Кнутик в мешочке

Автор: Зонтаг Анна Петровна

Кнутик в мешочке.

 

 

В одной небольшой деревушке жил-был зажиточный крестьянин. У него был дом с тесовою кровлею и светелкою; двор, огороженный, как кольцо; рубленый сарай; анбары, полные хлеба; гумно, заставленное скирдами; в сундуке лежали деньги; у него было много лошадей, коров, свиней, овец, всякой дверной птицы; одним словом, у него было довольно всякого рода скота, и сверх того еще три сына. Все это имение он нажил себе маркитанством, и старик любил рассказывать детям своим, как бывало, в молодые годы, он разъезжал по разным сторонам, видал много деревень, городов; какие диковинки встречались ему на пути; как он торговал, иногда счастливо, иногда нет, одним словом, он рассказывал обо всем, что видал сам и слыхал от других. Такими рассказами он возбудил и в сыновьях своих желание видеть свет. Прежде всех пришел к нему старший сын, и сказал: — батюшка родимый! отдай мне мою долю в имении твоем, и отпусти меня, с твоим родительским благословением. Захотелось мне людей посмотреть, себя показать. Я хочу видеть свет, о котором ты так много рассказываешь, и поискать в нем своего счастия!

— Дурак ты этакой! сказал отец:— разве ты мне чета? Я ушел из дому в свет искать счастия от нужды, от бедности! Вот Господь и благословил труды мои; теперь у меня дом, как полная чаша! Все в нем есть! А ты от какой беды хочешь бежать? Твое счастие дома, за чем искать его в свете, далеко от семьи родной?

— Батюшки родимый! говорил сын:— что ж я все болваном неотесанным так и оставаться должен,— не видеть ничего, кроме нашей деревушки и не знать, как в свете люди живут? Отпусти меня, кормилец! Может статься, мне посчастливится, и я к богатству твоему еще такое же приложу!

Что ни говорил старик, чтоб отбить у сына охоту от странствия, сын одно твердил: отпусти меня, родимый! Мне хочется видеть свет! — Пошел старик к своему куму, мельнику, который крестил у него старшего сына, и попросил от друга доброго совета, разумного, что ему делать с этою просьбою. Кум сказал ему: — Отпусти Лукашку с Богом! Сын твой уж не ребенок! Он малый не глупый; может статься, и впрямь найдет в свое счастие! Может статься, и в самом деле он воротится к тебе с большим богатством.

Мужик отсчитал старшему сыну третью долю из денег своих, дал ему свое родительское благословение и отпустил на  все четыре стороны. Лука пошел, куда глаза глядят, по горам, по долам, по полям, по лесам; ему хотелось уйти подальше от родительского дома. Он шел целый день и, наконец, к вечеру, когда солнце стало уже клониться к западу, пришел к густому лесу. Вдруг, увидел он перед собою маленького, крошечного старичка; волосы его были белы, как у луня, а седая борода висела ниже пояса. — Здорово, Лука! сказал старичек: — куда ты идешь, добрый молодец, куда тебя Бог несет? Волею, иль неволею, или своею охотою?

—           Иду, дедушка, своею охотою, на все четыре стороны, куда глаза глядят! отвечал Лука: — хочу людей посмотреть и себя показать, — да поискать в свете своего счастия. Для этого я выпросил у отца те деньги, который он отложил на мою долю!

—           Что ж тебе далеко ходить, чтобы людей смотреть! Люди везде одинаковы! И себя показывать нечего: кто станет глядеть на тебя, крестьянского сына, когда нет у тебя никакой диковинки! Если же счастья нажить себе хочешь, так отдай мне свои деньги, а за них я дам тебе столик-накройся; о ним ты никогда нужды не узнаешь; с ним всегда будешь сыт, а если захочешь, то и богат. Этот столик сам собою покрывается всякими яствами, в серебряных блюдах, и всякими напитками, на столько человек, на сколько тебе угодно; и спрашивай всего, чего только пожелает душа твоя!

Это понравилось Луке; он был большой лакомка и ленивец. Если у меня будет такой драгоценный столик, который сам собою покрывается всякими кушаньями и напитками, подумал он; то мне не нужно будет и работать! У меня без всякого труда будет все, чего только мне захочется! — Хорошо, сказал он старичку: — я отдам тебе все мои деньги за такой столик!

Старичок повел Луку но узенькой тропинке, в лес, и прошед много ли, мало ли, они пришли наконец к избушке на курьих лапках, на гусиных пятках, построенную из коры древесной и моха. Дверь ее была обращена в самую чащу леса. Старичок сказал: избушка, избушка! стань к лесу задом, а к нам передом! — Избушка повернулась к ним дверью и они вошли в нее. Наружность избушки была самая бедная; но, перступя через порог, Лука разинул рот от удивления.

Он от роду не видал ничего подобного! Такое великолепие было, что ни во сне не видать, ни в сказке сказать, ни пером написать! Старичок отворил ставень и лучи вечернего солнца, проходя сквозь разноцветные драгоценные камни, вставленные в окно вместо стекол, разливали в горнице необыкновенный блеск. На полу был разостлан большой черный бархатный ковер, на котором были вышиты золотом какие-то странные углы и линии: все стены, казалось, были сделаны из одного цельного большего зеркала; но предметы, отражавшиеся в них, блистали золотыми лучами. Лука испугался, взглянув на себя в зеркальную стену; он  подумал, что и сам сделался золотом. Потолок казался так высок, как свод небесный, хотя снаружи хижина казалась низка, как шалаш. Цвет потолка был голубой и блистал красными и желтыми искрами, который светили, как звезды. На полу, для сиденья, были раскладены мерные бархатные подушки с золотой бахрамой и такими же кистями, и среди всего этого великолепия стоял простой, старый столик из соснового дерева; он казался вовсе не на своем месте.

