К Кюхельбекеру

К Кюхельбекеру

 

 

Напрасно мне сулишь, чувствительный певец!

За песни мрачные бессмертия венец:

Я не рожден пленять, и томной лиры звуки

Льют в душу не восторг — одно томленье скуки.

Замолкну — пусть другой, угодный небесам,

Рукою смелою летая по струнам,

Дань восхищения с потомков собирает:

Его лелеет Рок и Грусть не помрачает

Туманом ясное, веселое чело;

А я, едва в лучах блестящих расцвело

Мое Младенчество из объятиях Свободы,

Уже слезой встречал Весны златые годы…

Не вызывай меня на песни, милый друг!

Не усладят они прискорбный, мрачный дух;

К одним лишь жалобам во мне порыв остался.

Не зная счастия, со счастьем я расстался,

Как молодой пловец, погибший средь валов,

Стараясь золотых отыскивать брегов.

Мечтанья льстивые страдальца убегают,

Веселья и во сне ему не возвращают,

И дни печальные, ленивою струей,

Сливаясь с вечностью, текут передо мной.

Все вкруг молчит, и Ночь тумана покрывало,

Мне кажется, на нею Природу разостлала.

Но вот там две звезды в таинственной дали,

Как будто навестить несчастного пришли;

Над ними яркое небесное сиянье,

И в них горят слова: Любовь и Состраданье

Ты только благостный, таинственный фарос!

Мог осушить во мне источник горьких слез;

Ты озарил мой путь средь мрачной непогоды

И храма Истины пред мной отверзлись входы.

Любовь! ты исцелишь в душе моей тоску;

Тебя вождем моим отныне нареку,

И всюду следуя жезлу твоей десницы,

В восторгах буду я встречать лучи денницы!—

Ты ж, Сострадание! не чуждо для меня:

Кто дней Весну провел, рыдая и стеня,

Тому Несчастия немой призыв понятен,

И, как родной язык, Печали голос внятен.

Пусть нищий постучит в дверях моих клюкой,

Я поделюся с ним последнею крохой,

И яства бедные, вельможа горделивый!

Мне будут сладостней, чем пир твой прихотливый.

 

 

П. Теряев.

БЛАГОНАМЕРЕННЫЙ.

ИЮНЬ, 1821   № 11 и 12.