Петербургский оригинал

Автор: Карлгоф Вильгельм Иванович

Петербургский оригинал.

 

Рассказ.

На дворе так пасмурно, в газетах такая пустошь, последнего привоза сигары так посредственны, что я право не знаю, чтó делать из сегодняшнего утра. Я сажусь в мягкие конфортабельные кресла, беру прекрасный листок для ремесленников, рассматривая красивый шрифт, изящную бумагу. Листок навеял на меня столько воспоминаний, развернул для меня такую длинную панораму — прошлого, что я уже не думаю складывать красивых букв на нем оттиснутых…. я увлекаюсь моими резвыми, сладкими грезами…. забываю и сигары, и газеты, и погоду, и даже листок для ремесленников…. О, сомкните меня в ваш очаровательный кружок, прекрасные дети фантазии, увлеките меня к себе, к себе — милые волшебницы, скорее к себе из этого болота, грязи и вещественной и литературной.

Добрые, старинные мои знакомки, так вы не вовсе забыли меня, так вам вздумалось наградить меня своею благосклонностию в ту минуту, когда я взялся за новый чистый труд моего приятеля….. Название листка обновило во мне уснувшее воспоминание о знакомстве моем с одним ремесленником; это знакомство, которое началось более 15-ти лет тому назад, которое…. но, послушайте как оно промелькнуло перед умственными очами моими.

Большой театр кипел народом; красавицы в изящном убранстве рисовались в ложах бельэтажа; фешионебли толпились в креслах первых рядов; — давали новую Русскую комедию. — Вы, понимаете, как это было давно? — В скромных обер-офицерских эполетах я отыскивал свой номер в 8 или 9 ряду кресел — и наконец поместился между офицером в белых эполетах и фраком с Немецкою физиономиею, полным спокойным лицом, выражавшим добродушие и искренность….

Я осмотрелся и так был доволен моими соседями, что прочел из молитвы: и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого; — возле меня, передо мною не было ни одного Литературного лицеприятия, ни одной зависти, ни одной цеховой дружбы, ни одного шикателя, ни одного рукоплескателя…. О, я был так счастлив, что сочинитель мог на-верно считать на мою похвалу.

Первый акт вынесла на себе Дюрова, эта талантливая актриса, которая так рано была похищена смертию у Русской Талии, а она с таким уменьем вела свои роли, с таким достоинством и прелестью — выполняла роль молодой Гречанки Антинои, в ком. Аристофан, одном из лучших, если не лучшем из драматических сочинений Князя А. А. Шаховского.

В антракте я заговорил с моим фрачным соседом и узнал, что он был действительно Немец, но Немец Русской, уроженец Петербурга, мастерством каретник, приобревший работою своею известность и деньги. Он уже несколько лет как передал свои занятия одному дальнему родственнику, а сам жил без дела: посещал театры, клубы и публичные гулянья, играл в вист и курил табак. Он был холост….

Неужели этот толстый добряк равнодушен ко всему, думал я про себя, удостоверясь, что игра актеров столько же его занимает, как и трубка табаку. Испытаем.

«Бывали-ль вы в Москве?»

— Бывал, отвечал он, даже был в Киеве и Нижнем.

«Не правда ли, что в Петербурге, холостяк не обязанный семейством, может жить с бóльшим удовольствием, чем где-нибудь в России. »

— Конечно, вы правы, если разумеете человека, привыкшего к жизни больших городов; но за то здесь нет природы; — эта Нева в гранитных берегах, эти грязные каналы и эти бойницы с двух сторон улиц, которые называют домами — выгонят любителя природы из вашей северной Пальмиры.

«Но вы сами предпочитаете Петербург?»

Я, конечно; и имею на то много причин: я старый холостяк, богат, могу здесь в публичных собраниях пользоваться обществом людей, которые подобно мне, бездомны; не обременяя никого, изредка посещать театр, изредка играть в карты — приобретать знакомства, которые я не обязан поддерживать. — Примите в уважение и привычку— я живу в Петербурге постоянно более 30 лет.

В третий антракт я узнал, что мой сосед не имеет ни любовницы, ни воспитанника, не играет в большую игру, не делает никаких спекуляций, не домогается ни какого места в думе, ни какой медали….

Вот Феникс, думал я, человек решительно бесстрастный, — изумительная находка, в роде философского камня, деление острого угла на три ровные части или квадратуры круга, о решении которых кто-то объявлял при С. Петербургских афишах, обещая напечатать свое открытие, но не исполнил обещание! — Неужели и я ошибся, как этот знаменитый математик Петербургских афиш?