— Посмотри! вот столик, о котором я тебе говорил! сказал старичок: — отдай мне свои деньги и возьми его себе. Если захочешь кушать, в таком случай только скажи ему: столик, накройся! И в миг явится перед тобою самое лучшее кушанье, все на серебре. Когда захочешь какого-либо необыкновенного блюда, или напитка, спроси только у столика, и все тебе будет готово. Теперь поди себе, попробуй свой столик и если покупка эта тебе не понравится, то воротись опять ко мне; отдай мне столик назад, и возьми свои деньги.

Лука скоро вышел из леса на большую гору; поставил столик под дубом, и сказал ему: столик, накройся! В одну минуту столик накрылся чистою, тонкою скатертью, и на нем явился серебряный прибор и шесть серебряных блюд с такими дорогими кушаньями, о которых Лука не имел никакого понятия и за которые не знал, как приняться, и чем их есть, ложкою, или вилкой. На каждом угле стола стояло по бутылке вина.

Лука сел на травку возле столика, пил и ел так вкусно, как еще никогда не едал. Завидя издалека или усталого путника, или работника, возвращающаяся домой, после трудов дневных, он манил их к себе, показывая стакан и бутылку с вином, поил и кормил гостей своих и угощал их, как можно лучше. Таким образом он накрывал свой столик нисколько раз, и прображничал до самой ночи. Ну, полно теперь! сказал он,—и все исчезло со столика! Тогда он взвалил его на плеча и, не желая искать на свете другого счастия, решился возвратиться домой. Добравшись до первого селения, он вошел на постоялый двор, чтоб там переночевать.

Хозяин вышел его встретить с фонарем, потому что было уж совсем темно, и увидя, что он несет на плечах стол, спросил с удивлением: что это, господин прохожий? Скажи, пожалуй, за чем это ты таскаешь на плечах этот дрянный столишко? Иль он кажется тебе  очень хорош и ты боишься, чтоб его у тебя не украли? Вот у меня есть стол, ни дать, ни взять такой же, как родной ему братец! Хочешь, я и тот подарю тебе.

Лука расхохотался над хозяином и отвечал ему: — нет, брат! тебе такого столика и во сне не видать! Этот столик так хитер, как ты и не воображаешь! Он кормилец мой! Когда проголодаешься, стоить только сказать ему: столик, накройся! Тотчас и кушанье готово и напитки стоят, и все есть, чего ни попросишь!

Хозяин выслушать этот рассказ с удивлением и сказал: — ну, если это правда, так не диво, что ты так бережешь свой столик! — Потом, простясь с Лукою, пошел к себе. Лука же, устав от дороги, лег и заснул крепким сном.

Хозяин не переставать думать о столике, таком чудесном, и рассказал жене своей, что у них ночует постоялец, который принес с собою такой диковинный столик, который сам собою накрывается и подает шля кушанья, каких только спросишь; хотя на вид этот столик ничем не лучше того старого соснового стола, который стоить в чулане возле их кровати, и так на него похож, что их и распознать, кажется, невозможно. — Вот, жена, продолжал он: — хорошо бы нам иметь такой-то столик! Дорога у нас большая, проезжая, гостиница наша известная! Случается,— заедут проезжие господа, а кушанья готового нет! Стыд, да и только! А уж с этаким столиком было бы без хлопот!

— А кто же нам мешает взять себе этот столик? возразила жена: — постоялец наш спит, как убитый; взойдем к нему, унесем его столик, а на то место поставим свой. Сам же ты говоришь, что его столика не распознаешь с нашим!

Хозяин не соглашался и говорил, что не честно отнимать у людей их собственность; но жена ужасно сердилась и бранила мужа. — Вот еще прекрасно! говорила она: — не честно! А что и честь, коли нечего есть! Ты век свой останешься дураком! Если б для тебя жареные куропатки падали с неба, ты и тогда не осмелился бы их отведать! — Она до тех пор продолжала кричать на мужа, пока он принес старый свой столик и пошел с ним к постояльцу. Сперва жена полегоньку постучала в дверь, чтоб узнать, спит прохожий, или нет. Но Лука спал крепким сном и храпел во всю горницу.

Тогда муж и жена, осторожно, вошли к спящему; хозяйка взяла столик, принесенный Лукою, а хозяин поставил свой на то место, и потом они вышли потихоньку вон из горницы. Едва успели они придти к себе, как хозяйка приказала столику накрыться, подсела к нему и принялась отведывать кушанье. Муж сел подле нее, еще раз поужинал и особливо много пил вина, которое было несравненно лучше всего того, что он продавал проезжающим, за такую дорогую цену. Пошед спать, они унесли столик-накройся в свой чулан и заперлись с ним.

На другой день Лука встал до свету; взял столик и, заплатя хозяину за ночлег несколько копеек, которые у него остались от покупки столика, пошел обратно в свою деревушку.

