Молодая невеста, или Доктор сам не свой.

МОЛОДАЯ НЕВЕСТА
или
ДОКТОР САМ НЕ СВОЙ.

КОМЕДИЯ-ВОДЕВИЛЬ, В ОДНОМ ДЕЙСТВИИ.

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

АЛЕКСЕЙ ЛЬВОВИЧ ОЛОНЕЦКИЙ.

КАТЕРИНА ПЕТРОВНА, его жена.

ОЛИМПИАДА АЛЕКСЕЕВНА, их дочь.

ЛЮБИМ ПЕТРОВИЧ АДАШЕВ, отставной полковник, влюбленный в Олимпиаду.

ЗИНОВЬЯ АНДРЕЕВНА ГОВОРКОВА, приятельница Катерины Петровны.

СТЕПАН СТЕПАНЫЧ МОРБУСОВ, молодой доктор, племянник ее.

ИВАН, камердинер Олонецкого.

МАРЬЯ, горничная Олимпиады, довольно развитая девушка. Слуги и служанки из магазинов.

 

Действие происходит в собственном доме Г-на Олонецкого.

 

Театр представляет богатую гостиную; по обеим сторонам кабинеты и хорошая мебель. На правой стороне окно заставленное ширмами; на левой — большое трюмо со свечами. Утро.

 

 

ЯВЛЕНИЕ I.

МАРЬЯ и несколько слуг и служанок из магазинов с картонами.

 

 

Марья. Хорошо, хорошо, друзья мои, поставьте все здесь и уйдите поскорее, пока вас барин не увидал (слуги и служанки уходят). Ну, признаюсь, нынешние модные жены мастерски принялись водить за нос своих почтенных супругов! мне кажется, что сам сатана не углядит за нашей госпожой, какова уловка? пока ее любезный муженек почивает, то приснится ли ему во сне, что в это время с Невского проспекта к ней носят всякие наряды? Впрочем, она и не совсем виновата; если муж запрещает, то ей, как светской женщине, надобно же как нибудь поставить на своем.

 

Все нынче делают по моде:

Живут, танцуют, говорят;

И всякой вздор в чужом народе

Перенимать у нас спешат;

Все над своим добром смеются,

Для моды рады все отдать,—

И уж тогда за ум возмутся,

Как негде будет денег взять.

 

Впрочем, нам еще бояться нечего. Мы все исполняем свой долг как нельзя лучше. Госпожа наша славно мотает. А как почтенный муженек ее побранивает за то; следственно…

 

Долг госпожи — не слушать друга,

Их обирать — вот долг слуги;

А долг почтенного супруга —

Платить все женины долги.

 

 

ЯВЛЕНИЕ II.

МАРЬЯ И ИВАН входя слышит последние два стиха.

 

 

Иван. Смотри, услышит тебя барыня, тогда заноешь у нее другою песню!

 

Марья. Пусть услышит, это не беда; а вот как барин увидит эти затеи, так плохо.

 

Иван. Он еще спит, стало быть мудрено ему разглядеть — чем набиты эти картоны.

 

Марья. Твоя правда; только все таки злой старик своим приездом не на шутку связал нам руки. И кто вас притянут сюда? право, вы приехали из деревни, как говорится, ни к селу, ни к городу.

 

Иван. Что ж делать: и не рад да готов. Он верно предчувствовал, что матушка с дочкой размотались не в свою голову,— так, не думая не гадая, и налетел как снег на голову.

 

Марья. Да; уж так-то на голову, что мы и прибраться не успели. Однако ж вряд ли барин заведет прежний порядок. Барыня, на зло ему, хочет жить по моде. А чтоб ей вернее поставить на своем, так она изволила подучить свою любимую дочку. Вот наша Олимпиада Алексеевна к папеньке и на шею; начала просить, плакать, два раза в обморок, потом спазмы; старичок тронулся, да, вместо доктора, сегодня и бал назначил. Вот какова дочка.

 

Олимпиада Алексевна

Уж точно матушкина дочь,

Рядится в пух, и ежедневно

Хлопочет, чтоб плясать всю ночь;

Мужчины делают ей глазки…

Попляшут, ходят отдыхать;

Но после через эти пляски

Напляшутся отец и мать.

 

Иван. О, это не наша забота. Мы с тобой должны иметь одну цель: чтоб не выйти из доверенности, а втереться в нее; ведь кому все верят, так с тем короткий счет. Так ли, моя милая Машенька?

 

Марья. Разумеется.— Хоть бы что и узнали; так верно они же скажут: нет, Иван да Марья пречестные люди.

 

Иван. Именно. Теперь скажи-ка ты мне: пока я с барином проживал в деревне, то являлись ли к вам какие нибудь волокиты?

 

Марья. А что?

 

Иван. Как что? да я с ними затею такие переговоры, что они сюда шага не ступят без подарка.

 

Марья. Помилуй, как можно? уж это будет похоже на плутовство.

 

Иван. Помилуй! если люди получше нас принялись за плутни, так нам и Бог велел.

 

Нынче плутни также в моде,

Все плутуют на заказ,

И нигде теперь в народе,

Честный плуту не указ.

Слуги плутни все узнали;

И видал я иногда:

Господа — слугами стали,

Слуги — вышли в господа!

 

Говори же скорей: кто больше всех волочится за молодой барышней?

Марья. Да, главный ее обожатель Любим Петрович Адашев, отставной полковник; только этого Любима моя барышня и любит и нет; а знаешь ли от чего? от того, что он ее любит истинно; то есть, говорит правду, которой она знать не хочет, и не подчует лестью, к которой она очень привыкла. А ведь он молодец собою и богат.

 

Иван. Богат? дельно. А еще нет ли кого?

 

Марья. Ну, а что касается до второго обожателя, то уж я не берусь исчислить вполне все его подвиги. Он молодой доктор, не дурен собою; все его рецепты здесь в большем уважении. Сверх того, чтоб заслужить название честного человека, он готов кажется сломить свою спину, кланяясь всем и каждому. Этот плут втерся сюда через протекцию своей любезной тетушки, которая навязывает его всем без всякой совести. Но я думаю, что в кругу почтенных и хороших Русских докторов он верно ничего не значит.

 

Иван. Прошу покорно! всегда эти молодцы выходят в люди через тетушек.

 

Иной так век по свету бродит

С талантом, с доброю душой;

Но плут, всегда свое находит,

Когда есть тетка под рукой.

Они хлопочут не робея,

И в том уверены весьма:

Что здесь протекция нужнее

Талантов, чести и ума!

 

Скажи же мне теперь, как фамилия этого знаменитого доктора?

 

Марья. Степан Степаныч Морбусов.

 

Иван. Морбусов? что за уморительная фамилия! ну, а еще есть ли кто?

 

Марья. Нет, пока все тут. Прочие же посетители все такие разночинцы, что и говорить много не стоит. На нынешнем бале ты увидишь всех на лицо.

 

Иван. Да, чорт возьми, увижу — и не даром! Машенька, я заметил, что у тебя на руке прехорошенький перстенечик: стало быть и мне надо поискать себе колечка, чтоб приступить к делу.

 

Марья. Вот хорошо! да к чему тебе понадобилось колечко?

 

Иван. И ты не догадываешься? так слушай, только чтоб господа не слыхали, (# полголоса)

 

Ты сыскала перстенечик,

Я кольца искать примусь,

И с тобою, мой дружечик,

Тайно, дружно обручусь;

После мы господ расстроим,

А себе построим дом,

И со временем удвоим

Все, что вздумаем вдвоем.

 

Марья (тихо). О, прекрасно, Ванюша! у меня уж запасено довольно.

 

Здесь давно мои доходы

Нарастают от господ;

Вышло что у них из моды,

То вошло ко мне в комод;

Словно красть мы здесь не станем,

Но подбившись в милость к ним,

Все тихонько перетянем…

 

Иван.

 

Да и тягу в миг дадим!

(с левой стороны слышен звон колокольчика).

Марья. Ай! ай! барин проснулся; беги скорей!

 

Иван. Сейчас, сударь! (целует Марью). Машенька! это пока до обрученья (убегает).

 

 

ЯВЛЕНИЕ III.

 

 

Марья (одна, улыбаясь). Какой шалун! поцеловал до свадьбы!—Однако ж, если рассудить хорошенько… то поцелуй жениха верно по сердцу всякой невесте; а особливо у которой давно замужство на уме (хочет убирать картоны). По пора к делу: барышня моя для нынешнего бала уж более часу как изволила встать: верно выйдет сюда, так надо поскорей убрать эти новомодные затеи. Как бы я была рада, если б мотовство их продолжилось еще несколько времени. О! много бы перешло на мою долю. Да и Ванюша мой также не застенчив на поживу. Барин уверен в его честности, а он уверен в барской оплошности; стало быть в обоих случаях он может выиграть в глазах таких людей, которые ничего не видят.

 

Здесь тьма людей живет обманом,

Так как же нам не обмануть?

Хоть грех, но мы к чужим карманам

Проложим здесь надежный путь;

Карманы всех влекут к обманам,

И не исправить это зло;

Искусство лазить по карманам

До совершенства здесь дошло.

 

 

ЯВЛЕНИЕ IV.

МАРЬЯ и ОЛИМПИАДА (в утреннем модном капоте).

 

 

Олимпиада. Ах, Машенька! сегодня утро прескучное! право я чуть жива! (подходит к трюмо) Послушай, Машенька!

 

Марья. Чего изволите, сударыня?

 

Олимпиада (продолжая смотреться). Не правда ли, что я сегодня очень нехороша?

 

Марья. Напротив, я нахожу что вы очень милы!

