очи,

Не видать той ночи,

Что свела с бедою….

Я её не знала,

А чуть свыклась с злою —

Какова я стала!

 

 

IX.

Но смолкнул голосок стесненный…..

И в том убежище почтенном —

Почтенных дедов и отцов,

Где  искривленными рядами

Лежит могильный строй холмов,

С их деревянными крестами, —

Грустнее сделалась она…

Быть может, страх владел душою? —

Но там жилище Колдуна:

К нему трепещущей рукою

Стучит нетерпеливо в дверь

Все объяснилося теперь: —

Я мысли тайный читаю,

Красавица, в душе твоей.

Ты в хижину вошла — я знаю,

Чего ты, дева, ищешь в ней;

Я понял ранние печали

В лице твоем глубокий след;

И взоры смутные сказали, —

Мечты девической завет, —

Чего они тогда искали.

Сквозь влагу непорочных слез,

Под кровом Матери Небес,

Ты о земной Её молила: —

Она, с болезнию в борьбе,

Томилась трудно. И тебе

Тот путь, который ты свершила.

Не страшен, не опасен был;

Тебе Хранитель — сохранил!

Своей бедой пренебрегая

И заглушив невольный страх,

В тех зачарованных местах

Ты, дева, шла, как неземная.

В притон опасный Колдуна ;

Твоя душа была полна

Не жаждою любви мятежной,

Не дум тревогой безнадежной, —

Житейских чуждая страстей,

Одной заботливостью водной,

Тоскою о родной твоей.

 

 

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

 

 

I.

«Потише, юная Мария,

Я не поспею за тобой!» —

Идя под липы вековые,

Ей говорил Колдун седой.

«Твое похвально нетерпенье.

Но согласись: не по летам

Столь тяжкий труд моим ногам.

Не бойся! благость Провиденья,

В пути житейском нас храня,

С чудесной мудростию правит;

И, ею озарив меня,

Твою больную мать избавит

От бремя скорби роковой.

Все травы, снадобья со мной,

И неизменное терпенье, —

Души угрюмой наслажденье.

Болезнь, утраты и тоска

Не устрашают старика,

Ни сердце юноши младого, —

Когда терпения запас

Он сберегал на черный час:

На все душа его готова.

Но ты, как ароматный цвет,

Согретый летней теплотою, —

Ты, на заре невинных лет,

Боишься встретиться с зимою!…

Опасен жизни трудный след,

Как в бурный день Азов мятежный;

Но, с верой в Промысел Святой,

Ведет нас твердою рукой

Терпенье — проводник надежный.» —

— «Мне, дедушка, твоих речей

Едва понятен голос тайный,

Я в простоте души моей

Ждала с родимой лучших дней!

Зачем же для тебя печальны

Святые радости земли?

Кто в ясный день желал ненастья!

Кто на погибель сменит счастье!

Нет, старец, горе не хвали!

Mне трудно с ним; теперь я знаю

Его мучительную боль:

Я за родную вся страдаю!

Ты мне надеяться позволь,

Что с ней моя воскреснет радость;

А без нее — на что мне жить!

На чем терпенье утвердить

Тогда, как грусть отравить сладость

Душа неопытной в бедах?

Я в горьких утону слезах, —

Ужасно я осиротею!

Но много силы у Творца: —

Его молить с надеждой смею!

И с клятвой перед Ним моею,

Над прахом деда и отца,

Даю тебе святое слово,

Что за спасение родной

Я с благодарностью готова,

Готова жертвовать собой!» —

Огонь твоей любви дочерней

Парит, как чистый фимиам,

Как жертва мира, к Небесам.

И прежде, чем туман вечерний

Оденет светлый небосклон,

Творец поймет твой скорбный стон

С достоинством души невинной,

С мольбой отшельника пустынной…..

Как старец опытный, умна, —

И, как младенец, простодушна!

Умей же быть судьбе послушна:

Не будет жизнь тебе трудна!…

Здесь не волшебник пред тобою.

Законы естества одни;

Но опыт ледяной рукою,

Но бедствий ряд, печалей дни,

Меня возвысив пред толпою —

Прибавили мне бремя лет,

И те названья и одежды

В глазах беспечного невежды….

Недавно бурю ранних бед

Я тайны отразил чарами;

Узнал, изведал я людей —

Беспечных, жалких чад страстей.

Тоска свинцовыми перстами

Разоблачила предо мной

Бесцветный саван гробовой.

Терпенье служит мне клюкою,

Охолодевшему душою.

Таков познания удел;

Но я судьбу винить не смел!»….

 

 

II.

Кротка была и безответна

Младая дева. — Но, порой,

В ней робость смутная заметна

И вздох прискорбия немой;

Но то невольное почтенье

К преклонным летам Колдуна,

Души неопытной сомненье —

Всегда покорной Небесам,

В ней против воли заглушало;

Как тихое дитя, внимала

Доверчиво его словам,

Она в волненьи безотчетном,

То весела, тo вдруг грустна.

