Лучи и тени. Сорок пять сонетов.

Лучи и тени.

Сорок пять сонетов.

 

 

 

Оглавление

 

 

1. из Аквиллы
2. Из Данта
3. Из Петрарки
4. Из Тасса
5. Отшельница
6. После свидания
7. Ключ в пустыне
8. Прозорливость няни
9. В дороге
10. Порубка рощи

12.

13. Беседка
14. Осень в деревне
15. Молитва
16. Любовь
17. Зимние сумерки в степи
18. Изменница
19. Весна
20. Тайная казнь
21. Давно умершей сестре
22. Сон во ржи
23. Херувимская
24. Голоса
25. В роще, летом
26. Наоборот
27. Заросший пруд
28. Первый снег
29. Дуб и река
30. Ангел-хранитель
31. Вдохновение
32. Ночь перед поездкой на выставку живописи
33. Нужда
34. Лес
35. Бог с тобой
36. Камин
37. К музе
38. Вечные друзья
39. Слезы вместо ответа
40. Места юности

41.

42. Заря
43. В храме
44. Проселок
45. После заточения

 

 

 

 

 

 

 

Из Аквиллы.

 

С теченьем дней и лет оратый терпеливой

Впрягает в тяжкий плуг свирепого быка;

Стеченьем дней и лет твой сокол, торопливо,

То в пропасть, то к звездам, летит — под звук свистка;

С теченьем дней и лет медведь вольнолюбивой

И пляшет, и ревет— по прихоти снурка;

С теченьем дней и лет струя воды сонливой

Сверлит, как глину, пласт кремня и плитняка;

С теченьем дней и лет дуб гнется; трещин зевы,

С теченьем дней и лет, утес, скалу браздят.

С теченьем дней и лет—лишь сердца гордой девы

Моления мои к любви не преклонят……..

Зверь, сокол, дуб, скала! Ничто пред нею все вы:

Она — упорней вас и холодней стократ.

 

 

1858 г.

 

 

Из Данта.

 

 

Когда ночная мгла туманными крылами

Объемлет грудь земли и гасит ясный день,

И померкает он, и прячется, как тень,

В эфире, в тьме лесов, под синими водами, —

Да, с телом за одно, бездействия волнами,

Сон увлечет и ум в свою немую сень

И даст покой всему, пока и ночь и лень

Пройдут под новым днем и новыми трудами;—

Тогда лишь мой покой—далек. Мне ночь — темница,

Не ночь. Тревожный вздох теснит и давит грудь

И будит сердце он, и просит дум и зренья.

И,— бедный,— как сетьми опутанная птица,

Чем больше я стремлюсь найти к покою путь,

Тем больше спутан я и полон заблужденья.

 

 

Из Петрарки.

 

 

В каких краях небес, в которой их святыне

Чудесный образец ее лица таился,

Лица, где всей земле творящий дух явился

С таким избытком сил, в такой их благостыне?

В водах— какой из нимф, в лесах— какой богини,

От золота кудрей, — весь стан так золотился?

В какой другой душе всех совершенств так слился

Чистейший блеск, хоть мне все это — гибель ныне?

Сиянье красоты напрасно удивляет

Того, кто не видал, что за сиянье льется

Из этих чудных … глаз, чуть день в них заиграет.

Как в душу от любви то жизнь, то смерть несется,

Не знает, кто не знал, как сладостно вздыхает

И говорит она и сладостно смеется.

 

 

1858 г.

 

 

Из Тасса.

 

 

Розой пурпурной казалася ты в миг прелестной

Прелести детской, той розой, которая лона

Не развернула еще под нежарким огнем небосклона,

Но затаилась стыдливо и девственно в зелени тесной.

Нет! ты казалась в ту пору зарею небесной,—

С вещью земной не сравнима ты,– светом в час оной,

Что, перед утром, румянит прозрачным огнем лес зеленой,

Реки и рощи, и селы, и все, все лицо поднебесной.

Ныне-ж, не в детстве, огнем красоты уж созрелой,

Вся так роскошно, так ярко ты блещешь, что взору

Больно от блеска, хоть он все стыдливо, все девственно рдеет.

Так блещет роза пышней, вся раскинувшись в целой

Клуб ароматный; так солнце в полдневную пору

Ярче безмерно, чем в утро, роскошным огнем пламенеет.