 

Олимпиада. Ты находишь? Я очень рада! (увидя картоны) Ах Боже мой! неужели наши вчерашние покупки уж и здесь!

 

Марья. Да-с.

Олимпиада. Слава Богу! эти прелестные безделушки поправят несколько мои расстроенные нервы. Машенька! твоя исправность мне очень нравится (рассматривает).

 

Марья. Я всегда готова угождать вам. Вы самая добрая и щедрая барышня!

 

Олимпиада (заглянув в один картон). Ах! какая прелестная материя!— Не правда ли Машенька?

 

Марья. Удивительная!

 

Олимпиада. А мой папа хочет чтоб я не наряжалась как другие. Рассуди же сама: на что будет похоже, если я его послушаюсь? Ему конечно ничего, а надо мной верно весь город будет смеяться.

 

Марья. Вы совершенно правы. Но если за ваше непослушание он пуще прежнего начнет бранить вас?

 

Олимпиада. Ну, что ж? он очень дурно сделает. И притворюсь больной, расплачусь, начну на всех жаловаться и страдать,— и наконец, все таки, поставлю на своем.

 

От брани злой, от запрещений

Я знаю, чем себя спасать:

Тотчас истерику, мигрени

Могу на помощь я призвать;

Чтоб положить конец нападкам,

И чтоб над всеми волю взять,

То к истерическим припадкам

Девицам надо прибегать.

 

Да, Машенька; если б я не умела притворяться, то мой папа с своей бранчивой философией сделал бы из меня пресмешную фигуру.

 

Марья. Все так, Олимпиада Алексеевна; ваше притворство хорошо, да не прочно. Барин очень легко может догадаться, что вы притворяетесь.

 

Олимпиада. А почему?

 

Марья. Потому, что вы по крайней мере раз сорок принимались страдать, а все таки видно, что модные болезни не отнимают у вас ни красоты, ни румянца. И как он заметит, что ваши недуги не опасны, то после этого, хоть бы вы и точно захворали, а он верно скажет: ничего, это с нею часто бывает, пройдет.

 

Олимпиада. В самом деле, мне ведь этого и в голову не пришло. Как же мне вести себя?

 

Марья. Да очень просто. Обратите внимание хоть на одного из ваших обожателей. Сперва попробуйте хорошенько влюбить ея, потом попробуйте выдти за муж, и тогда чудо! станете жить и свободно и весело! А я еще прилежнее начну служить вам и исполнять все ваши желания совершенно.

 

Олимпиада. Ах, Машенька! какая ты умница! как ты мило рассказываешь! (рассуждая) Выдти за-муж?.. да; я слыхала от многих, что это удивительно как весело! но мне все кажется… что замужество премудреная вещь.

 

Марья. Что вы! что вы! да одно ваше ласковое слово, один ласковый взгляд сведет с ума любого мужчину; и коли нынче старухи прельщают, да выходить за-муж, так уж вам стыдно сидеть склавши руки.

 

Олимпиада. Да, Маша, ты права. Мне давно хочется жить на своей воле. Точно, если я успею хорошо исполнить твой совет, то начну вести жизнь самую веселую.

 

Ах, Машенька, какое наслажденье!

Быть на балу, со всеми танцевать,

Вдруг одного избавить от мученья,

Потом двоих заставить пострадать;

Потом, шутя, но с примесью кокетства,

Пропеть Романс, иль песнью соловья,

И как умно, что все такие средства

От маменьки моей узнала я!

Умею я с мужчиной обращаться.

Веселостью умею всех пленить,

Умею я печальною казаться,

Умею я любить — и не любить.

Узнаю всех но взгляду и по чувству,

Заставить всех могу хвалить себя:

И как умно, что этому искусству

У маменьки моей училась я!

 

Марья. Ну, барышня, с таким пленительным искусством вы как раз приведете дело к концу. И, выйдя замуж, станете жить с молодым супругом не так как теперь: приятно, свободно и весело!

 

Олимпиада. Ах, Боже мой! жить весело, свободно, давать балы, ездить в театры, и к довершению всего иметь мужа! мужа! о, это лучше всего на свете!

 

Марья. А особливо такого, как например: полковник Любим Петрович Адашев.

 

Олимпиада. Адашев? холодно) Да; хоть он и недурен собою, это правда… но через чур строг, заносчив, малейшую мою прихоть считает за преступление. А когда я при нем разговорюсь с мужчиной — беда! Нет, нет, он мне совершенно не пара.

 

Марья. Жаль. А ведь Г. Адашев богат и друг вашего батюшки.

 

Олимпиада. Только не мой. Конечно; он меня очень любит, и я к нему не совсем хладнокровна, но выдти за него — значит попасть в неволю, а у меня совсем другое на уме.

 

Марья. Так стало быть отставной полковник и от вас получит отставку? да помилуйте! кого же вам надобно? неужли доктор Степан Степаныч Морбусов обратил на себя ваше внимание? нет, быть не может; за такого хвата даже бы и я не пошла.

 

Олимпиада. Как! что это значит? как ты можешь говорить таким тоном про этого молодого человека? а? разве Степан Степаныч хуже других? Вперед я прошу тебя быть поскромнее на язык. Степан Степаныч вежлив, умен, тих и никого не обижает.

 

Марья (в сторону). Что это?.. (ей) Барышня! да если б я не была скромна на язык, то и не так бы расписала этого молодца.

 

Олимпиада (с сердцем). Расписала бы? а к чему это? за чем? Разве ты имеешь право описывать кто хорош, кто дурен? Прошу сейчас сказать, что он тебе сделал?

 

Марья. Да если вы за правду еще больше рассердитесь?

 

Олимпиада (в большом волнении). Помилуй! да разве я сержусь? с чего ты это взяла? а?.. Боже мой! какая досадная, какая дерзкая девушка! Послушай, Маша: это ни на что не похоже! Как ты смеешь нападать на хороших людей без причины? Это очень дурно! это не хорошо! Право, я не знаю что с тобой сделалось?

 

Марья (отступая). Со мною? ничего…. да-с; я — я ошиблась, я дура; со мною точно что-то сделалось. Я иду к барыне, извините (берет с собой картоны). Ну убила же она бобра! (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ V.

Олимпиада (одна). Какая несносная девушка! право эта Маша так зла!.. что я не могла не рассердиться.

 

Имея полную причину,

Я разбранюсь и рассержусь,

И за прекрасного мужчину

Я с удовольствием вступлюсь.

 

Впрочем, какая же причина, что я вступилась за нашего милого доктора? Все равно, хоть и нет ни какой, но я обязана вступиться.

 

Его характер тихой, гибкой,

Невольно всех к себе влечет,

Он даже с сладкою улыбкой

Мне капли горькие дает.

 

Стало быть за Степана Степаныча нельзя было не вступиться. Он так мил, так вежлив, так скромен… и что я к нему душевно привязана, об этом верно еще ни одна душа не знает: жаль только что он не смеет мне открыться в своей любви. О, да я знаю как его принудить к этому. Для молодой девицы ничего нет легче узнавать такие вещи. Да, я узнаю, непременно узнаю…

 

 

ЯВЛЕНИЕ VI.

ОЛИМПИАДА и ГОВОРКОВА (входит при последних словах).

 

 

Говоркова. И прекрасно, милая Олимпиада Алексеевна!

 

Олимпиада. Ах! Зиновья Андреевна! вы подслушали меня?

 

Говоркова. Нет, душа моя, хоть Бог убей и не думала. Ты ведь знаешь, что у меня слово прекрасно кстати и не к стати вертится на языке. Здорова ли ты, весела ли ты, моя милочка! Не думай, что я тебя подслушала; нет, нет! что бы я не увидала, ни услыхала; а уж по привычке все таки скажу: и прекрасно! Только разница в том, что это словцо я говорю на разные манеры; например: вижу, что жена с мужем живет дурно — и спрашивает меня: «Каково это, матушка Зиновья Андреевна?» А-я (с досадой) и прекрасно! «Но ведь муж виноват, а не я.» Как, ты не виновата? и прекрасно! Или кто придет и скажет: «Милостивая Государыня Зиновья Андреевна, сегодня у нас званый обед, так покорнейше просим пожаловать к нам в гости.» А я, и прекрасно! буду! Ну — что-ж ты задумалась моя душенька? а? уж не сделалось ли с тобой чего нибудь? не больна ли чем, моя красавица? О! мой Степан Степаныч в этих случаях доктор удивительный! всякую болезнь, мой голубчик, старанием да рецептами как рукой снимет. Да, да, душа моя, в нынешние времена и порядочный доктор находка,— а он чудо что такое! все женские недуги уж истинно лечит на славу! и меня грешную на прошлой неделе в пятницу так-то одолжил, что я вечно не забуду его милостей. А? тебе хочется узнать, как это случилось? Изволь, моя милая Олимпиада Алексеевна, откроюсь, во всем откроюсь. Была я в гостях у Ея Превосходительства Анны Ивановны Молчанкиной; посидела, кое что поговорила,— вдруг бьет два часа ночи! Я и догадалась, что Ея Превосходительству пора успокоиться. Наконец, приезжаю домой,— и что же? вдруг чувствую во рту боль нестерпимую. Сейчас хватаю зеркало, смотрю, и вижу: прости Господи мое согрешение! на самом кончике языка вскочил преогромный пузырь! Что делать? Испугалась — и разиня рот побежала к моему Степану Степанычу. Он, мой голубчик, посмотрел, улыбнулся и сказал: что это всегдашняя болезнь у женщин нашего свойства; и велел только два дня просидеть дома, не говоря ни слова.— Нечего делать, скрепилась, помолчала; зато, благодаря Бога, да моего Степана Степаныча, проклятый пузырь как рукой сняло! Однако ж, чтобы опять чего нибудь не случилось, пойду повидаться с моей любезной Екатериной Петровной. А ты, Олимпиада Алексеевна, будь покойна. Если ты хоть немножко больна, то мой Степан Степаныч тотчас будет сюда, и разом поправит твое здоровье; да, да, душа моя, все его рецепты и действуют и спасают. Иной бы доктор прибавил тебе болезни, а Степан Степаныч никогда но ошибется в выборе медикаментов! (уходя продолжает говоришь) О! Степан Степаныч! золотой человек, он коли захочет так и мёртвого вылечит. Степан Степаныч спаситель рода человеческого! (возвращаясь). И если ты хочешь узнать всю правду, то я скажу тебе, что все молодые девицы обожают моего Степана Степаныча! Клянусь тебе моею честию. (идет и опять возвращается) Ах! ведь совсем из ума вон! Послушай, моя душенька, если ты чувствуешь цену этому молодому человеку, то будь решительна, не зевай; я ведь не даром сегодня пришла сюда.— Понимаешь? а? ну, ну, вижу по глазам, что понимаешь! слава Богу! Степан Степаныч мой и любим и счастлив! После этого нельзя не сказать: и прекрасно! и прекрасно! и прекрасно! (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ VII.