Нигде не останавливаясь, не пивши, не евши, поспешал домой с своим сокровищем, думая: уж добравшись до дома, слаще поем и других накормлю! Отец, удивленный таким скорым возвращением старшего сына, сказал: — здорово, Лука! Неужто успел уж ты найти счастие в свете?

—Успел, батюшка! отвечал радостно Лука: — я нашел счастие, да еще какое! О таком счастии никто не слыхивал, ни во сне не видывал!

—Да за чем же ты таскаешь на плечах этот старый, дранный столишко? спросил отец.

—В нем-то и счастье мое! отвечал Лука.

Отец бранил его и спрашивал, куда он девал свои деньги. Лука сказал ему, что все отдал за этот столик; но что столик этот пречудесный, что ему нет подобного в целом свете. Отец хотел было еще бранить его, но Лука не дал ему выговорить ни слова. — Батюшка! сказал он: — будь спокоен! подожди бранить меня! Сперва узнай хорошенько мою покупку; ты сам станешь ею радоваться! Поди-ка, собери к нам всех родных, соседей и знакомых! Я хочу задать пир на весь мир. Скажи всем, что  я возвратился домой и прошу всех к себе откушать. Я приготовлю кушанье для всего селения, не затопив печки, не взяв у тебя не только ни одного полена дров, но даже и лучинки не спрошу! Все мое кушанье поспеет гораздо прежде солнечного захождения и все гости разойдутся по домам и сыты и пьяны.

Отцу любопытно стало посмотреть на этот чудесный ужин. Он обегал всю деревню, созвал всех и приятелей, и соседей, и родных на ужин к сыну. Все сбежались и сошлись; стали заглядывать в печь, чтоб увериться, правду ли им сказал старик, что Лука собирается приготовить ужин на всю деревню, не сжегши ни лучиночки. Крестный отец Луки, мельник, пришел последний на званую пирушку. Увидя его, Лука сказал: теперь станьте все вокруг этого столика, который я принес с собою, и посмотрите, что будет!

Но не было ничего, кроме общего смеха! Все стояли кругом стола; Лука раз сорок прокричал: столик, накройся! — Столик не накрывался, стоял по прежнему без скатерти, без приборов, без кушанья, без вин! Званые гости голодные и сердитые хотели уже расходиться по домам, досадуя за насмешку; чтобы задобрить их, отец должен быль поднести им по чарке водки. Еще старику же убыток!

 

С этого времени во всей деревни Луке не было другого имени, как Лукашка-хвастун, потому что он обещал то, чего не мог выполнить. На другой день Лука, взяв столик свой на плеча, пошел отыскивать маленького старичка, чтобы сказать ему, что недоволен своею покупкою, взять у него назад свои деньги и возвратить ему столик. Но он не только не нашел старичка, но даже не видал и следов его избушки; все исчезло! Лука стал осведомляться о старичке у всякого, кого ни встретит, но над ним смеялись, считали его за сумасшедшего и говорили: мы никогда и не слыхивали о твоем маленьком, седом старичке, и в лесу нашем никогда не бывало такой чудесной избушки.

Он, с горем, воротился домой и должен был работать у отца вместо батрака. Бедный Лука! пошел искать счастья, а вместо того нашел беду!

Спустя несколько времени пришел другой брат просить у отца позволения идти в далекие стороны, людей посмотреть, себя показать и поискать в свете счастия.

— Вздор! сказал отец; — разве и тебе хочется разориться также, как брату, да нажить себе прозвище. Вот, куда ни покажется Лука, всякой говорит: — вот Лукашка-хвастун! А ты будь поумнее! Нет, Ерема! оставайся-ка дома!

Но Ерема не хотел оставаться дома: он не давал покоя отцу, беспрестанно приставал, чтоб он отдал ему те деньги, которые отложил на его долю, и отпустил искать в свете своего счастия. Все крестьяне в селении смеялись и говорили: вот Трифонов другой сын собирается странствовать по белому свету! Посмотрим, с чем-то воротится Ерема!

Ерема вышел из дому рано поутру и перед вечером пришел к густому лесу. Вдруг явился перед ним тот же самый маленький старичок, с седою головою, и длинною бородою. — Здорово, Ерема! сказал он: — куда ты идешь, куда путь держишь, добрый молодец? Волею, иль неволею, или своею охотою.

Ерема удивился, что старичок знает его и называет по имени; он отвечал: — я иду своею охотою, искать в свете счастия, и на это выпросил у отца те деньги, которые он отложил на мою долю, чтоб мне было чем начало положить моему исканью, и не с пустыми руками идти в далекие стороны.

—Счастлив ты, что со мною встретился! сказал старичок. Не возможно было лучше попасть! Отдай мне свои деньги, а я за них дам тебе золотого осла; да такого осла, что ни за какую цену не купишь, и какому на свете нет подобного! Стоить только сказать ему: осел,  стукни! то он всеми четырьмя ногами стукнет в землю, и из-под каждого копыта высыплется горсть золотых денег, словно из полного кошелька.

Это очень понравилось Ереме; он с радостью был согласен отдать все свои деньги за такого осла, который в один час может возвратить их еще с барышем!

Старичок повел его в лес но узенькой тропинке, и указал ему ту закутку, где стоял осел. Взошед в нее, Ерема удивился. Закутка была лучше всякой горницы; ясли из чистого серебра, стойло из червонного золота; а, вместо соломы, подстилка была шелковая. На этой подстилке лежал осел, ростом немножко поменьше обыкновенных ослов, и наружностью ни сколько не лучше их. В серебряных его яслях лежали сено и солома точно такие же, какими питаются все ему подобные, и он ел очень незатейливую пищу.

