Оборотень, или Старуха-красавица

Оборотень, или Старуха-красавица.

Народная Русская сказка.

 

 

В прекрасное летнее утро, юный Ратмир, Богатырь Князя Владимира, выехал из своего поместья, лежащего недалеко от Киева, позабавиться звериною ловлею. Скоро окрестные леса наполнились звуком искривленных рогов, топотом лошадей, и лаем нетерпеливых собак. Испуганные звери оставляли свои логовища, и, стараясь найти надежнейшее убежище, стремились туда, где ожидала их гибель. Ратмир жарко гнался за оленем, которого красота чрезвычайно его прельстила; да и можно ли было не прельститься? Он имел шерсть серебряную, а рога и копыта золотые. Ослепленный желанием поймать столь редкого зверя, Витязь час от часу углублялся в чащу бора и не примечал ни своего удаления от спутников, ни быстрого полета часов, которые, сверх его ожидания, начали выпрягать утомленных коней из блестящей колесницы Солнца, между тем как ему казалось, что она была только на половине своего пути. Вечерний мрак и густота леса скрыли чудесного оленя, к жестокой досаде Ратмира, который увидя свою оплошность, тотчас поворотил коня и поскакал назад, дабы успеть соединиться с своими спутниками прежде, нежели ночь совсем наступит. Скоро приметил он, что горячность его завела в такую чащу, из которой очень трудно выбраться; притом и конь его так устал, что двигался не быстрее извощичьей клячи, или (скажем стихотворно), не быстрее Пегаса, славного нашего Поэта, которого называть не нужно, ибо имя его сделалось пословицею и известно всякому. — Не зная на что решиться, продолжать ли путь? дожидаться ли в лесу восхождения зари? он колебался; но сильный дождь, вдруг хлынувший рекою, к усугублению его досады, принудил решиться на первое. И так, сошед с коня, взял он повод в левую руку, а правою раздвигая густо-переплетшиеся сучья, пошел так скоро, как позволяла худая дорога и усталость бедной его лошади. Однако, чем далее он шел, тем гуще становился лес, тем сильнее лился дождь; ноги его отказывались от повиновения, а желудок, не привыкший поститься, докладывал ему, что во весь тот день не получал он должной дани. Истощенный и до костей измокший Ратмир, уже располагался броситься на землю и нетерпеливо ожидать своей судьбы; но вдруг сквозь частые пни заблистал огонек и, как казалось, очень недалеко. Бедняк, взрывающий заступом скудное поле и нечаянно нашедший клад, не столько  обрадовался бы блеску нежданного золота, сколько обрадовался Витязь блеску огонька. Он собрал последние силы, и снова спал продираться сквозь кустарник, ведя, или, лучше сказать, таща, едва переступающего коня. Чрез несколько минут он дошел до порога хижины бедной и ветхой, как будничный кафтан Кащея. Тут, может быть, прервет меня какой-нибудь строгий Критик и скажет, что сравнение сделано не кстати, что оно не найдено, а насильно притащено, что хижина и кафтан, суть вещи столь же различные, как небо и земля, и проч. и проч. и проч. На сие мы будем отвечать господину Критику просьбою, чтобы он, при свете фонаря своей учености, постарался приискать вещь, которая более имела бы сходства с хижиною, нежели Кащеев кафтан; до тех пор мы и тем будем довольны; ибо считаем его сходным с хижиною по многим причинам, а именно: кафтан был очень стар, хижина тоже; перст времени на кафтане провертел множество дыр, а на хижине множество щелей, сквозь которые ветр и дождь имели свободный доступ; рука искусства на дыры кафтана положила  заплаты, а на щели хижины набила лубки…… Но мой читатель начинает зевать от сих объяснений, и так я оставляю Критика и обращаюсь к Ратмиру, который, стоя у порога хижины, смиренно просит ужина и ночлега.

„Странник! просьба твоя напрасна!“ — отвечал ему сквозь двери охриплый голос, отозвавшийся в его ушах столь же приятно, как рев медведя, — „никто не вступает в мое жилище, пока не даст клятвенного обещания исполнить то, чего я потребую.“ — Легко вообразить огорчение Ратмира; в первом жару гнева он хотел выломать дверь и силою получить то, в чем отказано его просьбе; однако здравый рассудок сделал весьма убедительное представление, что ни число, ни свойство жителей хижины ему не известны; он же от голода и усталости не в силах справиться и с одним человеком, и потому, не лучше ли будет, не подвергая опасности боков своих, оставить воинственное предприятие и постараться умилостивить хозяина хижины новою просьбою? . . .