Так навожденьем мимолетным

Владеют нами, в грезах сна,

Восторг и страх попеременно.

 

Вот, к хижине сирот смиренной

Пришел с Mapией гость лесной;

Дверь заскрипела под рукой —

И блеск трепещущей лампады

Пред ликом Девы Пресвятой —

Встречают с любопытством взгляды.

«Но чья рука ее зажгла? —

Себя Mapия вопросила:

Когда из хижины пошла,

Ее слезами потушила

Я, утаив их от родной,

Что-бы дочернею тоской

В ней не умножилось мученье

В борьбе с недугом роковым..» —

Теперь пред Образом Святым,

Смиренно преклонив колена,

Старушка с чистою мольбой

Стремилась мыслию святой

Туда, где не страшна измена….

Увидя мать перед собой,

Как тень, недвижная, немая,

Была красавица младая,

Не смея робкою душой

Свободно ввериться надежде,

Упрямой, недоступной прежде.

 

 

III.

Творец бесчисленных миров

Внимал молитвам девы бедной,

Разоблачил тоски покров

Над ней рукою милосердной…

Какое множество чудес

От нас надзвездный мир скрывает!

Но кто в прекрасное небес

С восторгом веры уповает,

Кто этот долг любви своей,

Не быв рабом земных страстей,

Блюдет, как дар неоцененный,

С надеждою необольщенной, —

Тот, затаенное от нас,

Слепых поклонников порока,

Чудесное влиянье Рока

Изведал в бурный жизни час,

Лелея думы неземные.

 

И наша юная Mария,

Как ни была удивлена —

Не наговоры Колдуна,

Но благость Вышняго познала

В спасеньи матери своей;

Творца мольбами прославляла.

Потом родную обнимала,

Припавши с нежностию к ней.

Ее невинностью плененным,

Оставя кров сирот смиренный,

Угрюмый обещал сосед

Приятность дружеских бесед

Meж ними разделять порою.

 

 

IV.

И часто с мирною семьею,

Любя безличность простоты,

Делил часы отдохновенья

Суровый друг в уединенья

И враг заветный суеты….

К нему привыкли сироты.

Но как-то, долго ли — не знаю,

Быть может, семь иль восемь дней,

Старик не посещал друзей.

И вот я кстати повторяю

Их разговор: «Не разгадать,

Что сталось с ним?» сказала мать;

«Послушал, Маша! право чудно,

Что наш степенный, добрый друг

Нейдет к нам коротать досуг?»

— «Родная, отгадать не трудно:

Когда б не болен, то бы он

Пришел на этой к нам неделе,

За час, как прежде, до полдён, —

Вчерашний разгадал-бы сон;….

Mне страшно подойти к постеле:

Она, мне снилось, будто гроб,

Как в-яве, стала подо-мною;

Меня отпел станичный поп,

Закрыли белой пеленою,

В могилу загребли, и мне

Твои рыданья под землёю

Все слышались, — я вся в огне

Рвалась без сил, в тоске, в мученье;

Moй голос  замер, взор потух,

Смешались мысли. Тут наш друг

Слетел, как будто привиденье,

Beселый, бодрый, молодой;

Он вывел смелою рукой

Меня из пасти гробовой.» —

«Не сон — беда»! молиться Богу

Должны с тобой мы день и ночь;

Но хоть невесело — в дорогу

Ты милая сбирайся дочь! —

С подарком к нашему больному;

Так ласков он к тебе всегда —

Какого ждать тебе вреда.

Без нас ведь некому другому

Его в недуге посетить!»

— «А сон, родимая?» — «Ну, видно,

Что мне самой к нему сходить, —

А не пойти, поверь, нам стыдно,

И очень стыдно…» — «Так и быть;

Я, матушка, на всё готова, —

Забуду сон, об нем ни слова, —

Благослови меня, прощай!» —

«Господь с тобой, дитя, ступай!»

 

 

V.

И вот послушная Maрия,

Под своды рощи вековые,

К волшебнику, скрывая страх,

Владевший робкою душою,

Пошла с целебною травою. —

Она сама ее в полях

Трудолюбивыми руками

В часы досуга нарвала,

И благодарными устами

Ему сказать спасибо шла.

Старушка — мать того желала; —

А быть в долгу у Колдуна

Решиться не могла она.

 

Всегда Мария исполняла

С весельем — матери своей

Все прихоти и все желанья,

И никогда еще роптанье

Не крылось в помысле у ней;

Но неохотно на кладбище

С послушным сердцем шла она:

В угрюмом мертвецов жилище

Таинственная тишина

Непробудимого их сна,

И думы роковой печали

Красавицу не так смущали….

Но тучи, свитые теплом,

Огромным налетев ковром,

Свод полуденный застилали;

Но буря близкая на нём,

Как-бы на черных крыльях ночи,

Спускалась в тишине глухой…

Опасен был ее покой….

И, с робостью подъемля очи,

Мария в темный свод небес

Боязнью полный взор топила….