 

 

1858 г.

 

 

Отшельница.

 

 

В одежде чистых дев, служащих алтарям,

Прекрасна, как заря, как утро молодая,

Входила в храм она по поздним вечерам

И, к помосту припав, молилася рыдая.

Таинственных молитв таинственным словам

В мерцании лампад внимали: Пресвятая

Да Сын Пречистой, врач всем плачущим сердцам,

Да сводов темный ряд, да ночь, как гроб немая…. ..

И тайной было всем, зачем она от мира,

От жизни, от людей так рано отошла:

Смутил ли душу блеск житейского кумира,

В величии-ль молитв блаженство обрела

И пред лицом святынь, святые-ль слезы мира,

Иль ранних сердца бурь с раскаяньем лила?…..

 

 

1857

 

 

После свидания.

 

Смерклось. В бор, синевший недалече,

Я уж въехал. Вьюга завывает.

Верх шумит, а пóнизу, как свечи,

Волчьих глаз с полдюжины сверкает.

Мой ямщик злой ожидает встречи

И коней нещадно погоняет; —

А с высот, на дымные их плечи,

Клохчет ворон….. Зло и он вещает.

И, как плач, визжит промерзший полоз….

Страшный час. Под ним, в иную пору,

Поневоле встал бы дыбом волос.

Но теперь— лишь милый образ взору

Все блестит; сквозь выюгу-ж, вдоль по бору

И с высот— все льется милый голос……..

 

 

1857 г.

 

 

Ключ в пустыне.

 

 

Стремительно я шел среди глухой пустыни.

Раскалена, как печь, она палила жаром.

За то прозрачный ключ, дар Божьей благостыни,

Журчал передо мной, дыша прохладным паром.

Но я от светлых струй, с презрением гордыни,

Безумец, прочь отшел. Спешил я к дивным чарам

Чертогов и садов, вдали, как на картине,

Сверкавших…… Но спешил и утомился-даром.

Те чары — был обман. А ключ прохладный скрылся

От взоров далеко. И, с плачем, жажды полный,

Безумца да простит, я Господу взмолился.

И Он меня простил. Ключа и блеск и волны

Увидел взор опять. Припал я к ним устами

И жажду утолил прохладными струями.

 

 

1857 г.

 

 

Прозорливость няни.

 

 

Когда, еще дитя, на пламень звезд, на тучку

Под пурпурной зарей, на яркий бег ручья,

Иль на кудрявую старушки-няни внучку,

Все игры позабыв, заглядывался я; —

Старушка, спицы, шерсть, чулок сложивши в кучку,

Качала головой. «Ох ты, звезда моя!»

Шептала мне она. «Добра не много-ж в ручку

Захватит, как взростет, головушка твоя.»

Не видела «пути» в заглядываньи этом

Нехитрая душа. И что ж? Восторгом грудь

Трепещет, и теперь пред всем Господним светом,

Готов в ней и теперь огонь любви сверкнуть

Пред блеском красоты, жечь сердце не по летам, —

Но права няня. Где ж, какой же в этом «путь?»

 

 

1858 г.

 

 

В дороге.

 

 

Погоняй! По колеям, по глади,

Погоняй! Во весь опор скачи!

От того, что мчится тут же, сзади,

О, скорей, скорей меня умчи!

Ложь в устах, ложь и обман во взгляде,

Всех надежд померкшие лучи,

Мой кумир, но в площадном наряде—

Вот что сзади…. Сердце, помолчи!

Тройка вскачь, во весь опор несется.

Я лечу, как молния летит.

Чтó ни миг, все дальше остается

Эта ложь…. Но что ж меня умчит

От моих слез, жгучих язв, стенаний,

От твоих, о память, содроганий?

 

 

1858 г.

 

 

 

Порубка рощи.

 

I.

Десятки, сотню лет, под шум и говор плеска

Прозрачных волн пруда, она росла, качая

Заповедных вершин всей густотой и треска

От взмахов топора ни веткой не внимая.

В таинственную глушь, от зноя и от блеска,

Еще ребенком я скрывался. Небо мая

В ней меркло. Ткань ветвей под ним, как занавеска,

Качалась, детский взор и теша и лаская….