 

 

Олимпиада (одна). Мне кажется, что у нее скоро опять заболит язык. Однако ж она мне сказала, что наш милый доктор будет сюда; я очень рада! он откроется мне в любви, я также,— и мы оба будем счастливы! Ах! да что ж он так долго мешкает!.. О, теперь я все придумала. Хоть замужество и называют неволей, но, живя с таким мужем, каков Степан Степаныч, я не боюсь неволи.

 

Любим Петрович, признаюся.

Хоть прежде мною был любим;

Но лучше я соединюся

С любимым доктором моим;

Ему достанется на долю

Людьми и домом управлять;

Но я за тем иду в неволю,

Чтобы над мужем волю взять.

 

 

ЯВЛЕНИЕ VIII

ОЛИМПИАДА, АДАШЕВ и МОРБУСОВ.

 

 

Олимпиада (про себя). Ах! и Адашев с ним! какая досада!

 

Адашев. Мое почтение, Олимпиада Алексеевна! (целуя руку) С добрым утром! но что это значит? вы опять не веселы. От чего? позвольте узнать?…

 

Олимпиада (в замешательстве). Я?.. ни от чего… я весела… Ах! вы здесь, Степан Степаныч! Я очень рада, что я вижу вас.

 

Морбусов (целуя руку). Покорно вас благодарю-с!

 

Адашев. Послушайте: вы опять мне неохотно отвечаете. Неужели мой приезд встревожил вас? Божусь вам, что ваше холодное обращение беспокоит меня ужасно! Я не могу понять, что это все значит?

 

Олимпиада. Помилуйте, Любим Петрович! вы напрасно меня обвиняете… Я — я нисколько не встревожена вашим приездом.— Здоровы ли вы, Степан Степаныч?

 

Морбусов (опять целуя руку). Понемножку-с.

 

Адашев. Нет, нет, я никак не могу поверить вашим словам; вы с некоторых пор так переменились ко мне, что я не знаю что и подумать. Как только я скажу вам хоть одно слово, вы тотчас изменяетесь в лице, рассердитесь, или отходите, не обращая внимания на все мои вопросы. Ей Богу, это ни на что не похоже! Этого прежде с вами никогда не было. От чего же произошла такая перемена? уж не хотите ли вы, чтоб я перестал посещать ваш дом?

 

Олимпиада (холодно). Ах, Любим Петрович, вы ошибаетесь, если так обо мне думаете… Я — я очень рада видеть вас в нашем доме… не правда ли, Степан Степаныч? Бот вам свидетель, что я никогда… не почитала вас… за человека лишнего в нашем доме.

 

Адашев. О, если я ошибся, слава Богу! так! вы верно знаете, что холодность ваша может убить меня совершенно.

 

Олимпиада. Знаю, знаю, довольно. Вы своим подозрением сделали то, что я почувствовала в себе… какую-то слабость… Степан Степаныч! я не очень здорова,— посмотрите мой пульс… (дает ему правую руку, Морбусов неприметно целует ее и прижимает к сердцу).

 

Адашев (взяв у ней левую, также целует). Ах! простите, простите меня! Когда б вы знали, как дорого для меня одно ваше ласковое слово. Если же иногда я обращаюсь с вами несколько грубо, то это не моя вина; Я никак не могу удержаться от гнева, когда вижу подле вас какого нибудь повесу, дурака, который поминутно около вас увивается, льстит, или пожимает вашу руку…

 

Олимпиада. А! если так, то и вы повеса! (Морбусову) А вы также можете сердиться, потому что он жмет мою руку.

 

Адашев. Боже мой! как вам не стыдно обращать в нитку мои слова. Разве вы не знаете как чиста, как бескорыстна любовь моя? и можете ли вы упрекнуть меня в непостоянстве? Но скажите мне, как вы себя чувствуете? Г. Доктор, в каком положении пульс?

 

Морбусов. Пульс?— ничего-с…

 

Адашев. Однако ж, скажите…

Морбусов (взяв опят ее руку). Бот видите-с, когда внезапность жизненных органов от чего нибудь обратится… в сверх-естественную раздражительность… тогда… тогда существенное растройство… нервного организма переходит..в истерическую организацию… от чего, по медицинским доводам… то есть, систематически и производит медлительное кровообращение… нервной системы.

 

Адашев. Извините, я право ничего не понял; но это все равно, (ей) И очень рад что вы здоровы.

 

Олимпиада. Верю; но рады ли вы тому, что папенька приехал из деревни?

 

Адашев. Возможно ли! и вы не шутите?

 

Олимпиада. Нет.

 

Адашев. Боже мой! с каким нетерпением я ожидал его приезда. Здоров ли он?

 

Олимпиада. Право хорошенько не знаю. Впрочем он уже верно проснулся, подите к нему, вы конечно обрадуете его своим приходом.

 

Адашев. Без сомнения. Но пойдемте вместе к нему…

 

Олимпиада. Помилуйте! как можно! Я… я должна… маменьке нужно видеть Степана Степаныча я иду сказать ей что он приехал.

 

Адашев. О, в этом случае можно обойтись и без вас; г. доктор имеет право войти и без доклада.

 

Олимпиада. Что вы! это невозможно. Маменька теперь не одна.

 

Адашев. Ну, так тем лучше. Пойдемте, прошу вас, пойдемте! Г. доктор может и подождать. Я непременно хочу идти с вами.

 

Олимпиада. Степан Степаныч! вам ничего? вы можете ждать, если я там долго пробуду?

 

Морбусов. Я-с?.. позвольте-с… (посмотрев на часы), о, я сейчас уеду.

 

Олимпиада (Адашеву). Слышите? а маменьке непременно нужно их видеть.

 

Адашев. Боже мой! какая досада! Скажите, неужли и в этой просьбе вы мне откажете?

 

Олимпиада. Ах, Любим Петрович, как вы странны! (украдкой взглянув на Морбусова). Что он обо мне подумает?

 

Адашев. Неужли вам не жаль меня?

 

Божусь, что ваши все отказы

Ужасны сердцу моему!

 

Олимпиада.

 

Любим Петрович, эти фразы

Теперь не служат ни к чему.

 

Адашев (в сторону). А! теперь я догадываюсь… О Боже! сохрани, если это правда! (ей) И так я иду один, а г. доктор с вами? прекрасно!

 

По всем догадкам и вопросам

Я узнаю кто мой злодей!

Клянусь что доктор будет с носом,

Или без носа и иней!!

До свидания, Олимпиада Алексеевна! (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ IX.

ОЛИМПИАДА И МОРБУСОВ.

 

 

Олимпиада. Ах, доктор, как я рада, что он ушел!

 

Морбусов (целуя руку). Ах! и я очень рад.

 

Олимпиада. Вы не поверите, как этот Адашев беспокоит меня.

 

Морбусов (опять целуя руку). А меня так он ужасает!

 

Олимпиада. Я надеюсь, что вы не подумаете худого… Я против воли должна с ним так обходиться; мой папенька его очень любит. Но я…

 

Морбусов. А вы? признайтесь, вы верно его не любите?

 

Олимпиада (лукаво). Ну, не знаю… ведь если я не буду никого любить, то верно ни один мужчина не будет… любить и меня…

 

Морбусов. О, вы ошибаетесь! послушайте: если только вы не любите его, то я найду человека, который знавши это, станет обожать вас!

 

Олимпиада. Нет, Степан Степаныч; когда этот человек — боится признаться мне,— то, одним словам, без доказательств, я не верю.

 

Морбусов (прерывающимся голосом). Боже мой!.. Боже мой!.. так вы не рассердитесь — если я скажу вам об этом человеке?…

 

Олимпиада (застенчиво). Степан Степаныч!.. когда он истинно меня любит, то это не рассердит, а обрадует.

 

Морбусов. Ах! это слово заставляет меня на все решиться… (оглядываясь) никого нет!.. откроюсь — и дело в шляпе.

 

Олимпиада Алексевна!

Узнайте ж тайну вы вполне:

У доктора живет вседневно

(указывая на сердце).

Больной на левой стороне!

Без вас он точно как в пустыне;

Больной от вас спасенья ждет…

 

Олимпиада.

 

Я не училась медицине,

(про себя). Но мой рецепт его спасет.

(При последнем стихе Иван и Марья выглядывают с разных сторон и примечают за ними).