Занавес в последний раз опустили — публика вызывала Дюрову и Автора. — Автора и Дюрову – ложи опустели, я надел шинель, и хотел выйти. Куда вы? спросил мой сосед — «пора» отвечал я. — «Да, разве вы не дождетесь выхода автора?» «Не люблю этих выходов».

— «Согласен. Я иду с вами.» Когда мы вышли из театра — было еще довольно светло; тогда был октябрь месяц вначале; сухой, несколько холодный, но прекрасный Петербургский вечер; — я простился с моим новым знакомцем, чтобы идти пешком и уже сделал несколько шагов, как он догнал меня, ударил по плечу и сказал: я совсем забыл, что у меня есть до вас просьба. — «Какая?» спросил я.

— Вы знаете, кто я: скажите мне вашу фамилию.

Я удовлетворил его желанию.

— Теперь не откажитесь посетить меня во вторник вечером, часов в 8; я переехал на новую квартиру и праздную с старыми друзьями новоселье. Вас я от души полюбил и желал бы видеть в числе моих старых друзей.

Я дал слово, и мы расстались.

В назначенный день я отправился по приглашению.

Я нашел уже около 20 человек гостей; столько же приехало после меня; квартира, прекрасно меблированная, еще больше украшалась превосходными картинами, из числа которых многие принадлежали известным художникам. Общество не было различный образ и язык; — нет, это была сходка образованных и порядочных людей из многих общественных сословий: тут были принадлежавшие к лучшим фамилиям, были чиновники, с честью трудящиеся на поприще гражданской службы, были артисты, ученые, фабриканты и купцы: но всех равняло образование.

Хозяин был ласков, внимателен и радушен, кормил роскошно, поил — упоительно, так, что если бы он не сказал мне, что изредка, а не часто, он любит подобные вечера, то я мог бы подумать, что он одержим несчастною страстью угощать у себя приятелей.

Мы расстались поздно. В месяц раз или два я встречал моего нового знакомца на улицах, или на гуляньях, или в кондитерских. Так прошло полгода.

В одно утро, когда я читал Новости Русской Литературы, издававшиеся тогда при Русском Инвалиде (как, при сравнении, не отдать преимущества старому доброму времени) — он посетил меня — и сказал, что давно желал меня навестить, но день за днем уходил и он не мог исполнить своего желание и обязанности; теперь же он вновь переменил квартиру и потому зашел, чтобы сказать мне о том, и просить меня завернуть к нему завтра на новоселье.

— Да, у вас была превосходная квартира, сказал я.

— Прекрасная.

— Она была тепла?

— Так тепла, что у меня на 7 комнат в зиму не вышло более 25 сажен дров.

— В хорошей части города.

— По крайней мере в той, которую я люблю.

— Как помнится вы платили за нее не дорого.

— Весьма сходно, 2.500 рублей.

— Так зачем же вы переменили ее.

— Я нашел другую; отвечал он – и обратил разговор на приехавшего в то время в Петербург Италиянца, который изумлял своим проворством.

Уходя от меня, он еще раз напомнил о своем приглашении, и назвал улицу, дом и № своей квартиры — я обещал быть в назначенное время.

Почти те же гости, точно таким же образом отпраздновали второе новоселье. Помещение было не лучше, не хуже прежнего, и я отнес к каким нибудь особенным причинам необходимость оставить прежнее его жилище….

В продолжении 4 или 5 лет после второго новоселья, я и другие знакомцы бывали у него ежегодно раз или два на новосельи, — я начал догадываться, что мой чудак, не имевший никакой страсти, всегда равный, почти всем довольный, не мог ужиться не с людьми, а с квартирами на долгое время. Я стал замечать и увидел, что в первые дни каждая новая квартира удовлетворяла вполне его требованием, потом рождались с его стороны новые притязания и в квартире отыскивались или недостатки, или излишества, всегда воображаемые, редко действительные. Так этот человек, не деятельный в обыкновенной жизни, посреди людских пороков, обманов и предательств, обуреваясь какою-то неспокойною деятельностию от долгого проживания в одних и тех же комнатах, становится из веселого унылым, из здорового болезненным; — наконец раздражительным до слабости: тогда как он в обыкновенном своем состоянии был терпелив примерно.

В 1828 году нам сказан был поход в Турцию; накануне отъезда я зашел к нему сказать, быть может, последнее прости. Я нашел его за планами и в разговоре с одним знакомым и мне Архитектором. Старик мой купил место и готовился строить дом.

— Для доходу или для себя, спросил я?

— Для доходу и для себя, отвечал он. – Надобно соединить выгоды с удобностию, если не имеешь столько денег, чтобы жертвовать деньгами в пользу удобства.

— Как вы решились на такое затруднительное дело?

