В Финистере есть одна очень красивая долина, простирающаяся почти до самого моря. Она пересекается множеством холмов и холмиков, или заросших густым лесом, или же испещрённых маленькими деревушками. Живописная просёлочная дорожка вьётся между засеянными полями, по временам скрываясь в рощицах и яблочных садах; то пробирается она между папоротниками по руслу весеннего потока, то взбирается на высокие холмы.
Множество хорошеньких бретонских домиков разбросано там и сям по долине; целые деревушки приютились под сенью утёсов и холмов и весело выглядывают из густой зелени. Очень приятно ходить по этим дорожкам и любоваться синим морем, расстилающимся у самых ваших ног.
Говорят, что в старину, во времена Крестовых походов на двух самых высоких холмах этой долины стояли два совершенно одинаковых замка, о которых давно уже нет и помину; холмы уже заросли таким густым лесом, что через него трудно даже пробраться, и если в нём и скрываются какие-либо развалины, то их там и не разыскать теперь.
В одном из этих замков жил со своим семейством один родовитый бретонский барон; другой же замок стоял до поры до времени заколоченный и представлял собою его «дополнение». У владетеля замков было два сына, а потому нетрудно было ему и наделить их поровну, так как и земли-то при замках считалось по равному количеству.
Отправился барон в крестовый поход и оставил свою семью на долгие годы, отчасти, повинуясь призыву своего сюзерена, отчасти же надеясь приумножить своё состояние новой добычей. Но на деле оказалось, что вернулся он домой ни с чем, если не считать маленькой сарацинской девочки, которую привёз он в торбе, притороченной к седлу: крестоносцы на глазах самого барона убили всю семью, к которой принадлежала девочка, и только барон, сжалившись над ней, тихонько заслонил собою колыбель, где спал этот невинный ребёнок, и так спас его от смерти, а потом уже волей-неволей пришлось ему заботиться об этой девочке и возить её за собою в торбе, притороченной к седлу.
Жене барона давно уже хотелось иметь дочь, но она никак не могла дождаться этого счастья, а потому очень обрадовалась и этой посланной Богом девочке. Её окрестили в христианскую веру и назвали Марией.
Очень полюбили муж и жена красивую тихую девочку: не меньше их полюбили её и оба сына: они баюкали её на коленях, карабкались для неё на деревья и под крышу за птичьими гнёздами, собирали раковины на морском берегу и всячески забавляли её.
Когда девочка подросла, мальчики и тогда не расставались с нею, и жена барона не нарадовалась, глядя на дружбу обоих братьев с их названой сестрой.
Но годы шли за годами, — старый барон давно уже покоился на кладбище под великолепным монументом, мальчики успели превратиться в юношей, Мария — в красавицу-невесту.
Собирался новый крестовый поход, и в замке шли большие приготовления: мать и Мария с утра до вечера сидели за работой, вышивая сёдла; конюхи объезжали коней, оруженосцы приводили в порядок и чистили оружие.
Пришёл тогда к Марии старший брат и сказал ей:
— Скоро уж уезжаем мы, Мария, и Бог ведает, когда вернёмся, если только суждено нам когда-нибудь вернуться домой. Береги нашу мать, в случае же какой-либо опасности дай знать нашему дяде: он хотя и стар, и изувечен в боях, но сумеет ещё защитить вас и никому не даст в обиду.
— Зачем говоришь ты мне это, милый брат? Разве мало для нашей защиты одного Генри? Раз ты в походе, — он должен быть дома.
— Нет, дитя, Генри так же как я должен повиноваться своему сюзерену, и мы уедем с ним вместе через неделю.
— Генри должен повиноваться своему сердцу: он нежен душой и не покинет женщин одних, без защиты, на такие долгие годы.
Удивился старший брат, но промолчал, и пошёл к младшему брату.
— Мария уверена, что ты не пойдёшь с нами в крестовый поход, — сказал он ему. — Как бы нам разубедить её в этом?
— Да я и действительно не пойду в поход, — отвечал ему брат, — не тянет меня вдаль и не хочу я оставить одних нашу мать и Марию.
Побледнел старший брат при этом ответе; и сам он готов был положить душу свою за Марию, но тут только понял он, почему остаётся дома Генри, понял, что он и Мария любят друг друга и рады его отъезду. Ни слова не сказав об этом матери и затаив в душе свою тоску, весело простился он со всеми и пустился в путь с первым же отрядом крестоносцев.