Морбусов.

 

Скажите мне одно лишь слово,

И вдруг больной воскреснет вновь!

 

Олимпиада отдавая (ему левую руку, правую кладет на сердце).

 

Так пусть же воскресит больнова

Моя рука, моя любовь.

(Морбусов с жаром целует ее руку).

 

 

ЯВЛЕНИЕ X.

ТЕ ЖЕ, ИВАН и МАРЬЯ (вбегают).

Вместе.

 

 

Марья.

 

Барышня! вас маменька зовет.

 

Иван.

 

Барышня! вас папенька зовет.

 

Морбусов (испугавшись). Ах! я пропал!

 

Олимпиада. Вы с ума сошли! что вы кричите?

 

Марья. Ничего-с, я зову вас к барыне.

 

Иван. А я к барину-с.

 

Олимпиада (тихо Морбусову). У папеньки сидит теперь Адашев, так я никак не хочу идти туда.

 

Морбусов (с боязнию). Очень хорошо-с… но я… теперь сам не свой! я умираю от страха! Эти люди видели как я целовал вашу руку, слышали мое признание,— и верно все разболтают прежде времени… (жалобно) Пожалуйста! велите им молчать.

 

Олимпиада. Не бойтесь ничего… пойдемте!.. Послушай Маша! чтоб этого никто не знал, слышишь ли?

 

Марья (будто не понимая). Да что такое, сударыня? я никого и не видала.

 

Олимпиада. Ну, смотри же! Иван! и ты также никому ни слова о том, что видел и слышал.

 

Иван. Я-с? да я даже и не догадался. Маша! разве здесь что было?

 

Олимпиада. Хорошо, хорошо, молчите! Степан Степаныч! сделайте милость проводите меня к маменьке.

 

Морбусов. Если вам угодно-с.. (проходя мимо Ивана, дает ему серебряную монету). Возьми, и, сделай милость, молчи.

(Уходит с Олимпиадой).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XI.

ИВАН и МАРЬЯ.

 

 

Иван (по некотором молчании). Маша!

 

Марья. Что? Ваня.

 

Иван. Кто это?

 

Марья. Доктор.

 

Иван. Да что он сделал с барышней?

 

Марья. Разве не видал? Щупал пульс.

 

Иван. Он, кажется, лечит ее все одними поцелуями.

 

Марья. Что ж? нынешние модные доктора и многим дают этого лекарства.

 

Иван. Посмотрим-ка теперь, что он мне изволил дать… Как! возможно ли! и этот медицинский гусь выкинул такую штуку!

 

Марья. А что? верно на первый раз голландский червончик?..

 

Иван. Нет; просто русский четвертачек.

 

Марья. Четвертак? Ах он проклятый!

 

Иван. Бог, после этого надейся на докторскую милость! Боже мой! какая убийственная жадность! мало ли им достается вылечивать денег из карманов?

 

Марья.

 

Поверь, со всем его фиглярством,

И совесть в нем сном мертвым спит;

За то он верно и лекарством

И со смеха людей морит!

 

Иван. Да, чорт возьми! от этих докторов многим достается.

 

Кто лишь послушал их совета,

Тому спасенья верно нет:

И с этого частенько света

От них на тот уходят свет!

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ XII.

ТЕ ЖЕ и АДАШЕВ.

 

 

Адашев. Любезная Машенька! не слыхала ли ты, что говорил доктор с твоей барышней?

 

Марья. Ах, сударь, вы пропали: он заранее роет вам яму.

 

Адашев. Ради Бога, скажи мне, что ты заметила?

 

Иван. Мы, сударь, видели такую оказию, которая привела бы вас в отчаяние.

 

Адашев. Да говорите скорей!.. старик сейчас придет сюда. Ну что вы видели?

 

Марья (тихо). Он изъяснялся в любви.

 

Иван. Целовал у нее руку.

 

Адашев. Возможно ли! и она позволила?

 

Иван. О, да еще как позволила-то: со всеми прибаутками. И если б не мы, то они зацеловались бы до смерти!

 

Адашев. Но как она могла решиться?..

 

Марья. Да коли молодой девушке это любо, так от чего же не позволить?

 

Адашев (с сердцем). О проклятое кокетство! так вот что причиною ее внезапной холодности!— Нет, г. учтивый доктор; я тебя так отделаю, что ни какой знаменитый консилиум не возьмется вылечить.

 

Марья. Ах, Любим Петрович, не затевайте шума. Вы верно можете и без него поправить эту беду.

 

Адашев. Хорошо, хорошо. Я знаю теперь, что мне надо делать; вы же должны примечать за ними и доносить мне все, что узнаете.

 

Иван. Извольте, Любим Петрович! с радостью. Мы непременно оставим его с носом (в сторону). Этот четвертак ужасно тяготит мое сердце.

 

Адашев (вынимая из кошелька деньги). А вот вам и награда за ваше усердие…

 

Иван. Что это-с? деньги-с?.. Ах, сударь! вместо их дайте мне какое нибудь колечко.

 

Адашев. Как! кольцо! да на что тебе?

 

Иван. У нас тоже есть свои затеи: Маша моя невеста.

 

Марья. А он мой жених; так мы заранее хотим обручиться.

 

Иван. А кольца-то у меня нет,— так, вот видите, у нас и вышла остановочка…

 

Адашев. Вот что! извольте, друзья мои, с удовольствием (сняв кольцо, отдает Ивану).

 

Иван (рассматривая кольцо). Вот золотой-то барин! Маша, радуйся!

 

Адашев. Помните же: доносить мне обо всем. По, тише! Вот и Алексей Львович! (Маша и Иван отходят к дверям).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIII.

ТЕ ЖЕ и ОЛОНЕЦКИЙ (держа в руках лист бумаги и письма).

 

 

Олонецкий. А! да ты здесь, любезный Любим Петрович?

 

Адашев. Вы были заняты, так я, чтоб не помешать, ожидал вас здесь.

 

Олонецкий. Спасибо, друг, спасибо!.. Эй! Ванюша!

 

Иван. Что угодно, Алексей Львович?

 

Олонецкий. Скажи Фомке, чтобы он сию минуту развез эти письма точно так, как означено на этой бумаге.

 

Иван. Очень хорошо-с.

 

Олонецкий. Ступай же. (Иван уходит). А что, Маша? скоро ли барыни пожалуют сюда? а?

 

Марья. Не могу сказать, Алексей Львович; там гости.

 

Олонецкий. Гости? Эге! уж с утра забрались. Видно хорош народец.— Вот брат, Любим Петрович: только-что согласился сделать маленькую вечеринку, так гости, ни свет ни заря, забрались к жене даже в спальню. (Марье) Поди, и зови всех сюда!

 

Марья. Сейчас, сударь (уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIV.

АДАШЕВ и ОЛОНЕЦКИЙ.

 

 

Адашев. Послушайте, Алексей Львович: вчера вы изволили только приехать, не успели отдохнуть, и даете бал! К чему это?

 

 

Олонецкий. Эх, братец! неужли я но своей охоте решился на эту глупость? Да знаешь ли ты: ведь только-только что я успел вылезть из моей дорожной кареты, едва-едва перевел дух, как вдруг жена и дочь так меня атаковали, так привязались, что рад был дать и десять балов, лишь бы только отвязаться. Конечно, сначала я было позаупрямился, начал преумно доказывать, что нынче не один бал, ни одна вечеринка ни проходят без приключений; но что же? смотрю: любезная моя половина надулась, а любимая дочка расплакалась. Ну, ведь ты, братец, знаешь, что у меня сердце-то отцовское. Покачал головою, погрозил пальцем — и сжалился. Впрочем, чтоб не нажить хлопот, я сказал, что это решительно в последний раз.

 

Балы ужасно как балуют

Почти весь женский пол у нас;

Мужчины нынче так танцуют,

Что голову вскружат как раз!

Тут всякий многим чем рискует,

Тут жди беду — и не одну:

Иная дочку протанцует,,

Иной пропляшет и жену!

 

Правда ли это, мой любезный?

 

Адашев. Неоспоримая. Я душевно рад, что вы всегда бережете честь вашего дома. Кто смотрит на свет глазами беспристрастными, тот вероятно согласится, что нынче, чем вольнее обращение, чем очаровательнее веселость, тем более подвергаются искушению. И я желал бы от всего сердца, чтоб Олимпиада Алексеевна до замужества своего не посещала ни какие общества.

 

Олонецкий. Да, да, я так и сделаю (про себя). Гм! я догадываюсь… (вслух) точно, мой друг; чтоб не нажить худой славы, чтоб всем льстецам и подлипалам моей дочки наклеить носы, то я сегодня же намерен поздравить мою Катерину Петровну.

 

Адашев. С чем?

 

Олонецкий. А с тем, что моя Олимпиада нашла себе жениха!

 

Адашев (испугавшись). Как! что вы говорите? она нашла жениха.

 

Олонецкий. Да, да, сударь. Теперь все кончено: кроме тебя да жениха, всем, учтивым образом, я укажу двери.

 

Адашев (в сторону). Боже мой! (ему). Но можно ли узнать, кто тот, который удостоился…

 

Олонецкий. Да разве я тебе не сказал еще? о, человек прекрасный, рассудительный!

 

Адашев (в нетерпении). Но кто же? Скажите ради Бога!..

 

Олонецкий. Этот жених,— если не ошибаюсь,— сын лучшего моего друга — Любим Петрович Адашев! ха! ха! ха!

 

Адашев. Как неужели это правда? ах!— какое неожиданное счастие! Так, Алексей Львович, я люблю ее, и желая открыться в моих чувствах с нетерпением ожидал вашего приезда.

