Н. И. Гнедич
Простонародные песни нынешних греков
—————————————————————————-
Н. И. Гнедич. Стихотворения
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Л., «Советский писатель» 1956
Вступительная статья, подготовка текста и примечания И. Н. Медведевой
—————————————————————————-
ВВЕДЕНИЕ
I
Намерение сделать известными европейцам простонародные песни нынешних
греков не ново: доказательство, что они изобилуют не одними красотами
частными, местными, но достоинством поэтическим общим, чувствительным и для
других народов. Еще в 1676 году ученый француз Ла Гиллетьер в предисловии
своем к сочинению _Лакедемон древний и новый_ изъявил желание издать
собрание греческих простонародных песен. В наше время отличнейшие германские
писатели, сам знаменитый Гете, {Пукевиль в своем «Путешествии в Грецию»
говорил как о слухе, будто Гете издал уже в Германии подобное собрание. —
Voyage dans la Grece, t. V, p. 415.} собирали их с намерением напечатать;
француз упредил: г. Фориель (Fauriel) издал собрание греческих песен, с
переводом и предисловием. Первое основание сего собрания положено, как
говорит издатель, знаменитым Кораем; последние песни он получал от гг. Газе,
Мустоксиди и других ученых и патриотов греческих, его намерению
споспешествовавших.
«Простонародные греческие песни, — говорит издатель в начале
предисловия, — даже и без всяких изъяснений, каких они могут требовать,
доставят некоторые новые сведения, научат оценять с большею, как доныне
было, точностью, с большею справедливостью нравы, характер и гений нынешних
греков.
Ученые европейцы, в продолжение четырех веков посещая Грецию,
отыскивали развалины храмов, прах городов, решась наперед восхищаться над
следами, часто сомнительными, вместо того, что за две или за три тысячи лет
было; а восемь миллионов людей, остатки несомненные, остатки живые древнего
народа сей земли классической, бросали без всякого внимания, или говорили об
них как о племени отверженном, падшем, не заслуживающем ничего более, кроме
презрения или сожаления людей образованных.
Таким образом, ученые европейцы не только оказывали несправедливость
нынешней Греции, но вредили сами себе, своей любимой Надежде: они сами
отказывались от способов лучше узнать Грецию древнюю, лучше открыть то, что
есть преимущественного, собственного и неизгладимого в характере и гении
сынов сей земли благословенной. Не в одной черте обычаев и нравов нынешних
они легко узнали бы следы любопытные обычаев и нравов древних, и таким
образом составили бы себе мысли гораздо высшие о силе и твердости последних.
Они открыли бы причину и более общую и более основательную той пламенной
любви к отечеству, к свободе, той деятельности общественной, промышленности
и предприимчивости, которым удивляются у греков древних: ибо уверились бы,
что греки нынешние, даже под игом турок, более несчастные, чем униженные,
никогда совершенно не теряли ни своих преимуществ душевных, ни чувства
независимости; что они умели удержать народность свою, отличную от их
победителей, умели сохранить, под правительством насильственным и хищным,
способность удивительную к мореходству и торговле.
Чем более ученые любили язык Гомера и Пиндара, тем более нашли бы они
пользы в изучении языка нового, который, живая отрасль языка мертвого,
сохраняет многие черты его, не вошедшие в книги древних. Наконец, что
касается до словесности вообще и в особенности до поэзии, они хотя не нашли
бы у новейших греков древнего поэтического гения, гения, который им ничего
уже не говорит и которого не могут они понимать; но узнали бы, что они
также имеют свои титла славы, свою степень образованности. Вот предмет, —
говорит издатель, — о котором намерен я пополнить сколько могу безмолвие
писателей и путешественников».
С таким побуждением, в предисловии весьма обширном и занимательном, он
между прочим излагает краткую историю новейшей словесности греков. Извлекаю
только то, что должно познакомить читателя с их поэзией простонародною, и
позволяю себе некоторые замечания на суждения {Суждения издателя
французского отличены, при начале и при конце их, двумя запятыми.}
почтенного издателя.