Поздней, уж не дитя, в душе с блестящим взором

Богини пылких дум, я в туже глушь скрывался.

Еще поздней, немым, но страстным разговором

С богиней рифм и строф – я в ней же наслаждался.

И с сотнями берез заповедных, годами

Счастливой той поры, сжился я, как с друзьями.

 

II.

И ведомо лишь мне, с каким я нетерпеньем

В заповедную глушь спешил, чуть край родимой

Был снова под стопой, с каким успокоеньем

Все, что я нес в груди, шло в этот мрак любимой.

Развесистых вершин качанием и пеньем

Вмиг врачевалось все, чем ни была томима

Уж зрелая душа. Роскошным сновиденьем

Здесь юность перед ней вновь проносилась мимо.

Мир, ясность той поры, здесь навевал мне каждый

Древесный ствол. И грудь — свободней, легче билась.

И милой рощи мглу вздыхал я с страстной жаждой

И чтоб десятки лет вся, вся она хранилась

От грозных топоров, в те дни, и не однажды,

И сотнями молитв, моя душа молилась.

 

III.

Но дни те— уж прошли. Богатые палаты

За рощею тогда стояли. Сторожили

Они в ней каждый лист. Но время, лом, лопаты

Давно уж тех палат и основанья срыли.

Деревьев вековых наследник небогатый,

Я продал их на сруб. И, вот, распределили

Их все, те— на дома, те— на простые хаты

И сотни топоров под корни им вонзили.

Болезненно трещат гиганты вековые

И гнутся у корней, и падают со стоном.

И весело шумят барышники лесные.

А я…. я молча сел на хворосте зеленом—

И грустно мне. Точь-в-точь передо мною губят

Не лес, — моих друзей и головы им рубят….

 

 

1858 г.

 

 

Беседка.

 

 

Вот сад, дорожка в глушь; а вот, вот и беседка,

И густо и темнó обвитая ветвями.

В ней, в ней она, моя прелестная соседка,

Созналась мне в любви, залившись вся слезами.

В ней, в ней потом она, и уж без слез, нередко,

Склонялась мне на грудь с волшебными речами

Своих волшебных ласк. А свод ветвей, как сетка,

Непроницаемо накинут был над нами….

О! чародейна ты, воспоминаний сила.

Она, тех чудных дней живая чародейка,

Всему, что было здесь, давно уж изменила; —

Но эта в этот вход дорожки желтой змейка,

И этот дуб внутри, и вкруг его скамейка —

Все это мило мне и вечно будет мило.

 

 

1858 г.

 

 

Осень в деревне.

 

 

Серый день блестит темнó и кисло.

Пятна луж пестрят весь грязный двор.

Мокрый бык глядит на них без смысла.

Цепь ворон покрыла весь забор.

У колодца чье-то коромысло

Позабыто и, уж с давних пор,

На бадье приподнятой повисло….

Вот и все, что видит праздный взор.

Да не больше пищи и для слуха.

Развлекла его бедняжка-муха

Смертной песней в лапах паука

Но и сердце тянет песню ту же:

И его облапила не хуже,

Чем паук, смертельная тоска….

 

 

1858 г.

 

 

Молитва.

 

 

Нет! Никогда, нигде, с тех пор, как есть моленья,

Ничьи уста такой молитвы не шептали,

Какую я шепчу. Но только ей– едва ли

С разгневанных небес снесется исполненье.

Шепчу я: «О, Творец!  Тó, что безумств волненья,

Из благ моей души, без страха, без печали,

Втоптали в прах да в грязь, на ветер разметали,—

О! возврати ей то. Создай ей обновленье! …

Так грустно этих благ растраченный избыток

В сердечной глубине пусть сизнова забьется;

Пусть в грудь прольется вновь божественный напиток,

И пусть душа хоть раз им сладостно упьется.

Не то…… Не то, порви весь жизненный мой свиток,

Да, с именем моим — и жизнь моя порвется.»

 

 

1858 г.

 

 

Любовь.

 

 

И мучась, и любя, под трепет и под слезы,

Прекрасное лицо прекрасными руками

Закрывши, вплоть до плеч бледнее белой розы,

Она шептала: «Прочь! прочь!…. Бездна между нами.»