Ратмир послушался рассудка и просил так убедительно, что сжалился бы и самый камень; но, ах! хозяин, или лучше сказать, хозяйка, ибо в ней обитала Еввина внучка, имела сердце тверже алмаза, и своею непреклонностию довела наконец отчаянного Ратмира до того, что он поклялся исполнишь ее требование. Ключ защелкал в старом замке, дверь заскрыпела на заржавых крючьях — и, согнувшись на клюку, предстала очам Витязя старуха беззубая, плешивая, горбатая и, словом, столь отвратительная, что он по неволе вздрогнул.

Добро пожаловать! говорила она; войди в хижину и садись за стол: ужин готов, кушай на здоровье, а я между тем отведу местечко твоему коню и накормлю его. Витязь не заставил повторить себе сих слов, проворно вошел в хижину и принялся за умеренный ужин, на который в другое время не захотел бы и взглянуть, не только отведать; но теперь голод и усталость так приправили черствый и заплесневелый хлеб и худую похлебку старухи, что они казались ему вкуснее нектара и амврозии, которыми наши Поэты всегда отягощают свои столы, к несчастию, только в мечтах, а в самом деле не имеют может быть и скудного ужина Ратмирова.

Под конец стола, явилась старуха, и видя, что гость ее был уже сыт, принесла пук соломы, положила его в углу, накрыла войлоком и, пожелав  Витязю доброй ночи, пошла в другую каморку, к великому его удивлению, поелику он думал, что старуха не даст ему покоя, пока не исполнит он своего обещания.

Подумав, что хозяйка забыла условие, на котором пустила его в хижину, он было обрадовался; но скоро вспомнил, что обещание Витязя свято, тотчас кликнул ее и спросил, в чем состоит ее требование? — „Завтра поговорим мы об этом,“ отвечала старуха; „а теперь усни себе с Богом; утро вечера мудренее.“ — С сими словами она оставила Витязя, который, не подозревая в ее требовании великой важности, спокойно бросился на жесткую постелю, и хотя дождь стучал в кровлю, а ветр свистел сквозь щели и гудел в печной трубе; однако он столь же мало мучился бессонницею, как будто бы, ложась спать, читал Телемахиду.

Едва заря раскинула пурпуровое свое покрывало по восточному небу, как старуха поспешила разбудить своего гостя, который заспавшись от вчерашней усталости, долго не чувствовал, что она дергала его костливою рукою; сильный толчек под бок заставил его очнуться; он вскочил, протирая глаза, и в просонках не понимал, где находится. Собравшись с мыслями, вспомнил свое приключение и нахмурился; ибо не знал, чем разделаться с своею хозяйкою. Ах! если бы он предвидел, чего она потребует: то лучше бы согласился не только целую ночь, но целый век провести без пищи и под открытым небом!!!

Старуха подала ему воды умыться, поставила завтрак, состряпанный не лучше ужина, и повела на водопой коня. Ратмир подошел к столу; но черствые корки и жидкая похлебка уже не имели вчерашней приправы, (п. е. голода и успалости), и потому он выплюнул первую ложку похлебки, а хлебом едва не подавился.

Старуха воротилась. „Витязь!“ сказала она, ,, Я думаю, ты не забыл, что клятвенно обещался исполнишь мое требование.“ — „Конечно,“ отвечал он; „и я не изменю своему слову.“—„Изрядно,“ возразила старуха; „узнай же, чего я желаю: не подлое корыстолюбие заставило меня наложить условие, которое, может быть, показалось тебе неприятным, но нежная любовь; давно твоя молодецкая красота полонила мое ретивое сердце; долго любовь моя боролась с девическою стыдливостью, и наконец поборола непорочное мое сердце: не требую другой платы, кроме тебя самого; будь моим супругом.“

Такое неожиданное предложение поразило Ратмира, как громовой удар; он отскочил назад. . . и . . . как окаменелый, рассматривал исступленными взорами беззубую прелестницу, которая показалась ему в тысячу раз безобразнее прежнего.