 

Олонецкий. Очень рад! ты любишь дочь, я люблю тебя, так и дело кончено. Однако ж, прошу заметить, если я решился уже начать такую затею, то люблю и повернуть круто.

 

Адашев. Душевно рад, почтенный Алексей Львович.

 

Олонецкий. А! да вот кажется и наши!.. посмотрим, что за народец принимает к себе моя дражайшая половина.

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ XV.

ТЕ ЖЕ, ЕКАТЕРИНА ПЕТРОВНА, МОРДУСОВ, ОЛИМПИАДА, потом ГОВОРКОВА.

 

 

Кат. Петровна. Ах ты уж встал мой милый друг? здоров ли?

 

Олонецкий. Слава Богу!

 

Кат. Петровна. А вы, Любим Петрович?

 

Адашев. Как видите.

 

Олонецкий. Катенька! кого я имею честь видеть?… (указываешь на Морбусова).

 

Олимпиада. Папенька, это Степан Степаныч.

 

Кат. Петровна. Мой друг, это наш любезный доктор.

 

Олонецкий. А! мое почтение сударь. (Морбусов кланяется ).

 

Говоркова (выходя скоро из кабинета). И прекрасно! ты ли это, наш почтеннейший Алексей Львович! как мы рады, что ты возвратился к нам в вожделенном здравии! с каким нетерпением мы ожидали твоего приезда! Вожусь тебе; что эти два месяца показались нам без тебя целым веком. Право мы начали думать что уж ты рассердился на наш Петербург. Ждали, ждали, ждали! наконец слава Всевышнему, дождались нашего любезного друга, нашего доброго приятеля, нашего почтенного Алексея Львовича! и прекрасно!

 

Олонецкий. Помилуйте, да я вас не знаю.

 

Говоркова. Как! не знаешь? меня? меня? Зиновью Андреевну Говоркову? что ты! проказник, побойся Бога! Ха! ха! ха!

 

Олонецкий. Я боюсь; а вас все таки не знаю.

 

Говоркова. Прошу покорно! и ведь как серьезно изволит подшучивать! ха, ха, ха!

 

Кат. Петровна. Алексей Львович! Зиновья Андреевна моя добрая приятельница. Ты верно знаешь ее; она имеет связи с целым Петербургом.

 

Олонецкий. Этому я верю, но…

 

Говоркова. (перебивая его). О, у меня знакомые, друзья, родныя сестры, братья, кумовья, свекрови, падчерицы, пасынки, племянницы и племянники по всем Российским городам существуют! и все они, мой батюшка, люди с именами, люди деловые; одним словом, люди с превосходной репутацией! Хвалить напрасно я не люблю, но и хорошие качества скрывать не умею. Стало быть считаю долгом представить вам на первый случай родного моего племянника Степана Степаныча г-на Морбусова, отличного медика, которому отдала справедливость и петербургская публика и вся латинская медицина. Да, да, любезный Алексей Львович! если вам угодно будет испытать его искусство, то стоит только захворать; через сутки будете как ни в чем не бывало! Уверяю вас мой батюшко, что всякую болезнь превращает в прах! Советую, советую его попридержаться. Человек золотой; а берет предешево! за то уж очень дорого ценит таких хороших людей, как вы. (во время речи ее, Морбусов часто кланяется).

 

Олонецкий (тихо Адашеву). Любим! нам и двоим не наговорить столько. Нет! нет! вон этих не прошенных знакомцев.

 

Адашев, (тихо ему). Это будет всего лучше.

 

Говоркова (тихо Kam. Петровне). Что это Адашев ему нашептывает?

 

Кат. Петровна (тихо ей). Не знаю. Но я дала вам обещание, и непременно сдержу его. (Мужу). Послушай мой ангел, пойдем с нами погулять по саду: я имею нужду поговорить с тобою.

 

Олонецкий. И я тоже.

 

Говоркова. И прекрасно!

 

Олимпиада (тихо Морбусову). Степан Степаныч! верно будут говорить об вас.

 

Говоркова. Впрочем если угодно, то вы можете и здесь остаться! а мы чтоб не мешать вашим разговорам, уйдем в сад и оставим вас в покое,

Олонецкий. Очень рад, извольте идти.

 

Говоркова. И прекрасно! Ну моя милая Олимпиада Алексеевна, дай ручку Степану Степанычу…

 

Олимпиада. О, с большим удовольствием!… (хочет идти с Морбусовым).

 

Олонецкий (Адашеву). Это что такое?… Олимпиада подойди ко мне.

 

Олимпиада. Что вам угодно, папа?

 

Олонецкий (шепчет ей на ухо). Понимаешь меня?

 

Говоркова (Морбусову). Ну, ну, веди же ее скорее…

 

Адашев. Позвольте мне иметь честь быть вашим кавалером?

 

Олимпиада. Если вам угодно… (дает ему руку).

 

Адашев. Очень, очень угодно! (уходят).

 

Moрбусов (тихо Говорковой). Догадались ли вы, что это значит?

 

Говоркова (тихо ему). Не бойся ничего; я сделаю по своему.

 

Moрбусов. (вслух). Любезная тетушка, позвольте мне иметь честь быть вашим кавалером.

 

Говоркова (выразительно). Прекрасно, молодой человек! Ты учтивее всех на свете. Пойдем мой достойный племянничек! (целует его и оба уходят под ручку).

 

Олонецкий. И прекрасно! Нот это пара! вперед она уже не сунется распоряжаться в чужом доме.

 

 

ЯВЛЕНИЕ XVI.

ОЛОНЕЦКИЙ и КАТ. ПЕТРОВНА.

 

 

Кат. Петровна. Помилуй Алексей Львович, что это значит? Что за обхождение! право я за тебя краснею.

 

Олонецкий. Прекрасно! ты за меня? а я за тебя.

 

Кат. Петровна. Вот хорошо! разве ты не заметил, что Зиновья Андреевна и молодой доктор самые любезные люди?

 

Олонецкий. Любезные? О! дай-ка им волю, так эти любезные, не только дочь, но тебя и меня старика собьют с толку.

 

Нет, не хочу любезная супруга;

С любезностью пусть вонь они идут;

Хоть ты нашла любезного в ней друга,

Но после тьма любезных с ней придут;

С любезными она повсюду рыщет.

Через нее и доктор к дочке льнет;

Потом тебе любезного отыщет

А там и мне любезную найдет.

 

Кат. Петровна. Это что такое? уж не вздумал ли ты меня ревновать к кому нибудь? Хорош! и тебе не стыдно так дурно думать о г-же Говорковой?!

 

Олонецкий. Ну, полно говорить о пустяках, слушай-ка лучше дело: я намерен объявить тебе новость на счет нашей Олимпиады.

 

Кат. Петровна. Ах, и я тоже, мой друг. Но прежде всего скажи мне: любишь ли ты свою жену?

 

Олонецкий. Вот тебе на! разве ты забыла, что я семнадцать лет имею честь быть твоим супругом. Неужели ты но сие время этого не проведала?

 

Кат. Петровна. Ну, ну, я верю, что ты любишь меня. Приступим же к делу…

 

Олонецкий. Приступим.

 

Кат. Петровна. Я нашла для моей дочери прекрасного и предвыходного жениха.

 

Олонецкий. А! так вот ты к чему приступаешь!… Ну так, чтоб не уступить тебе, и я нашел.

 

Кат. Петровна. Как! неужели?

 

Олонецкий. Право. И тоже, могу сказать, прекрасного и предвыходного.

Кат. Петровна (улыбаясь). Но моя находка верно лучше твоей.

 

Олонецкий. Не знаю, только и моя постоит за себя.

 

Кат. Петровна. Однако ж, мой друг, я надеюсь что ты, из любви ко мне, согласишься…

 

Олонецкий. Нет, Катенька, не надейся.

 

Кат. Петровна. Помилуй, от чего же?

 

Олонецкий. От того, что в женихе, которого я нашел для нашей дочери, уверен, как сам в себе; а в твоем я не уверен, да и не знаю даже что он за человек.

 

Кат. Петровна. Да ведь и я еще не знаю, кого ты нашел для Олимпиады.

 

Олонецкий. Напротив, ты его очень хорошо знаешь. А! да вот и он.

Кат. Петровна. (увидя входящего Адашева). Как! Адашев! возможно ли?

 

 

ЯВЛЕНИЕ XVII.

ТЕ ЖЕ, АДАШЕВ (в большом волнении).

 

 

Олонецкий. Честь имею рекомендовать.

 

Адашев. Алексей Львович! благодарю вас за сделанное мне предложение, за вашу дружбу, которою всегда пользовался и ценил дороже всего на свете. Но чтоб не сделать оскорбления ни вам, ни вашим знакомым, то я сию же минуту уезжаю.

 

Олонецкий. Как! как! что это значит?

 

Адашев. Ничего… ничего! позвольте мне засвидетельствовать мое почтение и удалиться…

 

Олонецкий. Помилуй, братец! да что все это значит? я тебя спрашиваю.

 

Кат. Петровна. Разве вас обидели в нашем доме?

 

Адашев. Ах! сделайте милость, не спрашивайте меня!

 

Согласье ваше для меня

Хоть было лестно и приятно;

Но вас прошу покорно я

Сейчас же взять его обратно.

 

Олонецкий.

 

Останься здесь, и в двух словах

Скажи мне все, иль я взбешуся!

 

Адашев.

 

Нет, я за тем не остаюся,

Чтоб не остаться в дураках.

 

Кат. Петровна (в сторону). Он уезжает! как я рада!