Но к пальцам милых рук, под просьбы, под угрозы,

Я пламенно припал горячими устами

И трепетавший стан, как хмель лозу березы,

Вдруг обнял….. Этот миг–стал нашими судьбами.

Из-под прекрасных рук сверкнул мне прямо в очи

Печально-нежный взгляд. Щека к щеке склонилась.

И для угроз, для просьб ей – уж не стало мочи;

Чудесное лицо открылось, озарилось …

Забвением всего, и звук лобзаний страстно

Полился с милым уст, сквозь слез, но уж безгласно.

 

 

1858 г.

 

 

Зимние сумерки в степи.

 

 

Подо мной– и сумрачно и бело.

Надо мной– и бело и темнó.

И нигде- ни точки, ни предела.

Различить верх с низом мудрено.

Тройка, точно в небо залетела,

Иль летит, сквозь белый пар, давно

В пропасть, вниз, чтоб стать на землю смело,

Да никак не налетит на дно . . . .

Белой мглы объятый океаном,

Я тону в громадности его

И точь-в-точь, от малого всего,

По гигантским безднам и туманам,

Мчусь к страстям и людям-великанам

И стыжусь пигмейства моего.

 

 

1858 г.

 

 

Изменница.

 

 

Мученьем встретил я коварную измену.

Я плакал, как дитя, над бедным прахом счастья.

О! Я боготворил изменницу . . . Но цену

Знать надо и себе,— сказал я. Прочь, пристрастья!

Забвенье ей по гроб забвению в обмену!

Боготворил я —ложь. . . . . Раздумье, вздох участья ,

Я даже и для вас перед неверной стену

Воздвиг. Но, над собой —иль пережил уж власть я?

Страданий, муки, слез я вынес все мытарства.

И чтó  ж?. . . . При встрече с ней— стена моя упала

И муки все мои, и все ее коварство

Забыл я, чуть она стыдливо запылала

Возвратом прежних чувств, а чуть к устам припала,

Огонь коварных уст– пил, как больной лекарство.

 

 

1858 г.

 

 

Весна.

 

 

Весна, опять весна! По роще, по долинам,

Веселые ручьи вновь скачут и звенят.

По вербам- серебро, пух красный- по осинам,

Разливы– по логам и блещут, и горят.

Весь день кричит петух и хохлится павлином.

Плывет по небесам прозрачных тучек ряд….

Шум, блеск, как на пиру. Конец и всем кручинам!

Свободней дышит грудь. Светлее смотрит взгляд.

Но чтò тут значит взгляд, чтó значит грудь! Всецельно

Обновлено все, все. Вот нежный изумруд

Малюток первых трав…. Я полон колыбельной,

Небесный доброты. В разгар таких минут,

Клянусь я, стукни в дверь хоть враг мой, враг смертельный, —

Готовы и ему и ласка, и приют.

 

 

1858 г.

 

 

Тайная казнь.

 

 

Вот, как злодей на казнь, как осужденный к плахе,

Я мрачно подошел к пучине прошлых лет.

Да! казнь они мне, казнь. И обомлел я в страхе.

На милость, на побег-и зги. надежды нет.

Не бос я, не стою в преступничьей рубахе.

Но грозно стерегут мой взор, мой каждый след,

Десятки палачей и топоров в размахе—

И тщетно я даю исправиться обет.

Казнит меня все, все: дни сил, и дни безсилья,

Казнит и то, чем жил, и то, чем я не жил,

Казнит и то, куда я еле двинул крылья,

Казнит и то, к чему во всю их мочь спешил.

И– тайна эта казнь. Мой вопль под топорами—

Вотще и он: кругом– ни взора со слезами….

 

 

1858 г.

 

 

Давно умершей сестре.

 

 

Утром ли, в полдень ли, в ночь ли глухую,

Молча стою над могилой твоею, —

Другом и нежной сестрою моею

Вижу опять я тебя, как живую.

Вижу улыбку твою молодую,

Блеск, пламень мысли, сверкавшей под нею

И всей душою, и мыслию всею,

С страстной любовью, тебя вновь целую,

С чистой любовью, с любовию брата….

Чуть же обмана замечу все ложность,—

Снова я вижу, какая ничтожность,

Перед любовию этой, так свято,

Так неизменно живущей со мною,

Все, чтó зовем мы любовью иною!

 

 

1858 г.

 

 

Сон во ржи.