Старичок сказал: ну, Ерема, испытай осла; не обманул ли я тебя. Все дела надобно делать осторожно! — Осел, стукни! вскричал Ерема; и поднявшись с своей шелковой подстилки, осел стукнул; деньги золотые посыпались, как дождь из-под его копыт, и покатились но всей закутке! Крема быль в восторге; он поспешил отдать старичку свои деньги и повел домой любезного своего осла.

Но как на пути застигла его ночь, то он зашел в тоже самое селение и в ту же самую гостиницу, где ночевал брат его и где бессовестный хозяин украл у Луки столик-накройся. Когда хозяин предложил отвесть осла на конюшню, то Ерема сказал: — хозяин! сделай милость, вместо соломы, которую обыкновенно кладут на подстилку для всякой скотины, положи для моего осла мягкую перину, или пуховик! Завтра я за все заплачу вдесятеро! Я люблю осла моего, как душу! Такого осла во всем свете не сыщешь! Только, хозяин, не говори ему никак: осел, стукни! Из этого может выйти страшная беда. и я не берусь отвечать за то, что случится! — Никому бы и в голову но пришло говорить ослу: осел, стукни! такая поговорка вовсе неупотребительна при хождении за ослами; но Ерема сказал это нарочно, чтоб хозяину, сверх всякого чаяния, не вздумалось попросить его осла стукнуть, и чтобы он не мог видеть, что при стуканьи из-под копыт его сыплются деньги. Но вышло совсем напротив, как того и ожидать надлежало.

Ерема сам смотрел, как втащили в стойло пуховик и как на нем улегся его золотой осел; потом вошел в указанную ему горницу и заснул. Уверясь, что постоялец их спит, хозяин и жена его вошли в конюшню и сквозь щелочку смотрели в стойло, где лежал золотой осел. — Какая же может случиться беда, если он и стукнет? сказал хозяин жене — я буду стоять за досчатою дверью, а он стучи себе в стойле, сколько хочет! Оттуда он не достанет до меня!

— Да если б и достал, так беда не велика! отвечала жена: — вели ему стукнуть! Мне очень хочется посмотреть, что из этого будет! Ну, а если в самом деле будет беда? сказал хозяин. Жена бранила его и называла трусом; хозяину стало стыдно; приложив губы к щелочке двери, он крикнул: осел, стукни! и опрометью выскочил на двор.

Но жене было любопытно видеть, что будет; она не побежала за мужем вон из конюшни, но осталась, с фонарем, возле стойла; она видела, что после приказания стукнуть, осел встал, стукнул всеми четырьмя ногами в пуховик и что из-под копыт его посыпались золотые деньги. Тут и она выбежала к мужу в радостном восторге и манила его к себе. — Разве я не говорила тебе, сказала она шепотом, что никакой беды не будет! Поди-ка в конюшню, да загляни в стойло; так увидишь, что там лежит! Когда хозяин вошел в стойло к ослу и с радостным удивлением подобрал целые пригоршни золотых денег, то жена сказала ему: — видишь ли ты, дурачина! это не беда, а золото! Хорошо, если бы мы могли всякий день подбирать по стольку денег!

Хозяин в восторге радости сорвал с своей головы шляпу, а с жениной платок, бросал их к верху так, что они долетали до потолка; плясал в присядку, прыгал на одной ножке и кричал: — Ура! ура! Теперь-то мы разбогатеем. Я выстрою новую, славную гостиницу; уж не этой будет чета! Поедут ко мне нарочно, чтоб попировать в моей гостинице; а осла не выпущу вон из дома!

—           А как бы ты его не выпустил? спросила жена: — завтра же поутру прохожий спросит своего осла, что тогда делать? Надобно будет отдать его! И не рад, да готовь!

—           Как бы не так! Не видать ему этого осла, как ушей своих! вскричал хозяин: — не бойся! Я уж знаю, как с этим делом сладить! О! ты мой дорогой, мой золотой осельчик! Ненаглядное  мое сокровище! Нет, я с тобой не расстанусь! Знаешь ли что, жена? У нашего мельника Никиты, ни дать, ни взять, точно такой же паршивый, маленький ослишко. Он держит его малым детям для забавы; да намедни жаловался, что осел его очень упрям стал, как сынишка его сядет верхом, то осел примется лягать и собьет его долой; уж он хотел бы и с рук сбыть эту скотину, да нет на нее охотников. Я сбегаю к нему! Скажу, что у меня остановился проезжий, которому очень хочется иметь осла, и предложу ему такую дорогую цену, что он с радостью продаст его, да еще спасибо мне скажет. Пожалуй, дам ему пять, хоть десять из этих золотых монет! — Сказав это, он побежал на мельницу. Пришед туда, он скоро кончил торг свой с мельником и привел домой купленного осла. Вошед в стойло, он увидел, что жена его с фонарем в pyке подбирала рассыпанные между соломою золотые деньги; выпроводя мужа, она сказала сама себе: достанется ли нам осел, или нет, это еще дело неизвестное, а денежки-то все у нас останутся! надобно ими позапастись! — и заставила ослика стукать в землю до тех пор, пока, обессилев от усталости, он протянулся на пуховике своем. Она рачительно подобрала все золото, которое было рассыпано по всему стойлу, чтоб на другой день ничего не могли заметить и чтобы не возбудить какого подозрения в своем госте.