Генри и Мария остались в замке одни. Почти всё время проводили они вместе, гуляли по замковому парку, выходили в лодке в море. Мать видела, что любят они друг друга, и радовалась этой любви, хотя и грустно было ей, что из-за неё сын её не исполнил своего долга вассала.
Через год вернулся домой старший брат, — вернулся славным рыцарем, но приехал он ненадолго: оказался неудачен этот крестовый поход, и французский король снаряжал уже новое войско.
Много рассказывал он Марии и брату о Палестине, обо всяких заморских диковинках и обо всём, что случилось ему видеть и слышать. Младшему брату было немного обидно, что ничего такого не видал он, просидев этот год в своём замке.
— Как много узнал ты за это время, и сколько всего пришлось тебе видеть! — вздыхая говорил он старшему брату.
— Поедем со мною в Палестину, и сам ты столько же узнаешь и увидишь, — отвечал ему брат. — Право, стыдно тебе сидеть дома в то время, как все другие идут биться с врагами Христа.
— Нет, я останусь в родном замке с Марией: не могу я оставить её здесь одну, когда замкам нашим со всех сторон угрожает столько врагов: теперь и пираты со стороны моря, и разбойники со стороны леса пользуются беззащитностью семейств крестоносцев и беспрепятственно нападают то на тот, то на другой замок.
— Ну, так иди ты, а я останусь с матерью и Марией: король отпустил меня домой, и ты заменишь меня в этом походе.
— Нет, поезжай ты, я же люблю Марию и останусь с нею.
Вздохнул старший брат и опять, по первому же зову своего сюзерена, ушёл в Палестину. Младший снова остался с Марией, и опять целые дни прогуливались они по замковому парку и вместе выходили в лодке в море.
Но вот, протрубил герольд, сзывая новых крестоносцев. Сидели Генри с Марией на берегу моря и слушали его призыв. Лето стояло во всём разгаре. Солнце так и пекло, деревья поблёкли от жара… Выслушал Генри призыв герольда, и вдруг потянуло его туда, в Грецию, в Малую Азию, в Палестину, о которых рассказывал ему столько чудес его старший брат.
Сказал он об этом Марии. Побледнела она при его словах, но ничего не могла возразить ему. Сказал он об этом и матери, и мать отвечала, что давно уже ожидала этого.
Снова начались в замке приготовления к отъезду. Мария сквозь слёзы вышивала для Генри седло, конюх объезжал коня, оруженосец чистил оружие.
Когда всё было готово, Генри простился с Марией, обещая ей вернуться через год и через три дня после возвращения сыграть свадьбу.
Всё затихло в замке после его отъезда. Целыми днями Мария безмолвно сидела на берегу или на своей высокой башне и смотрела вдаль.
Прошёл год, прошёл и другой, и третий, а Генри всё ещё не вернулся. Но вот, раз вечером затрубили трубы, опустили подъёмный мост, и стража радостно салютовала копьями, встречая рыцаря. Все выбежали к нему навстречу. — Мария впереди всех… Но это был старший брат.
— Где же Генри? — спросила она его вместо привета.
— Генри едет вслед за мною и будет здесь завтра к закату солнца.
— Жду я его уже целых два года, и моё венчальное платье совсем пожелтело.
— Боюсь, Мария, что оно распадётся в куски прежде, чем наденешь ты его на свою свадьбу с Генри.
Побледнела Мария, сердце её замерло, и едва проговорила она прерывающимся голосом:
— Ты обманываешь меня, — верно, Генри к нам уж не вернётся.
— Что ты, Мария? Завтра же будет он здесь. Но спроси его ты сама, когда же будет ваша свадьба.
Рассердилась Мария, и много горьких и неразумных слов наговорила она старшему брату. Ни минуты не захотел он оставаться в этом замке и перешёл в старый замок, стоявший заколоченный многие годы.
На другой день вернулся и Генри. Мария кинулась к нему навстречу. Ласково поздоровался он с нею и равнодушно отвернулся, отдавая приказания, куда поставить коней, и спеша в замок брата.
— Любишь ли ты меня по-прежнему? — допытывалась Мария, как только остались они вдвоём.
— Да, я люблю тебя, — отвечал ей Генри, — у тебя такое доброе сердце, и ты так предана мне. Но больше всех на свете люблю я одну молодую девушку, которую я спас от смерти несколько месяцев тому назад.
Молча взглянула на него Мария, хотела встать, но пошатнулась и упала на руки старшего брата, вошедшего в ту минуту в комнату.
Долго проболела Мария, но наконец оправилась, и призвав к себе обоих братьев, просила Генри рассказать ей всю правду.