 

 

Какой снотворный жар! Я лег, томим дремотой,

В средину спелой ржи. Колосья поглотили

Меня, как лоно вод и, знойной позолотой

Их знойно-зыбких волн, в сон — мигом погрузили.

И спал я,– нет!– тонул, как неживое что-то,

В пучине золотой, в мгле золотистой пыли.

И тысячи лучей, и искры их без счета —

Чудесный сон душе в тот чудный миг явили.

Мой полог золотой покрыт был васильками,

Как крупной бирюзой. И снилось думе сонной,

Что я уснул и сплю под светлыми кудрями

Каких-то райских жен и вижу, упоенный,

Как херувимов рой, сквозь шелк их, благосклонно,

Взирает на меня сапфирными очами….

 

 

1858 г.

 

 

Херувимская.

 

 

Средь толпы, под сладостное пенье,

Я молюсь, колена преклоня.

Льются в душу –  трепет, умиленье

И лучи нездешнего огня.

Хор поет: «мы здесь изображенье

Херувимов; Господа хваля,

О земном отложим попеченье.»

И толпы, себя– не вижу я.

Гнев, любовь, печаль, желанья,– где вы?

Точно сон, под райские напевы,

Гаснет ваш пустой и чадный пыл.

Я молюсь– и сам весь приближаюсь

К херувимам, с хором их сливаюсь:

Все земное- прочь я отложил.

 

 

1858 г.

 

 

Голоса.

 

 

Над рекой, обставленной лесами,

Я сижу. Я тешусь перелива

Звучных волн и тростника, и жнива,

Птиц и всех деревьев голосами.

Да. Звучит,– поет,– красноречиво

Говорит все это,– чудесами

Звуков полно…. Я же горделиво

Сжал уста,– нет!– сжались гордо сами.

Горд я тем, что голос человека,

Мощный звук разумного глагола,

Голосов всех этих миллионы

Заглушит, что увенчал от века

Он их все, и вплоть до звезд от дола,

Как алмаз все здание короны.

 

 

1858 г.

 

 

В роще, летом.

 

 

Вот она, трепещущая груда

В ярком небе тóнущих ветвей.

Ароматов, блеска, изумруда

Больше здесь, чем в воздухе лучей.

Свет и радость льются в грудь отвсюда

И до дна, до слез пылают в ней

И трепещет грудь, как это чудо

Изумрудных, трепетных огней.

Я присел на пень, как опьянённый.

Светлый воздух, зноем пропоённый,

Лег, как ласка милой, на плечах……

О, Творец! Уж если здесь такая

Нега есть,– чтò ж там нас ждет, сияя

В благодатных этих небесах?

 

 

1858 г.

 

 

Наоборот.

 

 

«Я прокляну тебя»– она мне говорила,

«Навеки прокляну, чуть долгу изменю я.

Безмерно я тебя, безумно полюбила.

Но позабыть мой дом….» И, строго негодуя:

«Да , прокляну, навек!» мне сотни раз твердила.

И много, много дней, мучительно тоскуя,

Вотще я умолял…… Вдруг, все меж нас решило

Мгновение одно, мгновенье поцелуя.

Под ним, как слабый лист под молнийным пожаром,

Вся вспыхнула она пожаром увлеченья

И долг был позабыт. Но где-ж навек проклятья?

Бедняжка! Сотни-ж раз,– склонясь в мои объятия,—

Слова любви навек, навек благословенья

Она шептала мне с глубоким, с страстным жаром.

 

 

1858 г.

 

 

Заросший пруд.

 

 

Ряды веселых хат, две рощи, дом с садами,

Его, в былые дни, отвсюду окружали.

Горел под солнцем он, как зеркало из стали.

Теперь он окружен пустынными полями.

От хат– нет и следа; где дом был- лен с овсами

Безлюдно там растут; сады и рощи пали

Под тяжким топором; их скаты-запахали.

И светлый пруд зарос болотными травами.

И лишь в средине вод, с игривостью бывалой,

Горит полдневный луч . . . . Не тоже-ль — и со мною?

Все, чтó, в былые дни, всю душу окружало,

Погибло уж навек; уж ясность сердца тьмою

Покрылась. Но за то, над тем, чтó уцелело,

Как много жарких дум горит и уж сгорело!…

 

 

1858 г.