 

Вот: зашептал дремучий лес;

В чаще, в дуплистой липе взвыла,

Ночуя бурный час, сова,

И надмогильная трава

Как будто с ней заговорила;

Нахохлясь, прятались в листах

Певиц  пернатых хороводы;

Лениво зыблясь в берегах,

Широкий Дон покоил воды, —

Но в них черно, как в небесах,

И день печален в тучах бурных …

У девы робкой спёрся дух,

Затмился блеск очей лазурных,

Какой-то шум тревожит слух;

Не стало сил, слабели ноги; —

Но, потеряв следы дороги,

Напрасно думала она

Спастись в избушке Колдуна.

Толпою думы налетели;

Вчерашний сон в ее мечтах….

Как жаль бедняжку! не ужели

Ее сведет в могилу страх?….

 

 

VI.

Вот, у напуганной в глазах:

Сгущенные пары тумана —

Как будто призрак великана

Угрюмый, смуглый и сухой.

Он ей воздушною рукой

Грозил, манил ее, казалось….

От ужаса в ней сердце сжалось.

Он ближе к деве; а она,

Тоской, отчаяньем полна,

Окрестность криком огласила….

Но, в лес ворвавшись, буря взвыла

Ей дико, жалобно в ответ;

Ни силы, ни защиты нет,

И, сквозь потоки проливные,

Вдруг молнии багровый луч

Перебежал по ребрам туч,

И с треском пали громовые

Удары — силы неземной….

Глаголы Неба роковые

Не вынесть деве молодой:

Она без чувств, в изнеможенье,

Упала! — Кто-б подумать мог? —

Не на сырой, пушистый мох,

Не в пасть лесного привиденья

И не в могилу мертвеца!

Куда ж?… В объятия чужие

Ей незнакомого ловца!

 

 

VII.

«Скажи мне, милая Maрия,

Скажи мне, легче ли тебе?

Забудь твой страх, забудь сомненье,

Тебя хранило Провиденье

В неравной с ужасом борьбе:

Твой крик с участием внимая,

К тебе, красавица младая,

На помощь я издалека

Спешил, опасность презирая;

За мной глубокая река, —

И волны яростной пучины

Остались, как простой ручей…

Я жизни не щадил моей,

Как безотрадный сын кручины,

Еще не знав, что это ты? —

Как тень сокрывшейся мечты,

Я бросился с крутой стремнины,

Хранимый Промысла рукой,

Твой прежний друг, Колдун, седой,

Омытый бурными волнами,

Простясь невольно с сединами, —

В одно мгновенье, за рекой,

Неузнанный к тебе явился….

И сам едва я не лишился

Последних сил, когда ко мне,

Мария, ты, как в чудном сне,

На грудь стесненную упала.

Не помню, что владело мной;

Но вся душа моя тобой

Тогда, как молния, пылала,

Нас озарявшая во мгле,

И на бесчувственном челе

Твоем она остановила

Мой взор, сквозь ливень дождевой.

Не верь глазам, то призрак злой!

Мне грусть холодная твердила….

Любовь коварна, как змея,

Она обманет, думал я,

Надежде робкой не внимая.

Мечта заветных дум родная!

Тебя ли рокот бурь и гром

Изгладят в помысле моем!»….

 

 

VIII.

Но что ж?…. Мария прояснила

Сияньем чистой красоты

Его любимые мечты,

И вновь его животворила.

Спадет завеса клеветы…….

……………………………………………….

 

Затихли с бурей скорби злые;

Лицетворенные в мечтах,

Прошли они, как небылые;

Не потревожит деву страх;

И в час душевного недуга

Сухой отшельника совет

Не огорчит Марию. — Нет,

Она, теперь его подруга,

Его надежды воскресить,

Разсеет мрачную угрюмость; —

И обновленной жизни юность

Блаженством страсти закипит.

 

 

C тех пор уж, может быть, два века,

Mеняя участь человека,

В протекшем множат цепь веков, —

И Дон, обычной данью воды,

Неся по прежнему в Азов,

Лиет как в бездну. И природы

Не изменяется закон;

Но время, кат мгновенный сон,

Летит! — И царства и народы,

Скрывая в тьме забытых лет,

Их заметает легкий след

Тлетворным вихрем всезабвенья:

И только в память поколеньям

Хранит болтливая молва

В скрижалях древности почтенной —

Рассказов сбивчивых слова. —

И мрачность тайны сокровенной,

Как призрак юношеских дум,

Пленяя любопытный ум,

Осуществляется гаданьем,

В любви к минувшим чудесам,

К волшебникам и чарованьям……

 

Теперь нет веры колдунам

В воинственных в станицах Дона:

Смирил их козни — страх закона,

И заблужденьям казаков

Судьба назначила пределы.

И на кладбище ряд холмов

Сравнялся в роще поределой, —

Где жил Колдун, живой мертвец;

Он не страшит во мраке очи,

И не обходит в час полночи

Его встревоженный Донец.