— Неволя решила, мой любезнейший. Мне наскучило переезжать с квартиры на квартиру: то в перевозке сломают мебель, то потеряется заветная вещица, то разобьют зеркало, то испортят раму. — Теперь подумайте о страхе потерять драгоценную картину, или испортить ее; и то, и другое так возможно при неосторожности наших слуг, сметливости воров и беспорядках перевозки. — Притом все квартиры строены не для себя, неопытными хозяевами, которые думали жить в них долго, а прожектерами, которым надобно было продать товар лицом…..

Я простился с ним с сердечною тоскою, потому что полюбил этого странного старика искренно — глаза его заискрились влагою, но он перемог себя, улыбнулся и сказал: «нарвите лавров, любезнейший, и возвратитесь с ними к моему новоселью….»

Я не нарвал лавров, но возвратился к его новоселью в Марте 1850 года.

Действительно дом, им построенный, которым и вы, мой любезный читатель, вероятно часто любовались, на лучшей улице — останавливал внимание всех достоинством своей архитектуры: внутреннее расположение квартир было прекрасно; — квартира хозяина — превосходна; новоселье в этот раз было шумнее обыкновенного.

Прошло месяцев 8 — я опять собрал мой походной дом, привел все в порядок, купил трех донцов и сказал прости половине своих друзей. — Боже мой, как я был тогда еще молод. Я был уже на смази оставить Петербург, — как со мною встретился мой, знакомец; он быль сериозен, чем-то занят и в разговоре, который у нас завязался, описывал мне, как трудно строить дома; и как он во многом ошибся, не в отношении коммерческом, но в хозяйственном.

Польская война кончилась, полусабли и шпаги улеглись в ножны, я опять возвратился к Финскому Заливу и опять на новоселье моего знакомца-чудака. — Он переехал в 6-ю квартиру своего дома, в последнюю, в которой мог помещаться, потому что остальные были малы.

Недолго он прожил в ней; месяца чрез 4, он пригласил к себе гостей в Захарьевскую улицу, где нанял новую квартиру; там на Невской проспект; там в Садовую, там на Фонтанку. Эта квартира действительно была прекрасна.

Передние комнаты были обращены на улицу, на солнце, зала с прекрасным балконом, обширная гостинная, веселый кабинет-мастерская живопись плафона, стены под мрамор, карниз золоченый. Мой знакомец обновил мебель, дополнил свое собрание картин и дал нам на новоселье пир, который был не хуже Смирдинского, хотя несколько и менее шумен.

Вот эту квартиру я не оставлю Гг. так скоро, говорил довольный старик, мне здесь все сподручно и думаю, что вам Гг. не будет новоселья через год; — хитрец казалось забыл, что в последнее время он давал уже по два раза в год свои обычные пиры…..

Так, он ошибся бедный старинный знакомец мой…. Не прошло и полгода, а мы его проводили из этой прекрасной отрадной квартиры — на новую; — уложили, успокоили его в ней, забросали его от морозов, дождя и снега — землею, и потом с слезою на глазах собрались в осиротевшие его комнаты отпраздновать последнее его земное новоселье, которое продолжится до трубы Ангела.

Вчера, поздним вечером я возвратился, с этого пиршества, и сегодня утром газетный листок напомнил мне не только вчерашний день, но и много дней из многих годов моей жизни.

Так в мечтах моих, я пробежал и 15 остальных лет жизни этого чудака, гонимого жаждою новых квартир, этого сластолюбца помещений, этого неспокойного смертного, который делал столько горя хозяевам домов, потому что всегда платил исправно деньги, и не поддавался соблазну остаться на старой квартире более определенного времени ни понижением цены, ни умножением комнат. Мне пришло в голову, что эта страсть есть отличительная черта Петербургского уроженца, что вы и я быть может столько же ей подвержены; я вспомнил, что, приехав в Дрезден месяцев чрез 6, после первого моего пребывание в нем, я спросил своего трактирщика, где живет Поэт Тик? Он отвечал мне: «да вы были уже в первое ваше посещение у господина Надворного Советника Фридриха Фон-Тика.» «На площади, против ратуши, в угольном доме?» «Так точно, отвечал мне хладнокровный немец, не умевший понять причины моего вопроса, причины, которая есть следствие наших Петербургских привычек и которая делает у нас бесполезными все книги, в роде путеводителя по Петербургу?

Я на-скоро пишу эти строки, чтобы успеть окончить работу к 3 часам, потому что в 3 1/2 часа мне должно переехать самому на новую квартиру в Литейной части; там, как я думаю, уже расставлены мои мебели и кабинет приведен в порядок. Теперь конец Гг. Спешу на новоселье!

 

В. Карлгоф

 

Художественная газета, 1838