 

 

Первый снег.

 

 

Долго, густо, сеткою сплошною,

В низ, с высот он падал и ложился.

Лег и, вот-на всем засеребрился

Светозарно-белой пеленою.

Из алмазов бахромой сквозною

Пал на рощи; на холмы спустился

Ярким пухом. . . . . Я, чуть свет, явился

В поле. Тешусь чудной белизною.

О! хорош ты, чистый непорочно,

Первый снег наш. Тени и сиянье —

Бело все. Под ними и дыханье

И светлей, и непорочней,- точно

И с души, чтó грязно, все, все смыто

И она— лишь белизной покрыта.

 

 

1858 г

 

 

Дуб и река.

(Посвящен неизвестной)

 

 

Посмотри, как этот дуб могучий

В глубь реки и день и ночь глядится,

Все глядится, ясно ли струится

Вся она, иль хмурится  под тучей!

Он не может прочь отворотиться

От струи так ласково певучей.

А она лишь резвостью гремучей

Вся звучит– и вдаль от дуба мчится…..

Так и я, под ласковые пенья

Слов любви, в твои гляделся очи,

Все гляделся, полон упоенья;—

А тебя, прочь, вдаль, и дни и ночи, , и

От меня твоя неверность мчала……

Чтò же в них, в словах любви звучало?

 

 

1858 г.

 

 

 

Ангел-хранитель.

 

 

Трепетным блеском сияния звездного

Небо ночное горит,

Сердце, все в ранах от дня бесполезного,

Стонет и спит-и-не спит.

Но-подле ложа, от ран, как железного,

Ангел-хранитель стоит.

Звуками голоса сладко-любезного

Сладко он мне говорит:

«Спи, бедный! Спи! Усыпленье беспечное

Лучшее благо сердцам.

В нем ты поймешь усыпление вечное,

То, чтò могила даст вам.»

Сплю я. Мой ангел на раны сердечные

Пролил- забвенья бальзам.

 

 

1858 г.

 

 

 

Вдохновение

 

Сонмы звезд–во мгле. Мороз трескучий

По дверям, по крышам бьет, как молот,

Затвердел, как камень, снег скрыпучий.

Прохватил и камни острый холод.

Но, под ним– огонь, огонь кипучий

Жжет меня. Так в дни, как я был молод

И в мороз, под голосок певучий,

Жег меня кипучий сердца голод.

Но теперь– не то. Иные пенья

В эту ночь мой зрелый слух внимает.

Тени дум в блестящие виденья

Тайный звук пред сердцем претворяет

И роскошный пламень вдохновенья,

И в мороз,–грудь жаром обливает……

 

 

1858 г.

 

 

Ночь перед поездкой на выставку живописи.

(Посвящен неизвестной.)

 

 

Как дитя готовой уж обновке,

Рад я ей. Увижу вновь громады

Южных скал, пустыни, колоннады,

Степи, рощи, милые головки,

Корабли, их снасти и оковки,

Бездны вод, соборы, их лампады,

Зóри, ночи, сельские наряды….

И постель, и стулья– мне не ловки.

Ночь забыта. Сердце не дождется

Утра….. Так оно, бывало, рвется

Вон из груди в ночь, когда с тобою

Я свиданья ждал и мчались в грезы —

Вздох, боязнь, пыл, поцелуи, слезы,

Все, чем ты так властвовала мною.

 

 

1858 г.

 

 

Нужда.

 

 

Вот, нужда— стоит уж у порога.

Вот, и дверь — ей отпер я. Она

На меня глядит, тоски полна.

Но напрасна бедненькой тревога.

Знаю сам, что к нищете дорога …

Ждет меня;– да муха, в пору сна,

Мне важней, чем этот вздор. Дана

И отрада мне….. Их тьма у Бога.

Но она— не на людей надежда.

И еще бы! Чтó ж я за невежда,

Чтоб глядеть с надеждами на них?

Потому мне вздор нужды обуза ,

Что она, мой друг, мой ангел-муза,

И теперь —в объятиях моих.

 

 

1858 г.

 

 

Лес.

 

 

Как гиганты сказку, сосны, ели

Близь и даль угрюмо обступили.

Луч в их тьму— проходит раз в недели.

Звуки здесь– едва ль когда и жили.