 

Олонецкий. Нет! нет! это вздор! ты должен остаться, и объяснить мне в чем дело. Чорт возьми, я не позволю обижать тебя в моем доме. .. Говори, говори, что ты заметил?

 

Адашев. А то, сударь, что если не я, так г. Доктор должен оставить ваш дом вместе с своей теткой.

 

Олонецкий. Что? что? что? разве они осмелились?…

 

Адашев. Да; по милости своей тетушки, г. Доктор осмелился на такую дерзость, которой я никак не ожидал.

 

Олонецкий. А! теперь-то я догадываюсь! (жене). Уж не он ли тот прекрасный жених, которого ты выхваляла с таким усердием? а?… говорите сударыня!

 

Кат. Петровна (с смущением). Он мой друг!…

 

Олонецкий. Хорош! (Адашеву). Говори мне все, что ты знаешь.

 

Адашев. Катерина Петровна! может быть вам неприятно будет, если я стану обвинять этого доктора; но видя его дерзость, всякой на моем месте, сделал бы тоже.— (Олонецкому). Как только мы вошли в сад, едва лишь успели пройти первую аллею, как вдруг г-жа Говоркова отозвала от меня Олимпиаду Алексеевну и заставила ее гулять с своим племянником, который сначала чтоб не подать о себе подозрения, хотя и вздумал отговариваться; но ободренный своею тетушкою решился на все! Одним словом: она начала им шептать, что они как жених и невеста, должны любить друг друга, потому, что вы сегодня дадите добровольное согласие на их свадьбу… Да, сударь, хоть она и старалась говорить тихо, но эти пагубные слова я слышал очень ясно!

 

Олонецкий (в бешенстве). Как! возможно ли? эта всесветная газета осмелилась так дерзко распоряжаться в моем доме? нет, чорт возьми! такая наглость из рук вон! Что вы теперь скажете, сударыня? а? но чьей милости все это случилось?… Вы молчите? Хорошо же, добрая матушка!

 

Кат. Петровна. Но, мой Ангел! Божусь тебе, что я…

 

Олонецкий. А что вы, сударыня?… Во время моего отъезда что вы изволили здесь делать? чего вы смотрели? после этого, что вы за мать, когда не могли усмотреть за своею дочерью? на что это похоже? а?… Хорошо же! с этой проклятой мин\ ты все пойдет иначе. Эй! Иван! Иван!

 

 

ЯВЛЕНИЕ XVIII.

ТЕ ЖЕ и ИВАН (вбегает).

 

 

Иван. Что угодно, Алексей Львович?

 

Олонецкий. Как только Фомка приедет, то сейчас гони его с отказом. Сегодняшняя вечеринка пошла к чорту!

 

Иван. Очень хорошо-с (уходит).

 

Кат. Петровна (испугавшись). Возможно ли? что вы делаете!

 

Олонецкий Молчите! не ваше дело!— извольте сию же минуту собираться в дорогу.

 

Кат. Петровна. Как! ты хочешь ехать? но куда же?

 

Олонецкий. В деревню! всех в деревню!

 

Кат. Петрвона. Ах, Боже мой!!

 

Адашев (про себя). Вот прекрасно!

 

Олонецкий. О! я вам докажу, что все ваши затеи могу отправить к чорту! А г-жу Говоркову и Доктора вон, ни говоря ни слова! Да, да сударыня! оставляя вас здесь, я надеялся, что вы как хорошая жена, как добрая мать, станете заботиться о своем семействе; а вы что изволили делать? вседневно принимали гостей; к чему? убивали деньги — на что? на то, чтоб наряжаться, ездить по магазинам, покупать всякий вздор, избаловать дочь,— и все это для того, чтоб сделаться модной выскочкой!… Боже мой! Боже мой! сколько бы еще у нас было порядочных людей, если б проклятая новомодная жизнь не сбивала их с толку!

 

Адашев. Алексей Львович вы совершенно правы, но…

 

Олонецкий. По чтоб заставить их жить по русски, так непременно в деревню! живши в городе, они с ума сошли.

 

Кат. Петровна. По как можно отказывать бал, когда все ожидают?

 

Олонецкий. Знать не хочу, пусть ожидают.

 

Кат. Петровна. Могут подумать что нибудь дурное…

 

Олонецкий. Чорт с ними пусть думают. Извольте сбираться в дорогу.

 

Кат. Петровна (тихо Адашеву) Любим Петрович! Ради Бога, вступитесь за меня.

 

Адашев (тихо ей). За нас? извольте; но не за доктора и Говоркову. (Олонецкому) Алексей Львович! вы конечно имеете причину сердиться: но если хотите сдержать данное мне слово, то я берусь все это поправить без шума.

 

Олонецкий. Нет брат! поедем с нами в деревню; там я женю тебя и дело в шляпе!

 

Кат. Петровна. Но я в деревне могу умереть со скуки!

 

Олонецкий. Вздор, будешь жива; а умрешь, так тем лучше.

 

Кат. Петровна (тихо Адашеву). Адашев! спасите меня!

 

Адашев. Алексей Львович! я не поеду с вами, если вы не перестанете сердиться на вашу супругу.

 

Олонецкий. Помилуй! да могу ли я не сердиться, когда она во всем виновата?

 

Адашев. Нет, главные виновники этой неприятности г-жа Говоркова и Доктор. И так, прошу вас, отдайте, все на мою волю, и мы как раз избавимся от них.

 

Олонецкий. Не хочу! не хочу! вон сейчас этих паха-лов, да и дело с концом.

 

Адашев. Нет, это мщение слишком слабо. Надобно сделать так, чтоб получа отказ, они не смели обвинять ни вас, ни вашу супругу: а главное, чтоб они не могли расславлять в городе — от чего должны были оставить здешний дом.

 

Олонецкий. Тьфу пропасть! да кто смеет дурно говорить о моем семействе?

 

Адашев. Да эти же самые люди, пока их не одурачишь хорошенько, готовы болтать всякий вздор. Ну, полноте, забудьте вашу досаду. Я сам рассудил теперь, что сердиться и ссориться пользы мало; гораздо благоразумнее будет, если мы избавимся от этих людей без шума (тихо Kam. Петров.). Когда вы не хотите жить в деревне, то прошу не мешать мне ни в чем, иначе проститесь на всегда с столицей.

 

Кат. Петровна (тихо ему). Ах! делайте что вам угодно, лишь бы только мне не ехать в деревню.

 

Адашев. И так, Алексей Львович, я надеюсь, что вы не будете более сердиться на Катерину Петровну. Я же с своей стороны, постараюсь успокоить вас совершенно. Ступайте теперь в сад, и будьте уверены, что Говоркову и Доктора вы видите сегодня в первый и в последний раз.

 

Олонецкий. Ну, брат Любим, твоей убедительной просьбе я не могу отказать. Но когда ты просишь, чтоб в этом глупом деле я оставался в резерве, то действу и же так, чтоб разом эти неприятели убрались к чорту.

 

Адашев. О, уж я постараюсь; будьте покойны.

 

Олонецкий. А вы, сударыня, если не хотите умереть в деревне, то должны на всегда оставить…

 

Кат. Петровна. Ах, что угодно, только ради Бога останься здесь.

 

Олонецкий. Останусь, если вздор, засевший в вашу взбалмошную голову, на всегда исчезнет. Слышишь ли?

 

Кат. Петровна. Слышу. Но, прошу тебя, мой Ангел…

 

Олонецкий. Вздор, я не Ангел, а муж твой.

 

Кат. Петровна. Мой друг! неужли назначенный сегодня бал? .

 

Олонецкий. По вашей милости пропал! а если ты хочешь несколько утешиться, то дай мне свою ручку, и пойдем вокруг нашего сада танцевать польский, это и здорово и не убыточно. Пожалуйте…

 

Кат. Петровна. Боже мой! но мой любезный Алексей Львович…

 

Олонецкий. Но, моя почтенная Катерина Петровна! не угодно ли?…

 

Кат. Петровна (на уходе в сторону). О, несносный человек! (Олонецкий, взяв ее за руку, напевает старинный, польский).

 

Адашев. Алексей Львович! немного поводя пришлите сюда Г-на Доктора.

 

Олонецкий (ведя жену, продолжает петь, разшаркивая ногами и машинально отвечает). Хорошо, хорошо, пришлю. (уходят).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XIX.

АДАШЕВ, потом ИВАН.

 

 

Ха! ха! ха! этот променад очень кстати. Надо теперь похлопотать, чтоб Говоркова и Доктор по этой же музыке убрались отсюда. Чорт возьми, первый раз в жизни нашел я себе соперника… что ж за беда! я надеюсь, что он будет первый и последний. Так если мысль моя исполнится, то радость моя будет в полной мере! не надобно только показывать этому Морбусову, что я знаю о его тайном волокитстве.

 

Иван (вбегает). Любим Петрович! Г. Полковник Ваше Высокоблагородие!

 

Адашев. Что такое, Иван?

 

Иван. Я прибежал к вам прямо из сада.

 

Адашев. За чем?

 

Иван. Сказать, что доктор — скряга гуляет с барышней под ручку.

 

Адашев. И больше ничего?

 

Иван. А Говоркова и вслух и шепотом болтает им бог знает что такое.

 

Адашев. Ну, это еще не беда.

 

Иван. Вот тебе раз! да чего же вы ждете? Подумайте, сделайте милость; ведь сад наш велик… чего доброго… на грех мастера нет.

 

Адашев. Не беспокойся, Алексей Львович верно не выпускает их из вида.

 

Иван. Помилуйте, да он кажется и не замечает ничего.