„Что это значит?“ вскричала старуха; „разве кажется тебе удивительным, что девяносто-девяти-летняя девушка, наскуча одиночеством, решается осчастливить пригожего Витязя, сделав его обладателем своих прелестей?“ — „Проклятая хрычовка!“ воскликнул Ратмир, задыхаясь от гнева; „ты поддела меня самым плутовским образом. Отстань от своего требования, или будь уверена, что не избегнешь должного наказания за твою дьявольскую хитрость; звание жены моей не избавит тебя от презреннейших работ в дому моем — и никогда ложе мое не осквернится присутствием такой гнусной ведьмы!“ — „Как!“ возразила старуха; „ты смеешь быть столько неблагодарным против своей избавительницы? Вспомни, что я спасла твою жизнь; лютые звери непременно бы тебя растерзали, если б не укрыла тебя от них моя хижина? Вспомни, что ты клялся исполнить мое требование; а я хочу, я требую, чтобы звание супруги твоей доставило мне и полную власть в твоем доме, и разделение твоего ложа. В противном случае, разглашу, что ты, поклявшись Рыцарскою честью, не сдержал своего слова, и тогда посмеешь ли показать глаза свои при Дворе Владимира? Кто из его Витязей признает тебя своим братом и другом? и кто из несчастных вверит себя твоему покровительству?“

Такое напоминание обезоружило Ратмира; он увидел, что его угрозы бесплодны, и прибегнул к просьбам; он обещал старухе лучшую из своих деревень, чтоб только она оставила свое требование; но старая ведьма была неумолима, и Витязь, который всего больше боялся лишиться доброго имени, с растерзанным сердцем дал свое согласие.

Старуха вышла с ним из хижины, села позади его на коня — и странная чета отправилась в путь. Дорогою Витязь был угрюм, как осенняя ночь, и нем, как рыба; правду сказать, в подобных обстоятельствах замолчит самая болтливейшая женщина. Старуха, приметив печаль своего спутника (может статься, что язык ее не мог оставаться без движения), старалась развеселить его; рассказывала разные смешные приключения, забавные сказки, и к чести ее должно сказать, что она была мастерица рассказывать и умела сделать свои повести занимательными. Витязь вслушивался в них по неволе и даже изредка улыбался. Скажем мимоходом, что искусство старухи нужно многим нашим Писателям, а в том числе и мне было бы очень не худо, если б она сделала меня своим наследником в красноречии.

Нечистый дух не раз вводил Витязя в искушение, сбросить при переезде через мосты свою невесту в воду, и тем на-всегда от нее освободиться; но совесть, а еще более одно приключение, которое удостоверило его, что его старуха не простая баба, а могучая волшебница, от того удержали. В чем состояло сие приключение, я сейчас расскажу своим любезным слушателям.

Ратмир и старуха, проехав лес, встретили на большой дот. „Взгляните!“ вскричал один из них, „как свежа эта красавица! “-„Бела, Румяна!“ подхватил другой; „прелести ее конечно равняются храбрости ее Витязя, который что то очень нахмурился!“ — „Верно ему неприятна встреча наша,“ прибавил третий из них, чрезвычайный храбрец на словах; „ломапь копья с такими удальцами, как мы, не всякому понравится!“ — „Однако ж страх его напрасен,“ возразил четвертый; „никто не станет оспаривать у его храбрости такой красоты.“

Старуха, раздраженная обидными словами насмешников, велела им замолчать; но они не послушались и с громким хохотом продолжали издеваться. Уже Ратмир готовился вызвать их на поединок и грозною рукою развинчивал меткое копье; но неожиданное чудо расстроило его намерение. Старуха махнула своею клюкою по воздуху, пробормотала какие-то непонятные слова — и вдруг кони дерзких насмешников встали на задние ноги, и начали прыгать, плясать и скакать с удивительною быстротою. Бедные Рыцари, вися вниз головами, напрасно друг у друга просили помощи и старались свалиться на землю: невидимая сила удерживала их в седлах, и сведя вместе их пятки, заставляла вертеться около тела коней, подобно спице колеса около оси.