Но, нет: вот, дорогу проложили

Тут куда-то; там- лучи зардели.

Их огни — поляну осветили,

А с дороги— слышен звук свирели…….

О, душа! Как ни столпились плотно

Вкруг тебя печали-великаны, —

Но и в тьме, с них льющей и под ноги,

И на грудь, все блещут искрометно,

То каких-то светлых дум поляны,

То к каким-то звучным дням дороги…..

 

 

1858 г.

 

 

Бог с тобой.

(Посвящен неизвестной)

 

 

Нет! Не жди бывалого укора.

Бог с тобой, что изменила ты……

Это слово— я сказал не скоро.

Но вглядись в заветные листы.

Под лучи таинственного взора

Жарких дум, не раз твои черты

Здесь легли— и не было отпора

Блеску их неверной красоты.

Их, под час, встречал я даже с лаской…….

Бог с тобой! И бледностью, иль краской

Этот звук обдаст твое чело,—

Ты поймешь, что чувство дней минувших,

Дней любви, меня так обманувших,

Все горит во мне, все не прошло.

 

 

1858 г.

 

 

Камин.

 

 

За стеной– метель ревет и стонет,

А у ног– камин пылает с шумом…….

Чтó за час души безумной думам!

Да и как же вся она в них тонет!

Вьюга, точно сына мать хоронит,

В час, как та, в отчаньи угрюмом,

Лишь голосит, слова же– ни с кумом,

Ни с вдовой-невесткой не обронит.

А камин, журчащий как под спудом,

Пурпур, блеск, алмазы, солнцы мечет

И дивит журчащих блесков чудом,

И так нежно что-то все лепечет,

Что ношусь я в звуках целых хоров

С кем-то райски нежных разговоров…

 

 

1858 г.

 

 

К музе.

 

 

Полно, муза! Нам ли об избытке

Помышлять? Опомнись, друг ты мой!

Бедность нам-грозит уж нищетой.

Соберем-ка скудные пожитки.

Горсть их всех до их последней нитки.

Да и лучше. Нищенской сумой

Груд не снесть. А в путь, на грош-другой

Не нанять нам и гнилой кибитки.. …

Ты вздохнула? Полно, дорогая!

Ведь сума, клюка, нога босая,

Это все- ужасно богачам.

Мы ж с тобой живем давно не в холе.

Поживем кой-как и в чистом поле;

А умрем,– канав не мало там.

 

 

1858 г.

 

 

Вечные друзья.

 

 

Ночь. Стою в полях, давно почивших. .

С звезд, как искры Божьего огня,

Сквозь небесный яхонт проступивших,

Чтó за ласка льется на меня!

О друзьях, дням дружбы изменивших,

О любимых женщинах, и дня

Без измен их клятвам не любивших,

Не жалею в эту пору я.

Пусть их, пусть их вечно изменяют!

Ведь они- на то и рождены.

Мне с избытком всех их заменяют

Эти звезды. Очи их сияют

Без измен и, как друзья, ласкают

Душу вечно с вечной вышины.

 

 

1858 г.

 

 

Слезы вместо ответа.

 

 

Как встарь ленивый раб, приняв от господина

Единый лишь талант, зарыл его в земле,—

Ленивый раб Творца, и я мой, мой единой,

Им данный мне, талант скрыл—в безрассветной мгле.

И вдруг: «Ленивый раб»! Святаго Властелина

Раздался голос. «Где, где данное тебе?

Чтò сотворил ты с ним»? И ужас, и кручина

Мне дыбом волосы подняли на челе.

Что я скажу в ответ? Во мглу, где так бесплодно

Лежал святой талант, гляжу я. И в глаза,

С клейма Господних рук, слой ржавчины голодной

Глядит и мглы черней. А голос, как гроза,

Гремит. Я трепещу, я слезы проливаю

И Богу, вместо слов— лишь ими отвечаю……

 

 

1859

 

 

Места юности.

 

 

Двадцать избушек, река в два шага, храм убогий,

Тощее поле, болото, бесплодные, голодные горы,

Сотня берез вдоль глухой и безлюдной дороги,—

Вот здесь и все. Чтó же тут льнет к душе, чудно радует взоры?