«Греки нынешние, кроме поэзии письменной, имеют поэзию изустную,
народную, во всей силе этого слова, выражение прямое и верное характера и
духа народного; ее каждый грек понимает и любит, потому единственно, что он
грек, что живет на земле и дышит воздухом Греции. Поэзия сия живет не в
книгах, не жизнию искусственною, но в самом народе и всею жизнию народа: она
заключается в песнях».
Издатель разделяет их на три главные рода: семейственные,
исторические и мечтательные, или романические. Под родом семейственных
разумеет он песни, которые поются при разных годовых празднествах и
важнейших обстоятельствах жизни: свадьбах, пирах и, между прочим, при
похоронах. Обращая более внимания на песни семейственные, которые более
других изображают нравы народа, издатель замечает черты, сближающие нравы и
обычаи нынешних греков и их предков. Таким образом, из числа песен
праздничных он упоминает об одной, весьма известной в целой Греции под
названием: Песня ласточки; она поется при начале весны, в марте, купами
детей, которые, нося в руках ласточку, из дерева сделанную, ходят из дома
в дом, чтоб славить новую весну и получать за это небольшую награду. При сем
издатель указывает на подобную древнюю простонародную песню, которая во всей
целости сохранена Афенеем; она, по словам издателя, также была известна под
названием: _Хелидонизма, Песня ласточки_, и пелась у родосцев также детьми,
в марте месяце, с тем же намерением.
Возбудив любопытство, издатель, к сожалению, не удовлетворяет его не
приводит ни той, ни другой песни. Кроме этого, должно заметить, что древняя
песня у Афенея не названа: _Хелидонизма_; он только говорит, что петь эту
песню называюсь _Хелидонизин_, так сказать, петь ласточкой, и что это
обыкновенно бывало в месяце Воедромионе. Месяц сей у греков также не март, а
наш август; впрочем, как противоречие самой песни, к весне относящейся, так
и некоторые издатели Афенея утверждают, что подлинник в названии месяца
сомнителен. _Хелидонизин_, говорит Афеней, произошло от того, что пели
следующую песню: {В данном издании считаем возможным не давать греческого
текста, имеющего точный перевод (Ред.)}
Пришла, пришла ласточка, прекрасные времена
Приносящая и прекрасные годы,
Черевцом белая, а спинкой черная.
Не вынесешь ли вязанки фиг
Из полного дома?
Сыру коробочки,
Вина чарочки
И пшеницы?
Ласточка и от пирожка
Не откажется.
Уйти нам? или что-нибудь получим?
Если подашь, уйдем; если нет, не отстанем:
Двери унесем и притолоки;
Или женушку твою, которая сидит в комнате:
Маленькая, легко унесем.
Если малость подать, велико будет даяние.
Отпирай, отпирай дверь! не отказывай ласточке!