Когда же она увидала, что муж ее привел с собою маленького ослика, так похожего на золотого, что одного от другого невозможно было отличить, то пришла в совершенный восторг. Они связали золотого осла, и бережно спустили его в тот погреб, где зимою берегли картофель и репу, на место его положили на мягкий пуховик мельникова осла, и устроив все таким образом, пошли спать. Однако от радости и некоторого беспокойства, они долго не могли уснуть. Жена и во сне бредила золотим ослом и нисколько раз, сонная, принималась кричать: осел, стукни!

Бедный Ерема проснулся ранехонько; также и он не мог покойно уснуть и он восхищался своим золотым ослом; и помышляя, как все в деревне будут почитать его, с каким уважением отец, мать и братья будут смотреть на него, когда он приведет домой своего чудесного осла, он готов был прыгать от радости. Он спешил одеться; пошел к хозяину, щедро заплатил ему, как за свой ночлег, так и за пуховик, подостланный ослу; он расплачивался теми деньгами, которые выстукнул ему осел перед входом в деревню, и не жалел их, думая, что у него, когда только захочет, будет опять столько же; бедный и не подозревал, что это были его последние денежки! Наконец, вошед в конюшню, он взял осла, ни мало не замечая, что он подменен и пошел с ним домой.

Ерема возвратился в свою деревню еще засветло; однако скот пригнали уже с поля, и отец, накормя свою скотину, шел в избу, когда увидел идущего на двор Ерему, вместе с долгоухим ослом. Что это? спросил отец: — ты скорехонько возвратился, Ерема, да еще и с товарищем! Ну, что ж, брать, нашел ли счастие в свете

—           Нашел, нашел, батюшка! отвечал Ерема, поглаживая своего осла и любуясь им. Отцу стало досадно, что Ерема не хочет ничего рассказывать; он еще спросил у него: — по крайней мере, целы ли твои деньги? Надеюсь, что ты не все их отдал за эту дрянную скотину, и что ты не в осле полагаешь свое счастье?

—           А почему же бы и не так! возразил Ерема, привязывая осла в стойле. Не сердись, батюшка! я поступил умнее и осторожнее брата Луки; уж будешь мною доволен: эго я знаю! Теперь поди-ка, родимый, созови всю деревню, от мала до велика, и родных, и друзей, и соседей. Я хочу, чтоб все порадовались моему счастию! И когда все соберутся,  тогда я покажу, какие чудеса делает мой осел.

—           Можно вообразить, каш он делает чудеса! отвечал отец: — на что тебе собирать всю деревню! Или и тебе захотелось быть посмешищем всему миру, как брату твоему Луке. Он у всех прослыл хвастуном, и другого имени ему нет в деревне, как Лукашка-хвастун; а у нас в крестьянстве обычай такой, что раз прозвище наживешь, и детям оно достанется! Уж будут звать Лукашкиных детей Хвастуновыми! сердце мое это чует! А тебе чего захотелось?

—           Будь покоен, батюшка! сказал Ерема: — только послушайся меня! Сделай то, что я говорю тебе! Я уж знаю, что ты будешь доволен мною, что похвалишь меня, когда хорошенько распознаешь мою бесценную покупку. Жили мы в довольстве до сих пор, и слыли богатыми; но теперь только мы впрямь богаты стали, богаче самого господина! Ведь — не простого же осла я купил на все свои деньги! Это — золотой осел!

— Золотой осел! воскликнул отец с удивлением; но, при взгляде на Еремина осла, такое счастие казалось ему невозможным; он с недоверчивостью покачал головою и пошел сзывать родню, друзей, соседей и знакомых; повел их всех к себе и дорогою рассказывал, что сын его Ерема возвратился и привел с собою осла, которого он называет золотым ослом, который делает чудеса и от которого он так разбогатеет, что будет не только богаче прикащика, но далее богаче и самого господина.

Пришед домой со всеми своими зваными гостями, старик заметил, что осла уж не было на дворе. Гости вошли в горницу и увидели, что Ерема ввел осла своего в горницу прежде их и зажег две свечи, потому что уже совсем смерклось и Ерема боялся оставаться на дворе, чтобы не растерять своих денег, когда они посыплются из-под копыт драгоценного ослика; в горнице же их ловчее было подобрать.

Когда все гости собрались, Ерема, выступя с превеликою важностью, расставил все собрание около своего осла. — Теперь посмотрите, что будет, сказал он, — и оборотясь к ослу, крикнул громким голосом: — осел, стукни! Но осел, вместо того, чтобы стукнуть, как оглушенный его криком, хлопнул сперва одним ухом, потом и другим. Ерема повторил: осел, стукни! Не тут-то было! Осел стоял смирнехонько, только что похлопывал своими длинными ушами. Гости поглядывали друг на друга, улыбаясь; отец ворчал, а Ереме страшно стало. Он боялся сделаться посмешищем целой деревни, подобно брату своему Луке. Ерема изо всей силы ударил осла кулаком по спине, закричав: осел, стукни! — Это было очень понятно для долгоухого; он стукнул, но не так, как хотелось Ереме! Он лягнул задними ногами, ударил Ерему и закричал во все свое ослиное горло: ига! ига! ига!