Чтó, чуть завижу я этого храма пороги,

Чуть огляну ряд избушек, похожих на темные норы,

Чтò вмиг врачует все раны души и тревоги,

Свежестью пашет на члены, на все их незримые пóры?

Чтò здесь прошло? По себе— чтò оставило здесь след и память?

Ты здесь, роскошная юность моя, проходила,—

Ты! И прошла, как богиня. Небесной ноги отпечаток

Лег здесь на всем и навек. Громы жизни, бурливая замять

Дум и страстей, — все по светлым следам прокатило,

Годы промчались по ним. Но блестит, все блестит их остаток.

 

II.

Да и блестит … как роскошно, как райски-волшебно! Присяду

Я у реки-ль в два шага,–с отня, струй гром волн океана

Шепчет душе; по болоту-ль брожу,– в тусклом царстве тумана

Тысячи пламенных солнц пышут блеском сердечному взгляду;

К сотне-ль берез подойду,– изумрудному лавров наряду,

Пальмам полуденных рощ, пышных кедрам гаремов султана

Зелени милых берез не затмить. И на все это,— рано,

Поздно ли в небе,- готов я глядеть без конца, до упаду. ..

О! Кто сердечно измучен, чья грудь обвита как змеями,

Горем, сомненьем, кто в жизни уж видит лишь сумрак пустыни,—

Тот да спешит в этот край, в этот рай, в те места, где пред нами

Юности нашей сердечной, жизненной этой богини,

Первые взоры горели, первые речи звучали,

Первые грезы блаженством и бденье и сны озаряли!..

 

 

1859 г.

 

 

Заря.

 

 

О, каким она сияньем блещет!

Полнебес горит, горит пожаром.

И какой бездонностью трепещет

За его блистательным разгаром!

Этим блеском, пурпуром и жаром—

В беспредельность пышет он и плещет……

Кто-ж ему оттуда рукоплещет?

Иль— он пышет там и плещет даром?

Нет. В бездонном, в полземном просторе

Этих блесков, Он, все сотворивший,

Возседает на престоле вечном.

Но, в Своем сияньи бесконечном,

На пожар, полнеба охвативший, о

Смотрит Он, как мы— на каплю в море…..

 

 

1859 г.

 

 

В храме.

 

 

Звучи священный хор! Благоухай кадило!

Гори святой огонь над золотым елеем!

Сияйте образа! И пусть вся ваша сила …

Гласит о Боге им, и в храме лицедеям:

Им, этим старикам, дрожащим здесь так хило,

И полным страшных сил к разбойничьим затеям;

Им, этим, на алтарь молящимся так мило

И, для падений в прах, в пух разодетым феям…

О! да, да. Пусть хоть раз и этот блеск лампадный,

И дым кадил, и хор, и сонм Святых громадный,

Всем этим детям лжи хоть раз воскликнут грозно,

Что здесь, пред Божеством—не место фарисейству,

А место ханжеству, разврату и злодейству

Покаяться всем сплошь да плакать слёзно, слёзно.

 

 

1859 г.

 

 

 

Проселок.

 

 

Не окопан рвами он красиво.

Любоваться им никто не станет.

Но куда ж и чем же он так живо,

Под родной наш колокольчик, манит?

Манит, весь ли вдруг уйдет он в жниво,

В гору-ль серой лентою потянет,

По степям ли вьется он, лениво,

Из-за леса-ль змейкою проглянет;-

Манит вечно? Чем же? Тем, что мчится

Он по царству — в сотни царств и сниться,

Там, вдали, в пространствах без границы,

Может все: и диво-замки сказок,

И алмазы царь-девичьих глазок,

И сады, где гнезды вьют жар-птицы…..

 

 

1859 г.

 

 

После заточения.

 

 

Долго я сидел в стенах темницы

И внимал, в унынии тяжелом,

Как поют на воле Божьи птицы,

Как ручьи звенят по рвам и долам.

Свет едва блистал над грязным полом

И дразнил лишь взоры и ресницы.

Но, из стен же выхваченным колом,

Подкопался я- под половицы…….

И теперь гуляю я на воле.

Вкруг— поля, леса, да Божье небо.

И гуляю я не нагуляюсь.

А под пенье птиц в лесах и в поле,—

Хоть в руке— ни черствой корки хлеба,—

Сам, как птица, песней заливаюсь.

 

 

1859 г.