 

Адашев. Пустое; он с намерением это делает. Но чтоб нам вернее поймать этого скрытого волокиту, становись за ширмы и молчи. А как только я махну тебе платком, то беги в сад и зови сюда Олимпиаду Алексеевну. Если же ты заметишь, что после она выйдет от нас не в духе, то тотчас скажи от моего имени Алексею Львовичу: что победа за нами. Понимаешь?

 

Иван. Разумеется понимаю; прячусь и молчу. (прячется).

 

Адашев. Ну, ну, скорей! Чорт возьми, я боюсь только одного, чтоб не изменить самому себе… да вздор! я надеюсь, я уверен, что рассудок не оставит меня в эту решительную минуту. А! вот наконец идет мой уморительный соперник.

 

 

ЯВЛЕНИЕ XX.

АДАШЕВ и МОРБУСОВ (входит с робостью).

 

 

Адашев. Ах, любезный доктор! с каким (нетерпением я ожидал вашего прихода.

 

Морбусов. В самом деле-с? очень рад-с! Меня прислал Алексей Львович… вероятно вы чем нибудь не здоровы-с?

 

Адашев. Вы угадали, доктор. И что всего-то ужаснее, болезнь моя происходит от сердца.

 

Морбусов. Гм! очень жаль-с; но я вам должен сказать-с, что в этих случаях… мои рецепты не могут действовать… позвольте мне удалиться: сердечные болезни совершенно не по моей части.

 

Адашев. Напротив, Степан Степанович; я знаю, что только вы одни можете помочь мне.

 

Морбусов. Я-с? Позвольте-с вам заметить, что вы изволите ошибаться. Хотя медицина и преподавала нам лекции о разных человеческих недугах; но что касается до сердец… то она, т. е. медицина, оставила нас в недоумении… ибо человеческое сердце, водимое разными путями человеческой жизни, не дает средства нашим медикам, помогать недугам страждущего человечества. (хочет идти)

 

Адашев (удерживает его). Нет, нет; я уверен, что вы мне непременно поможете. Ах, я заговорился — и забыл спросить, что вы теперь делали в саду?

 

Морбусов. (несколько испугавшись). Я-с? гулял-с.—

 

Адашев. А с кем?—

 

Морбусов. С тетушкой-с.—

 

Адашев. И с Олимпиадой Алексеевной? не правда ли?

 

Морбусов. Точно так-с. Оне попросили меня, сделать им компанию.

 

Адашев. И вы не отказались. О, я вам очень благодарен! Однако ж давича, как я приглашал Олимпиаду Алексеевну идти к Алексею Львовичу, то вы кажется сказали, что сейчас уедете. Кто же вас удержал здесь по сие время?

 

Морбусов. Меня? никто-с. Я думал… что мне нужно будет ехать к одному — отчаянному больному… но — но тетушка моя сказала, что ему сегодня стало гораздо легче.

 

Адашев. А! вот что! (про себя) Он плут препорядочный.—

 

Морбусов (в сторону). Чего ему от меня хочется?

 

Адашев. Ах, да сделайте милость, чем стоять, так мы лучше сядем и поговорим на свободе. (придвигает стул) Не угодно ли, Степан Степаныч?

 

Морбусов. Помилуйте, Любим Петрович! много чести-с! (про себя) Ой, ой! эта учтивость верно не к добру.— Гм! гм! (садятся оба).

 

Адашев (про себя). Попробую приступить к делу.— (вслух) Гм! гм!—

Морбусов. Гм! гм!

 

Адашев. Гм! и так, вы гуляли в саду?

 

Морбусов. Да-с; и я не знаю, от чего вы так скоро ушли от нас.

 

Адашев. От чего, Степан Степаныч? так, я открою вам и причину и мои догадки, потому что вы тут человек совершенно посторонний. Я полагаю, что Олимпиада Алексеевна от того ко мне охолодела, что верно нашла себе какого нибудь дамского прислужника, который чаще меня начал говорить ей нежности, начал льстить, украдкой целовать у ней ручку… Ну, а она, как девица молодая, начала всему верить — да и переменилась. Судит же после этого, мог ли я долго оставаться в саду и переносить ее холодность?

 

Морбусов. Гм! конечно-с. Но мне кажется, что она все еще изволить вас любить.

 

Адашев. О, да в сном я не сомневаюсь; я уверен, что это только минутное заблуждение и больше ничего.— Впрочем, если б я нашел моего соперника, то конечно и без вас пособил бы своему горю.—

 

Морбусов. А чем бы, например?

 

Адашев. Во первых, назвал бы его развратителем, негодяем; а во вторых, обрубил бы ему нос и уши!

 

Морбусов. (сильно испугавшись). Как-с! неужели-с!

 

Адашев. Клянусь честью! Но так как все мои поиски тщетны, то я хочу иначе уладить это дело. Любезный доктор! я знаю, что Олимпиада Алексеевна всегда вас уважает, принимает все ваши советы, так сделайте доброе дело: посоветуйте ей образумиться.

 

Морбусов (вскочив со стула). Я-с! помилуйте! это невозможно. Я никогда не имел, ни способности, ни охоты быть советником.

 

Адашев.

 

Я отслужу вам обоюдно,

В том честию моей клянусь!

 

Морбусов.

 

Замолвить слово мне не трудно,

Но я обмолвиться боюсь.

 

Адашев.

 

Степан Степаныч, одолжите,

Подайте ей благой совет.

 

Морбусов.

 

Любим Петрович, как хотите,

Не соглашаюсь я, нет! нет!

 

Адашев. По крайней мере хоть пожалейте моего глупаго соперника. Пусть лучше он проглотит пилюлю от доктора, нежели от меня.

 

От вас пилюля золотая,

Соперника не свалит в гроб;

Моя ж свинцовая, и злая,

И полетит не в рот, а в лоб!

 

Итак, Степан Степаныч, я надеюсь, что вы жалея моего соперника, исполните мою просьбу, (машет платком, Иван неприметно уходит)

 

Морбусов (в сторону) Нуля в лоб! ух, какая операция! (ему) Но… но скажите мне, неужли вы в состоянии реши ты я на такое злодейство?

 

Адашев. О, из любви и решусь на все! и как скоро найду моего соперника, то или пуля в лоб, или нос и уши прочь.

 

Морбусов. Но подумайте, Любим Петрович, ведь нос и уши необходимое и даже лучшее украшение человека.

 

Адашев. Очень знаю. А уж без этих украшений мой соперник верно перестанет нравиться моей невесте.

 

Морбусов. Вот что-с! итак для вашего счастия, и для спасения невинного соперника… я решаюсь, я попробую… может быть мне удастся уговорить, образумить Олимпиаду Алексеевну; только уж вы оставьте меня наедине с нею.

 

Адашев. И, нет! нет! Я останусь здесь, и спрячусь за это трюмо.

 

Морбусов. (в большом испуге). Ах, как можно! Я… я… я… могу растеряться (про себя) Ах, создатель! она проговорится, и я пропал! (ему) Помилуйте, Г. Полковник, без вас я могу лучше действовать в вашу пользу…

 

Адашев. Напротив: вы ужасно робеете, а при мне верно будете смелее.

 

Морбусов (про себя). Ну попал же я в тиски! хоть бы тетушка пришла меня выручить.

 

Адашев, (про себя). Ага! морщится!… верно мое лекарство ему не понутру. (идет к средним дверям) Ну, Г. Доктор, радуйтесь! она идет…

 

Морбусов (про себя). И рад бы радоваться,— только не чему… или пуля, или невеста, ух! какой ужасный выбор! ну, поймал же он меня.

 

Адашев (подходя к нему). Не забудьте ей также напомнить, что уже я имею согласие отца.— Я буду здесь, и не пророню ни одного слова (прячется за трюмо).

 

Морбусов (совершенно расстроенный). Хорошо-с… я-с… я… все скажу… (про себя). Уф! мне кажется, что я умру прежде времени.

 

 

 

ЯВЛЕНИЕ XXI.

ТЕ ЖЕ и ОЛИМПИАДА (входит оглядываясь).

 

 

Олимпиада. Степан Степаныч!

 

Морбусов (про себя). Боже мой! отказаться от нее! меня совесть мучит, да и страх берет.

 

Олимпиада (в полголоса). Вы здесь одни, Степан Степаныч?

 

Морбусов. Я-с? да-с… кажется один-с. (про себя) Нет никакого средства вывернуться.

 

Олимпиада. Тем лучше, я этому очень рада; но куда девался полковник Адашев?

 

Морбусов. Адашев? т. е…. (про себя) Господи! чем это кончится? (ей) Разве вы убегаете от его — постоянной любви?

 

Олимпиада. Вы угадали, Степан Степаныч. Хоть это и не совсем хорошо с моей стороны; но что ж мне делать? (в полголоса) С тех пор как я узнала вас, то даже начинаю от него прятаться.

 

Морбусов (боясь, чтоб она не проговорилась). Ах, я не советую вам этого делать; да-с! ведь этак он и от вас — начнет прятаться.

 

Олимпиада. Кто? он? нет, Адашев на это не способен.

 

Мое кусок. Как-с? вы думаете, что Г. Адашев не способен спрятаться!… (увидя, что Адашев ему грозит) Да-с, Любим Петрович точно не имеет этой способности, (про себя) Ой, ой, ой! он уж грозится!

 

Олимпиада. Я это очень знаю. Он в этом случае гораздо смелее и откровеннее вас; вы ужасно боитесь открыть свои чувства…

 

Морбусов (перебивая ее). Ах, Боже мой! да мне почти и открывать нечего. Мои чувства… мои чувства самые незавидные… мои чувства — заставляют меня чувствовать — но системе обыкновенной чувствительности, т. е. моя чувствительность похожа более — на почтительность.