Ерема, получа сильный удар, отлетел на несколько шагов от осла и повалился на пол. Все присутствующие громко хохотали; а Ерема плакал, не от боли, а от стыда и горя. Родные, приятели, соседи, знакомые, поблагодаря Ерему за угощение, разошлись по домам. С тех пор Ерема во всем селении прослыл: Еремою-долгоухим ослом. А как такой титул был слишком длинен, то его сократили просто в долгоухого. Например: кто идет? — Долгоухий! — Кто сказал? — Долгоухий! — И так далее. Все знали уже, что дело идет о Ереме, хотя уши его были вовсе не длинней обыкновенных ушей; но всякий в воображении своем прикладывал к Ереминым ушам еще и ослиные. Когда он шел по улице, то ребятишки толпою (Издали за ним в следом, крича: осел, стукни! ига! ига! ига! — И чем больше он сердился, тем больше его дразнили.

Ереме стало жить несносно, и он опять пустился в путь с ослом своим, желая отыскать маленького, седого старичка, чтобы возвратить ему осла и взять назад свои деньги. Но он не нашел ни старичка, ни дома его, ни закутки, и должен был возвратиться домой. Там жил он у отца своего уж не как сын, а как батрак.

Вот настала очередь и меньшего сына, которого звали Иваном. И тому захотелось поискать счастие в свете. Может статься, думал он, мне будет лучшая удача, нежели братьям моим! — И он пошел к отцу просить последних денег, отложенных на его долю родителем. Но отцу не хотелось ни отпускать его, ни отдавать ему деньги. — Иванушка! сказал он: — ты с малолетства был и умнее и покорнее братьев своих! Послушайся меня, старика, и теперь! Не ходи на чужую сторону! Что проку болтаться по белому свету и добывать счастия, не весть какого, когда и дома, по милости Божией, жизнь тебе не плохая! А как, на место счастия, ты добудешь себе покор? Не осрамись и ты, как братья твои! Не клади позора на доброе имя мое и на седую мою голову, чтобы мне на старости лет не сделаться посмешищем миру, и чтобы добрые люди по указывали пальцем на детей моих!

— Нет, родимый, отпусти меня! говорил Иван. Я и тем доволен буду, если обманут и меня, как братьев моих! Батюшка родимый, я этого дольше снести не могу, что я, младший всех, один живу, как сын, в доме родительском, а старшие мои братья, не как дети твои, а как батраки работают на тебя! Как-будто они чужие тe6е! Мне и жалко и стыдно смотреть на них. — Отдай мне долю мою денег: если я также, как они, промотаю их, тогда поравняюсь с братьями; тогда ты, батюшка, или всех нас троих примешь, как сыновей своих, или всех троих будешь считать работниками. По крайней мере я не буду ни лучше, ни хуже братьев моих!

Такая речь понравилась отцу; он обнял Ивана и сказал ему: — ты правь, сын мой! возьми свою долю денег и ты, и ступай с Богом искать в свете своего счастия! — Потом, когда вся семья сошлась провожать Ивана, старик отпер сундук, достал, из него деньги, отложенные на долю меньшего сына, и сказал: — дети! это последние мои деньги; я наживал их для вас, честно, трудясь в поте лица моего! Теперь я уже устарел, трудиться для вас, по прежнему, не могу; а вы все уж в совершенном возрасте; наживайте себе богатство сами, если на то есть воля Господня, чтоб вы были богаты. Иванушка! вот твои деньги! Возьми их вместе с моим родительским благословением! — Он благословил Ивана и отпустил его на все четыре стороны.

Когда по деревне разнесся слух, что и последний Трифонов сын пошел странствовать но белу свету и искать своего счастия, то все крестьяне, собравшись, говорили: видно, старик уж из лет выжил, рехнулся в уме! Неслыханное дело, чтоб так потворствовать детям! Позволять им исполнять все прихоти и на старости лет разоряться для них!

Иванушка, между тем, шел путем дорогою и напал он, сам того не зная, на следы братьев своих. Под вечер пришел он к густому непроходимому лесу. Вошед в самую чащу, он увидал перед собою маленького, седого старичка, с длинною бородою, который сказал ему: — здорово, Иван Трифонович! Куда ты идешь, добрый молодец, куда тебя Бог несет? Волею, иль неволею, или своею охотою?

Иванушка отвечал;  — и волею, и неволею, а пуще своею охотою! Но, скажи мне, дедушка, почему ты меня знаешь, по имени называешь и по отчеству величаешь? — Как же мне не знать тебя! отвечал старик: — я ждал тебя, Иванушка, и все про тебя знаю! Мне известно, что ты выпросил у отца те деньги, которые он приготовил на твою долю и что с ними ты идешь искать в свете твоего счастия, также, как то затевали и братья твои. Им счастье и попадалось, да они не умели беречь его! Глупому сыну не в помощь богатство! Не сердись за это слово; я сказал правду! Знаю, что ты любишь братьев своих и не очень дорожишь деньгами; знаю, что, промотав свое имение ты не только не станешь жалеть о нем, но еще будешь радоваться, что поровнялся с братьями и что отец будет содержать тебя наравне с ними. Все это очень похвально; однако не трать без толку того, что нажито родителем трудами честными, и что дано тебе с благословением! Послушай моего совета: у меня уж нет драгоценности, подобной тем, который отдал братьям твоим; но если ты отдашь мне свои деньги, то за них я дам тебе такую вещь, которая хотя сначала и покажется тебе маловажною, но может оказать величайшие услуги!