Не старые мы, видишь, все молодые. {*}
{* Редкий сей памятник древней простонародной поэзии греков, между
прочим, напоминает удивительную черту ума греческого. В городе Линде нужно
было сделать сбор денег для общественной надобности; и с сею-то песнею дети
посланы по домам, для испрошения денег у граждан линдских, что было, как
доказывает песня, весною. И когда, в самом деле доступнее сердце человека,
если не в то время, как сама природа растворяет его для радости и, стало
быть, для всех чувствований добрых.}
«Оплакивание мертвых составляет у греков также род как бы песней,
которые имеют особое название — _мирологи, {Франц. издатель везде пишет, как
видно по выговору, с дигаммою — _мириологи_; но слово пишется μοιρολόγν.}
печальнословия_. Их произносят над мертвым одни женщины, свои, но
употребляют и чужих: у греков есть женщины, которые за плату исполняют
обязанность мирологисток, _плакальщиц_. Из мирологов издатель не мог
предложить ничего любопытству читателей. Миролог, минутное вдохновение
горести, исторгается из души без участия памяти. Самые слушатели могут
вспоминать одни черты, более их поразившие; вообще всякий миролог забыт, как
скоро произнесен. Но любопытен обряд, при них у греков наблюдаемый. По
опрятании и убранстве мертвого все женщины, сколько их ни соберется в дом, и
родственные и чужие, становятся кругом тела и изливают печаль свою, без
порядка и принуждения, слезами, воплями и словами. После сего плача,
произвольного и совокупного, следуют оплакивания другого рода — это
мирологи. Обыкновенно ближайшая по связи к покойнику произносит свой миролог
первая; за нею другие родственницы, приятельницы, самые соседки; одним
словом, все присутствующие женщины могут платить умершему последнюю дань
нежности и выполняют это одна за другою, а иногда многие вместе. Род сих
надгробных песней сколько особен, удивителен для европейцев (но не для
русских, как увидим ниже), столько в самом деле поразителен сходством с
подобного рода песнями, у древних греков употреблявшимися при таких же
случаях и в таком же порядке. Это можно видеть из «Илиады» (песнь XXIV),
когда семейство Приама плачет над телом Гектора: вокруг него Андромаха
первая, за нею Гекуба и наконец Елена произносят род мирологов, одна за
другою; с ними участвуют как певцы особенные, так и все жены троянские».
Таких признаков сходства между семейственными песнями новых греков и
древних издатель находит еще более в древних же просто- народных песнях
греческих, Афенеем, Аристофаном и «Анфологиею» нам сохраненных; на таких
признаках основывает он свои заключения, что простонародная поэзия нынешних
греков, исключая из нее песни исторические, не есть поэзия, в наши времена
рожденная, ни в века средние; но что она есть и должна быть не что иное, как
следы, продолжение, порча медленная и постепенная древней греческой поэзии,
и в особенности простонародной.
К роду песен исторических издатель между прочими относит песни
клефтические; они почти одни и несколько песен сулиотских составляют первый
том собрания. Жаль, если одним томом заключится издание; нет сомнения, что
полное собрание таких песен было бы и лучшею историею нынешней Греции и
самою верною картиною нравов народных. Из песен клефтических, как
занимательнейших, я перевел некоторые, думая, что читателям русским
любопытно будет узнать сии произведения не в одном общем их достоинстве
поэтическом, но и в другом отношении, как увидят ниже. Не можно, однако ж,
хорошо разуметь их, не имея идеи о предметах; все они относятся к положению
дел и людей, без знания которых будут неясны. Извлекаю сокращенно сведения о
_клефтах_ из предисловия издателя.
«На греческом новом, как и на древнем языке, слово _клефт_ значит
_разбойник_. Но подвиги и приключения разбойников не были бы предметом,
достойным песней, не заслужили бы прославления народного в продолжение трех
веков Суждение о предмете по названию будет в этом случае несправедливо.
Ничто менее в сущности своей не сходствует с разбойниками других земель, как
клефты греческие. — До первых времен вторжения турок в земли греческие
восходит начало земского ополчения, у греков известного под названием
_арматолов_, т. е. людей, носящих оружие; оно началось в Фессалии. Обитатели
долин покорились жребию своему. Жители гор, Олимпа, Пелиона, хребтов
Фессалийских, Пинда и гор Аграфских противились победителям. Часто, с
оружием в руках, они набегали на поля и небольшие города; грабили
победителя, а при случае и побежденных, упрекая их в том, что поддаются
неверным. С этой поры _арматолов_ начали называть _клефтами_. Устав воевать
с людьми неустрашимыми и бедными, турки начали поступать с ними кротко;
предоставили им право распоряжаться по своим законам, жить независимо по
округам горным, какие занимали, и носить оружие для своей защиты, но с
условием платить дань. Племена, жившие в части Гор более стремнистой, в
местах почти недоступных, отвергли всякое условие с магометанами и сохранили
до наших времен совершенную свободу. Другие жители гор вошли в условия, и им
позволено было содержать вооруженных ратников для собственной безопасности;
эти ратники были _арматолы_. Таким образом, название арматолов давалось
часто тем самым людям, которые, в прежнем состоянии войны и противуборства,
были называемы _клефтами_. Что касается до округов горных, более диких и
дебристых, где греки почитали себя безопасными от турок и отказывались от
примирения с ними, места сии с того времени сохранили или получили название
_клефтохории_, то есть стороны, или жилищ клефтов; они носят его и поныне.