 

Олимпиада. Как на почтительность? Что это, Степан Степаныч? Разве вы не чувствуете ко мне?..

 

Морбусов (впадая в речь). Помилуйте! помилуйте! я… я не могу не чувствовать… по… но мое почтение, основанное на чувствительной благодарности — имеет большое расстояние с чувствами Любима Петровича (про себя) Я не знаю сам что говорю.

 

Олимпиада. Да что это значит! Я вас не понимаю.

 

Морбусов. Напротив, Олимпиада Алексеевна, это кажется очень ясно. Любим Петрович, вот видите… был человек военный… стало быть, имея чувствительную и благородную душу, он привык уже чувствовать и действовать благородным образом… за все это он сделался Полковником. Следовательно называется уж Высокоблагородным!… А потому и не удивительно, если мои чувства — уступают благородным чувствам Его Высокоблагородия! Ух!

 

Олимпиада (в большом удивлении).

 

Ах, Бог мой! что вы говорите!

Как ваши мне слова понять?

За чем вы чувства скрыть хотите?

 

Морбусов.

 

Мой долг велит мне их скрывать.

Я прежде чувствам предавался.

Как медицины я не знал;

Но с чувствами на век расстался

С тех пор, как в доктора попал..

 

Олимпиада (в сторону). А! верно он боится чтоб я не переменила своих мыслей.— Какой милый! надо его успокоить. (ему) Степан Степаныч, для чего вам хотелось быть наедине со мною?

 

Морбусов (про себя). Нечего делать, начну, (ей) Послушайте, Олимпиада Алексеевна! хоть я и не имею права расспрашивать, или узнавать чужие мысли… но все таки откройтесь мне, что вы думаете о Любиме Петровиче?

 

Олимпиада. Да не бойтесь, право ничего.

 

Морбусов. Однако ж вы знаете, что он вас обожает.

 

Олимпиада. Знаю, и очень ему благодарна; только любовь его не должна вас тревожить. Вы знаете, что моя привязанность теперь…

 

Морбусов (скоро перебивает ее). Знаю, знаю, знаю, хорошо-с. И совсем не о том хотел спросить вас. Мне очень любопытно узнать причину, почему вы вдруг охолодели к такому прекрасному человеку, каков Любим Петрович?

 

Олимпиада. Помилуйте! как вы странны! Адашев совсем не таков, каким бы должен быть. Правда, он может нравиться, но не всегда: потому что часто бывает суров, взыскателен, недоверчив. И если он умеет любить, то вовсе не умеет так ласково, так учтиво обходиться со мною, как вы!

 

Морбусов. Что вы! что вы! помилуйте! его обращение всякому должно нравиться. Г. Адашев превосходный человек! и повторяю вам, что он имеет самую благородную душу… Ну-с,— а кто имеет благородную душу, тот верно не бывает ни зол, ни мстителен; то есть, не станет подозревать, или верить всему что слышит, (в сторону) Нет! уж лучше снасти нос и уши.

 

Адашев (про себя). О плут! хочет вывернуться.

 

Морбусов. И так согласитесь сами: что он хоть и был на некоторое время отвергнут вами; но, ей Богу, его не грешно бы полюбить снова.

 

Олимпиада. Возможно ли! и вы решились мне это сказать!? вы!..

 

Морбусов. Нет! нет! я совсем не то хотел сказать; я хотел только вас, уведомить, что ваш папенька дал Г-ну Адашеву свое согласие на брак.

 

Олимпиада. Что я слышу!

 

Морбусов. Да-с, он решительно хочет, чтоб вы вышли за этого прекрасного молодого человека.

 

Олимпиада. Как! Адашев хочет на мне жениться? А вы и ваша тетушка до сих пор молчите? Вы не предпринимаете средств разстроить его намерений?

 

Морбусов. Я? что вы это! Да какое мне дело тягаться с таким благородным человеком? он любим вашим папенькой и вами; стало быть уж я остаюсь — совсем в противной стороне. Мне остается только, как доктору, пожелать вам счастия и здоровья.

 

Олимпиада. Ах, Боже мой! я не могу опомниться! неужели вы так скоро забыли все то, что я…

 

Морбусов. Нет, нет, я ничего не забыл, (про себя). Что делать? пущусь ругать самого себя. (eй) Я очень помню, что должно остерегать молодых девиц от заблуждений. Впрочем вы не виноваты, что несколько охолодели к Любиму Петровичу, верно на этот раз какой нибудь бесстыдный волокита расстроил ваши чувства. Я вам не советую верить этому льстецу… прислужнику… может быть он негодяй, обманщик… то есть какой нибудь пустой человек.—

 

Олимпиада. Прошу покорно! да кого вы это браните? неужли вы помешались?

 

Морбусов. Нет, я, благодаря Бога, не помешался: но я вмешался в это дело для того, чтоб… не быть помехою,— или, лучше сказать,— я не хочу помешать вашему благополучию.

 

Олимпиада. А! так вот что! Вы советуете мне выдти за Адашева? Прекрасно! уж этого-то великодушия я от вас никак не ожидала! стало быть все, что вы мне прежде говорили, была только одна шутка? да? Безподобно, Степан Степаныч! я вам очень благодарна!-

 

Морбусов. Помилуйте-с! совсем не за что-с!… я ручаюсь вам моею совестию…

 

Олимпиада (задыхаясь от досады, говорит в полголоса и отрывисто). Ни полслова, сударь! после всего этого вы человек без души! без сердца! без совести!… да; если вы посмеялись над моими чувствами, то я не только что презираю вас,— но с этой минуты не хочу видеть, слышать, знать и говорить с вами.

 

Морбусов (вскрикивая). Милостивая Государыня, Олимпиада Алексеевна!

 

Олимпиада. Подите прочь! я сейчас исполню ваш совет, презренный человек.

 

Морбусов. Помилуйте!—

 

Олимпиада.

 

Подите прочь, я нас боюсь,

Я не поверю увереньям;

Но за измену, я клянусь,

Отомстить коварному презреньем!

(про себя почти сквозь слезы).

Хоть больно мне от этих слов,

Но пусть болезнь распространится:

Умру! за то у докторов

Клянусь до смерти не лечиться!

(бросив презрительный взгляд на Морбусова уходит).

 

 

ЯВЛЕНИЕ XXII.

МОРБУСОВ и АДАШЕВ (хохочет).

 

 

Морбусов. Уф! Слава Богу! кажется, нос и уши уцелели.

 

Адашев. (продолжает хохотать). Прекрасно, Степан Степаныч! вы меня разодолжили!

 

Морбусов (принужденно улыбаясь). Да-с… вы слышали… ха! ха! ха! что я старался сколько мог…

 

Адашев. О, вы неоцененный человек!

 

Вы вдруг на деле и словах

Мне удружили преисправно:

Чрез вас соперник в дураках,

А это и умно и славно!

 

Чорт возьми! да в вас столько природных способностей, что вы хоть где-так свое возьмете.

 

Вы так расчетливы во всем,

Вы так умно себя ведете,

Что с вашим сердцем и умом

Вы нынче далеко уйдете.

 

 

ЯВЛЕНИЕ XXIII.

ТЕ ЖЕ, ОЛОНЕЦКИЙ, КАТ. ПЕТРОВНА, ГОВОРКОВА, ОЛИМПИАДА, ИВАН и МАРЬЯ.

 

 

Олонецкий. Ну, слава Богу! по всем приметам видно, что глупые наши неприятели атакованы. Я человек не злой; когда победа осталась за нами, так чорт с ними! Жена! чтоб духом все было готово к свадьбе!

 

Говоркова. И прекрасно!

 

Олонецкий (взяв за руки Олимпиаду и Адашева). Честь имею представить молодых!

 

Говоркова. Как? что?

 

Морбусов. Ух!

 

Олонецкий. Да, господа. За то, что они осмелились полюбит друг друга, я их женю.

 

Иван (тихо Марье). Маша! Доктор с носом.

 

Марья (тихо). И прекрасно!

 

Говоркова. Как! что это? Да разве Г. Адашев был вашим женихом?

 

Олимпиада (выразительно). Да-с; никому кроме Любима Петровича не отдала бы я свою руку; никто кроме его не любил меня истинно.

 

Адашев. Ах! наконец я вижу, что вы узнали меня.

 

Олимпиада. Так, я узнала все, и должна теперь дорожить моим счастием.

 

Морбусов (тихо Говорковой). Уйдемте, пока нас совсем не осрамили (вслух). Ах, Боже мой! первого три четверти! извините, мне нужно съездить к одному отчаянному больному, у которого две неимоверные болезни: — Scabies crines и… Febris oculоs! Слуга покорный (уходит).

 

Говоркова (скрывая свою досаду). И прекрасно! поздравляю! этого я не ожидала! Ну, желаю вам жить счастливо! Я… я очень рада, что вы дождались исполнения своих желании!… и потому я отправляюсь домой… А уж к вам, добрые люди, отныне ни ногой! (уходит).

 

Олонецкий. И прекрасно! прощайте.

 

Кат. Петровна. Нечего делать. Прощайте, моя любезная Зиновья Андреевна!

 

Олонецкий.

 

Она всего нам пожелала,

А я желаю одного:

Что б нас она не посещала.

 

Все.

 

И все желаем мы того.

 

Олимпиада (публике).

 

И Автор наш теперь пред вами

Себя желал бы оправдать…

Но прежде хочет вместе с нами,

Свой приговор от вас узнать.

Коль мы расстанемся друзьями:

Нам больше нечего желать.