—           Что ж бы это такое было, дедушка? спросил Иван: — скажи только! Может статься, я и соглашусь отдать тебе все мои деньги за эту вещь!

—           Ну, а я за них дам тебе кнутик в мешочке, отвечал старик: — носи его в кармане. Тебе стоить только сказать: кнутик, вон из мешочка! Тотчас кнутик выпрыгнет из кармана и примется сам собою наказывать всех зломыслящих против тебя людей; тебе и называть их не нужно будет; он сам их отыщет, и до тех нор не перестанет бить, пока ты не скажешь ему: кнутик, в мешочек!

Хотя Иванушка и не был забияка, но это понравилось ему; он подумал: этим кнутиком мне можно будет защищать от обид бедных моих братьев, которым от насмешек никуда показаться нельзя! — И отдал старичку свои деньги, за которые получил от него кнутик. Иванушка, бережно, положил свой кнутик в карман и, распрощавшись с маленькими седым старичком, пошел домой. Провожая ею, старичок говорил:— послушай, Иван, становится поздно, ты зайди переночевать в первую деревню, какая будет у тебя на пути, там найдешь хороший ночлег; там есть славная гостиница, ступай прямо туда, и спрашивай, какого только хочешь кушанья и напитков. О расплате не заботься; коли будешь умен, да догадлив, то деньги найдутся! — И когда Иван, поклонясь старичку, ушел, то он еще-таки прокричал ему в след: — смотри-ж, Иван, не забудь, что я тебе приказывал! Иди переночевать в лучшую гостиницу! Ее всякий тебе укажет.

Иван послушался; пришед в деревню, пошел ночевать в гостиницу, но думал про себя: что бы это значило? От чего старичок настаивал, чтоб я непременно ночевал здесь! Тут что нибудь да кроется! Смотря на великолепное убранство гостиницы, он подумал: уж не здесь ли остался Еремин золотой осел? Хотя у него в кармане не было ни копейки, однако, помня старичковы слова, он спросил себе ужинать и ему подали прекрасного кушанья на серебряном блюде. И это в деревне! подумал Иван: верно, брат Лука оставить здесь свой столико-накройся! Не даром старичок посылал меня в эту гостиницу. Здесь нашел я тех бездельников, которые ограбили братьев моих! Но как бы открыть их плутовство?.. Авось они сами попадутся.

—           И прощаясь с хозяином и хозяйкою, он сказал: — хозяин! я сплю очень крепко; ничего не слышу, что вокруг меня делается! Пожалуйста, не прикажи никому входить в ту комнату, где я буду ночевать; а если кто и взойдет ко мне, то чтоб никак не говорил: кнутик, вон из мешочка! Не то беда будет? После этого, поклонясь хозяину и хозяйке, он пошел к ce6е в комнату и лег спать.

Проводя его, хозяйка сказала мужу: — замечаешь ли ты?.. С нами случается еще какая-то диковинка? Нам, видно, опять будет, чем поживиться! Прохожий не даром говорил нам о своем кнутике!

—           Как не заметить! я очень это заметил! отвечал хозяин: мне хотелось бы попробовать, что будет? Обыкновенный кнутик ничего не разумеет; видно, тут что нибудь да не просто! Однако это мне кажется что-то подозрительно! И впрямь не было бы какой беды!

—           Подозрительно! прервала хозяйка:— ах, ты трус всесветный! Ну, чего тут бояться? какой быть беде? Осел-стукни тебе также казался подозрительным! Ты также боялся беды; а что вышло? Кто знает? Может статься, кнутик еще лучше столика, и лучше даже осла! Может статься, он возвращает и здоровье, и молодость, как те яблоки, о которых нам рассказывают в сказках! Нам только того и недостает!

—           Быть может, что ты и права! отвечал хозяин. Попробуем! Попытка не шутка, спрос не беда! — Сказав это, они прокрались в ту комнату, где ночевал Иван; найдя его спящим крепким сном, они подошли ближе и крикнули: кнутик, вон из мешочка! — Вдруг выпрыгнул кнутик из Иванова кармана и принялся хлопать беспощадно по спинам то хозяина, то хозяйку; они так громко кричали, что наконец разбудили Ивана.

Иван сердечно обрадовался, увидя, что хозяин и хозяйка сами обнаружили свое плутовство и сами же и наказывали себя за него. Он еще раз закричал: кнутик, вон из мешочка! И при звуке хозяйского голоса кнутик удвоил силы и проворство и с каким-то остервенением бил хозяина и хозяйку, которые с ужасным криком бегали по всему дому. Но кнутик не отставал; он всюду гонялся за ними, не переставая их бить изо всей силы. Набегавшись везде, они возвратились к Ивану, и с горькими слезами, и жалостным воплем, просили его унять, свой кнутик.

— А, вам захотелось обокрасть меня также, как вы ограбили моих братьев! сказал Иван. Кнутик не уймется, пока вы не поклянетесь, что возвратите мне и столика-накройся, и золотого осла! — Клянемся нашей жизнию, что отдадим тебе все! кричали они в один голос: — и сверх того, бери у нас все, что тебе угодно, только избавь от кнутика!

— Хорошо! сказал Иван: — смотрите же, сдержите слово! А не то кнутик опять примется за свое дело! Теперь пока полно, будет с вас! Кнутик, в мешок! прибавил он. — И кнутик немедленно свернулся, полетел прочь, и улегся в Ивановом кармане.