Таковы, — говорит издатель, — предания греков о начале арматолов и
клефтов».
Может быть таковы предания простого народа; может быть, что со времени
завоевания Греции турками греки вооруженные начали именоваться словом
латинским — _арматолы_, от _arma tollo, ношу оружие_; но обычай у греков
_всегда носить_ оружие и употреблять его иногда для частных видов гораздо
древнее вторжения турок в Грецию. Кроме Геродота, {Herod. 3. 133, р. 265.}
вот что говорит Фукидид: {Tnucyd. de bell. Pellopon. Lib. I, Cap. 5.} «В
древности геллены и варвары, проживавшие у моря или обитавшие по островам,
едва начали на судах сообщаться, обратились к разбою, под
предводительством людей могущественных, иногда для собственной пользы,
иногда для доставления пропитания бедным… Сей промысел не казался
бесславным, напротив — доставлял еще славу. Это ясно свидетельствуют как
народы твердой земли, между которыми почитается небесчестно производить, при
известном порядке, сей промысел, так и древние поэты, у которых (в
сочинениях) разъезжающие по морю спрашивают встречных: _не разбойники ли
вы_? Однако ж ни те, у которых спрашивают, не отрекаются от промысла, как
недостойного, ни те, которые спрашивают, сим их не порицают. На твердой
земле также разбойничали. _Еще и поныне следуют сему обычаю древнему многие
племена Геллады, как то: локры-озолы, этольцы, акарнанцы_ и другие сих
областей обитатели. Таким образом, обычай всегда носить оружие между сих
народов твердой земли остался от древнего разбойничества». Вот, кажется, где
начало истории, или, лучше сказать, и нынешняя история арматолов и клефтов:
ибо и ныне главные их обители _Этолия_ и _Акарнания_.
«Благодаря учреждению арматолов, — продолжает французский издатель, —
Греция не была совершенно во власти варваров. Лишить мало-помалу побежденных
остатка их благ и прав составляло главнейшую цель правительства турецкого.
Арматолы были всегдашнею преградою сему намерению: пока грекам оставалось
что-нибудь для потери, туркам оставалось дело. Короче, история арматолов, со
времени, когда становится известною, есть не что иное, как картина долгой и
мужественной их борьбы с пашами и беями. Диван наконец почувствовал их
опасность: образовал особые частные отряды, учредил особых чиновников под
названием дервенджи-баши, _главный охранитель дорог_, чтобы противопоставить
их арматолам и преследовать мятежных. Впоследствии времени должность
дервенджи-баши поручена пашам албанцев, племени воинственному, искони
враждебному грекам. Арматолы мятежные, или клефты, располагая станы свои в
горных бесплодных местах, будучи всегда готовы бросить их, не могши ни на
миг оставить оружия, не подвергая жизни опасности, принуждены были жить
грабежом, принуждены были нападать даже на греков; но обыкновенно туркам
гибельны были их набеги. Клефты похищали стада, жгли деревни, пленяли аг и
беев, уводили их в горы и возвращали только за выкуп. Таким образом, когда
арматолы, преследуемые и принужденные защищать оружием свою жизнь и права,
входили в первое их состояние независимости и начинали воевать с турками,
следственно их грабить, им снова давали имя клефтов, или, может быть, они
его принимали сами, как древнее титло их славы. То слабые и принужденные
воевать в горах, то сильные и часто отнимавшие округ, из которого изгнаны
были и который обыкновенно назывался _Армат_о_лик_, воины сии переходили от
состояния арматолов к клефтам так часто и быстро, что имя арматола и клефта
могло быть принимаемо, почти без разбора, одно за другое. Есть области, где