Сия смешная картина несколько развеселила Ратмира; он подумал, что такая власть его будущей жены заменит некоторым образом недостаток красоты и молодости, и старуха показалась ему менее безобразною. Впрочем, если бы она вздумала отказаться от своего требования, то был бы он очень, очень доволен.

Когда кончилась потеха, какой верно ни прежде, ни после никто не видывал, влюбленная чета продолжала свой путь, и скоро прибыла в поместье Ратмира. Слуги, проведшие большую часть дня и всю ночь в бесполезном искании своего господина по лесу, и находившиеся в чрезвычайном беспокойстве, весьма обрадовались его прибытию, и не менее удивились, видя его сам-друг; но удивление их возросло до чрезвычайности, когда узнали они, что спутница их господина — его нареченная невеста, и скоро сделается их госпожою. Тогда начались перешептывания, и каждый по своему свойству: то тишком осмеивал, то внутренно сожалел Ратмира.

Ратмир хотел отправить свадьбу свою без шума, и потом удалиться в дальнее свое поместье; но старуха настояла, чтобы он созвал гостей и после свадьбы представил ее ко Двору Великого Князя. Приближился роковый день — и Ратмир, как убитый, встретил восходящее солнце; начали съезжаться гости, и насмешливые взгляды и перешептывания их были для несчастного жениха кинжальными ударами. Между тем, невеста, пробудившаяся до петухов, сидела за уборным столиком так долго, что все начали скучать и досадовать; только Ратмиру медленность ее была по сердцу. . . . но увы! часы туалета, которые для других женихов кажутся веками, пролетели стрелою. Невеста вышла из своих комнат в великолепном уборе, который увеличивал ее безобразие, подала жениху иссохшую руку, и в сопровождении гостей, пошла с ним в церковь. Ратмир едва держался на ногах — и венчальная песнь загремела в ушах витязя, как вечная память.

По совершении обряда, начался пир. Гости и сама молодая (как это название тут прилично!!!) исправно опорожняли заздравные ковши и кубки; один молодой сидел бледен и пасмурен, и дно широкой его чаши во все продолжение стола было сухо. Гости пропировали до самой полуночи — и убрались очень довольные угощением. Холодный пот проступил на бледном челе Ратмира, когда новобрачная напомнила ему, что время опочить. Как преступник за палачем последовал он за нею в высокую светлицу. Новобрачные были раздеты — и прислужницы удалились и вынесли огонь. Оборотясь спиною к старухе, Ратмир лежал на самом краю постели и всем сердцем желал провалиться сквозь землю. Вдруг темнота исчезла и уступила место яркому свету; приятнейшее благовоние разлилось по спальне. Удивленный Витязь не верил своим чувствам и протирал глаза. Услыша, что его кличут, он оборотился на ту сторону, где лежала молодая-старуха, и что же? . . . . вместо ветхого урода, он увидел красавицу, которой прелести превосходили все то, что могло вымыслить пылкое воображение Стихотворцев, Живописцев и Ваятелей.

„Витязь!“ сказала она таким голосом, от которого сладкий трепет разлился по всем членам Ратмира, — „прости мою хитрость; я волшебница Милолика — и давно питаю к тебе страсть неугасимую; желая испытать благородство души твоей, я, посредством чудесного оленя, завела тебя в лес, и, под видом старухи, получила желанную клятву. Я нашла тебя достойным разделить мою власть, ибо вижу, что честь тебе всего дороже.“

Ратмир, вдруг из бездны отчаянья возведенный на верх блаженства, бросился перед волшебницею на колени, и осыпая поцелуями ее лилейную руку, не находил слов для выражения своей благодарности. От чистого сердца просил он прощения в своих проступках пред старухою — и получил его вместе с пламенным поцелуем, и…….

На другой день, Ратмир добровольно вызвался представить свою супругу Великому Князю. Владимир принял их благосклонно, и не мало удивлялся чудесному приключению своего Богатыря; три дня служило оно предметом всех разговоров и было воспето многими Придворными Баянами: ибо щедрость Владимира привлекала в Киев бесчисленное множество Певцов и Витязей. К несчастию, песни сии истреблены временем; и если приключение сие нам известно, то мы обязаны тем говорливости старушек и памяти внучек. Сказки бабушек пускают в ней корни глубже, нежели мудрые наставления дедушек.

 

 

Загорский.

Новости литературы, июль 1825 год