— Шёл я раз по берегу моря в Греции, — сказал он ей, — и смотрел на горы. Смотрел я на Парнас с его снегами и думал о тебе, о матери, о нашем замке… Но вот, невольно взглянул я на море и увидал недалеко от берега лодку. Стал я машинально следить за лодкой, — и вдруг набежала волна, лодку сильно качнуло, и девушка, сидевшая в лодке, упала в воду. Я кинулся к ней на помощь и вынес на берег девушку небесной красоты. Она была без чувств. Я делал всё, что мог, чтобы привести её в чувство, но все усилия мои, казалось, ни к чему не приводили. Как безумный рыдал я над нею, как безумный целовал её, и, наконец согретая моими объятиями, она вздохнула и открыла глаза. Бережно донёс я её до ближайшей хижины, где жили какие-то рыбаки, и тут я узнал, что это была дочь пирата Аксанио. Сообщив мне об этом, рыбаки посоветовали мне поскорее убраться оттуда подобру и поздорову, пока не случилось со мною какой-либо беды. Слова эти показались обидны рыцарю-крестоносцу, и я медлил. На меня уже никто больше не обращал внимания, кроме молодой девушки, а она упрашивала меня уйти и не возвращаться, пока она не позовёт меня. Наскоро сказал я ей, кто я, и ушёл. С тех пор я не видал её, но чувствую, что в целом мире никого не могу я любить так, как люблю её. Ты похожа на неё, Мария, постарайся же вытеснить образ её из моего сердца.
— Я люблю тебя, Мария, — говорил ей старший брат, — Генри изменил тебе, — постарайся забыть его.
— Нет, я не изменю ему: он никогда больше не увидит своей гречанки, я же буду всегда возле него, могу ухаживать за ним, любить его, отдать за него жизнь!
Между братьями завелась глухая вражда, Мария же тихо гасла и увядала, видя, что Генри не может забыть свой гречанки, и что она сама — причина вражды между братьями.
Прошёл год, и не выдержал Генри: уехал он разыскивать ту девушку, что спас он от смерти там, на берегу прекрасного моря, у подножия Парнаса.
— Прощай, — сказал он Марии, — если я не найду моей гречанки, то вернусь домой. Жди меня ровно через год и три месяца, и тогда можешь выбирать себе в мужья любого из нас: меня или брата.
Он поцеловал её, и она улыбнулась ему на прощанье.
Ровно через год вернулся он, но вернулся не один, а с прекрасной гречанкой, которую когда-то спас от верной смерти. Привёз он её не как пленницу или рабыню, а как свою невесту и будущую госпожу своего замка.
Долго смотрела на неё Мария и должна была сознаться, что более красивого лица она не видала на свете.
— Как я счастлив! — сказал Генри Марии. — Сбылось то, о чём я не смел и мечтать. Рада ли ты за меня?
Молча поцеловала его Мария, и показалось ей, что сердце её разорвётся от боли.
Пришёл к ней и старший брат и спросил:
— Хочешь, я отомщу за тебя брату? Пусть Суд Божий решит это дело: я вызову его на поединок.
— Нет. Возможно ли, чтобы брат поднял руку на брата? Неужели захочешь ты быть Каином? Поклянись мне, что в душе своей не станешь питать вражды против брата!
Поклялся старший брат и ушёл из замка с твёрдым намерением исполнить свою клятву.
Дня через два весело звонили колокола в замковой церкви: то Генри венчался с прекрасною гречанкой. Было шумно и весело на свадебном пиру, — не доставало на нём только Марии. Как ни искал её старший брат, её нигде не оказалось. Матросы со стоявшего поблизости корабля рассказывали, что в то время, когда звонили в замке колокола, над замком поднялось странное розовое облако и понеслось к облакам, плывшим в небе.
С тех пор братья жили каждый в своём замке и очень редко видались между собою. Не было между ними вражды: свято хранили они завет Марии, но тень её всегда стояла между ними.
* * *
Говорят, что в замковом парке более ста лет жила какая-то невиданная белая кукушка, и так печально куковала она, что нельзя было слушать её без слёз.
От обоих замков давно уже не осталось никакого следа, нет и следа также от парка: давно уже разросся он в густой дикий лес. Но в лесу этом и до сих пор ещё не переводятся белые птицы, — то кукует там белая кукушка, то стонет белый голубь, сидя на развесистом дубу у самого того места, где стоял когда-то замок Генри.
Так говорят по крайней мере в народе.
Может статься оно и правда, а может статься и нет.
————————————————————————————
Распознание, подготовка текста, современная орфография: Евгений Зеленко, март 2014 г.
Скачать