Иван не мог удержаться от смеха, провожая хозяина и хозяйку, а они со слезами пошли спать; но никак не могли уснуть! Теперь уж не от радости, как было прежде, когда они украли столик и осла; а от горя, что должны были расстаться с ними, и что причиною этого несчастия было собственное любопытство и алчность к богатству.

На другой день, рано поутру, Иван пошел к хозяину и требовал от него столика и золотого осла. Но хозяин и хозяйка принялись спорить и не хотели отдать их. — Видно, сказал Иван, мне придется опять выслать на вас мой кнутик.

— Нет, нет, нет! отец ты наш родной! помилуй! вскричали в один голос муж и жена: — возьми все, что мы имеем, только не высылай на нас своего кнутика! Он, окаянный, измучил нас! — Сказав это, они уже беспрекословно принесли столик и вывели из конюшни осла. Но Иван был осторожный малый; имея дело с людьми бесчестными, он боялся быть обманутым, и потому захотел все испытать. Сперва он сказал: столик-накройся! — В одну минуту столик накрылся чистою скатертью, на нем явились различный кушанья и напитки. Иван сел к столу, приглашая хозяина и хозяйку покушать вместе с ним; но им, от горя и стыда, кусок в горло не шел. Позавтракав исправно, он также захотел испытать и осла, и оборотись к нему сказал: осел-стукни! Осел стукнул и золотые деньги, из-под копыт его, посыпались по двору.— Возьмите эти деньги себе за ночлег мой! — сказал Иван хозяину и хозяйке. Потом, взвалив столик на спину золотого осла, он погнал его перед собою. Хозяин и хозяйка печально смотрели ему в след.

К вечеру Иван возвратился в свою деревню. Отец стоял у ворот и увидел издали молодого парня, гонящего перед собою навьюченного осла. Когда Иван подошел ближе, старик подумал: как этот малый похож па моего Иванушку! — Иван подошел к воротам, и Трифон узнал своего сына. Теперь не нужно было сзывать родню, друзей, соседей и знакомых. Вся деревня, от мала до велика, бежали за Иваном, ожидая увидеть в Трифоновом доме опять какую нибудь глупость. Все говорили: Иванушка Трифонов воротился! Нам опять будет над чем посмеяться! Все бежали за ним и ухали ему в след.

Иван терпеливо переносил насмешки, которые сыпались на него со всех сторон. Он молча шел по улице. Остановясь у ворот отцовского дома, он снял столик с осла, позвал отца мать и братьев и низко им поклонился. Вся семья сошлась, но смотрела на Ивана со страхом; все боялись, чтоб и с ним не случилось такой же беды, как с его старшими братьями. Увидя всех своих возле себя. Иван сказал: столик, накройся! Столик раздвинулся и накрылся на столько приборов, сколько было особ в их семействе; на нем явились самые дорогие явства и напитки. Потом Иван сказал: осел, стукни! Осел стукнул, и золотые деньги полетай из-под копыт его во все стороны. Многие из ребятишек, провожавших Ивана с насмешками до самого дома, бросились подбирать блестящие золотые монеты. — Но Иван сказал еще: кнутик, вон из мешочка! — Кнутик, выпрыгнув из Иванова кармана, отыскал в толпе народа всех тех, которые насмехались над его хозяином, и принялся их наказывать. Они побежали прочь, а кнутик летел за ними по деревне и не переставал их сечь. Cделaлcя превеликий шум; иные смеялись, иные кричали, иные плакали, а у многих были рубцы на спинах. Наконец Иван сказал: кнутик, в мешочек!  и все успокоилось.

Когда любопытные разошлись, Иван отдал брату своему Луке столик, а Ереме золотого осла. Это принадлежит вам! говорил он: — я не хочу отнимать у вас вашей собственности. — Братья бросились обнимать его, благодарили от всего сердца, и каждый взял себе дар свой. Потом столик-накройся изготовил для всех славный ужин, и они весело легли спать.

Братья жили всегда вместе, нераздельно и в совершенном согласии. Золотой осел доставил им богатство несметное, которое им в прок шло, потому что они употребляли его на добрые дела, и ни один бедный не отходил от ворот их без подаяния. Луку перестали звать хвастуном, а Ерему долгоухим ослом; всех трех братьев не иначе называли, как по имени и отчеству; но больше всех почитали Ивана Трифоновича. Завидя его издали, всякий снимал шапку, и родители, указывая на него детям, говорили: он возвратил старшему брату столик-накройся, а среднему золотого-осла; себе же добыл кнутик в мешочке. Смотрите! будьте добрыми детьми! Не то, он скажет: кнутик, вон из мешочка! И беда вам будет!

И столик-накройся изломался, и золотой осел околел, и кнутик в мешочке истрепался, и Иван с братьями давно были зарыты в сырой земле, покоясь в могилах своих; а предание о кнутике все еще пугало детей; и долго, долго в той деревне не было злых ребятишек.

Теперь повесть о кнутике в мешочке почти совсем забыта; вот почему на свете так мною упрямых, сердитых, непослушных ребятишек. Но берегитесь, шалуны! Не затрогивайте прохожих и проезжих, не насмехайтесь над ними! Глупости никогда даром не проходят! Почему вы знаете: может статься, еще в наши времена вам попадется какой нибудь Иван, с кнутиком, если не в мешочке, так за поясом, или в руках.